HMS "Hermione" (джен)

Когда мама с папой везли Гермиону на семейном «Вольво» в Йоркшир знакомиться с дедушкой Джейсоном, «настоящим морским волком», девочка, как и положено, шестилетнему ребенку, уже усвоившему весь стандартный репертуар детской литературы,представляла его могучим джентльменом в белой фуражке, с красной обветренной рожей и чёрной с проседью бородой, с трубкой в зубах и татуировкой якоря на руке, сидящим у камина в кресле-качалке и знай себе пускающим в потолок кольца дыма.

Он, конечно же, будет суровым, будет отпускать всякие интересные морские словечки, вроде «тысяча чертей», а потом рассердится на какую-нибудь внучкину шалость, да и вздёрнет её на рее (что это значит, девочка в точности не знала, но слышала, что у моряков так полагается поступать с провинившимися). Реальность отчасти разочаровала, отчасти принесла облегчение: дед оказался высоким, худощавым и слегка сутулым, нестарым ещё на вид человеком с добрыми грустными глазами и спокойной полуулыбкой, в растянутом шерстяном пёстро-рыже-сером кардигане с некомплектными пуговицами, надетым поверх клетчатой байковой рубашки, в голубых линялых джинсах и резиновых сапогах.

Дедушка Джейсон совсем не был похож ни на «морского волка», ни на шумного и важного дедушку Джона, маминого папу. Когда «Вольво» въехало в распахнутые ворота, он возился во дворе своего недавно приобретённого маленького двухэтажного коттеджа, разбирая какие-то доски, сваленные в живописную кучу.

Герминона подала ему руку и, как учила мама, чопорно представилась: «Гермиона Джин Грейнджер, дедушка, сэр». Он несколько секунд смотрел глазами цвета молочного шоколада в глазёнки цвета горького, а затем вдруг молча опустился на колено, накрепко прижал к себе девочку, как не прижимал ещё никто, и зарылся лицом в каштановый утренний кошмар её няни.

Ей показалось, что там, где они стояли посреди двора, рядом со ржавым остовом какого-то сельскохозяйственного агрегата, время замедлило ход. Мимо ускоренно проносились минуты, тучи и птицы, вокруг звучали чьи-то голоса, до которых ни ей, ни ему в тот момент не было никакого дела, солнце на повышенной скорости нанизывалось на шпиль нависающей над деревней колокольни. Когда он выпустил Гермиону из рук, поднялся с земли и доброжелательно поздоровался сначала с невесткой, затем с сыном (как показалось Гермионе, с ним словно чуть даже более официально, чем с ней) девочка ясно поняла, что стала для него особенным человеком, единственным в мире, как и он для неё.

Ей вдруг захотелось сортировать вместе с ним доски во дворе, заваривать ему чай, перешить пуговицы на его кардигане, научиться помогать ему на его корабле или где ещё там ему нужна помощь. Это было новое ощущение — её приучали помогать дома маме и мисс Джуди, когда мама была на работе, и она старалась в меру своего понимания и возможностей, но там она помогала потому, что так было надо. Ну, надо — так надо, она ведь послушная девочка. Заботиться же о нём хотелось так же отчаянно и безнадёжно, как хотелось настрого запрещённых в их доме шоколадных конфет.

В тот день у Гермионы впервые появился друг, а жизнь Джейсона вновь обрела пронзительный смысл.

* * *

Каждое лето в течение последующих шести лет, от звонка до звонка, Гермиона проводила в доме у Джейсона — они как-то сразу договорились, что лучше им быть без церемоний. Это было лучшее место на свете, самый настоящий сказочный замок, он же парусник, он же волшебный сад, в котором к её услугам было всё, что она любила больше всего на свете.

Во-первых, библиотека. В первый же приезд Гермиона с радостью узнала, что любимым занятием Джейсона является чтение, с радостью, потому что это было и её любимое занятие.

Почти весь первый этаж дома занимала «кают-компания» — просторная гостиная с камином, она же столовая, она же библиотека, по всему периметру которой тянулись полки с бесчисленными книгами. Как же тут было здорово и интересно, какой потрясающий запах здесь стоял! В стандартном библиотечном «букете» из запахов собственно бумаги, типографской краски, клея, пыли, кожи и оструганных еловых полок ощущалась йодистая нотка моря. Читать в такой атмосфере было приключением.

