Этот больной мир (джен)

В Сочельник Ребекка встала рано. Ребята только пришли есть, когда она уже закончила завтрак и собиралась уходить. На плече у нее висела небольшая сумка, а в руках девочка бережно держала коробку с подарком для брата. Мальчишки провожали ее, как на войну. Обняли, пожелали удачи, еще раз обняли. За все время их дружбы Ребекка стала мальчикам все равно что сестра, знавшая все их тайны.

Получив напутствие от Гилберта, Ребекка села в карету Йорков. Как она не пыталась отказаться от этой доставки на дом, они нашли, что ей возразить. А она доказывала, что уже самостоятельная, говорила, что доедет на многоместной карете. Пыталась даже убедить миссис Йорк, что хочет прогуляться. Все было напрасно — каким-то неведомым образом ее заставили сесть в карету и поехать домой под присмотром мистера Тома. И только подъехав к дому и почувствовав запах булочек с корицей, она поняла, почему Йорки так навязывали ей дворецкого.

Фирменные рождественские булочки — за ними уже выстроилась очередь у двери кондитерской. Толпа была такой свирепой, что Ребекке пришлось оставить мистера Тома стоять в очереди, а самой войди в дом через служебный ход.

Она обошла дом. На заднем дворе в куче снега сидел мальчик одного возраста с Ребеккой. Она сразу его узнала. Это был Люк, ее друг детства, с которым они хорошо общались до того момента, как Ребекка поступила в Академию. Он не набрал нужного количества баллов и остался в обычной городской школе. Летом, на следующий день после приезда из Академии, Ребекка всегда встречалась с Люком и рассказывала ему, что было нового в Академии. И он ужасно завидовал.

— Ребекка! — Люк подскочил с места и бросился к подруге. Он был весь в комьях снега, отчего напоминал лавину, сходящую с горы. Люк набросился на нее, душа в объятиях, и повалил в сугроб. Откуда он только мог знать, что она обожает валяться в снегу, несмотря на холод, моментально окутывающий ее в такие моменты.

— Я так рад, что ты приехала! — воскликнул он. — Твоя мама сказала, ты все каникулы проведешь у друзей!

— У меня внеплановый отпуск, Люк, — она крепко обняла его. — Как тут поживает мой братишка? Ты обещал за ним приглядывать, помнишь?

— Конечно, помню. Каждый день к вам захожу, твоя мама меня постоянно угощает… — он наклонился близко к Ребекке и зашептал с таким страхом, будто если миссис Логан услышит, то ему не жить. — Мне, если честно, уже надоели сладости. Видеть их не могу. Каждый день есть торты и пирожные! Теперь я тебя понимаю.

Ребекка снова засмеялась. Она никак не могла нарадоваться. Наконец-то она дома. Может, у Йорков и хорошо. Может, там она и вместе с друзьями. Родной и любимый дом ей ничто не заменит. Нигде больше нет такой мамы, от которой всегда пахнет сахаром и медом. Только здесь живет такой круглый папа, носящий с собой запах клубничного крема для торта. И брат, ее маленький брат. Она увидела его в окне второго этажа и хотела сразу броситься туда, чтобы обнять его.

Одно только мешало ей поддаться порыву — Люк, держащий ее за руку.

— Выходи вечером погулять, я тебе подарок приготовил, — сказал он.

— Ладно, — Ребекка подмигнула ему. — А ты заходи к нам, — лицо его переменилось. — Ой, извини. Я забыла!

— Увидимся вечером! — Люк еще раз обнял ее и убежал, помахав рукой.

Ребекка подняла из снега сумку и коробку с подарком и вздохнула, глядя на дом. Каждый раз она возвращалась сюда с радостью. Двери, распахивающиеся ей навстречу, возвращали ее в сказочный мир пряничного домика.

Второй вход в дом приводил посетителей прямиком на кухню, где кипела работа. В печах зарумянивались корзиночки для пирожных, на плитах кипел заварной крем, в специальных огромных кастрюлях размешивалось тесто. За столами повара занимались кремовыми розочками на тортах. Все полки в катающемся шкафу занимали ароматные булочки с корицей. В центре кухни несколько мужчин-поваров скрупулезно трудились, украшая огромный рождественский торт, который по традиции готовили каждый год.

Рождественский торт был вторым по важности фирменным блюдом кондитерской. Его изготовлением с вечера занимался отец Ребекки и несколько поваров. Они еще ни разу за все годы не повторили дизайн торта. В этом году торт украшали шоколадные гномики, а на самой верхушке стояли сани с оленями, дожидающиеся Санту. Над самым нижним коржом трудился мистер Логан, поливая его белой, как снег, шоколадной глазурью.

— Счастливого Рождества! — радостно провозгласила девочка, скорее закрывая дверь, в которую неожиданно решил ворваться сильный порыв ветра.

Мистер Логан поднял голову и улыбнулся дочери. Чуть не пролил остатки глазури на пол, но вовремя убрал кастрюльку на стол. Он был невысокого роста, едва ли выше Ребекки, с круглым животом, коротенькими ножками и блестящей лысиной, скрытой поварским колпаком. Фартук с трудом завязывался на его упитанной фигуре и был заляпан кремом всех цветов радуги. На добром лице мужчины расцветала счастливая улыбка.

— Какие гости! Малышка моя! — он протянул руки к дочке, и она с удовольствие утонула в отцовских объятиях.

— А где мама? — первым делом поинтересовалась она. — Я так по вам соскучилась!

— Мама за прилавком с утра, только открылись, а народ как будто с вечера стоит, — он хотел сказать еще что-то, но его окликнули. -— Беги к ней, малышка. Нас ждет работа.

Ребекка, рассыпая снег, прошествовала до выхода из кухни в достаточно широкий для того, чтобы могла проехать тележка со сладостями, коридор. Он приводил прямиком в торговый зал. В центре уже было готово место для торта, про торт спрашивали многие посетители, это было видно по их лицам. Две молоденькие девочки в форме бегали, помогая покупателям упаковывать товар. Миссис Логан стояла у кассы. К ней выстроилась такая длинная очередь, что женщина не могла ни на секунду оторваться — только перекладывала деньги из кассы в чужие руки и обратно.

Ребекка сняла куртку и вместе с шапкой и шарфом забросила ее в подсобку, где обычно повара и продавщицы переодевались. Затерявшись в толпе покупателей, она чуть не столкнулась с мистером Томом, он не обратил на нее внимания, набирая медовых пирожных, проскользнула мимо упитанных дамочек с пухленькими внучками и оказалась у кассы рядом с мамой.

В противоположность своему мужу миссис Логан была худенькой блондинкой. Всю ее фигуру в целом можно было назвать острой: длинный нос, тонкие плечи, острые локти, на которые она накидывала шаль, тонкие ноги, скрытые длинные платьем. На ее худом усталом лице сияла искренняя радостная улыбка, которую она дарила всем покупателям. Никто и никогда бы не подумал, что Ребекка приходится дочерью этой женщине — настолько дочь не была похожа на мать. Но все равно оставалась ее дочерью.

— Привет, мамочка, — Ребекке пришлось разговаривать со спиной мамы. — Много работы, да? Я сейчас встану за вторую кассу. Только переоденусь, подожди!

В детстве, лет в семь, Ребекка стала помогать маме в магазине. Упаковывала сладости, предлагала покупателям что-то интересное, а потом мать предложила ей стоять за кассой. Так и прижилась там Ребекка. Ей нравилось чувствовать ответственность, хоть она и боялась обсчитаться. То, что родители настолько ей доверяют, грело душу девочки.

Сейчас открытие второй кассы было жизненно необходимо. Очередь уже описывала круг по залу, мешая остальным осматривать витрины. Поэтому Ребекка с готовностью повязала поверх теплого свитера белый фартук с эмблемой кондитерской, надела на голову кепочку и с задорной улыбкой встала за кассу, приглашая часть очередь переместиться к ней. Среди покупателей началось оживление: живое лицо молодой девочки всегда привлекает больше внимания. Особенно если учитывать неуемную веселость Ребекки; она успевала все на свете — рассчитывалась с покупателями, желала счастливого Рождества, подмигивала маленьким посетителям в другом конце зала и без конца рекламировала товары, приготовленные специально к Рождеству.

Огромный торт, который вкатили на специальном столике мистер Логан и его помощник, произвел фурор. Все, особенно дети, пришли в восторг и как можно быстрее старались забрать себе самый лучший кусок, что было невозможно — каждый кусок был лучшим по-своему. Ребекка, хоть и не любила сладкое, и не была голодна, едва не захлебнулась слюной при виде шоколадных оленей на самой верхушке. Кусок с оленями купил мистер Том. И когда он расплачивался у кассы, Ребекка успела быстро черкнуть пару строк поздравлений для Йорков и друзей.

Все шло к тому, что Ребекка и ее мама простоят так до самого вечера. Но, к их счастью, поток народа стал совсем небольшим почти сразу после полудня. Они, наконец-то, смогли вновь закрыть одну кассу, а за вторую поставить другую девочку.

Избавившись в подсобке от фартуков и кепочек, мать и дочь крепко обнялись.

— Ты же хотела все каникулы провести с Гилбертом, — миссис Логан присела на потертый пуфик. В подсобке было темно, свечи тратить не хотелось, поэтому они просто пошире распахнули дверь, чтобы хоть что-то видеть.

