По-волчьи жить (гет)

Сперва лишь смутное чувство

Постепенно превращалось в надежду,

Затем в робкую мысль,

Затем в робкое слово,

И это слово нарастало и нарастало,

Пока не переросло в победный клич:

Ты вернешься,

Услышав мой зов!

Нет нужды говорить «Прощай».

The Call, Regina Spektor

Глава 1

Вернувшись домой и дождавшись, пока все улягутся спать, я первым делом достала из тумбочки тонкую книгу с рассказом Хемингуэя, которую обнаружила в сумке Бласа. Я чувствовала, что старик Хосе упомянул о ней неспроста, что-то в ней было, в этой книжке, что-то, что могло помочь мне выйти на опекуна. Я перетрясла буклет в поисках записки, пролистала страницы, надеясь найти какие-то надписи на полях, однако мои усилия не увенчались успехом. Я понятия не имела, что именно следует искать, и зачем Хосе так настойчиво отсылал меня к книге, если он имел прекрасную возможность рассказать обо всем сам. Но старик Хосе — известный чудак, а других зацепок у меня не было, так что я принялась жадно вчитываться в строки, надеясь разгадать тайный смысл, который мог заключаться в них.

«Сантьяго, — сказал ему мальчик, когда они вдвоем поднимались по дороге от берега, где стояла на причале лодка, — теперь я опять могу пойти с тобой в море. Мы уже заработали немного денег».

Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил.

— Нет, — сказал старик, — ты попал на счастливую лодку. Оставайся на ней».

Я снова внимательно перечитала первые строки и вздохнула. Похоже, я переоценила свои силы и степень своей решимости. Судя по всему, мне предстояло не самое увлекательное чтиво. Меня тут же жутко потянуло в сон, и я сладко зевнула.

«А помнишь, один раз ты ходил в море целых восемьдесят семь дней и ничего не поймал, а потом мы три недели кряду каждый день привозили по большой рыбе.

— Помню, — сказал старик. — Я знаю, ты ушел от меня не потому, что не верил».

Чуть подумав, я нащупала на тумбочке карандаш и подчеркнула эту строчку. Не потому что Хосе мог придавать ей значение, но потому что она имела особый смысл для меня.

«Меня заставил отец, а я еще мальчик и должен слушаться.

— Знаю, — сказал старик. — Как же иначе.

— Он-то не очень верит.

— Да, — сказал старик. — А вот мы верим. Правда?».

Я проснулась только утром, когда Марисса сдернула с меня одеяло и силой заставила подняться на кровати.

— Простите, синьорита Спящая красавица, — безапелляционно покачала головой Марисса в ответ на мое недовольство, — сегодня понедельник, ты не забыла? Лаура и Луна уже давно завтракают.

Я забыла. Сообразив что к чему, принялась судорожно искать книгу под одеялом и, наконец, с облегчением обнаружила ее на тумбочке.

— Упала на пол, пока ты спала, — пояснила Марисса. — С чего это тебя на Хемингуэя потянуло?

Я смерила ее оценивающим взглядом.

— Сядь, — я потянула ее за руку, и Мариссе пришлось плюхнуться ко мне на кровать.

— У нас мало времени, скоро… — попыталась призвать меня к порядку Марисса, но я перебила ее:

— Я видела Хосе.

— Что? — опешила Марисса. — Когда?

— Вчера вечером, — коротко отозвалась я. — Я встретила его в парке.

— Но почему ты не сказала? — растерянно пробормотала Марисса.

Я не стала отвечать, потому что это и так понятно. Неужели я стала бы лезть к ней со своими проблемами в день ее рождения?

— И куда он провалился? Он объяснил, почему исчез? — вскинулась Марисса.

— Его увезла внучка. Внезапно. Он сказал, что знал Бласа, — коротко прибавила я и внимательно посмотрела на нее. — Он знал Бласа, — повторила я по слогам.

— Что? — округлились глаза у Мариссы. — Хосе? Откуда?

— Он устроился к Колуччи по его просьбе. Это Блас попросил его, — с трудом выдавила я.

— Блас попросил?!

— Хосе — старинный друг его отца. Перед смертью Блас разыскал его и попросил за мной присматривать. Понимаешь, Марисса? Блас меня не бросил! Ему просто нужно было уехать на время, но он не собирался меня бросать!

Марисса в задумчивости пожевывала губу.

— Но этого не может быть, — пробормотала она. — Хосе не может быть твоим новым опекуном. Он слишком стар, чтобы управлять компанией. Да и простоват для этого…

— Мой опекун — не Хосе, — покачала я головой. — Я тоже так подумала, но Хосе только рассмеялся. Кто мой новый опекун, он так и не признался. Он вообще говорил неохотно, все время оглядывался, как будто боялся слежки. Я думаю, мой новый опекун угрожает ему…

Марисса фыркнула.

— Ой, не начинай, Марисса, — отмахнулась я. — Суть в том, что он так ничего мне и не объяснил толком, как всегда только своими прибаутками накормил. Зато… — я потрясла книжицей в руке, — сказал, что здесь я найду ответы на все свои вопросы.

Марисса в недоумении уставилась на книгу.

— Хемингуэй знает, кто твой новый опекун? — ляпнула она.

— Марисса! — я взглянула на нее с осуждением.

— Прости, — Марисса подняла руки в знак поражения.

— Мы договорились, что будем переписываться, — продолжала я.

— Хосе дал тебе свой новый адрес? — оживилась Марисса.

— Не совсем, — смутилась я. — Мы договорились, что я буду писать на адрес главного почтового отделения до востребования.

Марисса на пару мгновений потеряла дар речи.

— Да, я знаю, что это странно, — продолжала я. — Но это же старик Хосе. Я всегда знала, что он немного ненормальный. Поэтому мы с ним и подружились — все мои друзья ненормальные, — я лукаво покосилась на нее.

Марисса ответила мне шутливым толчком в бок.

— Ты как-то даже ожила, — с облегчением заметила она.

Я радостно кивнула и, подскочив с кровати, встала напротив зеркала, расчесывая волосы.

— Еще бы, Марисса! Блас попросил Хосе обо мне заботиться, ты можешь себе представить? Он думал обо мне перед смертью! Он умудряется заботиться обо мне даже сейчас, с того света!

Марисса кисло улыбнулась, но ничего не сказала по этому поводу.

— Значит, теперь ты можешь помириться с опекуном, — осторожно заметила она.

Я порылась в тумбочке и, нащупав резинку, впервые за последние полгода убрала волосы от лица и собрала их в высокий хвост.

— Марисса, мы же договорились, — спокойно ответила я, наблюдая за своим отражением в зеркале. Лицо, не скрытое вечными занавесками из волос, выглядело непривычно открытым и уязвимым. На нем отражалось любое движение мысли.

— Ну а что? — возмутилась Марисса. — Раз его тебе оставил в наследство Блас!

— Тут не так все просто, — покачала головой я. — Говорю же, Хосе кого-то опасался. Не исключено, что из поместья Колуччи его заставила уехать не внучка, а мой новый опекун. Хосе и мой новый опекун явно по разные стороны баррикад.

Марисса устало вздохнула, но не стала развивать эту тему. Мы обе слишком хорошо знали теперь, чем грозят споры о моем новом опекуне.

— Ну и что ты собираешься делать? — безнадежно спросила Марисса.

— Знакомиться с классикой! — я потрясла книгой с рассказом у ее носа.

— Что ты собираешься там найти?

— Не знаю, — покачала головой я. — Буду внимательно читать и думать — что-нибудь да найду.

— В рассказе Хемингуэя? — снова переспросила Марисса бесцветным голосом.

— Марисса, я знаю, ты считаешь это ерундой… — начала я.

— Да нет, Лухи, я считаю, что ты свихнулась, — перебила меня Марисса. — Если тебя интересует, кто твой опекун, спроси Хосе. Причем тут Хемингуэй? Это же бред!

— Думаешь, я не спрашивала? — возмутилась я. — Он не стал отвечать! Велел прочесть эту книгу! Вот я и читаю!

Марисса покачала головой.

— Ладно, делай, что хочешь, — сдалась она. — Пиши главпочтамту, читай Хемингуэя. Главное, что ты наконец-то вернулась к жизни — мне этого достаточно.

— Да, Марисса, — я сверкнула глазами и довольно посмотрела на свое отражение в зеркале. — Кажется, Хосе действительно удалось вернуть меня к жизни.

* * *

В класс черным вихрем ворвалась Кармен.

— Все по местам, — бросила она вместо привычного высокопарного приветствия. Осторожно пробравшись к своему месту, она поставила сумку на стол и невзначай оперлась на стул, словно проверяя его на прочность. Затем отодвинула стул и попыталась незаметно заглянуть под него, чтобы убедиться, что это место никакой опасности не таит. С тех пор, как на одном из уроков у нее под столом ни с того ни с сего вспыхнула урна, она стала очень опасливой.

— Вы что-то потеряли? — заботливо осведомился Фран, подмигнув одному из братьев-близнецов.

Кармен смерила его тяжелым взглядом, и, не удостоив ответом, привычно выложила из сумки пакетик с резинками.

— Распущенные волосы должны быть убраны, — лаконично прокомментировала она свои действия.

Снова привычно у стола выстроилась вереница девушек — в основном, новеньких. Внезапно очередь дошла до… Хорхио.

— У тебя какие-то вопросы? — преувеличенно любезно осведомилась Кармен.

— Да нет, я за резиночкой, — простодушно пожал плечами Хорхио. — У меня ведь тоже волосы распущены, — и он картинно взмахнул своими рыжими, в самом деле отросшими почти до самых плеч волосами.

По классу пронеслись сдавленные смешки. Даже я не удержалась от улыбки, наблюдая эту картину, больше напоминавшую рекламу шампуня.

— Сейчас же к доске, Хорхио Уэсли! — рявкнула она.

С места поднялся еще один долговязый близнец и обреченно поплелся к доске.

— Что вы себе позволяете? — холодно обратилась она ко второму брату.

— Ну вы же сами меня к доске вызвали! — возмутился второй близнец.

Класс сполз под парты. Многие поняли, что вторым близнецом был Ал, и Кармен не ошиблась, однако она в этом не была уверена. Доведенная до кондиции, Кармен поставила у доски обоих и стала клещами вытягивать из них тему предыдущего урока. Если бы это был урок физики или математики, братьям пришлось бы туго, но на уроке литературы они могли вовсю использовать свой дар нести околесицу.

— Как говорил Франсуа Рабле, искусство должно быть абсурдным, — вдохновенно вещал Ал. — В лирике эль Баруда мы находим подтверждение словам известного писателя.

— Лирический герой эль Баруда, — продолжал Хорхио, — ищет смысл жизни и не находит его, как и многие его предшественники.

— Эль Баруда писал любовную лирику, — кровожадно зыркнула на него Кармен.

— Хотите сказать, он не искал смысл жизни? — возмутился Хорхио.

Кармен не нашлась что ответить. Вместо этого она посадила Хорхио на место, а Ала заставила записать на доске тему — с тех пор как мальчишки на одном из уроков подменили маркеры для доски на корректоры, она заставляла записывать тему учеников. Позволив Алу сесть на место и влепив обоим близнецам по жирной двойке, она начала свое вялотекущее повествование, и уже через пару минут я ощутила острое желание вновь вернуться к Хемингуэю. Эта книга не давала покоя, мне казалось, еще немного, и я наткнусь на что-то очень важное. Если бы меня не сморил сон накануне, я бы непременно провела за чтением всю ночь, и теперь мне казалась невыносимой мысль, что я смогу заняться своим расследованием только после обеда. И я решила рискнуть. Медленно, не сводя напряженного взгляда с Кармен, я вытащила из портфеля тонкую книжицу и спрятала ее под тетрадью, оставив себе лишь краешек текста, и тут же поймала на себе скептический взгляд Мариссы.

— Я тебе мешаю? — буркнула я, не оборачиваясь.

Хмыкнув, Марисса отвернулась и сделала вид, что вся превратилась в слух.

Я читала, смакуя каждую строчку, не потому что мне нравилась книга, а потому что надеялась отыскать скрытый смысл в каждом слове. Ни одна из строчек, однако, не казалась мне посланием — это был нудный текст с кучей описаний, и в нем не было и намека на моего опекуна. Я, однако, продолжала читать, не теряя надежды найти что-то стоящее. Наконец, я увидела такое, отчего едва не подпрыгнула на стуле.

— Марисса, — ткнула я в бок подругу. — Смотри!

Марисса неохотно отвлеклась от рисования в тетради и вместе со мной склонилась над книгой. На желтоватом листе со слепыми печатными буквами явственно проступал карандаш — старик Хосе подчеркнул и пронумеровал нужные слова. Мне не нужно было искать тайные смыслы и готовые «ответы на вопросы». Старик Хосе оставил мне шифр. Мне оставалось только выписать подчеркнутые слова!

Марисса недоверчиво подалась вперед, и мы едва не стукнулись головами, когда откуда-то сверху послышался мерзкий пронзительный вопль Кармен.

— Линарес, что это у вас? — она грозно встала передо мной и, чуть склонившись, выдрала у меня из рук книгу.

— Эти бессовестные чванливые дети, — начала она обличительную речь, — считают себя вправе сидеть на уроке литературы и читать… — она сняла очки, чтобы разглядеть название книги, и, расширив глаза, растерянно выдохнула: — Хемингуэя!

По классу пронеслись смешки.

— Совсем стыд потеряла, Луханчик, — неодобрительно покачал головой Хорхио. — Читать Хемингуэя на уроке литературы!

— Молчать, — прервала его Кармен и, с достоинством прошествовав к учительскому столу, небрежно бросила книгу на стол. Я едва не вскочила, чтобы вернуть свое имущество силой, но Марисса вовремя удержала меня.

— Вы вернете мне книгу? — выдавила я, из последних сил сдерживаясь. Кармен резко обернулась.

— Ты думаешь, что сможешь сделать из меня посмешище? — сузила глаза она. — Ты ведь специально подстроила все. Никогда не поверю, что ты действительно увлекаешься Хемингуэем!

Я опешила.

— Но я и правда читала Хемингуэя.

— Зачем? Я вам этого не задавала! Может, это вам учитель физики велел прочитать? — ухмыльнулась она.

— Да нет же, мне просто стало интересно… — я похолодела при мысли, что слетевшая с катушек Кармен может так и не вернуть мне книгу. — Можно я возьму? Я больше не буду читать на уроке.

— Ну уж нет, тебе ее отдаст директор! — рявкнула Кармен. — Думали, можете бесконечно подтрунивать надо мной безнаказанно? Нет уж, теперь директор узнает обо всех ваших проделках! Никакого уважения к учителю!

— Профессор, вы не понимаете! — воскликнула я. — Мне очень нужна эта книга, именно эта книга! Отдайте мне ее, вы не имеете права забрать ее у меня!

Кармен смерила меня мстительным взглядом и, казалось, едва удержалась от какой-то колкости.

— Книгу вам вернет директор, синьорита, — повторила она, чеканя каждое слово. — Если сочтет нужным, — прибавила она и под бравурную трель звонка, с достоинством покинула класс.

* * *

— Нет, я не верю, не верю! — дралась я с воздухом, оставляя класс. — Ну как мне могло так не повезти!

— Да успокойся, — лениво отозвалась Марисса, — какие обвинения она может выдвинуть? Пожалуется, что нашла у тебя на столе Хемингуэя?

— Вот именно, что не пожалуется, — с досадой цокнула я. — Она просто не вернет мне книгу. Из вредности!

— Брось, Лухи, на что она ей сдалась? Но если она так поступит, мы на нее пожалуемся!

— Интересно, кому, — едко ответила я. — Она скажет, что отдавала мне книгу, и на этом все закончится. Нет, я так не могу! Марисса, ты должна помочь мне!

— Чем? — воззрилась на меня Марисса.

— Кармен сидит в учительской — это мой единственный шанс выкрасть книгу!

— Из учительской? — округлила глаза Марисса. — Лучше уж в буфете, во время ланча! Легче смешаться с толпой.

— Нет, — я упрямо мотнула головой. — До четвертой перемены она может успеть сделать с книгой все что угодно, я не могу так рисковать!

— Лухи, да что она с ней сделает? — удивилась Марисса. — Больно она ей нужна!

— Не важно! — решительно заявила я. — Для меня нет ничего важнее, чем разгадать этот шифр. Я чувствую, что мы в шаге от разгадки! Помоги мне выманить Кармен из учительской! Или я пойду — и отниму книгу силой.

— Какая похвальная тяга к классике, — хмыкнула Марисса и тряхнула головой. — Ладно, я помогу тебе. Только, пожалуйста, перестань паниковать. Ты меня пугаешь.

* * *

— Сомневаюсь, что она мне поверит, — ворчала Марисса. — Я в черном списке с тех пор как мы с Пабло стали встречаться.

— По тебе плачет драматический театр, — успокоила я ее. — Поверит даже Кармен.

— Во что ты меня впутываешь! — притворно вздохнула Марисса, но по азартному огоньку в глазах я видела, что она успела заскучать без подобных проделок. Во мне тоже шевельнулось давно забытое чувство авантюризма.

— Ладно, поехали, — выдохнула она и, решительно распахнув дверь приемной, вошла внутрь.

«Мичи, Мичи! Пабло и Маркос сцепились в коридоре! Помоги разнять их!».

Последовали шумные объяснения, затем дверь приемной снова широко распахнулась — и оттуда вылетели Кармен и Мичи. Следуя за Мариссой, они скрылись за поворотом, в то время как я, оглядевшись, незаметно скользнула в приемную.

В учительской, как я и думала, никого не оказалась, только сумка Кармен покоилась на одном из стульев. Не теряя времени, я быстро приблизилась к ней и, открыв пошире, заглянула внутрь в поисках книги. К счастью, рука тут же наткнулась на твердую поверхность, и, схватив книгу, я запихнула ее в джинсы, прикрыв сверху свитером. Убедившись, что положение сумки не изменилось, я резко обернулась, чтобы уйти, но это мне не удалось. В дверях, опираясь на косяк и многозначительно сложив руки на груди, стоял Дунофф.

— А теперь сразу в мой кабинет, синьорита Линарес, — угрожающе протянул Дунофф. — Сейчас же! — рявкнул он.

* * *

Меня торжественно отвели в кабинет директора и вызвали Кармен. Я молча наблюдала, как она с судорожным беспокойством осматривает свою сумку. Мичи, которой было приказано обыскать меня, не сказала о книге, спрятанной в джинсах, — то ли и впрямь не заметила, то ли решила не выдавать меня. Как бы то ни было, мое ликование скоро улетучилось: Кармен обнаружила пропажу. Книгу вырвали у меня из рук, едва не разодрав пополам.

В кабинет стала ломиться Марисса, однако ее не пустили. Наверно, Дунофф догадывался, что она соучастница, но решил разобраться с ней позже. Марисса в карман за словом не полезет, наверняка бы придумала, как нам выкрутиться. Дунофф это тоже знал.

Теперь, когда книгу нашли, тактика молчания становилась опасной. Дунофф запросто мог вернуть ее Кармен, и тогда я уж точно Хемингуэя не увижу. Я напомнила, что это моя книга, и Кармен вынуждена была подтвердить.

Дунофф подозрительно уставился на меня поверх очков.

— Вы полезли в чужую сумку за книгой?

Я не могла сказать правду. Если Дунофф узнает, что я хотела выкрасть именно книгу, то тут же доложит опекуну, а он не должен ни о чем догадаться. Неизвестно, как это отразится на Хосе.

— Нет, я полезла за кошельком, — невозмутимо ответила я.

Мичи сделала страшные глаза, но я не стала задерживать на ней взгляд. Разъяренную Кармен я тоже предпочла не замечать и смотрела прямо на Дуноффа, стараясь выглядеть как можно более убедительной. Пусть он думает, что это моя очередная бунтарская выходка. Это отвлечет внимание от книги — может, он даже вернет ее мне.

— Зачем вам кошелек синьоры Кармен? — в недоумении уставился на меня Дунофф. — Ваш опекун хорошо обеспечивает вас…

— Да это шутка такая, — бросила я, хотя меньше всего мне хотелось, чтобы Кармен думала, что я участвую во всеобщем заговоре. Не столько боялась ее гнева, сколько было жаль ее: на мой взгляд, ребята перегибали палку. Но сейчас эти розыгрыши могли сыграть мне на руку и отвлечь внимание от книги. Это главное.

— Это форменное безобразие! — возмутилась Кармен. — Я говорила вам, синьор Дунофф, эти дети терроризируют меня. Необходимо принять меры!

— Мы непременно примем меры, синьора, — успокаивающе замахал руками Дунофф, затем повернулся ко мне и состроил самую суровую физиономию:

— Вы понимаете, что подобные шутки грозят вам исключением из колледжа?

Я хмыкнула.

— Чувствую, вы хотите обсудить это с моим опекуном, — ответила и порывисто поднялась. — Я подожду вердикта в своей комнате, ладно?

Дунофф едва не задохнулся от такой наглости. Пожалуй, я перестаралась. Теперь он может назло не отдать мне книгу.

— Мне очень жаль, правда, — повернулась я к Кармен и состроила самую покаянную гримасу, на которую была способна. — Я проиграла спор, пришлось выполнять задание. Ребята бы мне потом проходу не дали, если бы я струсила.

Дунофф, кажется, не верил ни единому моему слову.

— А с кем именно вы поспорили, синьорита Линарес? — невинно поинтересовался он.

Я отрицательно покачала головой.

— Я не доносчица, — ответила я твердо. — Это не с моего курса, — поспешила прибавить.

— А вот этому я точно не верю, — не сводил с меня пристального взгляда Дунофф.

— Да мне все равно, верите вы или нет, — не выдержала я. — Свяжитесь с опекуном или отчислите меня. Мне все равно.

Я снова вопросительно уставилась на Дуноффа.

— Я могу идти?

Дунофф, похоже, понял, что больше от меня ничего не добьешься. Наверно, он решил выведать что-то у Мариссы, и мне нужно было срочно предупредить ее, чтобы наши версии совпадали. Меня тревожило, что ей придется отдуваться за мои выходки, но Дунофф едва ли мог доказать ее причастность. Если только она не решит подставиться, чтобы выручить меня. Мне нужно было срочно убедить ее не делать этого.

— Нет, уйти я вам не разрешаю, — решил Дунофф. — Посидите в приемной.

Это не совсем входило в мои планы, но я согласно кивнула. Наверняка мне удастся улизнуть из приемной. По крайней мере, это проще, чем улизнуть из кабинета директора.

Уже схватившись за ручку двери, я, словно что-то вспомнила и обернулась, невинно глядя на Кармен.

— А можно забрать книгу? — нарочито равнодушно поинтересовалась я.

Дунофф не сразу понял, о чем речь, но вскоре сообразил.

— Почему ваша книга оказалась у синьоры Кармен? — спросил он, оборачиваясь к ней.

— Линарес сочла допустимым читать на моем уроке, — все еще возмущенно отозвалась Кармен.

— Тогда я верну книгу позднее, Линарес, — принял решение Дунофф. — Пусть ваш опекун знает, чем вы занимаетесь в колледже, который он оплачивает.

* * *

«Понимаешь, если бы в краже обвинили Пилар, Дунофф бы уже всю школу на ноги поднял на поиски виновного. А я виновата по определению. У меня нет ангела-хранителя».

Однажды меня уже обвиняли в краже. Тогда у учительницы украли кошелек, и Блас нашел его у меня. Мне до сих пор кажется, что он действительно поверил, что это была я: Блас всегда был обо мне далеко не лучшего мнения. Но странная штука, в тот момент, когда я с такой горечью и уверенностью утверждала, что меня защитить некому, именно тот, кто меньше всех верил мне, все же вытаскивал меня, улаживал ситуацию с Дуноффом, несмотря ни на что, хотя в лицо только глумился и делал вид, что будет счастлив вышвырнуть меня из колледжа.

В итоге дело замяли. После этого была сотня подобных историй, и каждый раз я случайным образом в последний момент выходила сухой из воды. Потребовалось два года: я должна была пережить смерть Бласа и встретить Хосе прежде чем до меня, наконец, дошло, что так было не только в колледже — так было всю мою жизнь. Я почему-то всегда думала, что это моя заслуга, хотя с чего бы? Я не обладала особым умом, время показало, что и борец из меня так себе. Как я могла самостоятельно выкручиваться из всех неприятных историй, в которые мне доводилось попадать? Блас знал меня с детства: его отец почти сразу снова попал в тюрьму, а значит, вручить мою судьбу он мог только сыну, пятнадцатилетнему подростку. И пока я радовалась неожиданным подаркам судьбы, считала себя ловкой и неуязвимой, меня выручал именно Блас и никто другой. Это мысль стала для меня откровением, и мне становилось страшно, как долго я не понимала, что все это время ошибалась. У меня был ангел-хранитель, и даже теперь он как будто хранил меня откуда-то сверху.

К моему удивлению, новый опекун не предпринял никаких серьезных мер. Он не запретил мне выходить из колледжа, не позволил Дуноффу отстранить меня от занятий. Лишь велел в очередной раз напомнить мне, что ждет моих писем, и самостоятельно назначить мне исправительные работы. Поразмыслив, я поняла, что он продолжает изображать доброго благодетеля, который позволил мне пойти на день рождения Мариссы. Он ведь не знает, что я нашла их с Мариссой переписку, и теперь ненавижу его даже больше, чем прежде.

Впрочем, новая тактика моего опекуна волновала меня теперь меньше всего. Что действительно беспокоило: Дунофф будто и не собирался отдавать мне книгу. Возможно, он просто-напросто о ней забыл, но напомнить я не решалась, поэтому по истечении нескольких дней решила написать гневное письмо Хосе с требованием выложить мне всю правду без шифров. Я отправила письмо в тот же день, но на следующий необходимость в нем отпала. Дунофф отдал мне книгу, прежде чем мое письмо успело найти адресата. Я было собиралась написать Хосе еще одно, но затем передумала. Если старик решит прислушаться к моей просьбе и рассказать все, что знает, напрямую — тем лучше.

Тем не менее, писем не приходило. Я проводила все свое свободное время за книгой, хотя стала осторожнее и больше не пыталась изучать ее на уроке. Отметки старика были сделаны карандашом и едва заметны, так что мне приходилось читать все, чтобы не пропустить ни одной записи. Это занятие захватило меня полностью. Хосе подчеркивал слова, иногда несколько слов, и помечал их цифрами, но я выписывала предложения целиком и выделяла нужные слова текстовыделителем. Лишь спустя пару дней мне удалось дочитать книгу до конца и выписать все помеченные предложения. Мне оставалось только расположить выделенные слова по порядку:

«Ты родился, чтобы стать рыбаком, как рыба родилась, чтобы быть рыбой. (9) Святой Петр тоже был рыбаком, так же как и отец великого Ди Маджио».

«Рыба, — позвал он тихонько, — я с тобой не расстанусь, пока не умру. Да и она со мной, верно, не (13) расстанется, — подумал старик».

«Большинство людей бессердечно относятся к черепахам, ведь черепашье (5) сердце бьётся ещё долго после того, как животное (15) убьют и разрежут на куски».

«(2)Но ведь и у меня, — подумал старик, — такое же сердце, а мои (6) ноги и руки так похожи на их лапы».

«По тому, как усилилась боль, понял, что (3) он и в самом деле (4) не умер».

«Конечно, (14) они нападут на меня снова. Но что может сделать с ними (12) человек в темноте голыми руками?»

«Все его тело ломило и саднило, а ночной холод усиливал боль его ран и натруженных рук и ног».

«(16) Надеюсь, не нужно будет больше сражаться, — подумал он».

«Руки (7) заживают быстро, — подумал он. — Я пустил достаточно крови, чтобы не загрязнить (11) раны, а соленая вода их (10) залечит».

«Темная вода залива — лучший в мире (8) целитель».

«Я почему-то не люблю, когда меня будит кто-то другой. Как будто я хуже его».

«А мой будильник — старость. Отчего старики так рано просыпаются? Неужели (13) для того, чтобы продлить себе хотя бы этот день?»

«Не знаю. Знаю только, что (1) молодые спят долго и крепко».

«Это я помню, — сказал старик. — Я разбужу тебя вовремя».

* * *

— Марисса! — я с разбегу распахнула дверь и ворвалась в спальню.

— А-а-а! — подскочила на кровати Марисса и, увидев, что это всего лишь я, схватилась за сердце и сердито прошипела:

— Лухи, я чуть не окочурилась от страха!

— Извини! — отмахнулась я и плюхнулась на ее кровать с книгой, с которой не расставалась с тех пор, как Дунофф отдал мне ее.

— Где ты была? — недовольно поинтересовалась она.

— В библиотеке — там тихо, — пояснила я и многозначительно покосилась на кровать Лауры.

— Девчонки все равно уехали домой, — спокойно отозвалась Марисса. — Могла и здесь почитать.

Я мотнула головой и серьезно посмотрела на нее.

— Я уже все прочла, — произнесла я.

Марисса вопросительно уставилась на меня.

— Ты что-то выяснила?

— Вот, — я протянула ей смятую тетрадь, на которой среди зачеркнутых каракулей можно было различить складный текст:

— Молодые спят долго и крепко, — прочитала Марисса и недоуменно взглянула на меня. Я жестом приказала ей читать дальше. Марисса пожала плечами и продолжила: — но он не умер. Сердце бьётся, ноги и руки заживают быстро. Целитель Святой Петр залечит раны. Человек расстанется с тобой для того, чтобы продлить себе хотя бы этот день или они бессердечно нападут снова и убьют. Надеюсь, не нужно будет больше сражаться». Что это? — помахала Марисса тетрадью.

— Я выписала все подчеркнутые слова и расположила по порядку, — почти шепотом отозвалась я.

Марисса вскинула брови и снова углубилась в чтение.

— Ничего не понимаю! — фыркнула, наконец, она. — Кто «он», кто «они»? Старик Хосе окончательно свихнулся! Тут ни слова о твоем новом опекуне!

— Марисса, Хосе не свихнулся, — я задыхалась, отчего мой голос звучал прерывисто. — Это я идиотка! Старик передал мне эту книгу вместе с вещами Бласа! Он не мог оставить послание о новом опекуне, потому что я тогда даже не подозревала о его существовании.

Марисса кивнула, соглашаясь.

— Но тогда тем более бред! Может, слова надо расположить в каком-то другом порядке?

— Да нет, Марисса, он же пронумеровал слова, — простонала я. — Тут все ясно как белый день, но у меня голова идет кругом! Это абсурд, полный абсурд! Я не могу в это поверить, я боюсь верить…

— Да что с тобой, Лухи? — испуганно схватила меня за рукав Марисса. Меня трясло как от лихорадки. — Что ты там такое увидела? По мне, так это полная белиберда.

Я помолчала, собираясь с мыслями.

— Это сообщение не о новом опекуне, а о старом, Марисса, — судорожно вцепилась я в нее, заглядывая в глаза. — «Он» — это Блас, поняла? Хосе написал, что Блас на самом деле не умер. Но почему он так написал? — я растерянно смотрела ей в глаза, и руки у меня тряслись. — Почему он так написал, Марисса?

* * *

— Линарес до сих пор не написала ни строчки. Ты ведь не сказал ей, что это ты ее опекун, верно? — раздается нарочито равнодушный голос человека.

