Мы никогда не умрем (джен)

Человек без имени полвека не выходил наружу, не запрокидывал голову вверх, не щурился от яркого солнца. В темной комнате, забытый всеми, доживал он последние дни. Ему никто не писал, и сам он тоже не брал перо в руки, не пачкал своими воспоминаниями чистые листы и даже не вел мысленных разговоров.

О нем забыли все, кроме чересчур серьезных джентльменов из аппарата премьер-министра и МИ-5. Пленник не знал, что там, за Ла-Маншем, сменился уже одиннадцатый премьер, и что дежурный из МИ-5 сутки напролет следит за ним с помощью записей видеонаблюдения и заполняет журнал. Журнал обычный, типовой. Туда вписывались дата и событие. Даты сменяли одна другую, а события редко отличались друг от друга: «Молчит», «Подавленно молчит» и «Спокойно молчит».

Если бы узник знал, что его безмолвие классифицируют, возможно, он не удержался и рассказал бы: как, желая лучшего, натворил столько бед, как из любопытства стал глух к бедам других и как в итоге потерял себя. А когда нашел…

Смерть стала бы спасением, но он, желая усмирить гордыню, выбрал забвение. Решил дожить положенный срок, чтобы отправиться дальше, в новое путешествие, налегке, без багажа, оставив муки совести в этой камере.

В последние годы ему все чаще удавалось чувствовать себя свободным, если бы не одно но — дуэль с Альбусом Дамблдором. Ему навсегда врезалось в память, как Альбус захлопнул свои часы, не желая ни вспоминать, ни ощущать боль утраты, в то время как он, Геллерт Гриндельвальд, пошел до конца. Так же он пошел до конца, реализуя их идеи, от которых отказался испугавшийся Альбус и которые, к несчастью, слишком удачно воплотил он. Как же первое время болело в груди, потому что слишком многое удалось. Сейчас болит так же, но уже из-за другого, из-за того, что Альбус не помнит своей сути и умрет, как обычный человек.

Узник часто вертел в руках часы — так молящиеся перебирают четки. Вот только не верил он в богов и спасение, зато по ночам в своих снах сам становился богом. Утром, когда его будил случайно заглянувший в узкое окно солнечный луч, он некоторое время считал, что какой-нибудь враг погрузил его сознание в иллюзорный мир либо управлял снами и заставил поверить, что он развязал две войны, что стал чудовищем. Но все происходило в реальности, никаких врагов, желающих объясниться, не возникало, и он забывал о своих сомнениях.

Так текли его дни, час за часом, год за годом.

В июне девяносто седьмого наблюдатели заметили сбой камер: под потолком появилась огненная птица, и пленник впервые за долгие годы с облегчением рассмеялся. Птица пропала тогда, когда хотели высылать ремонтную бригаду и из-за бюрократических проволочек задержались. Камеры не сбоили ровно год. В девяносто восьмом прямо перед пасхой в камере возникло задымление. Дым сложился в удивительную фигуру, напоминавшую живого мертвеца в карнавальном тряпье. Немудрено, что у пленника от страха остановилось сердце. Что с ним случилось на самом деле, никто не знает, видеозапись показала лишь, как он дернулся, еще раз счастливо рассмеявшись, и застыл теперь уже навсегда, а дым растворился — системы вентиляции в тюрьме работали великолепно. Тело забрать не успели — оно вспыхнуло золотым пламенем, самовозгорания случаются, так что ничего мистического, хотя и выглядело эффектно. Узник сгорел дотла вместе со всем верхним этажом, персонал едва успел спастись, а больше в этой тюрьме никого и не было.

Сотрудник МИ-5 закончил журнал наблюдений за узником номер двадцать два, тэта, сигма совсем не дежурной фразой: «Перебои с камерами видеонаблюдения — скверная история».

