Один человек и один город (гет)

Пожалуй, впервые в жизни я ждал возвращения сенатора с такой… С таким нетерпением. И с ужасающим воображение страхом.

Я не боялся терять. После разговора с матерью уже не боялся практически ничего материального. Но быть настолько легко принятым за кого-то другого… Это же не я! Ну посмотрите внимательнее, напрягитесь хоть раз в жизни!

Ну как? Видите? Убедились?

Что-то не верится.

Соуза шикарен со своим предложением. Потрясающ. Прям, доходчив и убедителен. А ты не подумала, мама, что если бы твой сын и вправду был тем человеком, к кому сегодня приходил неопрятно-неприятный сеньор, никаких колебаний не…

Я бы просто согласился. Может быть, лениво и снисходительно. Может быть, с искренним пылом: смотря какие эмоции предпочитал несостоявшийся компаньон. Ты ведь почти толкнула меня к нему в объятия. Хотела избавиться? Для этого есть куча способов. В конце концов, в твоих силах было сдать меня в военное училище или другое закрытое заведение, где из моей головы выбили бы вместе с мозгами все остальное. Но нет, держала при себе, старательно поддерживая приманку в капкане свежей до последнего мгновения.

Зачем?

Я был тебе нужен? Вряд ли. За все прошедшие годы ты ни разу не показала заинтересованности хоть в чем-то, связанном со мной. Боялась отпускать из-под присмотра? Уже ближе к истине. Но то, с каким облегчением ты бросила меня в пасть этому хищнику…

Ты откупалась от него, да? Неужели где-то в далеком прошлом твой путь пересекся с тропой сеньора Альберто? Вы знали друг друга, сомнений нет. По крайней мере, ты знала, что собой представляет внезапный гость. И я даже думать не хочу о том, при каких обстоятельствах тебе стали известны подробности его жизни и деятельности!

Дурно пахнет, мама. Неужели не чувствуешь?

Звуки за дверью. Шаги? Значит, сенатор приехал: из окна апартаментов Элены-Луизы площадка перед парадным входом видна лучше, чем с моей стороны дома.

Щелчок старомодного замка. Бледное лицо, опустевшие от переживаний глаза. Рефлекторное движение назад, едва наши взгляды встречаются.

— Я не буду говорить ему о тебе.

Все-таки стоит переступить через порог и прикрыть створки за спиной. Пусть дом порой кажется безлюдным, но в нем слишком много ушей, жадных до чужих секретов.

— Но мне нужно с ним поговорить.

Она молчит, дыша отрывисто и отчаянно.

— Я даже не стану упоминать про Соузу. Незачем.

Ее взгляд совсем останавливается.

— Но ты не оставила мне выбора. Понимаешь? Мне нужна помощь. И я надеюсь, сенатор еще раз окажется щедрым. Всего лишь еще один раз.

Губы, сжатые, как тиски. Неужели даже теперь не перекинемся парой слов, мама? По-родственному, а?

— Я всего лишь поговорю. Если ты продолжишь молчать.

— Я должна поприветствовать супруга.

— Конечно.

Делаю шаг в сторону, освобождая проход к двери. Мамины пальцы невесомо хлопают по щекам в попытке заполучить естественный румянец. Возможно, ей это удается: я уже не вижу ничего, кроме идеально прямой спины удаляющейся фигуры. А потом остается только ждать, веря в…

Она не могла воспользоваться коммуникатором. Не стала бы, ни за что на свете. Все звонки на номера сенатора, личные и общественные, записываются, но, самое главное, прослушиваются службой безопасности, а мама всего однажды решилась посвятить кого-то третьего в тайну для двоих. И этот кто-то давно уже мертв.

Конечно, именно сейчас, пока сын оставался наверху, у нее были все шансы поставить мужа в известность относительно… Чего угодно в моем исполнении. Но, спускаясь по лестнице, я увидел лишь хорошо отрепетированную улыбку на все еще напряженно сжатых губах.

— Дорогой, кажется, у Франсуа есть к тебе вопрос. Или несколько?

Как мы невинны и заботливы… Смотреть тошно.

— Я немного занят сегодняшним вечером.

— Даже минутки не найдется?

Сенатор задумчиво провел кончиками пальцев по усам.

— А впрочем… Можешь поехать со мной. Тебе будет полезно поприсутствовать: может быть, определишься с выбором.

— Что-то официальное?