— Да, мой мальчик. Ты меня раскусил, — сокрушенно качает головой Хосе, хотя голос его совсем не звучит виновато. — Старый стал — нельзя мне такие вещи доверять. В нужный момент самый из головы-то и вылетело…

— Ты играешь с огнем, Хосе. Я не прощаю такие игры,— холодно отрезает человек.

Хосе смотрит на человека, чуть сощурившись.

— А, вон как ты заговорил, Рики… И что ты сделаешь?

— Думаешь, я не найду способ с тобой расправиться? — иронично интересуется человек.

— А что ты можешь, Рики? — пожимает плечами старик. — Убьешь меня? Да вот беда, мальчик мой: я готов к смерти — не боюсь ее. Какое удовольствие ты получишь от мести, если отнимешь то, что мне не дорого? А больше-то у меня ничего и не осталось, Рики, — только жизнь.

— У тебя остались близкие, — напоминает человек.

— Это верно, но я обезопасил их полвека тому назад, Рики, — подмигнул Хосе, — когда ушел из дома. Никто не знает, где они теперь, — даже я.

Человек кивает.

— Ты правильно поступил. Почему тогда мешаешь мне?

Старик хрипло смеется, затем резко смолкает на пару мгновений, задумчиво пожевывая губу.

— А кто сказал, что я поступил правильно?

* * *

Марисса удивлено смотрела на меня.

— Лухи, этого не может быть! Хосе не мог так жестоко пошутить.

Я кивнула.

— А вдруг он не шутит? — спросила, помедлив.

— Тогда он имеет в виду не Бласа, — легко согласилась Марисса. — Блас умер, мы точно это знаем.

— Точно? — задумчиво переспросила я.

Марисса покосилась на меня.

— Ты меня пугаешь, — призналась она.

Я покачала головой.

— Я сама себя пугаю, но давай на секунду представим… Чисто гипотетически, — успокоила я ее. — Представим, что Хосе пишет о Бласе, и это правда. По крайней мере, на тот момент, — мой голос снова дрогнул. В голове было мутно от учащенного пульса.

— Зачем, Лухи? — холодно спросила Марисса. — Не понимаю! Зачем себе это представлять, если ты сама видела его мертвым? Он что, притворился, что ли?

— Проблема в том, что я не видела его мертвым, Марисса, — задумчиво смотрела я на нее. — Его хоронили в закрытом гробу — сказали, что не хотят пугать нас.

Марисса вздохнула.

— Лухи, но ты же видела, в каком он был состоянии. Ты видела, как он умирал.

— Я видела пустую постель, — резко перебила я ее. — Миранде позвонили и сообщили, что он умер, и я приехала слишком поздно — его уже увезли в морг. Я не видела Бласа мертвым ни до, ни во время похорон, — я не сводила с Мариссы напряженного взгляда, хотя сама понимала, что говорю чушь. Это правда, но это одновременно и абсурд, это моя жалкая фантазия, которая никогда не станет явью. Но я не могла остановиться — я все больше и больше проникалась своей фантазией. Я словно на ходу сочиняла рассказ, и он затягивал меня настолько, что мне уже не хотелось возвращаться к реальности.

— Ну хорошо, похороны мог подстроить Хосе, — согласилась Марисса, принимая игру. — Но куда он дел Бласа? Он же был в коме! Не в каморке же его спрятали!

— Его могли перевести в другую палату, — сообразила я. — И записать под другим именем.

— Ага, а медсестры не заметили, что у них есть два одинаковых пациента под разными именами, — хмыкнула Марисса.

— Ерунда, он мог их подкупить, — отмахнулась я. — Тогда ясно, почему сестра на ресепшне так странно отреагировала на имя Бласа.

Марисса внимательно на меня посмотрела.

— Так, Лухи, ты помнишь, что мы рассуждаем гипотетически?

— Да-да, помню, — отмахнулась я.

— Тогда подумай, что за бред! — вскинулась Марисса. — На какие деньги, интересно, старик подкупил бы медсестер?

— Может, у него был доступ к деньгам Бласа! Наверняка он оставил ему деньги, когда попросил присматривать за мной!

— Ну хорошо, но зачем Хосе перевозить Бласа из палаты в палату? — устало вздохнула Марисса. — Это абсурд!

— Смотри, тут написано: «Они снова нападут и убьют его», — оживленно отозвалась я. Если «он» — это Блас, то «они» — это враги Бласа? Может быть, за ним действительно охотились, и Хосе его спрятал? Он сказал, что у Бласа были веские причины уехать — что если он просто сбежал из города?

— Лухи, о покойниках, конечно, плохо не говорят, но раз уж он гипотетически жив, ответь мне честно, кому он сдался? — закатила глаза Марисса.

— Хосе говорил, что у Бласа были какие-то проблемы с фирмой! — осенило меня.

— Его даже по имени там не знали, — напомнила Марисса.

— Верно, но вдруг узнали? — оживилась я. — Стали ему угрожать, и он решил сбежать из колледжа.

— Блас мог запереться в доме и нанять кучу телохранителей. Вместо этого он поехал один и налегке.

— Потому что не хотел привлекать внимание, — нашлась я.

— Поэтому поехал в колледж, чтобы подписать заявление на увольнение, — продолжала Марисса. — Зная, что его там могут уже поджидать.

Я закусила губу. В словах Мариссы была непробиваемая логика. Если он бежал от преступников, почему не залег на дно? Почему не взял фору?

— Ну, может, ему нужны были его документы, чтобы устроиться в другом месте, — неразборчиво пробормотала я, понимая, что зашла в тупик. — Ладно, согласна, это бред! Но какая разница? Если Хосе действительно просто перевел тогда Бласа в другую палату, это легко проверить! — Меня вдруг прошиб холодный пот. — Марисса, — охнула я. — А что если он до сих пор там лежит?

— Что? — Марисса поперхнулась.

Я вскочила и принялась отмерять шагами спальню.

— Что если Блас и впрямь не умер, а до сих пор лежит в коме?

Марисса вскинула голову, в ужасе провожая меня взглядом.

— Ты помнишь, что мы рассуждаем гипотетически? — вновь напомнила она.

— Нет! То есть, да, но ведь ничего не изменится, если мы проверим нашу гипотезу! — воскликнула я, одержимая какой-то горячкой. Мне страшно было поверить в свои слова, но в то же время я ощущала радостное волнение. Что если у меня все еще есть надежда?

— Как ты собираешься это проверять? — разозлилась Марисса. — Зайдешь во все палаты и посмотришь, не лежит ли там Блас? Лухи, остановись, ты уже готова поверить в это! Подумай, что с тобой будет, когда ты поймешь, что это выдумка?

Я замерла. Риск действительно был велик. Снова осознать, что надежды нет? Заново похоронить Бласа?

— А что мне остается? — с горечью отозвалась я. — Мне уже не удастся оставить все как есть. Если только я права…

— Просто напиши Хосе, — резко перебила меня Марисса. — Пусть он скажет тебе как есть, без всяких прибауток и дурацких шифров. Спроси его прямо, зачем он затеял всю эту игру с Хемингуэем!

— Марисса, но он не может сказать прямо! Иначе не отсылал бы меня к книге!

— Лухи, он велел тебе писать на главпочтамт! Кто может перехватить твое письмо? Почтальон?

— Ты права, — неохотно признала я. — Я напишу ему, — кротко прибавила.

Марисса подозрительно уставилась на меня.

— И никаких вылазок в больницу, пока не получим ответ, — уточнила она.

— Никаких, — с готовностью кивнула я.

— Дудки! — фыркнула Марисса. — Так я тебе и поверила! Ты все равно сбежишь в больницу.

— Сбегу, — согласилась я.

— А Хосе?

— А что Хосе? — не выдержала я. — Он мне и на прошлое письмо до сих пор не ответил, сколько я буду ждать ответ на следующее?

— А куда тебе спешить, Лухи? — в панике обхватила голову Марисса. — Это полный бред, ты что, не понимаешь? Блас умер!

— Я знаю, — спокойно ответила я.

Марисса растерялась.

— Я знаю, Марисса, — сжалилась я над ней. — Я знаю, что Блас умер. Не надо мне напоминать об этом каждую секунду, я все прекрасно понимаю. И я готова принять это, правда готова. Я чувствую. Но только мне нужно знать наверняка. Понимаешь, я уже не смогу просто забыть обо всем. Я должна убедиться, что он умер, вот и все. Мне нужна хоть какая-то определенность.

Марисса смерила меня задумчивым взглядом, и мне показалось, что мы поняли друг друга.

— Ладно, но Хосе все равно напиши. Я уверена, он не имел в виду ничего такого! А я, так и быть, помогу тебе осматривать палаты, — пробурчала она.

— Ты пойдешь со мной? — просияла я.

— Естественно, — фыркнула Марисса. — Завтра будний день — придется сбегать из колледжа. Если поймают, Дунофф тебя точно вытурит.

Я резко притянула ее к себе и звонко чмокнула в щеку.

— Эй, что на тебя нашло? — возмутилась Марисса, демонстративно вытирая лицо.

— Я просто соскучилась, — рассмеялась я. — Мы так давно не сбегали вместе из колледжа!

* * *

Коричневые стволы то и дело встают на пути, ветки хлещут по лицу, в глазах зелено от листвы. Я стремительно бегу босиком по влажной траве, сдирая ноги в кровь о камешки и мелкие ветки под ступнями. Позади раздается тоскливый вой, совсем рядом, я могу чувствовать горячее дыхание волков за спиной. Лес густой и дремучий, солнечные лучи едва пробиваются сквозь листву, озаряя верхушки деревьев призрачным, чуть розоватым светом. Внезапно открывается второе дыхание, и я набираю скорость. Кажется, мне удается оторваться от них, но обернуться, чтобы проверить, не решаюсь. Я убегаю все дальше, не глядя под ноги, думая лишь о тупой боли в ступнях и свинцовой тяжести в груди. Внезапно, какая-то преграда встает на пути: я спотыкаюсь и падаю прямо на живот. Резко оборачиваюсь, ожидая, что на меня тут же набросится свора волков, но позади никого. Вдруг я вижу камень, о который споткнулась. Он странный, словно выточен из мрамора, и лишь обогнув его, я понимаю, что споткнулась о надгробие. Меня охватывает мистический ужас, и я издаю истошный крик. Позади снова раздается вой, видимо, волки настигают, но мне все равно. Я завороженно смотрю на надпись на надгробии и судорожно вчитываюсь в странные строки:

«Здесь спит тот, кто проснется».

— Лухи, — слышу я за спиной голос Мариссы. Я в ужасе оборачиваюсь, но никого не вижу.

— Марисса! — снова визжу я. — Уходи, там волки! Уходи!

— Лухи, да проснись же! — я чувствую, как кто-то хватает меня за руку и начинает теребить. В панике оборачиваюсь, но никого не вижу.

— Лухи! — снова слышу я и просыпаюсь. Надо мной склоняется Марисса и тормошит за плечи.

— Проснулась? — уточнила Марисса и с облегчением отпрянула. — Отлично! Ты так кричала… Что тебе приснилось?

Я осоловело смотрела на нее, пытаясь собрать мысли в кучу.

— Не помню, — в очередной раз солгала. — Кажется, что-то про волков… Не помню…

— Ладно, главное, что все кончилось, — не стала допытываться Марисса. — Ты точно в порядке?

Я с готовностью кивнула и отвернулась к стене, натянув одеяло до ушей. Заснуть мне удалось лишь под утро.

* * *

«Дорогой Хосе,

Я прочитала книгу, которую ты советовал, — мне понравилось! Выписала интересные мысли. Знаешь, я так и не поняла конца: старик в итоге умер или просто уснул?

И еще, это ведь ты занимался похоронами Бласа? Не приглашал ли ты кого-то из его друзей? Хотелось бы встретиться с ними и расспросить о Бласе. Я очень мало о нем знала. Прошу тебя, Хосе, ответь как можно скорее».

— Ну, ты готова? — окликнула меня Марисса.

Я кивнула и, облизнув верхний уголок, запечатала конверт. Писать я старалась осторожно: если это письмо каким-то образом попадет в руки людям, вынуждающим Хосе молчать, они не поймут, о чем оно. Если этим человеком будет мой новый опекун, он едва ли почерпнет из моего письма много интересного. Я действительно вполне осознавала, что у меня постепенно съезжает крыша, и что за Хосе на самом деле никто не следит, но не могла и не хотела остановиться. Мне казалось, что любой мой неосторожный шаг мог навсегда лишить меня последнего шанса.

«Однажды смерть неминуемо забирает завтра у тех, кто в нем слишком уверен, синьорита. — вертелись у меня в голове его слова, брошенные напоследок, — Но что ей стоит вернуть завтра тем, кто верит в него?»

— Надень вот это, — Марисса напялила на меня какую-то кепку кричащей расцветки.

— Это еще зачем? — подняла я глаза на козырек и перевела взгляд на ядовито-зеленую панаму Мариссы.

— Охранники новые, — пояснила она. — Даже если заметят нас, не запомнят. Отвлекутся на одежду.

Я взирала на нее с немым восхищением.

— Это мы с Пабло шпионский фильм недавно смотрели, — пояснила Марисса. — Сними пока, наденем перед выходом.

Я послушно стянула с себя кепку и последовала за Мариссой. Возле выхода из школы я приостановилась, чтобы бросить конверт в почтовый ящик.

— Надеюсь, они не залатали дырку, через которую я сбегала в прошлый раз, — огляделась Марисса, щурясь от солнца.

— Если что, ты отвлечешь охранников, а я попробую проскочить, — предложила я.

— Ну уж нет, — решительно отозвалась Марисса. — Еще встретишь в больнице очередного болвана, который решит задурить тебе голову.

— Хосе не болван, — обиделась я.

— Один из вас точно болван, — безапелляционно заявила Марисса. — Кто — тебе решать.

* * *

Человек снова и снова перечитывает письмо, периодически нервно сжимая и разжимая кожаный мячик в руках. Конверт принесли его люди — с тех пор, как он дал Линарес разрешение на выход, ворота колледжа ежедневно охраняются. Именно его наемники увидели, как Линарес бросает письмо в почтовый ящик, и пока один сел ей на хвост, другой взломал ящик и достал конверт, решив, что Человеку будет интересно взглянуть на послание.

Он не ошибся. Человеку действительно интересно.

— Ты звал меня, Рики? — раздается знакомый трескучий голос.

— Звал, садись, — отзывается Человек и указывает на кресло напротив.

— Я постою, мой мальчик, — хитро подмигивает старик. — Вдруг придется удирать, а я и встаю-то теперь с трудом.

— Удирать? От меня? — притворно удивляется Человек и нарочито слащаво протягивает: — Я наоборот хотел тебя порадовать.

— Что ты говоришь? — все так же добродушно отзывается старик, будто не чувствуя подвоха. — И чем порадуешь?

— Ты отправляешься домой, — тем же елейным тоном отвечает Человек.

— Домой — это к праотцам? — тут же невозмутимо интересуется старик.

Человек отвечает не сразу. Маска радушия тут же слетает с его лица, и он сидит, нахмурившись, словно что-то обдумывая.

— Нет, — подает, наконец, он голос. — Пока в Чили. Но если я еще раз увижу вот это… — он машет письмом и внимательно смотрит на старика. Тот расплывается в радостной улыбке.

— О, синьорита прислала! Как я давно не получал писем! Что же она пишет? Можно? — и он как ни в чем не бывало протягивает руку за письмом.

Человек стискивает зубы.

— Она догадывается. Интересно, с чего бы это?

— Действительно интересно, — лицо старика принимает озабоченный вид, но глаза искрятся от едва сдерживаемого смеха.

— Ты понимаешь, что подвергаешь опасности не только меня?! — не выдерживает Человек и со всей силы ударяет ладонью по столу.

Старик отвечает не сразу. Он стоит, опираясь на спинку стула, и пристально разглядывает Человека.

— Ты волнуешься за нее, а, Рики? — слышится его задумчивый голос.

— Не называй меня Рики! — рычит Человек.

— Волнуешься, — кивнул старик. — А коли так, зачем таишься от нее? Неведение опаснее знания.

— Мне плевать на Линарес, — скрежещет зубами Человек. — Ты поставил под удар целую систему! Я столько месяцев возился с документами!

— Синьорита моя никому не скажет, — вступается старик. — Все, чего хочу, это чтобы ты мучить ее перестал.

— Можно подумать, она носит траур, — голос Человека звучит язвительно. — Ты видел ее на вечеринке?

Старик лукаво косится на него.

— А ты, стало быть, видел?

Лицо Человека вновь становится непроницаемым.

— Видимо, не все. Раз пропустил момент, когда ты раскрыл все мои карты.

— Я ничего не говорил ей, Рики, — уже серьёзнее говорит старик.

— Что ты говоришь! Стало быть, у Линарес прорезались экстрасенсорные способности?

— Не знаю ничего про терасенсорные способности синьориты, Рики, да только не говорил я ей, — твердо повторяет старик. — Молчал как рыба.

— Хочешь сказать, у нее есть другие источники? — бледнеет Человек.

— Не знаю, Рики. Но думаю, тебе понадобится моя помощь, чтобы это выяснить.

Человек смолкает и надолго задумывается, пронизывая старика подозрительным взглядом. Наконец, он кивает и отрывисто произносит:

— Хорошо, можешь остаться. Но писать ей ты будешь под моим чутким руководством. И тогда, когда я скажу.

Старик грустно улыбнулся, и от его глаз привычно разошлись ветвистые морщинки.

— Ты стал таким властным, мой мальчик. Неужели не понял под капельницей, как мало от тебя зависит?

— Я понял, как легко умереть Фуэнтес, — холодно отозвался Человек. — И пойду на все, чтобы этот момент отсрочить.

* * *

Выбраться из колледжа нам снова не составило труда. Даже наша маскировка не пригодилась — оба охранника сидели в своей будке и даже не трудились поглядывать в окошко. Мы беспрепятственно покинули колледж и через час уже были в больнице. За свою прошлую вылазку я успела освоиться, поэтому сумела провести Мариссу в подсобку так, что секретарь на ресепшне даже не поняла, что в больницу кто-то вошел. Мы нацепили халаты и незаметно прошмыгнули в коридор для посетителей. Там нам пришлось разделиться — я вызывалась исследовать нечетные этажи, а Марисса поплелась к лифту.

Мы с Мариссой так и не придумали ничего лучше, чем ломиться в каждую палату и проверять , не лежит ли там коматозный пациент. По идее, пациент в коме требует особого ухода и оборудования и не может лежать в обычной палате. Но мы понятия не имели, где находятся в этой больнице палаты необычные, так что приходилось действовать методом тыка.

— Вы что-то ищете? — услышала я голос позади и похолодела. Он показался мне смутно знакомым. Я обернулась и чуть пошатнулась, увидев перед собой лечащего врача Бласа.

— Я? — переспросила дрожащим голосом. Мне потребовалось почти полминуты, чтобы сообразить, что он не узнал меня. Через него проходит тысяча пациентов — едва ли он мог узнать теперь во мне девчонку с распухшим от слез лицом в нелепой больничной шапочке, надвинутой на лоб. — Я практикантка, — выдала я заранее подготовленную версию.

— Я понял, — усмехнулся врач. Как ни силилась, не могла вспомнить его имя. — Так я могу вам помочь? Что вы ищете?

И тут меня осенило.

— Я ищу синьора Россини! — воскликнула я оживленно. — Мне нужен доктор Пабло Россини.

— Это я, — удивленно протянул врач.

— Отлично! — хлопнула я его по груди, внутренне поражаясь собственной наглости. — Мне сказали, что вы поможете мне совершить обход больницы. Я специализируюсь на коматозных пациентах.

Доктор невольно отпрянул и смерил меня недоверчивым взглядом.

— Мне ничего неизвестно об этом. Меня не предупреждали о вас.

— Какие мелочи! — беззаботно махнула я рукой. — Забыли, наверно! Вы покажете мне палаты, где лежат в коме?

Доктор Россини вновь смерил меня неуверенным взглядом и, пожав плечами, торопливо произнес:

— Только давайте быстро. У меня еще операция через час.

— Да вы мне просто покажите палаты! Обход я сама сделаю, — предложила я.

— К сожалению, это невозможно, — покачал головой Россини. — Посторонние допускаются в отделение только в сопровождении врача.

— Ну тогда пойдемте скорее, нельзя терять время,— бодро отозвалась я, хотя сердце у меня сжималось от страха. Я вдруг представила себе, что действительно найду Бласа в одной из этих палат.

— И много у вас коматозных? — невзначай поинтересовалась я, пока мы двигались в направлении отделения реанимации.

— Не так много, — пожал плечами Россини. — Мы не имеем права держать их в больнице слишком долго. По истечении полугода предлагаем родственникам перевести пациента в другую больницу или отключить аппаратуру.

— Что? — вскрикнула я и тут же прикусила язык. Мысли мельтешили в голове от волнения. Доктор подозрительно покосился на меня, и я попыталась принять самый невозмутимый вид, на который была способна. — А если… у пациента нет родственников? — поинтересовалась я.

— Отключаем аппаратуру сразу, — равнодушно пожал плечами Россини, и я едва подавила желание треснуть его по затылку промелькнувшей в коридоре капельницей.

«Хосе бы не допустил, чтобы Бласа отключили», — успокаивала я себя, пока мы переходили из палаты в палату. У меня мелькнула мысль навести доктора на разговор о Бласе, но я решила не рисковать. Неизвестно, как это отразится на Хосе, да и едва ли Россини стал бы делиться со мной своими секретами.

С каждой новой палатой мое волнение увеличивалось, а сердце колотилось сильнее. За эти полчаса я повидала много несчастных и выслушала много трагических историй, рассказанных сухим научным языком видавшего виды хирурга. Но Бласа среди пациентов не было, и, посетив последнюю палату, я окончательно в этом убедилась.

— Больше у вас коматозных нет? — обреченно взглянула я на доктора. Тот отрицательно покачал головой. Я смерила его внимательным взглядом и поняла, что не врет. Да и зачем ему?

— Хорошо, тогда я, пожалуй, пойду, — начала откланиваться я. — Нужно еще отчет написать… и конспект… и курсовую… — наугад перебирала я все студенческие словечки, которые знала.

Доктор, казалось, был необычайно рад, что мой исследовательский пыл поутих.

— Конечно. Обращайтесь, если возникнут какие-то вопросы, — довольно отозвался он и вдруг, чуть виновато улыбнувшись, совсем по-отечески взъерошил мне волосы.

Я ошеломленно смотрела ему вслед, но тревожная мысль о Бласе, пульсировавшая в голове, тут же отвлекла меня от анализа странного поведения доктора.

Вернувшись в подсобку, я тут же наткнулась на Мариссу.

— Нашла что-нибудь? — без особой надежды спросила я.

Марисса отрицательно покачала головой.

— Теперь убедилась? Обещаешь больше не сходить с ума?

— Я не сошла с ума, — буркнула я. — Впрочем, теперь не важно.

— Почему не важно? — насторожилась Марисса.

— Врач сказал, что в этой больнице коматозным отключают аппаратуру спустя полгода. Даже если Блас на самом деле не умер тогда, он умер позже. — Я помедлила и с трудом прибавила: — Он мертв.

Я сама не понимала, что со мной творится. У меня было ощущение, что Блас на секунду воскрес и снова умер, так и не позволив мне последний раз взглянуть на него. Я представила себе, что он жив, всего лишь гипотетически и прекрасно знала, что мысль абсурдна. Однако сердце поверило быстрее и не умело чувствовать гипотетически. Эта надежда, эта нелепая вера в то, что человек не может исчезнуть раз и навсегда, проникла в меня еще год назад, когда я день и ночь сидела у постели Бласа, убеждая вернуться. Эта вера так глубоко засела во мне, что, казалось, текла теперь по венам. И в очередной раз обманувшись, я чувствовала себя, как после одного из снов, где мне удается в последний момент спасти Бласа. Пробуждение было не просто болезненным. Оно меня убивало.

Я поежилась, вновь ощутив на себе сочувственный взгляд Мариссы.

— Пошли отсюда, — резко произнесла я и рывком сняла с себя больничный халат. — Больше здесь делать нечего.

Марисса отвела взгляд и стала послушно снимать халат вслед за мной.

— И не надо меня жалеть, ясно? — отрывисто прибавила я, не глядя на нее. Марисса внимательно посмотрела на меня и, чуть помедлив, кивнула.

— Ясно. А еще ясно, что Бласа здесь и не было. Просто очередная причуда Хосе!

— Поживем — увидим, — невыразительно протянула я. — Скоро придет ответ от Хосе. Посмотрим, что он напишет.

* * *

Хосе, однако, не писал. Прошла неделя, я каждый день спускалась к Мичи, чтобы узнать, не приходила ли почта. Почта приходила уже дважды, но писем для меня не было. Радость от встречи с Хосе постепенно затухала. Когда еще его внучку занесет в Буэнос-Айрес? Могли пройти долгие месяцы, прежде чем он сподобится ответить на мои письма.

Мы с Мариссой готовились ко сну, когда раздался деликатный стук в дверь.

— Войдите, — крикнула Марисса.

Вошел Миранда.

— Ты чего так поздно? — удивилась я.

— Меня прислал Дунофф, — строго сказал он. — Попросил передать тебе поручение от опекуна.

Мы с Мариссой изумленно переглянулись, затем я рассмеялась противным, фальшивым смехом.

— Вот это да! Я довела Гитлера настолько, что он больше не решается говорить со мной лично? — торжествующе улыбнулась. — Ну наконец-то!

— Не вижу в этом ничего забавного, Лухан, — нахмурился Миранда. — Учителя и тем более директор не нанимались постоянно доставлять тебе сообщения от опекуна.

— Вот! — подскочила я на кровати и вскинула указательный палец. — Вот, Миранда! Наконец-то хотя бы ты это понял! Не надо мне доставлять его сообщения! Мне нет никакого дела до того, что он хочет мне сказать.

— До тех пор, пока он твой опекун, ты обязана его выслушивать по закону. И для этого он предоставил тебе все условия. Где твой ноутбук?

Я с вызовом уставилась на него.

— Что ты хочешь услышать, Миранда? Потеряла, уронила в унитаз, оставила у Колуччи. Какой вариант его устроит?

Миранда покачал головой.

— Ты ведешь себя необдуманно. Этот человек может в любой момент упечь тебя в колонию — и ты ничего не сможешь сделать!

— Я могу убежать! — воскликнула я. — Всегда могла!

— И что ты будешь делать, когда убежишь? — полюбопытствовал Миранда. — Устроиться на работу ты не сможешь — тебя тут же найдет опекун. Спрячешься у друзей? У них есть родители, которые несут за это уголовную ответственность. Будешь жить на улице? Но тогда придется промышлять воровством, а ты на это не способна. Куда бы ты ни сбежала, далеко не убежишь! Он везде найдет тебя. Побег — это только жест отчаяния и признание собственного бессилия.

Слова Миранды заставили меня задуматься. Не то чтобы он сказал что-то новое, но ему как-то удалось разложить по полочкам все мои варианты. Что и говорить, их было не густо.

— Может быть, ты и прав, — тряхнула я головой, наконец. — Но я не собираюсь жить в постоянном страхе наказания и подбирать слова, чтобы только не задеть этого человека. Ему не удастся меня запугать. Я не стану вести себя с ним иначе только потому, что нахожусь в его власти! Если нужно выбирать, лучше пусть он упечет меня в колонию!

— Я тебе дам колонию! — взвилась Марисса.

Миранда не сдержал усмешки.

— Ладно, успокойтесь, — поднял он руки. — Пока никто не собирается отдавать тебя в колонию, об этом речь не идет. Я пришел, потому что твой опекун настоятельно просит тебя вернуться к своим тренировкам. Он предлагает чем-то тебя занять, чтобы тебя больше не тянуло на сомнительные авантюры.

«Ты забросила тренировки».

«Отвали»

«Тренируйся. А то не сможешь убежать от полиции».

— Просит вернуться к тренировкам? — перебила я собственные мысли. — Ему-то какое дело?

— Видимо, есть дело, — пожал плечами Миранда. — В общем, я пришел уведомить тебя, что с этого дня ты готовишься к универсиаде. Теперь мы стали обычным колледжем и участвуем в ежегодной универсиаде среди школьников. Твой опекун выдвинул твою кандидатуру, и мы ее приняли. Насколько мне известно, в детском доме ты показывала лучшие результаты по городу, так что теперь будешь защищать честь нашей школы.

— Что? — вырвалось у меня. — Не буду я ничего защищать! Я сама разберусь, в чем мне участвовать!

— К сожалению, этот вопрос не обсуждается. За тебя принял решение твой опекун, и мы уже не можем искать другого ученика. Подойди к синьору Торесу, он назначит тебе время. Директор настаивает на ежедневных тренировках.

— Ежедневных? — снова переспросила я и обернулась за поддержкой к Мариссе, но та отвела взгляд.

— Миранда, — решительно рубанула я рукой воздух. — Ни в какой универсиаде я участвовать не буду! Передай Дуноффу, передай опекуну — передай кому надо: если им дорога честь школы, лучше не выдвигать мою кандидатуру, потому что готовиться я не буду!

Миранда оставался невозмутимым.

— Поживем — увидим. Универсиада в марте — еще есть время.

— Мне все равно, когда универсиада — я в ней не участвую! — повторила я. — Ты передашь директору?

Миранда смерил меня спокойным долгим взглядом, затем покачал головой.

— Извини, Лухан, но здесь я солидарен с дирекцией колледжа. Лучшего кандидата, чем ты, мы не найдем. Забудь об опекуне и подумай о том, на что ты способна. Нельзя зарывать талант в землю.

Он медленно открыл дверь и вышел.

— Нет, ты слышала? — взвилась я, обращаясь к Мариссе.

Та по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.

— Лухи, а что тебе, собственно, не нравится? — буркнула она. — Ты нам все уши прожужжала про эту универсиаду! Все жаловалась, что у нас в колледже ее не проводят.

— Марисса, тогда у меня других проблем не было, — отрезала я. — Гири и отжимания — вот и все мои заботы. Если ты не заметила, сфера моих интересов несколько расширилась.

— Скорее, сузилась, — заявила Марисса. — Ты вообще ничем теперь не интересуешься, кроме Бласа. Только о нем и говоришь!

— Прости, я не знала, что настолько тебе надоела, — огрызнулась я. — Больше не скажу ни слова.

— Лухи, не передергивай! Ты же знаешь, я всегда готова тебя выслушать, но тебе явно надо отвлечься! Ты же спортсменка! Вот и тренируйся!

Я состроила ей рожицу и вышла вслед за Мирандой, хлопнув дверью. Покинув спальню, я нашла свою нишу в одном из коридоров и опустилась на подоконник, с облегчением делая глубокий вдох, как будто до этого мне воздуха не хватало. Миранда словно вознамерился меня добить, а Марисса — сплясать на моих костях. Почему нельзя просто оставить меня в покое? Почему надо обязательно придумывать мне какое-то занятие, развлекать меня, переводить мои мысли в другое русло? Я не могла думать ни о чем другом, особенно теперь, когда знала, что Блас меня не бросал.

«Я всегда говорю: не бывает, чтобы человек пропал — да и без следа, — звучали в голове слова Хосе. — Все мы еще когда-нибудь да встретимся, синьорита».

