Шрам (гет)

Глава 3.

Часть 1.

Роза Уизли.

Первые два месяца для неё пролетели совершенно незаметно. В круговороте учебы и вечерних исследований Хогвартса время прошло чрезвычайно быстро.

Очнулась же Роза только тогда, когда Тринити спросила, во сколько завтрашний матч Гриффиндора со Слизерином.

— Матч? Какой матч? — непонимающе спросила Роза и, наткнувшись на ехидно-смешливый взгляд Тринити, залилась румянцем. Чувствуя, как горят щеки и шея, девочка поспешно схватила кубок с соком и глотнула ледяной жидкости.

— В одиннадцать, не забудь прийти поболеть, у тебя ведь кузен играет… — Томас отвернулась от Розы к Радживе Риверс, они весело захихикали, и, как догадывалась Роза, главным предметом их оживленного щебетания стала именно она.

Злость взяла верх. Она долго копилась, сидела где-то внутри, но сейчас Роза не выдержала.

Она вскочила и дернула лямку сумки, на которую села Тринити, с такой силой, что Томас чуть было не слетела со скамьи, но успела ухватиться одной рукой за тарелку, другой — за край стола. Содержимое тарелки опрокинулось однокурснице на колени, а Роза, которую трясло от ярости, бросилась к выходу из Большого зала.

Крайне быстро дойдя до гостиной, она мешком упала на диван, держась руками за заколовший от бега бок. И хватала ртом воздух до тех пор, пока боль не отступила, а на край сидения не присел Альбус.

— Что случилось, Роуз? — обеспокоенно спросил он, вглядываясь в искаженное от неприятных ощущений лицо сестры. — Тринити тебя обидела?

— Нет, — Роза села, не отнимая ладоней от живота. — Скорее, я её.

— А из-за чего?

— Просто сорвалась, — боль прошла, и Роза встала и подошла к окну. — Просто сорвалась. Знаешь, Ал, я чувствую, что дома что-то не так. Мама пишет часто, но о себе ни слова, только об отце, Хьюго, твоих родителях, бабушках и дедушках… И в каждом письме такая тоска… — Роза передернула плечиками, глядя в серую мглу за запотевшим от дыхания окном. — А тут ещё этот матч… Мне страшно идти; я все ещё помню, как Хьюго свалился с метлы, когда ему было восемь, мама едва успела тогда его спасти заклинанием… Да ещё Малфой…

Роза быстро оглянулась на брата, молясь где-то в глубине души, чтобы он не услышал последних слов. Но от цепкого Ала они не ускользнули.

— А что Малфой? — немного резче, чем нужно, спросил он.

Роза прерывисто выдохнула и замялась, подбирая нужные слова.

— Он тебя дразнит? Оскорбляет? Доводит? Не молчи, Роуз!

— Нет, вовсе нет, — затараторила девочка, оборачиваясь к брату. — Понимаешь, Джеймс и Фред его постоянно задирают, цепляются, а он ведь не молчит, он говорит им в ответ всякие гадкие вещи… А еще эта Эрида, она во всем его поддерживает, они всегда рядом. И они… Знаешь, они меня пугают, и мне даже стоять рядом с ними страшно. И этот шрам… Ты знаешь, что в «Пророке» писали о том, что якобы дед Малфоя это сделал? Эван начал смеяться над Малфоем, тот что-то сказал в ответ, Эван полез с кулаками, а Малфой, естественно, тоже… — Роза устало потерла лоб. — В общем, сейчас Эван в больничном крыле. И я боюсь за Джима — он нарывается на крупные неприятности, ввязываясь в борьбу с Малфоем.

Альбус подошел к Розе и встал рядом.

— Роуз, о Джеймсе не беспокойся, он всё равно уймется не раньше, чем найдет себе приключений на... задницу, — Ал запнулся, увидев промелькнувшее на лице Розы негодование. — И матча не бойся — здесь же в команде игроки опытные, с ними ничего не случится. А вот дома… — сейчас, в процессе успокаивающей речи, Альбус казался себе таким взрослым, что едва не надувал щеки от переполнявшей его гордости. — Дома ничего не случится, Роуз. Гермиона и дядя Рон, конечно, скучают, но ведь это естественно…

— Да дело даже не в этом, Ал, — Роза повернулась, и мальчик с удивлением увидел на её щеках слёзы. — Ты не поймешь.

