Любовь и музыка (гет)

Встревоженный неожиданным посланием Миши, Василий примчался к нему. Он застал поручика в пугающе отрешённом состоянии. Миша сидел за клавикордами и тоскливо перебирал клавиши.

— Мишка! Что у тебя случилось?! Я в дороге чуть с ума не сошёл! — закричал граф.

— Простите меня, Василий Иванович, — севшим голосом ответил он, не поднимая головы.

— Миша, уж не молод я, чтоб гадать, что тут у тебя да как. Скажи лучше прямо.

Бледной рукой с длинными пальцами он взял с комода лист бумаги и передал старику.

— Вот. Читайте сами. Я позволяю.

— Так. Так… Что за чертовщина? «Считаю ваш поступок оскорбительным по отношению к моей княжеской чести…» Что это за поступок какой? «Разрешить наше непонимание может только поединок…» Да он тебя вызывает! «Если вам угодно принять мой вызов, пришлите ко мне секунданта…» Мишка, он же тебя убьёт!

Молодой человек поднял на друга светлые печальные глаза.

— Убьёт… Вот и цена моему счастью…

— Что ты натворил? — тоном строгого отца спросил Василий.

— Полюбил девушку, которая давно уже принадлежит ему. Даже осмелился просить её руки.

— Дурак! Ты думал, что ваш брак возможен?

— Она, кажется, любит меня…

— Да неважно это, неважно! Жизни ты не знаешь, голубь сизокрылый. Сам же говоришь, что жених Софье давно подобран. Какого чёрта ты влез в эту грязь! Это я, старый дурак, виноват. Не надо было поощрять твои отношения с княжной. Она, конечно, мила, красива, отличается от других барышень, но она не принадлежит себе, в отличие от тебя. Она полюбила, захотела выйти замуж, но её мнения никто не спросит. Выдадут за нелюбимого.

— Так что же, родители её не любят? — с горечью спросил Миша.

— Любят, насколько могут. Они искренне желают ей счастья, но видят его не в радостной жизни с любимым, а в надёжном, давно согласованном союзе с богатым человеком. Они, по сути, не заботятся о её душевном спокойствии, им важно, чтобы она была сыта, одета по моде, причёсана, спала в огромных покоях. А её разбитое сердце никого не волнует.

— Ей же будет плохо…

— Кроме нас с тобой да Грушеньки об этом никто не думает.

— Я увезти её хотел в имение Марьи Петровны. Помните, вы отказались от него в мою пользу. Там мы обвенчались бы и жили.

— Складно говоришь. Дурак ты, Миша, дурак. Ну увезёшь её, ну поженитесь. А князь её найдёт, родителям вернёт и скажет, что ты её украл девушку и насильно женил на себе. А это, мой дорогой, подсудное дело. Отправят на Кавказ, к тебе подобным, а там недолго смерти ждать.

— Да как же! Это венчание в церкви, документы будут. Софья скажет, что по любви за меня вышла.

— Её никто не станет слушать. Столыпин подаст государю прошение о разводе, и Александр Павлович ему не откажет. Оставим пустой разговор, помочь вам с ней может только чудо. У тебя есть секундант?

— Нет. Не хочу в это дело никого втягивать.

— Это дуэль, поручик, нужно всё по закону. Стало быть, я твой секундант. Завтра с утра поеду к Столыпину.

— Тяжело мне, Василий Иванович. Я не хочу умирать. А отказать этому… подонку, — с несвойственной ему ярость выплюнул Миша, — я не могу. Я, как-никак, офицер, Иран прошёл. — Он тронул правое плечо.

— Вот это разговор! На чём драться будете? Ну ясно, не на шпагах, у тебя плечо. На пистолетах, значит. Думаю, многоуважаемый противник не будет против.

— Только… только Соне не говорите. Она может повлиять на мой настрой. Я не знаю, чем закончится эта дуэль. Передайте ей…

— Сам передашь! Ты герой, Мишка, герой. Тебя сам генерал запомнил. Не тебе ли этого выскочку прихлопнуть?

