The fragility (гет)

Последние дни ноября дышали в лицо студеным, прозрачным холодом. Утро выдалось звонким, почти морозным, и в воздухе витал тот особенный, кристальный запах, который бывает только перед первым снегом. Небо над школой было безупречно чистым, глубокого, пронзительного голубого цвета. На тонких ветвях старых кленов, окаймляющих школьный двор, все еще цеплялись последние, сморщенные листья, покрытые тонкой, едва заметной изморозью.

Баскетбольная площадка, залитая косым, утренним, еще прохладным светом, казалась тихим, вымершим островком спокойствия посреди медленно пробуждающегося школьного двора. Отполированный ночными заморозками асфальт блестел, и даже оранжевый обод кольца выглядел непривычно металлически-холодным.

Хэйди поправила шапочку, которая едва справлялась с тем, чтобы удержать тепло. Она пришла раньше, чем обычно, ощущая лихорадочное, почти болезненное волнение, которое не отпускало с самого подъёма.

Девушка сидела на лавочке, плотно закутавшись в шарф и сжимая в руках лямки рюкзака, как будто это был спасательный круг. Ее взгляд был прикован к единственному повороту, из-за которого он должен был выйти.

Гленн появился ровно в условленное время, он быстро подошёл к площадке, не замедляя шага, пока не остановился прямо перед лавочкой, где сидела Хэйди.

Он был в своей обычной, немного небрежной, видавшей виды кожаной куртке, которая всегда казалась слишком легкой для холода. Его волосы были чуть растрепаны, но в его обычно дерзких, вечно смеющихся глазах не было ни капли привычной искорки.

Он выглядел непривычно серьезным, почти напряженным. На его лице читалась какая-то странная, смутная виноватость, словно он уже знал о неизбежной тяжести предстоящего разговора, и это знание давило на него свинцовой плитой. Он

— Привет, Звёздочка. — Он сел рядом.

— Ты напугала меня вчера. Что случилось?

Хэйди начала говорить быстро, словно стараясь выплеснуть все слова, пока храбрость не иссякла. Голос её был сбивчивым — то чуть ли не срывался на шепот, то поднимался, полный горечи и обиды, но она говорила честно, ничего не утаивая.

Она рассказала о вчерашнем разговоре, о том, что родители знают про их встречи. Она постаралась смягчить их слова, отображаются отношение к Гленну. И, наконец, тяжелый, как приговор, ультиматум: никаких встреч вне школы. Только библиотека. Только под контролем. Когда она закончила, из её легких вышел нервный, дрожащий выдох, словно она только что пробежала марафон.

Повисла тяжелая, вязкая тишина.Гленн не смотрел на неё. Он смотрел на свои руки, которые непроизвольно сжались в кулаки. Каждая фраза Хэйди била по нему, словно плеть, и его реакция была именно такой, какой Хэйди боялась, но одновременно ожидала. Его лицо побледнело. Брови сошлись, образуя резкую, болезненную складку между глаз. Его обычно насмешливые глаза теперь были полны жгучего, невыносимого чувства вины.

Это было не просто расстройство или злость — это было глубокое, режущее душу осознание, что он — причина её проблем. Он чувствовал, как его репутация, которую он никогда не считал чем-то важным, теперь грозит ращрушить их маленький мир.

Хэйди ждала его реакции, но видя эту хмурую сосредоточенность на его лице, её собственное негодование тут же сменилось острой, пронзительной жалостью и беспокойством.

— Я понимаю, — тихо сказал он, его голос был глухим. Он не смотрел на нее, словно пытаясь скрыть боль от услышанного.

— Твои родители... они говорят то же, что и мои, только другими словами. Я приношу только проблемы. Твое будущее, твое поступление... все это важнее, чем я. — Он поднял глаза, и в них отразилось то же болезненное ощущение провала, о котором он говорил, когда он впервые начал открываться Хэйди.

Гленн тяжело вздохнул, собираясь с силами.

— Я... честно... если ты не захочешь больше общаться, я пойму. Ты не должна переживать из-за меня. Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы дома, чтобы они запретили тебе всё. Ты такая... — Он запнулся, ища нужное слово, словно оно было слишком важным, чтобы просто слететь с губ.

— Ты такая важная. Ты единственная, кто посмотрел на меня и увидел что-то, кроме плохих оценок и дурных слухов. И я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня проблемы.

Хэйди почувствовала прилив тепла и раздражения одновременно. Он снова пытался спрятаться за своим "плохим парнем", снова отталкивал, чтобы защитить её, но в то же время признался, как она важна для него.

— Прекрати, — её голос был тверд, как никогда раньше. Она подалась вперёд, сокращая расстояние

— Не говори, что ты приносишь проблемы. Ты дал мне точку опоры, Гленн.

Хэйди сделала глубокий вдох, объясняя свой компромисс.