Я с досадой стукнула себя кулаком по колену. И этот туда же! Это нечестно! Зачем Хосе обнадежил меня? Зачем были все эти глубокомысленные фразочки, это его дурацкое послание? Или он тоже хотел меня таким образом отвлечь? Пускай синьорита порешает ребусы, попишет письма — авось и забудет о своих проблемах? Теперь я точно не могла думать о чем-то еще. В голове то и дело билась мысль: «Похоронила ли я Бласа полгода назад или он все это время был жив, ожидая, пока я приду и спасу его? Неужели у меня все это время был второй шанс, и я упустила его?»

Вдруг я услышала, как рядом со мной кто-то опускается по стене. Обернулась — знакомая рыжая шевелюра. Я издала обреченный вздох. В мою нишу редко кто заглядывал, но в последнее время это заброшенное крыло превратилось в проходной двор.

— Тебе плохо? — подал голос Хорхио.

Я бросила на него удивленный взгляд. Голос звучал серьезно, но настолько не вязался с привычным образом, что я решила, это очередная шутка.

— Оставь меня в покое, пожалуйста, — отмахнулась я раздраженно.

Хорхио не ответил. Так мы и провели с абсолютном молчании еще минут пять. Меня это не смущало. Я была настолько погружена в свои мысли, что почти забыла о нем, когда его голос прозвучал снова:

— Знаешь, почему мы с Алом так любим пошутить?

Я не ответила в надежде, что Хорхио надоест общаться со стеной, и он уйдет. Мне показалось странным такое внимание к моей персоне, но выяснять, что послужило тому причиной, не хотелось.

— Чтобы не сойти с ума, — ответил за меня Хорхио.

Я резко вскинула голову, и мне показалось, что он едва сдерживает слезы. Впрочем, тут же серьезное выражение лица сменилось широкой улыбкой.

— Знаешь, жизнь такая суровая штука, что смеяться над ней способны только по-настоящему сильные люди. — Он помолчал. — Или те, кому нечего терять.

Я хмыкнула.

— Когда это ты успел познать суровую жизнь? — язвительно поинтересовалась. — В прошлой школе заставляли мыть туалеты?

Хорхио смерил меня серьезным взглядом.

— Я гораздо старше, чем тебе кажется.

Я вскинула брови, но переспрашивать не стала. Какая разница, на год старше, на год младше. Едва ли эти богатенькие мальчики могли познать суровую жизнь в своей золотой клетке.

— Спасибо, я учту, — сухо отозвалась я. — Это все?

Хорхио усмехнулся.

— Ты упрямая. Похожа на нашу сестру.

— У вас есть сестра? — удивилась я.

— И три старших брата, — кивнул Хорхио.

— Где же они? — заинтересовалась я.

— Далеко и давно, — сухо бросил Хорхио, и по его тону было ясно, что лучше не расспрашивать. Я слишком хорошо понимала его, чтобы лезть в душу. Мы снова надолго замолчали. Внезапно неожиданно даже для себя я спросила:

— У тебя бывает, что скучаешь по человеку так сильно, что кажется, он должен вернуться? Настолько тебе этого хочется!

Хорхио, казалось, не удивился. Он понимающе усмехнулся.

— Шутишь? Конечно, бывает. Это всегда так.

Я неуверенно покосилась на него.

— Как?

— Ал был при смерти, — коротко бросил Хорхио. — Я думал, умру вслед за ним — так было тяжело.

Я с изумлением смотрела на опущенные плечи Хорхио, затем перевела взгляд на посеревшее лицо.

— Как ему удалось выжить? — спросила я.

С секунду Хорхио молчал, мрачно глядя куда-то перед собой, затем словно очнулся и перевел на меня лукавый взгляд.

— Порылся в одной книге заклинаний, — подмигнул он. — И спас его.

Я устало вздохнула и покачала головой. С этими людьми нельзя разговоривать по-человечески.

— Я понял одно, — посерьезнел Хорхио и вдруг заглянул внимательно мне в глаза. — Человек не может просто исчезнуть. Особенно если этот человек был частью тебя. Существует место, где он по-прежнему есть. Даже если его нет в пространстве, он есть во времени. Раз он был когда-то, значит продолжает жить там, в прошлом. И если ты действительно любишь его, тебе ничего не стоит найти его.

— Как? — грустно усмехнулась я, стараясь сохранить невозмутимый вид, хотя его слова выворачивали душу. — У меня нет книги заклинаний.

— Это и не нужно, — отмахнулся Хорхио. — Просто подумай о нем — и встреча состоится. Так действует магия.

— Я встречаю его каждый день, — покачала головой я. — В каждом коридоре, во сне или когда не могу уснуть. Я закрываю глаза — и вижу его.

— Значит магия действует! — улыбнулся Хорхио.

Я удивленно посмотрела на него.

— Ты не понял? Мне недостаточно, чтобы он жил у меня в голове. Мне нужно, чтобы он жил на самом деле.

Хорхио смерил меня долгим взглядом.

— Это ведь твой опекун, да? — проницательно заметил он. — Эскура говорил, что он умер.

Я хотела высказаться в адрес Томаса, но мной снова овладела апатия.

— Да, это опекун, — коротко ответила.

Откровенность за откровенность — не знаю, почему, но Хорхио вызывал доверие.

— Что с ним случилось? — невзначай бросил он.

— Сбил грузовик, — так же лаконично ответила я. — Несколько дней провел в коме, потом умер.

— Ал тоже был в коме, но его откачали, — кивнул Ал. — В больнице Святого Петра лучшее реанимационное отделение Буэнос-Айреса.

— Повезло, — ответила я бесцветным голосом. — А Блас так и не очнулся. Может, если бы он лежал в больнице Святого Петра…

В этот момент меня словно ударило током. Что-то до боли знакомое мелькнуло в этих словах.

— Повтори, что ты сейчас сказал? — повернулась я к нему, не вполне уверенная, что мне не послышалось.

Хорхио уставился на меня с удивлением.

— Лучшее реанимационное отделение, — повторил он. — Буэнос-Айреса.

— Нет, как называется?— нетерпеливо повторила я.

— Больница святого Петра. Она ж древняя — ты что, про нее не слышала?

«Целитель Святой Петр исцелит раны».

Это безумие. Это самое настоящее безумие.

— Я слышала, — пролепетала я. Действительно слышала! Как я могла забыть о ее существовании?

— Хорхио… — я помедлила, ожидая, пока сердце перестанет отдаваться в ушах. — Где находится эта больница? Ты можешь дать мне адрес?

Глава 2

Повернись и оглянись мне во след,

Услышав мое имя.

Джералд Гриффин

Дорога заняла у меня час из-за пробок и все время, что я ехала в автобусе, я провела в каком-то радостном оцепенении. Я не верила, что снова увижу Бласа, не верила, что он остался жив, — я просто об этом не думала. Голова не работала, я не способна была что-либо анализировать, лишь сидела, затаив дыхание, и ждала чего-то.

Мне стоило огромного труда отвязаться от Хорхио, а значит, и от Ала, чтобы отправиться в больницу Святого Петра в одиночестве. Мариссе я тоже не сообщила, куда направляюсь, — благо, по субботам она весь день пропадала на репетиции с группой. Мне не хотелось рассказывать кому-то о своем безумном открытии, пока не разберусь во всем сама. Как и все самые важные испытания, я должна была пройти этот путь в одиночку. Это была моя битва.

Логичнее было дождаться понедельника: придумать план и подготовиться. Но во-первых, с понедельника начиналась моя каторга в спортзале, а значит, жди Миранду. Директор непременно пришлет его проконтролировать меня. А во-вторых, выходной день мог сыграть мне на руку. В больнице оставался только дежурный врач, и я надеялась, что обмануть его будет гораздо проще.

— Где он? Где он? — ворвалась я в больницу с дикими воплями и повисла на стойке регистрации, хватая ртом воздух. Эффект неожиданности — самый действенный прием. Лишает всякой бдительности.

Секретарь, казалось, застыла в ступоре. Она, впрочем, оправилась довольно быстро — видимо, медицинский персонал привык к такого рода припадкам.

— Кто вам нужен? — любезно осведомилась секретарь.

— Как кто? — возмутилась я. — Мой дядя! Мы разыскиваем его уже несколько дней! Мне позвонили и сообщили, что он у вас!

— Имя? — вновь отозвалась секретарь и приготовилась пробивать моего воображаемого дядю в базе данных.

Я посмотрела на нее с осуждением.

— Его положили под липовым именем — я откуда знаю, как вы его записали? Меня и вызвали на опознание, чтобы выяснить имя.

Секретарь, похоже, теряла самообладание.

— Мне ничего не сообщали по поводу вашего прибытия!

— Кто вам должен сообщать? — всплеснула руками я. — Его лечащий доктор уехал загород — мне позвонили из полиции!

— Почему, в таком случае, из полиции не позвонили мне? — задала закономерный вопрос секретарь.

Я не сразу придумала, что ответить.

— А почему они должны были позвонить вам? — возмутилась я. — Это у вас, что ли, дядя пропал?

Секретарь смерила меня подозрительным взглядом и передернула плечами.

— Хорошо, подождите, я посоветуюсь с дежурным врачом.

Я уселась на один из жестких стульев и принялась ерзать на нем. Мне не нужно было изображать нервозность, я и так была как на иголках. Сказать по правде, я вообще мало понимала, что происходит: мной овладело какое-то возбужденное, стихийное состояние, когда думать совсем не обязательно. Меня несло без тормозов, и мне было все равно, чем кончится моя авантюра. Я должна была пробраться в отделение — вот единственное, что меня волновало.

Вышел дежурный врач — я повторила сцену слово в слово, однако ему задурить голову оказалось не так просто. Он безапелляционно заявил, что в отделение не поступали коматозные пациенты больше месяца, и мой дядя никак не мог попасть в эту больницу. Возможно, синьорита ошиблась. Может быть, полиция направила ее в другую больницу.

Однако по глазам дежурного врача я видела, что он не верит ни единому моему слову. Он оказался пожилым, умудренным жизнью человеком, и я вдруг со всей ясностью осознала, что мне не удастся проникнуть в отделение. Можно было попробовать в другой день, с другой секретаршей и другими врачами, но при мысли об этом я чуть не сошла с ума. Где-то там, в одном из коридоров, видневшихся за поворотом, возможно, находилась палата, в которой лежал в коме Блас. Лежал уже полгода, ожидая, пока я разыщу его и спасу. Как я могла дожидаться более удачного момента или думать об осторожности?

Неожиданно даже для самой себя я вдруг резко рванулась вперед и, прошмыгнув мимо стоявших плотной стеной дежурного врача и секретарши, сиганула в коридор. Я припустила дальше, не обращая внимания на изумленных медсестер и столики с лекарствами, попадавшиеся на пути. Где-то позади звучал тревожный голос секретарши, вызывавшей охрану. За спиной раздавались торопливые шаги пожилого дежурного врача, следовавшего за мной. Однако я не оборачивалась и бежала все дальше, пытаясь на пути разглядеть указатели, ведущие в реанимационное отделение. Прежде чем мне это удалось, на моих руках сомкнулись стальные руки охранников. Меня уносили обратно к выходу, а я кричала, что должна найти его, что он где-то там, в одной из палат. Кричала, что он умрет без меня, что они должны его спасти. Но меня никто не слушал, меня уносили все дальше, и вскоре я вновь увидела ненавистный ресепшн и омерзительно бежевые стены холла.

— Успокойтесь, успокойтесь, — раздавался надо мной почти ласковый голос дежурного врача. — Вот, выпейте воды, — я почувствовала, как что-то твердое заставляет меня разжать зубы, и в полусознательном состоянии припала к стакану, судорожно глотая ледяную воду.

— Ну вот, так-то лучше, — довольно прибавил доктор и заглянул мне в лицо. — Успокоились?

Я снова заплакала.

— Пропустите меня к нему, — жалобно простонала я. — Он здесь, я чувствую. Он где-то здесь, у вас.

— Синьорита, никто не привозил к нам коматозных пациентов, — словно оправдывался доктор.

— Привозили, давно привозили, — продолжала лепетать я. — Прошлой весной. Он лежит здесь с прошлой весны.

— А, даже так, — озадаченно протянул доктор. — Ну это другой разговор, почему же вы сразу не сказали?

— Вы бы не поверили, — тихо отвечала я. — Никто мне не верит, но я знаю, что он тут.

— Почему же вы не пришли раньше? — удивился доктор.

— Я не знала! — тут же противоречила я себе. — Я думала, что он умер. Все это время я думала, что он умер!

Доктор посмотрел на меня задумчиво, затем кивнул.

— Хорошо, назовите имя вашего дяди. Мы посмотрим его в списке больных.

Я вскинула на него безжизненный взгляд. Я не знала, под каким именем записал его Хосе. Знала только, что ни Блас Эредиа, ни Рики Фара в этой больнице никогда не лежали, — иначе весь этот театр не имел никакого смысла. Если Хосе действительно спрятал Бласа в другой больнице, он сделал это хорошо.

— Но я не могу пропустить вас без регистрации, — уговаривал меня врач, как маленькую девочку. — Вам следует успокоиться и назвать имя. Если он действительно лежит у нас, я смогу вам посодействовать.

Я машинально кивала и вертела в руках стакан. Наконец, я поняла голову и окинула склонившихся надо мной врача и охранников мутным взглядом.

— У него не было документов, — выдавила я. — Понятия не имею, под каким именем вы его записали.

— Это невозможно, — покачал головой доктор. — В таких случаях мы записываем пациентов под номерами, но таких у нас сейчас нет. Может быть, ваш дядя все же лежит в другом месте?

Я пожала плечами вместо ответа, не в силах продолжать этот бессмысленный разговор. Я вела себя как идиотка. Если Хосе удалось заставить молчать персонал той больницы, он позаботился об этом и здесь. Теперь мне не вернуться сюда снова. Охранников предупредят о психопатке, которая врывается в больницу в истерике, и меня станут разворачивать еще на выходе, что бы я ни придумала. Посылать сюда Мариссу тоже бессмысленно — они будут настороже. Неужели я упустила свой единственный шанс и уже никогда не узнаю правду?

— Нет, — мотнула я головой и мрачно прибавила: — Либо здесь, либо нигде. С ним был старик. Он мог дать взятку и записать его под липовым именем.

Не слишком-то осторожно, но мне было нечего терять.

— Нет, это невозможно, — безапелляционно ответил доктор. — В нашей больнице не принимают взятки.

— Вы уверены? — просто спросила я.

Доктор не выдержал моего прямого взгляда.

— Уверен, — твердо ответил он.

Я пожала плечами.

— Ну, значит, он умер, — эти слова дались мне удивительно просто, потому что я в них не верила. Я поднялась и, возвращая платок доктору, тихо пробормотала:

— Я пойду.

Доктор платок не принял.

— Возьмите себе, — мягко ответил он. — Вы уверены, что сможете идти? Может, дать вам успокоительное?

Я смотрела на него, и на душе немного рассеивалось. Почему-то именно тогда, когда все хуже некуда, когда ты в полном отчаянии, рядом иногда оказываются такие вот странные незнакомцы. Они возникают из ниоткуда и больше их никогда не увидишь — но они всегда появляются вовремя, эти прохожие, и светло улыбаются, словно вливая в тебя веру в лучшие дни. Когда рядом нет близких, эти далекие вдруг поддерживают тебя, чтобы ты не упал, и напоминают, что не все еще потеряно. Ты можешь быть один, но никогда не одинок.

— Нет, я успокоилась, — слабо улыбнулась я и, кивнув охранникам, остановила взгляд на враче. — Спасибо. Вы очень хороший человек, — вырвалось у меня. И повернувшись, поплелась к дверям. Я уже повернула ручку, когда меня остановил голос доктора.

— Подождите.

Я обернулась и увидела встревоженное лицо секретарши. Они о чем-то перешептывались.

— Синьор, это невозможно, — защищалась секретарь. — Меня уволят.

— Нора, тебя не уволят, — раздраженно отвечал дежурный врач. — Всю ответственность я беру на себя.

— Но синьор… — вставила секретарь, однако доктор снова ее перебил.

— Пожалуйста, Нора, принеси халат.

Та молча кивнула, а доктор повернулся ко мне.

— Если вы обещаете не биться в истерике, я могу провести вам экскурсию по нашим палатам.

Эти слова оглушили меня. Я тупо смотрела на него, соображая, что на это ответить.

— Вы… Вы позволите мне пройти в отделение? — выдавила я.

— Только со мной. Не думаю, что мы можем потревожить этих пациентов, — улыбнулся доктор.

Я едва удержалась от того чтобы броситься ему на шею.

— Спасибо, — на большее меня не хватило, но мне показалось, доктор понял, сколько чувства я вложила в это короткое слово.

* * *

Я стояла посреди палаты последнего коматозного пациента и пристально вглядывалась в его лицо. Он был полноватым, лысым, среднего возраста. Похоже, его тоже кто-то ждал: на столе стояла ваза с цветами и фотография в рамке. На негнущихся ногах я прошла к столику и взяла фотографию в руки. Идеальная семья: двое детей, мать и он, видимо, отец семейства. Какими счастливыми они были когда-то и как счастливы до сих пор. Им есть, куда прийти, есть, на что надеяться. На что было надеяться мне? Я трижды проникала в больницу, дважды была в реанимационном отделении, я искала его повсюду, хотя верить было уже не во что, — но не нашла ничего, потому что его попросту больше нет. Все были правы, а я ошибалась. Блас умер. Теперь моя версия казалась мне глупой и нереальной. «Целитель Святой Петр исцелит раны». Может означать что угодно. Хосе мог употребить эту фразу и в прямом смысле. Или просто подчеркивал любимые строчки. Не было никакого шифра, не было никакой надежды. Блас умер, а я сходила с ума, теряя способность отличать реальность от фантазий.

Я мотнула головой. Тут же возникла мысль, что Хосе ставил цифры перед подчеркнутыми словами, а значит, это все-таки шифр. Ее сменила другая: если Хосе решил зашифровать свое послание, в нем крылась какая-то важная информация. Я не могла так просто отпустить Бласа, не могла позволить ему умереть снова. Я хваталась за новую версию, будто за него самого. Как если бы я сама висела на краю пропасти и едва удерживала за рукав его. Пальцы онемели, суставы сводило, ткань выскальзывала из рук, но я продолжала судорожно цепляться за Бласа, чувствуя, что еще немного — и он полетит в пропасть, снова оставляя меня висеть на краю и смотреть, как он падает.

— Не он? — раздался над ухом сочувственный голос доктора.

Я подняла на него безжизненное, заплаканное лицо. Силы оставили меня. Нужно было что-то придумать, уговорить доктора обойти другие палаты, допросить его на случай, если Хосе все же удалось подкупить персонал, и они просто ломали комедию передо мной. Все это время я билась, как муха об стекло, в поисках выхода, не желая признать, что окно закрыто. И чем явственнее я это осознавала, тем отчаяннее билась. А теперь силы меня покинули. Хотелось свернуться калачиком на кровати и пролежать так всю жизнь.

— Не он, — эхом отозвалась я.

Доктор смерил меня оценивающим взглядом.

— Значит, он в другой больнице.

Я встретила его взгляд. Он так не думал. Не думал, что Блас в другой больнице. Он уже решил для себя, что Блас умер. Как все они.

— Я пойду, — рванулась я к выходу, стягивая на ходу больничную шапочку.

— Вы уверены? — озабоченно отозвался позади доктор.

— Я в порядке, — коротко кивнула я.

— Вам следует выпить чаю, — предложил доктор. — Я провожу вас в больничное кафе.

— Нет, — мотнула я головой. — Я в порядке, спасибо. Пойду.

И споткнулась о порожек двери. Ноги были как ватные, не слушались.

Доктор упрямо покачал головой и отвел меня в кафетерий.

— Вот, выпейте, — он сам сделал мне чай, бариста куда-то отошла.

Я обессилено плюхнулась на стул и взяла в руки горячую кружку.

— Я должен сделать обход, — мягко сказал доктор. — Выпейте чай и подойдите к секретарю, она вызовет вам такси.

Я машинально кивнула и проводила доктора невидящим взглядом. Он скрылся за дверью, оставив меня один на один со своим отчаянием. Пора было это прекращать. Мне не следовало приходить сюда. Надо было дождаться письма от Хосе и разобраться во всем с его помощью. Или хотя бы посоветоваться с Мариссой — она бы вправила мне мозги. А теперь я балансировала на канате, а точнее, вовсе висела в воздухе, не чувствуя под собой никакой опоры. Как если бы ходила по воде и, засомневавшись, провалилась в воду. Я барахталась, жадно хватая ртом воздух, и вокруг не было никого, кто бы вытащил меня. Никого, кто бы вновь вселил в меня веру.

От размышлений меня отвлек хрипловатый голос:

— Что ноги-то разложила, пол дай помыть!

Я в изумлении вскинула голову и увидела полную уборщицу средних лет. Смоляные грязноватые волосы были кое-как убраны под больничную шапочку, а черные глаза сверкали от возмущения. Узкое лицо и широкие скулы выдавали в ней мексиканку.

— Да, конечно, — пробормотала я и неловко приподняла ноги, чтобы дать уборщице пройтись под столом шваброй.

Та, кажется, смягчилась и, посмотрев искоса, спросила более дружелюбно:

— Ты ждешь кого-то? Или сама выписываешься?

Я отрицательно покачала головой.

— Дядя здесь лежит.

Участливый вид уборщицы располагал к откровенности, но мне не хотелось распространяться. Вообще говорить не хотелось.

— Как зовут? — спросила она. — Я тут многих по именам знаю. Люблю пообщаться.

— Он не очень общительный, — выдавила я и пояснила: — Он в коме.

Уборщица понимающе кивнула и села рядом, вытягивая опухшие ноги.

— Нет, коматозных не знаю. Их разве упомнишь?

— У вас много пациентов в коме? — насторожилась я. Доктор показал мне от силы семь или восемь палат.

— Вообще-то нет, — отозвалась словоохотливая уборщица. — Но они ж редко когда выписываются. С каждым годом прибавляется потихоньку.

— И сколько их в этом году прибавилось? — дрожащим голосом поинтересовалась я.

— Я ж разве знаю? — удивилась уборщица. — Привозили при мне одного месяц назад — то, может, твой дядя был?

Видно, о нем и говорил врач. Хосе оставил мне послание прошлой весной — это никак не мог быть Блас.

— Нет, дядя лежит здесь больше полугода.

— Много, — присвистнула уборщица. — Уже, наверно, и не проснется.

Это было совсем не то, что я хотела услышать, и уборщица, видимо, это поняла.

— Как его угораздило? — спросила она.

— Автокатастрофа, — лаконично ответила я.

Уборщица сочувственно покачала головой.

— Ну ты надежды не теряй, — по-своему истолковала мой несчастный вид уборщица. — Всякое бывает. На моей памяти был один коматозный, который очнулся.

Я пожала плечами.

— Неправда это, — отозвалась я угрюмо. — Я тоже об этом читала, а на деле вранье.

— Ты за языком-то следи, — обиженно одернула меня уборщица. — Я тебя байками кормить не стану, своими глазами видела.

— Он очнулся в вашей больнице? — предположила я. Не зря же это реанимационное отделение считается лучшим. Может, здесь действительно случались подобные чудеса?

Уборщица смешалась.

— Ну, не в нашей, но у нас он проходил реабилитацию. Сразу, как очнулся, к нам повезли. Об этом вся больница судачила.

В голове что-то щелкнуло. Я повернулась к уборщице и внимательно на нее посмотрела.

— Когда его привезли? — напряженно спросила я.

— Прошлой весной дело было, — бодро отозвалась уборщица.

Меня прошиб холодный пот. Да нет, это снова мои безумные фантазии! Но разве не странно? Какой врач допустит, чтобы пациента перевозили в другую больницу сразу после выхода из комы? Если, конечно, его не заставили подписать свидетельство о смерти…

— Недавно, — с трудом ответила я. — Жаль, что разминулись.

— И не говори, редко такое увидишь, — охотно подтвердила уборщица. — На моей памяти ни разу люди из комы не выходили.

Это не может быть Блас. Если бы он вышел из комы, он бы нашел меня, он бы дал мне знать, что остался жив. Он не мог не понимать, что я чувствую. Хоть я никогда не показывала, как он мне дорог, он не мог этого не знать.

— Как он выглядел? — ни на что не надеясь, поинтересовалась я.

— Плохо выглядел, дочка, — сокрушенно вздохнула уборщица. — Нет, красавец, конечно, редкий, у нас санитарочки дрались, чтобы повязку ему поменять. Да и я бы, будь помоложе… — она игриво подмигнула мне, и я так и не узнала, что бы случилось, будь она помоложе. — Красивый был юноша — стройный, ладный, волосы, как смоль, глазищи голубые — ты таких красавцев и не видала, наверно.

— Да уж действительно не видала, — прохрипела я, судорожно хватаясь за спинку стула, на котором сидела.

Уборщица оглянулась на меня и осталась, видимо, довольна произведенным эффектом.

— И такую красоту в аварии подпортил, как твой дядя, — сокрушенно вздохнула уборщица. — Пьяный, что ли, за руль сел? У меня сердце кровью обливалось смотреть на него. Переломанный весь, в кровоподтеках… Глазки ясные не видать толком из-за синяков черных под веками. Страх один…

— Какой… интересный случай, — произнесла я побелевшими губами. Странно, что уборщица не замечала, в каком я состоянии, увлеченная, видимо, воспоминаниями.

«Это может быть кто угодно», — словно мантру повторяла я мысленно, не позволяя себе снова обнадежиться.

— Расскажите мне о нем, — попросила я. — Как он себя чувствовал себя после комы? Это же как заново родиться…

— Понятия не имею, что он там чувствовал, — махнула рукой уборщица. — Необщительный был, угрюмый. Уж сколько пыталась с ним заговорить — все отсылал меня. У него ни друзей-то не было, ни девушки. Только один старик к нему шатался — да того не расспросишь, все подмигнет только да уйдет от ответа. Эй, что с тобой? — испугалась уборщица, заметив, видимо, землистый цвет моего лица.

— Все нормально, — произнесла я с трудом и выдавила из себя улыбку, больше напоминавшую гримасу.

Молодого пациента, который вышел из комы прошлой весной, навещал старик, который любит всем подмигивать. Как долго я еще могла держать оборону? Я попыталась представить себе на месте этого таинственного пациента другого человека, не Бласа. А на месте старика — не Хосе. Как можно более живо нарисовала в воображении людей с другими чертами, другими судьбами. Ничего не вышло. В то же время я не могла в это поверить. Блас вышел из комы и проходил реабилитацию в этой больнице? Это невозможно, чудес не бывает, только не в моей жизни. Я неосторожно забыла об этом — и падать было больно. Как я могла теперь позволить себе хотя бы мысль, что Блас жив и в сознании? Похороны — вранье, полгода отчаяния — вранье, и только россказни незнакомой уборщицы — правда. Верую, ибо абсурдно — так, кажется, говорил кто-то из великих, и я теперь его понимала. В конце концов, правда всегда абсурдна. Разве не абсурд, что моим опекуном оказался школьный староста? Что мой опекун в течение двух лет делал вид, что ненавидит меня, и заботился обо мне, как родной отец? Разве не абсурд, что садовник Колуччи оказался старинным другом Рикардо Фара? Почему бы и Бласу не выйти из комы? Тем более я узнала об этом от Хосе — короля абсурда.

— Скажите, — я прочистила горло. — А вы не помните, как его звали? Я редактор школьной газеты. Было бы здорово найти его и взять у него интервью, поддержать таких, как я... У которых близкие в коме…

Уборщица наморщила лоб.

— Ой, вряд ли, дочка. Раз уж со мной ни разочка не заговорил, вряд ли станет тебе интервью давать…

— И все-таки я хочу попробовать, — решительно ответила я. — Как его зовут?

Уборщица наморщила лоб.

— По имени Пабло вроде был…

Сердце ухнуло — все-таки мимо. Тут же вспомнила: это ни о чем не говорит, Хосе не стал бы давать им настоящее имя. Но если имя ненастоящее, значит, оно мне без надобности. Все же, я попыталась выудить из уборщицы максимум информации.

— А фамилия? — дрожащим голосом поинтересовалась я.

— А фамилия… Фамилию запамятовала. Надо в регистратуре узнать.

— Как это запамятовали? — заволновалась я, с тоской думая, что, кроме уборщицы, в этой больнице теперь никто со мной разговаривать не станет. — Вспоминайте! Пабло…

— Диас! — осенило уборщицу. — Да, точно! Паблито Диас, как я могла забыть!

— Пабло Диас, — повторила я одними губами, и вдруг мой лоб покрылся испариной. Только в этот момент я осознала, что происходит. Если все это правда… Я могу снова его увидеть. Могу найти Бласа! Это было странное состояние. Радости не было, только ужас. Я боялась себя, боялась своих безумных мыслей, смертельно боялась снова впускать в сердце надежду. Мне было страшно от того, что моя выдумка, гипотеза неожиданно подтвердилась, и несмелая вера так неумолимо приближалась к уверенности. Я не была к этому готова. Одно дело искать подтверждения, что Блас действительно умер, искать душевного мира, пытаться смириться — и совсем другое решиться поверить, что он жив. Это требовало слишком много душевных сил, у меня не было столько. Эмоционально изможденная, я была не способна на такие сильные чувства.

«Но если он жив, почему не дал мне знать?» — вновь тоскливо подумала я.

— Спасибо, — тихо произнесла я вслух, вспомнив, что уборщица ждет моего ответа. — Скажите, а вы могли бы выяснить в регистратуре его адрес? Мне не дадут…

— Так а мне разве дадут? — удивилась уборщица. — Мое дело маленькое, дочка, полы мыть. Еще заподозрят, что квартиру его хочу ограбить — нет уж, я пас. Ты не знаешь просто, какие люди здесь — коли иностранка, так обязательно воровка…

Я не стала настаивать. Все равно это бесполезно, имя фальшивое — значит, адрес тоже. Я уже настолько прониклась мыслью, что здесь лежал Блас, что даже не сомневалась, что по указанному адресу никакой Пабло Диас не живет.

— Ну а как он уезжал, помните? — зашла я с другой стороны. — Его забирали на машине или он ушел один? У него было много вещей?

Уборщица нахмурилась.

— А тебе что за интерес? Как это тебе его найти поможет? В любом случае, не видала я, как он уезжал. Освободил палату — и ладно. Другого тут же заселили.

— Понятно, — торопливо произнесла я. Пора было оставлять уборщицу в покое — ее начинал настораживать мой интерес. Все равно больше из нее не вытянешь.

— Спасибо, — я вдруг с чувством пожала ей руку. — Знаете, вы меня очень поддержали! Мне хочется вас отблагодарить, но я не знаю, как…

— Ты это дело брось,— добродушно пробурчала уборщица. — Не надо мне ничего. — Ее взгляд просветлел, и она стала казаться гораздо моложе своих лет. — Ты молись деве Марии, чтобы выжил твой дядя, — Она-то знает, что значит близких терять. Может, и парень тот из комы вышел, потому что кто-то здесь шибко молился и не отпускал. Так и ты не отпускай. Бог милостив — не заберет дорогое, коли ценишь.

Я кивнула, едва сдерживая слезы.

— Только бы он действительно проснулся, — вырвалось у меня. Уборщица понимающе кивнула.

