Fallen Star (гет)

Однажды мы с Сохатым подрались. То есть «мы» — это громко сказано, драку начал он. Повода не вспомню, дело было ещё до того, как они стали анимагами. Кажется, в первый — и, как оказалось, последний — раз в голову будущего старосты закралась мыслишка предотвратить очередное безумство Блэка-и-Поттера. Растаскивал нас Сириус самолично, по крайней мере, так мне рассказывали. Сам-то я из той драки ничего толком не запомнил. Потому как почти потерял сознание от первого же удара Джеймса, пришедшегося точно в ухо.

Сейчас помстилось, будто кулак Поттера вновь отыскал мою голову и впечатался ровно с той же силой. Кажется, череп даже гудит.

Интересно, когда меня последний раз так здорово оглушали слова?

— Ты… что? — выдавливает враз пересохшее горло.

Измождённый человек с горящими зрачками молчит, на костлявом лице вздулись желваки. Медленный вдох, выдох. Вдох, Лунатик, сперва приведи себя в порядок. Выдох.

— Ты… с чего ты взял?

— А как ты думаешь? — очень тихо.

Ещё раз. Вдох, выдох. Незаметнее, самому Мерлину неведомо, в каком настроении Блэк. Если не повезёт, в пьяном раже может и за пыхтение проклясть.

— Откуда ты знаешь, Бродяга?

Сириус залпом приканчивает бутыль. Быстро достаю следующую.

— Снегг.

— Ч… то?

— Снегг. И Дамблдор. Они провели исследования. Не знаю, как Альбус смекнул. Говорит, давно подозревал. Ещё когда меня в Азкабан законопатили. А после прошлого года таки надумал проверить. Как сам понимаешь, проверку доверили нашему главному специалисту по вопросам смешивания дряни и дистилляции дерьма. — Длинный плевок вдоль стола — прямиком в очаг. — Он был здесь. Через камин. Сообщил самолично. Ещё до того, как доложил «заказчику». Чтобы, значит, первым делом обрадовать того, кому они больше всех обязаны явлением на свет героя.

В желудке сворачивается что-то вроде нового василиска. Ну да, теперь для ненависти к Блэку у Северуса есть очень даже весомый повод, тяжёлый, как чугунный котёл. Подозревал ли Снегг нечто подобное и раньше? Тогда его выпады в адрес Сириуса в течение последнего года вполне объяснимы… Но почему Дамблдор…

— Дамблдор сказал, что всегда удивлялся, почему Гарри внешне — просто копия Джеймса. Раскопал старые портреты и фотографии… трухлявый седой козёл… Ничьи гены не отличались такой стойкостью, как у Джеймса. Альбус перерыл целые тома родословных Сохатого по всем сколько-нибудь понятным линиям… самое важное дело в нынешнее время, ничего не скажешь. И только потом попросил Нюниуса сунуть сальные лапы туда, куда не звали.

— Но ведь Гарри и вправду…

— Римус, ты вообще идиот или на тебя так Дора влияет? — Треск кулака по столу, пустые бутылки и миски жалостно звякают. — Лили, в отличие от меня, думала головой… а не другими местами. Всем этим женским заклинаниям больше лет, чем байкам про Мерлина. Я в них не разбираюсь… и Нюнчик наверняка тоже, хоть и вещал…

— Что вещал, Бродяга? — Вопреки разным излишне эмоциональным мнениям, когда Северус что-то говорит — по крайней мере, относительно магии и зелий, — полезнее внимать, нежели ругаться.

— Что-что… — Качается, удерживая стул на задних ножках. — По его экспертному заключению, магия что-то изменила в генах мальчика. Да так, чтоб на все поколения. Так что Гарри, как изящно выразился наш эксперт-алхимик, мутант.

— Ерунда. — Это именно тот случай, когда я осмелюсь спорить со Снеггом на магические темы. Даже если сам буду знать, что не прав.

— Альбус так же выразился. Он думает, что имели место долгосрочные чары, знаешь, из тех, что вроде родовых проклятий… но генетически всё якобы в порядке.

— Дамблдор был здесь?

— Вчера. — Стул гулко опускается на все ножки. — Почти через час после Нюниуса. Вытянул из меня всё… ну, почти всё. Да ещё так равнодушно, будто о погоде на островах Танзании болтали.

— Что сказал?

— Во имя носков Мерлина, тебе-то какое дело? — Блэк с грохотом поднимается, стул падает. — Сказал… что это несущественно. Но не должно всплыть. А не то подпортит легенду, если, конечно, наш мир доживёт до того, когда всё это станет легендой. Культ Поттеров, пожертвовавших собой ради надежды магического мира, за пятнадцать лет вырос и заколосился. Единицы знают, что один из Поттеров ничем не жертвовал и умер, как… — шумный вдох, — и лишь только потому, что его предал брат и лучший друг.