Он улыбнулся:

— Нет. Но как ты понимаешь, любая встреча людей, занимающих определенное положение в обществе…

Ясно. Взрослые дяди планируют отдохнуть от жен и детей, а заодно договориться о том, как делить очередные прибыли. Не самая подходящая обстановка для разговора на нужную мне тему, но пусть хоть такая будет. Время лучше не тянуть.

— Форма одежды?

— Ничего особенного. Выбери на свой вкус.

Тем лучше. Видимо, планируется что-то совсем свободное.

Кроткий мамин взгляд снизу вверх:

— Тебя ждать к ужину?

Нежный поцелуй в краешек рта:

— Нет, дорогая. Я задержусь, ужинай без меня.

* * *

Сборы для выхода в свет никогда не занимали у меня много времени. Поначалу я искренне считал, что насколько бы странно ни выглядел, как возможный наследник сенатора, буду принят везде и всегда одинаково уважительно. Потом же, когда шансы на усыновление начали стремительно таять, заботиться о соблюдении приличий и неписаных правил стало и вовсе бессмысленно.

Неформальная встреча? Значит, будут блейзеры всех цветов радуги. И чтобы выделиться на фоне всех этих колибри, стоит одеть что-то более суровое. Например, кожаный пиджак. Конечно, из искусственной кожи. И непременно на футболку, которая плотно обтянет торс. Мне ведь нечего скрывать, да? Особенно намерения.

— Устроишься впереди, хорошо? Я должен сделать пару звонков.

Ага, сенатор предпочел классический темно-синий. Будет все-таки заниматься делами? Отлично.

— Без проблем.

Сидеть рядом с шофером не так уж плохо: дорогу видно лучше. Хотя я, конечно, предпочел бы покончить с делами в салоне лимузина. С другой стороны, эта своеобразная «отставка» может говорить как раз о… Или я опять придумываю лишнее?

У каждого из телохранителей сенатора свой стиль вождения. Даже удивительно, как они ухитряются сохранять индивидуальный почерк на одном и том же вариаторе. Вот Петер, к примеру, водит так же, как и выглядит: мощно, но невыносимо флегматично. И его лицо, будто сложенное из кубиков, никогда не выражает ни единой мысли. А взгляд напоминает рептилию: сосредоточенный, неподвижный и непонятный. Зато присутствие рядом не ощущается, и можно совершенно спокойно думать о своем. Если получается.

Пальцы нащупали овал медальона под тканью на груди. Может, вытянуть его наружу? Нет, не буду. Это личное. Достаточно того, что видно цепочку. Совсем задарили меня … До срока. Говорят, плохая примета — праздновать день рождения заранее. А дарить подарки? Плохо это или хорошо?

Хэнк отмучался с совершеннолетием раньше. Еще в начале лета. И в который раз отказался хоть что-то принимать от меня. Такой у нас был уговор: тратить только собственные средства. Ну ничего, скоро я тоже смогу быть по-настоящему щедрым. Если улажу и налажу, а не налажаю. Пока-то в моем распоряжении только карта на предъявителя, с того счета, куда раз в неделю переводятся «карманные». С другой стороны, и трат особых нет: живу на всем готовом. Зачем деньги, спрашивается? Всегда можно отправить чеки банковскому управляющему.

Но что же мне сказать сенатору? Как подобрать слова? Просить? Может быть, умолять? Нет, это выглядело бы подозрительно. И позорно. Разговаривать на равных тоже не получится: мне нечего предложить, кроме верности и преданности, а такого добра у Джозефа Линкольна хватает и без меня. Не удивлюсь, если к офису каждый день длинные очереди выстраиваются.

Попробовать надавить на жалость? Глупо. Намекнуть на семейные ценности? Пустой звук. Из всего разнообразия способов остается только запугивание, однако оно… Как ни крути, а от признания в грехах прошлого больше всех проиграю я.

Что же получается? Нам и поговорить будет не о чем?

— Приехали.

О, так скоро? Да, до «Каса Конференсия» от дома всего ничего пути, это ведь первая треть вилла Лимбо. Почти пограничная территория, невидимая, но неприступная для тех, кому не повезло. Пока или уже.

За высокой оградой, стилизованной под стены настоящего дома, прячется все, что только можно пожелать душой и телом. И примерно каждый месяц меняется гамма интерьера. Стиль — реже. Здесь, на серединном Юге, все больше консерваторы, чем революционеры: дурачится только тот, кому напекло голову.

— Напитки, сеньор?