Роза не знала, как объяснить то, что она чувствует. Отчасти и не хотела, потому что понимала — это личное дело их семьи. Просто казалось, что с её отъездом в семье что-то окончательно разрушилось.

Она всегда являлась «маминой дочкой». А Хьюго был «папиным сыночком» — тот постоянно брал Хью в магазин, доставал билеты на квиддичные матчи, играл с сыном в шахматы, а Роза так и не смогла подойти к шахматной доске и попросить отца научить её управлять черными и белыми фигурами. Их семья словно была разбита на два лагеря, где Роза с Хью выполняли роли миротворцев. И, подумав некоторое время, Роза решила написать второму «миротворцу» и узнать, что же происходит дома.

На матч Роза все-таки пошла. Игнорируя насмешливые взгляды однокурсниц, она присела рядом с Альбусом и спросила:

— А где Джеймс и Фред?

Помимо них, вся команда была в сборе; Тэйлор, хмуривший брови и натянутый, как струна, неотрывно следил за входом в Большой зал.

— Черт их знает, — ответил мрачно Альбус. — С самого утра уже в кроватях не было. Тэйлор сказал, что, если они через, — мальчик глянул на часы, — две минуты не появятся, то он выгонит Джеймса и Фреда из команды взашей и еще коленом кое-куда наподдаст, чтобы перелет был беспосадочным. Это я говорю дословно, — хмыкнул Ал, глядя на улыбающееся лицо Розы, которая облегченно выдохнула, когда в зал влетели кузены.

— Тэйлор, ради трусов Мерлина, прости! — заорал Джеймс, подбегая к мгновенно обмякшему Вуду.

— Пошли! — скомандовал тот, и команда встала. Джеймс, изображая покаяние, успешно стащил булочку со стола и отправился, что-то канюча, вслед за капитаном.

А Роза поняла, что её уже черт знает сколько времени буравят взглядом злые черные глаза.

Сидя на трибуне напротив, она, держа оминокль в руке, смотрела в него, но вовсе не за матчем. Предметом её наблюдения стала Эрида Забини, рядом с которой Малфой, как ни странно, отсутствовал. И слизеринка беспокойно озиралась, уделяя игре времени ещё меньше, чем Роза.

Матч закончился довольно скоро. Джеймс поймал снитч, но, тем не менее, разрыв между командами составил всего тридцать очков. Шагающая к замку Роза слышала возмущенное бульканье шедшего неподалеку Тэйлора, но не осознавала его слова. Предметом её размышлений была Забини.

Слизеринка, сразу же, как закончилась игра, сорвалась с места и исчезла в подтрибунном помещении. Розу настораживало всё это — и исчезновение Малфоя, и такая реакция Забини. И потому сейчас она шла максимально быстро во главе радостно горланящей красно-золотой толпы, спеша в замок, куда некоторое время назад так резво убежала слизеринка.

Но, едва она вошла в двери замка, как сразу же поняла, что разгадку столь странного поведения Забини ей найти не суждено. Роза затерялась в толпе гриффиндорцев, и теперь, толкаемая со всех сторон одетыми в черные мантии студентами, была вынуждена идти в гостиную Гриффиндора, куда и увлекала её оживленная толпа.

Она смогла вырваться из этого плена только тогда, когда сумела свернуть в какой-то коридор. Отдышавшись, Роза окольными путями вновь поспешила вниз.

Перед тем, как уйти с толпой вверх по лестнице, девочка успела увидеть, что дверь в кабинет Истории магии была чуточку приоткрыта. И теперь Роза задавалась вопросом — не там ли находится Забини?

Роза подошла к двери и прислушалась. Внутри кто-то что-то говорил, но слов она разобрать не могла — шаги возвращающихся в подземелья поверженных слизеринцев заглушали голоса. И Роза, зная, что дверь в кабинет не скрипит, приоткрыла её пошире и юркнула внутрь.

Увиденное повергло её в шок. На учительском столе лежал Малфой. Левая, доступная взгляду Розы, сторона лица была в крови; он странно загибался и хрипло дышал. Забини стояла рядом и лихорадочно перелистывала страницы огромного тома.

