Против ветра, выше звёзд (гет)

Ты — мой дом, мой очаг, мой костёр в лесу дремучем,

Мой корабль, мой маяк, солнца луч, пробивший тучи.

Ты — мой день, ночь моя, небеса и моря,

Ты — моё свидание с Богом у огня.

(с)

— — — — — — — — — -

В доме всегда должен гореть камин, а на плите — всегда потихоньку пыхтеть пузатый чайник. Из таких мелочей складывается Дом, — так говорила миссис Эванс, и Лили Поттер не нужно было об этом напоминать. Поэтому в её доме до поздней ночи в камине радостно потрескивали угли, в накрытом полотенцем чайнике томилась свежая заварка, в ванной пахло горьковатым терпким мылом, а на полке в гостинной — непременно стояла наполненная до краёв конфетница.

Дом был оплотом, крепостью их маленькой странной семьи, и несмотря на все вынужденные переезды, раз за разом вынуждающие их срываться с места, Лили восстанавливала разрушенное с завидным упрямством. Им нужна была крепость, самая уютная и неприступная крепость в мире, и она научилась возводить её с поразительной лёгкостью, как будто само Волшебство вело её руку.

Взмах — и скрипучее ворчание дверей сменялось дружелюбным шелестом занавесок. Ещё один — и угрюмая пустота отступала под натиском потрёпанных книг и забавных сувениров. Чайник напевал на плите свою задорную мелодию, фотографии на стенах заговорщически перемигивались, в раковине успокаивающе плескалась вода.

Дом — место, где тебя ждут, и Лили проводила там каждую свободную минутку — ведь должен же кто-то быть тем, кто ждёт? Она варила зелья, аккуратно разливая столь необходимые Ордену лекарства по блестящим флаконам, пекла печенья по ещё не опробованным, вычитанным в маминой поварской книге рецептам и хмурилась, выписывая малейшие намёки на полезную информацию в аккуратный блокнот. Стараясь не смотреть на часы и, на самом деле, почти не боясь: ей было слишком сложно в них не верить. В их странную семью, которую Лили Поттер не променяла бы ни на что, как и свою фамилию.

Сириус заваливался к Поттерам в любое время дня и ночи — чаще даже к ночи. Подчас мокрый и вымотанный, уставший до чёртиков и хрипло смеющийся. Не дожидаясь обещанного ужина, он сворачивался в любимом кресле у окна, по-собачьи прикрыв голову рукой, и Лили, в очередной раз вздохнув, укутывала его толстым шерстяным пледом. А по утрам она откармливала еле продравшего глаза Сириуса жареными сосисками и вчерашним супом и, ворча, замазывала ему царапины.

Ремус никогда не приходил слишком рано или слишком поздно. У него всегда было дело — или не одно, — пусть и маленькое, за что он неизменно извинялся, но просто так никогда не являлся, как будто считал это слишком неправильным. Ремуса — часто не менее измученного, чем Сириуса, Лили устраивала поближе к камину, после чего непременно отпаивала сладким чаем — обязательно с шоколадкой. Для болезненного Ремуса шоколад с детства был любимым лекарством на все случаи жизни, хоть он и не желал в этом признаваться.

Питер предпочитал заглядывать с утра — и никогда не засиживался допоздна. Обычно не в одиночестве, и принося с собой что-нибудь вкусное. С Питером они сидели на кухне, и Лили расспрашивала его о жизни и о здоровье семьи, тот, чуточку стесняясь, рассказывал последние новости и восхищался Лилиными кулинарными способностями и цветущей геранью на подоконнике. С растениями Питер всегда был на ты, — это Лили помнила по школе и то и дело предлагала ему отщипнуть листик для посадки.

Джеймс редко возвращался в одиночестве, но больше всего Лили любила, когда он приходил один. В такие вечера они сидели вдвоём у окна в полутьме, обнявшись и переговариваясь шёпотом, чтобы не нарушать тишины. А потом Лили прямо в спальню приносила ему наспех сделанные бутерброды и дымящуюся кружку кофе — и Джеймс морщился от удовольствия. Он засыпал первым, едва коснувшись головой подушки, а Лили осторожно снимала с него забытые на носу очки и легонько ерошила пальцами растрёпанные волосы.

Иногда Джеймс смеялся, что Лили вышла замуж за всю их мародёрскую четвёрку. Лили в ответ шутила, что скорее стала многодетной матерью. И хотя ни то, ни другое, разумеется, не было правдой, Лили чувствовала, как их всё крепче связывают, крепче родственных, пусть совсем и не кровные, узы. Джеймс и Сириус — с неугомонными огоньками в глазах, вечные дети, сумасбродные братья-близнецы, Ремус, с его спокойной улыбкой и затаённой задумчивостью, — старший, и Питер, с вечным румянцем на скулах и добрыми пухлыми ладонями, — младший брат компании. А она, Лили — не то боевая подруга, не то сестра, не то мать — а вернее всего, всё и сразу вместе.

В их глазах, ещё ясных и юных, отражалась война: твёрдой решимостью — у Джеймса, отчаянной злостью — у Сириуса, тревожной горечью — у Ремуса и затаённой мольбой — у Питера, но уходя каждый неизменно улыбался, желая удачи и не прощаясь — они все стали в каком-то смысле суеверными. И всякий раз, провожая их до дверей, Лили, усмиряя усилием воли колотящееся в груди сердце, улыбалась, надеясь, что в её глазах они видят надежду. А закрывая дверь, снова спешила на кухню — ведь самое главное — быть во всеоружии к возвращению.