Пока смерть не разлучит нас (гет)

После того как Ретт поспешно покинул их неприятный ужин, Скарлетт вернулась в свою «гробницу» в полном одиночестве. Ее руки дрожали, а искусственная маска, которую она пыталась сохранять, начала трескаться. Эмоциональное состояние, колеблющееся между надеждой и апатией, окончательно подорвало ее силы. Ей срочно нужно было с кем-то поговорить, поделиться болью. Это было не в ее характере, но сейчас она чувствовала, что иначе сойдет с ума. Отложить свои мысли до завтра не получится.

Время уже было позднее, и о поездке не могло быть и речи. Тогда в голову пришла смелая идея — написать кому-нибудь письмо. Нужно было только выбрать адресата из своего небольшого круга общения, ведь новых «друзей» из общества приезжих женщина сразу отмела. Скарлетт сидела за письменный стол. Перед ней — чистый лист бумаги. Она сжимает перо в пальцах до белизны костяшек.

«Дорогой Эшли...» — начало было ложью. Она не хотела писать Эшли, этому слабому, сломленному человеку. Её рука будто сама вывела: «Дорогая Мелани…».

Она замерла, глядя на строку. И вдруг слова полились потоком — горькие, искренние, полные отчаяния, которых она никогда бы не позволила себе при жизни Мелани. Она писала о Ретте, о доме-тюрьме, о своей ярости и страхе. Она заполнила страницу, задыхаясь от рыданий.

Затем она откинулась и увидела перед собой исписанный лист, обращенный к мертвой женщине. Глухая, животная тоска сдавила горло. Она медленно, с насмешкой над самой собой, разорвала письмо и бросила обрывки в камин. Даже мысленный разговор с единственным возможным заступником был невозможен. Осознание потери выбило почву из-под ног Скарлетт. Она резко встала с кресла и направилась к кровати, надеясь, что утро принесет ясность и решение проблем.

* * *

Проснувшись рано, миссис Батлер решила, что, раз не может поговорить с Мелли, хотя бы встретится с Эшли. Мысль о визите к Уилксам вызывала тошноту, но это был единственный выход из ледяного склепа особняка. Не Эшли ей был нужен — его слабость теперь вызывала лишь раздражение. Ей нужен был якорь. Дом Уилксов до сих пор пах Мелани, а Мелани, даже мертвая, была единственной, кто не осуждал. Женщина позвала к себе служанку, распорядившись об одежде и подготовке кареты.

Она оделась тщательно, но без прежней бравады. Выбор пал на платье цвета увядшей розы — некогда яркий розовый, выцветший до тусклого, почти пепельного оттенка. Оно напоминало о былой страсти, которая окончательно угасла. Покрой был строгим, почти аскетичным, с высоким воротником, скрывавшим гордую линию шеи, словно желая спрятать её уязвимость.

Никаких драгоценностей, кроме скромной брошки в виде дубового листа — смутной, почти забытой отсылки к Таре, к земле, к корням, которых она лишилась. В этом наряде не было вызова. Была тщетная попытка выглядеть той женщиной, которой её хотели бы видеть: смиренной, несчастной, заслуживающей жалости. Она наряжалась в тень самой себя, надеясь, что Эшли разглядит в этой блеклой версии ту Скарлетт, что он знал когда-то. Это была униформа для просьбы о помощи, которую она никогда раньше не произносила.

Миссис Батлер снова взглянула на себя в зеркало. Она знала, что мисс О’Хара осталась далеко позади. Той беззаботной девушки, мечтавшей о поклонниках, больше не было. Лишь пустая оболочка. «Что бы мама сказала обо мне сейчас?» — подумала она, спеша покинуть дом.

Карета не стояла у дома, что встревожило хозяйку поместья. Не найдя другого выхода, она отправилась в конюшню. Кучер, заметив её издалека, стоял с опущенным взглядом.

— Простите, мэм. Мистер Батлер приказал не выезжать без его разрешения. Он беспокоится о вашей безопасности после… вашего состояния прошлой ночью.