— Полежи спокойно, сейчас боль пройдет, — увещевала она друга. — Не двигайся, пожалуйста, — она оттолкнула книгу и придавила руками плечи Малфоя к поверхности. Тот судорожно втянул воздух и затих.

— Скорпиус, что с тобой? — испуганно спросила Забини.

— И вправду полегчало, — Скорпиус перевел дух. — Спасибо тебе, Эрида.

Та кивнула; отняв руки, вытащила из кармана палочку и убрала кровь с мертвенно-бледного лица Малфоя.

— Опять Поттер? — эмоция на лице Забини была только одна. Испепеляющая ненависть, подобная сжигающему все на своем пути пламени.

— Я не хочу это обсуждать, — Малфой свесил ноги со стола, но по-прежнему не отрывал взгляда от своей однокурсницы.

— Не хочешь обсуждать? — она подошла и, встав рядом, взяла его за руку. — Скорпиус, я нахожу тебя возле чулана под лестницей, истекающего кровью, неспособного подняться, тащу тебя на себе в пустой класс, лечу, а ты «не хочешь обсуждать»? Скорпиус, это продолжается постоянно, — Забини всхлипнула. — Я вижу, что ты даешь им сдачи — но их всегда много, их всегда больше трех человек, а ты один! Они отрываются на тебе за каждый твой предыдущий удар — всё больше, суровее, изощреннее. Скоро дойдет до того, что они просто убьют тебя! Поэтому я нужна тебе, Скорпиус. Один ты не выстоишь против этих подонков. Тебе нужен друг и соратник, и…

— Мне ничего не нужно! — резко оборвал её Малфой. — Ты думаешь, мне легко? — не дождавшись ответа, он выпалил: — Но мне будет ещё тяжелее, если я потащу тебя за собой в этот омут! Ты хочешь сама оказаться в таком же положении, как я, Эрида? Не думаю, что тебе это понравится. Поэтому не лезь! Я буду крайне признателен тебе, если ты будешь меня лечить и морально поддерживать, но вот ввязываться в борьбу с этими гриффиндорскими ублюдками не вздумай! Она все равно будет неравной. Ты более слабая, Эрида, ты девочка, в конце концов! Я не могу тобой рисковать.

— Хочешь стать их боксерской грушей, так? — взвизгнула Забини.

Роза попятилась и бочком вылезла из кабинета. В голове царил хаос.

Поттер, Поттер… Предметом их разговора являлся точно не Альбус. Значит, Джеймс. Джеймс достает Малфоя, избивает его… О Боже…

Что же ей делать?

Она могла написать маме или дяде Гарри, могла пожаловаться учителям, могла… много чего. Но Малфой молчал уже в течение двух месяцев, а значит, под этим что-то пряталось. Забини покрывала его, Джеймс тоже не хвастал о том, что он приструнил Малфоя… Или говорил, но Роза просто не обращала внимания?

А что, если поговорить с самим Джеймсом? Но он наверняка не послушает ее, или, что хуже, — начнет ещё больше свирепствовать, в отместку, и тогда Малфой не будет вылезать из больничного крыла.

Рассказать Алу? Но он не поверит, что его брат способен на такое.

Роза шла в гостиную, а перед глазами словно стояла картина: держащиеся за руки слизеринцы, слова которых звенели в опустевшей разом голове.

Впервые в жизни она не видела выхода. Точнее, его просто не было.

* * *

Через три дня пришло письмо от Хьюго. Крупные, немного неровные, пузатые буквы строем теснились на строчках, из-за чего Роза заключила, что Хью долго выписывал их, высунув кончик языка от усердия — он всегда делал так, когда был занят исключительно важным делом.

«Привет, Роуз.

Отвечаю тебе на твое письмо. Дома всё хорошо, Хэллоуин получился отличным. Правда, на следующее утро мама встала с опухшим лицом и была крайне рассеяна. Но это мелочи по сравнению с тем, что случилось у меня! Папина черная королева расколотила на столько мелких кусочков моего ферзя, что я теперь не могу его починить. А папу просить не хочется…»

Роза пропустила детальное описание битвы в шахматы, которую Хью выиграл, но понёс такие ужасные потери, и обратилась к низу письма.

