Вестники (гет)

Хогвартс был иным.

Снаружи замок выглядел прежним, но внутри он будто задержал дыхание. Как если бы сам почувствовал, что сказка закончилась, и теперь осталась лишь её глухая, неотвязная тень. Магия всё ещё жила в стенах, в парящих лестницах, в таинственно открывающихся проходах, но она больше не радовала. Она только напоминала.

Большой зал, как всегда, был наполнен светом сотен свечей, подвешенных в воздухе. По залу разносился обычный вечерний гомон: смех, звон посуды, оживлённые разговоры между учениками, обсуждения домашки, кража пирожков с соседних тарелок. Всё, как и всегда.

Но Гарри сидел в центре этого шума, как в вакууме.

Звуки проходили мимо него, как через плотное стекло. Его взгляд был тяжёлым, сосредоточенным. Плечи были выпрямлены, но в этом было не достоинство, а напряжение. Внутреннее дрожание, которое он сам уже почти не ощущал, превратившееся в фоновый гул. Он не ел, а механически клал куски в рот. Еда казалась безвкусной, как будто язык отказывался распознавать что-либо, кроме привкуса горечи, ставшего постоянным.

Он не слышал, что говорили за столом. Не интересовался. Всё внимание было направлено внутрь. В ту часть себя, которую он пытался удержать от взрыва. Но злость… она только росла. Как жара под кожей, как гул в голове. Она не имела формы, но имела цель. Он чувствовал её всё отчётливее с каждым днём.

Она началась тогда, когда он узнал правду.

Не всю. Лишь осколок. Но осколка оказалось достаточно, чтобы трещины пошли по всему, во что он верил. И теперь, сидя здесь, среди якобы живых, якобы счастливых, он чувствовал, как внутри него формируется новое — жёсткое, неизбежное «я».

Гермиона повернулась к Гарри чуть ближе, стараясь не выдать своей тревоги движением. Её голос прозвучал не громко, но достаточно ясно, чтобы сквозь гомон и шум Большого зала Гарри услышал только её:

— Ты спал сегодня?

Она задала этот вопрос почти буднично, как спрашивают о погоде, но за спокойствием скрывался знакомый ей самой тон: смесь заботы, упрямства и чего-то более глубокого, того, что с каждым днём было труднее скрывать. Она не просто интересовалась его самочувствием. Она искала хоть какую-то трещину в его броне. Хотела быть полезной.

Но прежде чем Гарри успел ответить, чуть дальше по лавке раздался короткий, резкий звук. Кто-то — Парвати, кажется, — фыркнула. Не громко, но выразительно. Словно её раздражало само наличие вопроса. Словно она тоже чувствовала, как воздух между Гарри и Гермионой сгущается, но не могла решить, завидовать ли, бояться или просто осудить.

Гермиона на мгновение обернулась. Быстро, с лёгким раздражением во взгляде. Не осуждающе, а скорее как человек, у которого и без того слишком много на плечах, чтобы ещё терпеть чужие реакции. Её глаза метнулись в сторону, но тут же вернулись к Гарри. Он не ответил сразу. Только медленно перевёл взгляд на неё. Его глаза были темнее обычного. Как будто что-то внутри не просто погасло, а ушло глубже. Под кожу. Под кости.

— Я не спал вообще, — сказал он ровно. Ни капли раздражения. Ни жалобы. Только констатация.

Гермиона, сидящая рядом, повернулась к нему, её брови слегка сошлись. В её взгляде была привычная тревога, но и что-то новое, почти болезненное сочувствие. Она видела, как он меняется. И понимала, что часть этого — необратимо.

— Гарри… — она коснулась его локтя, — прекрати себя мучить.

Он не отдёрнулся. Но и не ответил. Его глаза снова скользнули по залу. Он видел, как первокурсник с Равенкло вяло жуёт пудинг, а слизеринцы с усмешкой подталкивают кого-то из своих локтями. Он видел, как профессор Флитвик жестикулирует, оживлённо споря с мадам Спраут. И видел, как профессор Снейп наблюдает за ним из-под полуприкрытых век. Как будто знал. Как будто что-то предчувствовал.

Гарри снова посмотрел на Гермиону. Долго. Неотрывно.

Гермиона выдержала его взгляд, но уже через пару секунд в её глазах появилось смущение. Не потому что он пугал её, нет. А потому что он смотрел… слишком внимательно. Слишком глубоко. Словно искал не ответ, а подтверждение. Как будто уже знал, что она скажет, и лишь ждал, признается ли она сама.

Она отвела глаза первой. Склонилась чуть вперёд, будто вдруг вспомнила о тыквенном соке в своей кружке. Протянула руку, сделала глоток, но по тому, как она не моргала и как напряжённо держала кружку, было ясно: она чувствовала, как он продолжает смотреть. И пыталась справиться с этим чувством.

— Ты стал… замкнутым, — наконец произнесла она, не поднимая глаз. Но голос прозвучал неуверенно. Как будто это была не упрёк, а просьба. — И... странным. Даже Рон заметил. Он волнуется.

Гарри чуть склонил голову набок. Не от удивления. Скорее, от усталости. От того, что всё шло по кругу: одни и те же слова, одни и те же взгляды. «Ты изменился». «Ты странный». «Ты не такой». А он ведь и сам это знал. Просто… не мог иначе.

— Пусть не волнуется, — ответил он сдержанно. Его голос был низким, тихим, но в нём чувствовался металл. — Я просто больше не верю в красивые сказки.