Не успел выйти из машины, официанты уже атакуют. В принципе, можно было остаться сидеть, опустив стекло, и тот же самый бокал оказался бы у меня в руках ни минутой позже.

— Надеюсь, скучать не будешь?

А если бы я ответил: «Буду»? Что-то изменилось бы? Сенатор стряхнул бы с себя группу немолодых и нарочито скромно одетых негоциантов?

— Думаю, найду себе какое-нибудь занятие.

— Мы обязательно поговорим. Чуть позже. А пока… Развлекайся!

Собственно, больше ничего не остается, как медленно направиться по аллее к сияющему огнями дому. Мимо оживленно беседующих людей. Они знают меня, я знаю большинство из них, но сегодня мы делаем вид, что незнакомы. Взаимно и старательно.

— Фрэнк! Какими судьбами?

— Да вот, за сенатором увязался.

Не ожидал его встретить. Хотя, все правильно: где же еще находиться взрослому мальчику, получившему право подписывать документы?

— Это здорово!

— Что именно?

— Ну, что ты здесь. Хоть будет, с кем поговорить.

— Думаю, тут и без меня…

Хэнк смешно хмурится:

— Без меня — тоже, поверь. Все эти сборища чертовски скучны, начиная со второго раза.

— А какой у тебя сейчас?

— Третий!

Он хлопает меня по плечу, заодно убирая с дороги какой-то очередной немногочисленной, увлеченной разговором компании.

— Ну их, к богу в рай… Я знаю одно местечко в здешнем саду, оттуда открывается самый чудесный вид на свете!

Хэнк не обманул: о долгой прогулке по зеленому лабиринту жалеть не пришлось.

— Нравится?

Загорелые стройные тела, резвящиеся в светлой лазури бассейна. Оголенные в рамках приличий, конечно же.

— Ну хоть кто-нибудь?

Откровенно говоря, что купальщицы, что девицы с подносами: фигурки, отличающиеся друг от друга только цветом напитков в бокалах. Все на одно лицо.

— Кстати, если тебе это кажется важным: они не продаются. От подарка, да, не откажутся, но подарок — не обязательное требование. Так что если вдруг захочешь устроить торжественное открытие спальни в своем новом доме…

— Уверен, что кто-то из них может захотеть? Они красавицы, но не дуры же, если получили приглашение сюда. А с меня взять нечего, ты же знаешь.

— Зато они не знают, — заговорщицки шепнул Хэнк. — Вон, взгляни! Кажется, ты ей приглянулся.

— Которой?

В указанном направлении девушек виднелось много, и увлечены они были скорее собой и друг другом, чем возможными кавалерами. Хотя одна время от времени и впрямь поворачивала голову, чтобы стрельнуть в меня взглядом.

— Хороша?

Я глотнул вина. Сухое, чтоб его!

— Для меня? Недостаточно.

— Кто же тебе нужен?

А и правда, кто?

— Она должна быть особенной.

— Похожей на… — начал было фантазировать Хэнк, но я его оборвал:

— Ни на кого не похожей. Единственной на свете.

— Хм. Полюбить, так королеву, проиграть, так миллион?

— Можешь смеяться, если хочешь.

— Да нет, не хочу.

Он тоже слегка приложился к бокалу, продолжая разглядывать купальщиц, фигуры которых в опускающихся сумерках начинали блестеть все заманчивее. А поскольку юные грешницы манят начинающих святых особенно сильно…

— Только не старайся осчастливить кого-то из них, ладно? — попросил я.

— Почему бы и нет?

Тщательно ухоженные тела, кукольные мордашки, подрисованные до полного совершенства, грация детей природы и алчный огонек в глазах. Они не жертвы. Они — охотницы.

— Не оценят твои старания.

— Ты сегодня совсем злой, Фрэнк.

— Разве? — Я поставил бокал на поднос отирающейся вокруг нас официантки. — Посмотри внимательнее. Каждая из них прекрасно понимает, что приписана к Вилла Лимбо. Рассчитывать на счастливый случай и благодушно настроенного богача, который заберет бедняжку с собой, к горным вершинам другого мира? Да они бы рассмеялись тебе в лицо, если бы не тешили себя надеждой урвать хотя бы кусок от твоего пирога! Но нет, будут покорно сносить все, от шуток до оскорблений, послушно улыбаясь. Им не нужна другая судьба. Никому здесь другая судьба не нужна.

— А как насчет тебя?

— Я — с обратной стороны.

