Мгновения жизни (гет)

Блейз Забини полагал, что удачно подколол Драко на не совсем удачном уроке Зельеварения. Хотя неудачным урок был лишь для профессора Слизнорта и Симуса Финнигана, болезненные волдыри которого были ликвидированы мадам Помфри только на второй день.

А для Драко сложилось всё весьма неплохо. Он лишь угол рта скривил, когда услышал глухое и интимное замечание приятеля. Спокойствие, Блейз, не заставляй меня накладывать на тебя заклинание Забвения, сказал Драко без малейшей заминки, стараясь, чтобы голос звучал, как можно убедительнее.

Ничего особенного, он проделывал это бесчисленное множество раз. Пикантная и несколько двусмысленная улыбка Блейза исчезла в один миг, а Драко, наоборот, улыбнулся ему как сообщник.

Вечерний разговор проходил совсем уж в задушевной атмосфере. В прологе не обошлось, естественно, без вкрадчивых вопросов — ну а куда без них — почему, как, какого. Драко не сошел с ума в этот момент только потому, что дел еще невпроворот, не до этого ему сейчас.

Хорошо того, чего он так боялся: сарказма, сочувствия, похоронного голоса — не было в планах Забини. И промелькнуло даже как будто понимание ситуации. Так, Забини признал, что «внешне Грейнджер не в числе первых красавиц, конечно, но тем не менее».

Со вкусом у меня всё в порядке, спасибо, друг, не удержался от ехидства Драко. Блейз если и уловил скептическую ноту, но виду не подал и покровительственным тоном продолжил разглагольствования.

Он не обзывал Гермиону Грейнджер и не углублялся в выяснение ее родословной, хотя далось ему это с неимоверным трудом. Охваченный чувством самоупоения, он трындел в духе Панси Паркинсон, правда, без ее категоричности, о соблюдении каких-то там правил и скверных временах.

И хотя с логикой у Забини, явно, были нелады, Драко с интересом слушал наставления, мимоходом отмечая странное сходство лексикона однокурсника и папеньки Люциуса. Тоже, надо сказать, любителя поораторствовать. В недалеком прошлом.

Но Драко не стал пускать слезу умиления, а в коротких и связных словах изъяснил Блейзу, что не собирается переходить на стадию серьезных отношений с вышеупомянутой особой. Поэтому просит не беспокоиться. Скоро всё закончится, дружище. Похлопал Блейза по плечу и как-то победоносно-насмешливо посмотрел, будто речь шла о пустяке.

Блейзу не понравился фатализм сказанного и его запал быстро угас, но он не стал протестовать. И на лице у него появилось выражение, будто бы он даже доволен, что всё именно так.

* * *

Самый нелюбимый учитель гриффиндорцев Северус Снейп не мог сосредоточиться на работе. Озабоченность судьбою Драко Малфоя, пугающего замкнутостью и упрямством, которое впору назвать ослиным, выбивала преподавателя из колеи.

Дело в том, что профессор ни минуты не сомневался в том, что план Драко, воплощаемый в жизнь под чутким руководством одного обстоятельного Темного мага, завершится провалом. Ну а последующую после этого расправу даже Троллю не пожелаешь.

И не то чтобы профессор считал ученика безнадежным неудачником, просто он был прекрасно осведомлен, что подобные личности обычно герои на словах, а реальное дело — это не по их части, не могут они свершать такое: характером не вышли. Зато они могут умирать. С легкостью.

Весь год мальчишка успешно блокировал сознание и шарахался от доброжелательного декана, как дементор от Патронуса. И нисколько, по-видимому, не сомневался в положительном результате затеянного. И лишь в редкие моменты Снейп с тяжестью на сердце читал в глазах ученика, как всё отвратительно, безысходно и погано.

Драко временами думал, что пора уже расстаться с иллюзиями, так как хода конем он не сделает. Но продолжал играть роль надменного героя, да еще и намеренно форсировал свою якобы многозначительную деятельность.

Профессор наивно полагал, что его ученик завяз между страхом и самомнением. Но вынужден был с прискорбием констатировать, что дело не обошлось без сентиментально-романтической дребедени.

Удостовериться в этом помог, как ни странно, Гарри Поттер — ослабленный Сектумсемпрой Драко выдал всё как на блюдечке. Никакой радости преподаватель не испытал, потому что итоги выглядели неутешительно.

