Под сенью дуба (гет)

Приятного и с добрым утром☕

Палатка стояла окруженная коконом тишины, а костёр давно прогорел. Гермиона облегчённо выдохнула — значит, друзья ещё не проснулись и не обнаружили её исчезновение. Она вошла в палатку тихо, чтобы не разбудить мальчиков. Сняла сумку. Разложила на маленьком кухонном столике свою нехитрую овощную добычу, пучок мяты и мешочек с ягодами — диким виноградом, из которого, видимо, Хагрид и гнал своё, с позволения сказать, вино, и боярышником, тоже так вовремя подвернувшимися ей вчера под руку. И радостно, чего с ней давно не случалось, принялась за приготовление завтрака: поставила котелок для чая на импровизированный очаг и быстро, всё ещё улыбаясь от мысли, что наконец-то сможет накормить своих мальчиков чем-то кроме пустого пюре и сама сможет позавтракать в тишине, а не под ворчание Рональда, нарезала миску салата.

Её руки двигались сами собой, наверно, если бы их профессор зелий смог увидеть со стороны, как она ловко управляется одновременно с двумя котелками, нарезкой салата, сервировкой стола и завариванием чего-то горячего на основе чая, он бы приятно удивился — заучка Грейнджер научилась думать головой, а не следовать каким-то правилам, планам и рецептам.

Герман Грейнджер, дедушка Гермионы, вряд ли бы стал пить то, что она заварила, и никогда бы не назвал это чаем, потому что, как истинный англичанин, ценил этот напиток больше любого иного, но Гермиона была довольна получившимся результатом: виноград и мята даже придавали дешёвому маггловскому пакетированному чаю какую-то изюминку, делая его более насыщенным и многослойным на вкус, а случайно попавший ей на глаза в супермаркете сахарозаменитель в компактной лёгкой баночке, купленный чисто на удачу, обещал сделать чаепитие ещё более приятным.

Гермиона сосредоточенно перебирала и промывала ягоды боярышника, решив, что в чае от них толку будет немного и надо скормить их друзьям просто в качестве каких-никаких витаминов, а там, глядишь, может, они поспокойнее станут. Движения ее были четки и размеренны, но сознание витало где-то в облаках. Она вспоминала, вспоминала — тепло камина, мягкость пледа, вкус чая, запах дерева и трав, доносящийся откуда-то из кладовки, тишину, в которой не нужно было быть всепонимающей и прощающей Герми — она терпеть не могла, когда люди так сокращали ее имя; вспоминала, как он смотрел на неё. Как принял ее со всеми её страхами и слезами, и как-то глупо, по-девичьи улыбалась.

Но ничто, как известно, не вечно под луной, не продлилось долго и блаженное единение Гермионы с самой собой.

— Эй! Чем это так вкусно пахнет?! — тишину разрезал хриплый ото сна крик Рона, и он ввалился в, с позволения сказать, кухню, потирая глаза. — Это… да, это еда! Настоящая?

Гермиона уже хотела, как обычно, остановить его и отправить сначала в ванную, но, вспомнив его вчерашнее поведение и что она ему не нянька, промолчала, чем Уизли не преминул воспользоваться и, подскочив к столу, схватил ложку.

— Ого! Салат?! Гермиона, ты волшебница, — он набил рот салатом из общей миски, даже не потрудившись положить его себе на тарелку. — Ну вот, умеешь же, если захочешь! В следующий раз, может, мяса достанешь? Или хотя бы колбаски? Я уже забыл, как это — что-то жевать, а не глотать однородную жижу.

Гермиона замерла. Не от обиды и даже не от злости — от ясности. Это был далеко не первый его эгоистичный комментарий и не первая неуместная «шутка», но раньше она всегда прощала его, оправдывая: «Он устал… Он голоден… Он переживает за свою семью и потому нервничает… Он просто такой…», но теперь… Теперь словно шоры спали с ее глаз, и Гермиона наконец признала — она действительно для него не подруга и даже не любовный интерес, а кто-то вроде бесправного домашнего эльфа с телом, которое он не прочь потискать, да вот незадача — не разрешают.

— Может, — механически ответила она, не глядя на него. — Если повезёт.

Рон ожидаемо не заметил ни того, как изменился ее тон, ни того, как изменилась окружающая их атмосфера. Гермионе даже показалось, что в палатке вдруг стало холоднее. Он продолжил с аппетитом чавкая уплетать завтрак, бормоча что-то про «лучший день за месяц».

