The fragility (гет)

После того их первого нормального по сути разговора, когда Гленн вернул ей телефон, для Хэйди что-то неуловимо изменилось. Граница, которую она так тщательно выстраивала между собой и Гленном, не то, чтобы рухнула, но словно стала намного прозрачнее и податливее.

Они действительно провели вечер следующего дня вместе. Правда, Хэйди упорно настаивала, что это не свидание, а просто прогулка, на что Гленн кивал в знак согласия. Однако его взгляд, задержавшийся на губах девушки на полсекунды дольше, чем нужно, был чистым намерением. Глаза Гленна говорили ей: "Ты можешь называть это как угодно. Я чувствую это, и ты скоро почувствуешь тоже."

​

​Гленн предложил пойти в парк аттракционов, и это оказалось очень весело. Они катались на невозможно грохочущих "Американских горках", где Хэйди впервые за долгое время позволила себе визжать от восторга и страха, крепко держась за руку Гленна.

​А ещё Гленн проявил невероятный азарт в тире. Он сосредоточенно целился по уткам, и через шесть точных выстрелов выиграл ей приприз маленького, смешного плюшевого слоника, который помещался в ладони и был идеальным брелоком. Он вручил Хэйди этот трофей с торжественным видом, и Хэйди почувствовала, что этот абсурдный, милый жест дороже любых серьезных подарков.

Гленн неожиданно оказался легким и приятным в общении, не давил своим присутствием. Смешно шутил и, что самое главное, с ним было интересно. Они нашли много общих тем для разговоров, от совершенно нелогичных школьных правил до любимых рок-групп.

Гленн стал постоянно провожать её домой, и это переросло в их молчаливую, приятную договорённость. Часто он выбирал более длинный путь через старый парк, наслаждаясь тем, как с наступлением сумерек меняется освещение на улицах. Удивительно, но Хэйди ловила себя на мысли, что ждёт этих прогулок как главного, самого ожидаемого события дня, предвкушая эту лёгкость их общения.

В её присутствии Гленн расслаблялся, словно сбрасывал невидимую броню, которую носил весь день. Он заметно смягчался. Его всегда порывистая походка, движения, которыми он обычно будто прорезал пространство, становились более мягкими и неторопливыми.

Они говорили о пустяках: о погоде, о книгах, о музыке, но самое важное было не в словах, а в комфортном, лёгком молчании, которое возникало между ними. Хэйди обладала невероятным даром — она умела слушать, не давая советов и не осуждая, и эта её уравновешенность действовала на Гленна умиротворяюще. Рядом с ней он переставал быть тем, кем ему приходилось быть весь день, и это непривычное спокойствие окутывало его.

Прогулка неизменно заканчивалась у кованой чугунной калитки, ведущей в небольшой палисадник перед домом Хэйди. Это место стало для Гленна точкой притяжения и одновременно границей, которую он не решался пересечь.Именно здесь, у слабо освещённого фонарём входа, Гленн неизменно замедлялся ещё сильнее, пытаясь растянуть последние мгновения наедине. Ему никогда не хотелось уходить. Каждый раз, когда Хэйди, улыбнувшись, протягивала руку к холодной ручке, в его груди поднималось глухое, неприятное чувство — осознание, что сейчас она исчезнет за дверью, и он снова станет тем самым отчуждённым и резким Гленном, которого боялась вся школа.

Хэйди сама не могла объяснить, что происходит, но она и не пыталась найти логику. Ей очень нравилось чувствовать его рядом, осознавая, что этот, смягчённый, почти застенчивый Гленн в её присутствии, — совсем не тот дерзкий, проблемный старшеклассник. Он стоял, такой высокий и сильный, но в свете фонаря в его глазах читалась непривычная робость, и это нежное противоречие было для неё приятной загадкой

Хэйди интутивно угадывала его волнение, чувствовала, что Гленн хочет что-то сказать, но пока они лишь обменивались долгим, многозначительным взглядом под трепещущим светом, прежде чем он, сделав над собой усилие, коротко кивал и резко разворачивался, быстро удаляясь во тьму улицы.

Однажды, когда они в очередной раз шли вдоль спортивного поля, Хэйди вздохнула, глядя на скейтбордистов, которые оттачивали трюки на рампе.

