Ночные разговоры (гет)

В тот день небо было не обычного голубого цвета. Хмурое, пепельно-серое, затянутое многочисленными кучерявыми темными тучами, грозно нависающими над замком, башни которого словно пронзали их насквозь. Казалось, вот-вот пойдет дождь, проводя тонкую холодную линию капель от высокого неба до потрескавшейся от былой жары земли, тем самым соединяя их, две несовместимости и противоположности. Но так казалось уже довольно давно, a до сих пор с неба не сорвалось ни единой капельки, что одновременно и радовало, и огорчало. 

Альбус Дамблдор стоял возле широкого окна, одной рукой опираясь о подоконник из светлого дерева, а второй теребя небольшой желтоватый конвертик, в котором было запечатано письмо от его старого товарища. Последний раз они виделись около двадцати лет назад, а это письмо — первая весточка от него за столь долгий период, что несколько удивило Альбуса — с чего бы это Эльса вдруг решил ему написать после стольких лет молчания? Впрочем, об этом у него будет время подумать потом. Сейчас его голова была занята совершенно другими мыслями, которые изо дня в день словно терзали изнутри. Уже вторую ночь подряд Дамблдор не мог сомкнуть глаз. Всего за несколько дней произошло столько, сколько не происходило за целый год. И это пугало Альбуса. Вот и сейчас он стоял около окна, облаченный в мягкий спальный халат темно-бордового цвета, держал в руках внушительных размеров кружку с душистым жасминовым чаем и внимательно рассматривал окрестности Хогвартса, окутанные молочным туманом, что клубнями стелился по земле. 

Вдруг его взгляду предстала одинокая тоненькая фигурка, которая быстрыми шагами удалялась от главного входа в замок. Кто бы это мог быть? Ученики прибудут в Хогвартс только послезавтра, значит, скорее всего, это кто-то из преподавателей… Но кто? Никто из женщин, работающих в Хогвартсе, не обладал такой хрупкой и точеной фигурой, хотя — быть может — это лишь обман зрения? Действительно, рассвет только-только забрезжил мягко-розовым пятном над горизонтом, Альбус не мог видеть точный силуэт. И нечего ему переживать! Наверное… 

Дамблдор еще раз бросил взгляд вслед удаляющейся фигуре. Темные одежды, в которые она была облачена, придавали ощущение, будто этот силуэт возник прямо из утренних сумерок. Возник, чтобы снова раствориться в предрассветном тумане, который окутывал всё вокруг, скрывая от глаз Альбуса убегающую прочь незнакомку (или все-таки незнакомца?), исчезающую в серой и неприветливой тьме, чтобы уйти как можно дальше от этого места, запутаться в слишком длинной мантии и спотыкнуться посредине выложенной темно-серым камнем дорожки, на миг представив взору Дамблдора светло-рыжие волосы...

* * *

Каллидора Блэк (как она старалась, для начала, хотя бы в мыслях себя называть) быстро бежала по широкой дорожке, ведущей к главному входу в Хогвартс. Только вот бежала она не к замку, а наоборот — от него. Причем, не просто бежала, а неслась, словно вихрь, смерч или что-то еще, очень быстрое и неуловимое. Стук каблучков эхом отдавался в ее голове, заглушая даже шум крови в ушах. Утренняя тишина, всегда завораживающая девушку своей, как ей казалось, таинственностью, сегодня невыносимо раздражала и была не спасительной, а гнетущей. Густой туман стелился по земле вязкими молочными клубнями, создавая ощущение, будто его можно потрогать. Правда, желания это сделать у Каллидоры не возникало, так что она продолжала бежать прочь от входа в замок, изредка останавливаясь, чтобы перевести дыхание. В голове пульсировала только одна, пусть и совершенно безумная, мысль: «Убежать, убежать, убежать…» Ей вдруг захотелось разом оказаться подальше от этого замка, от жалостливых взглядов, которыми ее каждый день одаривали все преподаватели, от той статьи «Ежедневного Пророка», которую она по чистой случайности нашла в кабинете Альбуса, когда зашла туда, чтобы поговорить... Эта злосчастная статья просто перевернула мир Каллидоры с ног на голову. Почему, почему она последняя узнает об обстоятельствах своего исчезновения? В принципе, ничего такого не произошло, просто… в душу каким-то образом прокралась (и, как девушка предполагала, поселилась там) обида — она не могла понять причины того, почему Альбус не рассказал ей о ее прошлой жизни. Все, что ей было известно — так это ее настоящее имя и то, что у нее, помимо родителей, есть еще две сестры. Но девчонка даже и не предполагала, что является наследницей целого состояния, что имена ее сестер — Чарис и Цедрелла... Конечно, это просто мелочи — банальные, не слишком важные, но так много значащие для нее мелочи. Два дня назад, узнав о том, кто она есть в этой жизни, ей вдруг захотелось побольше  разузнать о своей семье. Внутри словно появилось какое-то странное рвение ко всем, даже почти не важным, фактам — она захотела посмотреть на колдографии своих родственников, взглянуть им в глаза, попытаться понять, чем они живут, узнать хоть что-нибудь, хоть мелкую деталь из их жизни, но Альбус был на удивление молчалив — он не сказал ей даже того, как зовут ее родителей и сестер... Теперь же девушка узнала все это. 

