Шрам (гет)

Предупреждение: знание приквела при прочтении этой главы ОБЯЗАТЕЛЬНО!

Глава 6.

Драко Малфой.

Он сидел в своем кабинете, слушая частый хриплый кашель отца за стеной и разбирал бумаги. Ну, если быть чуть точнее, сжигал их, едва бросая взгляд на столбики цифр и пояснений. Расходы, доходы… Всё это кропотливо переписано в бухгалтерскую книгу, а эти долговые расписки, заметки, постскриптумы уже не нужны. Ну и к черту их.

Он ворошит груду пергамента в камине кочергой и замечает, что почти все звуки стихли. Только слышны скрипящие из-за ветра ставни, и…

Тик-так, тик-так.

Стрелка часов всё движется.

Тик-так, тик-так.

Пляшет безумное пламя в камине, пожирая потрескивающие березовые поленья.

За окном в сумрачном мареве горит лес, объятый последними солнечными лучами.

Тик-так, тик-так. На железный лист выпрыгивает тлеющий уголек вместе с хлопьями брошенного в огонь бумажного листа.

Тик-так, тик-так.

Безумные мысли бродят в его голове.

В руке зажата горсть осенних листьев — преющих, почти сгнивших, но до боли напоминающих цвет её пустых глаз — тот, который он всё-таки сохранил в уголке своей памяти. От листьев, когда он разжимает ладонь, исходит тоненькой нитевидной струйкой парок. Наверняка, седина её волос также почти незаметна в темных прядях.

На озерцо позади Малфой-мэнора наползает густой белый туман. Он завоевывает водную гладь понемногу — вначале захватывает прибрежную часть, после — выползает на середину озера, а затем, — тик-так, тик-так, — добирается до противоположной стороны.

Вначале Драко думает, что таково время: вначале оно незаметно, а потом постепенно убыстряет свой ход и захватывает всю жизнь, подчиняя её себе.

Плотная белая полоса над серой водой разделяется на большие бесформенные клочья, похожие на завитушки стерильной ваты.

В сумерках туман кажется ослепляюще белым.

И Драко понимает, что туман — это бледная тень его разорванной на кусочки души.

Вон та, бОльшая часть, захвачена ею. А об остальных не хочется думать — пока они сами не напомнят ему о себе во снах. И тогда он, мучимый головной болью, проснется, вылезет из-под одеяла, стараясь не разбудить Асторию, и уйдет сюда, в кабинет, чтобы забыться, сидя возле камина и рассматривая огненное виски через стекло пузатого бокала.

Тик-так. Тик-так.

Вечером первого сентября — тогда, когда впервые был отпущен в Хогвартс Скорпиус Гиперион Малфой, — Драко напился в компании Блейза Забини в «Кабаньей голове». Тот сразу же уснул, рухнув чернокудрой головой на стол и сшибив пару бутылок, а вот Драко, сколько себе не наливал, «отрубиться» так же, как Блейз, не мог. В голове назойливой картинкой крутился дневной разговор с Асторией в оранжерее.

Он зашел туда, потому что ему нужен был многоразовый портал, хранившийся у Астории. Драко недавно навел новые антитрансгрессионные чары на свой главный магазин в Косом переулке, и они действительно работали — настолько хорошо, что даже хозяин не мог их ослабить. Путешествие через камин являлось «пережитком прошлого», а нового взамен так и не выдумали. Да и не хотелось Драко пользоваться каминной сетью — после того, как он отвел Скорпиуса на вокзал, внутри всё дрожало, и Драко явно был бы не в восторге, если бы его вывернуло прямо в собственном магазине.

— И пусть, — пожала плечами она. — Это были всего лишь мысли, не бери в голову.

На Асторию иногда находило такое, и в подобные моменты она становилась похожей на неё. А потом Драко вспоминал, что она — мать его двоих сыновей, идеальная жена, и становилось чуточку больно. Чуточку — потому что эта самая боль уже успела притупиться за эти годы.

А с утра была встреча с Гермионой. Хотя, какая встреча — мимолетное соприкосновение, как у палочки и выпускаемого из неё луча заклятия.

С первого взгляда он понял, что она не забыла. Не выкинула из головы воспоминания, хотя, возможно, постаралась запрятать их в самый темный угол. Слишком постыдные в обоюдной слабости, слишком болезненные, слишком нужные, чтобы не захлебнуться в болоте жизни, сделать вдох и начать дышать, чтобы иметь возможность мечтать и призрачную надежду на то, что всё между ними изменится. И её взгляд — тоскливый, одинокий, со слезами в глазах, — взгляд беззащитности, спрятанной глубоко-глубоко за панцирем, покрывающим душу.