Он откинулся чуть назад, локти упёр в край стола. Его пальцы сжались в кулаки, скрытые под тканью мантии. Гермиона мельком это заметила, нахмурилась. Она хотела что-то сказать, но замялась, будто взвешивая каждое слово.

— Ты всё держишь в себе, — тихо сказала она. — Я знаю, ты думаешь, что должен сам со всем справляться. Но ты не обязан. Не передо мной.

Гарри взглянул на неё с таким выражением, будто эти слова тронули что-то глубоко внутри, но не достали. Он чуть улыбнулся. Коротко, горько. Он медленно наклонился к ней, так близко, что прядь её волос коснулась его щеки. И, когда он заговорил, его голос прозвучал почти шёпотом. Не приглушённым, а тем, от которого по спине бежит холодный ток.

— Ты говоришь, что я всё держу в себе, — произнёс он, едва касаясь её уха. — Но если бы ты хоть на секунду увидела, чтобы я хотел бы сделать, ты бы убежала.

Он отстранился так же медленно, как приблизился. Не грубо. Не резко. Просто… оставив за собой напряжение, как натянутую струну.

Гермиона сидела, не шевелясь. Ни один мускул на её лице не дрогнул, но в глазах, расширенных, затуманенных, читался конфликт. Боль и страх. Не перед ним, а за него. И ещё что-то. Не поддающееся определению. Что-то первобытное.

— Что с тобой происходит, Гарри? — прошептала она. В её голосе была дрожь. Но не слабость.

Он смотрел на неё, не мигая. И в этом взгляде было что-то альфа-повелительное, не грубое, не агрессивное, а просто... неоспоримое. Как если бы мир мог рухнуть, но она должна остаться. Потому что он так хочет. У Гермионы дрогнули пальцы. Она быстро опустила взгляд, как будто этот визуальный контакт был слишком долгим, слишком насыщенным для обычного ужина.

— Ты стал… другим, — прошептала она, почти не размыкая губ.

Гарри едва заметно улыбнулся, уголком губ, почти пренебрежительно.

— Я просто вижу яснее.

Он снова оглядел зал, и его голос понизился до едва уловимого шепота:

— Они не понимают, что всё уже началось. Что мы уже — по ту сторону.

Гермиона сглотнула, оглядываясь по сторонам.

— Гарри…

Он прервал её. Ласково, но твёрдо.

— Слушай. Не спорь. Просто… поверь мне.

Её дыхание сбилось, и в груди стало тесно. Казалось, весь воздух вытеснила его близость. Он снова посмотрел прямо на неё. Долго. Глубоко. Его зрачки были расширены. Взгляд был сосредоточенный и дикий одновременно. И Гермиона почувствовала это на коже: волну энергии, силы, скрытого давления, что окружало его как вторую ауру.

Гермиона чувствовала, как внутри неё нарастает напряжение. И не просто тревога за друга, а нечто более глубокое, первобытное. Он сидел рядом, в пределах вытянутой руки, но ощущался так, будто приближался издалека. Изкакого-то иного, едва постижимого места. Гарри был здесь, но что-то в его присутствии заставляло её кожу покалывать, как от магии без заклинаний. В нём появилось странное ощущение весомости, как будто он стал якорем, удерживающим что-то куда большее, чем он сам. Он больше не просто мальчик, выживший — он стал чем-то, что не должно было выжить, но всё же вернулось. И изменилось.

Она пыталась найти объяснение. Рациональное. Научное. Может, следствие войны? Тёмная магия? Заклятие, которое что-то нарушило в его сознании?.. Но ни одна версия не могла оправдать ту ауру, что ощущалась от него сейчас. Это была не магия, по крайней мере, не та, которую преподавали в Хогвартсе. Это было давление. Не грубое, не агрессивное. Оно не угрожало ей напрямую, но подчиняло, мягко, медленно, но неотвратимо. Как ветер, способный со временем сместить гору.

Её сознание металось: Это точно Гарри? Или в нём кто-то чужой? Словно в нём поселился второй, иной разум. Наблюдатель. Манипулятор. Хищник. Нет, не злобный. Он был слишком осознанный, слишком точно знал, когда молчать, когда смотреть, когда приблизиться. Это не был чужестранец снаружи, он жил внутри. Или, возможно… Гарри всегда был таким. Просто теперь сбросил маску.

И когда он наклонился и прошептал ей на ухо:

— Сегодня ночью. В заброшенном крыле. У зеркала Эиналеж. Не опаздывай. — Гарри не оставил ей выбора. Не предлагал. Не просил. Просто поставил перед фактом.

И тогда появилась ещё одна, более опасная мысль. Она возникла не в уме, в теле. В животе, в груди, в пальцах, что вцепились в край стола. А что, если это — не зло? Что, если это — сила? Такая, которой нельзя научиться. Такая, за которой идут. Хотят идти. Потому что то, как он смотрел на неё… не просил, не уговаривал, назначал. Словно знал, что она уже согласилась, ещё до того, как он открыл рот.

И Гермиона замерла. Внутри неё боролись два мира. Один — прежний, логичный, построенный на законах, на этике, на привычном Гарри, который боролся за добро. Другой — неведомый, чужой, но невероятно живой. И тянущий к себе с пугающей силой.

Пойдёт ли она за ним? Ещё несколько минут назад ответ был бы очевидным. Но теперь она не была уверена. Он не посмотрел на неё снова. Не убедился, не переспросил. Он уже знал, что она придёт. Но если нет? Если логика, страх или остатки здравого смысла всё-таки остановят её, она знала: он всё равно найдёт её. Не насильно. Не с яростью. Но с той же неоспоримой уверенностью, с какой сейчас сидел здесь, как человек, которому не отказывают.