Зелья, кровь и тишина (гет)

После рождественских каникул Лили вернулась в Хогвартс, чтобы завершить образование. Возвращение было подобно погружению в ледяную воду. Шёпоты стали громче, взгляды — острее. Но самое тяжёлое испытание ждало её в лице Джеймса Поттера.

Он поджидал её в пустом коридоре с видом человека, вернувшего утерянную собственность.

—Лили, — начал он, его голос звучал неестественно мягко. — Я слышал. Значит, всё кончено. Ты вовремя одумалась.

Лили остановилась,медленно повернув к нему голову. В её глазах не было ни гнева, ни обиды — лишь усталое, ледяное отстранение.

—Я ни о чём не «одумалась», Джеймс. Я приняла необходимое решение.

—Но теперь всё может быть как раньше! — Поттер сделал шаг вперёд, и в его глазах вспыхнул знакомый огонь. — Мы можем начать всё заново. Я... я знаю о дочери. Но это не имеет значения! Я буду к ней хорошо относиться, клянусь. Всё можно исправить.

Эти слова, наполненные такой наивной, эгоцентричной верой, что Лили едва не рассмеялась. Но смех застрял в горле, превратившись в ком презрения.

—«Не имеет значения»? — её голос прозвучал тихо и обжигающе. — Моя дочь — это часть меня. Не досадная помеха, которую можно «уладить» или «исправить». Ты ничего не понял.

—Но почему?! — в его голосе прозвучало отчаяние. — Почему он, а не я? Даже сейчас, когда он бросил тебя?

—Он меня не бросал! — вырвалось у неё, и она тут же стиснула зубы, проклиная свою ошибку.

Этот прорывавшийся протест стал последней каплей. Словно не в силах больше слушать, он резко схватил её за плечи, прижал к стене, и его губы грубо прижались к её губам.

Этот поцелуй не был проявлением страсти. Он был поцелуем-захватом, поцелуем-клеймом, полным гнева, собственничества и той снисходительной готовности «простить грешницу», что была для Лили оскорбительнее любой насмешки. Он был символом всего, от чего она бежала — жизни, где её будут терпеть, мириться с её «ошибками», не видя в ней самой личности.

Лили, парализованная на секунду шоком, пришла в себя. Холодное, обжигающее презрение выплеснулось из неё. Она вырвалась одним резким движением, и её ладонь со всей силы опустилась на его щёку.

Звук удара прозвучал оглушительно громко. Джеймс отшатнулся, пошатнувшись. Он смотрел на неё с шоком, по лицу его расплывалось алое пятно.

Лили стояла, тяжело дыша, её грудь вздымалась, а в зелёных глазах бушевала буря оскорблённого достоинства.

—Вот так всегда, — прошипела она. — Ты не понимаешь слов? Тебе обязательно нужна грубая сила? Чтобы доказать, что ты сильнее? Что я — твоя? Поздравляю, ты добился своего. Но это ничего не изменит.

Она посмотрела на этого красивого, незрелого мальчика, который всё ещё видел мир как поле для битвы, а её — как трофей, который можно вернуть силой.

—Мы с тобой идём разными путями. Твой путь — это свет и слава. Мой... мой путь лежит в тени. И он куда сложнее. Оставь меня. Иди и живи своей счастливой жизнью. И позволь мне жить своей.

Она развернулась и ушла, не оглядываясь, оставив его одного в пустом коридоре — с горящей щекой и окончательно поверженным. Дверь в её прошлую жизнь была заперта навсегда. Впереди была только тень, которую она делила с Северусом Снейпом, и хрупкий свет их дочери, ради которого они были готовы на всё.

После окончания Хогвартса для всех окружающих Северус Снейп стал «свободным зельеваром» — блестящим, дорогим и язвительным. Он снял лабораторию в Косом Переулке. Эта легенда была безупречна. Но его настоящая работа начиналась с наступлением темноты.

Его старые связи со Слизеринцами и репутация человека без предрассудков открыли ему дорогу туда, куда немногие могли попасть. Теперь, без школьных условностей, его погружение в ряды Пожирателей Смерти стало окончательным. Он не просто общался с ними — он стал своим в их кругу. Дамблдор лишь давал стратегические советы, направляя это естественное, стремительное падение в самую гущу тьмы. Северус демонстрировал рвение, предлагал свои уникальные навыки в зельеварении и безжалостно искоренял любые следы своей прошлой жизни. Каждое одобрённое злодеяние, каждый высказанный лозунг о чистоте крови были кирпичиками в стене, которую он возводил между собой и всем, что он когда-то любил. И с каждым таким кирпичом внутри него что-то необратимо отмирало.

Украдкой, под покровом ночи, он пробирался в их новый, тайный дом. Эти встречи были не отдыхом, а передышкой. Лили, закончив Хогвартс, работала в Св. Мунго, разрабатывая антидоты для Ордена. Их жизнь была разорвана. Его дни — в омуте лжи, её — в напряжённой работе и заботах о Роуз.