Помнится, когда-то Блейз (до тех пор, пока не размягчил свой мозг взятками и магловской музыкой) сравнивал человеческие души с различными предметами. «Бывают орешки, — говорил он, — те, кто снаружи вроде бы твердый, а внутри-то мягкотелость, как у лишенного покрова омара. Есть такие, как маслины — внешне вроде и не слишком прочные, но внутри гадкие… Есть кирпичи — те, под каким ракурсом ни погляди, с любых сторон твердые». Блейз тогда разглагольствовал долго и нудно, упрямо твердя заплетающимся от усталости языком, что сам Драко — маслина, как и Пэнси, с которой у Забини ничего не вышло, а вот Поттер — кирпич. Но он хотя бы мужественный кирпич, в отличие от Крэбба и Гойла…

И Драко думал, что он всю свою жизнь был омаром. А Грейнджер — уже сколько-то лет Уизли, Драко, — орех. Иначе она бы не искала его глазами в тот момент, когда он почти бежал с платформы, держа за руку готовую расплакаться от обиды и злости Асторию. Потому что Грейнджер — Уизли, нет, нет, просто Гермиона, — слабая, такая же, как и он сам, только старается быть сильной. А он пытается казаться.

С того момента прошло уже четыре года. И двадцать три — с вечера, когда он сам разбил себя. Исковеркал свои мысли и чувства, и не она была этому виной, а он сам. Чертов набор проклятых масок, в ворохе которых он давно потерял своё истинное лицо.

А ещё он ненавидел себя за то, что коньяк, налитый чуть дрогнувшей рукой в пузатый бокал, стал потребностью, которая прячется в полутёмной комнате и напоминает о себе болезненными спазмами во всём теле. И чаще всего он проливал этот самый коньяк на стол, когда тянулся к рамке с фотографией, стоявшей на самом краю.

На фотографии были изображены сыновья — высокий для своих девяти лет Скорпиус с загнанным выражением пустых серых глаз стоит за спинкой стула, на котором восседает улыбающийся Этамин. Смотреть на них было больно и горько, и это обжигало носоглотку и что-то внутри похуже опрокинутого в рот напитка.

Его сыновья, так похожие на него внешне. Его дети, ровные, холодные улыбки и заранее продуманные ответы которых убеждают окружающих, что он идеальный отец — заботливый, любящий… Как там ещё говорит Астория? Понимающий. О да.

А ведь он ни разу не поговорил со Скорпиусом по душам, не узнал, что тревожит, беспокоит сына, что омрачает его существование. Не узнал приоритетов, не помог с разрешением какого-то вопроса… Он почти не знает своего старшего сына, словно они — живущие в соседних комнатах квартиранты, которые в любой момент могут покинуть своё место жительства и переехать, не оставив о себе ни единого напоминания. А зачем, если соседу это нисколько не нужно?

И ведь виноват в этом только он сам, Скорпиус же копирует его — до издёвки похоже, так же, как он сам копировал манеру своего отца вздёргивать бровь.

В окно постучала рыжая сова Скорпиуса, и Драко тяжело поднялся. Алкоголь дурманил, обволакивал, голова кружилась, и комната перед глазами плыла. У не сделавшего и двух шагов Драко подкосились ноги, он рухнул на ковер и, повернувшись на бок, застыл в неудобной позе.

За окном хлынул ливень. Птица расправила невидимые в темноте крылья и, тяжело оттолкнувшись от подоконника, взмыла вверх и исчезла в густой пелене дождя, так и не отдав адресату письмо, содержание которого Скорпиус не решался сказать отцу очень долго.

* * *

Утро следующего дня встретило Драко ужасной ломотой в теле. Голова же болела, но это не было чем-то новым, а, наоборот, прекрасно вписывалось в рамки обычного.

Когда он поднялся с ковра, разминая затекшую шею, то обнаружил сидящую в кресле Асторию, которая с выражением безграничного спокойствия на лице смотрела на муки мужа.

— Что такое? — просипел Драко, в горло которого, как ему самому казалось, переместилась Сахара.

— Милый, ты не пришел ночевать, я волновалась.

«Волновалась, как же».

— Спасибо, родная. А о стакане воды ты не побеспокоилась?

— Спускайся завтракать, — пропустила мимо ушей его слова Астория. — Только, пожалуйста, приведи себя в порядок для начала. Если ты не забыл, мы сегодня идём на…

— Можно тебя попросить? — перебил её Драко. — Иди одна, я не в том состоянии, чтобы присутствовать на торжестве в Министерстве.