— Будь что будет. Мне не страшно умирать, я просто не хочу. Я чувствую, что нужен Соне. На войне такого чувства не было.

— Не умрёшь ты, Миша. Всё будет, как вы с Софьей решили. Я в тебя верю. Давай водки выпьем, а то ты бледный, как покойник.

— Там. — Он указал на графин в скромном серванте.

— Коньяк, бургундское, виски шотландский… Ты тратишь деньги на всякую ерунду. О, анисовая! — Василий достал хрустальный графин.

— Я не трачу на это деньги, это подарки товарищей.

— Давай, Михаил Платонович, за тебя и Софью Алексеевну! Дай вам Бог!

«За здоровье твоё, сынок мой. Ты живи! Убей этого чёрта усатого, а сам живи! — с отчаянием подумал граф, глядя, как единственный дорогой ему человек, морщась от горечи, медленно пьёт.

* * *

Князь Столыпин опаздывал, показывая своё пренебрежение противнику. Граф Ч. мёрз и нервничал, а Мише будто было всё равно. Чувств больше не осталось, он их все излил в музыке, написанной ночью перед дуэлью. Осталась только бесконечная любовь, и он подумал, что с таким настроем вряд ли сможет стрелять в человека. Василию очень хотелось выпить. Он стоял рядом с молодым немецким доктором, не совсем понимавшим свою роль в данном мероприятии. Графу казалось, что если Столыпин сейчас же не явится, он сойдёт с ума.

Фёдор Иванович прискакал на лихом сером в яблоках коне в сопровождении юного офицера, по-видимому, секунданта.

— Господа, прошу прошения за опоздание. Я к вашим услугам, поручик.

Он спешился и кивнул Мише, тот рассеянно поклонился.

— Господа, — устало начал Василий, — не знаю, стоит ли об этом говорить, но моя обязанность — предложить примирение. Вы готовы просить друг и друга прощение и разойтись без крови?

Он взглянул на князя и его секунданта.

— Граф, если бы была задета лично моя честь, я бы простил поручика Прохорова за его молодой пыл. Но тут дело обстоит сложнее. Задето достоинство девушки, — при этих словах Миша вздрогнул, — а значит ни о каком примирении речь идти не может.

Все перевели взгляд на поручика. Он, обращёнными в себя глазами глядя на противника, гордо повернул голову. Молодой секундант Столыпина взял шпаги. Отсчитал двенадцать шагов и поочерёдно воткнул в снег. Василий преподнёс ему сундук с пистолетами, офицер проверил их. Дуэлянты взяли оружие и разошлись. Граф тайком перекрестил Мишу.

— Господа! Сходитесь! — скомандовал секундант князя.

Они начали медленно приближаться друг к другу. Василий невольно залюбовался Мишей: в строгом мундире, в белоснежных перчатках и с пистолетом в протянутой руке он выглядел не юным восторженным музыкантом, а решительным и смелым мужчиной. А он и был таким. Дойдя до шпаги, Миша прищурился и тут же опустил пистолет. «Что бы подумала Соня, если бы узнала? Я убью человека, а она наивно думает, что я на это не способен. Война — это другое, а тут — мой соотечественник. Но он оскорбил Соню, её чувства. И ради нашего счастья я должен убить его. Дуэль — это преступление… И чёрт с ним, генерал как-нибудь поможет. Я должен выстрелить в этого человека. Я должен ненавидеть его, но не могу. И кинуться в его объятия тоже не могу, потому что если он будет жить, но украдёт моё счастье. И счастье Сони. Он обижал её, она боялась его, — Миша вскинул руку и, распалённый своими мыслями, выстрелил. — Бог ему судья».

Дым рассеялся, и он увидел зажимающего руку повыше локтя князя. Доктор рванулся на помощь раненому, но Василий схватил его за грудки:

— Стоять! Не кончено!