— Ладно, засиделась я с тобой, пора и честь знать. Ты руки не опускай, поняла? Мала еще, чтобы отчаиваться. Сколько тебе? Лет шестнадцать?

— Семнадцать, — поправила я.

— Самый возраст, чтобы надеяться, — отрубила уборщица. — Дальше сложнее будет, так что давай сейчас. И вспоминай о тетке Розе.

— Это ваше имя? — догадалась я.

— А чье же? — подмигнула Роза. — Мое и есть. Меня все здесь Розовой дамой зовут — можешь и ты так звать. Ты ж еще придешь дядю навестить?

— Обязательно, — с готовностью кивнула я, хотя не собиралась возвращаться в больницу. По крайней мере, пока. — Все мы еще обязательно встретимся, верно? Так один мой друг говорит.

Розовая дама довольно кивнула.

— Вот это по мне, — громогласно заявила она. — До встречи тогда, красавица?

— До встречи, Роза! — помахала я ей рукой и пошла по направлению к выходу.

* * *

В колледж я возвращаюсь не сразу. Еще долго брожу по улочкам Буэнос-Айреса, словно в тумане, и невольно разыскиваю глазами Бласа в толпе. Вот он мелькнул в окне отходящего автобуса — с секунду наблюдаю за движением, а затем вдруг срываюсь с места и бегу за ним, пока автобус не скрывается за поворотом. Вот мне кажется, что мужчина через дорогу пристально смотрит мне вслед — оглядываясь по сторонам, подбегаю к нему и вижу незнакомого высокого перуанца лет сорока. Извиняюсь и бреду дальше, пока не вижу в витрине кафе силуэт Бласа за столиком. Врываюсь в кафе: на меня удивленно смотрят официанты и черноволосый незнакомец с чашкой кофе. Выхожу и снова иду, словно в забытьи. Вижу его на рынке, в отражении витрин магазинов. Осознаю, что это глупо. Но мне отчаянно хочется убедиться, что прохожий ничуть не похож на Бласа, и успокоиться. Наконец, успокоиться. То и дело Блас ускользает от меня, его лицо ускользает от меня с тех самых пор, как я узнала, что он мой опекун. Сотни образов преследуют меня, я преследую образы, и эта бесконечная, безысходная погоня настолько изнуряет меня, что я вдруг не выдерживаю и бегу со всех ног, пытаясь не видеть прохожих, идущих мне навстречу. Люди испуганно расступаются передо мной, а я убегаю глубже, в пустынные переулки, где нет людей, и я убегаю от призраков, пока, наконец, не падаю обессилено на асфальт и не зажимаю в отчаянии уши. Я истошно кричу, вкладывая в этот крик всю боль, что накопилась у меня на душе за последние месяцы:

— Блас! Бла-а-а-ас! — зову его так отчаянно, словно он может услышать. Я зову его, надрывая связки, будто от моего крика могут пошатнуться составы земли, будто время должно выйти из пазов и вернуть меня в прошлое, когда он был жив, когда я могла слышать его голос, говорить ему добрые слова, касаться и прижимать к себе крепко и никуда от себя не отпускать. Могла, но не делала. Кажется, от моего вопля земля должна содрогнуться, сжалиться надо мной, разойтись трещиной и вернуть его мне — живого и невредимого. Я зову его до хрипа, и когда голоса не остается, я уже верю, что земля действительно сжалилась надо мной. Земля вернет мне Бласа.

* * *

Мне что-то стало трудно дышать

Что-то со мною — нужно решать:

То ли это болезнь суеты,

То ли это боязнь высоты.

О, друзья мои, дышащие легко!

Почему вы опять от меня далеко?

Если мог чей-то дом над землею парить,

Почему моему это не повторить?

Я знала, что это было безумием. Прекрасно понимала, что люди не возвращаются с того света и, даже будучи на этом, возвращаются редко. Но после долгих месяцев гордого одиночества и уверенности, что весь мир восстал против меня, робкая надежда несмело, но настойчиво протиснулась в мое сердце. Я готова была цепляться за самые сомнительные версии, лишь бы выбраться из тьмы, которая окутывала меня последние полгода. В глубине души я так и не поверила в смерть Бласа — наверно, в этом все дело. Я так и не смогла поверить, что он мертв.

— Вы вернулись? — рассеянно спросила я, заметив Луну и Лауру в комнате. — А где Марисса?

— Я здесь, — Марисса вышла из туалета и разъяренно посмотрела на меня. — Где ты опять шлялась?

Я не обратила внимания на ее слова. Лишь подошла к ней, порывисто обняла и расплакалась у нее на плече.

— Лухи, что с тобой? — тут же подскочили ко мне Луна и Лаура. Марисса оторвала меня от себя и, заглянув в лицо, вздрогнула, заметив, видимо, что я счастливо улыбаюсь сквозь слезы.

— Лухи, ты чего? — ласково потрепала меня по плечу Марисса. — Новости от опекуна?

Я молча закивала и снова всхлипнула.

— Что, Лухи? Что он сказал? — приобняла меня Луна.

Я несколько раз сглотнула и подышала глубоко, чтобы унять слезы. Затем отстранилось от подруг и оглядела их несмелым ликующим взглядом.

— Блас жив, — сорвалось у меня с губ.

На секунду в комнате воцарилось молчание.

Луна отвела глаза, Лаура смотрела на меня с примесью испуга и тревоги, а Марисса, с секунду помедлив, крякнула и разрезала рукой воздух.

— Лухан, возьми себя в руки! — твердо произнесла она, заглядывая мне в лицо. — Хватит уже цепляться за стариковские бредни. Блас умер.

Я покачала головой и взяла ее за руку.

— Марисса, ты не понимаешь! Я знаю, о чем говорю. Блас жив! — дрожащим от волнения голосом отозвалась я.

— Это из-за послания Хосе? Убью старика! — воинственно взмахнула кулаком Марисса.

— Какое послание? — удивилась Луна.

— Пока вас не было, Хосе написал ей, что Блас не умер, — закатила глаза Марисса. — Но это же полный бред! Ты же сама видела, Лухи, в больнице не было Бласа.

Я мотнула головой.

— Потому что Хосе его перевез, — объяснила я. — В больницу Святого Петра! Я только что оттуда.

Снова последовала длинная пауза.

— Ты видела Бласа? — неуверенно спросила Марисса, переглянувшись с Луной и Лаурой.

— Нет, — покачала я головой и снова светло улыбнулась. — Потому что его там больше нет. Он проснулся!

И снова в спальне повисла гробовая тишина.

— С чего ты решила? — осторожно поинтересовалась Марисса, глядя на меня так, будто шла по минному полю и боялась, что от любого ее шага мина взорвется.

— Мне уборщица сказала, — выдохнула я и лучезарно улыбнулась.

— Она знала Бласа? — вставила Лаура, заметив, видимо, что Марисса потеряла дар речи.

— Нет, но она сказала, что прошлой весной у них лежал молодой человек, который вышел из комы.

— Отлично! — выдохнула Марисса и беспомощно посмотрела на девочек.

— Я знаю, звучит как бред, — понимающе кивнула я. — Но описание в точности совпадает.

— Описание? — возмутилась Марисса. — Ты что, издеваешься?

— Нет, — оживленно ответила я. — Молодой, черноволосый, большие голубые глаза. Много голубоглазых ходит по Буэнос-Айресу? Это Блас!

— Нет, — серьезно отозвалась Марисса. — Это Томас.

— Что? — переспросила я в недоумении.

— Я говорю, это Томас, — невозмутимо повторила Марисса. — Он тоже подходит под описание, почему это не может быть Томас? Я, скорее, поверю, что это был он, чем человек, который умер полгода назад!

— Марисса, это не смешно! — отмахнулась я. — Старик Хосе перевез его в другую больницу, чтобы спрятать от преследователей. Теперь я в этом уверена!

— Старик Хосе? — переспросила Луна.

— Я, по-моему, слишком много пропустила, — жалобно протянула Лаура.

— Смотрите! — устремилась я к тумбочке, на которой лежал листок с расшифровкой из книги. — Видите, Хосе зашифровал послание, — пояснила я для Лауры и Луны. — Оказалось, что он работал на Бласа, — прибавила я, вспомнив, что и эта деталь им еще неизвестна. — Так вот, он написал, что Блас не умер, и целитель Святой Петр исцелит раны. Я догадалась, что речь идет о больнице Святого Петра, поехала туда — и что, вы думаете, там услышала?

Луна и Лаура читали расшифровку послания.

— Уборщица сказала, что прошлой весной в больницу поступил молодой человек, который недавно вышел из комы! И единственным его посетителем был старик! Звучит знакомо?

Луна неуверенно покосилась на Мариссу и все-таки решилась вставить слово:

— Если честно, не очень, Лухи, — мягко сказала она, и по ее взгляду было заметно, как ей не хочется меня обидеть. — Этим парнем мог оказаться кто угодно. Ты делаешь очень смелые выводы…

— Да ты просто не понимаешь, Луна, — отмахнулась я и в надежде уставилась на Мариссу. — Ты-то не веришь, что это совпадение?

Марисса сделала глубокий вдох и задумалась на пару секунд.

— Лухи, — она сжала мою ладонь. — Это безумие. Он не мог выйти из комы. Ты же была на его похоронах. Вы все были!

— Ты его видела? — вскинулась я и обернулась на Лауру. — Ты его видела мертвым?

Лаура явно чувствовала себя неловко под моим взглядом.

— Лухан, мы все видели, — словно защищаясь, ответила она.

— Мы все видели гроб, — перебила я ее. — Ты видела его мертвым?

Последовала долгая пауза.

— Ты видела… — робко заметила Лаура.

— Я видела пустую постель, — категорично отрезала я. — А до этого видела кучу трубок и спящего под ними Бласа.

— Ты думаешь, он не был в коме? — Марисса окинула меня встревоженным взглядом.

Я поколебалась.

— Нет, вряд ли. Я проводила у его постели целые дни. Он не смог бы так долго притворяться…

Или смог?

— Это не важно, — мотнула я головой. — Все не важно, если он жив. Вы понимаете, девочки? — я взволнованно глядела их. — Блас может оказаться живым. Вы представляете? — я почувствовала, как мое горло снова сковывает спазм. — Я найду его и смогу увидеть снова.

— Лухи, ты же сама признаешь, что он был в коме, — заметила Луна.

— Ну и что? — передернула плечами я. — Он вышел из комы, а Хосе подговорил врачей никому не рассказывать об этом.

— Нет, Лухи, это слишком, — покачала головой Марисса. — Из чего ты делаешь такие выводы? Это бредни старика! Он тот еще чудак, может, просто разрисовал книгу вразнобой.

— Ерунда, — мотнула я головой. — Он предупредил меня, что я найду в книге что-то, что вызовет у меня много вопросов.

Луна и Лаура молча смотрели на меня своими одинаковыми сочувственными взглядами, явно не решаясь и дальше поддерживать беседу.

— Лухи, но если он действительно очнулся, где же он? Почему не вернулся в колледж? — решилась, наконец, Луна.

— Вот именно, — поддакнула Марисса. — Если он выжил, то просто издевается над тобой! — воскликнула она. — Чему ты радуешься? Он заставил тебя пережить его смерть, а теперь вернулся и даже не удосужился известить тебя?

— Это еще предстоит выяснить, — помрачнела я. — Его преследовали. Либо он до сих пор прячется, либо… — я помедлила. — Либо его поймали и держат взаперти.

— Лухи, хватит выдумывать, — отчеканила Марисса. — Если бы Блас теоретически ожил, он бы не объявился, признай это. Перед аварией он оставил колледж, чтобы уехать навсегда. Думаешь, его так хорошо стукнуло по голове, что он изменил решение? Еще недавно ты ненавидела его за то, что он сплавил тебя новому опекуну!

Я покачала головой.

— Марисса, как ты не понимаешь? Все это имело значение, пока он был мертв! Но он жив, Марисса. Понимаешь? Жив — и ничто больше не имеет значения!

— Лухи, но это противоречит здравому смыслу, — робко вставила Лаура.

— Да как вы не понимаете? — выкрикнула я, и у меня из глаз прыснули слезы. — Если у меня есть надежда, маленькая надежда, что я могу увидеть его снова живым и невредимым, я пойду на все, чтобы найти его. Ради этого я готова пожертвовать всем, даже здравым смыслом!

Девочки молчали, смущенные, видимо, моей бурной реакцией.

— А если надежды нет? — тихо спросила Луна. — Если ты обманываешься, и он действительно умер? Что же ты будешь делать, когда убедишься в этом?

Я растерянно разглядывала их отрешенные лица. Выражение лица Мариссы не оставляло никаких сомнений, что и она не верит.

— Можете думать, что угодно! — выпалила я. — Но я найду его и докажу вам всем, что вы ошибаетесь. Если вы мои подруги, вы поддержите меня! Если нет, — я помедлила, не решаясь озвучить ультиматум, который вертелся на языке, — я сделаю все сама. Но тогда наши дорожки порознь!

Я в ожидании уставилась на них. Снова последовала долгая, напряженная пауза. Наконец, Луна снова решилась подать голос.

— Лухи, я представляю, как тебе тяжело. Ты осталась одна, растеряна, напугана, видишь во всех врагов. Но мы не враги тебе, Лухи. Мы хотим помочь.

Я внимательно смотрела на нее, словно не узнавая. Внезапно я увидела себя их глазами: одинокая психопатка, которая постоянно гоняется за несуществующими призраками. Швыряется ноутбуками, постоянно со всеми грызется, бегает по больницам в надежде обнаружить там давно умершего человека. Они в самом деле хотели мне помочь. Их подружка свихнулась — и они решили оказать психологическую поддержку. Может, они и общались-то до сих пор со мной из жалости — какой интерес дружить с одержимой? Они заглядывали мне в рот, утешали, поддерживали — и все только потому, что я ущербная. Им дела не было до моего расследования — они сразу решили, что это блажь. И даже если бы я привела им прямо в колледж живого Бласа — они бы не поверили, что он жив!

Меня охватило бешенство. Я переводила взгляд с одной на другую, и их сочувствующий вид только подтверждал мое открытие.

— Все понятно! — выплюнула я и пулей выскочила из спальни.

Бежать! Подальше от людей, в лес, бежать со всех ног туда, где нет ни души. Забиться в свою нишу и взвыть так, чтобы никто не услышал и не прибежал сюда снова со своими коровьими глазами и понимающим видом.

— Лухи! Лухи! — я почувствовала, как кто-то хватает меня за рукав.

— Отстань! — вывернулась я. — Мне не нужна ваша жалость! Я найду Бласа и докажу, что я не сумасшедшая!

— Лухи, Лухи, да постой же ты! — Марисса силой развернула меня к себе. — Я не думаю, что ты сумасшедшая. Я верю тебе.

— Врешь! — закричала я. — Ты говоришь так из жалости! Не надо снисходить до меня, Марисса, я прекрасно справлюсь сама!

— Да стой же, Лухи, я же говорю, что верю! — закричала в ответ Марисса.

— И в этом твой снобизм! — выплюнула я. — Мне не надо, чтобы мне верили, я не психопатка, я не должна доказывать, что мне не показалось! Мне просто нужны были подруги! А они испарились! Осталось только благотворительное сообщество! Не надо мне ваших подачек.

— Да Лухи, о чем ты! — чуть не плача воскликнула Марисса. — Я правда хочу помочь тебе найти Бласа!

— Знаешь, чем Блас отличается от вас? — приблизилась к ней. — Он никогда меня не жалел. Да, он вел себя мерзко, но он никогда не унижал меня, не относился ко мне как-то по-особенному только потому, что у меня вечно неприятности.

— Ему просто плевать было на тебя, — грубо отозвалась Марисса.

— Врешь! — я схватила ее за грудки. — Бласу не было на меня плевать, просто он всегда считал меня равной. Он сражался со мной на равных, потому что уважал меня. А для вас я только раненая собачонка! Меня надо оберегать, кормить вовремя, чтобы приступы бешенства не накатывали!— кричала я и вдруг смолкла, когда Марисса со всей дури влепила мне пощечину. Мои руки разжались — и я отпустила ее.

— Это чтобы ты поверила, что я тебя не жалею, — проворчала она и чуть обеспокоенно покосилась на мою щеку. — Больно?

Я смотрела на нее, широко раскрыв глаза и прижимая руку к щеке.

— У меня есть идея, как выяснить местонахождение Бласа, — деловито продолжила она, не дожидаясь ответа. — Будем обсуждать или продолжим мутузить друг друга?

Глава 3

Один и тот же сон мне повторяться стал.

Мне снится, будто я от поезда отстал,

Один в пути зимой на станции сошел,

А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел.

И я хочу за ним бежать и не могу.

И чувствую, сквозь сон, что все-таки бегу.

Левитанский

Блас снова рядом. Мы едем в старинном поезде, наподобие тех роскошных паровозов, которые я недавно видела в каком-то фильме о войне. Мы сидим в одном купе — друг напротив друга и молча смотрим друг другу в глаза. Он почему-то одет в длинное старомодное пальто, и его шею обвивает изящный вязаный шарф. Я оглядываю себя на всякий случай — но на мне как обычно лишь форменная водолазка и короткая школьная юбка. Бросив взгляд в окно, понимаю, что одета не по погоде, — за окном бушует самая настоящая вьюга. Такой я не видела даже в Барилоче: ветер поднимает целые вихри, и его завывание слышно даже через толстое стекло. Снег бьется в окно, снова ложится на землю, и в этом бесконечном круговороте я не могу разглядеть за окном ни домов, ни деревьев, пролетающих мимо. Кажется, будто поезд движется сквозь какой-то белоснежный воздушный тоннель, и под его колесами нет ни рельс, ни земли.

Я снова обращаю взгляд на Бласа. Он дремлет — или притворяется, что спит, прикрыв глаза и откинув голову назад. Снова лицо его кажется мне умиротворенным и тихим: я уже видела его таким, когда он лежал в коме. Теперь он сидит рядом, напротив, живой и невредимый — только заснул или притворяется спящим. Я приподнимаюсь со скамьи и, приблизив лицо к нему, прислушиваюсь. Дыхание ровное, длинные ресницы трепещут от движений зрачков, которые ходят под веками. Я читала, что так бывает, когда человек видит сны, и это убеждает меня, что он действительно заснул.

Внезапно паровоз резко останавливается, и где-то в тамбуре слышится скрежет открывающейся двери. Я с любопытством высовываю нос из купе и, не обнаружив никого в коридоре, прохожу в тамбур. Проводник, открывший дверь, видимо, удалился, и теперь тамбур пуст — лишь из проема тянет свежим приятным холодком. Закусив губу, выглядываю из поезда. Внизу сугроб, и он кажется вполне реальным и земным. Вокруг простираются бескрайние снежные поля и покатые пушистые холмы.

До смерти хочется глотнуть свежего воздуха и ощутить под ногами леденящий холод. Я всю жизнь прожила в Аргентине, лишь изредка выбираясь с колледжем на экскурсии, так что мне снег кажется таким же чудом, как, должно быть, апельсины жителям какой-нибудь Аляски.

Нерешительно оглянувшись на купе, в котором оставляю Бласа, я спрыгиваю с поезда и осматриваюсь. Стоянка наверняка продлится минут десять, а за это время я успею изучить это странное место. Двинувшись вперед, погружаюсь в сугроб по колено и тут же ощущаю, как захватывает дыхание от холода.

Я иду все дальше и дальше, мне кажется, что за следующим сугробом покажется, наконец, станция или вокзал — я пойму, какое место мы проезжаем, и со спокойной душой вернусь обратно в купе. Но за сугробом вырастает новый сугроб, а станции по-прежнему не видно — и, оглянувшись, я уже едва могу различить поезд сквозь белую стену снежинок, поднимаемых ветром. Внезапно на душе становится тревожно. Я совсем потеряла счет времени, и вдруг мозг пронзает страшная мысль, что поезд уедет без меня. Я бросаюсь обратно, но с каждым шагом поезд только удаляется. Я припускаю бегом, надрывая легкие, и вдруг понимаю, что потеряла поезд из виду.

Испуганно вскрикнув, я тут же устремляюсь вперед и внезапно снова вижу впереди очертания поезда. Контуры странно движутся, и меня прошибает холодный пот: я понимаю, что опоздала. Поезд отъезжает, и я уже не успеваю нагнать его. В том поезде я оставила Бласа. Он спит в купе, и мы никогда не увидимся, потому что я понятия не имею, куда этот поезд направляется, а Блас так и не узнает, на какой станции я сошла. Все же я продолжаю упрямо бежать вперед до тех пор, пока не приближаюсь к рельсам, тяжело дыша. Я провожаю неверящим взглядом хвост поезда, исчезающий вдали, и глотаю слезы.

Он уехал. Он снова уехал, и я снова его упустила.

Внезапно позади я слышу осторожный кашель. Резко оборачиваюсь — и вижу Бласа. Он стоит и улыбается мне в своей язвительной манере, а я чувствую, как все мое существо наполняет бешеный восторг.

— Блас! — кричу я сквозь слезы и бросаюсь ему на шею. Он обнимает меня в ответ и смеется вместе со мной. — Ты проснулся, ты заметил, что меня нет… — щебечу я и вдруг просыпаюсь от звука собственного голоса.

Приподнимаюсь на локтях, привычно проверяю, никого ли не разбудила. Вдруг понимаю, что светлое чувство, которое всегда испарялось раньше, стоило мне проснуться, никуда не ушло и продолжает наполнять меня или, точнее, наоборот, освобождает. Блас остался здесь, на станции, и ждет, пока я добегу до него и пойму, что он сошел с поезда. Он никуда не уехал. Он рядом. Он проснулся.

* * *

— Хорошо, значит, ты все-таки приняла решение пойти к нему на квартиру, — рассуждала Марисса на следующий день. После ланча мы спрятались в спальне, чтобы прогулять математику и еще раз обсудить положение дел.

— Да, — кивнула я. — Там остались его вещи — может, найдем что-то, что наведет нас на его преследователей.

— Ты готова? — неуверенно посмотрела на меня Марисса.

— Не знаю, — честно призналась я. — Но у меня нет выбора. Я пойду на все, чтобы подтвердить или опровергнуть свою теорию.

— Так может, сперва попробуем опровергнуть? — задумчиво произнесла Марисса.

— Ты опять за свое? — вскинулась я. — Если не веришь, иди к Луне и Лауре, а мне дай делом заняться!

— Лухи, спокойно, — замахала руками Марисса. — Я допускаю, что Блас жив. Но не факт, что именно о нем говорила уборщица. Прежде чем начать искать иголку в стоге сена, надо хотя бы убедиться, что имя Пабло Диас ненастоящее. Я выясню его адрес в регистратуре и посмотрю, кто в домике живет, — задорно улыбнулась она.

— Марисса, ты зря проездишь! — с досадой откликнулась я. — Нет никакого Пабло Диаса! Лучше поскорее заняться квартирой Бласа!

— На квартиру в любом случае сходим, — кивнула Марисса. — Давно пора выяснить, кто твой новый опекун, — Блас мог оставить там какие-то документы. Ты проверяла почту, кстати? Он не писал гневных писем по поводу твоего обращения в прокуратуру?

Я отрицательно покачала головой.

— Нет, к счастью, — вскинула на нее виноватый взгляд. — Надеюсь, то мое письмо потерялось. Мне сейчас только проблем с новым опекуном не хватает.

— Да уж, — хмыкнула Марисса. — В больницу я съезжу сама на буднях — мама подпишет прошение на выход. А на квартиру мы можем отправиться вместе на выходных.

— Я не дотерплю, — призналась я. — К тому же, как представлю себе, что они схватили его… Каждая минута на счету.

Марисса с сомнением покачала головой.

— Ты знаешь мое мнение. Все с ним нормально. Он просто забыл сообщить тебе, что выжил в той аварии.

Я покачала головой.

— Марисса, ты не понимаешь. Я знаю Бласа. Он никогда бы не оставил меня на произвол судьбы. Он столько лет присматривал за мной!

Марисса издала неприлично громкий звук.

— Да, присматривал, — продолжала я как ни в чем не бывало. — Зачем, по-твоему, владельцу крупного предприятия устраиваться в колледж охранником и терпеть выходки подростков? Зачем ему унижаться перед Дуноффом и держаться за эту работу?

— Да он кровосос, мы давно это выяснили, — перебила Марисса. — Ему нравится упиваться своей властью.

— Он мог спокойно упиваться своей властью у себя в компании. Но он зачем-то пришел в колледж, и не на место директора, а на место обычного охранника.

— Еще не хватало на место директора, — фыркнула Марисса.

— Не меняй тему, Марисса. Я об этом думала очень много. Блас пришел в колледж ради меня и велел Хосе присматривать за мной после своего отъезда. Он бы не бросил меня намеренно — теперь я знаю. Вспомни, сколько неприятностей у меня было до появления нового опекуна. Меня могли упечь в колонию — он бы не допустил этого.

— А он и не допустил, — легко согласилась Марисса. — Заблаговременно сдал тебя новому опекуну.

— Нет, — качнула я головой. — Он бы вернулся. Я чувствую, понимаешь, — ткнула себя в грудь на уровне сердца. — Он бы не смог меня оставить. Что-то произошло.

Марисса смерила меня пытливым взглядом, но промолчала. В спальню ворвалась Луна, но заметив нас с Мариссой, замерла в дверях.

— Луна, а мы тут обсуждаем мою безумную теорию, — едко пояснила я. — Думаю, тебе будет неинтересно. Держись подальше от психопатки, вдруг она буйная?

Я почти физически ощутила на себе осуждающий взгляд Мариссы. Луна бросила на меня грустный взгляд, взяла со стола тетрадь и снова вышла из комнаты. Что ж, мне было почти стыдно, но с предателями так и нужно. Еще один почти забытый закон улицы.

— Давай мы не будем это обсуждать? — предотвратила я нравоучения Мариссы. — Пока и с тобой не поссорились.

Марисса смолкла на полуслове и, чуть помедлив, согласно кивнула.

— Но знай, что я не одобряю тебя, — не выдержала она. Слава Богу — это же Марисса. Она никогда не изменяет себе. Я не обижалась, потому что те, кто не изменяет себе, не изменят и тебе.

— Ладно, мне пора, — я решительно поднялась на ноги. — Урок уже закончился.

— В спортзал? — без слов поняла Марисса. — Ты уточнила у Тореса расписание?

— А что толку уточнять, Марисса? — вздохнула я. — Каждый день после уроков — и до упаду. Ты что, Тореса не знаешь?

— Жесткий график, — присвистнула Марисса. — Когда же мы с тобой на квартиру отправимся? Миранда будет следить за тобой.

— Придется съездить во время уроков, — развела руками я. — В первой половине дня Миранда сам преподает — не сможет за мной уследить. А вот если я не вернусь к началу тренировок с Торесом, он мне устроит сладкую жизнь.

— Тогда лучше я одна съезжу после занятий, — решила Марисса. — Это слишком рискованно…

— Нет, — решительно перебила я ее. — Шутишь, Марисса? А вдруг там засада?

— Какая засада? — поморщилась Марисса.

— Вдруг кто-то поджидает Бласа? Я буду готовиться к олимпиаде, а ты пока будешь рисковать своей шкурой? Ну уж нет. Поедем вместе и завтра же!

— Нет, давай переждем хотя бы пару дней, — мягко остановила меня Марисса. — Миранда поймет, что ты его слушаешься, и ослабит вожжи. Так безопаснее.

— Но мы не можем столько ждать! — возмутилась я. — Нельзя терять время!

— Ты потеряешь гораздо больше времени, если Миранда узнает, что ты сбегала из колледжа, и снова запрет тебя здесь, — парировала Марисса. — Блас потерпит. Полгода терпел, несколько дней ничего не изменят.

— Марисса, как ты можешь такое говорить? — возмутилась я. — У меня появилась крохотная надежда, что Блас не умер, и ты думаешь, что я способна в таком состоянии выжидать? Я не знаю, как этот день переживу!

Марисса задумалась на мгновение. Наконец, она кивнула.

— Ладно, — решила она, — пойдем завтра. Сходить с тобой на тренировку? — неожиданно предложила она.

— А Пабло? — с сомнением покосилась на нее я. Конечно, мне безумно хотелось, чтобы кто-то составил мне компанию, но я знала, что Пабло обижается, когда Марисса уделяет ему мало времени.

Марисса чуть помедлила, затем отмахнулась.

— А что Пабло? Пабло нашел себе занятие — ушел куда-то с Томасом. Так что я имею полное право записаться в группу поддержки! Имею ведь?

Она подмигнула мне. Я засмеялась. Впервые за много месяцев я засмеялась по-настоящему.

* * *

У нас новый учитель физкультуры. Какая-то проклятая должность: ни один учитель не продержался на ней дольше семестра. Последним был Блас. Я усмехнулась, вспомнив, как он делал из мальчишек чемпионов по регби. Что ни говори, а ребята тогда действительно выиграли чемпионат года. Правда, уже без тренера.

В этом году учителя прислали из департамента образования: это был старый, но крепкий испанец, который заставлял делать двадцать отжиманий каждого, кто на секунду отвлечется от выполнения упражнений. На этот раз мне пришлось столкнуться с ним один на один, и он, кажется, не собирался проявлять милосердие.

«Пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два — держи спину ровно, Линарес — пятьдесят пять…» — вспоминала я Бласа, из последних сил выполняя упражнения на пресс.

В те минуты я ненавидела его, но сейчас, когда поняла, почему он всегда выбирал девочкой для битья именно меня, на сердце становилось тепло. Он хорошо знал меня, Блас. Знал, что я азартна, знал, что я способна развиваться только если разозлить меня, взять на «слабо». Блас бывал очень строг со мной, но теперь мне не хватало его внимания. Я бы сделала двести отжиманий без передышки, если бы только он прямо сейчас возник на месте старого мексиканца и наказал ни за что.

— Линарес, — в ту же секунду послышался голос с хрипотцой, и я вздрогнула от неожиданности. Это, конечно, не Блас, а старый мексиканец. Настала очередь прыжков через козла.

Физкультурный зал и футбольное поле — единственные места, где я чувствовала себя уверенно. Учеба никогда не вызывала во мне особого интереса, но спорт я любила. Когда-то я занималась каждый день, и девочки вечно подшучивали надо мной, потому что я никогда не могла усидеть на месте: минута без движения казалась мне бессмысленной тратой времени, и я то и дело брала в руки гирю или начинала качать пресс. В последнее время я оставила тренировки и в свободное от учебы время все чаще лежала, прижав к себе любимого мишку Мариссы, которым когда-то швыряла в Бласа или сидела в одной из ниш коридора, пытаясь скрыться от любопытных глаз. Но хотя я несколько утратила спортивную форму, многие упражнения по-прежнему давались мне с легкостью, а прыжки через козла и вовсе моя визитная карточка — когда-то я даже пыталась научить прыгать Фели.

Медленно я подошла к линии старта и оглянулась на Мариссу. Та сочувственно мне улыбнулась и подбодрила, вскинув большой палец вверх. Я рассеянно улыбнулась в ответ и в спокойном ожидании посмотрела на тренера.

«Пятьдесят один, пятьдесят два — держи спину ровно, Линарес, — пятьдесят три, пятьдесят четыре».