И лишь трое — а теперь и я — знают, что линия Блэков по мужской линии продолжится.

В отличие от линии Поттеров.

— Альбус… — Сириус глядит на тлеющие угли, как загипнотизированный. — Альбус сказал, что я действительно… тот, кто создал легенду. У Джима было мало шансов стать отцом, что-то было не в порядке... Любопытно, этот факт тоже Нюниус откопал?

— А… Лили? Она знала?

— Возможно. Я… никогда не мог предположить, что ей известно. Я ведь… никогда не мог угадать наверняка, что она чувствует.

Ну это уж ты загнул, дружище. С уверенностью могу заявить, что из нас четверых лучше всех понимал её именно ты. Ты, а не кто-то иной, как теперь ясно, стал причиной уменьшения её ненависти к Сохатому, ведь из нас первым с ней подружился ты, не я, хоть у меня вроде было больше шансов как у наиболее «приличного» в нашей компании. Ты, а не кто-то другой, уступил её Джеймсу, не стал мешать её интересу к ловцу и прирождённому герою. Ты, а не кто-нибудь, успокаивал её тем дождливым ноябрьским вечером, когда мы уже почти поставили крест на их с Поттером отношениях. Ты, а не кто-нибудь, охранял их сколько достало сил во время тяжелейших столкновений с Пожирателями. Их обоих — и Джеймса, и Лили. Ты закрыл собой раненого Поттера-старшего от проклятия Люциуса — и почти отразил, я сам видел, хоть и валялся потом полутрупом две недели. Если Лили с мужем попадали в разные ударные группы, ты каким-то образом всегда оказывался рядом с кем-то из них — и не помню, чтобы в таких случаях они получали хоть царапину.

А когда ты считался их Хранителем Тайны, ни один Пожиратель, чей запах долетал до тебя за тысячи миль, не мог трансгрессировать спокойно.

— И всё это было бессмысленно. Лили… и Джим… Их нет больше. Из-за меня. Только из-за меня. Я должен был быть Хранителем, Римус. Тогда сейчас…

— Что — сейчас? Сейчас твой труп мирно бы разлагался под какой-нибудь кочкой, Волан-де-Морт наслаждался бы безраздельной властью над миром, а Лили… неужели веришь, что Лили осталась бы в живых? Да после твоей смерти они с Джеймсом не стали бы искать нового Хранителя — вышли бы лицом к лицу с Тёмным Лордом, чтобы отомстить за твою смерть! И были бы мертвы, как и Гарри, ведь мать не встала бы между сыном и Смертоносным заклятьем! Она погибла бы на поле битвы — и не за него, а за тебя!

Сириус разворачивается. Лицо, полуприкрытое спутанными волосами, белое, белее бороды Альбуса.

— Ты знаешь не хуже меня. Если Лили… если всё обстояло так, как ты говоришь…

— Она не стала бы. — Враз осип, как на арктическом ветру. — Она бы никогда… тем более если бы я был мёртв. Она… Лунатик, она поклялась мне, что Гарри будет важнее всего и всех. Важнее меня. Важнее Джеймса. Она поклялась, а единственная клятва, которую Эванс в жизни нарушила…

— …отправиться на свидание с гигантским кальмаром вместо Поттера, помню. Бродяга, дружище. Ты ведь соображаешь. Учитывая все обстоятельства… Поттерам было не выжить.

— Снегг, — рычит человек-пёс. — Снегг.

Верно. Снегг. Северус Снегг стал движущей функцией этого кошмара. Северус Снегг и подслушанное пророчество Сивиллы Трелони.

— Зачем, Джим, — бормочет анимаг, — зачем ты тогда его спас, зачем?.. Если бы ты знал, дурак… дьявольщина, брат, если бы ты только знал…

— Если бы мы все знали — и тогда не стали бы доводить твою шутку до конца. Пусть Снегг трижды, четырежды предатель… он не стоил того, чтобы становиться из-за него убийцей…

Осекаюсь, сообразив, насколько двояко можно толковать мои слова.

Кого считать убийцей — мальчишку, который в шутку провёл сверстника к молодому голодному вервольфу — или самого голодного вервольфа?

— Ах вот как. — Блэк скалится. — Не хочешь становиться убийцей. Не хочешь разрывать драгоценную душу! Хочешь остаться человеком, да, вервольф? Хоть в чём-то? Не смог защитить, не смог поверить, не доверял убийце и предателю… а тринадцать лет спустя подставил всех нас, когда могли взять этого крысиного выродка… и всё ещё хочешь быть человеком! Остаться незапятнанным, целым, чистым! Так? В этой войне не останется чистых и непорочных, в ней властвуют звериные законы — убивай или будешь убитым, убивай или потеряешь друзей, убивай или… Проклятье, Люпин, уж ты-то должен понимать!!