— Дорогой, там не будет Рональда Уизли, не переживай. Он уехал в Румынию…

— Астория.

Астория легкомысленно пожала плечами и встала, расправляя складочки на домашней мантии отвратительного светло-розового цвета. Картинно вздохнула, подошла к окну, поглядела вниз, пожала плечами и только тогда вышла, оставив мужа одного.

Драко опустился в своё кресло и подпёр голову руками. По привычке протянул руку к краю стола, где обычно стоял коньяк, но не обнаружил его там. Пришлось поднять глаза и поискать графин с жидкостью, который, как оказалось, стоял вовсе не на своём месте, а балансировал на самом краешке столешницы. Одно неловкое движение, и графин полетел бы вниз.

Глупая. Неужели могла подумать, что, если разобьется этот графин, Драко перестанет пить?

А вот она вряд ли бы поступила так. Позаботилась бы стакан воды. Наверное.

Драко протянул руку, но в самый ответственный момент пальцы дернулись, графин зашатался и весомой ласточкой полетел вниз. Спустя секунду-две донесся глухой стук падения.

Так, может, стоит проверить?

Лихорадочное одевание, мантия — выглаженная, пахнущая почему-то духами Астории — вызывает непомерное раздражение, и Драко, плюнув на всё, вытаскивает из недр шкафа обычный магловский свитер с дурацким ромбовидным рисунком. «Выбираешь из двух зол меньшее?» — словно спрашивает Нарцисса, и Драко будто наяву слышит её сиплый голос.

Он слишком поздно понял её суть. Испуганную, боящуюся жить в своё удовольствие из-за страха лишений всего этого Нарциссу он разгадал уже после смерти. Слишком поздно понял противоречивую, мечущуюся душу, опаленную войной и страхами, гибелью сестры, почти смертью сына, почти убийством внука… Вся жизнь Нарциссы прошла под страхом смерти, и потому она боялась привязываться, чтобы в момент разлуки, никому не было больно.

Это обернулась против неё самой, когда она умирала в своей душной спальне…

Драко тряхнул головой и натянул свитер.

* * *

Пригород Лондона встретил его мокрым асфальтом, неприветливыми фасадами коттеджей и деревьями с опавшей листвой. Пронизывающий ветер заставлял маленькую девочку лет шести, одетую в платьице и куртку, смешно подпрыгивать на дорожке в ожидании кого-то, кто, повернувшись спиной, возился с замком.

А вот и её дом, отделённый от этого всего лишь низенькой загородкой. Внешне — обычный, ничем не отличающийся от соседнего.

Замерзшие пальцы нервно вцепляются в рукав свитера, поправляя его.

Девочка звонко смеялась, подкидывая вверх ярко-желтый воздушный шарик. Хоть кто-то весел…

Он поднял руку и, постучав три раза в дверь, сошёл с крыльца, успев уловить, как качнулась штора.

Начался моросящий дождик, но Драко стоял, не шевелясь, перед домом, с каждой секундой отчаиваясь всё больше. Вдруг то движение в окне ему показалось, и дома никого нет?

Вдруг она не откроет дверь?

* * *

Гермиона Уизли прижалась к двери, судорожно сглатывая.

Не этого человека она ожидала увидеть на пороге своего дома.

По правде, она вообще никого не собиралась увидеть. Часто внучка соседки, миссис Эскью, баловалась, стуча в дверь и тут же убегая. Нередко и сама миссис Эскью заглядывала, чтобы в очередной раз одолжить что-то и не вернуть до тех пор, пока Рон не сходит за очередной сковородкой к ним домой. Стучались они также, как постучал и он — два удара в дверь. И она научилась игнорировать эти стуки.

А тут — чуть отодвинула штору, чтобы в очередной раз убедиться, что не стоит отворять дверь, и кинулась к входу, словно потерявшая рассудок, словно желающая выбраться из горящего дома. И замерла лишь здесь, перед последним барьером.

Это он. Пришёл. Всё-таки пришёл. Она ждала его… сколько же?

Двадцать три года.

Да, двадцать три года. Не одиночества, но и не той жизни, которой бы хотелось. Не того счастья, о котором мечталось. Не той любви, которой просило сердце.

Гермиона коснулась ручки двери и отдернула кисть. На ручке остались белые следы от измазанных в муке пальцев, и Гермиона прерывисто вздохнула. Покажется ли это ему смешным? Магловским? Нелепым?

Какой он теперь — кто знает?

И она не знала.

Не давая себе передумать, Гермиона отворила дверь.