Только теперь уже непонятно, с какой именно. Сенатор ведь может и отказаться помочь. Или не проявить достаточно заинтересованности, что, впрочем, одно и то же.

— И тебе никогда не хотелось шагнуть…

— В грязь?

Я там уже был. Недолгое время, но мне успело не понравиться.

Плохо, когда тебя считают безгласной вещью. Но когда тебя вообще не замечают, еще хуже. «Иди погуляй, мальчик, пока мы с твоей мамой… побеседуем». Я обычно не соглашался, хотя это было намного больнее, чем слушать гомон толпы и притворяться, будто ничего не происходит. А она знала, что я рядом. Мама. И мне казалось, что моя близость успокаивает ее. Все-таки успокаивает, хотя и немного пугает тоже. Наверное, чувствовать, что в нескольких футах от тебя находится человечек, способный на все — не самое дурное ощущение на свете. Я бы хотел попробовать, по крайней мере. Даже если бы боялся этого больше смерти.

— Они такие же люди, как мы, Фрэнк. Они любят и ненавидят, создают семьи, работают… Почему ты отказываешь им в человечности?

— Я? Им отказал кто-то другой. Кто-то там, наверху.

— Подумай, Он ведь слышит тебя.

— А я не против. Пусть слушает. Разве я произнес хоть слово лжи, Господи? Если так, покарай меня, сделай милость!

— Фрэнк!

Он схватил меня за рукав и потянул подальше от аллеи, в золотистые сумерки садовых фонарей. Туда, где любопытным глазам труднее что-нибудь рассмотреть.

— Да что с тобой такое?!

Рассказать? Открыть невинному агнцу глаза на то, что дьявол оказался расторопнее своего извечного противника? От него-то предложение уже поступило, а небо по-прежнему надменно молчит.

— Сеньор. — Громада Петера выросла у меня за спиной, бесшумно и угрожающе. — Сенатор просил передать, что вынужден срочно уехать. Но вы можете оставаться здесь, сколько изволите. Так он сказал. Когда пожелаете отправиться домой, позовите меня.

Доложил, не испытывая ни единой эмоции, и за два шага растаял в темноте. Как будто его и не было. Как будто не было…

И не будет?

— Эй, ты! — крикнул я в сторону смутной фигуры в кружевном фартучке. — Неси сюда все, что есть!

«Всего» оказалось немного: пятерка бокалов, из которых один был уже явно кем-то почат.

— А теперь убирайся! И подальше!

Она резво шмыгнула в тень, услужливая, как и прочие.

— Ты собираешься напиться? — осторожно поинтересовался Хэнк.

— Чем? Этим? Утолить жажду и то не хватит. Не бойся.

— Не могу. Ты любишь иногда вспылить, но сегодня… Что за бес в тебя вселился?

Если бы! Тогда жить стало бы во сто крат проще. К примеру, я бы прямо сказал маме, чего хочу, и постарался, чтобы она поняла мое желание. До последней буквы. А потом послушно исполнила.

Я должен был успеть. Но похоже, безнадежно опоздал.

Почему сенатор скоропостижно уехал? Срочные дела? Как бы не так! Скорее всего, просто сбежал. Она ведь могла ему что-то шепнуть тогда. Или позже, провожая. И вряд ли упустила свой шанс, в отличие от меня. Даже если я помчусь домой сейчас, не смогу угнаться. Приду на порог, где меня уже будет ждать…

А с чего я, собственно, взял, что вообще смогу вернуться домой? Петеру ведь не слишком подходит роль шофера. Что, если я сяду в машину, но выйти из нее уже не получится?

Выпитое залпом вино обожгло горло, и рука сама потянулась за следующим бокалом.

— Если хочешь таким путем набраться смелости, лучше остановиться сейчас, — посоветовал Хэнк, с недоумением глядя на меня. — Дальше будет только хуже.

Очень правильно сказано. Дальше точно нет ничего хорошего. И самого «дальше» тоже не предвидится.

— Отдай поднос.

— Кому? Девчонка уже ушла.

— Мне отдай.

Опьянение все еще не приходило. Наверное, я слишком многого хотел. Всегда хотел слишком многого.

— Еще один глоток не повредит…

— Сказал же, отдай!

Вино плеснулось через край, заблестело на траве каплями, похожими на слезы. В попытке удержать и бокал, и поднос, я не справился с обоими: хрусталь полетел в кусты, серебряная пластина сверкнула начищенным боком перед глазами, окончательно освобождаясь от посуды.

— Ну вот, такой вечер испортил!