И совершенно напрасно Джейсон поначалу переживал, что у него совсем нет детских сказок с картинками. Пусть эту скучищу читают малыши, — заявила Гермиона, — а она уже взрослая, и для неё это пройденный этап (она так и сказала, «пройденный этап»). И сказала сущую правду — все наличествующие в доме Грейнджеров детские книги были прочитаны; от новых Гермиона решительно отказывалась и активно штудировала вещи из школьной программы. Джейсон отреагировал на это заявление абсолютно серьёзно и вручил ей для ознакомления томик «Айвенго», который был прочитан за неделю. В последующие недели та же участь постигла и Стивенсона, и Харпер Ли, и Конан-Дойля, и «Трёх Мушкетёров». Джейсон ни капли не удивился, застав однажды семилетнюю внучку с оруэлловским «Скотным Двором».

Во-вторых — двор. От аккуратного дворика с газоном, цветником и гаражом, имевшегося у них дома, он отличался, как Нора от всех прочих типов человеческого жилища — неслучайно, впервые оказавшись в гостях у Уизли, Гермиона сразу же почувствовала себя в своей тарелке. От прежних хозяев Джейсону досталось обширное и бестолковое наследство в виде всевозможных, наспех сколоченных, будок и пристроек, упомянутых куч досок, гор угля, ломаного инвентаря и ещё какого-то хлама, а также заросший стеной крапивы, колючей сливы, лебеды и ещё бог знает чего одичавший фруктовый сад.

Всё это было страсть, как интересно обследовать, обшаривать, изучать, осваивать для своих нужд. Гермиону отнюдь не минул славный период устройства домиков на деревьях, благо строительного материала было завались, а Джейсон принял в постройке живейшее участие советом и делом. В итоге, в свои десять, Гермиона научилась мастерски управляться с ножовкой, орудовать клещами и молотком, даром, что постоянно разгуливала с забинтованными или жёлтыми от йода пальцами.

Двор Джейсона имел ещё и ту положительную особенность, что представлял собой экосистему с чрезвычайно высоким уровнем биологического разнообразия. Сад привлекал всевозможных пернатых, и Гермиона часами сидела в своём treehouse’e, а ныне наблюдательной засидке, с морским биноклем и коллинзовским определителем — вела в чистом вахтенном журнале дневник полевых наблюдений, который впоследствии был даже отмечен специальным призом Королевского общества охраны птиц на ежегодном конкурсе.

Птицами дело не ограничилось. Ведь были ещё и ежи, приходившие в сумерках лакать с громким сопением и фырканьем молоко из выставленного для них на крыльцо блюдечка, была ласка, жившая на чердаке сарая и иногда спускавшаяся во двор порезвиться, были загадочные кроты, затеявшие с Гермионой игру угадай-где-я-разрою-завтра.

В-третьих, это был неповторимый климат размеренной сельской жизни, по достоинству оценить который может только городской житель, проводивший в детстве каникулы в деревне.

Пробуждение на рассвете в отведённой ей Джейсоном комнатке в мансардном этаже под пение птиц, свежайший утренний воздух Северного Йоркшира, победоносное шипение яичницы с беконом и зеленью на дровяной плите, ароматный травяной чай.

Валяние с книжкой на старом бушлате Джейсона, расстеленном на траве в тени древней выродившейся яблони в жаркий полдень. Волнующий и дурманящий аромат июльских сумерек — запах концентрата тайны. Ночное небо, на котором видны мириады звёзд всех калибров: от вооот такенных до воооот такусеньких.

Ежедневные вылазки в деревню на пару с Джейсоном: он всё в том же растянутом кардигане неопределённого цвета, но теперь с одинаковыми, пусть и кривовато пришитыми (Гермиона старалась, как могла!) пуговицами, надетым уже на свежую белую рубашку, выглаженных фланелевых брюках и идеально вычищенных высоких ботинках, добротных, но не без элегантности; она — в джинсовом комбинезоне поверх застиранной футболки, в сдвинутой на лохматый затылок кепке и мальчишеских кедах, руки в карманах, худые коленки в синяках и царапинах.

Они проходят по своей улочке, здороваясь с соседями и встречными, и неторопливо делая свои рутинные, но такие значительные дела. «А, приветствую, коммандер, и вам здрасьте, мисс Миона, погодка-то сегодня шепчет! — Здравствуйте, Джайлс, мы хотели бы на обратном пути разжиться у вас творогом, не продадите с полфунта? — Без проблем, коммандер, заглядывайте, малышке пойдёт на пользу, вон худенькая какая!» У добрых йоркширцев, определённо, своя собственная шкала худобы, хотя Гермиона в свои десять и вправду стройная девочка.