Гарри просыпался медленнее и, в отличие от друга, сначала умывался, а потом уже выходил завтракать. Вот и сегодня он, как всегда, оказался на кухне самым последним. Усевшись за стол, он потянулся, огляделся и нахмурился. Что-то было не так, ну, кроме того, что Рон с явным удовольствием уплетал салат из неведомо откуда взявшихся овощей. Что-то было не так с Гермионой, он чувствовал это, но мысль эта была обрублена на корню появившейся перед его лицом тарелкой с привычным пюре, неожиданным салатом и бокалом с чем-то горячим и призывно ароматно пахнущим.

Следующие полчаса Гарри активно работал челюстями и косился на подругу, пытаясь разгадать ее загадку и поймать за хвост крутящуюся в сознании мысль. Он должен был что-то сделать, но вот что? Все его мысли давно циркулировали по кругу: крестражи — Дамблдор — предатель Снейп — Волан-де-Морт — Джинни — крестражи, он давно уже потерял счет дням, доверив все Гермионе, единственной, на кого он сейчас действительно мог полностью положиться. Рон, конечно, был его лучшим другом, но именно Гермиона не отвернулась от него во время того проклятого турнира, и с ней сейчас точно что-то было не так, и это было плохо, чертовски плохо, и он собирался в этом разобраться.

Позавтракав и помыв за собой посуду, Гарри решил не откладывать дело в дальний ящик и, как только Гермиона помыла свою тарелку и потянулась за тарелкой Рона, перехватил ее руку:

— Рон сам помоет за собой посуду. Не маленький. Гермиона, можно тебя на пару слов? Пожалуйста.

Рон фыркнул: — О чём это вы? С каких это пор у вас появились секреты от меня?

Гермиона уже традиционно молча собрала со стала остатки посуды и принялась их мыть, чего она не ожидала, так это того, что Гарри отодвинет ее в сторону, вложит ей в руки полотенце для вытирания посуды и сам начнет мыть миску из-под салата.

— Гермиона, я не знаю, как тебе удалось раздобыть все это богатство, но спасибо, все было очень вкусно. Давай я помогу тебе прибраться, а потом мы поговорим, — Гарри бросил на подругу мимолетный взгляд, — недолго, буквально пять минут, а потом ты пойдешь и поспишь после ночного дежурства.

Гермиона встрепенулась.

Он что-то узнал? Он не спал и заметил нас с Северусом? Что происходит?

Волна паники начала подниматься в ее душе, но, внимательно посмотрев в глаза Гарри, Гермиона немного успокоилась — Поттер был открытой книгой, все его эмоции всегда были написаны у него на лице, и сейчас он был полон недоумения, а не злости.

— Хорошо. Спасибо, Гарри.

Рон, услышав это, только фыркнул и завалился на свою койку, закидывая руки за голову.

— О, началось, — проворчал он. — Секретные разговоры… Что, Гермиона, теперь ты только с избранными общаешься? — Он театрально приложил ладонь ко лбу.

Гарри, привыкший к вздорному характеру друга, просто плеснул в миску воды и начал ее мыть медленными, отточенными до совершенства за годы, проведенные в трудовом лагере «У Дурслей», движениями. Гермиона, подстраиваясь под темп друга, так же не спеша, будто оттягивая момент разговора, вытирала уже вымытую посуду. Когда последняя тарелка была убрана, Гарри вытер руки и, накинув на плечи куртку, вышел из палатки. Гермиона последовала за ним.

— Пройдемся? — Гермиона кивнула. — Ты… — начал Поттер неуверенно, — ты не обязана мне ничего рассказывать, если не хочешь, но я заметил, что что-то изменилось. И эти огурцы… Ты рисковала, когда уходила за ними, тебя могли поймать. Гермиона, я понимаю, что Рон давит на тебя своими капризами, но они не стоят такого риска. Я боюсь за тебя. Я редко тебе это говорил, но ты мой самый близкий человек, и если я тебя чем-то обидел — прости меня, пожалуйста, я не хотел.

Гарри замолчал и уставился на нее тем, что ее бабушка называла взглядом побитой собаки.

— Вчера был мой день рождения, — тихо сказала она. — Девятнадцать. Я думала… Ждала, что вы вспомните. Но…

Гарри вздрогнул, как он мог забыть?! Болван!

Но Гермиона не дала ему даже рта открыть: — Я убираю, готовлю, помогаю, стираю, шью, я делаю всё, что могу, не думай, что я жду какой-то благодарности, я делаю всё это не для этого… Просто… Я чувствую себя… чужой, не нужной. Человеком второго сорта. Ты замкнулся в себе, а Рон, он с каждым днем ведет себя всё хуже.