«…Вчера мама вообще была как будто не в себе. Её одежда пропахла больницей, и я думаю, что у нас скоро появится братик или сестричка. И я очень этому рад, а ты?»

Вот и разгадка. Однако… вряд ли беременная женщина была бы настолько этим опечалена. Хотя… может, она не хочет ещё ребенка?

Но письмо Хьюго странным образом успокоило Розу, и она даже тихонько засмеялась.

Часть 2.

Гермиона Уизли (Грейнджер).

Предупреждение: знание приквела ("Белой темноты") при прочтении этой части ОБЯЗАТЕЛЬНО!

С отъездом Розы дом словно утратил часть того семейного ореола, который, несмотря ни на что, притягивал Гермиону. Хьюго постоянно бывал с отцом в магазине или же в «Норе» с Лили и Доминик, дочерью Билла; и вечером Гермиона, возвращаясь в стылый дом, в комнатах которого не горел свет, словно сражалась сама с собой, пытаясь шагать вперед. Просто не хотелось.

Отсутствие Розы на Роне сказалось далеко не так болезненно, как на вмиг потускневшей Гермионе. Муж же, полностью поглощенный работой, спрашивал у Хьюго советов о популярности того или иного товара и об улучшении старых. Изобретательный Хьюго с улыбкой, очень похожей на когда-то не покидавшую лица близнецов, рьяно помогал в «Ужастиках Умников Уизли» и преуспел там настолько, что Джордж решил, что «не платить мальцу — это кощунство!»

Гермиона была рада за Хьюго в лучших материнских традициях, но больше её занимала Роза. Как она там, в далеком Хогвартсе? Нашла ли друзей, помимо Ала?..

Два месяца прошли, как в тумане; и Гермиона даже не заметила, как наступил конец октября.

На Хэллоуин они с Хью разукрасили гостиную, коридор и несколько других комнат, включая даже ванную. Декорации остались точно теми же, которые висели, когда дома была Роза. Она постоянно экспериментировала, одевая то костюм банши и хрипя так, что срывала голосовые связки, то наряжаясь болотным фонариком, прыгая по диванам и креслам, как по трясине. Тогда Гермиона ясно видела, что это не только её ребенок, но и дочь Рона — в глазах девочки горели огоньки, она словно бы жила в эти часы, жила на некоторое время вперед. И иногда Гермиона задумывалась — а что было бы, если бы она не приблизила Розу настолько близко к себе, не заставила повзрослеть так скоро? Стала бы она такой рассудительной, серьезной, почти копией самой Гермионы?

Но сейчас Розы возле них не было; Рон всегда работал в Хэллоуин, так как в этот праздник товары распродавались особенно быстро и выручка была колоссальной. И поэтому, чтобы заполнить пустоту дома, Гермиона пригласила на Хэллоуин семейство Поттеров.

В общем и целом, вечер прошел неплохо. Даже хорошо, судя по тому, что Хьюго, которого просто невозможно уложить в постель по причине его гиперактивности, напрыгавшись и наигравшись, уснул прямо на полу, растянувшись возле огромной по своим размерам тыквы, присланной Хагридом. Джинни, Лили и Гарри, украдкой доедавший пирог, посмотрели на часы, заохали и засобирались. Спустя несколько минут они исчезли в зеленом пламени, и дом опустел.

Гермиона покосилась на часы. Наверняка Рон сейчас считает прибыль в магазине или же празднует День всех Святых с семьей Джорджа. Сердце кольнула обида: в последнее время он всё больше отдалялся от неё, предпочитая общество Анджелины и Джорджа.

Женщина взмахнула палочкой, отправив грязную посуду в мойку. Прибравшись в гостиной, она поднялась в комнату Хьюго, куда при помощи Гарри мальчик был отнесен.

Сын спал спокойно, спрятав одну руку под подушкой, мешавшееся ему одеяло кулем лежало в ногах. Гермиона грустно улыбнулась, поцеловала его в щеку, погладила рыжие вихры, вновь укрыла одеялом и вышла.

Зайдя в спальню, она первым делом задернула шторы на окнах. Скинув одежду, Гермиона юркнула под одеяло и провалилась в сон.

Сначала ничего не снилось; но в какой-то момент всё изменилось.

