Старательно написанный рассказ (гет)

Эдит прогуливалась по набережной. Подол ее золотистого платья легко касался дороги, а широкополая шляпа защищала ее от летнего ослепительного солнца. Встречные, в основном каталонские женщины и приезжие в ярких нарядах для теплой погоды, мало привлекали ее внимание. Лишь отдаленно, в глубинах сознания, она приметила совершенно здесь неуместную фигуру в красном бархате на фоне синевы моря — как будто кровавое пятно на океанской глади.

Но инстинкт заставил ее поднять взгляд как раз вовремя для того, чтобы узнать леди Люсиль Шарп.

Эдит застыла на полушаге, словно врастая в землю, как будто была Дафной, а ее ноги — корнями, прочно удерживающими ее на месте.Огромных трудов ей стоило подавить желание в защитном жесте прикрыть рукой живот; лучший способ уберечь еще не рожденного младенца — никогда не давать Люсиль знать о его существовании.

Однако Люсиль что угодно вынюхать может, как иначе объяснить то, что она здесь, в Барселоне?

— Эдит.

Люсиль, похожая на маленькую хищную птицу, приподняла голову, стоя в нескольких шагах от нее:

— Прекрасно выглядишь. Климат Испании, осмелюсь сказать, тебе куда больше на пользу, чем холодная северная погода.

«Мне на пользу идет, когда не травят». Эдит решила даже и не начинать с ней спорить, но также не намерена была делать вид, что все идет как должно. Не время тешить себя небылицами; сейчас как никогда пригодится суровая правда.

— Как ты нас нашла?

— Так уверена, что Томас меня не вызывал?

— Абсолютно.

Ее твердое убеждение ранило Люсиль больнее, чем могли бы любые слова. Люсиль, задрав острый подбородок, свысока смотрела на женщину, которую должна была считать соперницей:

— Я получила некое письмо, предназначенное тебе, — сказала она. — Извлечь из него выводы было проще простого.

— Зачем же ты приехала туда, где ты — нежеланная гостья?

— А тебе ли решать, когда и где желанно мое появление?

— Томасу ты здесь не нужна. Разве бы он не сообщил, где находится, если бы не мог без тебя обойтись? Да он бы тогда и вовсе не уезжал…

Не будучи в твердой уверенности насчет того, сможет ли вновь когда-нибудь делить с Томасом кров, Эдит знала, что с Люсиль она станет биться за него до последнего, и не имея ни малейшего представления о том, как сама будет праздновать победу, она понимала лишь одно — Люсиль выиграть эту битву ни в коем случае не должна.

Люсиль сощурила глаза, как будто пытаясь вдеть нить в иголку. По горловине ее платья и под мышками расползались пятна пота — одеяние Люсиль никак не было предназначено для теплой и солнечной погоды.

— Тебе не понять моего брата. Ничего-то ты на самом деле о нем не знаешь.

— Все я знаю.

Эти слова застали Люсиль врасплох, но она лишь положила руку на бархатный лиф платья. Посторонние наблюдатели могли бы подумать, что Эдит просто позволила себе слишком фривольную остроту. Так они и стояли лицом к лицу, впервые откровенно друг друга разглядывая.

Эдит ни за что бы не подумала, что Люсиль, с ее лицом, как будто высеченным из мрамора, может краснеть, но ее щеки приобрели легкий розоватый оттенок. Было ли то от стыда за совершенные ею убийства, за соблазнение младшего брата и за то, что запретила ему любить кого-то еще?

Нет. Всего лишь злоба.

— Ну раз ты у нас такая всезнающая, тогда, надеюсь, тебе достанет ума не вставать между мной и Томасом, — каждое слово и звук были резки и отрывисты, словно бы Люсиль их выплевывала, — Ты принесла предостаточно вреда. Довольно натешилась сама. Но ты не можешь разлучать нас с ним вечно.

— Это может сделать только сам Томас, — согласилась Эдит.

Люсиль покачала головой, напоминая Эдит о том, что у нее всегда есть в запасе более точные, чем отравленный чай, методы:

— Все преграды между нами рано или поздно падут, дорогая моя, дай только срок.

Взглянув в глаза Эдит и убедившись, что она это осознала, Люсиль слегка улыбнулась и торжествующе удалилась. Она отправилась на поиски Томаса — и будь что будет.

* * *

Часы сменяли друг друга. Садилось солнце. Эдит не осмеливалась вернуться в квартиру — Лорд Байрон, должно быть, уже перепортил все ковры, бедняжка, но лучше уж так, чем подставлять его и себя под убийственный удар ярости Люсиль. Она пыталась убить время, ходя по разным кафе и притворяясь, что читает книжонку, завалявшуюся в ее сумочке — какую-то новинку из приключенческого цикла про Руританию, под названием «Граустарк» — совсем не в ее вкусе; при прочих равных на такое чтение она бы и не взглянула. На самом же деле она то и дело вынимала свои карманные часы, пристально смотря на еле ползущие стрелки. Ну почему они так медленно идут? Сколько же ей еще терпеть, и когда уже Люсиль наконец наиграется Томасом, как кошка — мышью?