Гарри опустил глаза, сжал кулаки, а потом, что было ожидаемо, взорвался.

— Чёрт возьми, Гермиона… — выдохнул он, проводя рукой по волосам. — Прости меня! Я давно потерял счет дням и просто не заметил, как быстро пролетело время. Я виноват, — Гарри тяжело, будто его придавило собственной виной, опустился на лежащее в метре от них дерево. — Прости меня. Пожалуйста. Ты… Ты заслуживала праздника, цветов, всего нашего тепла. Мне так жаль.

Гермионе хотелось заплакать, боже, я стала такой плаксой, Миртл бы обзавидовалась, но она сдержалась. Показывать свою слабость перед Гарри она была не готова. Внутри у нее что-то оттаяло, но не настолько, чтобы делать первый шаг.

— Я прощаю тебя, Гарри, — сказала она. — Потому что верю — ты не хотел меня обижать. Тебе просто тяжело, как и всем нам. Даже тяжелее, на твоих плечах ответственность за весь наш мир. Просто давай держаться вместе, по одиночке мы не выживем.

Гарри кивнул, поднялся на ноги и, как делал это в их общем детстве, крепко обнял ее.

— Ты заслуживаешь большего, чем мы тебе даём. Спасибо, что ты со мной, — поцеловал ее в лоб, — а теперь иди спать, — сказал он мягко. — Я поговорю с Роном и подежурю. А завтра… Я принесу тебе хоть один чёртов цветок.

Гермиона улыбнулась, и Гарри, взяв подругу за руку, повел ее несопротивляющуюся обратно в палатку, в маленький закуток, где она организовала себе что-то отдаленно напоминающее спальню. Трудно назвать спальней угол, отгороженный от остальной палатки простыней, но все же.

Еще раз обняв подругу, Гарри уже собирался покинуть палатку, но его остановил окрик Рона, все еще лежащего на кровати: — Ну и что это было? Любовный разговор? Может, и свадьбу уже планируете? А как же Джинни, а друг?

Гарри обернулся — медленно, отстраненно, и, наверное, именно в этот момент в его глазах впервые мелькнула тень того, кто однажды победит Волан-де-Морта.

— Рон, — тон его был так нетипичен для обычного Гарри, что Уизли, открыв рот, но так и не издав ни звука, поднялся с кровати и вылетел из палатки, как пробка из шампанского, — растерянный, злой и испуганный. Потому что Гарри не кричал, не махал руками, не топал ногами, он говорил тихо, и это было страшнее всего.

Гарри спокойно вышел следом, у него всё было под контролем. Возможно, ему и далеко было в чем-то до того же рассудительного Билла Уизли, но дураком Поттер тоже не был и мог на приличной скорости обрабатывать информацию, если, конечно, этого хотел, а сегодня он этого хотел. Разговор как-то сразу не задался, Рон, никогда не переносивший критики, попытался было возразить: «Да ладно, это же Гермиона, что с ней будет?» — но при виде Избранного, скрестившего на груди руки и смотрящего на него глазами, полными разочарования, промолчал.

— Если я, дурак, так глубоко закопался в себе, что света белого не видел, то ты обращаешься с ней, как с каким-то домашним эльфом. Ты вечно чем-то недоволен, а сам палец о палец не ударил. Ты даже не вспомнил, что у неё был день рождения, — продолжил Гарри. — И при этом рассказывал мне сказки про белого бычка и свою любовь к Гермионе.

— Я… Я не забыл! — краснея, что значило, что он врет, выдавил Рон. — Я думал, она сама скажет! Думал, мы отметим потом, когда…

— Когда что? — Гарри шагнул ближе. — Когда победим его? Когда вернёмся в Хогвартс? Когда ты наконец повзрослеешь? Послушай, Рон, я тоже не идеален. Я замкнулся в себе, перестал замечать её, тоже забыл про ее день, но признал свою вину и искренне извинился. А вот примет ли она твои извинения — не знаю, мне кажется, она перестала тебе доверять. С чего бы это, да, Рон? — Гарри уже собирался уходить и даже отошел от друга на пару метров, но потом обернулся: — И ещё, Рон. С сегодняшнего дня ты сам за собой убираешь. Сам стираешь. Сам моешь за собой посуду и молча с благодарностью ешь то, чем кормит нас Гермиона. Если не можешь — научись, потому что Гермиона — не твоя служанка. Она — наша опора, моя сестра от других родителей, и без нее меня бы уже в живых не было, впрочем, как и тебя, и если ты этого не видишь и не ценишь… Может, тебе стоит поискать другую палатку.