Тренер дал команду — и я разбежалась. Почти сразу приблизилась к козлу, вот он уже под самым носом: упор на руки — прыжок — приземлиться на ноги.

На ноги не получилось. В последнюю минуту что-то пошло не так, и руки соскользнули с гладкой кожи — я полетела вниз головой и не успела сгруппироваться. Когда сообразила, что произошло, надо мной уже склонялись встревоженные тренер и Марисса.

— Лухи, ты в порядке? — теребила она меня, а я молчала, потому что вопрос был не из легких. С одной стороны, все вроде бы в полном порядке, а с другой — странные круги перед глазами все-таки беспокоили.

— Я в порядке, Марисса, в полном порядке, — вяло отвечала я, пытаясь сфокусировать взгляд на ком-то одном.

Меня отвели в медпункт, где заключили, что у меня легкое сотрясение. Марисса стояла в дверях и смотрела на меня как-то странно: сощурившись, словно что-то для себя решая. Поход на квартиру все-таки пришлось отсрочить — следующие несколько дней я провела в постели по настоятельному совету врача, о чем тут же разведал мой опекун и прислал мне букет цветов с пожеланием скорейшего выздоровления. Карточка была стандартной, и пожелание было напечатано, а не написано от руки, так что открытка тут же отправилась на помойку, а за ней и букет. Марисса разозлилась, что я так поступила, вытащила из урны букет и демонстративно поставила в вазу у себя на тумбочке. Я махнула рукой и не стала просить ее снова выбросить цветы, но фрукты, которые прислал опекун, попросила убрать подальше. Они воскрешали в памяти смутные воспоминания из детства, и мне не хотелось, чтобы к ним примешивались мысли о моем псевдоопекуне.

* * *

Мне было лет двенадцать или одиннадцать — точно уже не помню. Я еще воспитывалась в детском доме, и кто-то из наших неудачно подшутил над старым сторожем, так что того даже пришлось отправить в больницу. В детском доме все были далеко не паиньки, и я в том числе. Правда, в общих шалостях я не участвовала — все знали, что начальство детдома неизвестно почему относится ко мне особенным образом, и мне не доверяли. Все, кроме мальчишек, с которыми я дружила, — те знали, что я не стукачка. Однако я и сама частенько нарушала покой непрестанными стычками с обидчицами или даже обидчиками, которые решались отпускать шуточки в мою сторону. К тому времени я уже была достаточно рослой и физически подготовленной, чтобы дать отпор, поэтому со мной решались связываться все реже. Однако после того случая со сторожем в большом зале собрали всех.

Директриса была в отпуске, и ее замещал какой-то старый чурбан из школы для трудных подростков, который ничего не смыслил в педагогике, но зато отлично разбирался в военной дисциплине. Он приказал виновному выйти вперед, а когда ничего подобного не произошло, потребовал выдать имя. Несмотря на то, что меня частенько доставали в приюте и не принимали в свою компанию, я не могу не признать, что у нас были не худшие ребята. Я слышала от мальчишек, что в других детских домах ребята боятся своей тени и сдают друг друга за пол песо. У нас таких считали предателями и в конце концов выкуривали из детдома. Никто не выдал виновника.

Тогда этот дубина решил применить свои привычные методы: он заявил, что раз виновного нет, наказан будет каждый, и каждый из нас должен просидеть в карцере шесть часов, пока виновный все-таки не объявится. Представляю его разочарование, когда выяснилось, что карцера у нас нет, а есть лишь кладовая, в которой запирали иногда шалунов на пару часов. Но я слышала, что в других детских домах были настоящие тюрьмы в подвалах, в них было холодно и влажно, и там водились крысы. Когда-то во время одной из стычек Блас упомянул о подобной «волчьей яме» — и я даже не сразу поняла, о чем речь, лишь удивилась, что ему так хорошо известны детдомовские реалии.

Не обнаружив карцера, новый заместитель воспользовался подвалом, и тогда я впервые задумалась о том, чтобы принять какие-то меры. Я не боялась за себя, но когда увидела, что в подвал тащат одного из малышей, с которыми я часто возилась, пробралась в кабинет директора, выкрала ключ и выпустила ребенка. Конечно, мозгов на тот момент у меня было немного: надо полагать, обнаружив пропажу пленника, заместитель решил бы, что тот сбежал сам, и наказал бы еще жестче. Но к счастью или к несчастью, меня поймали на месте преступления и засадили в подвал на двенадцать часов — за себя и за малыша; и назначили неделю исправительных работ (назначили бы больше, если бы не скорое возвращение директрисы из отпуска). Меня бы ждали чудные часы чистки унитазов или мойки горшков за малышами и прочие удовольствия, до которых Блас в свое время при всей своей изобретательности так и не додумался, если бы я не слегла с воспалением легких после полусуток, проведенных в холодном подвале. Если бы такое произошло здесь, в «Элитном пути», сюда бы тут же набежала свора социальных работников и завела уголовное дело. В приюте подобное случается сплошь и рядом и если сажать каждого жестокого воспитателя, окажется, что там и вовсе работать некому. Я была маленькой и не понимала всей этой системы, но уже тогда знала: никто за меня не заступится.

Первые дни я проводила в больничном крыле в полном одиночестве, за исключением редкого появления малышей, с которыми я водилась. Однако неделя прошла: вернулась директриса, и приютские дети вздохнули с облегчением. Она лично приходила навестить меня, но я только разозлилась, потому что знала, что ребята засмеют меня, когда узнают, что Линарес снова получила особый почет от директрисы. Она долго расспрашивала меня о том, что произошло, но я отмалчивалась, и она ушла ни с чем.

Мне было лет одиннадцать или двенадцать, и я понятия не имела, что у меня есть опекун. Я не удивлялась, что мне приходят подарки на день рождения и что после возвращения директрисы, на моем прикроватном столике на все время болезни поселилась огромная ваза с фруктами, которые я втихаря раздавала малышам, приходившим навестить меня. Я думала, это все подачки директрисы, которая неизвестно почему вдруг прониклась ко мне беспричинной симпатией. Поэтому когда по приюту прошел слух, что заместителя лишили права преподавания и посадили за решетку, я лишь порадовалась, что чурбан получил по заслугам, и никак не связала это с собой. Не придала я значения и тому, что два или три года спустя почти сразу после того как меня едва не изнасиловали двое мальчишек, поймав ночью в коридоре, — я получила грант за спортивные достижения, и меня перевели в лучший колледж страны. Даже после того как директор Дунофф впервые вытащил из тумбочки ноутбук и водрузил его на стол, мне и в голову не пришло, что все эти совпадения не случайны.

А потом я узнала, что мой опекун — Блас. И он был так убедителен в своей ненависти ко мне, что я и вовсе думать забыла обо всем, что он для меня делал все это время. Я легко поверила, что он старался ради отца, хотя если подумать, он ненавидел отца — зачем ему исполнять его волю? Только перед самой аварией все эти мелочи вдруг всплыли у меня в памяти, и я вдруг осмелилась не поверить ему. Я высказала ему все, что накопилось у меня в голове, потому что вдруг стало страшно, что он уедет и не узнает, что я все помню. Я не забыла, сколько он для меня сделал.

На днях ко мне приходил врач. Строгая молодая женщина в белом халате, с белокурыми волосами, забранными в пучок. Я тут же заверила ее, что все в порядке, но она потребовала рассказать все в деталях. Случались ли у меня обмороки прежде? Часто ли меня тошнит последние дни? Она тоже поставила мне сотрясение мозга и ушла восвояси. Потом, через неделю после того, как я встала на ноги, выяснилось, что старого испанца уволили и, похоже, из-за меня. Я давно говорю, что это какая-то проклятая должность. Никто не задерживается на ней дольше полугода. Но по крайней мере, теперь все на время забыли об универсиаде, и у меня были развязаны руки.

* * *

— Ну что? — дернула я за рукав Мариссу. Мы стояли, прижавшись к холодной бетонной стене здания школы и ждали возможности прошмыгнуть мимо охраны.

— Ну что? — снова потеребила я ее.

— Тише ты! — отмахнулась Марисса, выглядывая из-за угла. — Вроде чисто. Охранник зашел в будку.

— Побежали! — выдохнула я и рванула по диагонали через двор. Позади слышалось сопение Мариссы.

— Проклятье! — воскликнула Марисса, когда мы очутились за воротами колледжа. — Они нас заметили!

Я хотела было оглянуться, но Марисса вцепилась в меня мертвой хваткой.

— С ума сошла! Не оборачивайся, они же тебя запомнят! Пойдем неторопливым шагом — вдруг они не поняли, что мы сбежали.

Я кивнула, и мы с Мариссой как ни в чем не бывало, двинулись вдоль дороги, удаляясь от колледжа. Через пару минут я опустилась на корточки — якобы завязать шнурок.

— Марисса, они все еще идут за нами, — встревожено сказала я, украдкой оглянувшись. — Мне кажется, это не охранники. Зачем им нас преследовать?

— Думаешь, это хвост? — кивнула Марисса. — Но кому понадобилось за нами следить?

— Не знаю, — я покачала головой. — Но мне это не нравится. Что будем делать?

— Избавляться от них, — передернула плечами Марисса. — Придется разделиться.

— Нет! — воспротивилась я. — Ты с ума сошла! Мы не знаем, кто они. Вдруг они опасны!

— В людных местах они высовываться не станут. Держись дороги и не сворачивай в безлюдные переулки.

— Как будто я за себя волнуюсь! — фыркнула я.

— Ну а что делать, Лухи? — развела руками Марисса. — Нам будет очень трудно оторваться, пока их двое. Разделимся мы — разделятся и они.

— А если они следят за кем-то одним?

— Тоже хлеб, тогда мы узнаем, за кем из нас, — чуть подумав, решила Марисса.

— Мне страшно оставлять тебя, — прошептала я, вновь украдкой оглядываясь на преследователей.

— Ерунда, — отмахнулась Марисса. — Ты что, меня не знаешь? Я мигом оторвусь. Съезжу в больницу, выясню адрес Паблито Диаса. А ты тогда иди на квартиру к Бласу. Только сперва попробуй отделаться от хвоста.

Я покосилась на верзил позади и подумала, что это будет не так-то просто.

— Ладно, тогда встретимся в колледже, — решила я. — Пришли мне смс, когда избавишься от своего.

— Ты тоже, — кивнула Марисса и ободряюще хлопнула меня по плечу. — Не бойся, судя по тому, как быстро мы их раскусили, они умом не блещут, — подмигнула она мне и, махнув рукой, резко ушла за поворот. Я продолжала путь прямо. Через пару метров я решилась незаметно оглянуться и убедилась, что теперь меня преследует только один. Второй, видимо, ушел вслед за Мариссой. Удовлетворенно кивнув, я юркнула в магазинчик на углу. Я была в нем прежде и запомнила, что там два выхода. Незнакомец, видимо, этого не знал и за мной не последовал, решив подождать снаружи. Что ж, пусть ждет. Я прошла магазин насквозь и сопровождаемая удивленным взглядом продавщицы, тут же вышла на улицу с противоположной стороны. Оглядевшись и не заметив погони, я поймала такси и, скрывшись в салоне автомобиля, продиктовала водителю адрес Бласа.

* * *

Кого-то нет, кого-то нет

В одной квартире старой…

Почему-то Блас остался для меня не в стенах госпиталя, где принял смерть, не на кладбище, где лежало его тело, не там, на шоссе, где я последний раз видела его в сознании. Для меня он по-прежнему оставался в своей квартире — там, где я видела его настоящим. Теперь я верила, что именно это и был настоящий Блас. Кричал ли он на меня, душил ли или плакал — только здесь мы говорили с ним начистоту, как старые знакомые, а точнее, родные люди, которым незачем притворяться. За последние полгода у меня была тысяча возможностей пробраться в квартиру Бласа, но я почти физически не могла этого сделать. Вернуться туда было для меня подобием таинства, означало встретить его смерть лицом к лицу — осознать окончательно. И только теперь, когда у меня появилась призрачная надежда, что я еще увижу его живым, я нашла в себе силы прийти сюда.

Раздобыть ключи от квартиры оказалось не сложно. Когда я вошла в холл, на посту никого не было, и мне не составило труда незаметно снять нужный ключ из висевших на доске за стеклом. Квартиру я тоже нашла сразу, хотя была здесь лишь трижды, но у двери все же остановилась в нерешительности и не потому что опасалась засады. За дверью начиналось самое трудное, и пока что я не находила в себе сил даже вставить ключ в замочную скважину.

«Уйди, прошу тебя, уйди!».

«Позволь мне остаться!».

«Я хочу быть один. Я привык быть один!»

Я бы, наверно, долго так простояла, если бы не услышала звуки шагов на лестнице. Сообразив, что через пару секунд меня разоблачат, я молниеносно открыла дверь, проскользнула внутрь, заперлась изнутри и с облегчением выдохнула.

Сначала я ничего не увидела в полумраке. Окна выходили на теневую сторону, и жалюзи были закрыты наглухо. Не решаясь пройти внутрь, чтобы впустить свет с улицы, я нащупала рукой выключатель. Комната озарилась мягким, неярким светом. Я оглядела знакомую обстановку. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как я была здесь в последний раз, — разве что дверцы шкафов были полуоткрыты, и вещи разбросаны в беспорядке. Видимо, Блас собирался в спешке.

«Вон из моего дома, вон из моей жизни! Убирайся! Убирайся из моей жизни!».

Я с силой сжала голову руками. Стены давили на меня, а вещи Бласа словно кричали со всех сторон:

«С тех пор, как ты была здесь в последний раз, он больше не возвращался!»

«Это ты виновата, что он уехал»!

«Мы покрылись пылью и больше не нужны, потому что хозяин наш никому не нужен!»

«А ты ушла и оставила его!».

«И теперь его нет!».

Я стала дрожащей ладонью нащупывать ручку. Ключ словно заело, он не желал поворачиваться в замке. Наконец, мне все-таки удалось справиться с дверью, и я распахнула ее, чтобы выскочить их квартиры. Я уже готова была перешагнуть порог, когда вдруг вспомнила, зачем пришла сюда. Если уйду сейчас, то больше никогда не вернусь и не узнаю, что произошло на самом деле. Даже если мои самые смелые мечты окажутся реальностью, я просто не узнаю об этом, потому что трусливо сбегу от собственных страхов.

«Ты можешь уйти с ними, но если тебе интересно, оставайся. Решай, как быть дальше. Сюда больше никто не придет».

Он привел меня к себе на квартиру, чтобы показать письма, которые писал ему отец. Хотел показать, что имеет все основания меня ненавидеть, и глумился, когда я начала плакать. Но все же я осталась тогда. Как бы страшно мне ни было, сколько бы он меня ни отталкивал, я всегда шла следом и оставалась с ним. Кроме самого последнего раза.

Я решительно вернулась в квартиру и снова заперла за собой дверь. Повернувшись, я сделала шаг вперед и прошла на середину комнаты.

— Это он ушел, понятно вам? — тихо сказала я в пустоту.

Вещи смолкли. В комнате повисла тягостная тишина. Я огляделась. Я не знала, что ищу, и понятия не имела, с чего начать.

С той самой минуты, как я попала в колледж, я пыталась представить себе его лицо. Лицо моего опекуна. Все думала, молодой он или старый, есть ли у него семья. Гадала, почему он решил опекать именно меня. Пыталась представить себе, какой у него голос, какие книги он читает, чем интересуется, какая вещь для него самая дорогая. Потом оказалось, что у моего опекуна лицо Бласа. До этого у Бласа не было лица, оно было всегда разное, никто не знал, какое настоящее. Звучит, как бред, но лишь когда я узнала, что у моего опекуна лицо Бласа, Блас стал приобретать для меня лицо.

Теперь я была у него в квартире и могла ответить на все свои вопросы. Эти вещи сохранили моего опекуна, здесь все дышало им, каждая деталь говорила о его привычках. Аккуратно расставленные бутылки на столике — почти полные. Пил мало. Любил порядок. Мало мебели — и все какое-то временное. Не было ковра — холодная черно-белая плитка. Все же, вкус был: раскладные чудаковатые кресла гармонировали с цветными жалюзи. Нет плиты — не готовил. Дома, скорее всего, почти не ел. Электрический чайник и пара чашек, четыре вилки и ножа — но это потому что меньше в наборе не продают. Ложка только чайная. Ему никогда не приходилось встречать гостей. У него не было друзей. Техники мало, но вся последней модели. Впрочем, заметно, что ею почти не пользовались — кое-где, даже прозрачная пленка не снята. Света мало — любил полумрак и чудные настольные лампы. Большой письменный стол посреди комнаты — наверно, после колледжа работал еще и с документами фирмы.

В то же время, здесь не было ничего, что характеризовало бы именно Бласа. Нелюдимый холостяк, который практически не живет в своей квартире, — вот и все, что можно извлечь из интерьера. Помню, еще в предыдущие разы меня удивило, что стены здесь белые, как в операционной, и почти голые. Ни постеров, ни календарей. Пара картин покрывали кое-где стены, но, кажется, так было задумано еще при планировке квартиры. Я внимательно осмотрела стол и полки секретера в поисках фотографий или памятных вещиц — ничего. Либо Блас был слишком скрытным, чтобы выставлять свою жизнь напоказ, либо у него просто не было увлечений и привязанностей. Я ожидала найти здесь хотя бы фото отца или, на худой конец, какой-нибудь Мии, но не нашла и этого. Отца Блас ненавидел, а Мия предала его — вполне объяснимо, что он не хранил их фотографии. Впрочем, я пришла сюда не за тем, чтобы снова копаться в грязном белье.

В прошлый раз я нашла важные документы в тумбочке, ключ от которой валялся в блюде. Однако теперь тумбочка была пуста. Очевидно, карту Блас решил прихватить с собой или просто сжег ее сразу после того как я ушла. Как бы то ни было, теперь я понятия не имела, где Блас мог хранить другие документы. Я прошла к секретеру и наугад открыла одно из отделений. К немалому удивлению, я обнаружила там небольшую библиотеку. Книги Блас хранил не как все, выставляя корешки за стекло, чтобы похвастаться перед посетителями своей начитанностью. Аккуратные томики стояли в ряд, скрытые от чужих глаз и от пыли за деревянной дверцей шкафа. Я вдруг подумала, что свою начитанность Блас скрывал не только в секретере. Никогда бы не подумала, что он любил читать. Хотя он нередко высказывал мудрые не по годам мысли, мне казалось, что это плод его собственного личного опыта, а не вычитанные в книгах истины. Впрочем, одно другому не мешает. Возможно, он читал об истинах, которые пережил сам.

Я провела пальцами по корешку с названием «Сто лет одиночества». Какие-то мрачные у него были книги. Перед глазами мелькнули имена Кафки, Камю. Неудивительно, что он всегда ходил такой кислый. Я взяла в руки томик Ницще и полистала.

«Падающего толкни».

Я хмыкнула и снова поставила книгу на полку. Девиз Бласа. Изучая книги, я то и дело поднимала голову наверх, явственно чувствуя на себе его взгляд. Мне казалось, он стоит на лестнице и наблюдает за мной сверху. Блас был здесь повсюду. Он сидел в кресле, попивая виски, расхаживал по комнате и кричал на меня. Мне нельзя было возвращаться в эту квартиру, здесь обитали призраки. И только надежда на то, что скоро я увижу его снова, не давала мне сойти с ума окончательно.

На всякий случай я вынула из шкафа все книги, перетрясла их и провела пальцами по внутренним стенкам полочки. В каком-то шпионском фильме я видела, что в секретерах иногда делают тайнички, которые можно открыть, нажав на незаметный рычажок. У Бласа, однако, был обычный секретер, без затей. Разве что полочка на соплях держалась. Аккуратно расставив книги на свои места, я закрыла шкаф и продолжила поиски.

Внизу исследовать было больше нечего, и я бесшумно поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Наверху была только спальня. Широкая кровать, платяной шкаф и прикроватная тумбочка — вот и весь интерьер. Здесь, казалось, было еще тише, чем внизу. Это была страшная тишина, наполненная смертью. Здесь мне больше не верилось, что Блас жив. Время словно остановилось, вещи больше не казались живыми. Все здесь было мертво: кровать, на которой он спал в последний раз, шкаф, который он открывал в последний раз, одежда, которую он надевал в последний раз. Только большой старомодный будильник невозмутимо тикал на тумбочке, напоминая, что даже в этой мертвой комнате время все же продолжало свой ход. Пузатый механизм удивил меня, и я подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть. Будильник выделялся из общей обстановки, да и я успела узнать Бласа достаточно, чтобы изучить его вкусы. Он любил дорогую технику, хорошие машины, телефоны последней модели. Вся квартира была заставлена новомодными приборами и стильной мебелью. Забавная вещица у меня в руках словно попала сюда из какого-то другого мира — настолько выделялась среди всей этой нарочитой роскоши.

Я задумчиво коснулась ключика завода и прокрутила его на два оборота. Комнату огласил оглушительный звон. Я испуганно подскочила и в панике быстро покрутила ключик в обратную сторону. Будильник обиженно смолк. Я выдохнула и прислушалась. Квартира пустовала полгода — если соседи дома, то сейчас сюда все сбегутся. Но снаружи было тихо.

Я поставила будильник на место и двинулась дальше, рассеяно касаясь спинки кровати. На пальцах осталась пыль. За полгода здесь все покрылось пылью. Я подошла к платяному шкафу и в нерешительности застыла перед ним. Прошло около минуты, прежде чем я собралась с силами и открыла дверцу. На вешалках висели только пара костюмов и джемперов. Пошатнувшись, прижала к лицу его одежду и втянула воздух. В нос ударил запах пыли и его одеколона. Как давно я не ощущала этот аромат. Запах Бласа.

Опустив взгляд, я увидела обувную коробку. Обувь Блас хранил в прихожей, поэтому одинокая коробка в шкафу вызвала недоумение. Опустившись на корточки, я сняла крышку. Сама столько времени хранила ноутбук в коробке из-под обуви — что если и Бласу пришло в голову сделать здесь тайник?

Я едва подавила изумленный возглас. Внутри вместо обуви действительно лежала папка. Схватив ее, я поднялась на ноги и принялась жадно перебирать содержимое. Какие-то документы с лейблом юридической конторы. Договор об аренде квартиры на имя Бласа Эредиа, договор с управляющей компанией, расписка об оплате, даже договор с интернет-провайдером. Похоже, это просто его домашние счета. Но зачем хранить счета в коробке из-под обуви? Вряд ли это его причуда, он бы, скорее, обзавелся сейфом с кучей наворотов, если бы решил скрыть от кого-то свои домашние траты. Значит, он оставил эту папку для меня. Он знал, где я храню ноутбук, и знал, что только меня может заинтересовать его платяной шкаф. Вот только зачем он решил мне оставить свои счета? Внезапно мой взгляд привлекла бумага, которую я сперва не заметила.

«Порядок наследования собственности».

И снова лейбл юридической фирмы. Присмотревшись, я различила название: «Юнион». И адрес. Что ж, это уже кое-что, стоило туда наведаться. Раз Блас так часто прибегал к услугам этой фирмы, там его явно знали и могли рассказать много интересного. Я пробежалась глазами по документу. Кажется, ничего значимого, без подписей и печатей — что-то вроде памятки. Но зачем Бласу понадобилась памятка такого рода? Он ведь молод и не собирался умирать в ближайшее время. Ведь не собирался?

Внезапно из папки выпала карточка, и я резко опустилась, чтобы поднять ее. Повертев в руках, я собиралась снова вложить ее в папку, когда поняла, что держу свою собственную фотографию. У меня такой никогда не было, ее явно сделали без моего ведома. Мне на ней лет четырнадцать, судя по приютской форме, фотография сделана до колледжа. Но ничто не могло удивить меня так, как то, что у Блас хранил ее у себя.

Я бережно сложила все документы в папку и закрыла коробку. Встала, задумчиво посмотрела в окно. Я сняла с вешалки его пиджак и, завернувшись в него, легла на кровать. Слезы снова хлынули из глаз, и на сей раз я не пыталась их остановить. Я беззвучно плакала, периодически всхлипывая, и думала о том, что готова отдать все, чтобы снова услышать его голос. Это были не просто мысли, я ощущала это где-то в груди: я готова была пойти на любые муки, на любые жертвы, только бы он снова оказался жив, только бы я снова могла говорить с ним, ругаться, ненавидеть. Только бы он был рядом и больше никогда не уходил.

Я бы долго так пролежала, если бы мое уединение не прервал тревожный звонок Мариссы. Я вспомнила, что так и не отписалась ей. Все же, звонок отклонила и написала, что еду. Мне не хотелось разговаривать. Нарушать могильную тишину этой квартиры. Хотя нет, больше не могильную — выжидающую.

Повесив пиджак на спинку стула, я схватила папку с документами и уже собиралась покинуть спальню, когда вдруг вспомнила кое о чем и, вернувшись к прикроватному столику, прихватила с собой будильник. Мне хотелось взять что-нибудь на память. Хотя я была уверена, что Блас не умер, мне хотелось, чтобы рядом была вещь, которая поддержит во мне эту уверенность.

* * *

«Я не за себя волнуюсь, а за тебя».

«Какая забота».

«А твою тайну я никогда никому не открою — честное слово!».

«Я тебе не верю! Ты будешь меня шантажировать, ты будешь мне мстить!».

«Ты правда так думаешь?».

«Конечно!».

«Не буду я мстить!».

«Не верю!».

«И напрасно ты не веришь! Ты очень много для меня сделал! Больше, чем кто бы то ни было! И я твоя должница!».

Он ведь и в самом деле мне тогда не поверил. Я столько раз смеялась над ним, что сама упустила момент, когда стало не смешно. Я не знаю, когда его проблемы действительно стали моими, и я начала беспокоиться о нем всерьез. Скорее, это происходило периодами. Я раскрывалась, и Блас жестоко всаживал мне нож в живот, так что приходилось показывать зубы в ответ. Я изощренно издевалась над ним, проявляла притворное участие, не стараясь, впрочем, казаться естественной. Но вдруг подумалось, что он потому и воспринимал меня в штыки, — не верил, что я искренне хочу помочь. Я давно уже оставила детские шалости и игры в месть, а он был уверен, что игра продолжается, потому что ничего другого уже не ожидал от меня. И когда ему бы больше всего на свете понадобилась вера, ее у него не оказалось. Он не поверил мне — вот, почему попал тогда под колеса.

Это я была виновата. Я не могла ему довериться настолько, чтобы открываться перед ним снова и снова. Это было похоже на игру. Нужно, чтобы один встал впереди и, закрыв глаза, начал падать назад, надеясь, что тот, кто сзади, подхватит. Очень трудно переломить себя и заставить тело расслабиться. Инстинкты работают на самосохранение, мускулы непроизвольно удерживают тело от падения. Но нужно упасть, чтобы почувствовать поддержку. Если не упасть, не поверишь, а если не поверишь — не узнаешь, что сзади тебя подхватят. Я не рискнула. И он не рискнул. И мы так и остались подвешенными в пустоте и порознь — без веры, без поддержки.

И теперь за свое былое неверие я платила верой. Безумной верой, сродни фанатизму. Я верила, что он жив и верила, что нужна ему. Вернувшись домой, я снова достала из коробки из-под печения фотографию Бласа, украденную когда-то из учительской. Вставила в рамку и торжественно водрузила на тумбочку, рядом с будильником, который достался мне после похода на его квартиру. Первой фотографию увидела Луна, но ничего не сказала — лишь смерила меня, как всегда, своим сочувственным взглядом и этим сказала все. Марисса долго не замечала, погруженная в свои мысли, но когда увидела, принялась горячо убеждать меня убрать ее, чтобы не пробуждать горькие воспоминания. Она не поняла, что воспоминания о Бласе больше не были для меня горькими. Я терпеливо ее выслушала, но фотографию не убрала и когда они снова покинули комнату, взяла в руки рамку и твердо произнесла:

— Ничего, Блас, мы победим их! Я найду тебя, и тогда им придется поверить. Я докажу им, что ты жив, слышишь?

Блас смотрел на меня с фотографии своим тоскливым взглядом, возвышаясь над ребятами посреди футбольного поля. Его лицо уже не казалось отрешенным, и я больше не могла разглядеть никакой «печати смерти» на нем. Теперь это была просто фотография. Фотография человека, с которым мне предстояло увидеться очень скоро.

* * *

— Ты пойдешь со мной? — спросила я Мариссу на следующий день за завтраком. Нам пришлось ненадолго отложить поход в юридическую фирму, так как Миранда засек наше с Мариссой отсутствие и теперь не спускал с нас глаз.

Марисса ответила не сразу. С тех пор как она съездила в больницу и убедилась, что никакого Пабло Диаса не существует, она вела себя странно: все время что-то обдумывала и, казалось, совершенно не интересовалась моим расследованием.

— А? — очнулась Марисса и тут же виновато улыбнулась. — Извини, вспоминала разговор с Пабло. Мы поссорились. Что ты сказала, повтори?

— А что у вас с Пабло? — смутилась я. Мне как-то и в голову не пришло, что Марисса может быть рассеянной по своим личным причинам. В последнее время я стала жуткой эгоисткой.

— Да ерунда, — отмахнулась она. — Он понял, что мы сговорились против Кармен ради него.

Я поперхнулась соком.

— Долго же он соображал, — фыркнула я и запнулась под укоряющим взглядом Мариссы.

— Закатил мне истерику, — пожаловалась она. — Сказал, что сам разберется с Кармен, если потребуется.

— А ты?

— А что я? — снова смутилась Марисса. — Ты же меня знаешь. Наговорила кучу гадостей и ушла.

— Когда ты успела? — изумилась я. Мы спустились к завтраку вместе, и у нее не было возможности даже увидеться с ним.

— Да вчера еще, — отмахнулась Марисса. — Ладно, расслабься. Сама разберусь. Что ты спросила?

Я пожала плечами и, проигнорировав ее вопрос, заметила:

— Я его понимаю. Если бы ради меня такое развернули, я бы устроила вам темную.

— Почему? — удивилась Марисса.

Я пожала плечами.

— Вам не приходило в голову за него вступаться, пока Пабло был на коне и получал несправедливые замечания. Вы ополчились

против Кармен, когда она стала говорить правду. Да, она перешла на личности. Залезла к нему в душу и потопталась — но

ушла. А вы решили его добить и поселиться там. Неизвестно, что хуже.

— Она не говорила правду! — воспротивилась Марисса, но я ее перебила.

— Не важно, считаешь ты это правдой или нет. Важно, что считает Пабло. И вы своей реакцией только признаете правоту Кармен.

Марисса задумалась. Затем упрямо покачала головой.

— Нет, Лухи. Что думает Пабло, сейчас не важно, важен результат. Я просто не хочу, чтобы ему снова причиняли боль. Если нам удастся вытурить Кармен, проблема исчезнет сама собой.

— То есть, ты действительно веришь, что корень проблемы заключен в Кармен? — горько усмехнулась я и покачала головой. — Марисса, я тебя не узнаю.

Марисса снова надолго замолчала.

— Ну и что теперь делать? — неуверенно спросила она. — Обратно хода нет. Ребят уже не уговоришь пойти напопятную.

Я пожала плечами.

— Теперь уже лучше ничего не делать. Постарайся убедить Пабло, что он не имеет к бунту никакого отношения. Кармен всех достала, он этому легко поверит.