— Ну, во-первых, не только с Гилом, — заметила Ребекка, она расположилась на куче курток. — А во-вторых, они не могли заставить меня бросить моих любимых родителей и братишку в такой чудесный праздник, поэтому отпустили на один денечек к вам. Я, кстати, привезла Рику подарок. Он по мне скучал?

— Еще как скучал, — заверила ее мать. — Мы все по тебе скучали. А Рик еще целый месяц после твоего отъезда твердил: «Бекки! Где Бекки?!».

— Правда?! — девочка даже подскочила от радости и бросилась обнимать маму. — И я так соскучилась! Так соскучилась! Ты не представляешь! Сама объяснить не могу, как соскучилась! Каждый день о вас думала. Как вы тут? Чем занимаетесь? А вы без меня и продать ничего не можете, — с шутливой укоризной она поцеловала маму в впалую щеку. — Пойду-ка я к Ричарду. У меня для него подарок!

— Беги, малышка, — улыбнулась миссис Логан. — А я помогу поварам.

— Я тоже хочу! — Ребекка всегда хотела успеть везде. Бегать по торговому залу, играть с братом, сновать между поварами, подавая им посуду и продукты, чистить снег во дворе, готовить ужин. Ей нравилось помогать, заниматься делом. Это приносило ей радость, которой она заражала окружающих, как солнце заряжает всех своим теплом.

— Успеешь еще. Тебя брат ждет!

— Точно! Ну, точно же! — она, подхватив сумку и коробку, вихрем, как Гилберт или Хьюго, пронеслась по коридору. Взбежала по лестнице, громким топотом сообщая о своем приближении. Она никогда не умела тихо подниматься по лестницам, всегда поднимала на уши весь дом. Проскочила коридор и остановилась у последней двери в детскую. Эту комнату она на каникулах и летом делила с братом, а в остальное время он жил там в полном одиночестве, если, конечно, к нему не заглядывал Люк. Родители и то реже ходили к ребенку, но не потому, что не любили его, а лишь потому, что работа в кондитерской отнимала много времени.

— Угадай, кто! — с радостным криком Ребекка распахнула дверь. — Скучал?

Темноволосый, как и сестра, мальчик оторвался от расставления солдатиков на поле сражения, роль которого взял на себя большой ковер. Увидев сестру в дверях, он с таким воинственным визгом, какой могут издавать только маленькие мальчишки, надеющиеся вступить в шутливую драку, бросился к ней. Стоит заметить ростом мальчишка пошел в отца, поэтому в свои пять лет доставал Ребекке чуть выше пояса. И, бросившись на нее, он смог ухватиться только за край свитера. Ребекка подхватила его, ловко перевернула головой вниз и закружила по комнате. Мальчишка визжал от восторга, весь мир перед его глазами перевернулся, пол стал потолком, солдатики были готовы воевать вниз головой. Так необычно, что он расхохотался. И его заразительный смех подхватила Ребекка.

— Так ты соскучился? — спросила она еще раз, когда Рик приземлился к себе на кровать и раскинулся там в позе звезды, а запыхавшаяся Ребекка присела рядом на полу.

— Очень! Тебя так долго не было! — его детское личико приобрело укоризненное выражение, бровки так мило сдвинулись, образуя складочку, что невозможно было не рассмеяться. Ребекка хихикнула.

— Я познавала науки, — она запнулась и решила на этом закончить предложение. Все-таки она не обладала таким ораторским талантом, как Хьюго или хотя бы Гилберт. — И еще я привезла тебе подарок! — щелкнув брата по носу, она подняла с пола коробку и поставила ее на кровать рядом с мальчиком.

Какими живыми были детские лица! Ребекка часто замечала это и в Академии, наблюдая за лицами первокурсников. Но куда приятнее было наблюдать за лицом брата. Со смесью подозрения и любопытства он поставил коробку на колени и прикоснулся к крышке, которая поддалась не сразу. Он нетерпеливо вздохнул и рванул крышку. Первые несколько секунд он, казалось, не верил своим глазам. Лицо застыло удивленной маской, а потом сразу изобразило взрыв эмоций. Глаза восторженно распахнулись, губы расползлись в совершенно счастливой улыбке.

Он достал из коробки заводную игрушку и маленький ключик, удобный для детских неуклюжих пальчиков. До этого момента Ребекка сама не видела игрушку, которую собрал Грегори. Это был мышонок с ее ладонь с пластмассовым корпусом как будто с какой-то старой игрушки. В спинке мышонка было отверстие для ключика. После того, как Рик завел мышонка, выяснилось, что он бегает, описывая восьмерку, и может поворачивать хвостиком. Втайне она позавидовала брату — у нее в детстве не было такой игрушки. Но, если поразмыслить, то в детстве у нее и Механика не было. Стоило признать — этот парень гений.

— Это круто! — Рик снова поворачивал ключик и со счастливыми глазами наблюдал, как мышонок рисует невидимую восьмерку на полу, а потом останавливается и поворачивает хвостом влево-вправо. Он сразу забыл про солдатиков, теперь целая армия осталась без главнокомандующего, который играл с заводной мышкой.

Казалось бы, что такого — бегает мышка по восьмерке. А такой восторг! Столько радости! Дети способны радоваться чему угодно. В этом Ребекка оставалась ребенком. Брат не позволял ей выбраться из детства, каждый раз цепляясь за нее маленькими ручками, когда она только собиралась начинать взрослеть. Решишь влюбиться — в мыслях Рик и его озорная улыбка, решишь стать серьезней — в ушах звенит его хохот. Что ни делаешь — везде этот неугомонный мальчишка. Прям как Хьюго или Гилберт. И он крепко держал ее, как умеют держать только дети: с абсолютной верой в то, что их не бросят. Ребекка не могла его бросить.

— Пойдем, покажем маме, — он взял ее за руку.

— Пойдем.

Ну как можно отказать этим большущим глазам?

* * *

Утро Грега началось рано. Еще не рассвело, семи часов не было, а Гил уже громыхнул чем-то у него над ухом. Грегори подскочил, прогоняя мысли о начале войны. Обычно друг вставал не раньше двенадцати — это он выяснил за несколько дней проживания в одной с ним комнате.

Оказалось, что Гилберт додумался лопнуть воздушный шарик, который теперь красной тряпочкой висел у него в руках. Потирая глаза, Грегори смотрел на него. Он всерьез не понимал, зачем нужно просыпаться так рано, но Гилберт, как только увидел, что друг распахнул глаза, пустился в долгие объяснения.

— Угораздило тебя, дружище, появиться на свет в такой день! — провозгласил он. — В самый Сочельник! Не то, чтобы это было удобно, но мы не жалуемся. И из года в год дарим тебе подарки сразу на два праздника. И всегда напоминаем тебе — не наглей. Если праздника два, то это вовсе не означает, что мы должны дарить тебе два подарка. Нортон еще спит, поэтому я возложил на себя ответственнейшую миссию — подарить тебе подарок, — Гилберт достал из-за спины прямоугольный сверток. — С днем рождения!

Так Грегори еще никто не поздравлял. Было такое, что приютские ребята забегали в его комнату с криками «Поздравляем!» и выливали в его постель какую-нибудь гадость, но по-настоящему с подарком, поздравлениями никто еще не приходил. Даже соседи по комнате в Академии. Вот что значит — настоящие друзья. Он даже не стал обижаться на Хьюго — тот всегда любил подольше поспать и вряд ли Гилберт вообще пытался его разбудить. Он ведь не хотел получить хорошего футбольного пинка от сонного Нортона.

— Спасибо, — ошалело пробормотал Грег, принимая подарок. Сверток в подарочной обертке оказался довольно тяжелым, будто в нем лежал кусок железа. Ни банта, ни ленточки на нем не было, поэтому Грегори пришлось выпутаться из одеяла и выйти на свет, чтобы увидеть, где заклеена бумага. Разорвав обертку, Грег вернулся в постель, сел по-турецки и открыл ящичек, о содержимом которого догадывался по форме. Инструменты. Что ж, если кто и умел делать нужные подарки, то это Гилберт, несмотря на всю его эгоистичность и твердолобость.

— Я подумал, что тебе понадобится, — пожимая плечами, объяснил Гилберт.

— Не думал, что ты умеешь думать, — усмехнулся Грег. — Но в любом случае у тебя это хорошо получилось, — он протянул ему руку. — Спасибо.

— Да всегда пожалуйста, — похлопав Грега по плечу, Гил глянул на часы. — Пресвятые шестеренки! Уже начало восьмого! Начало восьмого в Сочельник! Не может быть! Поднимайся, друг мой, нас ждут великие дела!

Гил суетливо подбежал к шкафу, доставая оттуда чистую одежду и полотенце.

— Просыпайся, — сказал он почти в дверях. — А я пока схожу в душ и заставлю Нортона поднять его ленивый зад с постели. Раньше восьми не жди! — дверь захлопнулась, шаги Гила быстро затихли в глубине коридора.

«Просыпайся». Можно подумать, Грег способен спать после такого подарка. Он снова открыл ящик, который был небольшим — вполне мог поместиться в его школьный рюкзак. Только туда его лучше не класть, порвется все. Почти все верхнее отделение ящика занимали отвертки. И это было правильно — Грегу уже порядком надоело ковыряться в механизмах ножами и перьями от ручек, когда под рукой не было отвертки. Теперь можно одну из этих всегда носить в кармане. Здесь же есть универсальная? Конечно, есть. К выбору подарка Гил всегда подходил ответственно — здесь просто не могло не быть таких элементарных вещей, как универсальная отвертка и что-нибудь вроде кусачек или плоскогубцев. Это самые нужные вещи, когда хочешь что-то разобрать. В ящике было много и прочих важных штучек: резиновые прокладки, несколько шестеренок не самого большого размера и без всяких наворотов, шурупы, гайки и прочие важные Механику вещи. Естественно, все они были металлическими, что и составляло весь тот немалый вес.