— Тебе хватит. Правда, не надо больше пить, Фрэнк.

А что надо делать? Окунуться в тот бассейн с курочками? Вернуться на главный двор? Искать собеседников явно не буду. Я был согласен только на сенатора. И ни дюймом меньше!

— Если тебе надо выговориться, ты же знаешь, что я…

Всегда готов? Знаю. И надеюсь, не потому, что получаешь от этого извращенное удовольствие.

— Если это в моих силах, я сделаю все, что смогу.

Вот почему он такой? Потому что сил много. Легко быть добрым, когда ты сильный. А когда рассыпаешься на кусочки…

В саду от меня вряд ли станут избавляться, хоть место и удобное. Но если все же станут, лучше держать Хэнка подальше.

— Мне надо побыть одному.

— Я не уйду. Иначе ты наделаешь глупостей.

Можно подумать, чье-то общество меня от этого остановит! И потом, все попытки поступать умно закончились крахом. Надо было с самого начала не раздумывать долго, а идти напролом. Хотя бы через кусты.

— Ты куда?

В тишину. Ее трудно найти в тенях между проплешинами освещенных полянок, но она должна где-то быть. Обязательно.

— Да стой ты!

Из-под ног кто-то разбегается. Должно быть, вездесущие игуаны. Шелестят травой, сволочи.

— Собираешься уткнуться носом в ограду?

Что? А он снова прав: до каменной кладки осталось с десяток футов.

— Здесь тебе больше нравится?

Да если приглядеться, не особенно. Все то же самое. И даже тут нет покоя и одиночества. Кто-то уже облюбовал себе сумеречно-темный уголок.

— Эй, сеньор! Не хотели бы вы…

— Снова скажешь убираться?

Это явно не мужчина. Слишком высокий голосок, хотя и хриплый, как будто его обладательница задыхается.

Но почему «снова»?

— Я всего лишь прошу уйти.

— Подальше? — сквозь глухой хрип прорывается язвительность.

— Куда пожелаете.

— А зачем уходить?

— Вы мне мешаете.

— Мешаю?

Она чуть выдвинулась вперед, но не стала от этого намного различимее. Невысокая. Щуплая. Одета во что-то темное и бесформенное. В бейсболке, надвинутой на самый лоб. Могла бы сойти за парня, если бы не открыла рот.

— Надо же, я мешаю сеньору… А мир вокруг? Он не мешает?

Маленькая нахалка!

— Это место мне подходит, а ты — нет. Уйди, прошу по-хорошему.

— Фрэнк, да брось ты ее… Сад большой, на всех хватит.

Может и большой, но я пришел именно сюда. Ноги принесли. А дальше идти почему-то не хотят. И позволить, чтобы хоть кто-то увидел сейчас эту мою слабость… Ни за что!

— Уйдите, сеньорита. Я пока еще прошу, слышите?

— А что будет потом?

Я взглядом оценил высоту ограды. Мысленно взвесил спорщицу в руке.

— Потом ты полетишь за забор. Ласточкой.

— Думаешь, хватит силенок?

Попыток подойти ближе она не делала. Наверное, кое-что все-таки соображала. Но и удаляться не спешила, значит… Имела цель.

— Я позову охрану.

— Ой-ой-ой, вы только послушайте, как сеньор заговорил! Только что грозился свои белые ручки замарать, а уже глянь: передумал!

Как она пробралась сюда? Должно быть, с прислугой. Наглая. Самоуверенная. Явно с козырями в рукаве, если так себя ведет.

— Ты хоть знаешь, кто я?

— Как же не знать! Почти что принц.

Вот именно. Почти что. Но похоже, с ее стороны непреодолимая для меня стена выглядит не выше ступеньки. Впрочем, так и лучше.

— Признаешь мою власть?

Она ответила не сразу. Задержалась. И прежде, чем снова отпустить какую-нибудь колкость, смачно сплюнула на траву.

— Королевская власть признана Господом, а с Ним и всеми прочими. Власть истинного правителя… Но разве в твоих жилах течет избранная кровь?

Кровь двух шлюх, вот что течет во мне. И папочка, в отличие от мамочки, торговал своим телом вполне официально. Кстати, не менее прибыльно.

— Ты и такие, как ты, пришли сюда вслед за нами. И долго смотрели, как мы убиваем друг друга, борясь за жизнь… А потом предложили уцелевшим свою милость. Свою щедрую помощь! И даже не потребовали называть вас королями.