Марисса кивнула. Затем резко потерла лицо и посмотрела на меня в упор.

— Ладно, Лухи. Давай вернемся к твоей проблеме. Она посложнее. Что ты собираешься предпринять?

Я удивленно посмотрела на нее.

— Я сегодня иду в юридическую фирму, — напомнила я. — Ты вроде как со мной собиралась?

Марисса так и застыла с открытым ртом.

— Сегодня? — воскликнула она. — Лухи, сегодня я не могу!

— Не можешь? — расстроилась я. — Почему?

— Мне нужно на прием к врачу, — выпалила она. — Соня подписала прошение на выход и будет следить, как цербер, чтобы я до

него добралась.

— А что с тобой? — встревожилась я.

— Лухи, — красноречиво посмотрела она на меня. — Это же Соня. Обычный осмотр, но после моих «фобий» на третьем курсе я

обязана посещать врача раз в полгода. На предмет рецидива, — передразнила она мать.

Я закусила губу.

— Жалко, мне бы твоя помощь понадобилась. Ничего не смыслю в документах.

— Я тоже, но одну тебя сама не отпущу. Давай завтра съездим.

— Нет, — покачала я головой. — Ты что? Я и так сколько дней из-за травмы потеряла.

— Лухи, никуда от тебя эта фирма не убежит! Может, там и не найдешь ничего интересного. А вот если тебя охрана на побеге поймает, о вылазках можешь забыть.

— Нет, — я упрямо сжала губы. — Волков бояться — в лес не ходить.

Марисса нахмурилась. Поняла, наверно, что спорить бесполезно. Внезапно она победоносно улыбнулась и воскликнула:

— Я знаю, с кем тебя отправить! Маркитос, — довольно протянула она, — проходи, садись с нами.

Я резко обернулась и увидела, что в кафе зашел Маркос. Он в растерянности подошел к нашему столику и опустился на стул

рядом со мной.

— Я думаю, от Маркоса там будет больше толку, — заявила Марисса, — и он наверняка сможет сопроводить сегодня Лухан к

юристу, — она бросила многозначительный взгляд на Маркоса.

— К юристу? — удивился он и повернулся ко мне. — Зачем тебе к юристу?

— Она тебе все потом объяснит, — взглянула на часы Марисса. — Скоро звонок, так что сматывайтесь поскорее. Миранда не

дремлет. Ты поедешь с Лухан? — спросила она Маркоса как о чем-то само собой разумеющемся.

— Конечно! — радостно воскликнул он.

Я была возмущена: Марисса явно сватала меня Маркосу. Впрочем, с него действительно мог выйти толк. Если бы только не этот телячий восторг на его лице…

— Ладно, — вздохнула я и посмотрела на Маркоса обреченно. — Давай я тебе по дороге все объясню.

* * *

По адресу, указанному в документах мы нашли юридическую фирму «Юнион» почти сразу. Переглянувшись, поднялись по ступенькам и позвонили в домофон. Дверь открылась тут же.

— Здравствуйте, мы бы хотели получить юридическую консультацию, — важно заявила я. Секретарь на ресепшне окинула нас с Маркосом насмешливым взглядом.

— Все юристы в данный момент заняты. Подождите немного, — она указала на кожаный диван возле входной двери. Мы переглянулись и поплелись к дивану.

— Что ты им скажешь? — вполголоса поинтересовался Маркос.

— Понятия не имею, — отозвалась я. — Будем импровизировать. Что вообще делают в этих юридических фирмах?

— Ну, много чего, — растерялся Маркос. — Разводятся, — ляпнул он.

Я прыснула.

— Ну да, скажем ему, что разводимся, — фыркнула я и сделала вид, что не заметила, как он помрачнел от этих слов.

Секретарь пригласила нас пройти в кабинет, и мы поспешили внутрь. За широким письменным столом сидел полноватый мужчина средних лет. Он оглядел нас тем же снисходительным взглядом, что и секретарь.

— По какому вопросу? — хмыкнул он, снова углубляясь в свои бумаги. Меня это задело.

— У меня оказались документы одного из ваших клиентов, — выпалила я, стараясь не замечать предупреждающего взгляда, который бросил на меня Маркос. — Хочу вернуть их, но не знаю, как его найти.

Да, получилось не слишком осторожно. Зато взгляд юриста стал более осмысленным. Он подобрался на кресле и протянул руку за документами.

— Я должен взглянуть на них, — пояснил он.

Я поколебалась с секунду и отдала ему только один файл из папки. Он изучал документ не более минуты, затем резко вскинул голову и уставился на меня:

— Лухан Линарес? — произнес он вдруг отчетливо.

Я едва не подпрыгнула в кресле. Маркос, похоже, тоже был удивлен.

— Д-да, — выдавила я. — Откуда вы знаете?

— Я был предупрежден, что вы придете, — понимающе кивнул он. — Долго же мы вас ждали.

Последовала немая пауза.

— Вы меня ждали? — выдавила я, вновь неуверенно переглядываясь с Маркосом.

Юрист не ответил и смерил меня внимательным взглядом.

— Вам известно, что ваш опекун погиб?

— Допустим, — осторожно уронила я.

— Хорошо, — кивнул он и, порывшись в ящике стола, водрузил на стол еще одну папку. — Начнем с личного или с наследства?

— С личного, — тут же отозвалась я, едва ли понимая, о чем речь.

Юрист снова кивнул и выудил из папки письмо.

— Это письмо Рики Фара попросил передать вам по достижении семнадцатилетия.

Я протянула дрожащую руку за письмом. Конверт не был подписан, но запечатан. Я почувствовала, как Маркос подбадривает

меня рукопожатием, однако даже не обернулась.

— Теперь перейдем к наследству, — деловито заявил мужчина. Я не сводила завороженного взгляда с письма. Только

чувствительный толчок Маркоса немного вернул меня к действительности.

— Наследство? — машинально переспросила я.

— Разумеется, для вас не новость, что Рики Фара располагал значительными средствами. Положенные полгода истекли, и настало время обсудить некоторые аспекты. Во-первых, по достижении совершеннолетия, то есть, двадцати одного года, вы станете единоличным владельцем состояния вашего опекуна.

Я изумленно взглянула на Маркоса. Затем снова на мужчину.

— До тех пор вашими средствами распоряжается ваш новый опекун.

— Так вот, зачем я ему! — озарило меня. — Я же говорила, что до меня ему нет никакого дела! — я снова обернулась к Маркосу, словно он когда-либо пытался доказать мне обратное.

— Вас не устраивает ваш нынешний опекун? — встрял юрист.

— Это еще мягко сказано, — хмыкнула я.

— Это не праздное любопытство. Дело в том, что ваш опекун предоставил вам право выбора наставника. Он определил для вас нового опекуна, но с семнадцати лет вы имеете право самостоятельно решать, кто им станет.

На пару минут в кабинете воцарилось молчание. Я пыталась осмыслить происходящее. Перед аварией, убегая от неизвестных преследователей, Блас не поленился оформить завещание и оставить мне все свое состояние. Блас, который изо всех сил пытался показать мне, как он меня ненавидит, предоставил мне право выбирать наставника — право, в котором категорически отказывал мне при жизни. Это не укладывалось в голове и в то же время настоящий Блас, который являлся мне в редкие секунды, именно так бы и поступил. Он позаботился обо мне и исключил возможность, что меня заберут в приемную семью против моей воли. Нашел опекуна — и в то же время не настаивал на своем выборе. Выходит, мой новый опекун — вовсе не такой злодей, каким я его себе нарисовала? Или я все-таки права, и он имеет непосредственное отношение к исчезновению Бласа? Стоит ли доверять юристу? А даже если стоит, не могли ли и его ввести в заблуждение? С другой стороны, Хосе вроде бы тоже заступался за нового опекуна… Уж он-то не дал бы меня в обиду.

— Скажите, — я подала, наконец, голос, вскидывая неуверенный взгляд на юриста. — А если бы вдруг оказалось, что человек, который оставил завещание, на самом деле, не умер? Ну, скажем, произошла бы какая-то ошибка…

— Такого не может быть, — усмехнулся мужчина.

— Почему это? — оскорбилась я. — Всякое случается.

Мужчина ответил не сразу, словно понял, что я говорю серьезно. На пару секунду в кабинете снова воцарилось молчание.

— Ошибки быть не может, — уже серьезнее ответил он. — Мы всегда требуем результаты вскрытия.

— Вскрытия? — побледнела я.

— Ну, разумеется, — удивился мужчина. — В случае аварии врачи обязаны провести вскрытие, чтобы выяснить, кто из водителей явился причиной аварии. Это необходимая процедура для оформления страховки...

— Понятно, — перебила я его. — Но если он выжил, он мог заплатить врачам, чтобы они подделали результаты вскрытия.

Скажем, чтобы страховку оплачивал другой водитель.

— Это невозможно, — покачал головой юрист. — Вы начитались детективов. Результаты вскрытия невозможно подделать, этот процесс контролирует полиция, прокуратура. Они должны убедиться, что авария не была преднамеренным убийством.

Я не сводила с него широко распахнутых глаз. Моя версия рушилась, как карточный домик. Блас мог подкупить врачей, работников морга, полицию, но мог ли охватить всех? Мне не приходило в голову, что человек и после смерти проходит столько инстанций. Даже потратив все свое состояние, Блас не сумел бы заставить их молчать. Когда тайна известна стольким людям, утечка информации неизбежна.

Маркос снова схватил меня за руку, но я отмахнулась от него.

— Этого не может быть, — мой голос прозвучал очень звонко. — Они подделали результаты вскрытия. Блас не умер. Он просто ловко все подстроил. Я не знаю, зачем, но он все подстроил.

Юрист ответил не сразу. Он явно был озадачен.

— Синьорита, откуда такая безумная версия? — очнулся он, наконец. — Я своими глазами видел анализы и рентген. У меня есть все, даже отпечатки пальцев. В таком деле, как наследство нужно быть всегда уверенным на сто процентов.

Я промолчала, смерив его изучающим взглядом. Юрист говорил как-то неуверенно, словно ему приходилось импровизировать на ходу.

— Вы врете! — осенило меня, и я вскочила на ноги. — Вас подкупили, да?

— Синьорита, о чем вы? — защищался юрист и беспомощно посматривал на Маркоса.

— Покажите мне результаты вскрытия! — потребовала я.

— Я не уверен, что вам стоит видеть эти снимки, синьорита, — робко заметил юрист.

— Покажите результаты вскрытия, — отчеканила я.

Юрист хотел сказать еще что-то, но передумал, встретив мой решительный взгляд. Он молча встал, подошел к шкафу и, порывшись в нем, достал папку с надписью «Рикардо Фара». Пролистав пару файлов, он достал рентгеновские снимки и протянул их мне.

Я тупо уставилась на непонятные очертания.

— Это МРТ головного мозга, — пояснил юрист. — Видите черное пятно? Это лопнувшие сосуды. Тело перестало функционировать раньше, но пока живет мозг, человека нельзя признать умершим. Мозг, однако, нередко не выдерживает нагрузку, и человек умирает от инсульта. Что и произошло в случае с вашим опекуном.

Я с минуту молча взирала на рентген, затем отбросила снимок и покачала головой.

— И я должна поверить, что это рентген Бласа? Да я даже не верю, что это рентген головного мозга! Может, это позвоночник свиньи! — разошлась я. — Или крыло курицы! Я же ничего не смыслю в этих снимках, что вы мне подсовываете?

Юрист все посматривал на Маркоса, уже не скрывая своего возмущения. Наконец, кивнув, он достал из папки фотографии.

— Не хотел вам показывать эти снимки, но раз вы настаиваете…

Он протянул мне несколько фотографий. На них была изображена рассеченная мужская грудь в разных ракурсах. Ни голова, ни тело не вошли в кадр. Я видела Бласа с обнаженным торсом только в больнице, но там его грудь была скрыта под простыней, да и меня мало заботил его торс. Все же, я не могла не признать, что на фотографиях вполне мог быть изображен Блас. У меня не было причин не верить юристу, но и верить причин никаких не было.

— Это подделка! — отбросила я фотографии и упрямо покачала головой. — Я это знаю, и вы это знаете, так что давайте начистоту. Кто велел вам сказать мне все это?

Юрист молча продолжал копаться в папке. Наконец, он выудил оттуда пару листков бумаги.

— Заключение эксперта, — коротко пояснил он.

Я неохотно взяла один из листков в руки и пробежалась глазами по тексту:

«Уплотнение в области грудной клетки образовалось вследствие прямого удара…Жизненно-важные функции организма отказали…Дыхание отсутствует…Мозговая деятельность прекращена…Тело окоченело… Трупные пятна… Заключение: пациент мертв. Назначение: перевезти тело в морг и хранить не более недели…».

Внезапно я громко фыркнула и нервно расхохоталась. Маркос уставился на меня, как на полоумную.

— Лухи, — тронул он меня за плечо, но я увернулась и вдруг разорвала заключение надвое. — Это липа, — авторитетно заявила я и презрительно бросила обрывки в юриста. Тот явно опешил.

— Лухи, — умоляюще посмотрел на меня Маркос, но я сурово мотнула головой и отстранилась. — Кто вас нанял? — жестко спросила я.

— Синьорита, вам нужно успокоиться, — заботливый юрист поднялся с кресла и, налив из графина воды, протянул мне стакан.

— Не надо мне успокоиться, — я резким движением выхватила у него из рук стакан и поставила на стол. Вода едва не расплескалась. — Скажите мне правду!

— Что ты творишь? — в отчаянии шепнул Маркос.

— Ты не видишь, что он нас за нос водит? — резко ответила я, не понижая голоса. — Снимки, заключение эксперта, на которой даже печать не стоит, — чем еще балует частную юридическую контору прокуратура? — возмущалась я, продолжая буравить юриста подозрительным взглядом.

— Синьорита, я прошу вас успокоиться… — беспомощно повторял юрист. — Понимаю, вы взволнованы…

— Взволнована? С чего мне быть взволнованной, это же не я нагло вру вам в глаза, — передернула плечами я.

— Лухи... — вмешался Маркос.

— Что — Лухи? — метнула я и в него разъяренный взгляд. — Я уже семнадцать лет Лухи — так что мне уже даже нового опекуна выбирать можно — слыхал? Блас перед смертью сгонял в юридическую контору, чтобы дать мне напоследок разрешение самой выбирать опекуна. Самому-то не смешно? — мой голос начинал нарастать.

— Но он сделал это гораздо раньше, — защищался юрист. — У меня есть все бумаги, секундочку …

Он снова поспешил к своему шкафу и принялся копаться в нем. Я молча наблюдала за ним, пытаясь унять раздражение, и с каждым мгновением все больше осознавала, что правды не добьюсь. Он будет продолжать ломать комедию, отнимая у меня время и душевные силы. Почему-то его слова вызывали во мне бурную реакцию — может быть, оттого что где-то в глубине души я страшно боялась, что они могут оказаться правдивыми.

— Вот, можете ознакомиться, — суетливо подсовывал мне юрист какие-то новые документы.

— Не хочу я знакомиться,— отрезала я. — Мы уходим.

Я решительно направилась к двери.

— Но возьмите, по крайней мере, бумаги, — растерянно пролепетал он мне вслед.

Я остановилась в дверях и обернулась.

— Маркос, ты идешь? — спросила с вызовом.

Тот замешкался.

— Лухи, но надо же все выяснить....

— А, ну я пошла, — резко махнула я на прощание и покинула кабинет.

* * *

— Лухи, ну что ты опять устроила? — нагнал меня Маркос уже на улице.

— Маркос, он нагло мне врет! — выпалила я. — О чем с ним говорить?

— Но это же твое наследство! — недоумевал Маркос.

— Мне не нужно наследство, — отрезала я, глядя перед собой. — Я найду Бласа, и он будет самостоятельно распоряжаться своими средствами.

— Твоими средствами, — поправил Маркос.

— Мне не нужно ничего, — передернула плечами я. — Только найти Бласа.

Я услышала тяжелый вздох Маркоса.

— Взяла бы хоть письмо. Вдруг там что-то важное?

— Ты так уверен, что это письмо он написал? — фыркнула я.

— А ты уверена, что нет? — ответил вопросом на вопрос Маркос.

Я ответила не сразу.

— Нет, — буркнула я. — Не уверена. Поэтому забрала его.

Я достала из заднего кармана джинсов запечатанный конверт.

— Оно у тебя? — обрадовался Маркос. — Вскрой его.

Я покачала головой.

— Нет, вскрывать не буду. Пусть лежит.

— Ты даже не посмотришь, что написал тебе Блас? — удивился Маркос.

— Зачем? — резко отозвалась я. — Прочитаю, когда найду его.

— Но почему не сейчас?

— Как ты не понимаешь, Маркос? — с досадой ответила я. В самом деле, как можно было не понять, что я страшно боялась.

Боялась найти в этом письме слова, которые лишат меня последней надежды. Вслух, однако, сказала не это. — Это письмо имело для меня значение, пока я думала, что он мертв, — сухо ответила я, не оборачиваясь. — Теперь я знаю, что он жив, и только это имеет значение!

Глава 4

При жизни я был твоей чумой, умирая, я буду твоей смертью

Мартин Лютер

Блас отмеряет шагами комнату, нервно сжимая в руках распечатку моего рассказа и вглядываясь в текст находу. Прошло, наверно, уже минут пять с тех пор как он разъяренно втолкнул меня в комнату и принялся читать злосчастный рассказ о Рики Фара, который я написала, чтобы вывести его из себя и отомстить. Мне это удалось, но удовлетворения я почему-то не испытываю. Блас читает и перечитывает мой рассказ снова и снова, словно смакуя или накапливая злобу, чтобы потом излить ее на меня сполна.

— Откуда ты списала этот рассказ? — отрывается он, наконец, от чтения и испепеляет меня взглядом.

Я сижу на кровати, поджав колени к груди. Стараюсь выглядеть спокойной, хотя аудиенция с разъяренным Бласом, пока все на уроках, мало кого может воодушевить.

— Я не списывала! — твердо отвечаю я.

— Нет, ты его списала! — отрезает Блас.

— С чего ты взял? — спрашиваю ровным голосом.

— Я еще раз спрашиваю, откуда ты его списала?

— Мне не нужно списывать, когда пишу о тех, кто чувствует себя униженным, — горько усмехаюсь и вскидываю на него внимательный взгляд. — Мы с этим парнем очень похожи.

И вдруг понимаю, что и правда — похожи. Поэтому он мне так интересен. Ведь я давно перестала копать под него из соображений самозащиты — это все предлоги для Мариссы или Мануэля. Они бы не поняли. Только тот, кто с детства лишен родных по крови, знает, что такое отчаянно искать себе подобных среди чужих. Особенно здесь, в этом колледже, где даже самые близкие друзья все равно оставались по другую сторону.

Мы с этим парнем очень похожи…

— Нет. Рики Фара совсем не такой. Он сильный! Он никогда не искал чьей-то дружбы или любви. Ему это ни к чему! Он не хочет, чтобы его любили!

Волчьи законы. Волки не привязываются к Людям, как приблудные сородичи-псы, — это опасно и унизительно. Волк, отбившийся от стаи, скорее, умрет, чем прибьется к Людям.

Но я не была человеком, раз он доверился мне. Значит, он тоже это почувствовал. Я такая же, как и он, — волчица. Мы с тобой одной крови.

- Да? -— хмыкаю, не сводя с него пристального взгляда. -— И чего же стоит такая жизнь? Скажи мне, Рики Фара… Стоит ли так жить?

Я знала волчьи законы, но не жила по ним — я их презирала. Я давно оставила стаю.

Он отпрянул тогда, завороженно глядя на меня, и вышел за дверь. Каждый раз, когда я обличала его, он странно вздрагивал, словно мои успехи в расследовании были для него полной неожиданностью. Думаю, он сам не осознавал, насколько выдает себя. Или осознавал?

Оглядываясь назад, я понимала теперь, что если бы Блас действительно хотел скрыть от меня свое настоящее имя или тайну опекунства, ему не составило бы труда сделать это. Если он действительно не хотел, чтобы я докопалась до правды, зачем бы ему писать мне от лица опекуна, что имя «Блас Эредиа» ненастоящее? Мне бы и в голову не пришло проверять, и никакого расследования бы не было. Зачем он упомянул как-то в разговоре «Волчью яму» — место, о котором знают только детдомовцы? Зачем ему притворяться доверенным лицом моего опекуна, если он мог сделать вид, что вообще не имеет к нему никакого отношения, тем самым снимая с себя все подозрения и избавляя себя от всякого интереса к своей персоне?

Думаю, ответов на эти вопросы не было даже у Бласа. Возможно, это были необдуманные поступки —, но они имели место, а значит, где-то в глубине души Блас хотел, чтобы я продолжала поиски.

» Кто мой опекун?»

«Мне очень жаль, но от меня ты этого не узнаешь…».

От него не узнаю. Ему было важно, чтобы я узнала об этом не от него.

Я о многом передумала, с тех пор как узнала, что Блас — мой опекун. И пусть это звучит абсурдно, но я не могла избавиться от навязчивой мысли, что если бы тогда сдалась и прекратила поиски, Блас был бы разочарован. Он подогревал во мне интерес намеренно и дразнил меня, чтобы показать свою власть над собой, — или причина была другой. Чем больше я думала об этом, тем чаще мне казалось, что да, причина была другой. Он просто хотел, чтобы я нашла его. Наверно, он бы сам себе в этом никогда не признался, но он хотел, чтобы я нашла своего опекуна.

Поэтому и теперь, вернувшись в колледж после неприятной беседы с юристом, я не могла сдаться так просто. Я еще не сошла с ума, чтобы действительно надеяться, что Блас жив. Но и не могла так просто поверить, что он мертв. В моей голове царил полный хаос, обычная человеческая логика здесь не действовала. Впрочем, разве вера может быть обоснованной? Вера тем и отличается от знания, что разумных оснований под собой не имеет. Меня все не оставляла шальная мысль, что эту сцену в юридической конторе мог подстроить сам Блас. Не мой опекун, не невидимые враги, а он сам решил навести меня на след, как всегда притворяясь, что отчаянно не желает, чтобы правда всплыла наружу. Это так было бы на него похоже. Ведь никто, кроме Бласа не мог знать, что я обращу внимание на коробку из-под обуви, а ведь кто-то явно хотел, чтобы я ее нашла. Только Блас мог просчитать, что я ринусь в эту юридическую фирму, если найду документы в коробке. Блас, конечно же, знал, что дешевый спектакль, разыгранный юристом, не введет меня в заблуждение, зато я почувствую неладное и стану копать дальше. Как раньше. Все это было бы так похоже на Бласа, если бы не одна прореха в этой стройной схеме. Что если юрист все-таки не соврал? Что если Бласа действительно больше нет?

* * *

Прошло несколько дней. Все это время я мало с кем говорила, погруженная в свои мысли. Марисса беспокоилась, допрашивала Маркоса, но тот не мог рассказать ей больше, чем знал сам. Когда она приходила ко мне, я лишь отшучивалась и старалась снова уединиться. Маркос рассказал ей о нашей встрече с юристом, и она тут же встала на мою сторону. Она как будто тоже резко поверила в чудесное воскресение Бласа, вот только я никак это не комментировала, и вскоре ей пришлось прекратить расспросы. Никто из них так и не понял, что несмотря на мою браваду, я не могла не допускать, что юрист говорил правду. А если он говорил правду, я снова ошиблась. И это было бы слишком больно, чтобы допустить в голову подобную мысль. Поэтому я просто старалась не говорить об этом, не думать об этом, не чувствовать. Два долгих мучительных дня. А потом пришло письмо от Хосе.

Его принес Маркос — ему передала Мичу, которой он попался на пути. Сперва я замерла, увидев аккуратные красивые буквы на конверте, затем, разглядев имя адресанта, радостно взвизгнула. Грегорио Фуэнтес. Я вырвала из рук Маркоса письмо и нетерпеливо его распечатала. Бросив мимолетный взгляд на Маркоса, я заметила, что он с улыбкой наблюдает за мной. Уходить он, похоже, не собирался, да впрочем, мне было все равно. Передернув плечами, я углубилась в текст письма.

Если Маркос все еще наблюдал за мной, он, наверно, заметил, как менялось мое лицо в процессе чтения. Улыбка сползала с лица, руки дрожали и еле удерживали листок бумаги, на котором Хосе жестко и окончательно лишал меня последней надежды. Маркос испуганно подскочил ко мне и заглянул через плечо, вглядываясь в письмо. Но он едва ли что-нибудь понял — для него слова Хосе не имели особого смысла. Они имели смысл только для меня. Как и было задумано:

«Милая синьорита,

Пишу вам из своего родного городка — наконец-то выдалась оказия, и я сумел передать с внучкой письмо для вас. Увы, порадовать мне вас нечем.

Да, вашего опекуна хоронил я, и это ни для кого не секрет, я лишь попросил сеньора Миранду не распространяться об этом в колледже, чтобы не возникло трудностей с дирекцией. Однако совсем не знаю людей, которые были на похоронах, — я не звал их, и контакты не сохранились. Не советую вам искать их. Помните, как я говорил, сеньорита: нечего в дремучий лес соваться, все необходимое вдоль дорожки найдете. Идите по тропинке, тропинка куда-нибудь да выведет. А в лес не суйтесь, синьорита, в лесу дикие звери, они вам не союзники. Идите тропинкой.

Очень рад, что книжка моя пришлась вам по душе. Хороший вы задали вопрос, однако ответ, наверно, только одному автору известен. Мне думается, что старик умер, синьорита, но мальчик — мальчик остался жив, и я верю, что он вырос и нашел свою большую рыбу. Не печальтесь, сеньорита, люди умирают время от времени, но это вовсе не означает, что мы расстаемся с ними навсегда. Я всегда говорю: не бывает, чтобы человек пропал, — да и без следа. Все мы еще когда-нибудь да встретимся, синьорита.

Не преследуйте умерших, отпустите их, и вы снова их обретете. Смерть не враг вам, а лишь спутник. Смиритесь — и в каждом далеком вы обретете близкого, которого когда-то потеряли. Если же нет, даже самый близкий станет вам далеким, потому что вы никогда не сможете и не захотите мириться с тем, что однажды и его заберет смерть. Выбор у нас не велик, сеньорита, и я уверен, что со временем вы сделаете правильный выбор».

Он написал еще несколько прощальных слов и выразил надежду, что мы скоро встретимся снова, но я не могла больше читать: строчки расплывались перед глазами. Маркос никак не мог понять, что со мной творится, а я была слишком потрясена, чтобы объяснить ему. Блас умер. Хосе ясно дал мне понять, что Блас умер. В своем прошлом письме я намеренно спросила его о старике Хемингуэя, и Хосе не мог не догадаться, чью смерть я имею в виду на самом деле. В книге старик не умер, он лишь уснул в конце рассказа, и раз Хосе говорил теперь об обратном, он понял мой шифр. Старик — это Блас, а я — это мальчик, который должен найти свою большую рыбу. Но как же мне найти ее, если Блас действительно погиб? Ведь всю жизнь моей большой рыбой был Блас.

Хосе был единственным, кому я доверяла всецело. Он не мог солгать — слишком близко стоял, чтобы вонзить мне нож в спину. И теперь я вдруг столкнулась с этим страшным фактом лицом к лицу. Не было больше отговорок в виде лживых юристов и непонимающих друзей. Я должна была прямо здесь и сейчас осознать факт, что Блас умер окончательно и бесповоротно. Больше я никогда его не увижу. Больше никаких чудес, никаких загадок, никаких надежд. Из больницы выписали совсем не Бласа, а юрист не лгал. Конечно, документы в коробке оставил Блас, но с чего я решила, что он оставил их для меня? Он хранил их там до моего семнадцатилетия, и Хосе получил возможность ознакомиться с ними после смерти Бласа. Естественно, он предупредил юристов о моем возможном приходе, а сам попытался подвести меня к мысли сходить к нему на квартиру. Прямо сказать он не мог — видимо, опасался слежки. Конечно, враги Бласа наверняка интересовались его наследством. Хосе не мог говорить прямо в таком людном месте.

Все вставало на свои места, и одновременно с этим в голове была полная сумятица. Я снова его потеряла. На этот раз безвозвратно и безошибочно — я его потеряла. Только что он был жив, он воскрес, он снова был рядом. И вот он снова ускользал от меня, как во сне. Я, наконец, поверила, что он мертв. Сбылось то, к чему я так упорно стремилась, — я знала теперь точно, что Блас мертв. Казалось бы меня этот факт должен был успокоить, но вместо этого меня начинала бить мелкая дрожь. Едва удерживая письмо в руке, я обернулась к Маркосу и побелевшими губами тихо произнесла:

— Ты не мог бы оставить меня одну?

— Лухи, что случилось? — встревожено смотрел на меня Маркос.

— Пожалуйста, — выдохнула я и открыла дверь, приглашая его уйти.

Маркос поколебался с секунду и решительно кивнул.

— Я буду снаружи.

— Нет, Маркос, — покачала головой. — Это же крыло девочек. Тебя увидят. Я в порядке. Пожалуйста, оставь меня.

Маркос смерил меня напоследок внимательным взглядом и покинул спальню, притворив за собой дверь.

* * *

— Что за ерунду ты там еще приплел в конце? — подозрительно осведомился Человек. — Опять какой-то шифр?

— Брось, Рики, я и так писал письмо чуть ли не под диктовку, — проворчал старик. — Должен же я был прибавить от себя что-то — укрепить бедную девочку.

— Я тебе не верю, — процедил Человек. — Если бы я не предполагал, что девчонку на след навели они, ты бы уже держал путь в родные пенаты.

— Думаешь, они знают, что ты жив? — встревожился старик.

— Думаю, они берут меня на понт, — сощурился Человек, — на случай, если я жив. Как они делали летом.

— Значит, ты уверен, что это не случайность? Номер телефона, который синьорита нашла на могиле?

— Фуэнтес, перестань строить из себя наивного дурачка, — раздраженно отозвался Человек. — Ты первый поднял панику. К тому же, я проверил номер — это они.

— Тогда тем более, надо предупредить синьориту! Что если она снова пойдет на кладбище…

— Не пойдет, — спокойно ответил Человек. — Я не дам ей разрешение на выход.

— До сих пор это мало ее останавливало, мальчик мой, — голос старика звучал ехидно.

— Она не пойдет на кладбище. Я успел хорошо ее изучить. После того, что я написал ей в своем письме, она вряд ли вернется туда когда-нибудь.

— Что же ты написал ей?

— Это тебя не касается. Тебе достаточно знать, что это письмо сведет на нет все твои нелепые попытки выдать меня Линарес. Я заставлю ее поверить в мою смерть.

— Что ты ей написал, Рики? — встревоженно повторил старик.

Человек отвернулся к окну. Несколько мгновений он молчал, затем заговорил, и его голос звучал тише и менее уверенно:

— Ничего особенного. Всего пару слов. Пара слов, которые бы никогда не написал ей, если бы собирался встретиться еще раз.

* * *

«Лухан, я часто обижал тебя и делал это сознательно, чтобы ты научилась бороться».

Словно наяву я слышала голос Бласа. Словно его голос вырывался из письма и наполнял комнату. После стольких месяцев разлуки я снова слышала этот голос.

«Отец после смерти поручил мне заботиться о тебе, хотя в детстве я умирал от ревности всякий раз, когда он говорил о тебе. Я ненавидел тебя».