Выходят на сельскую площадь, вокруг которой столпились магазинчики, пекарня, почта, отделение Royal Bank of Scotland, вытянулась во фрунт церковь, развалились лотки с разнообразной зеленью, и присоседилась автобусная остановка. Джейсон идёт на почту за газетами, Гермиона — к лоткам за овощами, затем оба встречаются у дверей «Герцога Кемберлендского», «ближнего» деревенского паба, который в это время ещё пуст — люди на работе. Джейсон иногда по вечерам заглядывает в «дальний» паб, где для него держат полюбившийся ему местный moonshine, а пиво он пьёт редко. Сюда же он зашёл, чтобы рассчитаться с хозяином за предыдущий, привезённый из Скарборо, заказ разной домашней мелочёвки из супермаркета и заодно посмотреть новости ВВС — своего телевизора у них нет. Пока впечатлённый новостями хозяин, на чём свет стоит, клянёт «чёртовых русских» и «долбанных янки», а Джейсон что-то спокойно ему возражает, Гермиона выпивает большой стакан тыквенного сока за счёт заведения. Последним пунктом у них церковная плебания — преподобный попросил у Джейсона на время одно редкое издание Гесиода, ну а после можно и обратно и, кстати, не забыть зайти за домашним творогом.

В-четвёртых , это — простор и путешествия. Гермиона чем-то напоминает Джейсону... д’Аскойна. Нет, она не прячется под личиной пиратствующего алкоголика и, естественно, не пьёт ничего крепче сока, однако по натуре, как и д’Аскойн, она, прежде всего, исследователь. Она живёт, чтобы постоянно открывать что-то новое для себя. И не только посредством чтения. В том числе — открывать новые земли.

Джейсон, избороздивший океан вдоль и поперёк, побывавший на всех континентах, кроме Антарктиды, выйдя в отставку, решил поселиться здесь как раз затем, чтобы на старости лет осесть, пустить корни. Ранее это не позволила ему сделать цыганская жизнь моряка, из-за чего, собственно, у него так и не получилось нормальной семьи, зато получились развод и «вооружённый нейтралитет» с сыном. Йоркшир подсознательно представлялся ему таким местом, где земля сильно привязывает к себе людей, где тяжёлый и хорошо уплотнённый от долгого на нём сидения крестьянский зад не даёт ветру дальних странствий сорвать тебя с места.

Но только кого не вырвет из грядки какой-то там ветер, тем займётся Гермиона Грейнджер.

Всё началось с того, что после прочтения «Острова Сокровищ» Гермиона решила составить карту их двора и окрестностей, для чего призвала на помощь профессионала, благо таковой имелся и, по совместительству, был её другом и близким родственником.

Географический охват исследования постепенно увеличивался, в итоге Джейсону пришлось приводить в чувство старенький мини, до того мирно ржавевший в гараже, и в течение двух недель исколесить на пару с юной исследовательницей всю округу в поисках мест, достойных нанесения на упомянутую карту.

Карта вышла на славу и заняла подобающее место на стене кают-компании, однако рекогносцировка окрестностей дала ещё один, не менее ценный побочный продукт.

Ворчавший про себя поначалу, Джейсон в процессе понял, как же это здорово путешествовать с собственным ребёнком (а именно так в глубине души он определял свои отношения с Гермионой, хоть и не признавался в этом даже самому себе) и заново познавать мир сквозь хрустальную призму его восприятия. То, что давно считалось скучным и общим местом, вдруг начинало сверкать новыми и неожиданными красками, будь то банальное болото, тоскливейшая речная долина или зауряднейшая часовенка со статуей Святого Христофора на пересечении полевых дорог.

С тех пор они делали за лето по нескольку вылазок различной дальности: от пешей однодневной прогулки по ближним холмам, до поездки, на словно обретшем вторую молодость мини, по Шотландии, во время которой посетили в числе прочего окрестности Селкирка, откуда родом была Гермионина прабабушка.