Хотя сестра вертела им еще более жестоко…

Внезапно Эдит вздрогнула, как будто впервые ощутив под рукой матерчатую обложку книги, ее неровные края, близко посаженный шрифт. Она вела себя просто как читатель. Не как персонаж или героиня истории собственной жизни. И еще меньше — как ее автор.

Лишь однажды в жизни была она безвольной жертвой — в Аллердэйл Холле. Но душой ли или телом — туда она ни за что не вернется.

Эдит встала из-за столика, прижав деньги блюдцем, и, выходя, вежливо кивнула официантке в надежде, что эта женщина никогда не заметит пропажу одного из столовых ножей — как раз по размеру дамской сумочки.

Она направилась домой. В лестничном пролете никто не затаился и никто не выпрыгнул из темного угла. Эдит трясущимися руками включила свет в квартире, которая в эту пору уже была темнее ночи, и обнаружила Лорда Байрона живым и здоровым, хотя и несколько смущенным тем, что ему пришлось справлять нужду в углу. Приласкав его, Эдит внимательнейшим образом осмотрела квартиру, хотя то, что пес был жив, уже указывало на то, что Люсиль сюда не приходила — по крайней мере, не через парадную дверь, а значит, и Томаса не нашла.

Где бы еще он мог быть?

Он был так молчалив и пристыжен с тех пор, как открыл ей правду, и вряд ли встречался в прошлые недели с кем-либо из их приятелей хотя бы на час. Слишком подавлен он был, чтобы заниматься чем-либо, кроме работы.

— В соборе, — прошептала она.

Не разбирая дороги, Эдит мчалась по темнеющим улицам города, пока не увидела экипаж. Она окликнула возницу, и вскоре они уже с грохотом ехали по вымощенным булыжником улицам, и, наконец, достигли основания Храма Святого семейства. Несмотря на протесты извозчика, не желающего оставлять даму одну в столь поздний час, Эдит сунула ему побольше денег, чтобы он наконец отвязался и уехал прежде, чем она пожалела бы о таких щедрых чаевых. Быстро и поверхностно дыша, она побрела к строящемуся собору.

Семь одиноких вершин выделялись черным на черном, впиваясь в ночное небо. И как же Эдит раньше не замечала, как страшен в ночи остов храма? Она как будто вновь невольно ощутила прощальное прикосновение матери и ее холодные мертвые пальцы, гладящие ее руку.

Воспоминания об этом всегда пугали Эдит, но лишь теперь, сама стоя на пороге материнства, осознала она, сколько же любви было в этом жесте, сколько силы воли нужно было, чтобы на время восстать от вечного сна с предупреждением. И как же больно она сделала матери, которая просто заботилась о своем дитяти, когда отпрянула от нее в страхе…

Даже гротеск может быть метафорой любви.

Рабочие уже разошлись по домам. Идя вперед, Эдит слушала тишину, окутавшую все вокруг, и она уже было подумала, что ее догадка была неверна. Вероятно, Люсиль завлекла Томаса куда-нибудь в таверну или в гостиницу, где остановилась сама, чтобы там убедить его вновь предаться греховным наслаждениям. Но едва лишь замедлив неуверенно шаг, она услышала женский голос откуда-то снизу:

— Вместе навсегда… Мы поклялись быть всегда вместе!

— Мы поклялись в этом, будучи неразумными детьми, заключенными, жертвами! Это обещание не может связывать нас вечно.

— Нет, может, — и должно!

Подобравшись на цыпочках к самой опалубке строения, она увидела Томаса и Люсиль, стоящих на дне ямы, выкопанной для следующего уровня фундамента церкви, рядом с глубокой скважиной, приготовленной для несущей опоры. Их разделяло несколько шагов, свет двух фонарей ярко выхватывал из тьмы их силуэты. Даже с такого расстояния ей было видно, насколько Томас поражен и испуган. То был испуг не взрослого мужчины в минуту слабости, но ребенка. Именно так он выглядел, когда его избивал отец, когда мать запирала его в комнате, или когда старшая сестра пробралась в его постель и потребовала физических доказательств его любви.

Эдит бросила взгляд на ближайшие леса, заметив прямо над головой Люсиль люльку, нагруженную камнями и висевшую на канате — толстом и прочном, но не настолько, чтобы его нельзя было перерезать ножом, который у нее очень кстати оказался в сумочке.

Теперь возможны были три концовки ее истории, и только правильная могла сказать, какое же это будет повествование.

Она может сию же минуту незаметно ускользнуть, не дожидаясь того, чтобы узнать, на чем же порешат Томас и Люсиль, собрать свои вещи, взять Лорда Байрона под мышку и ближайшим же судном покинуть Барселону. Затем она вернется в Баффало — постаревшей, печальной и умудренной, станет терпеть злорадный взгляд Юнис и жалостливый — Алана. Она скажет свету, что стала вдовой, и Томас никогда не появится и не будет портить ей жизнь. Так могла бы закончиться трагедия, из тех, что печатают в женских журнальчиках, наставляющая молодых женщин всегда выходить замуж за приятных мужчин, которые живут неподалеку и которых одобряют родители.