Скарлетт почувствовала, как гнев заливает её лицо. Ретт не запрещал. Это была его «забота», которая раздражала больше любого приказа. Она не могла спорить с кучером — он лишь исполнял волю «заботливого супруга». Поэтому, собрав всю ярость в кучу, женщина поспешила в дом к мужу. Он не может ограничивать ее передвижения, даже если очень захочет. Не имеет ни малейшего права.

Мужчина встретил ее в коридоре, облокотившись на перила лестницы. Он внимательно наблюдал за Скарлетт, как будто она была актрисой, играющей захватывающую роль. Его вечная усмешка ясно давала понять, что все это он делает намеренно, с каким-то недобрым умыслом.

— Вы куда-то собрались, моя дорогая? — Ретт не дал ей излить на него свой гнев. Его тон был ровным, почти ласковым.

— К Уилксам. У Эшли сегодня прием, — соврала она, глядя куда-то мимо его плеча.

— Ах, к несчастному вдовцу, — он медленно покачал головой, и в его глазах вспыхнул знакомый холодный огонь. — Нет, это совершенно невозможно. Навязывать свое общество человеку, который еще не оплакал жену? Это дурной тон. К тому же, — он сделал паузу, подбирая слова, как кинжал, — ваше собственное состояние после смерти Бонни слишком шатко. Я не могу позволить вам беспокоить Эшли вашими... перепадами настроения. Я только что отправил слугу с вежливым отказом. Сослался на вашу мигрень.

Лицо женщины вспыхнуло от сидящего в ней гнева, а упорство, что передалось ей от отца, заиграло новыми красками. Она развернулась и поспешно вышла из особняка, почти бежав по улице, задыхаясь от непривычной свободы. Но у входа в дом Уилксов ее ждал экипаж. Из него вышла Индия Уилкс, ее лицо было каменным.

— Скарлетт. Ретт предупредил нас о твоем... состоянии. Пожалуйста, — в ее голосе звучала не злоба, а жалость, которая жгла больнее ненависти, — не усугубляй наше горе. Уйди. У Эшли и без того достаточно тяжело.

Индия ушла, не сказав больше ни слова. Она лишь закрыла за собой дверь, оставив Скарлетт одну. В этот момент Скарлетт осознала: Мелани больше нет. И никогда не будет. Теперь некому помочь ей. Приходить сюда было ошибкой, ведь здесь ей больше не рады. С этим горьким пониманием полнейшего своего одиночества, миссис Батлер поплелась обратно в сторону своего огромного, холодного особняка, не представляя, что же ей делать дальше.

Она прошла всего квартал, как изящный экипаж миссис Элсинг остановился рядом.

— Скарлетт, дорогая! Что же ты пешком и одна? — лицо миссис Элсинг выражало неподдельный ужас. — Ретт нам сказал, что ты так ослабла после потрясений, что доктор прописал полный покой! Бедная ты моя! Позволь, я тебя довезу до дома!

Скарлетт осознала: Ретт не только физически изолировал её. Он разрушил её репутацию, выставив перед обществом слабой, больной и невменяемой. Её отчаянная вылазка лишь подтвердила этот образ. Вернувшись в особняк, она встретила сочувственные взгляды слуг, которые ранили сильнее насмешек. Вскоре до неё дошли и другие слухи, подкрепляющие её подозрения. Через прислугу, через щель приоткрытой двери.

«Миссис Батлер, бедное создание, совсем потеряла рассудок. Говорят, она видит призрак дочери, разговаривает с пустотой. Ретт Батлер изображается как святой человек, героически заботящийся о безумной жене и скрывающий её позор от общества».

* * *

Через пару дней после попытки обрести утешение в семье Уилкисов случилось нечто неожиданное. Эшли сам приехал в особняк Батлеров, видимо, смущенный слухами о миссис Батлер. Ретт, как всегда, узнав о его визите от слуг, решил принять гостя без ведома Скарлетт. Но она каким-то образом, как будто почувствовав, спустилась вниз к началу диалога в гостиной.

