Принц из клетки (джен)

А ночью короля не стало. Всё прошло тихо и максимально незаметно — ещё с вечера Великий, испив любимого молока, лёг пораньше.

И не проснулся.

Не было никаких знамений.

Небо не упало.

Снег не растаял.

Никто ничего не заметил.

Раз — и человека больше нет. Великий уснул навсегда.

Ветер продолжал дуть, играя со снежной круговертью. Пасмурная ночь сменилась не менее пасмурным утром. Люди старались не высовывать носа на улицу, но, в целом, продолжали заниматься привычными делами. Никто из них ещё не знал, что короля никогда не проснётся.

Данил тихо сидел на краю кровати и отрешённо смотрел на покойного. Если раньше в его душе была апатия, то теперь там не было ничего. Огонь прошёлся по внутренностям и выжег всё — до мельчайшей мысли, до самого распоследнего размышления. Данил сидел неподвижно, чуть сгорбившись, и напоминал скалу. Его молчание звенело в комнате, как ледяной купол.

Даже Акиро молчал, понимая, что сейчас Данилу не нужны его слова. Наконец, не выдержав, он бесшумно вышел, аккуратно закрыв за собой дверь, оставив друга в одиночестве приходить в себя.

Данил не пошевелился. Он смотрел на удивительно расслабленное лицо отца и пытался найти в себе силы хоть что-то ощутить. Почему-то поразительное спокойствие казалось ему чуть ли не святотатством. Но ничего не приходило. Словно он умер, а не отец.

"Надо... надо что-то... сделать..." — пробилась сквозь заслон неуверенная мысль.

Очень медленно Данил приподнял голову и моргнул. Это элементарное, казалось, движение вызвало такое напряжение, что он моментально устал. Прикрыв глаза, Данил некоторое время просидел неподвижно, восстанавливая силы. Потом вновь размежил веки и посмотрел на отца. Если не обращать внимания на неестественную бледность, казалось, что король просто спал. Морщины на его лице разгладились, да и в целом он стал выглядеть несколько моложе. Данил бесстрастно смотрел на него, пользуясь отсутствием мыслей. Когда они вернуться, будет худо.

Но что это? Данил вдруг увидел нечто странное. Его мозг ещё не понял, что, работая туже обычного, а глаза уже всё разобрали и насторожились. Данил вгляделся в лицо отца пристальнее. На краях губ его всё ещё поблёскивали капельки молока, что Великий пил с вечера, но... С каких это пор молоко так выглядело?

Данил вытянул шею и прищурился. По его телу медленно, словно ещё до конца не осознавая, прошлась дрожь, заставляя кожу мурашиться. Он понимал, что видит нечто ужасное, нечто столь тёмное и мрачное, что даже не мог предположить.

В тишине и сумраке королевской спальни, сидя рядом с покойным отцом, Данил осознал, что Великий не просто умер.

Он был отравлен.

Но кем? Неужели кто-то действительно мог убить короля?

Данил не мог в это поверить. Он просто не мог заставить себя принять тот факт, что кто-то из тех людей, о которых отец рассуждал всегда так тепло, мог лишить его жизни. Да, король болел и жизнь эта в последние его месяцы была такой себе. Но даже она была лучше смерти.

Сердце замедлилось. Данил смотрел на отца и следы, вещественные доказательства, чьего-то предательства, и его дыхание было прерывистым, как у умирающего. И даже когда на покрывало упала тень, он не сразу осознал её. Мозг северянина, привыкшего к подлянкам природы, сработал автоматически.

Данил резко отпрянул, изворачиваясь, и успел перехватить что-то, что успело задеть его затылок. Голова вспыхнула болью, но Данил едва ли обратил на неё внимание. Сопя, он сцепился с кем-то за право владеть болезненной штукой — палкой? Тростью? Какой-то обтекаемой фигуркой? Он не знал этого.

Некто не сдавался, и они молча и почти бесшумно боролись, попеременно перехватывая лидерство. На стороне нападавшего были более удобная позиция и напор, на стороне Данила — сильные мышцы, которые теперь помогали ему не терять позиций. Но боль, почти ослепившая его, была плохим помощником. Некто давил всё сильнее, пытаясь вдавить Данила в покрывало и пережать палко-тростью горло. Данил вцепился в неё ладонями и отталкивал от себя, не давая сделать этого. Мёртвый король был бесстрастным наблюдателем тихой схватки.

Данил извернулся и подбил нападавшего под колено. Тот коротко тявкнул, как собака, и, не удержав равновесие, упал на кровать. Данил оттолкнул палко-трость, вжал её в сопротивляющуюся тушку незнакомца и прижал-таки его к кровати. Некто попытался укусить его, но Данил распределил силу ладоней так, чтобы тот не мог добраться до него.

Он тяжело дышал; волосы растрепались и небрежной чёлкой свешивались вперёд. По виску каплями протекла кровь из рассечённого затылка. Данил встряхнул головой, отшвыривая волосы, и, прижимая палко-трость к нападавшему со всей силы, потянулся освободившейся ладонью к чужому капюшону. Сердце его забилось — неужели это тот, кто... убил...

Шмяк!

Глаза из-под капюшона опасно сверкнули, а Данил, не успев даже ничего понять, безжизненно завалился набок. Кровавые капли превратились в каплищи. Его руки ослабели, и пойманный нападавший сноровисто вскочил, избавляясь от ловушки. Он встряхнулся, будто псина, и фыркнул.

— Он готов, сир! — буднично позитивным, будто бы не находился в комнате, где произошло двойное убийство, возвестил он.

Человек, нанесший второй удар, вышел на тусклый свет лампы.

— Идиот, — прошипел он, презрительно морща нос. — Если бы не я, он бы тебя размазал! Не мог взять меч? Отрубил бы вшивую великанью голову — и дело с концом!

Первый словно и не обиделся на резкие слова. Он засунул палко-трость за пояс и слегка склонил голову набок.

— Разве он не нужен для плана, сир? — уточнил он и почтительно попятился, когда хозяин прошёл мимо него к кровати, остановившись возле короля.

Тёмные глаза были холодны и бесстрастны.

— Хватит и его визита, Снипс. Живой ублюдок нам без надобности.