— Ты знаешь, — сказала она,

— Я всегда хотела научиться кататься... Ну, или хотя бы быть немного координированной. Я как-то пробовала на роликах, и это был провал. Я падала на ровном месте.

Гленн рассмеялся, но тут же поймал её серьезный взгляд.

— Ролики? Это скучно. Ты же знаешь, я занимаюсь баскетболом. А еще одна моя страсть — это скейтборд. Понимаешь, настоящая скорость, сам контролируешь движение, — Гленн наклонился к ней, его глаза горели.

— Ну, вот именно, — Хэйди пожала плечами, и в её голосе прозвучала лёгкое, но явное сожаление.

— Ты же спортсмен. Я видела тебя в игре за школьную команду, ты талант, правда. У тебя это в крови. Ты сильный, ловкий. А я... ну, я больше по учебникам. Моя стихия — это тишина библиотеки и сложные формулы. Я даже мяч нормально бросить не могу. Ничего у меня не получается с этими... физическими вещами. Я просто неуклюжая.

Лицо Гленна внезапно загорелось идеей. В его глазах вспыхнул тот азарт, который Хэйди видела, когда последняя её терпеливых объяснений он правильно решил особенно сложную задачу по алгебре.

— Это ничего сложного! — воскликнул он, делая шаг ближе и внезапно схватив её за обе руки. Его ладони были теплыми и крепкими. Он держал руки девушки нежно, но решительно.

— Просто нужен навык, Хэйди. И правильная точка опоры. Ты же понимаешь механику.

Он не просто хотел ей помочь с уроками; он хотел поделиться с ней своим миром. Миром, где он был уверенным, ловким и сильным. Он хотел, чтобы она увидела его таким, каким видел себя сам, вне оценок и домашних заданий.

— Я тебя научу, — решительно заявил он, и в его голосе не было и тени сомнения.

— Скейтборд — это как физика, только практическая. Угол наклона, инерция, сила тяжести... это же все формулы, которые ожили! Ты поймешь, как это работает. Я обещаю, ты не будешь падать. Ну, по крайней мере, не одна.

Он сделал паузу, его улыбка стала мягче, а взгляд — теплее.

— А если захочешь, буду учить и приемам баскетбола. Правда, это очень интересная игра! Мы можем начать с бросков, это же тоже, по сути, баллистика.

Хэйди улыбнулась. Воодушевление Гленна удивительным образом передавалось ей, но это было такое ироничное, такое пугающее воодушевление. Принять его предложение означало шагнуть в его стихию. Это означало показать ему свою неуклюжесть, свою уязвимость — довериться ему физически, что было гораздо сложнее, чем помогать ему понимать учебный материал, который он пропустил в десятом классе.

— Хорошо, — кивнула она, её сердце сделало странный, волнующий толчок.

— Скейтборд. Только если ты пообещаешь, что не будешь смеяться, когда я буду выглядеть глупо.

— Я обещаю, — клятвенно произнёс Гленн, изобразив самое серьезное лицо, которое мог. Он наклонился, подхватил её под локоть, подводя к старой, бетонной рампе, которая служила им фоном. Он опустил свой рюкзак, полный учебников, на землю и, снова взяв её за руки, поставил близко к себе. Она ощутила тепло его тела и запах осенней прохлады и старой кожи.

— Завтра же начнем. Принесу тебе свой скейтборд, у меня их несколько. Там ничего сложного. Главное — это доверие. И расслабиться.

Их пальцы переплелись в более тесном захвате. Гленн начал объяснять, как держать равновесие, как найти центр тяжести, используя метафоры из её любимых физических законов. Хэйди смотрела на него, понимая, что в этом моменте, на этом пыльном асфальте, они сблизились больше, чем за все часы, проведенные вместе в библиотеке. Она доверила ему не только своё сердце, но и своё равновесие. И кажется, впервые за долгое время она не боялась падения.

Осеннее солнце клонилось к горизонту, окрашивая пустой школьный двор в мягкие оранжевые тона. Ветер, пробирающийся сквозь желтеющую листву, нес с собой обещание скорых морозов. Последние лучи играли на опавших листьях, создавая мимолетные узоры на асфальте.