Нет, она ни в коем случае не держала на Альбуса обиду, более того — понимала его. Действительно, за каких-то четыре дня после ее появления в замке произошло столько всего… Порой ей казалось, что Дамблдор и сам пока что не разобрался во всем. Поэтому и не винила его в молчании. Ей просто захотелось оказаться подальше от всех этих жалостливых взглядов и не произнесенных слов. Ей захотелось почувствовать свободу, наполнить грудь воздухом, насквозь пропитанным этой самой свободой… В конце концов, она имеет на это право. Ведь так же?

* * *

Под равномерный стук колес и плавное покачивание экипажа ужасно хотелось спать. Хотя, нет, даже не спать — просто на секунду прикрыть глаза, чтобы сознание ускользнуло из этого мира, на какой-то незначительный миг освобождая от таких понятий, как «долг» или «обязанность». В случае Цедреллы, это — одно и то же. С самого детства ей внушали, что в ней должно быть идеально все. Идеальная внешность, идеальные наряды, идеальные манеры. Только вот самой Цедрелле совсем не хотелось такой быть. 

Будучи еще маленькой девочкой, она воспротивилась всем этим показным идеалам родителей: ее волосы старательно укладывали во всевозможные сложные прически, а она, при первой же возможности, растрепывала их, после чего копна густых каштановых волос смешно топорщилась во все стороны; ей подбирали роскошные одежды, изысканные платья, но девочка, как только оставалась наедине с собой, сразу же переодевалась во что-то более простое. Так было, но продолжалось это не больше года, потому как маленькая одиннадцатилетняя девочка не может устоять под напором правил и обязанностей, которые каждый божий день обрушивались на нее бесконечным потоком. 

Со временем  это прошло, огонь протеста утих, больше не тревожа сердце Цедреллы. Но она не смирилась. Просто ушла в себя, стала жить больше в своих мечтах, нежели в реальном мире, но не смирилась. Почему? Наверное, потому что девочка просто не понимала такой жизни. Зачем нужно быть холодной и вечно ко всему равнодушной, если вместо этого можно просто радоваться тому, что ты живешь? Но, тем не менее, выбора ей никто не предоставил. Она должна, и на этом поставлена точка. Должна. Какое страшное слово! Почему она обязана жить так, как хотят этого другие? Почему не так, как хочет  она сама? Да потому, что это — ее долг. Это — ее обязанность. Перед матерью, перед отцом. Перед всей семьей. И поэтому Цедрелла не стала сопротивляться. Ведь родители не могут сделать ей хуже, так ведь? Это ради ее же блага. 

Только вот сердце совсем не хотело подчиняться здравому смыслу. Пятнадцать лет. Ей только пятнадцать лет, а ведь в этом возрасте каждый хочет получить хоть капельку свободы. Хочется жить так, как угодно тебе, а не другим. Но — увы. Для Цедреллы это желание было невыполнимым. 

И вот сейчас она, вместе с родителями и сестрой, с каждым мигом приближалась к каменным стенам старинного замка Хогвартс. Зачем это понадобилось в такую рань, Цедрелле не сказали. Только матушка намекнула, что это связано с исчезновением Каллидоры. И теперь сердце девушки стучало в такт стуку колес экипажа, а равномерное покачивание из стороны в сторону вызывало сонливость. 