А когда в конце недели на вокзале Кинг-Кросс он же столкнулся с двумя молодыми людьми, болтавшими всякую чушь, то даже не подумал связать их со своей работой. Просто внимательно рассмотрел их и тут же забыл.

* * *

— Смокинг? Бабочка? Черные кеды? Геллерт, ты не меняешься!

— Надеюсь, что ты ошибаешься. Костюм? Смерть обязывает, дружище.

— Выглядишь молодо.

— Ты тоже.

— А ведь мы уже совсем не юнцы!

— Да, мы слишком много прожили, дольше, чем остальные. Но я не ощущаю себя стариком. А ты?

На юного Геллерта покосились прохожие, но его это ничуть не смутило.

— Я? — растерялся Альбус. — Ну… у меня больше нет обид на тебя, нет мигрени, нет боя барабанов, которые меня сводили с ума и звали творить историю. Я свободен. И определенно не считаю себя стариком.

Геллерт просиял:

— Я рад, что мне удалось сдержать слово и освободить тебя от мигрени. Я чувствую такую жажду… я снова любопытен. И готов к приключениям. Ты со мной?

— Почему бы и нет!

— Снова лучшие друзья, как в юности? Или заклятые враги, как всегда?

— Гораздо больше, чем друзья и враги! — с жаром отозвался Альбус. — Мне кажется, мы единственные в своем роде. Сомневаюсь, что кто-то лучше понимает меня, чем ты. И наоборот.

— Верно. Мы единственные.

— И поезда, конечно, не для нас?

— Разумеется, нет! Поезда для обычных пассажиров! Мы-то с тобой необычные! И нам нужно что-то особенное.

— Ты смотришь на синюю деревянную будку! Даже не думай, мы туда не поместимся.

Геллерт внимательно посмотрел на друга.

— Ты так и не открыл часы, Альбус?

— У меня не было времени.

— Интересно, как ты изменишься, когда все-таки откроешь их, когда вспомнишь себя.

— Я частично помню, с той нашей дуэли.

— Когда ты испугался и не пошел до конца?

— Когда я победил тебя.

— Это было не сложно, я отдал победу более достойному, чем я сам. Но ты струсил.

— Я чуть не сошел с ума от тех воспоминаний. Мне показалось, будто я стал Альбусом Дамблдором, чтобы понять тебя.

— А я хотел понять тебя, и у меня чертовски хорошо это получилось. Иногда я жалею, что я гений. Почему ты улыбаешься?

— Ты действительно не меняешься. По сути остаешься тем же.

— А тебя не смущает, что мы молодо выглядим?

— А должно? Мы умерли и находимся там, где все возможно. К тому же, ты молод, потому что я хочу тебя видеть таким. А я молод…

— Потому что того хочу я?— подхватил Геллерт. — Значит, ты считаешь, что это жизнь после смерти? Загробный мир? Забавно.

— А разве нет?

Геллерт не ответил на вопрос. Его занимало другое:

— Надо выбираться отсюда. Эта планета еще не скоро выдержит наше очередное противостояние..

— Планета?

— На нас уже косятся. Так. Если ты сейчас не готов пока становиться собой, то тебе придется довериться мне.

— Довериться тебе? Ты чуть не погубил мир.

— Мы, Альбус, мы вместе его чуть не погубили, но мы же его и спасли. Вперед?

— Вперед!

Геллерт толкнул дверь, и они вдвоем едва втиснулись в узкий проход. Дверь бесшумно захлопнулась за ними.

Никто и не заметил, как синяя будка исчезла, растворяясь в весеннем воздухе, никто не заметил, что стрелки вокзальных часов, сломавшихся несколько дней назад, двинулись и пошли, нагоняя время. Поезда прибывали и отбывали от платформ, вокзал заполонили новые пассажиры, не видевшие, как двое молодых людей вместе шагнули в синюю будку.

Будто и не было их вовсе.

Альбусу и Геллерту было наплевать на чьи-то мнения — их ждало новое приключение.