Гарри ушёл, оставив Рона растерянного, злого, но впервые за долгое время задумавшегося, стоять под деревом.

День тянулся медленно, но вечер сделал Гермиону чуть-чуть счастливее. Девушки такие девушки. Гарри не просто сдержал слово, он выполнил обещание с опережением графика, чем удивил и порадовал подругу. Честно говоря, она сомневалась, что он сможет найти цветы в осеннем лесу, не сезон всё-таки, да и не попадались ей цветы ни разу за всё время их скитаний, но ближе к вечеру, когда солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая небо в медные и лиловые тона, Гарри вернулся в лагерь и не с пустыми руками, он принес букет. Небольшой, скромный и, судя по царапинам на руках, собранный с риском и любовью. В ярко-розовых звёздочках, собранных в плотные соцветия, мясистых листьях и крепких стеблях Гермиона узнала очиток видный — цветок выживания, что растёт на камнях и в щелях, в засуху и в холод. Цветок — олицетворение упорной силы воли и желания жить.

— Я не помню, как он называется, — признался Гарри, протягивая ей букет. — Но припоминаю, что нам о нем рассказывала профессор Стебль. Они мне тебя напомнили — красивые, сильные, настойчивые. Он замялся, опустил глаза. — С прошедшим днем рождения, сестренка, и прости меня ещё раз.

Гермиона взяла цветы — осторожно, как драгоценность. Провела пальцем по лепестку. Улыбнулась — тихо, но на этот раз искренне.

— Очиток видный, живучий цветок. Растёт там, где другие не выживают, — она подняла на него глаза. — Спасибо, Гарри. Они чудесные.

Гарри кивнул, и этого им было достаточно, связь, которую они выстраивали годами и чуть не потеряли всего за полтора месяца, связь, прошедшая проверку троллем, василиском и медными трубами, стала только крепче. От обоих не укрылось то, как Гарри назвал Гермиону, но обоим пока было неловко говорить вслух об изменениях в отношениях, но оба глубоко в себе понимали — они действительно семья. Двое сирот друг за друга против одного, но самого наитемнейшего мага.

Рон же, наблюдавший за происходящим из дальнего угла гостиной с кружкой в руке, с надутыми губами и каменным лицом, так за весь день и не нашел в себе сил подойти к Гермионе. Он хотел, чувствовал, что перегнул, но гордость, обида на Гарри, страх показаться униженным — всё это скрутило его в тугой узел, и он просто молчал.

Он принёс ей чашку чая, оставил на ящике, служившем ей прикроватной тумбочкой, но не сказал слова, не посмотрел в глаза, не попытался извиниться, а Гермиона этого и не ждала. Перегорела, как лампочка. Она осознала — некоторые вещи не прощаются по щелчку пальцев, некоторые раны не заживают годами, а некоторые люди — просто охреневшие особи рода человеческого.

* * *

На следующий день они снялись с места. Без паники, без спешки, следуя чёткому плану Гермионы. Она составила маршрут, Гарри снимал защитные чары и складывал палатку, а Рон… нёс себя и своё непомерное эго. Молча, не ворча и не споря. И на этом спасибо.

* * *

Новая локация — большая поляна где-то на границе Шотландии, недалеко от какого-то озера. Там было тихо. Чисто. Безопасно. Они разбили лагерь заново, но всё было уже по-другому.

Гарри старался во всем помогать Гермионе, они вместе читали книги и обсуждали их, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку. Рон наконец начал мыть за собой посуду и в целом стал каким-то более самостоятельным.

Жизнь в их маленьком мирке налаживалась. Чай был всё так же горяч, а разговоры становились мягче.

Даже Рон однажды, не глядя на неё, бросил: «Эм… Салат сегодня — норм».

Гермиона ему кивнула. Всё было… почти хорошо, но Гермиону не покидало ощущение — это лишь затишье. Тихое, хрупкое, прекрасное затишье перед бурей. Она чувствовала это ломотой в костях. В кошмарах во снах. В тишине, когда Гарри засыпал, а Рон дежурил, она — смотрела в потолок и, казалось, слышала, как где-то далеко, за горами, за лесами, за границами их маленького мирка — стучат подошвами по земле сапоги из драконьей кожи, шепчутся тени, и готовится охота. На них.