Хэйди стояла на скейтборде, неуклюже переминаясь, чувствуя себя неуверенно на этой скользкой доске.Гленн, который находился позади, тихо произнес, его голос был низким и успокаивающим:

—Спокойнее. Не думай о том, чтобы сразу поехать, думай о равновесии. Я держу. Оттолкнись ногой, медленно.

Его сильная рука легла на ее талию, легко, почти невесомо, лишь обозначая поддержку. Это было так неожиданно, так волнующе, что Хэйди едва не потеряла равновесие. Однако она ощутила не наглость, а лишь бережную заботу. Гленн контролировал свою силу, свою энергию, чтобы не испугать ее. Это отозвалось в её мыслях тихим трепетом, ощущением безопасности и доверия.

Когда Хэйди, наконец, смогла проехать несколько метров без падения, это было похоже на чудо равновесия и гравитации. Она рассмеялась от радости — чистый, заливистый звук, который отразился в прохладной тишине вечера. Чувство скольжения, этот короткий, но чистый момент свободы на доске, был приятнее, чем она ожидала. Гленн, казалось, радовался не меньше, его тёмные глаза сияли:

— Видишь? Я же говорил, что ты справишься, —произнёс он, наклонившись к девушке, и она почувствовала тепло его дыхания.

Они потратили ещё минут пятнадцать на отработку толчка. Гленн объяснял, как нужно отталкиваться, чтобы не терять равновесия. Это была сложная хореография: поставить одну ногу под углом на болты, толкнуться, а затем быстро и плавно поставить другую ногу перпендикулярно.

— Твоя опорная нога — твой руль. И твой якорь. Нога, которой ты отталкивешься— твой двигатель, — инструктировал он, его голос был терпеливым и ободряющим.

Хэйди несколько раз чуть не упала, когда не успевала переставить ногу обратно на доску, и каждый раз Гленн мягко подхватывал ее. Но с каждой попыткой она становилась увереннее. Вероятность падения не казалась такой страшной, когда Гленн был рядом.

Перейдя на баскетбольную площадку, Хэйди взяла мяч, который сначала показался ей огромным и неподъемным.

—Слушай, Гленн. Я всего метр с кепкой. Серьезно, с моим ростом я до кольца не достану, это же смешно — В её голосе слышалась неловкость, словно она признавалась в каком-то секрете.

Гленн остановился, приблизив лицо, чтобы посмотреть ей в глаза, и его пальцы нежно обхватили её руки, поправляя хват на мяче.

—Нет. Это не смешно. Высокий рост — преимущество, но техника — это оружие. Сядь ниже, используй силу ног, а не только рук. И сосредоточься на дуге. Траектория важнее силы.

Он терпеливо встал за ней, его тело было достаточно близко, чтобы она чувствовала его тепло, но он не напирал. Он поправлял её хват и траекторию броска, направляя её руки. Они отработали одно и то же движение: десять, пятнадцать раз. Он был совершенно другим: сосредоточенным, вдохновляющим, без следа той импульсивности, с которой он обычно играл. Хэйди понимала, что ей иногда сложно сосредоточиться из-за этой близости, из-за легкого, но ощутимого прикосновения его рук, и старательно прятала свое смущение. Она промахивалась, но каждый раз Гленн просто возвращал мяч и говорил:

—Еще раз. Чуть больше дуги. Смотри на мои движения, копируй их.

Он брал её руки в свои, мягко разворачивая запястья, показывая, как нужно выпускать мяч, и Хэйди ощущала, как его прикосновения словно передают ей уверенность. Его внимательность была поразительна: он замечал малейшие изменения в её осанке, взгляде, подстраиваясь под её темп.

Часом позже они сидели в углу тихого кафе, выбранного Гленном за его уединенность. Перед ними лежали старые, потрепанные учебники по алгебре и геометрии за 9-й и 10-й классы, а также гора исписанных черновиков.

Хэйди, с сияющими глазами, объясняла:

—Так, это элементарно. Смотри. Тут просто нужно подставить, а потом сократить. Видишь? Все логично. Вот, попробуй этот пример сам.

Она подталкивала к нему листок с задачей, а её пальцы невольно касались его руки, лежащей на столе, и Гленн не отдергивал её.