Она словно перенеслась в своё прошлое. Находясь в горизонтальном положении на кровати, спиной ощущая бугры на матрасе, она начала двигаться. Внезапно кто-то рывком поднял её и усадил.

По щекам Гермионы текли слезы, а в глазах стояла темнота — страшная, черная, зловещая, словно в ней таились неведомые угрозы. Ими были душа и память. А этой чернотой было её сознание — без проблеска светлого луча, без робкого свечения призрачной надежды.

— Гермиона, Гермиона, проснись, пожалуйста! — встревоженный голос Рона пробивался сквозь темноту подобно погибающей в ней тонкой нити жизни. Слишком слабый, слишком безжизненный, теряющийся во мгле. И Гермиона не могла ухватиться за этот луч, чтобы вынырнуть из этого кошмара, жуткой шутки своего сознания.

Пощечина. Именно такую она и заслужила.

Боль выхватила Гермиону из сновидения, и спустя какое-то время чернота перед глазами рассеялась. Женщина, тяжело дыша, вытерла залитое слезами лицо. Напротив сидел Рон, в его рыжих волосах мерцали огненные отблески, и он казался Огненным ангелом, карателем, искореняющим грехи, наказывающим виноватых. Только где же его меч? Ах да, он в музее истории войны… Воистину глупость — никто не даст Рону меч Гриффиндора. …Рону?.. Слава Мерлину, это Рон.

— Что с тобой? — тихо спросил он и прижал к себе дрожащее тело жены.

Тепло его тела, родной запах, жесткий колючий свитер и не совсем чистый воротничок рубашки окончательно убедили Гермиону в том, что она вырвалась из плена душного сна.

— Кошмар, — прошептала она, цепляясь за его плечи.

— Всё хорошо, я рядом, всё хорошо… — зашептал Рон, но Гермиона не слышала. В ушах звенели жестокие слова Брук: «Но это и есть твоя кара за забывчивость — ты никогда не увидишь любовь в ЕГО глазах. Это плата. Небеса справедливы…»

Очередное утро, вязкой мутно-серой пеленой расползавшееся за окном, встретило Гермиону головной болью и мокрой от слёз подушкой. Рона рядом не было, но из ванной слышался плеск воды и характерные для чистящего зубы плевки. Гермиона свернулась калачиком, подтянув колени к груди, — такая поза была не слишком удобной, но давала хоть какое-то чувство защищенности.

Чем же был этот сон? Игрой уставшего воображения, решившего «развлечься» картинками из прошлого? Бредом воспаленного сознания, на которое слишком сильно подействовало появление Малфоя в Министерстве вчерашним утром? Или предупреждение?

Гермиона не верила в приметы и прочие байки, которые очень любила когда-то профессор Трелони. Но на душе было неспокойно; к тому же, живя в волшебном мире, женщина поняла одну очень важную вещь: здесь ничего не бывает просто так. У всего есть подоплека, разгадка, и надо только лишь найти шифр.

И Гермиона решилась. Она решила вечером, после работы, навестить ту девушку, воображаемый голос которой прочно засел в голове. Брук Митчелл.

* * *

Лавируя в толпе усталых клерков, Гермиона шла вдоль по улице, держа над головой классический черный зонт, с обыкновенной пластмассовой ручкой и кожаным (как сказал продавец и в чем женщина сомневалась) тоненьким ремешком. Рядом шли люди: женщины, мужчины, все с одинаково-равнодушными, безжизненными лицами, кажущиеся пустыми внутри, как эта самая ручка от зонта. А ручьи на асфальте стекали в сточную канаву, и грязно-мутная вода двигалась в том же направлении, что и Гермиона. И она думала о том, что её жизнь подобна этой воде — рутинная, однообразная, в ней нет ничего такого, что повернуло бы её вспять. Время уходит вместе с жизнью, а она никогда не сможет раскрасить цвета этой жизни в более яркие тона. Потому что уже поздно, и её цвет — серо-коричневый, цвет уныния и безнадёжности.

Гермиона неизящно перепрыгнула через лужу возле входа в больницу и, зайдя в приемный покой, сразу же поспешила к женщине, выдававшей разрешения на посещения больных.