— Я сказала родителям, что не брошу тебя. Я сказала, что буду видеться с тобой вне школы, и что не стану врать. Но я хочу, чтобы они мне доверяли. Поэтому мы будем заниматься в библиотеке, как они просили. Пусть они видят, что моё обещание про учёбу — настоящее. Это не для них, а для меня. Чтобы доказать, что я могу контролировать свою жизнь. — Она посмотрела на него, ища в его глазах поддержку.

— Это мой способ завоевать их доверие. И чтобы не происходило...я не отдам нашу дружбу.

Тёмные глаза Гленна расширились. В них читалось сначала неверие, а затем что-то более сильное — восхищение её силой и её честностью. Она была готова бороться не через ложь, а через доказательства.

— Ты такая смелая, Звёздочка, — произнёс он.

— Просто я хочу, чтобы ты знал, что я не собираюсь тебя бросать, — ответила Хэйди, глядя ему прямо в глаза.

—Я не отступлю от нашей дружбы. И тем более ... — она позволила себе мягкую, ободряющую улыбку.

— Тем более сейчас, когда у тебя начались такие успехи в учёбе. Ты правда стараешься, и это здорово. Я не могу просто так взять и оставить своего лучшего... своего друга.

Гленн молчал, глядя в её глаза, которые обычно были наполнены сосредоточенностью отличницы, но сейчас горели незнакомым, опасным огнем. Гленн не мог больше говорить, потому что все его аргументы были разбиты её решимостью. Он медленно, почти благоговейно, придвинулся ближе.

— Ты... невероятная, Хэйди, — произнес он, и в этот момент она почувствовала себя не просто "звёздочкой", а силой.

Гленн наклонился, его движение было быстрым, но очень нежным, полным неуверенной почтительности. Он не коснулся её губ, а прижался своими к её виску, задерживаясь на долю секунды. Для Хэйди это было похоже на удар тока, но не агрессивный, а искрящийся, тихий. В этот миг замерло всё: шум просыпающейся школы, птицы на ветках, её собственное дыхание. Это был самый короткий, самый робкий поцелуй в мире, но он содержал в себе больше, чем долгие объятия: признание, уважение и трепетную, почти религиозную нежность. Это была печать, клятва, заключенная между двумя заговорщиками, между его благодарностью и её храбростью.

Её тело среагировало мгновенно: по коже побежали мурашки, а сердце пропустило удар. Когда Гленн отстранился, Хэйди почувствовала, что её дрожь исчезла. Она больше не боялась. Она чувствовала себя живой, сильной и... безумно смущенной. Она не могла поднять глаз, её щёки горели, а в ушах стоял гул. Она впервые ощутила это пьянящее, невесомое волнение.

Гленн осторожно коснулся её ладони. Его ладонь была горячией и это вернуло девушку в реальность, она

кивнула.

— Мне нужно бежать, скоро звонок. Увидимся в библиотеке.

Гленн улыбнулся, не дерзко, и эта улыбка была не дерзкой, как обычно, а абсолютно счастливой и заговорщической.

Они разошлись. Гленн ушел первым, слившись с толпой, а Хэйди, поднявшись, коснулась рукой своего виска. Место, куда он прикоснулся губами, отдавало теплом.

Она прошла в здание, с трудом сосредоточившись на учебниках. На протяжении всего первого урока — и второго, и даже третьего, посвященного сложной формуле изомерии — Хэйди не могла думать ни о чём, кроме этого мгновения. Она сидела за своей партой, отличница, которая всегда знала ответ, но перед её внутренним взором не было H_2SO_4. Была только баскетбольная площадка, утренний, прохладный свет и прикосновение его губ к виску. Она снова и снова прокручивала эту секунду, этот вздох, эту клятву.

Во время большого перерыва, когда школьные коридоры наполнились гулом голосов и топотом ног, Хэйди и Гленн несколько раз пересеклись. В первый раз это было возле шкафчиков. Хэйди делала вид, что ищет нужную книгу, а Гленн, облокотившись на стену с друзьями, ждал кого-то. Их взгляды встретились лишь на долю секунды, но этого было достаточно. Во второй раз они столкнулись у входа в столовую: она шла к раздаче, он — обратно. Оба мгновенно отводили глаза, как дети, пойманные на шалости. Но в каждом украдкой брошенном взгляде, в каждом мимолётном касании периферийного зрения, было безмолвное, яркое отражение того утреннего поцелуя. Это было похоже на невидимую, тайную нить, которая натянулась между ними, дрожа от напряжения. В глазах каждого из них читалось одно и то же: "Я помню". И это было их единственное, абсолютное общее знание в этом шумном, многолюдном месте.

Это было не просто романтическое приключение. Это был её личный, важный секрет. Секрет, который, как хрупкий, драгоценный кристалл, она унесла с собой с этой площадки и теперь бережно хранила внутри. И впервые за долгое время Хэйди, дочь строгих родителей, чувствовала, что у неё есть что-то, что целиком и полностью принадлежит только ей.