Сердце ее Города (гет)

Следующие три дня беспокойство Молли за Джинни утихает. Дочь будто бы проснулась, движения ее даже точнее, чем обычно, взгляд увереннее. Задумчивость из взгляда никуда не пропала, но теперь она не погружена в свой мир, а, кажется, изучает окружающую ее реальность.

Гарри каждый день приходит в Нору, но даже не дотрагивается до Джинни, не говоря уже о частых прежде поцелуях или объятиях. Джинни его отстраненность в сочетании с мечтательными взглядами кажется осторожностью охотника, который заманивает зверя в свои силки так, чтобы уж наверняка. Она знает, что ее задумчивость заметна, и уверена в том, что Гарри принимает ее на свой счет. В этом он почти прав, все эти мысли, которые, кажется, грозят разорвать Джинни череп — следствие его слов, произнесенных в прошлую среду. Но в них, в мыслях, фигурирует в основном не он.

В пятницу Джинни целый день думает о том, что ей приснится сегодня, и рассказ Гарри, который, как и обычно, приходит в Нору в обеденный перерыв, врывается в ее мысли подобно «Хогвартс-Экспрессу», прибывающего на станцию 9¾.

— ... Понимаешь, от этих сведений жизни людей зависят! Ведь он накладывал Круциатус и на своих людей, но тот же Люциус Малфой артритом и неврозами сейчас не страдает, в отличие от тех несчастных! Ладно я — под него всего раз или два попал за всю Войну, а как быть с теми, кто в плену каждый день под ним орал?

— А как же супруги Лонгботтомы? — вставляет Джинни, очнувшись и сообразив, что предмет обсуждения напрямик связан с человеком, о котором она неотрывно думает все последние дни.

— Да в том-то и дело, на них, кажется, накладывалась другая версия заклинания. Позже его, видимо, модифицировали, и пагубное действие стало не немедленным, как было у Лонгботтомов, а отложенным. Зря мы радовались, когда оказалось, что на Дике Крессвеле, например, никак не проявился Круциатус, который накладывали на него несколько раз в течение двух или трех дней. Но сейчас он будто враз состарился, артрит, болезнь Паркинсона...

— А зачем им это было нужно? — спрашивает Джинни, чувствуя, как все ее тело охватывает мелкая дрожь. Она отчетливо понимает, что Том был прав. В ее голове действительно никак не вяжутся темноглазый красивый мальчик из ее снов и убийца, который заставляет своих жертв чувствовать последствия пыток и через пять лет. Один из них для нее человек, другой — нелюдь.

— Да как же — зачем... Чтобы можно было пытать без боязни, вот зачем! — горько усмехается Гарри. — Лестрендж перестаралась с Лонгботтомами, вот и во втором, так сказать, раунде доработали заклинание, чтобы человек мучился до тех пор, пока себе горло не порвет в кровь, пока не станет хрипеть вместо того, чтобы кричать, но с ума не сошел и сознания не потерял! Компенсацию чуть отложили, вот и все...

Джинни не удерживается и спрашивает:

— А кто же может знать о том, как избавлялись от последствий? Ты Малфоя, например, спрашивал?

— Да не спрашивал, допрашивал с Веритасерумом... Но он и правда ничего не знает. Давали ему после «забав» какое-то зелье, отвратительное на редкость, зеленая жижа... Но кто ж может сказать, что это за зелье было, когда даже определенная модификация Оборотного зелья может такой же быть! Черт, я почти уверен, что это зелье делал Снейп, был бы он жив...

Джинни впервые за последние дни замечает под глазами Гарри здоровенные синяки, видит, как он трет виски, пытаясь избавиться от сонливости. В ворох ощущений, постоянно сопровождающих ее в последние дни — растерянность, безразличие к происходящему вокруг, страх — примешивается вина. Со своими снами и размышлениями совсем о Гарри забыла.

Джинни тут же вспоминаются слова Тома: «Значит, тебе придется выбирать между ним и мной!». Что же это — в этом матче Том пока что ведет?

Теперь Джинни становится по-настоящему страшно, она будто впервые осознает, во что вляпалась. Играть в любовь с мальчиком из ее снов, который к тому же является бывшим Темным Лордом? Как же, как же...

Джинни смотрит на Гарри, широко распахнув глаза, меж тем как он с тихим стоном роняет голову на руки:

— Черт, да я бы даже Волдеморта умолял рассказать, что это за зелье — чуть не треть магглорожденных умрет в течение полугода, если мы не разгадаем его... Образцов не осталось даже у Малфоя: зелье, видимо, готовили строго определенными порциями, как раз чтобы не досталось никому... Чертов злорадный ублюдок, не будь его душа уничтожена, точно бы радовался сейчас, что люди мучаются!

Джинни вздрагивает, у нее мелькает мысль, что Гарри каким-то образом узнал о том, что «злорадный ублюдок» живет — если это можно назвать жизнью — в голове его девушки. Она в который уже раз за недлинный обеденный перерыв заглядывает ему в лицо, но Гарри этого даже не замечает. Видимо, решив, что печальных рассказов на сегодня хватит, он торопливо жует бутерброд и отхлебывает чай из кружки с гриффиндорскими львами, которая в Норе неизменно стоит в углу столешницы и считается принадлежащей ему. Лицо Гарри было бы расслабленным, почти безмятежным, если бы не въевшаяся в черты за последние месяцы усталость.

Когда Гарри уходит, заменив уже привычный прощальный крепкий поцелуй еле заметным касанием руки, Джинни позволяет себе точно так же, как он за полчаса до этого, застонать, уронив голову на руки. Ну и ситуация, хоть на бумажке расписывай, чтобы разобраться.

Джинни, тихо радуясь, что сегодня занятий в школе колдомедиков не намечается, ссылается на головную боль и отправляется в кровать. Тот мир ей и правда послушен, сон приходит практически сразу и, несмотря на то, что еще даже ночь с пятницы не настала, тот самый.