Немое письмо, которое отдал мне юрист, не могло передать оттенки, но я помнила каждую интонацию. Помнила каждый жест и движение мысли, отражавшееся на лице. Это письмо написал Блас — не было никаких сомнений. Если бы я решилась распечатать его сразу, мне бы не понадобилось послание Хосе, чтобы понять это. Мне казалось, Блас написал это только вчера. Только вчера Блас сердито одергивал учеников, которые не спешили в класс, только вчера он ловил меня в коридоре, чтобы убедиться, что я ни о чем не подозреваю, только вчера он как ни в чем не бывало заигрывал с Мией на парадной лестнице. Мной овладело какое-то странное ликование: будто получила весточку от человека, который долгое время пропадал где-то, а теперь вдруг возвратился. Я с новой силой ощутила, как по нему соскучилась. И в то же время сердце разрывалось от боли, потому что с каждой новой строчкой я все четче осознавала: Блас не вернется. Он написал мне эти слова и умер, оставив меня жить с мучительным осознанием, что все могло бы быть иначе.

«Я пришел сюда с ненавистью, еще не зная тебя, но позже я понял, что ты особенная, полна любви. Это письмо тебе отдадут в день твоего семнадцатилетия, чтобы предоставить свободу выбора, и я уверена, ты сможешь сделать правильный выбор. Я верю в тебя. Надеюсь, что с этого момента мы действительно станем братом и сестрой, как отец всегда мечтал. Я знаю, что тебя ждет блестящее будущее, которое поставит точку всем твоим страданиям в прошлом, потому что ты сильная девушка. Ты быстро растешь и сможешь преодолеть все препятствия на своем пути. Ты смелая и искренняя, Лухан. Я многому у тебя научился, и рад, что узнал тебя. Хочу сказать тебе, что хоть и по-своему, странно и неумело, я очень сильно тебя люблю.

Целую,

Блас»

Я медленно сползла по стене на пол и закрыла лицо ладонями. Хотелось скрыться под землей, чтобы не видеть и не слышать, но я не могла убежать от мысли, которая пульсировала в моей собственной голове:

«Он умер. Он в самом деле умер».

Он не должен был говорить мне все это вот так. Я не должна была узнать, что он любил меня, вот так. Каким-то чутьем я и сама это знала. Это плохо укладывалось в голове, но я знала. Сколько бы я отдала в свое время, чтобы услышать эти слова наяву. Как бы ликовала, если бы он сделал это шаг навстречу раньше. Но теперь в голове билась только одна мысль, и ничто не могло заглушить ее:

«Блас умер. Блас действительно умер».

Я обвела комнату безжизненным взглядом. Всегда яркие, живые оранжевые стены обычно вселяли в меня уверенность и беспричинную радость, но сейчас их вид отравлял меня изнутри. Их цвет как будто приобрел мутный оттенок гнили и разложения. Смерть виделась мне повсюду: куда бы я ни пошла, она загораживала дорогу и как бы я ни старалась, мне не под силу было обогнуть ее. На какое-то счастливое мгновение мне вдруг показалось, что Бласу удалось ее обмануть. Я была уверена, что Блас выкарабкался даже из могилы, и эта мысль придала мне силы тоже восстать против смерти и поверить, что она бессильна. Но теперь я поняла тщетность своих иллюзий. Можно выигрывать маленькие битвы за лишние часы жизни, но последней всегда будет смеяться она. Рано или поздно умирает все.

Я откладывала письмо и снова брала его в руки. Снова и снова перечитывала его. Пересохшими губами повторяла, словно заучивая каждое слово, и никак не могла вместить содержание. Наконец, я прижала ледяную руку ко рту и, всхлипнув, зашлась в слезах. Прорвало.

Я плакала, потому что знала, что ничего уже не вернуть. Этот голос, который я услышала после стольких месяцев, навсегда останется в письмах и больше никогда не прозвучит наяву. Больше никогда Блас не скажет мне язвительную колкость, не одернет строго за растрепанный вид, не назначит мне наказание в спортзале. Я больше никогда не услышу от него и слова — грубого или мягкого, как в те редкие моменты, когда он приходил, чтобы меня утешить. Никогда — и от этого слова хотелось истошно кричать.

Все это уже было раньше. Замкнутый круг: снова и снова я прощалась с ним и обретала надежду, ненавидела его и кричала слова любви в пустоту. Я блуждала и слепо натыкалась на камни, получая вместо ответов только новые вопросы. Но теперь все стало просто и ясно — я нашла ответ, который искала. Любил ли меня Блас? Да, любил. Теперь не просто в воображении — я держала в руках его предсмертное письмо. Выжил ли он после аварии? Нет, не выжил — Блас не написал бы мне такое письмо, если бы собирался увидеться со мной снова. Все просто и логично — мне больше не за что было ухватиться, чтобы продолжить бессмысленные поиски и продолжать ждать. Пришла пора прощаться.

Я медленно поднялась на ноги, аккуратно засовывая письмо обратно в карман джинсов. Блас вроде бы наговорил мне столько добрых слов, но вместе с тем заставил меня лишь сильнее ощутить степень своего сиротства. Теперь, когда я знала, что у меня был шанс обрести в нем семью, мне стало вдвойне больнее от того, что я этот шанс потеряла. Как жестоко было написать такое и уйти — Блас остался верен себе. Закрытый, как его книжный шкаф, он до последнего отталкивал меня, чтобы потом примириться со мной, когда я уже не смогла бы ему ответить.

Я медленно подошла к прикроватной тумбочке и, склонившись, достала из ящика будильник Бласа. Вид этой несуразной вещицы заставил меня грустно улыбнуться. Почему-то Блас у меня ассоциировался именно с этой вещью. Ни одежда, ни даже книги не сохранили для меня воспоминание о нем, потому что могли бы принадлежать кому угодно. Скоро книги и одежда найдут новых хозяев, и дух Бласа выветрится так же быстро, как его запах. Но этот смешной приборчик, казалось, будет помнить хозяина вечно. Другой давно выбросил бы его на свалку, но Блас зачем-то сохранил. И поэтому будильник тоже сохранил в себе Бласа.

Я снова рассеянно завела ключик на один оборот. Резкая трель разорвала тишину. Я посмотрела на циферблат. Ажурные синие стрелки показывали без четверти три. Внезапно я обратила внимание, что самая маленькая, секундная, стрелка не двигалась. Часы встали. Я судорожно покрутила второй ключик. Стрелки забегали по циферблату - все, кроме одной. Секундная стрелка не двигалась с места.

«Она издевается надо мной», — мелькнула мысль. — «Я ненавижу тебя, » — мысленно закричала я. — «Ты хочешь показать свою силу? Хочешь показать, что останавливаешь время так же легко, как останавливаешь сердце? А я тебя не боюсь! Останови мое! Слышишь? Останови мое сердце сейчас, пока я способна встретить тебя, стоя на ногах. Я никогда не встану перед тобой на колени, слышишь? Никогда не встану!».

Я размахнулась и со всей силы швырнула будильник о стену. Послышался звук разбитого стекла. Я в растерянности подошла к осколкам и резко опустилась на корточки, поднимая уродливый каркас с неровными осколками стекла, торчавшими из него. Все, что осталось от веселого пузатого старичка.

Теперь и его не стало. Смерть убила даже воспоминание. Она убивала все, что мне дорого. Не могла убить только память. Пока не могла.

* * *

— Ты представляешь, что ты с ней делаешь, сынок?

— Прекрати, Хосе. Ей давно уже пора посмотреть в глаза реальности. Она сирота и не должна упиваться сказками о любящем опекуне. Ей нужно научиться рассчитывать на себя. Я в ее возрасте давно перестал на что-то надеяться.

— Выходит, ты воспитываешь ее так, как воспитывал тебя твой отец?

— Я никогда не пойду по его стопам.

— Ты не хочешь этого, Рики, но поступаешь так же. И когда-нибудь она возненавидит тебя так же, как ты возненавидел отца.

— Мне все равно. Мы никогда не увидимся.

— Ты лжешь сам себе, Рики. Когда-нибудь тебе придется ей открыться.

— Этого не будет.

— Почему, Рики? Почему ты так боишься вернуться?

— Хосе, оставь этот бред. Я ничего не боюсь. Я просто не хочу и не собираюсь возвращаться. Мне это не нужно. И ей тоже.

Старик смерил Человека долгим пронзительным взглядом. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова подал голос.

— Ты боишься. Боишься, что она не простит тебя. И боишься ты, потому что сам себя простить не можешь.

* * *

— Что с ней? — послышался за дверью голос Мариссы.

— Она убедилась, что Блас умер, — ответил Маркос. Видимо, вопреки моим просьбам, он все-таки не ушел и продолжал нести вахту за дверью.

— Как? — воскликнула Марисса. — Каким образом?

— Я не знаю, — мрачно отозвался Маркос. — Хосе ей написал что-то…

— Какой кошмар! — воскликнула Марисса. — Я к ней!

— Нет! — запретил Маркос. — Не надо, она никого к себе не подпускает. Лучше подождать, пока сама выйдет…

— Я вышла, — безцветно произнесла я, впуская их в спальню.

— Лухи! — ворвалась в комнату Марисса и бросилась ко мне на шею. — Лухи, послушай, творится что-то странное…

— Я сейчас не хочу это обсуждать, Марисса, — я отстранила ее. — Я просто впустила тебя, а сама пойду, ладно? Мне нужно побыть одной.

Марисса смерила меня задумчивым взглядом.

— Да, конечно, — кивнула она и посторонилась. — Мы сможем поговорить вечером?

— Не знаю, — мрачно отозвалась я.

— Но ты обещаешь не делать глупости? — голос Мариссы звучал тревожно.

— Мне кажется, я уже исчерпала лимит, — я передернула плечами и вышла из комнаты.

* * *

Прошло еще несколько дней. Я ходила в полусознательном состоянии и почти ни с кем не общалась. Стала рассеянной и медлительной, как сомнамбула, механически ела, говорила, читала, не видя строк. Моим единственным спасением был сон. От Бласа было и там не скрыться — он стал сниться мне теперь каждую ночь. Но по крайней мере, он был там живым, и мне настолько не хотелось возвращаться в реальность, что я стала намеренно прогуливать уроки, не желая просыпаться. Я ждала только ночи, чтобы снова увидеться с ним.

У меня было такое чувство, будто я вернулась на полгода назад. Словно это был мой персональный ад — переживать смерть Бласа снова и снова. Вот уже полгода я, как Сизиф, катила тяжелый камень вверх, и лишь только мне удавалось достичь вершины, камень срывался вниз. Пожалуй, это было даже хуже, чем когда я узнала о смерти Бласа впервые. Тогда до меня вообще все туго доходило, я воспринимала мир через какую-то вязкую субстанцию, как воспринимаешь звук через вату. Теперь же мои чувства были обострены до предела, я изнывала от душевной боли, снова и снова перебирая в памяти события последних дней.

* * *

Я шла в свою комнату и уже схватилась за ручку двери, когда внезапно услышала имя Бласа:

— Марисса, но это же не значит, что Блас действительно жив, — услышала я голос Луны.

— Нет, но согласись, это странно.

— Ты скажешь Лухан?

— Нет, ни в коем случае. Она и так не в себе после разговора с юристом. Не хочу, чтобы она снова выдумывала глупости — слишком дорого платит за свои иллюзии.

— Ты ведь не веришь во все это, да?

— Не верю. Но если скажу ей об этом, навсегда потеряю. Кто-то должен быть рядом с ней, пока она переживает тяжелый период. Я на все готова ради нее, даже на вранье. Она поймет.

— Она тебе этого не простит, Марисса, и ты это знаешь. Все может обернуться еще хуже.

— Хуже уже некуда, Луна. Лухан съехала с катушек, и я не могу ей позволить оттолкнуть меня.

— И как ты собираешься привести ее в чувство?

Последовала долгая пауза.

— Я снова написала ее опекуну.

— Ты - что? Марисса, что с тобой? Ты понимаешь, что ты делаешь?

— Да, Луна, понимаю! Он неплохой, Бласу в подметки не годится. Мы с ним договорились, что Лухан никогда не узнает об этом.

— Вы договорились!

— Да, Луна! Да, договорились! Я не могу все решать сама! Я устала. Я не знаю, как помочь ей. Она уже полгода ходит, как потерянная, чуть не заработала сотрясение мозга, когда прыгала через козла. Я уже не могу повлиять на нее, так что мне остается хотя бы просто быть рядом.

— Марисса, я понимаю, как тебе тяжело. Но долго этот спектакль не сможет продолжаться.

— Луна, я ничего не могу изменить. И хватит уже говорить об этом.

Дверь открылась раньше, чем я успела отскочить, и мы столкнулись с Мариссой на пороге. Она сразу поняла, что я все слышала, — видимо, выражение моего лица говорило красноречивее всяких слов. Где-то в комнате испуганно охнула Луна. Я с молчаливой болью смотрела на Мариссу до тех пор, пока та не опустила взгляд и не отодвинулась, молча пропуская меня в комнату. Однако я не вошла. Я резко развернулась и побежала прочь по коридору. Мне вслед кричала что-то подоспевшая Луна, но Марисса не позвала и не побежала за мной. Он знала цену предательству и знала, что я никогда не прощу ее. Так же, как она не простила бы, если бы оказалась на моем месте.

* * *

— Поговорим? — тронула меня за плечо Марисса. Прошло несколько дней с тех пор, как я узнала о ее предательстве.

Я покачала головой, глядя перед собой.

— Лухи, ну пожалуйста, прости.

Я снова обернулась с выражением язвительного удивления на лице.

— Простить? — переспросила я почти насмешливо.

— Да, — потупилась Марисса. — Прости.

Я фыркнула.

— Никогда не прощу, Марисса. Ты что, шутишь? Как я могу такое простить? Ты сама бы простила?

— Тебя простила бы, — тихо ответила Марисса.

Я с сомнением покачала головой.

— Да нет, — задумчиво протянула. — Ты врешь. Ты снова врешь.

— Нет, Лухи, — пылко затараторила Марисса. — Тебя я бы простила. У меня нет подруги роднее тебя. Я бы скорее умерла, чем потеряла тебя.

Я снова засмеялась. Марисса, кажется, начинала заводиться.

— Что смешного я сказала?

— А ты сама не понимаешь? — лениво отозвалась я.

— Нет, — серьезно ответила Марисса.

Я покачала головой.

— Ты уже меня потеряла, — отрезала я.

— Лухи, ну почему? Разве ты не понимаешь? Нельзя насильно заставить человека поверить во что-то!

— Я и не просила тебя верить! — горько выплюнула я.

— Но я не могла оставить тебя одну, — оправдывалась Марисса.

Я снова горько рассмеялась, качая головой.

— Марисса, ты и так оставила. В тот момент, когда тебе пришла в голову дурацкая идея мне подыграть, ты уже оставила меня, причем настолько безнадежно, что уже никогда не сможешь вернуться. Ты просто посмеялась надо мной, понимаешь? Посмеялась над моими чувствами.

Марисса насупилась еще больше.

— Ты же знаешь, что это не так!

— Тогда зачем? — жестко спросила я. — Зачем ты устроила весь этот театр? Как тебе совести хватает являться ко мне и требовать прощения после того, что ты сделала? Ты унизила меня, выставила на посмешище! Представляю, как вы смеялись надо мной…

— Лухи, ты совсем сбрендила, что ли? — возмутилась Марисса. — Кто над тобой смеялся?

— Тогда почему? — снова повторила я и поглядела на нее в упор. — Почему ты так обошлась со мной, Марисса?

— Да потому что ты помешалась на своем Бласе! — не выдержала Марисса. — Ты губишь свою жизнь из-за куска дерьма, и не надо охать — оттого, что он умер, он не перестал быть куском дерьма!

— Я даже не собираюсь пачкать имя Бласа в разговоре с тобой, — выплюнула я. — Ты предала меня! Как ты вообще смеешь говорить о Бласе?

— Лухи, ты невменяема! — разозлилась Марисса. — Как будто он тебя приворожил с того света. Ты вообще помнишь, о ком мы говорим? Ты помнишь, сколько из-за него вытерпела? Ты готова из-за него пожертвовать нашей дружбой?

— Не приплетай сюда Бласа, — раздраженно бросила я. — Твой поступок не имеет к нему никакого отношения! Ты обманула мое доверие! Я доверяла тебе! Это ты поставила крест на нашей дружбе!

— Нет, Лухи, крест поставила ты! Ты вообще давно на всем крест поставила -ничего тебя не интересует, кроме человека, которого давно нет! Все должны ходить вокруг тебя, поддерживать —, а что сделала ты, чтобы поддержать кого-то?

— Ты сама ко мне не приходила! — возмущенно воскликнула я. — Ты все время с Пабло!

— Это не значит, что мне не нужна подруга! Ты замкнулась в себе и поссорилась со всеми, кто тебя любит, только потому, что они не верят в воскресение из мертвых! Если бы я сказала, что тоже не верю, ты бы и меня вычеркнула из своей жизни! И осталась бы одна, Лухи! А я не могла этого допустить!

— Я бы не осталась одна! — возмутилась я. — У меня есть Блас, даже несмотря на то, что он умер, он всегда был и останется единственным человеком, который никогда меня не предавал!

Марисса неприлично громко фыркнула.

— Что? — воскликнула она. - Нет, Лухи, ты точно с катушек слетела! Ты забыла, кто такой Блас? Мы вообще об одном и том же человеке говорим?

— Ты ничего не знаешь, Марисса, — покачала я головой. — Уйди.

— Нет уж, поговорим, — оживилась она. — Хорошо, давай на секунду представим, он бы действительно оказался жив. Ну, ты бы его нашла… А потом что, Лухи? Что дальше? Он бы снова взял над тобой опеку? Сказал бы, что раскаивается, и авария заставила его все переоценить? Перестал бы издеваться над тобой, лупить, швырять на пол, как тряпичную куклу…

— Перестань, — крикнула я со слезами в голосе. — Марисса, да когда ты, наконец, уймешься? Он умер, понимаешь? Умер! — я смотрела на нее горящими глазами, и челюсть у меня дрожала от едва сдерживаемых слез. — Что еще он должен сделать, чтобы ты забыла о его ошибках? Почему ты так хочешь, чтобы я запомнила его таким? Марисса, ведь у меня тогда ничего не останется, у меня ничего нет, кроме памяти о нем, ничего, понимаешь? Я знаю настоящего Бласа, я видела его, он никому не показывал свое настоящее лицо, кроме меня, только я могу знать, каким он был на самом деле. Но ты постоянно навязываешь мне другие воспоминания, ложные. Скоро у меня не останется своих. Зачем ты оскверняешь его память, почему хочешь, чтобы Блас остался в моей памяти таким?

— Потому что ты его обожествляешь! — воскликнула Марисса. — Он такой идеальный, а все остальные предатели.

— Он грубо со мной обращался, — кивнула я. — Но он никогда не обманывал мое доверие. Он не притворялся моим другом.

— А, значит, письма от опекуна не в счет, да? Он два года водил тебя за нос, купил тебе подсадного опекуна, а теперь выясняется, что он ни разу твое доверие не обманывал. Прекрасно! — всплеснула руками Марисса.

Я безжизненно смотрела в одну точку.

— Почему ты так жестока, Марисса? — покачала головой. — Мы же были подругами!

— Я и остаюсь твоей подругой, — твердо сказала Марисса. — Поэтому и говорю тебе жестокую правду! Ответь на мои вопросы, Лухи. Можешь не мне, хотя бы себе!

— Я отвечу тебе, — отозвалась я запальчиво. — Блас никогда не показывал, что любит меня, потому что не умел выражать любовь словами! Он не мог признаться себе, что я нужна ему, — поэтому водил меня за нос. Но ему не надо было говорить, что он хочет быть рядом, потому что он и так всегда был рядом!

— Ты в синяках ходила с тех пор, как докопалась, что Блас — твой опекун. Это любовь, по-твоему? Он был психом, понимаешь? Он лечился в психушке!

— У него было трудное детство! И он не был психом! — закричала я. - Да, у него были проблемы, если бы ты пережила столько, сколько он, ты бы стала точно такой же, и я бы не отвернулась от тебя. И он от меня не отвернулся. Я больше не хочу обсуждать с тобой Бласа! — я решительно мотнула головой. — Оставь меня в покое и продолжай докладываться моему опекуну. У тебя это хорошо получается!

Марисса смущенно смолкла. Ее праведный гнев, видимо, поутих, когда она вспомнила, какую свинью мне подложила.

— Ну хорошо, — устало вздохнула Марисса. — Давай оставим Бласа в покое. Допустим, он любил тебя. Но это не значит, что я тебя не люблю.

Она снова стала кроткой и непохожей на себя. Именно поэтому я не могла простить ее. Может быть, если бы она продолжала бушевать, я бы ей поверила, и со временем, возможно, все забылось бы. Но она слишком близко стало общаться с Пабло и переняла все его штучки. Я ясно видела, что она притворяется. Изображала тихоню, чтобы усмирить подругу-психопатку. Видите ли, не может оставить меня одну. Снова эта дурацкая благотворительность, которая никому не нужна! Как она не понимала, что единственное, что могло спасти меня после всего, что я пережила, это немного искренности? Именно то, в чем отказывала мне даже лучшая подруга.

«Ты для меня самое сильное и самое ранимое существо на свете», — звучал в голове ее голос. — «И самое честное. Я могу доверять только вам с Луной. Только с вами мне не надо притворяться».

Я горько усмехнулась. Когда-то она поймала меня на вокзале, уговаривая вернуться в колледж. И тогда я пошла за ней, потому что ее слова были искренними. А может быть, и нет? Я уже не знала, что думать. Все, что я считала несомненной истиной, оказалось ложью. Может, и Марисса все это время притворялась? Не было никакой дружбы — всего лишь театр?

Не сказав в ответ ни слова, я резко открыла дверь, чтобы уйти, но Марисса меня остановила, загородив путь.

— Ты простишь меня? — снова спросила она.

Я помедлила, прежде чем ответить, потому что-то, что я собиралась сказать, должно было кардинально изменить мою жизнь. Я собиралась перечеркнуть несколько счастливых лет своей жизни, поставить крест на единственном родном человеке, который у меня остался. Но лучше так, чем продолжать самообман. Пришло время покончить с иллюзиями. Я беспризорница. У меня не может быть родных и никогда не будет. Мне не на кого положиться, некому довериться и нечего терять. Законы, записанные на стенах ада: не верь, не бойся, не проси.

— Мы больше не сможем быть подругами, — решила я, наконец. Вот так просто. Ломать не строить. — Ты предала меня, и я никогда не смогу тебе поверить снова. Даже если я смогу когда-нибудь простить тебя, я не смогу больше довериться. Ты стала мне чужой, Марисса. Теперь я действительно потеряла все.

Я видела ее глаза. Черные и огромные, как у напуганной лани. Мне казалось, я смотрела в глаза самой себе, обреченно провожающей удалявшийся автомобиль Бласа. Мне казалось, я видела, как проносятся в ее глазах воспоминания, связавшие нас крепче сестер. Игра света — и показались две бесшабашные девчонки, которые ставили колледж на уши и переворачивали его вверх дном. Вот они поднимают одноклассников на очередной бунт. Вот еще блик — казалось, это белая рубашка Мариссы мелькнула на крыльце, миг — и Блас лежит в нокауте у ее ног. Снова блик — и я увидела там трех глупеньких наивных девочек, сидящих на полу, тесно прижавшись друг к другу. Они дают клятву вечной дружбы:

«Я, Марисса Пиа Спирито клянусь, что Луна и Лухан всегда останутся моими подругами. И никогда никому из нас не будет одиноко. К несчастью, мы не выбираем себе семьи, но зато мы выбрали себе сестер».

«Клянусь», — слышу через года свой сдавленный от подступивших к горлу слез голос.

«Эту дружбу никто не разрушит, как старый приют. Всегда помните, что мой дом — это ваш дом».

Тогда я плакала, растроганная неожиданной поддержкой подруг. Теперь я не испытывала никаких эмоций, и все это казалось нелепым фарсом. Блас умер второй раз, и вместе с ним умерла и я. Я больше не могла чувствовать, лишь запястье оттягивал браслет, подаренный Мариссой. Браслет, которым мы скрепили нашу клятву. Чуть помедлив, я сорвала его. Серебро сверкнуло, оставляя последний блик, и скрылось в ладони Мариссы.

Глава 5

Y aquí estamos tan sin rumboTan dormidos y tan mudosHasta despertar

Hasta despertar

Erreway

Беда не приходит одна, и каждый день я получала удар за ударом. Все глубже я погружалась в отчаяние, и все чаще в голове билась мысль: если бы Блас был жив, ничего из этого не случилось бы со мной. Блас ушел, и я ощутила в полной мере, от чего он все это время ограждал меня. Когда-то я изнывала под его гнетом — теперь понятия не имела, что делать с навалившейся на меня свободой. На меня свалилось все сразу, и я больше не справлялась. Я привыкла думать, что всегда всего добиваюсь сама, и даже не замечала, что сама я ни разу ничего не сделала. Все это время моей жизнью незримой рукой управлял Блас.

* * *

Я едва дождалась выходных. Утром, вскочив с постели, махнула щеткой по волосам, наскоро умылась и принялась бесшумно одеваться, чтобы не столкнуться с Мариссой. Последние дни я избегала ее, а ей, видимо, хватало совести не лезть ко мне с оправданиями. Что нового она могла сказать? Предавший однажды — предаст и дважды.

Сегодня, однако, мне не удалось ускользнуть незамеченной. Руки дрожали, и я нечаянно смахнула зеркало с туалетного столика. Зеркало раскололось надвое, и я громко выругалась. Не знаю, от чего именно проснулась Марисса, но она тут же приподнялась на кровати и тупо уставилась на меня. Видимо, со сна она еще не успела вспомнить о нашей ссоре, поэтому как ни в чем не бывало заворчала:

— Лухи, ну ты вечно как слон в посудной лавке… Единственный выходной…

Она замерла на полуслове, видимо, вспомнив о нашей размолвке, а я, в свою очередь, не могла отвести взгляд от нее. В сердце защемило от воспоминания, как весело и беззаботно мы друг над другом подтрунивали до нашей ссоры. Она была единственным близким человеком, который у меня остался. Но я потеряла и ее.

— Куда ты в такую рань? — осторожно поинтересовалась Марисса.

— Не твое дело, — отрезала я и выскочила из комнаты.

Кажется, Марисса что-то кричала мне вслед, но я не стала слушать.

У выхода меня словно караулил Миранда. Похоже, он был не в духе.

— Куда это мы? — смерил меня подозрительным взглядом.

— На кладбище, — ответила я, честно взглянув ему прямо в глаза.

Я говорила неправду.

План был прост. Я покидаю Буэнос-Айрес, прихватив с собой лишь сменную одежду и много наличных. Этот город я знаю, как свои пять пальцев, но и у моих врагов возможности неограниченные. Если останусь здесь, они рано или поздно найдут меня и вернут обратно в колледж, или упекут в колонию. Единственный выход — покинуть город и устроиться в какое-нибудь придорожное кафе официанткой. В конце концов, мне уже исполнилось семнадцать, и хотя официально без специальных документов меня принять на работу права не имели, я знала, что многие частники легко идут на неофициальную сделку, чтобы избежать лишних налогов.

Памятуя о предыдущих проколах, я не собиралась сразу же бежать на рейсовыйс автобус. Я знала, что первые дни полиция будет усердно прочесывать автобусы — так же усердно, как улицы Буэнос-Айреса. Говорят, если хочешь хорошо спрятаться, надо оставаться у всех на виду. Мне пришло в голову, что последнее место, где меня станут искать, — это загородный домик Колуччи. По счастливой случайности, у меня все еще оставались ключи от их домика вместе с любезно предоставленным кодом, позволящим отключить сигнализацию. Мне оставалось только переждать там несколько дней, пока страсти улягутся, и спокойно отправиться на заработки куда-нибудь подальше от столицы.

Я едва дождалась субботы, чтобы получить возможность беспрепятственно покинуть колледж. Конечно, я могла бы сбежать и на буднях -— но тогда потеряла бы фору. В выходной, по моим расчетам, меня должны были не скоро хватиться, и у меня было полно времени, чтобы добраться до домика Колуччи и затаиться.

— Мне что, нельзя на кладбище? — я с вызовом взглянула на Миранду.

Он пожал плечами, продолжая сканировать меня взглядом.

— Одной на кладбище небезопасно, — заметил он. — Возьми с собой Мариссу.

— Не знаешь ничего, так не говори, — буркнула я.

— Ты не забыла, что я твой преподаватель? — удивленно вскинул брови Миранда.

— Извините, сеньор Миранда, — приосанилась я. — Могу я пройти или мне надо прежде отчитаться, что мы с Мариссой больше не подруги?

— Что случилось? — нахмурился Миранда.

— Вранье случилось, — мрачно отозвалась я. — Вся моя жизнь — сплошное вранье, Миранда.

И, отодвинув его, я как ни в чем не бывало покинула здание колледжа. На сердце было так спокойно, будто я уходила на пару часов, а не собиралась сбежать из города. Впрочем, так и должно было быть. В колледже меня больше ничего не держало.

* * *

Поместье Колуччи находилось в пригороде, так что мне понадобилась всего пара часов, чтобы добраться на попутке до ближайшей остановки. Дальше предстояло идти пешком через лес. Я не слишком хорошо помнила дорогу, так как Колуччи все лето продержал нас взаперти, но при мне была карта, на которой было размечено озеро, расположенное неподалеку от поместья.

Я шла по лесу, вдыхая теплый душистый воздух и восхищенно оглядываясь по сторонам. После душных стен колледжа нынешнее убежище казалось мне самым уютным и просторным дворцом с высокими зелеными куполами, уходящими в небо, таким же ковром из молодой травы и зеленью листвы, которая то и дело вставала передо мной стеной. Солнце кое-где пробивалось сквозь густую хвою, и там земля и трава золотились под его заходящими, чуть розоватыми лучами. В лесу было тихо, лишь негромко щебетали птицы где-то высоко, да время от времени раздавался настойчивый стук дятла. Я прислушалась. Наверно, здесь по-прежнему водились волки, но почему-то сейчас, при свете дня меня мало это волновало. По-весеннему нежное солнце внушало беспричинную радость и беспечность — мне казалось, что дорога до домика слишком коротка, чтобы я преодолевала ее с гнетущими мыслями об опасности.

Однако вскоре мне пришлось встревожиться. Минуты сменяли часы, а я все еще блуждала по лесу и понятия не имела, куда идти дальше. Я прислушивалась, пытаясь определить, с какой стороны дорога, но в лесу стояла тишина — видимо, ушла слишком далеко от трассы. Периодически я доставала карту, но она была бесполезной, если не знать, где дорога. Я потеряла ориентир.

Если судьба хотела так подшутить надо мной, то я явно не понимала, в каком месте смеяться. Каждый раз, когда мне казалось, что я иду в правильном направлении, я лишь углублялась в чащу, и вскоре оптимизм мне изменил. На землю опускались густые сумерки, и еще недавно умиротворенный лес наполнила кокофония звуков: в кустах то и дело раздавались какие-то шорохи, деревья шумели где-то вверху, а из кустов доносились истошные крики какой-то неизвестной мне птицы. Становилось жутко. Ночь была темной, луна и звезды были скрыты за облаками, так что дальше своего носа я не видела. Разжечь костер тоже не решалась, опасаясь незваных гостей. Вдруг подумала, что будет жаль, если это моя последняя прогулка. Впрочем, волки и прочая живность вызывали куда меньше опасений, чем люди. По крайней мере, я могла надеяться, что в такой глуши мне не встретится какой-нибудь маньяк.