— Понимаю, Сириус. Очень хорошо понимаю. И именно поэтому не хочу этим законам подчиняться.

— Не хочешь. Поздравляю. У тебя есть возможность не хотеть. Роскошь не подчиняться. Я вот тоже позволил себе такую роскошь. Знаешь, я наслаждался ей двенадцать лет в самой лучшей компании, какую только можно придумать, и вспоминал в своё удовольствие все подробности гениального решения, приведшего к… а, задница Мерлина, к дерьму, в котором мы все застряли!!

Сплёвывает на пол. Молчу, поскольку возражать Блэку трезвеющему не менее опасно, чем пьяному.

— Я любил её, Лунатик. Любил. Думал, что люблю больше, чем что бы то ни было и кого бы то ни было. Думал, что легко умру за неё. При первом же её приказе. Я был уверен в этом так же, как в том, что Снегг — самый паршивый и грязный смердяк во всём Слизерине, а Волан-де-Морт боится Дамблдора. И… и я жив, Римус, я жив — а её нет! Ни её, ни Джеймса. — Сиплый шёпот. — Понимаешь?! Я… я нарушил обещание, которое дал сам себе. Я… наверное, я ещё более слизняковый ублюдок, чем Хвост.

Ну знаешь ли!

— Ты сам сказал. Ты сам только что сказал: это был её план. Её идея. Ты выполнил её желание, Блэк. Поступил так, как должен был.

— Не должен, Римус… Предавать не должно никогда, даже если это будет правильно для того, кого ты любишь больше, чем себя.

Молчу.

Предательство лучшего друга — и, как я понимаю, собственных ценностей — привело к тому, что друг и любимая мертвы. Это же самое предательство привело к тому, что они обрели сына, счастье, смысл жизни, за который и погибли. Всё то же предательство привело к тому, что почти четырнадцать лет величайший Тёмный волшебник пребывал в небытие, а волшебный мир — в относительном мире и спокойствии. И оно же снабдило этот самый волшебный мир оружием на случай возвращения означенного волшебника. Оружием, как вчера рассказал мне Альбус, воистину совершенным. Непобедимым.

— Я любил её. Я любил её, и поэтому она умерла. — Сириус опирается ладонями о стену над очагом.

— Она умерла, защищая твою любовь. Защищая Гарри.

— Замолчи!! — вскрикивает на высокой ноте. — Мой сын… ты понимаешь, Римус?! Мой сын… не Джеймса… мой сын… От Джима не осталось ничего, ты понимаешь, ничего! Его копия фальшива, а продолжение получил я, предатель, последняя гнилая ветка благороднейшего и древнейшего семейства, запятнавшего себя грязью и кровью, я, Сириус Блэк, убийца и трус!! Нет, тебе не понять, Римус, ты ведь и близко не подходишь к Доре, потому что боишься — но не за неё, дурень, а за себя…

— А ты не боялся. Ты не трус, Бродяга. Ты подчинился желанию любимой женщины, — он сжимается, будто от удара, — а это — огромная…

— Низость, — сдавленно бросает Блэк. — То, что я сделал — низость и мерзость. Ты не понимаешь… ты не хочешь понять. Ну и Малфои с тобой.

— Понимаю! — Неосознанно повышаю голос — а в таком споре нельзя заводиться, а то до кулаков дойдёт. Или палочек. А магический поединок с Блэком в подобном состоянии… нет, как бы там ни было, а увидеть лица Джима и Лили раньше времени я не готов. — Я понимаю, Сириус. Очень хорошо. Ты не можешь принять, что стал движущей силой всего произошедшего. Не можешь примириться с этим, потому что твоя роль всегда была не в изменении и разрушении, а в следовании своему пути, в помощи тем, кто в ней нуждался, в противостоянии злу и неприятии неправды и несправедливости. Ты отказываешься признать очевидное…

— Что я предатель? Что я уничтожил всё, ради чего они жили и умирали?! Этого я не могу признать, Люпин?!! Очень даже хорошо признаю!!

— Нет. Не это.

— Я не признаю ответственности? Признаю. Если кто и виноват в том, как всё обстоит, так это я и никто более. Откровенно говоря, я не понимаю, почему Дамблдор не сдал меня министерским ищейкам сразу, как открылась правда. Чтоб вознаградить по заслугам…

— Нет, Сириус. Всё гораздо проще. Ты не можешь… не хочешь примириться с тем, что Лили… — слова царапают горло, — что Лили тебя любила.