Фёдор Иванович победно усмехнулся, глядя, как молодой человек обречённо опускает руку. Князь умело прицелился и сделал выстрел.

Миша закрыл глаза, в памяти воскресли самые счастливые мгновения жизни. За них стоило умереть. Он не почувствовал боли. Выстрел ослабил его, пистолет выпал из опущенной руки. По телу разлился холод, перед глазами всё поплыло. Миша не знал, что теряет равновесие, ему просто стало легче. Странно, был морозный и ясный день, но он только что это заметил. Перед глазами стояло высокое зимнее небо, чистое и голубое…

Столыпин опустил оружие и холодно объявил:

— Я своё дело сделал. В услугах доктора не нуждаюсь. Прошу позволения откланяться. — На его слова никто не обратил внимание. Василий кинулся к лежащему на снегу Мише, врач последовал за ним. Граф приподнял голову молодого человека, откинул со лба покрытые пушистыми снежинками кудри. Миша прерывисто дышал ртом.

— Потерпи, потерпи, родной мой, — пробормотал Василий.

— Это очень серьёзное ранение. Повреждены внутренние органы. Вероятность успешного выздоровления крайне мала, — с немецким акцентом протараторил врач.

— Вот так нелепо… Был человек и нет… Обидно, — усмехнулся он, — войну прошёл с царапиной, а в мирное время умираю.

— Не умираешь, Мишка! Вылечим тебя! Лучших докторов достанем! На Софье женишься, будешь вторым Моцартом. Держись, сынок, слышишь! Сударь, давайте его в сани. — Мужчины осторожно подняли Мишу с земли и бережно перенесли в сани, тем не менее причиняя ему страшную боль. Он не стонал и не метался, но лишь однажды глухо прохрипел и крепко сжал белые зубы. Василий уложил его голову к себе на колени, накрыл Мишу своей шинелью и приказал извозчику ехать как можно аккуратнее и медленнее.

— Только Соне не говорите… Она… Ей будет плохо… не беспокойте её, ей и так сейчас тяжело…

— Хорошо, хорошо. Как скажешь, сынок. Ты не болтай, силы береги. Для Венской оперы писать будешь.

Миша слабо улыбнулся.

— Нет. Пусть другие пишут.

— Потерпи, Мишенька. Не ради себя, ни ради меня, так ради Сони. Ты у неё один свет в окошке.

— Поэтому-то и жалко умирать. Сонечка… Ей-то это всё за что?

Не найдя ответа, Василий отвернулся и отёр с седых ресниц слезу.

* * *

«Какой странный день…» — думалось Софье. Она всё утро не могла найти себе занятие. В голову лезли тревожные мысли о женихе. Миша сказал, что поедет улаживать дела с поместьем, а радостная Грушенька достала из платяного шкафа подвенечное платье Натальи Александровны и подогнала Софье по фигуре. Княжна тенью ходила по дому, и какое-то странное предчувствие мешало ей радоваться предстоящим событиям. Наконец, она села за рояль и стала играть пьесы, которые для неё переписал Миша.

Её размышления прервал грохот двери. Испугавшись, она вскочила и подбежала к нежданному посетителю.

— Фёдор Иванович, что с вами? Господи, что это, кровь?

— Вы моя, Софи! — Здоровой рукой он прижал её к себе. Боясь навредить ему, девушка не вырывалась.

— О чём вы говорите? С чего вы взяли? — пролепетала она, вдыхая запах пороха. Её охватил необъяснимый ужас. Разум ещё не подозревал, но сердце уже догадывалось, что случилось.

— Я вас отвоевал, дорогая моя, в прямом смысле этого слова. Отвоевал у соперника. Надеюсь, теперь вы поймёте, что всё прежнее — это юношеская игра, а теперь — настоящая любовь, Софи. Невеста моя любимая…

Не веря своим ушам, она обмякла, прислонившись к князю. Звуки его голоса неприятным звоном пронеслись в голове, стены комнаты слились с полом.