Наконец, мне стало казаться, что я вижу впереди какой-то просвет. Я не ошиблась: вскоре показался свет тусклого фонаря, пронизывавший густую листву, а за ней — дорога, уходившая вверх. Решив, что на дороге мне будет проще сориентироваться, я двинулась вдоль шоссе, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. Вскоре, впрочем, я ослабила бдительность и уже увереннее двигалась вперед в надежде, что мне все-таки попадется какой-нибудь населенный пункт. Идти по дороге было гораздо комфортнее, чем пробираться по лесу, но фонари попадались все реже, так что вскоре я перестала видеть разницу. Если быть точной, я перестала видеть вообще что-либо.

Мое увлекательное путешествие продлилось бы, наверно, до утра, если бы в один прекрасный момент я с ужасом не ощутила чью-то руку на своих губах. Я дернулась, пытаясь вырваться, однако другая рука тут же сжала мои запястья в тиски за спиной. Меня одолела досада. Случилось то, чего я опасалась больше всего! Я уже готова была встретить смерть от лап и зубов какого-нибудь дикого зверя, но встретить в такой глуши маньяка казалось мне верхом несправедливости. Я принялась вырываться с удвоенной силой, яростно пиналась и усердно отплясывала ламбаду на ногах моего похитителя до тех пор, пока ему не надоело, и он не перекинул меня через плечо, как тряпичную куклу и не понес в неизвестном направлении. Воспользовавшись тем, что мне дали хотя бы право голоса, я стала орать во всю глотку, хотя смутно догадывалась, что единственными, кто меня услышит, будут волки. От этой мысли мне резко расхотелось звать на помощь, и я стала вырываться с удвоенной энергией, пытаясь дотянуться до головы моего преследователя, однако каждый раз он так резко встряхивал меня, что я вновь обвисала безвольной куклой. Я могла, конечно, позволить себе больше вольностей — и кто знает, может, будь я смелее, мне удалось бы убежать, однако мне что-то не хотелось злить его. Он был в два раза крупнее меня, да и лес знал наверняка получше моего. По крайней мере, ступал мягко и осторожно — так двигаются люди, привыкшие к лесу. Я попыталась разглядеть его, но на дороге, как назло, не попадалось ни одного фонаря, да и едва ли я могла увидеть много интересного, болтаясь, у него за спиной. Я попыталась увещевать его, но вскоре смолкла, решив, что это тоже может вызвать у него раздражение. Наконец, он опустил меня на ноги и, удерживая стальной рукой, открыл какую-то дверцу. Я тут же поняла, что он притащил меня к машине, оставленной неподалеку. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Сто раз читала подобные истории про неосторожных девчонок, а теперь, похоже, сама влипла. Даже как-то не верилось, что и со мной может такое произойти, я ведь столько лет провела на улице — и ничего. Я не успела как следует прочувствовать трагичность ситуации, так как меня грубо впихнули на заднее сидение. Я тут же бросилась к другой дверце, чтобы выпрыгнуть из машины, однако дверца, как и следовало ожидать, была заблокирована. Маньяк сел на место водителя и завел мотор. Ага, выходит, он меня еще и везти куда-то собрался. Решил затащить поглубже в лес — там и труп никто не обнаружит. При мысли о трупах мне стало дурно, и я с удвоенной энергией принялась увещевать своего маньяка. Он, однако, оставался безмолвен, и невозмутимо увозил меня все дальше от места, где я была схвачена. И тогда я рискнула. Резко подавшись вперед, я попыталась крутнуть руль резко вправо, чтобы отправить машину в кювет, но мой противник оказался быстрее. Он с силой отпихнул меня обратно в салон и вывернул руль, выравнивая машину.

Я не сдавалась. Мне уже было все равно, выживу я или нет. Точнее, выжить я уже не надеялась, а вот доставаться тепленькой какому-то насильнику не собиралась. Вновь перегнувшись через сиденье, я снова мотнула руль. Мой похититель, видимо, не ожидал, что вторая попытка последует так скоро и не успел удержать его. Машина резко затормозила перед каким-то внушительным деревом, а меня откинуло обратно на сидение. Мой похититель резко обернулся, и мне показалось, он готов убить меня на месте, — хотя в темноте я не могла видеть его лица, мне подсказывала природная интуиция. Видимо, на сей раз она меня обманула, так как мой маньяк снова повернулся лицом к дороге и, не вымолвив ни единого слова, невозмутимо продолжил путь. Тогда я предприняла еще одну попытку, но на сей раз он был готов. Он резко затормозил и вновь обернулся, пытаясь усадить меня. Это было не так-то просто, я не собиралась сдаваться без боя. Я боролась, кусалась, сняла кед и стала лупить его по лицу. Так мы боролись минуту или две, пока, наконец, он не заорал на меня:

— Да уймись, Линарес, это же я!

Я вздрогнула при звуке этого голоса и медленно отпрянула. Сперва даже не поняла, слышу ли наяву или это снова голос в моей голове. Так или иначе, я знала этот голос. Я бы узнала его даже сто лет спустя, различила бы даже в толпе.

Мужчина включил лампочку в машине и повернулся ко мне. С секунду я изучала его лицо невидящим взглядом, затем почувствовала, как меня затягивает в какую-то черную воронку и в следующую минуту потеряла сознание.

* * *

Я стал душой. Я выскользнул из тела,

я выбрался из крошева костей,

но в призраках мне быть осточертело,

и снова тянет в столько пропастей.

Я — призрак. Я уже не разобьюсь.

Но ты — живая. За тебя боюсь.

Я очнулась от резкого запаха, ударившего в нос. С трудом разлепив веки, обвела затуманенным взглядом комнату. Услышав вздох где-то справа, повернула голову и поняла, что все еще сплю, потому что у кровати сидел на корточках Блас. В руках он почему-то держал клочок ваты, но я не придала этой детали значения — мне вечно снилась какая-то нелепица. Хотелось просто смотреть на Бласа и радоваться, что он снова мне приснился.

Я почувствовала, как к горлу подкатывают слезы. Столько времени не видела его так близко — он больше не был туманно-расплывчатым, как в других моих снах, теперь я могла его видеть совсем близко: крупный нос, чувственные губы, аккуратно выбритая бородка и глаза — прозрачные светлые глаза, в которых сквозила тревога и недоумение. Столько времени я не видела его так ясно! Лицо теперь казалось каким-то другим, почти незнакомым — и в то же время до боли знакомым, таким родным, что сердце сжималось от горечи при мысли, что это всего лишь сон.

И тогда я сделала то, что еще давно пообещала себе сделать, если он вдруг приснится мне снова. Раньше во сне я все время об этом забывала или не умела контролировать свой сон, но теперь мне удалось выполнить задуманное неожиданно легко. Всхлипнув, я приподнялась на подушке и обхватила его шею. Уткнулась лицом в его плечо, и только несколько мгновений спустя ко мне стало приходить осознание, что я слишком явственно ощущаю ткань его джемпера, и тело под ним кажется плотным и теплым — слишком явственным для сна. В ту же секунду в голове что-то щелкнуло, и мысли разом прояснились. Я медленно отстранилась и снова молча уставилась на него, пытаясь понять, не сошла ли я часом с ума.

Я вглядывалась в его лицо до рези в глазах, так что все вокруг словно подернулось расплывчатой дымкой. Он смотрел на меня скорбно и строго, взглядываясь в самую душу, а у меня на сердце не было ни удивления, ни ужаса. Только радостное волнение и несмелое торжество.

«Я столько времени искала тебя», — думала я, улыбаясь сквозь слезы, — «и вот ты здесь. Я столько времени ждала тебя — и ты вернулся».

Так мы и смотрели друг на друга, не отрываясь, в упор — и, казалось, прошла не одна минута, прежде чем я отмерла и медленно протянула руку, чтобы коснуться его лица. Он не шелохнулся, продолжая не сводить с меня настороженного взгляда, и со стороны это, наверно, напоминало попытку дрессировщика приручить какого-то дикого неуправляемого зверя. Я приближала дрожащие пальцы к его щеке, пока, наконец, не уткнулась в нее, и, ощутив под кожей колючую щетину, вдруг резко отдернула руку, словно обжегшись. Я испуганно охнула, и снова впилась в него неотрывным взглядом. Я не сошла с ума, мне ничего не снилось. Это действительно был Блас — из плоти и крови, живой и невредимый.

Мой взгляд заметался по ковру, прежде чем я снова подняла глаза на Бласа и, нервно облизнув губы, растерянно выдохнула:

— Блас?

И в тот момент туманная пелена, окутывавшая меня и его, вдруг спала. Дыхание вечности, которое на миг словно подняло нас над землей, медленно рассеивалось, и, наконец, я почти физически ощутила толчок как от падения на землю. Лицо Бласа приняло знакомое самоуверенное выражение, и его губы сложились в подобие усмешки.

— Привет, Линарес, — буднично отозвался он и поднялся на ноги. Теперь мне приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо. Я продолжала пялиться, открыв рот, окидывая взглядом его фигуру, знакомо сложенные на груди руки и насмешливое лицо, по которому бродила уверенная ухмылка.

Не вполне еще осознавая, что происходит, и не решаясь снова поверить своим глазам, я осторожно спустила ноги с дивана и медленно поднялась, чуть пошатнувшись. Блас проследил взглядом за моими действиями, но ничего не сказал и не попытался удержать меня.

— Ты жив, — выдавила я, не сводя с него затравленного взгляда.

Блас склонил голову, изучая меня.

— Как видишь, — развел он руками с выражением какого-то садистского торжества на лице.

Я смотрела на него, не отрывая взгляд, и не могла придумать, что сказать. Священный восторг улетучился, теперь меня охватило знакомое оцепенение, которое всегда возникало, когда со мной происходило что-то, что требовало от меня большой эмоциональной затрат. Механизм просто отключался и отказывался работать, и теперь я наблюдала за Бласом почти равнодушно, словно это было в порядке вещей воскресать из мертвых. Или, точнее, словно он никогда и не умирал, и мы виделись с ним в последний раз всего-то на прошлой неделе в коридоре колледжа.

— С каких пор ты стала такой рафинированной барышней, Линарес? Раньше мне, по крайней мере, не приходилось приводить тебя в чувство.

Ничего не случилось, все штатно. Блас живой, стоит передо мной, здоровый и невредимый. Ни радости встречи, ни отчаяния, ни растерянности, ни обиды на его язвительные слова. Мысли тревожно копошатся в голове, перебивая одну другую, а на сердце ничего. Я не отвечала, и он был явно смущен этой неловкой паузой.

— Может, закончим нашу веселую игру в молчанку? — чуть раздраженно предложил он. — У меня мало времени — ты и так оторвала меня от дел своим так называемым побегом.

Его голос отдавался в ушах как-то приглушенно, словно через толстый слой паралона или из другой комнаты. Мыслей было настолько много, что я долго переваривала его слова, но когда до меня дошел их смысл, я вдруг резко вскинула голову и посмотрела на него в упор.

— Линарес, ты меня слышишь? — пощелкал пальцами Блас перед моим носом.

И тогда я словно вышла из берегов. Я вскочила на ноги и набросилась на него с кулаками. Однажды я уже побила его, и он в наказание отстранил меня от занятий. Теперь он не мог ничего сделать, потому что я уже была наказана. Полгода. Полгода я хоронила и воскрешала его в памяти.

— Ненавижу тебя, — всхлипывала я, продолжая колотить его кулаками по груди. Он не пытался отбиваться, лишь инстинктивно защищался руками, глядя на меня с насмешкой и даже как будто с облегчением. Тогда я стала бить его с удвоенной силой, вкладывая всю силу эмоций, которые вдруг нахлынули на меня. Я начинала выбиваться из сил, но с ожесточенным рвением продолжала оттеснять его к стене, однако в какой-то момент вдруг обессиленно повисла на нем, вцепилась пальцами в его джемпер и уткнувшись лицом ему в грудь, зарыдала.

— За что? — кричала я, задыхаясь и судорожно всхлипывая. — За что, Блас? Почему ты не сказал, что жив? Почему? — я снова била его по груди, не разжимая, впрочем, второй руки. Блас стоял, не шолохнувшись, не пытаясь успокоить меня, но и не отталкивая. — Я сходила с ума, думая, что ты мертв — я думала, что ты мертв! — орала я сквозь слезы. — Как ты мог так поступить, Блас, как? — Это была самая грандиозная истерика на моей памяти. Никогда до тех пор или после я не позволяла себе настолько потерять рассудок. Должно быть, даже Блас оторопел настолько, что не сразу сообразил оторвать меня от себя. Но вскоре он все же это сделал. Неожиданно мягко и бережно он отстранил меня, и я, обессиленная, упала на диван и, подобрав колени, мрачно взглянула на него исподлобья.

Блас посерьезнел и растерял свой уверенный невозмутимый вид. Последовала минутная пауза, в течение которой мы молча буравили друг друга глазами. Наконец, Блас провел ладонью по лицу, и, присев рядом со мной на диван, неожиданно мягко произнес:

— Я не планировал объявляться. Ты меня вынудила.

Я медленно повернула голову и оторопело взглянула на него.

— Не планировал? — выдавила я и, опустив ноги на пол, развернулась к нему. — То есть, ты вообще не собирался сообщить мне, что выжил?

Блас не ответил, продолжая пронизывать меня долгим, как будто даже виноватым взглядом. Я недоверчиво качала головой, чувствуя, что слезы вот-вот снова хлынут из глаз.

Я могла даже не узнать, что он жив. Прожила бы долгую жизнь, вышла бы замуж, нашла работу, родила детей, состарилась бы и умерла. Но так и не узнала бы, что Блас жив.

— Так было бы лучше, — коротко пояснил он, но яснее не стало. Я хмурилась и морщила лоб, силясь понять, кому и каким образом от этого должно было стать лучше.

— Кому лучше? — выдавила я. Это было состояние эйфории. Сердце рвалось от неожиданного восторга, заглушаемого невыносимой болью. Блас вздрогнул и, снова резко поднявшись на ноги, отвернулся к окну.

— Сначала я думала, что ты умер, — безжизненно уронила я, глядя куда-то прямо перед собой. — Потом что ты меня предал. Я переживала твою смерть и предательство одновременно, а ты молча наблюдал, — невесело усмехнулась я. — И получал удовольствие!

Он молчал, по-прежнему стоя лицом к окну.

— Это жестоко, — уронила я тихо. — И подло…

И комната снова погрузилась в тишину. Прошло несколько мгновений, прежде чем Блас обернулся.

— Подло? — он удивленно вскинул брови. — А что, собственно, подлого я совершил? Я ничем тебе не обязан. Захотел — и уехал. Почему я должен тебе докладываться?

Я опешила.

— Что? — выдавила, не вполне уверенная, что правильно его поняла.

— Что слышала, — небрежно ответил он. — Жив я или нет, тебе до этого не должно быть дела. Я ясно дал понять, что в твоей заботе не нуждаюсь.

Я ответила не сразу. Не знала, что ответить.

— Но я… Я думала, что ты погиб, Блас, — тихо уронила я. — Думала, что больше никогда тебя не увижу…

— Так бы и вышло, — равнодушно пожал плечами Блас. — Мы бы больше не увиделись, если бы тебе не пришла в голову идиотская идея снова сбежать из колледжа. Так какая разница, умер я или нет?

Я не сводила с него изучающего взгляда, словно не узнавала. Это был прежний Блас с неизменной усмешкой на губах и жестким взглядом, но в то же время он был так не похож на Бласа из моих снов, к которому я успела привыкнуть за последние полгода. Его жестокие слова достигали моего слуха, но не доходили до сердца. Я пыталась разглядеть сквозь броню самоуверенности то сокровенное, что Блас так старательно прятал от меня за небрежными фразами.

— Все говорили мне, что ты умер, — невпопад ответила я, словно и не услышала его слов. — Но я знала, что найду тебя. И нашла, — я поднялась на ноги, спокойно подошла к нему и встала напротив. — Я думала, что ты умер, Блас, — повторила я, смело глядя ему прямо в глаза, которые находились теперь от меня совсем близко, и я могла заметить в них некоторое замешательство. — Неужели ты думаешь, я отпущу тебя теперь так просто? Обижусь на твои слова и уйду? — Я отрицательно покачала головой.

Блас застыл на мгновение. Затем отпрянул и устало провел рукой по лицу.

— Линарес, до тебя, похоже, плохо доходит, — вкрадчиво произнес он, невозмутимо отвечая на мой прямой взгляд. — Я отвезу тебя обратно в колледж — и мы никогда не увидимся. Я больше не имею никакого отношения к твоей жизни.

— Правда? — усмехнулась я. Сама не понимала, откуда во мне бралась эта невозмутимость. Видимо, я исчерпала лимит эмоций. — Никакого? А как ты тогда узнал, что я сбежала из колледжа? И почему поехал за мной?

Блас хмыкнул.

— Ты много о себе возомнила — никто за тобой не ехал. Я просто проезжал по той же дороге.

Я фыркнула.

— И тут же наткнулся на меня — вот это невезение.

— Счастливым этот день точно не назовешь, — подтвердил Блас, скривившись.

Я покачала головой.

— Ты совсем, что ли, за дуру меня держишь?

— Ты уверена, что хочешь услышать ответ? — ухмыльнулся Блас.

— Не хочу, — передернула плечами я, — потому что ты соврешь.

Блас устало вздохнул и обратился ко мне снисходительно, как к маленькой девочке:

— Хорошо, к чему ты ведешь?

Я ответила не сразу, пристально вглядываясь в его лицо. Наконец, я решительно выпалила:

— Я думаю, ты и есть мой новый опекун!

На миг Блас изменился в лице, но тут же оно превратилось в невозмутимую маску.

— Твой опекун? — насмешливо переспросил он. — Серьезно? У меня ощущение дежавю.

— И в прошлый раз я оказалась права, — напомнила я.

— Но не в этот раз, — равнодушно пожал плечами Блас. — С твоим новым опекуном я даже не знаком…

— Брось, Блас, — перебила я его. — Мы все это уже проходили. Я больше не верю в совпадения. Ты слишком много обо мне знаешь для человека, который решил навсегда исчезнуть из моей жизни! Ты по-прежнему мой опекун, так ведь?

Блас смерил меня долгим внимательным взглядом. Наконец, он отвел глаза и медленно подошел к двери.

— Иди умойся и приведи себя в человеческий вид — сухо бросил он вместо ответа и деловито прибавил, — я отвезу тебя обратно в колледж.

С этими словами он покинул комнату.

Он никак не прокомментировал мое предположение, и его молчание говорило красноречивее всяких слов. Никого я так ненавидела, как своего нового опекуна. Никого я так не желала вернуть, как Бласа. И вот теперь оказалось, что тот, кого я с такой яростью отвергала, и тот, к кому стремилась, был одним и тем же лицом. Как щенок, я все это время гналась за своим собственным хвостом.

* * *

— Кто мой новый опекун? — резко спросила я, застегивая ремень безопасности.

Блас сел в машину и завел мотор.

— Я, — ответил он так буднично, словно я спросила его, кто поведет машину.

Внутри поднялась волна протеста и недоумения. Только что он ломал комедию, а теперь так просто признался… Что у него в голове?

— Ты? — переспросила я. — Но зачем? Ты же так хотел избавиться от меня.

Блас переключил скорость и нажал на газ. Машина бесшумно тронулась с места.

— Я был бы крайне рад от тебя избавиться, но не могу, — процедил он, не отрывая взгляд от дороги.

— Почему? — повторила я. — Почему ты остался моим опекуном?

Сердце замерло. На секунду в голову пришла сумасшедшая мысль, что он просто не смог. Как бы я хотела, чтобы он сказал это вслух и разрешил все мои сомнения раз и навсегда.

Но он молчал, продолжая следить за дорогой.

— Хорошо, ответить на другой вопрос, — окликнула я его.

Он медленно обернулся и смерил меня спокойным вопросительным взглядом.

— Блас и мой опекун — два противоположных человека. Ты меня ненавидишь, опекун заботится, ты бежишь от меня, опекун преследует. Скажи, где настоящий Блас? — повысила я голос, не сводя с него упрямого взгляда, под которым, ему, казалось, было не по себе. — Я просто не понимаю, действительно не понимаю! С ума схожу, веришь? — Я дотронулась до его плеча. Он вздрогнул, но не пошевелился. — Сравниваю письма опекуна и твое отношение вживую. Зачем я тебе, если ты меня ненавидишь, а если любишь, почему делаешь вид, что ненавидишь?

— Я тебя ненавижу, — выплюнул Блас, — и никогда не вводил в заблуждение. Ты сама не хочешь принять ответ.

Лучше бы он меня ударил. Внутри все оборвалась, но я попыталась казаться невозмутимой.

— Тогда к чему это письмо? — с вызовом спросила я, доставая из кармана джинсов смятый конверт. — Узнаешь? — я помахала письмом у него перед носом.

Блас скользнул взглядом по конверту и закатил глаза.

— Неужели не ясно, что я написал это, чтобы сбить тебя со следа? — лениво произнес он. — Или ты думаешь, я действительно настолько сентиментален?

— Хорошо, — уверенно кивнула я. — Ты хотел сбить меня со следа. Тогда объясни, почему ты здесь? Зачем поехал меня искать?

— Я твой опекун, — выплюнул Блас. — На мне юридическая ответственность.

— Ты мертв! — воскликнула я. — Юридически ты мертв!

— Зато твой новый опекун жив, — напомнил он.

— Я не верю, — мотнула я головой. — Ты мог не выдумывать историю с новым опекуном. Мог просто уехать и забыть обо мне. Как собирался.

Блас явно смешался.

— Я обещал отцу, — мрачно отозвался он, глядя перед собой.

— Ты его ненавидел!

— Тебе не понять. В моем мире слово стоит гораздо больше, чем в твоем, — сощурился Блас. — Каким бы паршивым отцом он ни был, я все-таки обязан ему кое-чем.

— Значит, высокие понятия, — фыркнула я. — Ты мог просто высылать мне деньги, почему участвуешь в моей жизни? Подарки, письма — зачем все это? — Я приперла его к стенке — больше отступать было некуда. — Зачем ты это делаешь, Блас, — вкрадчиво повторила я, — если ненавидишь меня?

Он, наконец, отвел взгляд от дороги и посмотрел мне в глаза, затем опустил голову и устало сжал пальцами виски.

— Линарес…

— Лухан, — перебила я его. — Опекун называет меня Лухан.

— Я называю тебя Линарес! — резко ответил он. — Если бы твой опекун тоже называл тебя Линарес, ты бы что-то заподозрила...

— Да плевать, зови по фамилии, — резко перебила я. — Ответь на мой вопрос. Что ты здесь делаешь?

Блас устало вздохнул.

— Еще раз повторяю, Линарес, — вкрадчиво произнес он. — Ты последний человек, которого я хочу видеть. Если помнишь, я делал все, чтобы ты не догадалась о моем счастливом выздоровлении. Мне до тебя нет никакого дела. — Он говорил отрывисто, словно вдалбливая эту информацию.

Последние полгода я прожила с этой мыслью. С мыслью, что ему наплевать на меня, и он даже сбежал на тот свет, лишь бы отвязаться. Но за последний час я как будто повзрослела, или просто хорошо изучила Бласа за эти годы. Я не верила ему. Он говорил так, будто пытается убедить себя, а не меня. В его взгляде сквозило замешательство, агрессивное отрицание, которое, скорее, свойственно человеку, которого поймали на вранье.

— Нет никакого дела? — склонила я голову, невозмутимо изучая его, словно под рентгеном. — Поэтому подослал ко мне Хосе летом? Он сказал, что ты сделал это, чтобы поддержать меня.

На сей раз, Блас не нашелся, что ответить. Прошла, должно быть, минута, прежде чем он снова повернулся ко мне. Его прищуренные глаза с тяжелыми ресницами казались почти прозрачными.

— Я все не пойму, к чему ты клонишь, Линарес? — прервал, наконец, он напряженное молчание.

Я растерялась. Один ноль, Блас: я действительно понятия не имела, к чему клоню. Да, я была уверена, что он намеренно подавал мне знаки, чтобы я догадалась, что он жив. Но зачем?

— Я за многое должна тебя ненавидеть, Блас, — заговорила, наконец, я, откидываясь на сиденье, — но сколько бы моей крови ты ни выпил, я всегда тебя уважала за то, что ты говорил мне правду. Ты швырял мне ее в лицо, не думая о моих чувствах, но по крайней мере, я могла тебе верить. Мне казалось, что ты не лицемер, Блас, но выходит, ты такой же, как все.

Я невесело улыбнулась и пожала плечами.

— Знаешь, почему я сбежала? Не могу выносить лицемеров. Мне все лгут, веришь? Просто не знаю, куда деться от вранья, — все обманывают, даже Марисса. Лучше жить в лесу с волками — те, по крайней мере, честно хотят одного: перегрызть мне глотку и набить животы. А чего хочешь ты, я не понимаю, — покачала я головой и снова смерила Бласа оценивающим взглядом. — Не понимаю, — повторила я.

Блас помедлил, затем глаза его сощурились.

— Ты хочешь правду? — лениво протянул он и равнодушно пожал плечами. — Хорошо, слушай внимательно, я постараюсь говорить доходчиво, чтобы ты, наконец, поняла, Линарес. Отец не оставил мне выбора, ясно? Перед смертью он написал завещание, согласно которому я должен опекать тебя до твоего совершеннолетия — в ином случае, все его состояние перейдет новому наставнику! Поняла теперь? Фара загнал меня в тупик! Как я мог тебя после этого не презирать? Из-за тебя я был вынужден унизиться и принять условия отца, потому что в ином случае он пустил бы меня по миру!

Я смотрела на него, не мигая, и отрицательно качала головой, не веря ни единому слову.

— Я не могу отказаться от тебя до тех пор, пока тебе не исполнится двадцать один! Только после этого наследство можно будет поделить поровну и распрощаться.

— Нет, это неправда…Неправда, — лепетала я. — Что за бред? Зачем тогда было приходить работать в колледж? Ты мог просто подписать бумажку и забыть обо мне.

На секунду мне показалось, что в его глазах промелькнуло смятение, но он тут же взял себя в руки, и на губах у него заиграла самоуверенная ухмылка.

— Уж не думаешь ли ты, что я сделал это ради тебя? Отдел опеки следил за мной, а ты вела себя, как уличная шантрапа. Мне каждый день поступали жалобы от директора. Работа в колледже — единственный способ контролировать тебя.

Я фыркнула.

— И ты пошел на такую жертву ради денег отца? Зачем? У тебя же собственная компания, ты бы не пошел по миру! Ты вполне мог отказаться!

— Почему я должен отказываться от денег, который принадлежат мне, Линарес? — ядовито выплюнул он. — Ты никто — приблудная кошка, которую приютил мой сердобольный отец. И тебе досталось не только его внимание — он записал на тебя и мое наследство! Я должен с этим мириться, по-твоему?

Я смотрела на него с недоумением и растерянностью щенка, которого растерзали живодеры и оставили на дороге.

— Значит, все это из-за денег? — споткнувшись, пробормотала я.

— Наконец-то до тебя дошло, — с облегчением выдохнул Блас. — Я не мог допустить, чтобы после моей мнимой смерти деньги достались кому-то еще, поэтому мне пришлось подделать документы и переписать опекунские права на имя Пабло Диаса. Только поэтому я был вынужден продолжать изображать заботливого опекуна. Поверь, будь моя воля, я бы уже был на пути в Северную Америку, — жестко отрубил он.

— Но к чему был весь этот спектакль? — хваталась я за последнюю соломинку. — Проще было оставить все, как есть. Почему ты скрыл, что вышел из комы? Тебя кто-то преследовал?

Блас покосился на меня насмешливо и снова устремил взгляд на дорогу.

— Ты.

— Я?

Блас пожал плечами.

— Я ясно дал тебе понять, что не хочу тебя видеть. К сожалению, до тебя туго доходит.

Я опешила.

— Ты заставил меня поверить в свою смерть, чтобы я больше не искала тебя?

Блас молчал и не смотрел на меня, устремляя на дорогу мрачный взгляд.

Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Сердце заколотилось с бешеной скоростью.

— Да что ты за человек? — горько выдохнула я. — Ты мог просто рассказать мне о завещании отца. Мне бы и в голову не пришло преследовать тебя.

Блас неохотно повел плечом и, не отрывая взгляда от дороги, нарочито небрежно бросил:

— Я поступил еще проще.

Я резко нажала на педаль тормоза. Блас мигом среагировал и оттолкнул меня. Я ударилась виском о стекло машины, но даже не обратила внимания и стала бешено дергать ручку дверцы.

— Выпусти меня, — орала я. — Выпусти меня сейчас же!

Блас устало покачал головой.

— Линарес, ты представить себе не можешь, с каким удовольствием я бы это сделал. Но не раньше, чем доставлю тебя в колледж. Вынужден временно поработать твоим личным шофером.

Я снова хотела наброситься на него с кулаками, но внезапно остановилась и стихла. Первая волна стыда за свою наивность схлынула, и теперь вернулась лишь спокойная молчаливая ненависть и апатия.

— Так-то лучше, — довольно кивнул Блас, заметив, что я успокоилась. — Мне бы не хотелось прибегать к насильственным мерам.

На языке вертелась язвительная фраза, но озвучивать ее не хотелось. Он стал мне настолько противен, что не хотелось даже ссориться с ним.

— Приехали, — потряс он меня за плечо через час. Я сделала вид, что задремала, но когда мы остановились, тут же открыла глаза и, повернув ручку, выскочила из машины. Дверь с другой стороны тоже хлопнула. Блас поставил машину на сигнализацию. Я мрачно взглянула на него в свете фонарей.

«Блас, не уходи! Не уходи…».

— Уходи, — жестко произнесла я.

По лицу Бласа прошла тень.

— Сначала я должен доставить тебя в колледж.

Я передернула плечами.

— Я помню дорогу.

— После твоей сегодняшней выходки я не могу полагаться на твою память, — нарочито любезно развел он руками и подтолкнул меня вперед. Я смерила его ненавидящим взглядом и медленно пошла к главному входу. Открыв тяжелую дверь, я зашла в холл и повернулась к Бласу, вызывающе глядя на него.

— Все? — только и спросила я.

Блас сощурился.

— Иди — и только попробуй сбежать еще раз, — процедил он.

— Обязательно сбегу, — пообещала я и резко повернулась, чтобы уйти. Он молниеносно схватил меня за плечо и снова развернул к себе.

— Что ты сказала? — вкрадчиво произнес он.

Я вскинула на него дерзкий взгляд.

— Я уже сказала, что не останусь в этом колледже.

— Боюсь, что останешься, — сощурился он.

— Боюсь, что не останусь, — передразнила я его и скинула руку со своего плеча.

— Я не позволю тебе, — процедил Блас.

— Да? — вскинула я брови и, пятясь назад, развела руками. — Интересно, а что ты сделаешь?