Внезапно в дверь постучали. Осторожно, словно боясь разбудить. Грегори чуть с кровати не свалился, отложил инструменты в сторону. Он не думал, кто мог прийти так рано. Мысли его были далеки от таких вопросов. Проходя мимо зеркала, Грегори заметил, как смешно он выглядит. Растрепанные волосы, которые потом будет сложно расчесать, бесформенные штаны, рубашка поло с расстегнутым воротником, открывающим вид на тонкую шею. И сонный взгляд. Что бы он там ни чувствовал — выглядел он очень сонным. Словно только что поднялся с постели… Постойте! Так и было. Он только что поднялся с постели.

Грег подошел у двери и распахнул ее. Лучше был он этого не делал. Как только Грегори увидел, кто этот ранний гость ему захотелось резко закрыть дверь и сгореть со стыда. Ведь у него проскользнула мысль хотя бы прилизать взъерошенные волосы ради приличия. Но нет. По закону подлости, он решил не прихорашиваться. Ведь он никак не думал, что в таком виде он встретит именно девушку своей мечты.

Однако он нашел в себе силы улыбнуться и не закрыть дверь. За несколько дней, проведенных здесь, он уже привык к постоянному присутствию Дельты. На третий день даже перестал чувствовать неловкость, ужиная рядом с ней. И все-таки в таком виде Дельта даже в Академии его не встречала.

— Доброе утро, — девушка легко улыбнулась, будто бы умиляясь его нелепому виду.

— Доброе, — хрипло ответил он и неловко кашлянул.

— Извини, что разбудила… — начала она, но Грегори ее прервал.

— Вот за это Гилу извиняться надо. Я не спал, Дельта, — голос предательски сорвался на ее имени.

— Да, мой негодный брат встает рано только один день в году — в Сочельник, — Грегори заметил, что она держит что-то за спиной. Неужели это то, о чем он подумал? — Я зашла поздравить тебя с днем рождения, Грегори. Желаю тебе счастья. Оно нужно всем людям. И удачи в воплощении твоих идей в жизнь. Ты, кажется, все еще интересуешься изобретениями?

— Да, — ответил он достаточно спокойно, хотя дыхание перехватывало от радости. — Уже даже практикуюсь понемногу. Вот собрал перед каникулами игрушку для брата Ребекки.

— Правда? — улыбка Дельты стала шире, она посмотрела на Грегори с гордостью. —Замечательно. Она рассказывала мне, как ее брат мечтал о заводной игрушке. Ты молодец, — даже такая похвала от Дельты была ему приятна. — Но я принесла тебе подарок. Не знаю, правда, об этом ты мечтал или нет. Надеюсь, тебе понравится, — она протянула ему толстый том в черной с золотом обложке.

Грегори взял его в руки и раскрыл. Название книги скрывалось внутри — «История великих изобретений человечества». Он пролистал. Текста было не так много, больше места занимали чертежи и их подробное описание. Приводились фотографии механизмов, изобретений с их назначением и инструкциями.

— Эту книгу написал мистер Хиртум, — Грегори удивленно поднял глаза, услышав имя учителя. — Она вышла ограниченным тиражом. Всего десять экземпляров, один из которых доктор Хиртум подарил нашей семье. Нам было очень приятно, но Йорки — не изобретатели, поэтому книга несколько лет пылилась в нашей библиотеке, ее никто и не открывал. А я не люблю, когда книги стоят без дела. Они должны чему-то учить. Поэтому я думаю, что никто не станет возражать, если я передарю ее тебе, хоть это и невежливо по отношению к мистеру Хиртуму, — Грегори внимательно слушал ее, не смея прерывать. — Ты сможешь извлечь из нее нужные знания.

Она замолчала и с какой-то непонятной улыбкой Моны Лизы посмотрела ему в глаза. Грегори грело душу то, что для этого ему пришлось поднять голову. Однако он совсем не знал, что сказать. Все слова исчезли. В душе смешались чувства. Благодарность за подарок. Он действительно был невероятно нужный. Дельта правильно сделала, отдав книгу ему. Такие книги не должны стоять без дела, в них заключено столько знаний. Кто-то должен их извлечь. Он был благодарен девушке за доверие. И ее его с головой захлестывало чувство, может быть, еще не совсем любви, но влюбленности и восхищения. И он мог только благодарно смотреть на Дельту сверху вниз, чувствуя, как заливаются краской его щеки.

— Спасибо, — тупо сказал он. — Дельта, это лучший подарок, который мне дарили. Спасибо… — если бы существовали такие слова, которыми можно было бы выразить благодарность, то он бы их произнес. А их не было.

— Пожалуйста, — ответила она так легко, будто подарила ему не книгу гениального автора, а коробку конфет. — Просто я увидела твои чертежи, — она осеклась, на секунду прикусив губу. Грегори сглотнул, забыв, о чем она говорила. — Извини, мне не стоило смотреть, но ты оставил блокнот открытым. Я увидела случайно. Поэтому мой подарок является еще и извинениями за мое непобедимое любопытство.

— Ничего, в этом нет особой тайны, — подал плечами Грегори. Он хотел, чтобы его мысли не улетали слишком далеко от темы разговора, но не мог их заставить.

— Тогда удачи тебе в твоих делах. Увидимся на завтраке, — отойдя на пару шагов, она изящно махнула рукой. — Счастливого Рождества!

Он вернулся в комнату. Перед ним лежали два подарка. Невероятно нужные и ценные для него, в то время как множество людей по всему миру вряд ли нашло бы достойное применение ящику с инструментами и книге об изобретениях. Ценнее, конечно, была книга. Она не только содержала в себе сотню сложнейших чертежей, она еще и была подарком Дельты. Подарком, который она доверила ему, над которым она думала, а не выбрала первое попавшееся.

И она видела его чертежи. Хотя чертежами это назвать сложно — всего лишь подробные наброски, рисунки. И все же Дельта видела их. Видела его цель на ближайшее будущее. Наверное, она оценила это как-то по-своему, с точки зрения танцора. Но оценила, что было несомненным плюсом. Книга, подаренная ею, была своеобразным признанием идеи, способом показать ее уверенность в его силах. От таких мыслей Грегори захотелось с удвоенной силой взяться за работу. Доработать автоматон до мельчайших деталей. Довести до совершенства. Единственным, что его останавливало в изготовлении автоматона — ключ. Такого ключа он никогда нигде не видел. Его надо будет сделать. А денег на это не было от слова «совсем».

День рождения Грега пришлось праздновать в тесной мужской компании, то есть без Ребекки. Если учесть то, что они еще ни разу до этого не праздновали его день рождения вместе, то и это считалось неплохим раскладом. Она оказалась вполне заменима. Не хватало ее наивности, радости и искрящегося веселья. Но и с Кристофером, которого взяли на прогулку вместо нее, тоже было неплохо.

Кристофер был всего на год младше Хьюго, а Грега и Гила — на полтора. Поэтому они спокойно могли ему доверять некоторые свои тайны. Впрочем, тайны Крису можно было доверять всегда. Он отличался умением их хранить, не забывая, но и не испытывая желания разболтать всем вокруг. Наверное, именно поэтому, когда они всей компанией свернули в одну из узких, таинственных улочек, Гилберт спокойно достал блок сигарет. Удивлению Хьюго не было предела, а вот Кристофер отреагировал спокойной, даже слишком мудрой для тринадцатилетнего парня улыбкой. Просто он привык к выходкам своего брата. Грег мог спокойно предположить, что Гил при нем и не такое вытворял.

Гил закурил и предложил остальным. Со вздохом согласился Грегори. Хьюго чуть не взорвался от возмущения, когда ему не хватило ловкости выхватить пачку у Гилберта и выбросить ее.

— Ты ничего этим не добьешься, — придержал его за плечо Кристофер.

— Гил, это вредно! — Хьюго негодовал, а когда он негодовал, то не мог устоять на месте, поэтому вился вокруг их компании, как назойливая муха.

— Это тебе, как спортсмену, вредно, а мне можно! — выдохнув облачко дыма, ухмыльнулся Гил.

— Ты тоже хотел футболом заниматься!

— Плевать! — Гилберт с самым беззаботным и безразличным видом махнул рукой. — Отбор все равно не прошел!

— Не курил бы — прошел! — стоял на своем Хьюго.

— Не напрягайся, — ладонь Кристофера снова оказалась у Хьюго на плече, придерживая. — Ничего не добьешься. У него свой царь в голове.

Царь в голове Гилберта действительно был, и его мнение зачастую разительно отличалось от мнения окружающих людей. Стоит заметить, что в этом случае к окружающим людям относились и друзья, и родные. Привыкнуть к деятельности этого царя было очень непросто.

Царь был свободолюбивым. Он толкал Гилберта совершать самые безбашенные поступки. Он не считался с другими. Только Гилберт мог указывать своему царю, но делал это крайне редко — они с царем обычно сходились во мнениях и желаниях. Царь хотел творить беспредел. А Гилберт умел творить беспредел. И вместе они составляли идеальный тандем хулиганов, способных нарушить любое правило и любой закон. Если бы им понадобилось, они смогли бы нарушить даже парочку законов физики. Оставалось радоваться лишь тому, что существовало множество законов, которые стоило нарушить, и законы физики они не трогали.