Повинуясь неосознанному порыву, Софья вырвалась из объятий Столыпина и кинулась прочь из зала. На ходу надевая шубку, она приказала заложить сани и через десять минут уже мчалась по заснеженным улицам Москвы.

* * *

Софья уверенно вошла в простенький двухэтажный домик. Внизу никого не было, но на втором этаже ходили и разговаривали люди. Она быстро поднялась по лестнице, открыла железную дверь и оказалась в комнате, служившей хозяину в качестве гостиной. Сбоку стояли клавикорды, сервант; слева — диван и деревянный стол. Софья решительно прошагала вглубь комнаты, где у белой деревянной двери корчилась старушка в чепце.

— Сударыня, — княжна тронула её за плечо. Хозяйка подняла на неё заплаканные глаза. — Позвольте мне войти.

Старуха злилась на Софью, считала её виновной в тяжёлом ранении её квартиранта. Собравшись сказать что-то грубое, хозяйка заглянула в растерянные и напуганные глаза девушки.

— Мадам, я прошу вас, — взмолилась она.

Старуха вздохнула, видя в девичьих глазах искреннее беспокойство, и открыла перед княжной дверь. Софья влетела в комнату Миши, кинулась к кровати. Доктор склонился над изголовьем раненого, Василий стоял за его спиной. Софья упала на колени, уткнулась лицом в одеяло.

— Соня, — слабо улыбнулся он.

— Барышня, вы мешаете, — раздражённо сказал доктор.

— Не гоните её, сударь. Это его невеста, — со слезами в голосе попросил граф. Врач отошёл от кровати. Софья перебралась поближе к изголовью и сжала бескровные руки Миши.

— Здравствуй, родной мой, — проговорила она. Софья не могла больше ничего сказать, она лишь держала его холодные руки и жадно смотрела в его бледное красивое лицо, стремясь запомнить каждую чёрточку.

— Соня… зачем ты пришла?

— Не знаю, — рассеянно улыбнулась она. Миша коснулся её мягких растрепанных волос, его голубые глаза засветились любимым Софьей внутренним сиянием. — Как ты?

— Хорошо. Теперь хорошо.

— Тебе больно… Не бойся, Мишенька, я тебе лучших врачей… — Он коснулся пальцем её губ.

— Не надо, не успеешь, — печально прошептал Миша.

— Успею, потерпи.

— Я чувствую, — едва заметно мотнув головой, шепнул он. Сердце Софьи неприятно закололо. Он не верил в своё выздоровление. Она с отчаянием наклонилась к нему и стала покрывать его лицо поцелуями. Василий деликатно отвернулся, доктор тихонько подошёл к нему.

— Идёмте, граф. Мы тут больше не нужны. К сожалению, я не смогу ни вылечить его, ни облегчить боль. Он не проживёт и сутки.

— Может, ещё врачей? — с надеждой прошептал Василий. По его щеке скатилась слеза.

— Это ранение смертельное, задеты жизненно важные органы. Дай Бог, чтобы поручик недолго мучился.

— Знали бы вы, какой это человек…

Доктор увёл графа под руку и тихо прикрыл дверь.

Интуиция подсказывала Софье, что Миша умрёт, но сердце отчаянно, до боли, боролось с этой уверенностью. С лица на его щёки закапали слёзы. Миша, собрав последние силы, приподнял её голову и заглянул в глаза.

— Плачешь… Ну плач, Сонечка. Больше ни с кем вот так плакать не сможешь.

— Почему ты, Мишенька? Почему не он, не я, а ты? — с надрывом спросила она.

— Не знаю. Судьба, видно, такая, — закрывая глаза, ответил он. — Жаль только, что в мирное время на дуэли застрелили, а с войны живой вернулся — Миша осёкся, прислушиваясь к боли. — Я не хочу умирать, Соня. Я хочу быть с тобой.

Она рыдала в голос, но слёзы не приносили ей облегчение.