Гленн хмурился над уравнением, тщательно вчитываясь в каждую строчку, его губы шевелились, повторяя числа. Но как только Хэйди, заметив его затруднения, объяснила логику шага за шагом, детально объясняя каждый нюанс, его глаза загорелись пониманием. Он схватил ручку и решил следующую задачу за несколько секунд, его движения стали быстрыми и уверенными.

—Вот! Ты видишь?! Ты невероятно умный, Гленн! Ты схватываешь это за пять минут. У тебя просто пробелы, а не отсутствие способностей. Конечно, я не могу помочь тебе с материалом за 11-й и 12-й класс, но с остальным не должно возникнуть проблем.

Почему ты это все пропускал? Почему столько пробелов? Ты же очень умный!

Хэйди смотрела на него с настоящим любопытством, без осуждения, пытаясь понять, как Гленн, с его таким острым умом и сообразительностью оказался в числе худших учеников школы.

Гленн отложил ручку и откинулся на спинку стула. Его тон стал тише, почти неразличимым в гуле кафе. Он посмотрел на нее долгим, проницательным взглядом, в котором сквозила некая уязвимость.

—Я... я почти все прогулял в 9-10 классе. За полтора года. Школа меня не интересовала. Мне кажется, меня не выгнали только из-за баскетбола. Я приношу очки, призы. Это то, что можно показать.

Он выдохнул, проводя рукой по иссине -чёрным волосам.

—То, что выглядит хорошо на отчетности.

Он посмотрел на учебники с горькой усмешкой, словно они были свидетелями его прошлых ошибок.

—Я всегда был такой... слишком шумный, неудобный, с самого детсва. Мой брат, например, всегда был тихим и правильным. Отличник. А я вечно что-то выкидываю. Мои родители... они успешные люди. У них все должно быть идеально. И мне кажется, они... они не выносят то, что я их позорю. Что я не соответствую их идеалу. Я... я рассказываю это тебе, Хэйди, потому что... не знаю. С тобой по-другому.

Он встретился с ней взглядом.

—Никому другому я такого не говорил. Ну, никто и не спрашивал.

Он потер лицо ладонями, а затем его голос стал совсем глухим, полным скрытой боли.

—Чем больше я что-то делаю, тем они равнодушнее. Им неинтересно, что со мной, чем я дышу, пока я играю хорошо и не устраиваю совсем уж громких скандалов. Иногда я думаю... Может, я не родной ребёнок? Может, меня взяли по ошибке. Потому что они так любят и одобряют брата... а на меня просто смотрят холодно, как на какой-то промах в своем безупречном плане. Даже не ругают Они видят только то, что я должен быть, а не то, какой я есть. Знаешь, я иногда строю теории, как в сериалах, что родителям сказали врачи, что они не смогут иметь детей. И они усыновили меня. А потом, через пару лет, появился мой брат, их "настоящий " ребёнок...

Хэйди слушала, и ее сердце сжималось. Она понимала его характер гораздо лучше, чем когда-либо. Его бунтарство, его показная дерзость — это была лишь защита, маска, под которой скрывался мальчик, отчаянно ищущий признания. Она видела его боль, и это отзывалось в ней сочувствием, которое она не могла выразить словами.

—Послушай меня. Твоя энергия — это не "неудобство". Это огонь, Гленн! И это классно! Это то, что делает тебя тобой. А твоя способность схватывать все на лету — это дар. А твои родители... они смотрят на мир по-своему, и им трудно понять твою истинную суть. Но это их видение, а не твоя реальность.

Хэйди пыталась подобрать нужные слова и говорить мягко, ей хотелось выразить искреннюю поддержку и понимание, ведь несмотря на иронию, с которой говорил Гленн, за его словами читалась боль.

Она мягко толкнула учебник обратно в его сторону, возвращая его к реальности, к их общей задаче.

—У тебя полтора года пробелов. Но у тебя есть блестящий ум. Если ты смог научить меня бросать мяч и стоять на скейте за один вечер, то мы справимся с этой математикой. Ты наверстаешь это быстрее, чем думаешь. Все получится.

Гленн медленно кивнул. Впервые за долгое время он почувствовал, что кто-то смотрит на него, а не на его тень. Кто-то, кто видел его потенциал, а не его "промахи", и принимал его таким, какой он есть, без условий. Он взял ручку и снова посмотрел на задачу, но теперь уже с Хэйди рядом, ее присутствие было источником нежности и силы.