— Грег, ну ты ведь умный человек! Ты ведь понимаешь? — Хьюго решил подействовать на Грега.

— У него день рождения, ему можно, — выдыхая клубы дыма, ответил Гил.

— Заткнись, Йорк, — Грег ласково отпихнул друга в сторону, пристраиваясь рядом с Хьюго, чтобы успевать за его твердым быстрым шагом. — Дело не в дне рождения, Ветер. Привычки иногда сильнее нас.

— Это вредная привычка, — уперся Нортон. Он старался не смотреть и не дышать в сторону курящих друзей.

— Но она сильнее меня, — пожал плечами Грег. — Я курил еще до того, как в Академию поступил. Ты не жил в приюте, там и пить раньше начинают. Противное место. Все больше моих знакомых, с которыми в детстве я дрался, играл, враждовал и хорошо общался, спивается. Один попал в больницу с передозировкой. А я просто раз в несколько дней выкуриваю сигарету. И, как справедливо заметил наш общий друг и брат, — он кивнул Кристоферу так учтиво, что тот на секунду подумал о Грегори как о ребенке из интеллигентной семьи, — у меня сегодня день рождения. Мне можно.

— Почему я пропустил тот момент, когда вы спелись? — спросил Хьюго. — Два идиота, которые не думают о будущем…

— Будущего нет, мы все умрем, дружище, — усмехнулся Гилберт, затягиваясь.

— От таких, как вы только врачи страдают. Знаешь, сколько в стране больных людей? А сколько их в Африке? Травите себя, ослабляете иммунитет, — Хьюго понесло в сторону его обычных разговоров. Иногда у него случалось такое — включался его внутренний доктор, готовый читать всем проповеди о здоровом образе жизни и прочей ерунде. Уж Гилберт и Грегори знали, что все это — ерунда. Невозможно вести абсолютно здоровый образ жизни.

Они стояли под окнами длинного дома в узком переулке. Между домами здесь не поместилась бы карета, поэтому все ходили пешком. И именно потому, что здесь нужно было ходить пешком, переулок был абсолютно пуст. Аристократы нынче совсем обленились. В окна здесь никто не выглядывал, и можно было не бояться, что к вечеру мать узнает, чем ее сын занимался днем.

Выдыхая дым в холодный зимний воздух, Грегори краем уха вслушивался в речи Хьюго. Однако в основном его мысли были далеки от мыслей друга. Он все еще не мог прийти в себя после утреннего разговора с Дельтой. За завтраком он почти ничего не ел, уткнувшись в книгу. Читал и читал. «Ты сможешь извлечь из нее нужные знания», — звенел у него в голове ее голос. Это придавало уверенности. И сейчас ему хотелось разорваться на части, чтобы одновременно погрузиться в книгу, гулять с друзьями и думать.

Да, помимо мыслей о Дельте, Грегори одолевали еще и мысли о жизни. Часть его самого отказывалась верить, что ему исполнилось уже пятнадцать лет. Целых пятнадцать лет! Что он успел сделать за эти годы? Завоевать авторитет целого приюта, а потом за пару месяцев его растерять? Несколько раз победить Гилберта в различного рода состязаниях? Покурить в подворотне? Собрать заводного мышонка? Великие свершения, ничего не скажешь. Он даже самую пока что свою гениальную идею не может воплотить в жизнь, потому что не получается рассчитать пресловутое трение. Ужасно обидно. А ведь ему целых пятнадцать лет!

Он выдохнул дым и бросил окурок в сугроб.

— Тебя надо познакомить в моим двоюродным дядей, — сказал Гилберт Хьюго. Господи, как все сложно у этих аристократов с родней! — Он Клиффорд. Но они не признают его своим родственником. Вы похожи. Тот так же всех лечит.

— Его случайно не Асклепий зовут? — спросил Хьюго, нахмурившись. Гил кивнул. — Отец рассказывал про него. Громкие судебные разборки. Его брат что-то пытался у него отсудить, да? Кажется, Асклепий проиграл это дело. Что за дурацкое имя?! Эти Клиффорды вообще какие-то странные! Асклепий, Гера, Афродита, Афина… Что, нормальных имен не нашлось?

— Есть у наших семей дурацкие традиции, — согласился Гилберт. Повернулся к Кристоферу, и они, переглянувшись, усмехнулись. — Заметил, у нас тех, кто родился летом называют какой-нибудь греческой буквой. Дельта, — имя резануло Грегори слух. Гилберт так легко произносил ее имя, будто она была самой обычной. — Омикрон, Омега, Ипсилон…

— А по какому принципу называют своих детей Клиффорды? — поинтересовался Хьюго. Он не мог спокойно стоять на месте: лепил снежки, вынимая снег из огромного сугроба рядом. — Устраивают конкурс на самое дурацкое имя?

— Не знаю, по какому принципу, но используют они имена греческих богов.

— Это я заметил, не идиот, — ворчливо ответил Хьюго. — Историю знаю хорошо. Если бы они еще соответствовали своим именам.

— Вспомни Асклепия, — нараспев произнес Гилберт, подталкивая друга к нужной мысли.

Асклепий Клиффорд, если не обращать внимания на глупое имя, был одно время очень известной личностью. Все из-за суда с родным братом Энтони по какому-то семейному делу. Но Хьюго подумал не о суде, а о том, кем работал Асклепий. Он был врачом, как и греческий бог с таким же именем. У Асклепия была своя больница, предоставляющая бесплатную помощь всем, кто в ней нуждается. Работал он вместе со своей женой Эпионой. Именно по той причине, что он стал врачом, остальные Клиффорды и знать его не желали: эта профессия в их семье считалась недостойной.

— Вспомнил, — недовольно буркнул Хьюго. Ему не нравилось, когда кто-то не любил врачей. — Кстати, куда мы идем?

Бывает, во время разговора не замечаешь, что делаешь. Еще недавно они стояли под окнами какого-то дома, а теперь шли куда-то вглубь узкой улочки. Дома становились мрачнее, некоторые окна были завешаны плотными шторами, двери таинственно приоткрыты. Вел их компанию Гилберт, уверенным шагом идущий впереди. Остальные плелись за ним и вдруг резко остановились, когда Хьюго задал вопрос. Действительно, куда это они идут?

Гилберт завел их в не самое приятное место. Над их головами возвышался немного наклоненный дом, который, подобно пизанской башне, казалось, сейчас рухнет на них. Все двери — их было несколько с обеих сторон — были темные и совершенно негостеприимные. И, что, наверное, было самым главным, так это то, что прямо перед ними оказался тупик высотой метра в три — не перелезть, только обратно возвращаться. Если бы Гилберт не был их другом, то из-за его жуткой ухмылки можно было подумать, что он привел их сюда, чтобы убить. Но Гилберт был их другом.

— В одно интересное место, — таинственно ответил Гилберт. — Да не бойтесь, никто вас не зарежет, вы же со мной, — увидев их нерешительность, он опустил руки на плечи брата и Хьюго и потащил их к одной из двери в нависающем доме.

— Что за секреты, Гил? — спросил Грегори, когда Гилберт уже занес руку у двери, готовый постучать.

— Никаких секретов, друг мой, — он постучал как-то по-особенному. Не сложно было догадаться, это условный стук. Что-то вроде азбуки Морзе, которую Грег немного знал и сейчас недоумевал. Гилберт отстучал свою фамилию. — Вы должны увидеть все своими глазами.

— Мне уже страшно, — с усмешкой глядя на брата, высказался Кристофер. Не успел Гилберт раскрыть рот, как дверь перед ними отворилась и старичок-лакей жестом пригласил их войти.

Пока они раздевались и отдавали свои куртки и пальто молчаливому лакею, Гилберт пытался объяснить друзьям, куда их привел.

— Нашел этот клуб еще летом. Люди здесь собираются хорошие, мыслящие, — он выглядел немного смешно, стоя у зеркала и собирая длинные волосы в высокий хвост. — Говорят о многом. И слушать умеют. Надо мной сначала насмехались тут, но потом я указал им на их место, все-таки с графом разговаривают. Поспорил с одним человеком на возможность высказаться по поводу и добился расположения. Так что меня здесь знают, помнят и мое мнение всегда готовы выслушать.

Он сделал паузу. Друзья смотрели на него с выражением «А нас-то ты зачем сюда притащил?».

— Решил, что вам не помешает послушать умных людей. А может, Хьюго удастся их заболтать? — он, весело оскалившись, хлопнул Нортона по спине.

Друзья вошли в зал.

Мягкие диваны стояли около круглых столов. На столах лежали газеты, стояли бокалы и бутылки. Публика собралась здесь разнообразная. Но почти во всех были видны аристократичные черты, отчего Кристофер ощутил себя спокойнее, а Грегори, наоборот, захотел развернуться и поскорее свалить отсюда. В креслах у книжных шкафов развалились усатые полные мужчины, с противным смехом обсуждающие что-то. В центре была небольшая круглая сцена, на которой иногда, как можно было предположить, кто-то выступал. Но сейчас она пустовала. Никто не ораторствовал. Компания молодых людей увлеченно склонилась над своим столиком, время от времени они подталкивали одного из них выйти на сцену. Тот только усмехался.

Гилберт повел их к трем парням лет двадцати. Выглядели они серьезно, и в то же время весело. Один, похоже, узнал Гилберта. Встал, подошел к мальчикам.