Он стоял под моросящим дождем, спрятав руки в карманах. Мокрые светлые волосы, половина из которых седая. Постаревший, осунувшийся, с воспаленными веками и беспомощным, ищущим взглядом, в котором вспыхнула надежда, когда он увидел её. Или ей только это показалось на один безумно короткий миг?

Гермиона тихо позвала его.

* * *

Он разглядывал выложенную камнями дорожку к дому, когда услышал щелканье ручки. Поднять глаза оказалось достаточно сложно, но на пороге стояла она, и в груди кольнуло, когда он увидел знакомую невысокую фигуру на пороге дома. Она окликнула его, хотя в этом не было нужды — он и так уже смотрел на неё.

Её голос дрожал, когда она заговорила — быстро, не давая себе времени на подборку глупых, пафосных слов:

— Знаешь, я ждала тебя. Ждала — черт знает сколько времени, как проклятая Пенелопа своего Одиссея. Ждала, а сама не могла сделать шаг… А знаешь, почему? Потому что ушел ты. Это было твоим решением, а я… я ведь слабая. Но я посчитала, что ты сделал…

— Плевать, что я сделал, — Драко шагнул к ней, но потом отступил назад. А она, с растрепанными, поблекшими волосами, с испачканными мукой руками, стояла на пороге и грустно смотрела на него, опустив уголки рта вниз.

А потом всё исчезло. Остались только её губы на своих губах. И припорошенные мукой собственные щеки.

— Почему мы такие глупые, Драко?

И на этот вопрос ответа не было.

Было только щемящее счастье.

И страх — страх того, что им не о чем будет поговорить.

* * *

Они лежали на кровати, и она, обняв подушку, смотрела на него, чуть повернув голову. Её глаза — не насыщенно-карие, какими он их помнил, а каре-зеленые, сухие, воспаленные, смотрели на него, и в них огромными тенями скользила неприкрытая печаль.

— И что дальше? — она повозилась, устраиваясь поудобнее, и наступила тишина.

Этого не знал и сам Драко.

— Скажи мне, — он прокашлялся: — Ты счастлива?

Губы Гермионы на одно мгновение судорожно сжались.

— Сейчас или в целом? — спросила она, с силой проводя по лицу ладонью.

— Вообще, — он не отрывал взгляда от её пустых глаз.

— У меня все отлично. Я счастлива, — голос женщины был тонок и тускл. — Правда. Знаешь, почему? Потому что, когда я выходила замуж за Рона, когда мучилась в святом Мунго от схваток, когда приняла решение назвать дочь этим проклятым именем Роуз, я думала о том, что всё могло бы быть иначе. Я жалела о том, что не сбылось. Да. Но, в конечном итоге, всё сложилось не так уж и плохо. Как говорят: всё, что ни делается, — к лучшему. И твой уход был тоже — к лучшему.

— Не напоминай, — процедил он.

— Всё так или иначе сводится к этому. Это было твое решение.

— Это была ошибка.

— Нет, — Гермиона, привстав на локте, уставилась на него. — Не ошибка. Ты всё сделал правильно.

— Ч…что?

— Правильно, Драко. Что бы нас ждало? Ни-че-го, — раздельно, по слогам произнесла женщина, словно наслаждаясь каждым звуком. — Мы разные, Драко, мы не можем и не должны быть рядом. Наша юношеская влюбленность ушла, и нам уже далеко не восемнадцать и даже не двадцать восемь.

— Прекрати.

— Что прекратить? Ты спросил меня — я ответила, — чуть зло произнесла она. Внезапно она хмыкнула: — Ты, наверное, даже не догадываешься, сколько раз я представляла это наше «воссоединение», — сарказму в голосе Гермионы было более чем достаточно. — Это было повсюду: в кабинете в Министерстве, в кафе, в магазине, в «Гринготтсе»… Черт возьми, да где угодно, только не у порога своего дома. Мы целовались, шептали друг другу нежности…

— Какая сентиментальность, — скривил губы Драко. — Уизли на тебя плохо влияет.

— …А всё оказалось намного пошлее, — хмыкнула она и встала.

Подойдя к зеркалу, Гермиона наклонила голову и принялась рассматривать волосы.

— Говорят, с возрастом люди становятся более мудрыми. Седина появилась, Драко, а мы с тобой так и не повзрослели. Ничего не поняли, ничего не отпустили. Знаешь, я ведь по-прежнему люблю тебя, возможно, даже сильнее, чем раньше. Но я люблю тебя такого, каким ты остался в моей памяти. Заботливый, крепко сжимающий мою руку. А какой ты сейчас? — жарко вопросила Гермиона. — Каким ты стал? Молчишь, не знаешь. И я не знаю. Мы с тобой только что были близки, Драко, но вот ближе так и не стали.