В тех местах, к удивлению Гермионы, Джейсон вдруг начал разговаривать с совершенно невозможным акцентом, но все прекрасно его понимали и принимали за своего. По её просьбе они побывали также и в университете, в котором учился сам Джейсон. Проезжая Глазго на обратном пути, посетили бывшего сослуживца Джейсона, Гермиона не запомнила тогда его фамилии, сухого и крепкого ещё восьмидесятилетнего джентльмена, с розовой, как бы младенческой, кожей на кистях обеих рук. Разговаривая с Джейсоном, старик то и дело посматривал на неё странным взглядом, в котором светилось недоступное ей понимание — казалось, что он знает о ней что-то важное, такое, чего не знает она сама...

* * *

Как-то, во время одной из их вылазок, в двадцати милях от дома доблестный мини неожиданно забарахлил, и им пришлось обратиться за помощью на ближайшую ферму, хозяин которой, мистер Джок Стюарт оказался фолклендским ветераном, отставным сержантом из Корпуса инженеров. Узнав, что перед ним сам кап-три Грейнджер с внучкой, он официально заявил, что никуда их не отпустит, пока не напоит, не накормит, спать не уложит и не покажет своих лошадок. И слово своё, кстати сказать, он сдержал: сытую, как никогда в жизни, Гермиону сон свалил с ног, едва она поднялась из-за стола, а сам Джейсон вместе с Джоком просидели до утра за бутылкой горной росы и неспешными воспоминаниями.

Наутро Джок не только продемонстрировал им своих прекрасных лошадей в загоне, но и предложил Джейсону проехаться. Благоразумная Гермиона с сомнением посмотрела на друга: ведь, как ни крути, он был ещё и её дедом. Хоть он и герой, и всё такое, но стоит ли ему в его-то годы так рисковать?

Надо сказать, что она побаивалась лошадей. Джейсон лишь хмыкнул и спросил, найдётся ли на конюшне австралийское пастушье седло подходящего размера, каковое незамедлительно отыскалось. Осёдланный рыжий гунтер, приземистый и мощный, с сомнением посмотрел на приближающуюся к нему нескладную фигуру в аляповатом кардигане и уже начал задумывать какую-то пакость, но не успел опомниться, как сжавшие бока стальные шенкеля, дали ему понять, кто из них двоих является хозяином положения.

Таким Джейсона Гермиона ещё не видела: стоило ему оказаться в седле, как его всегдашняя сутуловатость куда-то мигом исчезла, и у неё возникло ощущение, что рыжего мерина поднял с места в галоп долговязый шестнадцатилетний подросток, сидящий в седле так, как если бы он был логическим продолжением коня. Казалось, что Джейсон не прилагает абсолютно никаких усилий, лишь слегка прогибается в пояснице в такт ударам копыт о землю, плавно и ритмично. Намотав с полтора десятка больших кругов манежным галопом со сменой направления, потом столько же облегчённой рысью и, наконец, «отшагав» коня с брошенными стременами, Джейсон подъехал к ограждению, за которым стояли Джок и восхищённая Гермиона.

— Отличные руки, Джейсон, — похвалил Джок, — И сидишь неплохо, но ездить надо всё же почаще, колени слегка болтаются. На нём, — он похлопал рыжего по горбоносой морде, — надо как следует присидеться.

— Ну да, желательно почаще, чем раз в полвека, — поставив длинную ногу на поперечину ограды загона Грейнджер расстёгивал одолженные краги.

— Да ну тебя!

— Ну да, с шестнадцати лет в седло не садился. Зато с девяти до шестнадцати, считай, почти с него и не слезал. Вот только лошадь у нас была, конечно, попроще, не сравнить. А рыжий хорош, — он потрепал коня по атласной шее. — А что, в поля ты выезжаешь?

— Конечно, они же тут иначе с ума сойдут. Будет время и желание, приезжайте с малышкой. Она, я так понимаю, ещё не пробовала? У меня для неё найдётся пони, в самый раз для начала.

— Ну, не знаю, это надо согласовать с её родителями.

На согласование ушла неделя непростых переговоров, и вскоре Гермиона приступила к тренировкам в манеже у Джока, сначала на пони, а потом пересела на гнедую кобылку-десятилетку, довольно флегматичную для полукровки. К концу лета они с Джейсоном несколько раз выезжали в поле, а на следующий год отправились в двухдневный рейд по двадцатимильному кольцевому маршруту.