Когда он появлялся дома, он преображался. Он мог часами сидеть на полу, строя с Роузи волшебные замки, читал ей сказки, изменяя их, чтобы добавить больше драконов. Его низкий голос завораживал девочку. А когда Роуз засыпала, он брал Лили в их спальню, где в темноте они находили забвение в яростной, безмолвной жажде друг друга. Эти ночи были их личным ритуалом, подпитывавшим их силы для новой разлуки. В эти часы они не были шпионом и целительницей. Они были просто двумя людьми, пытающимися сшить разорванную ткань своей судьбы хоть на одну ночь.

Но долго оставаться в этой иллюзии было нельзя. Война приближалась, и тени сгущались, грозя поглотить их хрупкое убежище. Их союз, рождённый в отчаянии и выкованный в жертве, готовился к своему самому страшному испытанию.

* * *

Рождество 1979 года. Северус, рискуя всем, что у него было — своей жизнью, своей миссией, — пришёл в дом Эвансов. Воздух в гостиной был густым от запаха хвои и приторного сладкого печенья, но для него он был глотком чистого кислорода. Роуз, трёхлетняя девочка с чёрными кудрями, уже спала в своей кроватке, сжимая в руке подарок от «папы-призрака» — серебряный свисток в виде совы, зачарованный тихо ухать при приближении чужого. Это был не игрушка. Это был сторожевой амулет.

Лили ждала его на кухне. Когда он вошёл, сбивая с плеч колкий снег, она подошла к нему и, не говоря ни слова, впилась в него поцелуем, как будто пыталась вобрать в себя его холод, его боль, его вечную готовность к бою.

— У меня есть новость, — прошептала она ему на ухо, и её голос дрогнул, выдавая смесь надежды и ужаса. — Мы снова станем родителями.

Северус отшатнулся, будто получив удар в грудь. Его лицо, только начавшее оттаивать от домашнего тепла, снова стало каменной маской. В глазах — не радость, а чистейший, животный страх.

— Как?.. — было единственное, что он смог выжать из пересохшего горла. — Но мы же... так редко...

— Редко, но метко, — она попыталась улыбнуться, но получилась лишь жалкая гримаса. — Это случилось в прошлый твой приезд. В октябре.

Он молча опустился на стул, закрыв лицо длинными, бледными пальцами. Ещё один ребёнок. Ещё одно сердце, которое можно разорвать. Ещё одна мишень на спине у него, у Лили, у их и без того хрупкого мира. Не радость, не благословение. Проклятие. Ещё один заложник в этой смертельной игре, где ставки и так были запредельными.

Весна 1980 года стала временем парализующего страха. На одной из встреч в самом приближенном кругу Пожирателей, Северус, дрожа от ненависти к ним и к самому себе за своё подобострастие, услышал обрывок пророчества, переданный ему самим Тёмным Лордом. «...и тот, у кого есть сила победить Тёмного Лорда, приближается... рождённый у тех, кто трижды бросил ему вызов, рождённый по окончании седьмого месяца...»

Ледяная рука сжала его внутренности. В его мозгу вспыхнула одна, всепоглощающая мысль: Мой сын! Седьмой месяц... Он должен родиться в конце июля!

Он помчался к Дамблдору, не помня себя, едва не выдавая себя перед другими Пожирателями.

— Мой сын! — выпалил он, врываясь в кабинет, его голос был хриплым от ужаса. — Он говорит о моём сыне!

— Успокойся, Северус, — Дамблдор указал ему на стул, его голос был ровным, как поверхность озера перед бурей. — Пророчество... загадочная штука. Оно может указывать на нескольких. Да, Лили трижды косвенно противостояла Волан-де-Морту, работая на Орден. Но ты... ты, мой мальчик, не бросал ему вызов. Ты присоединился к нему. Это не совсем соответствует описанию. И есть ещё одна семья, чьи члены трижды открыто сталкивались с ним — Фрэнк и Алиса Долгопупс. Их ребёнок также должен родиться в июле.

Они договорились усилить защиту вокруг обоих семей. Но легенда о «разлучённых» Снейпах сыграла им на руку. Официально Лили была Эванс, мать-одиночка, живущая с родителями. Связь со Снейпом, ставшим известным Пожирателем, была похоронена так глубоко, что не представляла для Волан-де-Морта никакого интереса. Волан-де-Морт, размышляя над пророчеством, колебался. Но в итоге его выбор пал на Долгопупсов. Они были чистокровными, известными аврорами, их вызовы были публичными и дерзкими. А какая-то маглорождённая и её незаконнорожденный ребёнок? Слишком незначительно для великой судьбы. Эта мысль, эта насмешка судьбы, спасла их сына. На время.

Элиот Северус Снейп родился в конце июля 1980 года. Роды были быстрыми, почти стремительными, словно сама судьба торопилась вытолкнуть его в этот опасный мир. Северус снова присутствовал, его лицо было маской, под которой бушевала буря из ужаса и щемящего облегчения. Когда он взял на руки сына — тёмноволосого, но с ясными, спокойными серыми глазами, не похожими ни на его, ни на Лилины, — он почувствовал не только любовь, а свинцовую тяжесть ответственности. Они записали его как Элиота Эванса. Ещё одна ложь. Ещё один гвоздь в крышку гроба их нормальной жизни.

