Открытыми глазами (джен)

Табрис не переставал хотеть жить ни до Посвящения, ни после. Ни в башне Ишаала, когда руки устали бить и били уже наотмашь, лишь бы парировать чужую атаку, а ноги скользили по полу от обилия крови и выпущенных кишок. Странно, но именно пробиваясь к маяку, он чувствовал себя как никогда живым, живее, чем в поместье эрла Денерима, убивая Вогана. Пускай теперь за спиной бежал не Сорис с арбалетом, а Страж и еще двое безымянных солдат, прикрывающих им тыл.

Получаемые ощущения отличались от тех, что испытал эльф в поместье, идя по трупам к Шианни; сейчас убивать было гораздо… удобней. Гораздо веселее. Ведь гибли не люди. Ведь теперь он впервые смотрел на мир широко открытыми глазами, отринув терпеливого слепца из прошлого. Дышал свободнее. Дышал свободой.

Ведь даже в горячем бреду Табрис не забудет с какой легкостью поднимались и опускались его клинки, кромсая и режа. С какой легкостью он перешагивал порубленные, посеченные, обезглавленные тела, и насколько сильной казалась эйфория от осознания того, что убивать не просто можно — нужно. Необходимо.

Вседозволенность пленила, казалась слаще мести. Желанней справедливости.

Время, конечно, для философских размышлений выдалось неподходящее, да Табрис особо и не думал. Новая жажда выжить, жить несла его обезумевшим берсеркером, протаскивала едва ли не за шиворот по каменным плитам, чернеющим от крови, с остервенением толкала в очередные двери, в толпы врагов, вынуждая вновь и вновь танцевать под стрелами, под взмахами сабель, мечей, рапир… И наслаждаться. Всем, что происходило в стенах башни, мнящихся много просторней стен поместья, много просторней эльфинажа.

Адонай счастлив в битве, на грани смерти, покрытый сетью ран, саднящих царапин, десятками ушибов, словно лоскутное одеяло — швами. А падая под градом стрел, от которых уже не увернуться, уверен, что не уйдет так просто. Уверен, что обязательно откроет глаза опять, чтобы взять в руки любимые клинки. Чтобы Шианни больше не плакала…

Чтобы городской эльф в нем умер навсегда.