— Не умирай, родной мой, — выдавила она.

— Я бы хотел… но уже не властен над своим телом. Знаешь, если бы вернуть всё назад, я бы ничего не изменил, разве что получше прицелился бы в князя. — Миша старался ободрить её своей шуткой. Софья улыбнулась сквозь слёзы.

— Ты всегда будешь со мной.

— Ты тоже. Соня… — Он попытался приподняться, но боль пронзила его тело, и он со вздохом откинулся на подушки.

— Что? Что ты хочешь сделать?

— Возьми из ящика в столе… там конверт… это тебе…

Софья подошла к письменному столу, взяла из ящика толстый конверт.

— Там ноты… тебе. Это всё про тебя.

Она прижала конверт к груди.

— Буду хранить всю жизнь.

— Не сомневаюсь.

Софья снова опустилась на колени и положила голову ему на грудь, слушая биение его сердца. Миша обхватил её голову руками. Горячие слёзы просачивались сквозь сорочку, обжигая холодную кожу на груди. Миша улыбнулся, чувствуя, что теряет сознание. В последние мгновения жизни он был счастлив. Одно печалило его перед смертью: он знал, что нужен Софье, что ей будет плохо без него. Большую часть её души он заберёт с собой в могилу, и часть его души навсегда останется с ней.

Руки, обнимавшие Софью, ослабли; сердце, тихо стучавшее под её щекой, остановилось. Она поднялась и присела на краешек кровати. Какой он красивый… Светло-русые кудри, с которых она не так давно собирала снежинки, полуопущенные длинные золотистые ресницы, прямой нос, тонкие губы… Софья закрыла его глаза и бережно поцеловала белые веки. Свет её жизни погас вместе с этими глазами, осталась только тьма, густая непроглядная тьма.

* * *

Софья почти ничего не ела и не спала, но в слезах её никто не видел. Почти каждую ночь она засыпала под сдавленные всхлипывания Груши, но сама ни разу не плакала. Почти всё время Софья проводила за роялем. Она играла пьесы Миши до синяков на пальцах, но боли она не чувствовала. Софья ушла в себя, как уходил он.

Расцветшая первой и последней любовью, Софья увядала на глазах. Грушенька плакала и умоляла её излить душу, но княжна гордо молчала, в одиночестве переносила страшное горе. Её душа металась, искала любимого, но он был уже далеко. Софье очень хотелось расплакаться, кинувшись на шею няне, но Миша оказался прав: плакать искренне, от всей души, она могла только с ним. Никогда не было и не будет у неё настолько близкого человека, равного ей и бесконечно любимого. Только ему она откроется, но случится это не на земле.

Домашние встревожились состоянием Софьи. Отвечала она сухо и резко, а глаза обратились в себя, как глаза Миши. Она не поехала на похороны, огорчив графа Ч. Михаила Прохорова, героя иранской войны и талантливого музыканта, похоронили на монастырской земле, где приняла послушание его мать. Василий остался в доме, куда Миша хотел привезти Софью, оплакивал юношу, заменившего ему сына. Генерал К. принёс свои соболезнования в личном письме. Мать Миши, сестра Марфа, ежедневно посещала могилку любимого сына и приносила цветы. Все со временем смирились с утратой, только мятежная, сломленная душа Софьи не находила покой.

По истечении сорока одного дня со смерти поручика Столыпин явился к княжне Репниной и застал её за роялем. Софья сильно похудела, стала болезненно бледной. Глаза утратили огонёк и живость выражения. Под нежную, вдохновенную музыку князь приблизился к ней. Когда Софья закончила пьесу, Столыпин почтительно захлопал.

— Преклоняюсь перед мастерством композитора. Не слыша эту пьесу раньше. Кто её автор?

— Михаил Прохоров. Юноша, которого вы убили.

— Софи, это мужские дела. Вы не поймёте, — как можно мягче сказал князь.