— Привет, Гил, — от парня сильно пахло табаком. — Привел своих последователей?

— Нет, — Гилберт пожал парню руку. — Скорее, вольнодумцев, которых не нужно специально обращать в нашу веру.

— В нашу веру? — с усмешкой переспросил парень. — Наши веры несколько отличаются, Йорк, — он говорил это с дружелюбной улыбкой, но таким голосом, что сразу становилось понятно — другом он Гилу не приходится. Они были, скорее, соперниками, уважающими друг друга.

— Я Чарльз, — он посмотрел на мальчиков и обменялся с каждым рукопожатием. Дойдя до Кристофера, Чарльз рассмеялся. — Никогда бы не подумал, что вы братья. Не может быть. Вы не родные.

— Роднее некуда, — слишком резко отрезал Гилберт и первым направился к столу.

Расположившись на диване, друзья познакомились с остальными парнями. Джеймс и Андрес, так их звали. Они не были друзьями. Между Чарльзом, Андресом и Джеймсом были такие же отношения, которые мальчики увидели между Чарльзом и Гилбертом, — уважительное соперничество и противостояние. Эти пани умели бросаться мыслями так, будто сражались на шпагах: один делал выпад, другой тут же отражал его. И на каждом выпаде в их тоне слышалась настоящая учтивость, какую редко заметишь даже на светских мероприятиях.

— Какие новости? — спросил Гилберт, спокойно принимая с подноса лакея бокал вина. — Все еще грезите о всеобщем счастье? — он обращался к Андресу.

Андрес Горски — парень лет двадцати двух с женственными чертами лица и темными волнистыми волосами. Он пристально смотрел на Гилберта, в упор не замечая его друзей.

— Всеобщее счастье, мистер Йорк, не грезы. Это реально возможное явление. Только добиться его трудно. Оно требует колоссальной работы миллиардов людей, — Андрес откинул волосы со лба. — Но вы спросили о новостях. В клубе появился новый оратор.

— И я считаю, он слишком много внимания в своих речах уделяет физиологии человека, забывая о душе, — высказался Чарльз, сидевший в отдельном кресле с гордо поднятой головой.

— Вы придаете слишком большое значение душе, мистер Эскарра, — закинув ногу на ногу, Джеймс через левое плечо поглядывал на компанию молодых людей.

— Душа — это главная часть человека. Без нее он просто примитивная биомасса, — парировал Чарльз Эскарра.

— А вы думаете, душе легко существовать без «примитивной биомассы», как вы это называете? — Джеймс и не думал отрывать взгляд от компании, где шло бурное обсуждение чего-то, по-видимому, очень важного. — Без телесной оболочки душа не может высказать ни единой мысли. Она лишена речи, лишена формы, лишена всего и может только слоняться в одиночестве, давясь своими переживаниями о смысле жизни. Наличие тела помогает душе высказаться.

— Душе хорошо в одиночестве, — Чарльз выглядел спокойно. Сидел, прикрыв глаза и покачивая ногой. Казалось, он не спорит, а просто неспешно разговаривает о любимых вещах. — Наедине со своими мыслями душе комфортно. Она познает себя как можно глубже. Любая душа — эгоистка, ей не нужны другие. Ей достаточно самой себя. А чтобы говорить с собой, не нужно тело, не нужен голос.

— Не соглашусь с вами, мистер Эскарра, — произнес Гилберт. Сейчас он выглядел взрослым, не на пятнадцать, а лет на пять старше. Покачивая бокал с вином и глядя в пустоту, он излагал, что думал. — Душе очень нужны другие души. Если у нее есть мысль, то душа непременно захочет ею поделиться. Как мы с вами. Мы делимся мыслями, спорим. Мы позволяем мыслям наших душ обретать форму, высказывая их. Если же душа не выскажет мысль, а оставит ее себе, то мысль не приобретет ни формы, ни смысла. Душа свободна, когда может высказать, что хочет.

— Судя по вашим словам, мистер Йорк, вы тоже считаете, что душа не может существовать отдельно от тела? — с легким намеком на ликующую улыбку спросил Джеймс.

— Не совсем так, — поднял вверх палец Гилберт. — Душа не может быть свободной, существуя отдельно от тела. А существовать может, почему нет?

— Да как вообще можно верить в существование души? — все взоры сидящих за столом обратились к Хьюго, так нагло встрявшему в изящный спор. Он скептично смотрел на спорщиков.

— Позвольте, угадаю, молодой человек, — иронично произнес Андрес, не принимавший участия в споре. — Вы учитесь в классе Земли?

— Еще чего! — скривился Хьюго. — Я учусь в Огне!

— Так вот откуда такой пыл! — улыбнулся Андрес, и его друзья рассмеялись. — Но откуда же у ученика столь яркого класса такие мысли о душе? Я думал, вы поддержите нашего друга Гилберта.

— Если бы я верил в существование души, поддержал бы, — Хьюго пожал плечами. Он чувствовал себя спокойно. Неожиданно спокойно. Обычно ему не было так легко в компании старших. Но эти парни располагали к себе, общались с мальчишками на равных, забыв об их возрасте. А ведь Хьюго было всего четырнадцать лет.

Андрес еще раз иронично усмехнулся и снова обратил взоры к спорщикам, коих было уже трое, и каждый гнул свое с непринужденностью и легким пренебрежением к остальным. Мальчишки внимательно следили за Гилбертом. Они всегда знали, что он любит такие компании, где можно дать волю своему ораторскому таланту. Однако раньше они наблюдали только, как легко он препирается с учителями и старшекурсниками. Увидеть его, спорящего на равных с интеллигентного вида молодыми философами, было странно. Гилберт весь сразу как будто преобразился. Если раньше он походил на хулигана в богатом костюме, то сейчас производил впечатление взрослого и образованного человека.

Кристофер вспомнил, как еще в детстве Гилберт любил встревать во взрослые разговоры и почти всегда ему удавалось добиться того, чтобы с ним общались, как со взрослым. От них он набирался разных слов и фраз, манер, взглядов. И все, что подбирал там, перекладывал на себя так, что становился похож на самого себя, а не на сборную солянку из кусочков разных взрослых.

Увлекшись спором, никто не заметил, как в зале воцарилась тишина. Стихли разговоры в других компаниях. Толпа людей подобралась ближе к сцене трибуной. Некоторые принесли стулья и сели на них вокруг сцены, думая, что выступление неизвестного оратора будет долгим. Андрес усмехнулся и вопросительно посмотрел на друзей и Гилберта с его компанией. Первым на его взгляд ответил решительным кивком Джеймс, потом нехотя согласился Чарльз.

— О чем вы? — спросил Гилберт.

— Пойдемте, господа, послушаем нашего нового оратора, — ответил Андрес. — Мистеру Джеймсу очень нравятся его выступления.

— Что это за оратор? — Гилберт переглянулся с друзьями и последовал за Андресом, чтобы пробиться поближе к сцене.

— Мы не знаем его имени, — Андрес развел руками, пристраиваясь за креслом какого-то сухощавого старичка в круглых очках. — Он сам называет себя Санатор.

Гилберт нахмурился.

— Вы хотели сказать «Сенатор»? — переспросил он.

— Санатор на латыни означает «целитель», — успел заметить Хьюго.

— Прислушайтесь к другу, мистер Йорк, — усмехнулся Андрес, отворачиваясь к сцене. — Люди, знающие латынь, обычно весьма умны.

Хьюго со смешком пихнул друга локтем.

— А ты говорил, что у меня футбольный мяч вместо мозгов.

— Беру свои слова назад, у тебя там латинский словарь, — Гил и Грег улыбнулись.

— Может быть, послушаем? — слова Кристофера заставили их обратить внимание на сцену, которая еще пустовала. Видимо, оратор дожидался всеобщей тишины, чтобы выйти выступать.

Наконец, голоса поутихли. И на сцену поднялся мужчина лет тридцати пяти. Высокий, стройный, с величественной осанкой. Он властным взглядом обвел слушателей и коротко кивнул. От него исходила аура силы и власти, словно он готов был подчинять себе миллионы людей. Узкие черные глаза выхватывали из толпы каждого человека по-отдельности и посылали ему короткий, режущий взгляд. Мужчина прошествовал к трибуне и положил на нее ладонь. Все взоры обратились к нему.

Хьюго высунулся из-за плеча Кристофера и взглянул на оратора как раз в тот момент, когда он послал ему взгляд. Хьюго вздрогнул, когда черные глаза резанули его на расстоянии нескольких метров. Его как будто заставили смотреть вверх, на мужчину, не отрываясь. Это было сродни подчинению, полному и абсолютному, которому невозможно противиться. Один раз встретившись глазам с этим человеком, Хьюго уже не замечал ничего вокруг.

— Здравствуйте, господа. Вы часто думаете не только о высоких целях, душе и жизни? Я провел много времени здесь и увидел, что вас интересует не только высшая материя, как многие из вас это с иронией называют, но и самые обыденные вещи вроде человеческого тела. Конечно, говоря о нем, вы снова переходите на нечто высокое. Красота, жизнь, смерть — это, несомненно, важно. Но сила… Почему никто из вас не думал о силе?... — Санатор заговорил, и тогда уже никто не смел и рта открыть, чтобы произнести хоть слово. Услышав его четкий, резкий голос, Хьюго почувствовал, что не может перестать слушать. Мужчина говорил так, как будто голосом разбивал стекло и каждое слово становилось острым осколком. Они впивались в Хьюго, задевая за живое.