Хочется только прикрыть глаза, на один лишь миг…

* * *

Тук, тук, тук…

Стук колес доносится до нее, мешая сосредоточиться на своих мыслях. Вот уже битых полчаса Чарис пытается обдумать фасон нового платья, подаренного отцом к совершеннолетию, или, на худой конец, его цвет, но каждый раз что-то обязательно мешало. Вот сейчас это, например, стук колес экипажа. А пятнадцать минут назад ее мыслям препятствовал внимательный взгляд Цедреллы. Чарис знала, что сестра очень волнуется — родители даже не потрудились ей объяснить цель столь раннего визита в Хогвартс. Впрочем, разве это должно волновать кого-то, кроме самой Цедреллы? Не должно. Это только ее проблемы. И Чарис действительно было все равно. По крайней мере, она хотела, чтобы так было. 

Матушка рассказала Чарис только то, что они едут в Хогвартс, чтобы забрать оттуда Каллидору. Больше ничего не сказала. Ни того, как же ее неугомонная сестрица появилась в школе; ни того, почему они все узнают об этом только сейчас… Правда, по взгляду матери девушка поняла, что та и сама этого не знает. Но это не страшно. Разве что-нибудь кода-то обходило стороной семью Блэк? Нет. Как раз их семья всегда находится в центре событий. А пока из всей этой ситуации можно вычислить только один, но неизменно большой и жирный плюс — доверие матери. Если уж она рассказала Чарис о причине визита в старинную школу, а ее младшую сестру не удосужилась предупредить об этом, значит ей она доверяет больше. И это хорошо. Доверие родителей всегда только прибавляло козыри. Прибавляло козыри... Доверие родителей всегда прибавляло козыри…

Тук, тук, тук…

* * *

Каллидора неслышно ступала по неровной поверхности земли Запретного леса, мокрой от утренней росы. Она чувствовала это даже через тонкую подошву летних туфелек, которая, казалось, уже насквозь промокла, хоть это и невозможно. 

«Вообще-то, возможно, — поправила она саму себя, — в этом мире всё возможно.» С недавних пор это стало ей ясно. 

Чувство обреченности, которое застало ее врасплох в кабинете Альбуса, когда она прочитала ту злосчастную статью, почти прошло, уступив место какой-то пустоте и пугающему безразличию. И именно это волновало ее больше всего — не значит ли это, что она становится такой же, как и все Блэки? Безразличной, равнодушной. Холодной. Может, гены все-таки сыграли свою роль; ведь неважно то, что она совсем ничего не помнит, что она сама не хочет становиться аристократкой, не живой и не живущей? Гены есть гены. 

Каллидора вздрогнула при этих словах. Почему-то ей казалось, что это слова из ее прошлого. 

Нет, не надо думать о прошлом. Только не сейчас. Не тогда, когда у нее получилось вырваться на какой-то час из пут жестокой реальности, которая убивает в ней что-то с каждым днём…  Потом. Сейчас нужно наслаждаться свободой и независимостью, которые насквозь пронзали прохладный августовский воздух. Возможно, это последний раз, когда она сможет вздохнуть полной грудью и с уверенностью сказать, что ее жизнь — в ее руках. Что она свободна и не от кого не зависит. Хотя нет, последний раз уже был. Когда-то, но точно не сейчас, потому что она уже не может так сказать. Не посмеет. 

Остаётся только смириться со всем происходящим. 

— Ты не должна смиряться с тем, что тебе не нравится. 

Девушка резко остановилась и вскинула голову, с трудом оторвав взгляд от тонких изумрудных травинок, купающихся в прозрачной росе. Ее сердце забилось быстрей от удивления и неожиданности, но когда она увидела перед собой Альбуса, все эти чувства без остатка растворились в нахлынувшей на неё печали. Вот и закончились минуты ее мнимой свободы. 

— Твоя жизнь по-прежнему зависит только от тебя. 

Создавалось впечатление, что Альбус читал ее мысли. Хотя, может, так и было? Что-то подсказывало Каллидоре, что не так прост этот волшебник, как может показаться на первый взгляд. Только вот интересно — верил ли он сам в свои слова? Лично ей казалось, что да. Но почему тогда не верит она?

— Ты не должна бояться… — начал он, но так и не успел договорить. Еще не прозвучавшие слова утонули в прохладном летнем воздухе. Только уже не пропитанном свободой. 

— Почему вы так боитесь назвать меня по имени? — просто спросила девочка, даже не глядя на мужчину. Она и так знала, что сейчас в его глазах зажглась искорка удивления, но так же быстро и погасла. Альбуса сложно было удивить. Пару раз у неё возникало такое чувство, что он знал практически всё. 

— Я не боюсь этого. Ты ошибаешься. 

— Тогда скажите мне. Скажите мне моё имя! — она подняла взгляд и посмотрела в печальные глаза Альбуса. Он смотрел на неё с грустью и пониманием, и что-то в его взгляде дало девушке понять, что… что она обречена. 