— Не оправдывайтесь, — грубо отрезала она. — Вы всё ещё хотите на мне жениться?

— О да, Софи. Если ваше решение изменилось…

— Изменилось. Вы любите меня? — равнодушно спросила она.

— Люблю. Безумно. — Он страстно схватил её за руку.

— Тогда отвезите, — в её глазах мелькнула живая боль, — отвезите меня в тот монастырь, где похоронен Михаил Платонович…

* * *

— Софьюшка, душенька моя! — со слезами воскликнул Василий, обнимая княжну. Она холодно улыбнулась в ответ.

— Мы всего на один день, граф, — пренебрежительно бросил Столыпин.

— Милости просим, Соня. — Он усадил девушку на диван, сжимая её руки в рукавицах. — А где же Аграфена Антоновна?

— Она занята приготовлениями к свадьбе.

— Как? Ты выходишь замуж за… — Василий не верил своим ушам. В глазах Софьи не было ни стыда, ни ярости, ни любви, только невыносимая тоска, обрушившаяся на хрупкие плечи семнадцатилетней девочки.

— Да, Софья Алексеевна согласилась сделать моё счастье, — самодовольно парировал князь.

— Вы хоть на ночку останетесь? — грустно спросил Ч. За полтора месяца он сильно постарел, потерял свою удаль. Глаза выражали скорбь и одиночество.

— Нет, граф. Я оставлю с вами моего жениха, а сама пойду в монастырь. Можно?

— Можно, дитя моё, иди. Да не торопись только. Я тут с твоим князем поболтаю. Место сама найдёшь, — проговорил всё понявший Василий. Софья кивнула и вышла.

* * *

Софья подняла голову к небу и закрыла глаза, прислушиваясь к звону колоколов и собственному глубокому дыханию. Необыкновенно лёгкий воздух на святой земле. Софья медлила, наслаждаясь приближением покоя. Она неторопливо зашагала вперёд. На пути ей встретились две монашки, но погружённая в себя княжна их не заметила. Софья обошла высокую белую церковь с серебряными куполами и остановилась у калитки кладбища.

Оно было маленьким и тесным, но совсем не мрачным. Софья отворила скрипучую калитку и, слушая хруст снега под ногами, зашагала по узкой тропинке. Она ненадолго остановилась у богато украшенной могилки и положила на памятник одну из двух принесённых с собой алых роз. Софья смахнула с серо-зелёного мрамора снег и увидела портрет ещё не старой аристократки. Под ним было написано: «Любимой племяннице Марье от Василия Ч.» Постояла и шагнула левее, глядя себе под ноги. Она боялась поднять глаза. В её отяжелевшем сердце мелькнула сказочная надежда увидеть живого Мишу. Софья подняла голову и посмотрела на белый мраморный крест над свежей могилой. Золотыми буквами было выведено: «Герою войны, талантливому музыканту и самому лучшему человеку на свете. Любим и помним». Внутри что-то дрогнуло и покатилось вверх, к горлу и глазам. Софья почувствовала внутренний жар, обжигающий руки и ноги. Она закрыла глаза и вспомнила лучшие моменты своей жизни. Губы впервые за долгое время растянулись в нежную улыбку. Воспоминания были необыкновенно живыми, будто она перенеслась в прошлое и чувствовала прикосновения, слышала звуки, видела его лицо… Она взяла лучшее. Пусть эти мгновения были короткими, но счастье было огромным, его хватит на всю жизнь. И оно всегда с ней, внутри, особенно теперь, когда в ней поселился покой.