Рассказывает главу из учебника истории? В утвержденной правительствами всех стран мира версии эти события выглядят несколько иначе. Но я читал нередактированные материалы. В личной библиотеке сенатора. И что бы сейчас ни говорила странная психованная девица, она… Недалека от истины.

— Вы позволили нам жить. Вы даже построили для нас наш собственный город… Но кроме него не оставили ничего. Ничего! Ни крошки от остального мира!

А я-то здесь причем? У меня самого вот-вот тоже ни хрена не останется.

— Мы не существуем для тех, кто живет за границами Низины. О нас никто не знает. И знать не хочет!

А ведь я мог бы изменить эту ситуацию. Если бы стал сенатором, к примеру. Но вот же смех-то! Страстная воительница за права обездоленных обращает свою пылкую речь к тому, кто…

— Я тебе помочь не могу. И никому из вас.

— Да! Это все, что вы говорите! Это все, что вы обычно говорите! А еще предлагаете нам самим заботиться о своем будущем… Кормя с одной руки, другой отнимаете последнюю надежду!

— Ничем не могу помочь.

Несколько слов вежливого, равнодушного отказа. Обычно их не слышат, вот и девица осталась глухой. Хотя даже если бы я заорал во всю мочь, не помогло бы: она упивалась звуками собственных чувств.

— Там, в соборе, ты казался ангелом, вознесенным надо всеми… Прекрасным ангелом. Но стоило всего лишь подойти поближе, чтобы увидеть, как чудовищна твоя душа!

Да у меня и тело не отстает. Руки в крови же. В крови собственного отца. Ее было немного, кстати. Так мало, что я подошел и дотронулся до раны. А потом давил, пока на рубашке не расцвел багровый пион.

— Ты схож с ангелом лишь в одном: и тебе, и ему нет никакого дела до людей. До мира, в муках корчащегося внизу. Но что, если и миру не останется до тебя никакого дела?

С каждой минутой она говорила все увереннее. Все сильнее и тверже. Словно сумбур, царящий в ее голове, внезапно стал выстраиваться в одну, совершенно прямую линию.

— Он наберет полную грудь воздуха, а потом выдохнет… Вместе с памятью о тебе.

О ком это сказано? О мире? Разве он вообще хоть чем-то дышит?

— Тебя забудут все и навсегда. Те, кто видел тебя, и те, кто только слышал твое имя.

— Лично я не собираюсь забывать Фрэнка, — знакомая ладонь легла мне на плечо.

— Забудут, забудут, забудут…

Разборчивые слова слились в одно целое, похожее то ли на вой, то ли на стон.

— Все забудут…

— Она явно не в порядке, — шепнул Хэнк.

— Вижу. Что предлагаешь?

— Уйти было бы лучше всего.

— Да, пожалуй. Тогда…

Я уже собирался шагнуть, неважно куда — вперед, назад, в сторону, но земля под ногами вдруг закачалась. Пошла волнами. Вернее, мелкой рябью.

— Это еще что за…

Внутри тоже возникла рябь. Дрожь в каждой клеточке тела, причем не желающая сидеть на месте, а целенаправленно и бодро сдвигающаяся… Многие верят, что именно в этой части человеческой плоти облюбовала себе пристанище душа. Не там, где сердце. Поближе к середине груди. И пониже. Дрожь маршировала именно туда, на ходу ускоряясь. Но она же не сможет вся уместиться в… А если сможет, меня попросту разорвет на части.

— Забудут!

Девичий голос, внезапно обретший тяжесть камня, ударил в меня как раз вовремя. За мгновение до столкновения дрожинок. Ударил и разметал их легионы. Во все стороны. Наружу.

Больше всего то, что случилось потом, походило на стоячую волну, которой нас обычно пугают теленовости с ближнего края мира. Только эта была прозрачной, как стекло, и на месте простояла недолго: качнулась и поползла прочь. От меня.

Картинку она все-таки искажала. По мере продвижения. Но практически сразу все возвращалось обратно, к привычному виду. Вот и контуры девицы, через которую странное марево прошло тоже, сначала словно бы чуть расплылись, совсем смешивая незнакомку с темнотой, а потом…

А потом я вдруг прочувствовал вес Хэнка. Всем плечом. И услышал растерянное:

— Странно… Вроде выпил совсем немного, а на ногах стоять не могу.

Я машинально посмотрел вниз, пригляделся и честно сообщил о результатах наблюдения:

— Это потому что у тебя одна нога короче другой.