Гермиона уже сносно держалась в седле, англезировала на рыси и даже почти не визжала на галопе, но опасаться лошадей так и не перестала. Ночевали у ручья в рощице между холмами. Было сухо и тепло, палатку решили не ставить. Жгли костёр, жарили бекон, разговаривали — Джейсон рассказывал о своём пастушеском детстве, проведённом на бескрайних равнинах под южным крестом. Впадая в сладкую полудрёму в спальном мешке, постеленном поверх кучи валежника, Гермиона подумала, что таких друзей, как Джейсон, нет больше ни у кого на свете.

Потому что, в-пятых (и в самых главных !) это был сам Джейсон и её с ним отношения.

Гермиона сызмальства привыкла, что родители и няня обращаются с ней как со взрослой, и такое отношение не было для неё внове. Вотчто было совершенно новым для девочки — так это невиданная ею до сих пор свобода, которой она пользовалась в доме Джейсона, и его дружеское доверие, обмануть которое казалось девочке самым страшным и непростительным преступлением на свете.

Иногда избежать соблазнов было ой как непросто. Не по годам развитая и, лучше многих своих сверстников, понимавшая, что хорошо, а что плохо, в душе девочка всё же оставалась шалуньей и бунтаркой. В лохматой головке нет-нет, да и возникали задумки на грани фола, и уж тогда роились десятки способов их осуществления. Однако, Джейсон как-то сразу сумел найти к ней правильный подход — он не препятствовал; даже, казалось бы, не обращал внимания на её криминальные поползновения, но в критический момент всегда оказывался рядом, чтобы прийти на выручку, остановить, отговорить. Он словно предвидел все её сомнительные проекты и начинал обсуждать их с ней, как правило, в технической плоскости, как-то логично и незаметно переводя разговор в категории добра и зла.

Например, они могли полдня обсуждать возможные способы устройства подкопа под ограду на участок соседей. Серьёзно, с расчётами и рисованием схем. При этом никак не менее половины инженерных решений были предложены самим Джейсоном. В итоге, стороны сходились во мнении, что мероприятие в любом случае получается слишком уж трудоёмким, будет гораздо лучше потратить это время на поездку на восток, на пустоши, где можно понаблюдать куропаток. Да и Пэддингтоны могут расстроиться, если под их забором вдруг появится некрасивая дыра, через которую к тому же, не дай бог, к ним может пробраться лиса и передушить их призовых кур.

В другой раз Гермиона изъявила желание начать пить виски, ведь это будет так здорово: вечерком пропустить с Джейсоном по стаканчику в «дальнем» пабе. Джейсон идею горячо поддержал, лично налил Гермионе полстакана зелёного «Бушмиллз», объяснил «как пьют настоящие военные моряки», а потом, пока она остервенело полоскала рот и отплёвывалась в мойку, сокрушался, что такое отличное виски ей не понравилось. Ну да ничего, ведь она всегда может заказать себе тыквенный сок, который моряки тоже с удовольствием пьют.

Его рассказы Гермиона полюбила больше, чем даже книги. Немногословный по натуре, Джейсон не обладал каким-то особенным даром рассказчика, излагал простым и лаконичным языком, зато девочка знала, что каждое произнесенное им слово — правда, в основном, горькая. Конечно, он опускал самые страшные подробности виданного и пережитого им, и в его рассказах не было натурализма, он никогда ни на что не жаловался, но Гермиону неотступно преследовало какое-то щемящее сочувствие к нему.

Он прожил страшно интересную, даже завидную жизнь, жизнь на всех ветрах, полную событий и приключений. Жизнь, в которой ему всегда удавалось поступать так, как он считал правильным, и не жалеть ни об одном из своих решений. Его истории Гермиона выслушивала бессчётное множество раз, и знала наизусть. Но, всё равно, девочку не отпускало навязчивое желание, чтобы неожиданно, благодаря какому-то волшебному вмешательству, ему вдруг повезло, чтобы пришлось не так трудно, чтобы нашёлся кто-то, кто разделил бы с ним его ношу.

Чтобы остался жив его отец, и Джейсону не пришлось оставлять семью и любимые им равнины и заросли. Чтобы удалось сохранить австралийскую ферму, и ему всегда было куда вернуться, где успокоиться, ощутить себя дома.

Чтобы во время того налёта спаслась девочка, по-видимому, так похожая на неё саму.

Чтобы не умирала от горя в одиночестве прабабушка.