А в октябре 1981 года грянул гром. Волан-де-Морт напал на Долгопупсов. Фрэнк и Алиса погибли, защищая сына. Невилл выжил, и клеймо «Мальчика, Который Выжил» легло на его хрупкие плечи. Но на этом месть Тёмного Лорда не закончилась. Беллатриса Лестрейндж, в припадке ревностного рвения, решила «очистить» поле от любых намёков на угрозу. Они вышли на след Лили Эванс и ворвались в дом её родителей.

Мистер и миссис Эванс, эти простые, добрые люди, которые приняли его, несмотря ни на что, погибли, защищая свою дочь и внуков. Они умерли от заклятий, о которых даже не слышали. Лили, загородив собой кроватку с Элиотом и прижимая к себе перепуганную, плачущую Роуз, чудом уцелела, отбившись до прихода подмоги из Ордена. Она сражалась как фурия, её чары были точными и смертоносными. Она убила двоих нападавших. Но спасти родителей не смогла.

Когда Северус, получив срочную совиную почту, трансгрессировал к дому, было уже поздно. Он застал Лили на пепелище её прошлой жизни, среди обломков мебели и разбитых семейных фотографий. Она сидела на земле, испачканной кровью её родителей, вся в пыли и копоти, и качала на руках плачущего Элиота. Роуз в забытьи спала рядом на плаще одного из авроров, закутанная в невидимую мантию.

Лили подняла на него взгляд. И в её зелёных, всегда таких ясных и добрых глазах, он увидел только ледяную, беспощадную ненависть.

— Ты, — прошипела она, и её голос был похож на скрежет разбитого стекла. — Это из-за тебя. Из-за твоей тёмной игры. Они умерли из-за тебя. Из-за нас.

— Лили... — он попытался приблизиться, его собственная вина душила его, жгла изнутри.

— Не подходи! — она вскрикнула, дико, прижимая сына к груди так, что тот захныкал громче. — Уходи! Я не хочу тебя видеть! Никогда! Ты принёс сюда смерть!

Он ушёл. Разбитый, уничтоженный, стёртый в порошок. Он знал, что она права. Его щит не сработал. Его жертва, его двойная жизнь оказалась напрасной. Он потерял всё. Снова.

Последующие месяцы были для него адом, растянутым во времени. Лили с детьми переехала на засекреченную безопасную квартиру, предоставленную Орденом. Она не отвечала на его письма, не хотела его видеть. Он продолжал свою работу шпиона, но теперь это был просто механический, бездушный процесс. Он стал ещё более жёстким, безжалостным и язвительным. Его душа, едва начавшая оттаивать, снова замёрзла, покрытая толстым, вечным слоем льда отчаяния и самобичевания.

Но на Рождество 1981 года, когда он, как призрак, пришёл в свой пустой, холодный и пыльный дом в Спиннерс-Энде, он нашёл на пороге маленькую, аккуратно завёрнутую посылку. Внутри была самодельная рождественская открытка. Детской рукой была выведена кривая, но узнаваемая картинка: рыжая женщина, чёрный мужчина и две маленькие фигурки. И коробочка с его любимым трюфелем. Никакой записки. Ни единого слова.

Он понял. Это было не прощение. Простить такое было невозможно. Это было напоминание. О долге. О том, что осталось. О том, что несмотря ни на что, они всё ещё семья. Она давала ему якорь. Последний шанс не сгинуть окончательно в пучине собственного отчаяния.

Он трансгрессировал к её безопасному дому. Она открыла дверь, бледная, с тёмными, как синяки, кругами под глазами, но её взгляд был уже не враждебным. Просто до смерти усталым.

— Я... я получил ваш подарок, — пробормотал он, чувству себя мальчишкой.

— Заходи, — тихо сказала она, отступая вглубь прихожей. — Дети спят.

Они сидели на кухне всю ночь. Не касаясь друг друга. Не пытаясь обнять или утешить. Они говорили. О боли, что рвала их на части. О страхе, что сковал сердца. О вине, которую оба несли на своих плечах. О той любви, что странным образом всё ещё жила под грудой обломков и пепла, — любви, которая была уже не страстью, а общей раной, общей ношей, общей тюрьмой.

К утру, когда первые бледные лучи солнца упали на стол, заваленный пустыми чашками, он медленно, почти нерешительно, протянул руку и накрыл её ладонь своей. Она не ответила на пожатие. Но и не отдернула её.

Их жизнь не стала прежней. Слишком много крови и боли легло между ними непроходимой пропастью. Но они снова начали строить свой союз. Теперь не под сенью старого дуба и не в пыльном классе астрономии, а на руинах своих прежних жизней, с горьким пониманием, что их единственный щит — это не скрытность и не разлука. Только вместе, спиной к спине, смотря в разные стороны света, они могли попытаться защитить то немногое, что у них осталось. Их семью. Их выстраданное, окровавленное наследие.