Одним словом, ситуация-то совсем не новая, а даже обычная. Но в подобные тонкости, в которых замешан противоположный пол, Северус Снейп давно не вникал. И не хотел вникать.

Дорога в прошлое потеряна бесповоротно — так считал он, а Драко, похоже, так не считал и умудрился возродить похороненные профессором размышления.

Они имели непосредственное отношение к одной особе, намеренно исключенной Снейпом из жизни много лет назад. Имя сей особы профессор никогда не упоминал. А если случалось услышать небрежно или трепетно брошенное слово «любовь», то у него искажалось лицо.

Приблизительно так же, как и во время изречений Невилла Долгопупса. А он говорил не более одной умной фразы в год — по мнению Снейпа, (честно говоря, так и не пришедшего в себя полностью после этого открытия).

* * *

Насыщенные и интересные времена наступили для некоторых учеников Хогвартса. Драко думал, что спустя годы, он будет вспоминать это время, как самое лучшее в своей юности.

Да, вмешивался коварный внутренний голос, может и будешь вспоминать, если доживешь. А пока можешь не рассчитывать на благодушие судьбы.

Как он и предполагал, Гермиона Грейнджер не оставила без внимания его трепетное послание и решила в очередной раз нарушить школьные правила, оберегаемые добропорядочным Августом Филчем.

При первой встрече разговор малость буксовал — оба не могли справиться с волнением: Гермиона с кисленькой улыбкой рассматривала свои туфли, да и у Драко слова как-то не хотели выговариваться. Но он всё-таки вымучил первую фразу, старательно соблюдая знаки препинания.

Ему не пришлось оправдываться в том, почему он не снизошел до ответа на ее заботливое письмо, хотя объяснение было подготовлено заранее. Гермиона тактично промолчала, а Драко не стал настаивать.

Правду он всё равно бы не сказал — зачем ей знать про его комплексы? Наивный, будто твои комплексы для кого-то секрет, подумала бы Гермиона, если бы ей стал известен ход мыслей Драко.

Вначале он опасался, как и в случае с Забини, что разговор будет скатываться в обсуждение того, как ему, бедняге Малфою, жить: можно дышать всё время или желательно через раз; смеяться, когда захочется или когда разрешат; плясать под дудку Пожирателей или забить на них, ну и прочее.

Но Гермионе, видимо, хватало Уизли и Поттера, чтобы отрабатывать свои педагогические приемы, и Драко в этом списке недоучек, к счастью для него, не значился. Это ему очень польстило.

В течение недели они встречались каждый вечер, который плавно переходил в ночь. Что Гермиона врала своим одноклеточным друзьям, его не интересовало, но она всегда — иногда с опозданием, иногда раньше него — приходила на свидания.

Днем они соблюдали конспирацию. Драко это удавалось: он только изредка косился в сторону Гермионы да корчил недовольную мину, когда сталкивался с ней, шагающей в окружении Уизли и Поттера. Но, естественно, никакая мина на лице Малфоя не истолковывалась друзьями Гермионы превратно.

А вот у нее не наблюдалось талантов в этой сфере, но она очень старалась. Иногда, когда он по какой-либо причине не приходил в Общий зал или приходил не вовремя, она обеспокоенно оглядывалась по сторонам.

Но это никого не удивляло — Гарри и Джинни были слишком заняты собой, Рон же относил все к извечному женскому любопытству. Остальные однокурсники и в своих-то любовно-половых связях путались, куда уж им уследить за отношениями умной гриффиндорки и заносчивого слизеринца.

Ни страстных объятий, ни поцелуев, ни еще чего-либо жаркого не было между ними. Так что напрасно Панси Паркинсон плохо спала по ночам — она была пока единственной, с кем Драко Малфой порезвился в свое время на полную катушку.

Как ни странно, Гермиона совсем не вдохновляла его на подобные подвиги — ему было достаточно слушать ее, соглашаться или возражать, наблюдать за тем, как она откидывает волосы, смеётся или хмурится.

Болтали они о какой-то чепухе: об уроках, о приближающемся лете, каникулах... Иногда Драко Малфой не упускал возможность продемонстрировать свою компетентность в самых разных областях. А порой весьма удачно изображал беззаботного балбеса. Ну и что, что метка, подумаешь, какие мелочи жизни — всем своим видом будто говорил он.