Что-то горячее обожгло заледеневшую щёку. Слеза… Вторая… Уже нечем дышать, уже невозможно было сдерживаться. Софья упала на колени и зарыдала в голос, чувствуя, что становится легче…

В ней не осталось ни тоски, ни боли, ни горя. Только смиренная решимость. Она пришла попросить разрешения, она его получила. Софья подняла заплаканные глаза к синему, без единого облачка, небу и прошептала: «Помоги мне, Господи…» Только от Бога теперь всё зависело. То, что требовалось от неё, она сделала. Софья поднялась, ощущая приятную усталость, и улыбнулась. Ни с кем нас свете она не поделиться тем огромным счастьем, которое подарил ей Миша. Ни с кем, кроме него самого. Загонит глубоко-глубоко, спрячет за злостью и цинизмом. Теперь жизнь её решена. Софья улыбнулась любимому и прошептала про себя: «Спасибо…»

* * *

Фёдор Иванович удивился перемене, произошедшей в его невесте. Она решительно протянула ему руки и уверенно призналась в любви. Они обвенчались в большом храме в присутствии множества высокопоставленных гостей. Всем хотелось поближе познакомиться с красавицей невестой. Она была неулыбчива и молчалива, а с годами стала насмешливой и циничной. Столыпин не получил от неласковой жены ни тепла, ни нежности, только холодную загадочность. Княгиню Софью Алексеевну Столыпину не изменило и материнство. У неё было четверо детей: трое погодок и поздно родившийся сын. Её старшая дочь была жеманной и воспитанной в духе того времени. Вторая восхищалась Вольтером и Руссо, мечтала возглавить русское женское движение. Сын примерял на себя образ Байрона. Софья с равнодушным снисхождением относилась к причудам детей. Сама она стала пить ром в разумных количествах, а вскоре вошла во вкус курения матросского табака, который ей втайне от мужа поставлял молодой контрабандист.

Правда, с этим пришлось на время покончить по причине известия об очередной беременности. Через девять месяцев уже не молодая Софья родила здорового малыша, похожего на отца. Но как только мальчик открыл глаза, внутри у неё что-то знакомо кольнуло. Такие необыкновенные, светящиеся изнутри голубые глаза Софья видела только у одного человека. Мальчик рос, всё больше и больше становясь похожим на отца. Всем было заметно, что мать выделяет младшего сына, но это связывали с тем, что женщины больше любят младших.

Впрочем, княгине было всё равно. Она ездила на балы, танцевала. Софья Столыпина поражала сливки общества своей циничностью, колким остроумием и немодным презрением к «низам». Её стареющему мужу захотелось заботы и ласки, но княгиня лишь гордо отшучивалась, приводя его в ярость. Вскоре Фёдор Иванович умер, горько пожалев о том, что женился.

Дети разлетелись из семейного гнезда, оставив озлобленную мать в загородном доме. Она возобновила курение, ставшее второй отдушиной в её жизни. Первой был её сын. Несентиментальная и грубая княгиня больше всего на свете была привязана к голубоглазому красавцу. При любой возможности молодой князь приезжал к матери, радуясь её острым шуткам и грубоватым ласкам. К старости Софья Алексеевна ослабла зрением, и сын долгими вечерами читал ей литературные новинки. Княгиня печатного шрифта не различала, но яркие глаза князя видела и думала, насмешка ли это над её молодостью, благословение ли к концу жизни. Так или иначе, перед смертью она оставила Столыпину-младшему и его семье самое большое состояние, вызвав недоумение остальных отпрысков. Умерла Софья тихо и быстро, по традиции исповедавшись и причастившись. Конечно, она не всё рассказала священнику. Когда княгиня почувствовала приближение смерти, она попросила батюшку достать из комода старый конверт и передать лично в руки младшего сына. Светлым зимним утром Соня Репнина умерла с улыбкой на тонких губах.

… Когда князь Столыпин-младший заглянул в глаза матери перед тем, как закрыть их, он увидел по-молодому яркий блеск и задумался, что же всю жизнь скрывала его любимая мать. Наверное, ответ она нашёл, когда его десятилетняя дочь заиграла пьесу из конверта. Тогда князь случайно взглянул на себя в зеркало, и в его голубых глазах мелькнуло что-то незнакомое. «Это чудо», — про себя подумал он, прислушиваясь к мелодии, напоминавшей смех любимой.