— Эшли, твой визит — большая честь. Я рад, что ты находишь силы думать о других в своём горе. Надеюсь, Бонни нашла утешение рядом с миссис Уилкс на небесах, — Эшли, и без того бледный, побледнел ещё больше. Он произносит это с трагическим вздохом, глядя на Скарлетт, и та замирает, понимая, что он намеренно связывает в одну фразу смерть Мелани и Бонни.

— Я… Я просто хотел убедиться, что миссис Батлер… что всё в порядке.

— Всё более чем хорошо. Я делаю всё, чтобы оградить здоровье Скарлетт от любых потрясений. После той страшной двойной потери её нервы… очень расшатаны. Она нуждается в полном покое. Не так ли, дорогая? — взгляд двоих джентльменов обращается к женщине. Она стояла в дверном проёме, и вид её был красноречивее любых слов Ретта.

На ней было простенькое домашнее платье сероватого, неопределенного цвета, будто вся яркость была из него выстирана. Волосы, обычно уложенные с безупречной гордостью, были просто собраны в небрежный узел, от которого на лоб и шею спадали мягкие, непослушные пряди. Она не надела ни кружев, ни лент, ни даже тех самых изумрудных серег, что напоминали о лучших днях.

Но главным доказательством были не детали туалета, а ее лицо. Кожа была непривычно бледной, под глазами лежали темные, почти синие тени бессонных ночей. В ее широко раскрытых глазах, уставленных на Эшли, читалась не радость от встречи, а животная, незамутненная надежда — словно тонущий увидел спасательный круг. Пальцы ее судорожно теребили складку платья, выдавая нервную дрожь, которую она тщетно пыталась скрыть.

Она и правда выглядела как человек, чьи нервы «очень расшатаны». И самый искусный актер не смог бы сыграть это так убедительно, как играла сама жизнь — жизнь в золотой клетке, медленно подтачивающая ее силы. Ретту не нужно было лгать. Ему нужно было лишь указать гостю на очевидное. После того как Эшли увидел ее, он практически незамедлительно покинул особняк, не обращая внимания на бывшую возлюбленную.

— Дорогая, не волнуйся. Эшли всё понимает. Он знает, как тебе нужен покой, — сказал после ухода гостя Батлер.

— Ты чудовище! Ты выставил меня сумасшедшей на весь город! Как ты посмел выставить меня сумасшедшей перед Эшли! — голос Скарлетт эхом разнесся по дому, отражая её ярость.

— Я всего лишь защищаю свою жену. Общество должно понять, что женщина, пережившая такие... утраты, нуждается в защите от самой себя. Ты хотела, чтобы я остался? Ты получила это. Ты — центр моего всепоглощающего внимания. Поздравляю, — Батлер снял с лица полуулыбку. — Я лишь охраняю твой покой и репутацию нашего дома. И только рассказал парочке леди, что по рекомендации врача мы должны вести жизнь затворников до твоего полного выздоровления.

— Какого выздоровления? Я не больна! — возмущенный голос женщины почти превратился в шепот.

— Нет? А по-моему, женщина, которая довела до смерти свою лучшую подругу и собственную дочь, явно не в своем уме. Я просто помогаю окружающим увидеть это. Больше к нам никто не придет, Скарлетт. Ты добилась своего. Ты наконец стала центром моего мира. Единственным и неповторимым, — мужчина поднял на нее свой ледяной и спокойный взгляд, заставляя женщину снова бежать в свои покои, ища там убежища.

Поглощенная в своих мыслях, мисс О"Хара стоит у окна. Но теперь она смотрит на улицу не с тоской, а с животным ужасом. Она видит, как к их воротам подъезжает карета миссис Мерриуэзер но кучер даже не останавливается, лишь притормаживает, и карета медленно проезжает мимо. Все всё поняли. Приняли его версию.

Она поворачивается и смотрит на бесконечные коридоры своего дома-дворца. Тишина стала осязаемой, физически давящей. Она поняла: побег невозможен не потому, что двери заперты, а потому, что за ними её ждал мир, который поверил Ретту. Её тюрьма была совершенна: в ней не было решёток на окнах, потому что решётки были теперь в сознании каждого жителя Атланты. Он не просто мстил — он стирал её личность, подменяя её своей версией. И самое страшное было то, что это работало.