Хэйди попрощалась с Гленном у своего дома. Уже совсем стемнело, вечер был холодным и идеально чистым, и именно этот холод осени внезапно показался девушке ей родственным отчуждению, которое испытывал Гленн в своей семье.

Она шла к двери, вся поглощенная мыслями. В голове прокручивался сегодняшний вечер: напряжённая дуга баскетбольного мяча, которую Гленн так настойчиво пытался ей объяснить; его внезапное, поразительное умение решать задачи, когда он, наконец, сосредотачивался; и, самое главное, его откровение. Она чувствовала физическую тяжесть его слов о холодной, безупречной семье, которая видела в нем лишь "промах в плане". Хэйди ощущала себя хранителем его боли, единственным человеком, кому он доверил это глубокое, давящее осознание.

Она повернула ключ — щелчок замка показался неестественно громким в тишине улицы. Открыла дверь и вошла в прихожую.

—Здравствуй, милая.

Хэйди вздрогнула. Звук был слишком ровным, и она не сразу заметила их. Атмосфера в квартире была не просто тихой — она была стерильной, замороженной.

Родители сидели в гостиной. Свет был приглушен — не уютный, а искусственно-мягкий, как в галерее, освещающий их фигуры с театральной чёткостью. Они оба смотрели на неё с таким пристальным, немигающим вниманием, что Хэйди почувствовала, как холодный укол напряжения пробежал по её шее. В их идеальном, уютном доме где каждый предмет интерьера был тщательно подобран, это внимание вдруг почувствовалось ей как внезапный допрос. Напряжение было плотным, как масляная краска; его можно было почти потрогать.

Отец медленно отложил свой журнал на кофейный столик. Звук шелеста глянцевых страниц оборвался, оставив за собой гнетущую тишину.

—Ты где была, дочка? — тон был мягким, как всегда, но за этой ласковой, безукоризненной мягкостью Хэйди уловила нотку тщательно скрываемого, почти яростного контроля. Это не был вопрос, это было требование отчёта.

—Гуляла с друзьями, я же предупредила— ответила она слишком быстро. Её голос прозвучал чужеродно в этой комнате, слишком высокий, слишком ломкий. Она снимала куртку, стараясь, чтобы её движения казались максимально небрежными и естественными, но её пальцы дрожали.

Она подняла взгляд на настенные часы. Так и есть, она пришла даже раньше того времени, которое сказала родителям; она всегда чётко предупреждала, во сколько будет, звонила, если задерживалась. Именно поэтому их явное, хотя и скрываемое, напряжение сначала показалось ей совершенно нелогичным. Что случилось? Почему они так смотрят на неё?

Родители переглянулись. Это был беззвучный диалог, полный намёков и чегото невысказанного, словно они знали больше, чем показывали. Диалог, в котором Хэйди всегда была объектом, а не участником.

Мать Хэйди, непроницаемо спокойная, подалась вперёд на диване. Её осанка была идеальной, и в этом была скрытая угроза.

—Хэйди, скажи нам честно. — Мать очень медленно выдохнула.

—Ты была с этим... парнем из старшего класса?— Она сделала паузу, и каждая доля секунды этой паузы растянулась, как жгут. Имя прозвучало в чистом, незамутнённом воздухе гостиной, как удар хлыста:

—Гленн Уокер?

Хэйди физически ощутила, как напряжение за внешней мягкостью сжимается вокруг неё. Её сердце пропустило не просто удар, а целую серию; оно заколотилось где-то в горле. Откуда они знают? И почему его имя прозвучало как приговор, как грязное слово, произнесённое в стерильной часовне?

Она стояла, сжимая в побелевших от напряжения пальцах сброшенную куртку. Материал, только что согретый её телом, теперь казался ледяным. Она не могла вымолвить ни слова.

Родители ждали. Взгляд отца был неотступным, взгляд матери — исследовательским, проникающим под кожу. И это тяжёлое, плотное молчание было громче любого крика, любой истерики. Это было молчание, которое требовало подчинения. Хэйди чувствовала, как весь её мир — её маленькое, тайное святилище искренности с Гленном — дрожит от ещё не высказанной, но явной угрозы.