Санатор зашел издалека. Говорил об Африке, что заставило прислушаться и Гилберта, который до этого относился с решительной иронией к человеку, назвавшему себя Целителем. Вспоминал прошлые эпидемии, вспыхивавшие то в Китае, то в Южной Америке, на Гавайях и еще много где. В какой-то момент он стал обращаться к самому себе, но его все равно слушали. Потом вернул свое внимание публике. Грегори, все еще не очень заинтересованный увидел, как все увлеченно распахивали глаза, глядя на оратора. Усмехался только сторонник мыслей о важности души — Чарльз Эскарра.

— Как же бороться с происходящим в мире? Как вылечить мир? — если бы пару дней Хьюго сказали, что он попадет в плен после пары фраз, он рассмеялся бы этому человеку в лицо. И сейчас рассмеялся бы, не понимая, что на самом деле попал в плен, как и десятки людей, собравшихся вокруг трибуны.

С этого момента Санатор полностью завладел мыслями Хьюго, не позволяя тому ни единой мысли подумать самостоятельно. Он аккуратно упаковывал в его юную голову идеи о силе, о здоровье, о том, чтобы больше ни одной болезни, способной поразить человека, не существовало. Если верить словам Санатора, то это возможно. И это так просто. Нужно лишь подключить к этому делу как можно больше профессионалов. И спустя лишь несколько лет — врачи станут не нужны человечеству. Конечно, Хьюго не хотел остаться без работы, но и не хотел, чтобы в мире было столько больных людей. Разрываясь между этими мыслями, он думал не долго. О какой работе, о каких деньгах может идти речь, когда есть возможность избавить мир от смертельных болезней! Да что там от смертельных! Ото всех. Даже от простуды.

— Абсурд! — высказался Грегори, закурив вместе с Гилбертом еще одну сигарету, когда Хьюго высказал им впечатления от выступления Санатора.

Они шли обратно по тесному переулку, и нависающий дом уже не касался таким жутким, хотя уже стемнело, и во мраке улочки не было видно ничего, кроме ярко светящей луны и двух мерцающих огоньков — сигарет Гила и Грега.

— Не правда! — резко ответил Хьюго. — Ты что его не слушал? У него есть проект, он планирует заняться этим. Санатору нужны последователи. Он нуждается в тех, кто будет поддерживать его и помогать ему. Это не абсурд, Механик! Большим трудом этого можно добиться. Нужно только захотеть!

— Если бы только люди могли захотеть, Ветер, — лениво протянул Гил. Он шел рядом с братом, положив руку тому на плечо. Кристофер старался не вмешиваться в их беседу и просто наблюдал, неопределенно улыбаясь. Так же умела улыбаться и Дельта.

— Почему ты так разочарован в людях? — спросил Хьюго.

— Я в них не разочарован, — Гилберт выпустил тонкой струйкой дым, на что брат ему тихонько прошептал: «Позер». — Просто, друг мой, я вижу людей насквозь. И не могу избавиться от чувства отвращения к человечеству.

— Тебе надо меньше ходить по таким клубам, тогда и начнешь снова верить, — пробормотал Хьюго насупившись.

— Если бы я не ходил по таким клубам, — заметил Гилберт. — То вы бы, мистер Нортон, никогда бы и не услышали об идеях этого Санатора, — он резко остановился, приложил ладонь к щеке и раскрыл рот, будто что-то осознал. — Точно! Вот я идиот! Нет, не надо было вас туда вести, — забормотал он. — Наслушаетесь всяких идиотов.

— Вот-вот, — поучительно кивнул Кристофер.

И они рассмеялись. Приближалось Рождество, отчего хотелось веселить еще больше. Мешали Хьюго только мысли об услышанном в клубе.

* * *

Последний клиент затворил дверь кондитерской Логана, и хозяин лично повесил снаружи табличку «Закрыто». Давно с кухни ушли повара, забрав не проданные сладости домой, чтобы угостить родных. Остались в доме только Логаны. Отец, как глава семьи, занимался елкой, которая пролежала весь день в кладовке, потому что ни у кого не нашлось за весь день ни одной свободной минутки. Ребекка с матерью пробежались по дому и погасили все газовые рожки, зажигая свечки.

Маленькие теплые огонечки восковых огарков старых свечек горели теплее новых. Новые, большие свечки Ребекка расставила у окон. Теперь каждый случайный прохожий, заглядывая в их окна, встречал бы добрый желтый свет, согревающий до глубины души. Большего труда стоило держать Рика вдали от свечек. Любопытного мальчишку так и тянуло сунуть пальчик в теплое пламя.

— Обожжёшься. Будет больно, — тоном заботливой матушки говорила ему Ребекка и снова снимала с подоконника, оттаскивая на ковер в центр торгового зала, где теперь стояла елка, увитая мишурой и увенчанная красной звездой. Шары они просто не успевали вешать. Часы показывали половину двенадцатого.

В Рождество они не спали до самого утра. Это было для них ночью, когда можно было спокойно посидеть в кругу семьи и съесть что-нибудь сладкое прямо с витрины под веселый смех членов семьи. В этот раз всех веселил Рик. Он не мог усидеть на месте. То гонялся за своей мышкой вокруг елки, то снова лез к огонькам. Дергал маму и сестру за волосы, хотел нарисовать что-то на отцовской блестящей лысине, за что отец с добродушным смехом усадил его себе на плечи и стал катать по комнате.

— Я тоже так хочу! — Ребекка улеглась под елкой. В Рождественскую ночь она могла позволить себе распустить длинные волосы, и они темной пеленой разметались вокруг нее.

— Ну, тебя я уже не подниму, — мистер Логан опустил сына рядом с дочерью, и тот крепко обнял ее.

Родители устроились в кресле, глядя на возящихся под елкой детей. Вот этих моментов семейного счастья им всем не хватало целый год. Когда звонко хохочут Бекки и Рик, щекоча друг друга, когда мистер Логан обнимает жену, когда миссис Логан кладет голову на плечо мужу, когда на окнах горят теплые свечки, а в комнате царит полумрак. По улицам неспешно шагало Рождество, принося в каждый дом капельку веселья. И в дом Логанов всегда попадала самая большая капелька, потому что ничем другим не объяснишь счастливую улыбку Ребекки, которая, запутавшись в своих волосах, смотрела на обнявшихся родителей.

Видеть отца и мать отдыхающими было ей непривычно. Ребекка всегда пыталась представить себя на их месте, как она с мужем сидит в обнимку в старом кресле, дети играют под елкой, и на подоконниках горят свечки. У нее никогда не получалось. Она не видела себя взрослой. Ребекке казалось, что детство будет длиться вечно и она никогда не уйдет из родительского дома. Потому что это очень тяжело — оставлять мать и отца на несколько месяцев, уезжая в Академию. А каково же оставлять их на всю жизнь? Даже представлять не хочется.

— Давайте съедим торт! — она неожиданно села и посмотрела на родителей, готовая после одного их кивка подорваться с места за тортом, которых на витрине осталось всего два. Выбор матери пал на вишневый со сливками, и Ребекка бросилась резать его.

Она выглядела по-домашнему тепло. Это не удавалось ей даже в общежитии в Академии, когда она отбирала у Гила и Хью футболки и расхаживала в них. Дома она натянула старый отцовский свитер, утонув в нем, закатал рукава, надела узкие штаны и позволила волосам отправиться в свободный полет. Волосы были ее главной гордостью: длиной ниже коленей, темные и густые. Ребекка часто в них путалась по утрам, если с вечера не заплела их в косу. Коса была ужасно тяжелой, но избавляться от нее Ребекка не собиралась, сколько бы неудобств она не доставляла. Что такое девочка с короткими волосами? Ерунда какая-то. А так, пусть даже ты играешь в футбол и водишься только с мальчишками, никто ничего тебе не может предъявить, когда есть такие волосы.

Разложив куски торта на тарелки, Ребекка торжественно преподнесла их родителям и споткнулась о свои волосы. Упала и засмеялась вместе с братом, который устроился у матери на коленях, чтобы его угостили тортом. В отличии от Ребекки, мальчик обожал сладкое. Но Рождество все любили сладкое. Особенно если это торт с вишней и сливками. Очень сложно достать вишню зимой. Оттого торт и такой вкусный. Оттого Ребекка наслаждалась им сполна, не боясь испачкаться, ела руками, снимала кусочки с волос, замарала нос и облизывала пальцы. Дома можно. Здесь все свои. Даже мама не ругалась на нее. Не так часто дочь бывает дома, чтобы тратить время на скандалы, ведь она так смешно морщит носик, испачканный в розовых сливках.

— Папа, — невнятно проговорила Ребекка с набитым ртом. — Я по твоим глазам вижу — у тебя есть рождественский тост. Скажи его нам!

— А пить мы что будем?

— Ну, конечно, торт! — Ребекка снова засмеялась. Ее охватила какая-то беспричинная радость. Хотелось веселиться, хохотать, обнимать всех и шутить. В ней еще не умер маленький ребенок, которого она ревниво оберегала. И благодаря этому ребенку, она была главным солнышком их семьи. Непоседливая, деятельная, она всегда заражала своим настроением родителей, отличавшихся неспешностью и спокойствием.

— Ну нет, так не пойдет, — мистер Логан поднялся с дивана. — Я тут припас бутылочку для праздника. Кажется, праздник настал.

Он достал из шкафа бутылку вина и три бокала.