Или же она будет бороться за Томаса, такого темного и безумного, каков он есть, несмотря ни на что, веря в его живую страдающую душу. Она может одним ударом ножа перерезать канат , чтобы камень, упав на голову Люсиль, убил ее, и тем самым отомстить за трех первых жен Томаса. И он вернется к ней проживать их историю любви, способную перенести любые ужасы. Такое повествование должно будет навечно заковать ее в цепи готического романа.

И, наконец, в третьем случае она просто подождет. Брат с сестрой медленно двигались по кругу; можно будет улучить момент и, перерезав веревку, убить обоих. В таком случае она будет не просто ангелом мести, но еще и откажется от своего собственного греховного невежества, пожертвовав своей любовью. И тогда у нее выйдет моралите.

Все равно моралите Эдит никогда не любила. Люсиль по-прежнему стояла прямо под ней, и, в несколько взмахов, Эдит ухватилась за веревку. Пытаясь это сделать, она слышала выкрики Люсиль:

— Ты обещал, что никогда и никого больше не полюбишь!

— Но это случилось, — сказал Томас.

Тогда Люсиль извлекла из своей сумочки нечто, оказавшееся ножом, очень похожим на тот, что был у Эдит.

— Но ты же обещал, — повторила она изменившимся голосом, не оставив никаких сомнений в том, что это будут последние слова, которые Томас услышит в жизни.

И тогда Эдит резким отрывистым движением полоснула по веревке.

Что случилось после, Эдит разглядела плохо и нельзя сказать, чтобы это ее огорчило. Фигура Люсиль смутно виднелась за неясными очертаниями падающих камней, а грохот почти заглушил верхние ноты ее воплей. Томас в ужасе отшатнулся, не пытаясь ни защитить сестру, ни умереть вместе с ней, быть может, потому лишь, что был слишком шокирован. Выяснять это Эдит не собиралась ни сейчас, ни потом.

Посмотрев впоследствии вверх, Томас увидел жену. Она уже было приготовилась защищаться — если он решит напасть на нее, доказывая, что никогда не оправится от действия того яда, которым одурманивала его Люсиль, то это будет именно сейчас.

Но вместо этого он, спустя несколько кажущихся бесконечными мгновений, опустился на колени и покончил с Люсиль, столкнув то, что от нее осталось, в одно из углублений для несущих опор собора, бросив ей вслед также и обломки камня. Завтра будет заложен фундамент, который станет последним и вечным пристанищем Люсиль Шарп.

Эдит решила ничему не удивляться — Томас поднаторел в сокрытии трупов.

Поднимаясь к ней по лестнице, он плакал — в равной мере от облегчения и от горя. Когда он раскинул навстречу ей руки, она бросилась к нему и крепко-крепко обняла.

Прижавшись к его груди, она прошептала:

— Значит, готика…

Томас не услышал. Да и не понял бы. Неважно — решение автора обжалованию не подлежит.

* * *

Приняв окончательное решение, Эдит освободила своего джинна.

— Ты меня простишь? — спросил ее Томас ночью, когда они наконец-то снова легли на брачное ложе вместе.

— Только за то, что ты сделал со мной. То, что случилось с Маргарет, Памелой и Энолой… твою связь с Люсиль — простить, увы, не в моих силах. Ты должен будешь с этим жить, — вздохнула Эдит. — Как и я.

Готические романы, может быть, и чрезмерно напыщенны и претенциозны, думала она, но в них есть осознание того, что любые деяния имеют свои последствия. Так, за примирение с Джейн Эйр мистер Рочестер расплатился зрением и левой рукой; любимая рядом, но никогда ему больше ею не любоваться и не обнять, как того просит душа!

Они с Томасом обрели друг друга, но цена за единение была непомерно высокой. И Эдит охотно готова ее выплачивать.

* * *

В положенный срок Томас стал малютке Изабел поистине замечательным отцом. Теперь тогда лишь, когда он держит дочь в объятиях или напевает бессмысленные детские песенки, склоняясь над ее кроваткой, мрачные тени прошлого отступают от него. Их ребенок не должен страдать за грехи родителей.

Местный священник, который, вопреки всем доказательствам, считал, что такие приятные люди, как чета Шарп, просто обязаны быть благочестивыми католиками, предложил окрестить новорожденную в Храме Святого Семейства. Эдит вежливо отклонила его предложение, утаив его от Томаса. Не так и много у них нынче секретов друг от друга, но этот она точно сохранит. Витые шпили собора по-прежнему впиваются в небо Испании, и кажется Эдит, что это Люсиль, протягивая вечно к Томасу руки, жаждет мести — или же просит прощения. И Томас, конечно же, тоже не может этого не видеть, глядя на творение души и рук своих и как на памятник своей сестре, и как на ее темницу. Это один из его секретов, который он в свою очередь никому не откроет. И то, что отныне эти тайны — самые страшные, вселяет в Эдит надежду на то, что у них все обязательно будет хорошо.

Эдит любит рассказывать Изабел сказки — и веселые, и печальные, всякие, какие только приходят ей на ум. Ведь девочкам полезно их слушать, чтобы научиться творить свои собственные истории.