Рядом с ней он забывал и про свою миссию, и про то, что Лорд, наверное, опечалится, если узнает, как его сторонник, удостоенный высшего отличия — метки на предплечье, наслаждается общением с магглорожденной девушкой. А что уж говорить про пресловутую месть Гарри Поттеру — она совсем стала эфемерной и не волновала уже Драко ни на йоту.

В последний их вечер он был раздираем противоречиями: рассказать ей, что завтра они не смогут увидеться или не стоит распинаться? Грейнджер всё равно ведь узнает, что Драко Малфой или ничтожный слизняк, не зря презираемый Гриффиндором, ну или же труп, легко сброшенный с Астрономической башни парочкой расторопных Пожирателей.

Он так и не определился с решением, легкомысленно помянув Мерлинову бороду и еще некоторые его части — всё это про себя, разумеется, дабы Грейнджер не заподозрила в нем извращенца.

Но Гермиона недаром слыла умной и проницательной ведьмой, да и в мастерстве психологических наблюдений она тоже весьма преуспела, так что душевные метания Драко Малфоя заметила. Как только поглубже заглянула ему в глаза.

Там увидела то, что позволило ей сделать очень правильный вывод — четкость мышления и логичные выводы всегда были ее сильной стороной. Драко Малфой держится изо всех своих последних мальчишеских сил. Надолго ли ему их хватит, даже Мерлину неизвестно. Но то, что ситуация близка к критической, этого и Мерлин, и Гермиона не стали бы опровергать.

Она как можно деликатнее сказала Драко о возможности поговорить по душам и выслушать всё, что его гложет. А почему бы и нет? Но Драко отшатнулся на добрый метр. И к ужасу Гермионы, — его гордость и высокомерие уже вступили в тайный сговор, — перенес разговор по душам на неопределенный срок.

Гермиона, хоть и удивленная таким поворотом, не стала настаивать, но встревожилась. И было из-за чего. Во-первых, о месте и времени следующей встречи они почему-то не договорились. Во-вторых, Малфой всё время как-то странно оборачивался после того, как они распрощались и пошли каждый в свою сторону.

Драко быстренько свернул свидание потому, что испугался слезливо-патетических речей Грейнджер. Что она умела их толкать, он не сомневался. Сомневался он в другом: выстоит ли он, не размокнет ли? Иначе ведь не довершить ему начатое, а значит, никогда и не увидеть ни родового поместья, ни мамы. Да и вообще получается, что предаст он, Малфой, память обо отце.

Драко не знал, что последними чувствами Малфоя-старшего были раскаяние и сожаление. Сожаление о том, что он, Люциус, не смог уберечь сына и жену. И им придется расхлебывать невкусную кашу.

Не уйди Люциус дорогою теней, он, возможно, красивым и простым жестом отмахнулся бы от Темного Волшебника — гори она синим пламенем эта ваша долбаная чистота крови, Лорд!

* * *

На следующий день Гермиона почти не виделась с Драко — только мельком на завтраке. Совместных уроков у них не было, а на обед и ужин он не пришел. Гермиона решила попросить у Гарри его карту, но он полдня болтался то там, то сям.

А вечером с мрачным и таинственным видом рассказал, что вместе с директором должен на некоторое время аппарировать из замка. Вручил Гермионе и Рону Карту Мародеров и попросил их быть начеку.

Открыв карту, Гермиона, конечно же, первым делом принялась искать точку под названием «Драко Малфой». Найдя его в гостиной Слизерина, успокоилась и решила отправить к нему сову — надо же напомнить забывчивому, что неплохо было бы встретиться и обсудить некоторые аспекты их жизни.

Но Рон постоянно крутился рядом, высказывая предположения одно глупее другого, да и Джинни мельтешила туда-сюда. Это она так переживает из-за Гарри, шепнул Рон Гермионе, которая порядком уже устала от его словоблудия.

В общем, сова никуда не полетела, и свиданию придется скорее всего помахать ручкой. Сегодня Драко Малфой не стремился почему-то увидеться с Гермионой, и это задевало. День по всем показателям был неудачным. Попался бы под руки Гермионе ежедневник она бы обязательно отметила его черным кружком.

И она была бы права, потому что потом и вовсе произошло что-то в высшей степени зловещее. В гостиную Гриффиндора ворвались крики, вопли «мама» и несколько нецензурных слов, которые, впрочем, быстро потонули в грохоте и звоне.