— А третий кому, родной? — спросила миссис Логан.

— Не думаю, что случится нечто страшное, если Ребекка выпьет глоток, — мистер Логан разлил вино по бокалам, плеснув в один, действительно, на один глоток. Миссис Логан только с улыбкой покачала головой.

Ребекка в шоке уставилась на отца. Иногда ей не удавалось его понять: то он говорит, что не позволит дочери и капли алкоголя в рот взять, то сам ей наливает. Спорить она не собиралась — мальчишки потом засмеют, но и понять не могла.

С улицы послышался треск, как будто лопалось множество пузырьков. Кто-то запускал фейерверк. Мистер Логан быстро раздал всем бокалы.

— Идете смотреть? — спросил он.

— Конечно! — завопили дети в один голос и бросились к окну. Ребекка задула свечку и усадила брата на холодный подоконник.

На противоположной стороне улицы замелькали рыжие искры, и в воздух взлетел фейерверк, взорвавшись красным фонтаном. За ним вылетел зеленый, потом синий, желтый. Цветные искорки рассыпались по небу и угасли, оставляя после себя едва заметный дым. Молодая пара во дворе домика, откуда запустили фейерверк, держала в руках зажженные бенгальские огни. Бенгальский огонь — это пламя, которое приручили и выдрессировали, которое создано, чтобы радовать и вызывать счастливые улыбки. Для этого не обязательно держать его в руках, просто смотришь — и уже улыбаешься.

— Я тоже такие салютики маленькие хочу! — воскликнул Рик, жадно прижавшись к окну, чтобы рассмотреть получше.

— Эти салютики называются бенгальский огонь, — миссис Логан ласково потрепала сына по волосам. — Где же обещанный рождественский тост? — она посмотрела на мужа.

— Да, папа, где же? — Ребекка поцеловала его в щеку. — Мы все ждем, чего ты нам пожелаешь.

— Тебе, милая, — он полевал дочку в нос. — Я пожелаю быть тем, кем ты хочешь. У тебя есть возможность делать это, вот и возьмись за дело. А не возьмешься, заставим тебя работать в кондитерской, — они с Ребеккой встретились взглядами. Это отец ей сейчас припомнил летнюю ссору, когда Ребекка заявила, что не хочет работать в кондитерской, а станет спортсменкой или военным. Отец ответил, что не позволит ей оставить семейное дело. Очень долго они старались не вспоминать этот эпизод. А теперь отец ясно дал ей понять, что он простил ее, понял. И он ее отпускает.

— Спасибо, папочка!

— Сыну, — он посмотрел на мальчика, любовавшегося на гремящие за окном фейерверки, — желаю достойно продолжать наше дело. Он наш наследник. И скоро поймет это.

Рик довольно захлопал в ладоши, когда кто-то взорвал хлопушку. По улице полетели обрывки конфетти. Если мальчику что и предстоит понять, то не сейчас, сейчас фейерверки, бенгальские огни, конфетти ему куда важнее, чем семейное дело. Мистер Логан улыбнулся глядя на него. Когда-то он так же смотрел на дочь, думая, что сына у него никогда не будет.

— А нам я желаю, — он приобнял жену за плечи. — Нам желаю знать, что с детьми нашими все в порядке. Ведь это самое дорогое, что у нас есть.

Миссис Логан кивнула. Она и мистер Логан учили Ребекку с самого детства, что семья — это главная ценность в жизни. Ее надо беречь. И Ребекка это запомнила и приняла. А теперь объясняла это Рику. Она поглядела на родителей и провозгласила:

— Ура!

Перевалило за полночь. Перестали греметь фейерверки на улице. На окнах догорели свечки, и Ребекка заметила, как мать с сожалением на них посмотрела — видимо, свечи дорожали, а дома осталось их не так много. Теперь комнату освещал только газовый рожок над диваном и отбрасывал тень прямо на задремавшего мистера Логана. Под елкой, на коленях у сестры, задремал Рик. Миссис Логан, улыбнувшись беспомощному взгляду дочери, накрыла мальчика пледом и вернулась на диван, чтобы подставить свое худенькое плечо под голову мужа. Женская половина семьи бодрствовала.

Изредка они тихим шепотом обменивались парой предложений. Планировали, что надо будет приготовить, потому что повара не составили послепраздничное меню, спеша домой. Да и было это не так важно — вряд ли кто-то заявится рождественским утром в кондитерскую, чтобы купить пирожных. Рождественским утром люди обычно проводят время с семьей, с любимыми. Спят до обеда. Ходят гулять. Наслаждаются отдыхом.

Ребекка вертела в руках мышонка. Мордочка была потертая — Грег точно взял ее от какой-то старой игрушки. И лапки тоже. Да вообще весь корпус. А механизм собрал сам. Ребекка никогда не видела, как он это делает, но, по рассказам Гилберта, можно было представить, что он просто мастер. Настоящий Механик. Для нее все эти шестеренки, шурупчики, проволоки, трение, сила были темным лесом. И поэтому она считала Грега просто волшебником. Надо же — из кучи бесполезных деталей собрать игрушку!

— Боюсь представить, сколько денег ты потратила на этого мышонка, — тихонько покачала головой миссис Логан. — У тебя стипендия-то хоть осталось?

— Я не тратила денег на него…

— Ты что, украла его? — мать напряглась и разволновалась.

— Да нет, мама, — со смешком ответила Ребекка. — Его собрал мой друг Грегори. Он мастер в таких делах.

— Это тот мальчик, с которым ты нас все никак не познакомишь? — миссис Логан успокоилась. Не очень-то, наверное верила, что ее дочь может что-то украсть.

— Да. Я проболталась ему, что Рик хочет механическую игрушку, а он взял и сделал! Представляешь? — она прикрыла рот рукой, испугавшись, что разбудила брата. Но тот только перевернулся на спину и во сне потер глаза. — Взял и сделал! Я его и не просила. Просто сказала. Он просто чудо. Гил называет его Механиком. Он постоянно сидит в мастерской, общается с преподавателем физики и может починить все, что угодно.

Мать улыбнулась, глядя в полные восторга глаза дочери.

— Ты не влюбилась, милая? — с проницательным взглядом спросила она.

— В Механика? — глаза Ребекки распахнулись в удивлении. — Нет, ты серьезно? Я влюбилась в Грега? Он классный! Просто чудесный! Друг, мамочка, он мой друг.

— Точно? — мать лукаво щурилась, пытаясь поймать на лице дочери хоть каплю смущения. Но, похоже, миссис Логан все-таки ошибалась в своих догадках.

— Точно, мам. Мальчишки мои друзья. И Хью, и Гил, и Грег. Такие дурачки иногда, — она хихикнула, вспомнив, как эти дурачки пытались незаметно наклеить зеркальца на туфли Харриет Гарланд. — И смешные-смешные, — она припомнила лицо Харриет, когда та увидела, что мальчики сделали, и едва сдержалась, чтобы не расхохотаться в голос.

— Все мальчишки в детстве смешные, — миссис Логан тоже весело улыбалась, а в глазах у нее было такое выражение, будто она затосковала по давним временам. — А твой папа какой смешной был! Я, когда его встретила, подумала, никогда не полюблю такого клоуна. А потом оглянуться не успела, как в платье подвенечном с ним у алтаря стою.

— А как вы познакомились? — поинтересовалась Ребекка. Почему-то родители никогда не рассказывали ей, как они познакомились. Никогда. Да и она не спрашивала. Раньше ее это не интересовало: счастливы и счастливы, что еще надо.

— Во дворе, — миссис Логан подняла глаза к потолку, вспоминая. — Дворик здесь недалеко был такой старенький. Качели были сделаны из деревяшки, и постоянно деревяшка отваливалась или ломалась. Ее всю чинили-перечинили. Никто на этих качелях не качался. А я любила качели, но других рядом не было. Родители не разрешали мне убегать далеко. Мне было двенадцать лет, я могла в любой момент понадобиться маме на кухне. И однажды я гуляла. Как ты поняла, каталась на своих любимых качелях. Раньше мне везло — деревяшка ломалась не подо мной. В этот раз не повезло — я сильно раскачалась и упала. Разбила коленки, порвала платье, замарала и поцарапала ладони, — мать улыбнулась своим воспоминаниям. — Было так больно. Я до этого никогда ничего себе не разбивала. Даже не подумала, что надо побежать и промыть. Села и заплакала от боли. Коленки горели ужасно. И тут ко мне мальчишка подошел, — она улыбнулась шире. — Ох, до чего смешной мальчишка! Круглый, как шарик, темноволосый. А пахло от него — это я лучше всего помню — медом. Как будто только что с пасеки пришел. Он меня домой отвел. И на прощание руку подал, как другу. Уже тогда ладонь у отца твоего большая была и мягкая. По одной руке я тогда и поняла, что он человек добрый. Так и познакомились.

— Так здорово! — сказала Ребекка. У нее иногда разыгрывалось воображение, как сейчас, и она могла в красках представить, что угодно. — А он тогда в кондитерской работал?

— Да, работал в кондитерской и в школу ходил. В ту, что на соседней улице раньше была. Старенькая такая школа, ее теперь снесли, — миссис Логан говорила не спеша. И голос у нее звучал как-то отрешенно, словно она рассказывала сама себе, а не на вопросы дочери отвечала. — Мама всегда с такой тоской проходила мимо кондитерской, денег у нас было мало, поэтому купить мы там ничего не могли. А когда мы с твоим отцом подружились, он стал угощать меня пирожными. Я долго скрывала это от мамы. Но однажды он притащил целый торт. Только представь, милая, — мать подняла глаза к потолку, мечтательно предаваясь воспоминаниям, — целый торт. И угостил им всю мою семью. Мама пришла в восторг от него!