— Зачем ты играешь? Тебе ведь и самой уже всё известно, не так ли, Каллидора? — мужчина посмотрел на нее, и впервые за время своего пребывания здесь она утонула в кристально-чистых волнах тепла, что излучали его глаза. В этот момент она была готова поверить каждому слову, что он произнесёт, более того — хотела этого. Всё, в чем она нуждалась сейчас — это в трёх простых словах, которые могли хоть на время подарить покой её сердцу. Ей не нужны были заумные фразы, философствования на тему правды жизни. Только три слова, произнесённые с тем же невероятным теплом глаз, который согревал её каждой своей искоркой мягкого света. Всё будет хорошо. Скажите, скажите это… Скажите, что всё будет хорошо… И тогда она действительно поверит. 

— Пойдём, Каллидора. С минуты на минуту в замок должна прибыть твоя семья, — твердо произнёс Альбус, и иллюзия исчезла. Растворилась в воздухе, который уже совсем не дарит ощущение свободы, разбилась на миллионы острых осколков. Пропала. И не было больше иллюзорного спокойствия, что заставляло с трепетом замирать её сердце в ожидании тех самых слов. Ничего больше не было. Всё, что ей осталось — это разбитая вдребезги надежда. 

Холодная слезинка обожгла щёку Каллидоры. Одна единственная, одинокая слезинка. Как символ конца какой-то части её жизни. Теперь всё это нужно оставить позади. Наверное, вся надежда и вера в счастливую жизнь растворились в той самой слезинке, а прежняя Каллидора так и осталась навсегда стоять посреди лесной поляны Запретного Леса, окутанная прохладным дыханием августовского ветерка и запахом множества диковинных трав, что росли поблизости. 

Наверное, она слабая. Конечно, слабая, иначе не позволила бы себе думать о прошлом, которого ей так и не дано узнать. Но разве можно в пятнадцать лет быть сильной, не сломаться под давлением жестокости окружающего мира? Можно. С этой минуты она будет сильной. Она не позволит себе сломаться. Теперь смысл её жизни — это вырости достойной представительницей рода Блэков. А остальное — лишь жалкие людские заботы, ненужная суета. Это не коснётся её. Она должна быть выше всего этого. 

Когда Альбус подавал ей руку для трансгрессии, Каллидора с безразличием в глазах окинула взглядом лесную поляну. Дикие травы, небрежно растущие под ногами, высокие деревья, которые, казалось, упирались своими верхушками прямо в серый небосвод. Вдалеке виднелась башня Хогвартса, вся в багровых рассветных лучах. Неужели она так далеко ушла? Девушка горько усмехнулась краешком губ. Теперь это казалось смешным. 

— Можно вопрос? — тихо, но слишком уверенно и равнодушно спросила Каллидора. Альбус не ответил, но девушка поняла — он просто ждёт, что же она скажет дальше. — Вы говорили, что на территории Хогвартса нельзя трансгрессировать. Тогда как вы собираетесь сделать это сейчас?

Дамблдор грустно улыбнулся. Он видел её перед собой, такую хрупкую, растрёпанную, печальную, но уже неуловимо меняющуюся. Даже за каких-то несколько минут их разговора она стала другой, словно раз и навсегда что-то для себя решила, с чем-то попрощалась. Или же просто смирилась. Скорее всего, так и было, и, надо признаться, Альбуса совсем не радовали эти перемены. За несколько дней он слишком привязался к этой девушке, привык видеть рядом её робкую улыбку и печаль в глазах. Слишком больно было терять всё это, но уже поздно что-либо менять. Великий Мерлин решил всё за них, и судьба этой девочки теперь не зависела от него. Он сделал всё, что было в его силах. Всё и ничего сразу. 

— У меня есть некие привилегии в этом плане, — сказал и сам удивился, как отстраненно звучал его голос. А она только кивнула. И было в это жесте что-то… обречённое.

Когда он почувствовал в своей руке её маленькую ладошку, солнце осветило лучом поляну. Тонкий, неуверенный лучик. Чем-то он напомнил Альбусу Каллидору — с первого взгляда, его было так легко сломать, но он всё равно продолжал дарить свет всему вокруг. Быть может, это хороший знак? Значит ли это, что Калоидора всё выдержит, не сломается? Дамблдор надеялся на это. Потому что меньше всего на свете ему хотелось терять эту девочку, которая, сама того не осознавая, согревает всех, кого только встречает на своём пути.