Встав в очередь, Гермиона огляделась. На ярких, обтянутых синтетическими тканями разномастных диванчиках сидели визитеры и больные — те, которые видели и могли ходить. В углу комнаты сидела молоденькая девушка с щедро намазанной зеленкой кожей вокруг глаз («После операции», — поняла Гермиона, ещё помнившая противное ощущение, когда вышеозначенное средство стягивает кожу на лице), ладони которой держал в руках молодой человек. Было больно — стоять, видеть робкие улыбки на их лицах и вспоминать фактически прикованную к постели Брук.

Гермиона оторвалась от созерцания молодых людей и обернулась к женщине.

— Добрый вечер, мисс. Скажите… в списке больных значится, — голос дрогнул, — мисс Митчелл?

— Добрый день, да, вы желаете её навестить? — утомленно отозвалась медсестра.

И стойкий запах дезинфекции и хлорки, снующие туда-сюда люди в больничной униформе, бахилы на ногах, наброшенный халат на плечи, — всё так же, как в прошлый раз. И даже линолеум на полу кажется смутно знакомым. И Гермиону трясёт, а руки леденеют.

— Мисс Митчелл, — говорит хмурая девушка-медсестра с порога, словно брезгуя заходить внутрь, — к вам пришли. Мисс Уизли, у вас двадцать минут, затем у мисс Митчелл вечерние процедуры.

Застеленная белым покрывалом постель у входа. На другой лежит полная женщина в наушниках слушает музыку, и её отголоски слышны даже Гермионе. А третья… это и есть место обитания Брук Митчелл, при известии медсестры взволнованно подавшейся вперед.

— Кто вы? — спрашивает она, взволнованно теребя коротко стриженные пегие волосы. Глаза на изборожденном морщинами землистого цвета лице пытливо смотрят на колени Гермионы, и они начинают дрожать.

— Брук, — осипшим голосом говорит Гермиона, шагая к кровати и почти падая на стоящий рядом стул, — ты меня знаешь. Мы с тобой лежали в другой палате, давным-давно.

Митчелл откидывается на подушку и шепчет:

— Гермиона Грейнджер.

Вторую посетительницу палаты уводят в лечебный кабинет, и Гермиона отвлекается, видя, как робко та шагает, ступая только после того, как ощупает пол пальцами ноги, как бережно и аккуратно держат больную медсестры, и ужасается: неужели давно, двадцать лет назад, она была такой же? Страх охватывает женщину, и она вновь поворачивается лицом к Брук.

— Здравствуй, — говорит ровным голосом справившаяся с волнением женщина на кровати. — Я ждала твоего прихода. Нет, ничего не говори, — поднимает ладонь вверх она, когда Гермиона пытается её перебить, — дай мне высказаться. Ты забыла о нас, а ты обещала помнить. Я ведь храню в памяти все твои слова. Старалась не забыть тебя, да и не получилось бы… Везучая ты, Гермиона. Родилась в рубашке или же ангел-хранитель у тебя стоящий. Вылечилась (небось, операция во Франции прошла успешно, да?), вышла замуж... Скажи, у тебя ведь есть дети? Наверняка, есть. Я бы тоже хотела семью и детей. Но не вышло, — искусанные, покрытые корочками губы кривились. — Так вот, знай, — в мироздании ничего не делается просто так. Твоя дочь полюбит человека-инвалида, и физически, и духовно уродливого. Это будет твоя кара.

Гермиона вскочила, объятая суеверным ужасом:

— Брук! Не говори так! Забери свои слова обратно, прошу, Брук!

Та отвернулась к стене.

— Всем в этом мире должно быть больно, — прошипела она.

Из рук посетительницы выпал пакет, и яблоки с апельсинами раскатились по полу всей палаты. А Гермиона бросилась прочь, не замечая сухих рыданий Брук, перебиравшей тонкими пальцами белые листы бумаги, и остановилась только возле лестницы, вытирая размазавшуюся вокруг глаз косметику.

Она с самого начала знала, что ничем хорошим этот поход не закончится.

Слова Митчелл казались дурным пророчеством, и Гермионе очень захотелось превратить его в шарик и со звоном битого стекла расколотить о стойку регистрации посетителей.

Нельзя. Она, с её «удачей» последних дней, непременно встанет на стекло.

Но всем в этом мире должно быть больно.

Однако она защитит свою маленькую Роуз. От всего, от всех. Чего бы ей это не стоило.