— От торта? — недоуменно переспросила Ребекка.

— И от торта тоже, — с улыбкой согласилась миссис Логан.

— Как это мило, — протянула Ребекка и сама удивилась своим словам. Так обычно выражаются девчонки с Воздуха, когда обсуждают какой-нибудь поступок героя книги. «Он взял ее за руку». И все Ласточки сразу: «Как это мило!» Хотя ничего милого в этом нет. Другое дело — угостить тортом мать девушки. Это мило. Но разве девчонки с Воздуха поняли бы это? Поэтому Ребекка с ними и общалась мало.

Миссис Логан поцеловала мужа в блестящую лысину, обняла его и устроилась поудобнее. Явно собиралась задремать до утра, посмотреть сны про их с мистером Логаном свадьбу. Ребекка не стала мешать родным — осторожно убрала голову брата со своих коленей, подоткнула ему плед, чтобы было не холодно. Встала и пошла на кухню.

В большой кухне без множества поваров было пусто и немного страшно. Ничего не шумело, не кипело, не слышались разговоры, не звякали ложки, не хлопали дверцы шкафов, не шуршала бумага. Невообразимая тишина. Ребекка даже оробела, остановившись на пару секунд на пороге. В большом шкафу — от пола до потолка — хранились сладости. В обычные дни ей и дела до них — не любит она все эти конфетки, зефирки, мармеладки и другую сладкую ерунду. Но сейчас ей как никогда не хотелось трубочек из молочного шоколада с кремом и вафель с темным шоколадом. Она любила шоколад. Единственная сладость, которая не надоедала Ребекке.

С трубочками и вафлями на огромной тарелке Ребекка устроилась под дверью. Дверь была частично стеклянная, поэтому можно было сидеть на полу, есть и смотреть, что происходит на улице. Конечно, на заднем дворе мало интересного обычного происходит. Обычно там стоят мусорные баки, там выгуливают собак, развешивают белье, ругаются, дерутся. Но это днем. Ночью там просто тихо. Ни души. И мусорных баков в темноте не видно.

Самое время предаться своим мыслям. А в голове у Ребекки были только планы на дальнейшие каникулы. А еще ей было очень интересно, как мальчишки провели весь день без нее. У Грегори ведь был день рождения, а она и поздравить его толком не успела. Обняла, поздравления протараторила и убежала, как только Том ее позвал. Подарок вручали уже Гил и Хью. Подарок они купили один от троих — так они всегда делали. Складывались и покупали. Самая большая доля всегда принадлежала Гилберту, остальные уже перестали этого стесняться. Упаковкой занималась всегда Ребекка. Как единственная девочка в компании. Гил за это прозвал ее Матушкой Бек. Он всем любил давать прозвища. Матушка Бек, Механик, Ветер. Друзей он обычно именовал именно так.

Раздался стук в дверь. От неожиданности Ребекка чуть не выронила тарелку с вафлями. Стеклянной части двери она увидела мальчишеское лицо. Люк посреди ночи решил заглянуть к ней в гости. До поступления в Академию они всегда так делали на Рождество. Договаривались на определенное время. Ребекка убегала на кухню чуть раньше, ела сладости, а потом открывала Люку двери после условного стука. Условный стук был нужен просто, чтобы не скучно было, ведь двери стеклянные и прекрасно было видно, пришел именно он. В этот раз она не уславливались встретиться, но Люк все равно пришел.

Ребекка приоткрыла дверь, и он проскочил в кухню, отряхиваясь.

— Фух, там такой снег повалил. Я думал, в снеговика превращусь, — он стащил куртку, бросил ее на пол и уселся рядом с Ребеккой. — Ты чего сегодня гулять не вышла?

— У кассы стояла, — ответила девочка. — Бери вафлю. Столько народу собралось, пришлось открыть вторую кассу. Стояли там с мамой до последнего клиента. А потом уже и елку ставить надо было.

— Ясно, — вздохнул Люк.

Вафли вкусно хрустели. Ребекка остановиться не могла, отправляя в рот одну за другой. И думала. Ей вдруг вздумалось вспомнить, как они с Люком раньше праздновали Рождество. Вроде все так же — под дверью, со сладостями, за спиной ночь, рядом друг. И все не так, как раньше. Раньше они тоже молчали, но молчание было одно на двоих. Погружаясь в свои мысли, они могли переглянуться, улыбнуться и подавиться смешком. Одновременно. Теперь переглядываться было не о чем. И Люк выглядел по-другому. В детстве он был нескладным мальчишкой с острыми локтями и коленками. А теперь вытянулся и стал с Ребеккой одного роста, даже на полдюйма выше. И смотрел вроде так же задорно, но с проблесками ума во взгляде. Хотя, Господи, ну какой у него ум?! Он же все летние каникулы каникулы пробегал в школу, чтобы отработать всю свою неуспеваемость по пяти предметам! Они из-за этого последний раз виделись в июле. И за несколько месяцев с ним и случились странные перемены.

— Как дела в Академии? — спросил он. Вопрос прозвучал напряженно. Как будто Люк не знал, о чем поговорить. А раньше таких проблем не возникало. Можно было говорить обо всем.

— Нормально, — Ребекка откусила вафлю, старясь держаться непринужденнее, чтобы Люк чувствовал себя спокойнее. — А ты как учишься? Как оценки?

Ребекка всегда беспокоилась за его оценки. Еще с того времени, когда они учились в одной школе. До поступления в Академию. Учился Люк ужасно. Не его это дело — учеба. Вот обувь чинить он умел. И всегда говорил, что если его выгонят из школы, он будет работать в отцовской мастерской. В детстве Ребекка всегда отвечала ему, что тогда тоже уйдет из школы работать в кондитерской.

— Как обычно, — вздохнул Люк. — Математика. Я вроде дотянул до четверки все остальное. Математика никак не поддается. Еще училка. Ты ее не знаешь, новая. Ничему не учит, не объясняет. Мы только решаем. А как решать, если я не знаю?

— Может, стоит попробовать выучить самому? — Ребекка привыкла к такому вопросу. В Академии он не считался дикостью. Если кто-то жалуется на учителя, ему предлагают выучить самостоятельно. И ведь учат все. Для них не в учителе проблема. Тот, кто хочет знать, узнает. В городских школах дети не стремились к знаниям. Об этом Ребекка постоянно забывала.

— Да зачем? — недоуменно ответил Люк. Ребекка одернула себя. Действительно. Ему-то зачем. Выгонят — будет сапожником. Это если ее выгонят из Академии, стыдно будет работать в кондитерской, храня воспоминания об Академии. Она ничего не ответила.

— Ты завтра что делаешь? — неожиданно спросил Люк после долгого молчания. Он повернулся так, чтобы заглянуть Ребекке в лицо. Она замерла, не донеся вафлю до рта. Помедлила, опустила руку, захлопнула рот.

— К Гилу поеду, — ответила она. Люк хорошо знал, кто такой Гил. Даже видел его. Не один раз. И не очень хорошо к нему относился. Чем-то раздражал его этот наглый, бесцеремонный парень с самоуверенной ухмылкой и угрожающим взглядом. — А ты что-то хотел?

— Думал, ты захочешь погулять со мной в парке, — ответил Люк. Он все еще смотрел ей в глаза. Серьезно смотрел. Раньше Ребекка не видела Люка серьезным. Он всегда улыбался. — Помнишь, там есть место, где качели зимой не скрипят? Ты любила там качаться.

— Помню, — на лице Ребекки безо всякой причины вдруг расползлась дурацкая улыбка. Люк даже подумал, что она сейчас согласиться. Но она похлопала его по плечу, откусила вафлю и сказала: — Я все еще люблю там качаться. Но завтра Гил, Хью и Грег заедут за мной. Я им обещала. Ты же не обидишься? — она, прищурившись, хитро заглянула ему в глаза. — Не обидишься же? Ну, Люк, не обидишься?

Она повторяла это, пока он не пробормотал: «Не обижусь. Не обижусь». Звучало это несколько печально и было немного похоже на «Отстань!»

— Я пойду, — он вдруг встал. — Спать хочется.

— Пока, — она виновато улыбнулась. Попрощались они, пожав руки. Ладонь у Люка была мозолистая, грубая, узкая. Не такая, какой описала мама ладонь отца. Ребекка сама не знала, почему об этом вдруг подумала.

Она доела вафли, посидела еще немного, глядя в ночь. Наконец, ей захотелось спать. Она прошлась по дому, погасила свечи, накрыла родителей одеялом, хотя они спали сидя. Поцеловала спящего брата в щеку, а сама отправилась спать в свою комнату. После этого она еще долго не будет спать в своей кровати.

Кровать была холодная, пахла сыростью. Но белье на ней было свежее — мать ждала, что дочка приедет — и подушка заботливо взбита. В такой кровати могут сниться только хорошие сны. Только такая родная кровать, в родной комнате умеет будто бы звать к себе. Приглашать, притягивать. Ребекка, раздевшись до белья, поскорее забралась под теплое одеяло и легла.

Она заснула почти сразу. Только перед сном ей пришла в голову мысль, что Люк, кажется, звал ее на свидание. А она ему отказала. Она нахмурилась, подумав, что надо бы извиниться и уснула.