Чтобы не пришлось ему полюбить ледяную, бездушную и в тоже время ненасытную и плотоядную, словно живое существо, стихию; полюбить, чтобы не сойти с ума и сохранить в неприкосновенности свою тёплую живую душу.

Чтобы не гибли на его глазах в чёрных водах его товарищи, молодые и старые, чтобы промахнулся Ральстон, и не умирал благородный рыцарь Вэллери, чтобы не уходил под воду рванувшийся, было, на таран «Улисс» под медленно ползущим к ноку огромным белоснежным полотнищем с красным крестом, на котором был некогда распят Святой Георгий...

Чтобы вернулась домой из того нелепого похода её тёзка «Гермиона» со своим невозможным командиром. Чтобы вообще не было той проклятой войны: закалившей его, сделавшей его тем, кто он есть, поселившей в нём убеждённость Ясона, отплывающего за Золотым Руном, давшей ему святость Георгия, направляющего копьё на дракона и, коротким толчком в бок, поднимающего в галоп широкогрудого рыжего гунтера.

Чтобы не было и той, другой, войны, на которой он завоевал право со спокойной полуулыбкой смотреть в глаза подвыпившим фермерам, а его такой родной голос навсегда приобрёл горечь торфяного пожара.

И чтобы её, Гермионы, покойная бабушка, папина мама, нашла в себе силы переступить через себя, мирно разделить права на него с прирученным им его любимым чудовищем, дождаться его, такого замечательного, доброго и спокойного.

Чтобы рукопожатие его сына не было столь официальным.

Чтобы он никогда не чувствовал себя одиноким...

Джейсон снова и снова смотрел в её увлажнившиеся глаза и, при свете костра, читал в них все её мысли. Да если бы не всё то, о чём он рассказывает ей в тысячный раз, в заросшей ольхой и ивами лощине, в его жизни никогда не появилась бы она! Его внучка и сестрёнка, его единственный ребёнок и лучший друг, новый и самый последний, крайний, предельный смысл его жизни.

Тогда, в её первый приезд, у него буквально подкосились ноги — так велико было сходство: торчащие во все стороны непослушные спирали каштановых, на солнце почти рыжих волос, вздёрнутый, чуть заострённый носик в неярких веснушках, любознательный и немного озорной взгляд карих глаз, тёплых и лучистых, чуть более тёмного оттенка. Даже джинсовый комбинезон напомнил ему тот, который Эдни носила дома, на их ферме. Правда, тот был серо-зелёный, малайского джута, а его обладательница была тогда гораздо старше — уже ходила в третий или четвёртый класс.

В тот затянувшийся момент, когда их взгляды зацепились друг за друга и никак не хотели разлучаться, Джейсон вдруг почувствовал облегчение, как будто его многолетние сомнения развеялись — он всё делал правильно и в итоге он прощён, нет, даже вознаграждён. Жизнь решила смилостивиться над ним и вернуть ему его потерю, правда под другим именем. Она была ему подарком, за который он чувствовал себя у судьбы в долгу, который и не надеялся когда-либо оплатить.

Поэтому, которую уже ночь, в предутренней бессоннице, он снова и снова с тревогой вспоминал взгляд, которым смотрел на свою юную гостью старый МакГонагалл, насчёт которого многие сослуживцы были уверены, что тот на короткой ноге с нечистым. Что он знал про неё, что предвидел, какие грозы в её судьбе предчувствовал?

Само её имя внушало неосознанную тревогу. Знакомое имя, правда? «Гермиона Джин Грейнджер, дедушка, сэр», — с забавной серьёзностью представилась она при первой встрече.

К выбору её имени Джейсон отнюдь не был причастен. Он служил тогда на Средиземном, и телеграмма от сына дожидалась его почти две недели. «Плавающие в море» вечно узнают обо всём последними, потому что не вполне принадлежат этому миру. К тому времени, как он смог позвонить в Англию, девочке уже успели придумать имя. Джейсон так и не узнал, чья была инициатива, не исключено что отца невестки, в солидном облике которого угадывался некоторый снобизм.

Получилось красиво, но если бы его, Джейсона, мнение в этом вопросе что-то значило, он предпочёл бы назвать внучку по-другому. Будучи вполне рациональным человеком, он всё же прислушивался к морским обычаям, которые не рекомендуют (хоть и не запрещают напрямую) давать детям имена погибших кораблей.