Гарри Поттер и глина Эдема (джен)

В первое мгновение он не понял, что произошло. Его тяжелый глиняный кулак не встретил сопротивления, пройдя сквозь противника настолько свободно, что на мгновение он потерял равновесие и был вынужден сделать шаг вперед, чтобы выровняться. Утратившая сознательный контроль память подсунула ему картинку: облепленный снегом Каспар, посылающий одну пулю за другой в стоящую в белесом тумане девушку, которая растворяется в воздухе… Иллюзия! Если враг использовал против него иллюзию, значит, он намерен либо задержать его, чтобы скрыться, либо атаковать со спины.

Он стремительно развернулся, одновременно отводя руку для нового удара, и почти сразу же ощутил, как полоска стали вонзилась ему в живот с такой легкостью, как будто он состоял из сливочного масла. Структурированная глина Эдема, в которой увязали пули автоматических винтовок и рассеивались сильнейшие разрушительные заклинания, не оказала ни малейшего сопротивления простому, без изысков и украшений, стальному кинжалу, рукоять которого теперь торчала из его тела. Тому самому кинжалу, который был использован во время обряда.

Она стояла перед ним, глядя ему в лицо. Будь он человеком, он мог бы разглядеть в ее взгляде горе, непрекращающуюся боль и сожаление обо всем, что с ними случилось за последний год. Но даже будучи человекообразным куском глины, он увидел в ней то, что таилось в самом центре ее личности, под наслоениями беспечного любопыства, кажущейся наивности и ничем не запятнанной чистоты. Твердость.

Прошедшая через живой кошмар. Видевшая смерть врагов и друзей. Не раз находившаяся на волосок от гибели и без колебаний идущая в пекло просто потому, что обещала. Несломленная.

— Реверто спиритум витэ, — сказала она, и кинжал рассыпался в прах.

— Гермиона… — пророкотал он, и мир подернулся дымкой перед его взором.

Он упал на землю и забился в конвульсиях. Что-то вливалось в его тело огненным потоком, что-то несущее боль, ужас и оглушающее чувство вины. Сумятица чувств и мыслей ворвалась в сознание и сокрушила его. Он почувствовал удушье и сделал глубокий вдох — впервые за двое суток самого странного в истории военного похода. Приподнявшись на слабых человеческих руках над примятой травой, он осознал произошедшее. Его зовут Гарри Поттер. Он только что привел многотысячную армию големов для уничтожения Айзентурма — своего единственного дома, и невесть сколько его защитников уже погибли жуткой смертью по его вине. Он тяжело ранил и чуть не убил Гермиону — ту, которую любил больше жизни.

Рухнув лицом в траву, он издал протяжный вой, в котором смешались ужас и бессмысленное раскаяние. Как он исправит то, что натворил? Что вообще можно сделать в этой ситуации?

— Гарри… — тихо сказала Гермиона, с трудом опустившись рядом с ним на колени и успокаивающе погладила его по спине. — Все хорошо. Нам просто нужно немного продержаться. Вот, я захватила для тебя одежду и палочку. Мы спрячемся и… Конфринго!

Удар ее заклинания сбил с ног еще одного голема, показавшегося из-за стволов деревьев поблизости. Гермиона вновь закашлялась, прикрыв губы тыльной стороной ладони, которая сразу же окрасилась красным. «Травматическая перфорация легких», вспомнил Гарри и до боли закусил губу. Не время раскисать. Его вина может быть сколь угодно огромной, но его подруга… его любимая истекает кровью. Она совершила невозможное, чтобы спасти его. Его долг сделать хотя бы то, на что хватит его собственных незначительных сил.

Он сдержанно кивнул и накинул на себя принесенную Гермионой мантию. Ощутив в пальцах древко палочки, он немного успокоился и вернул себе способность рассуждать трезво. Если Гермиона говорит о том, что нужно переждать атаку армии големов, значит, Айзентурм на что-то надеется. Но на что? Словно услышав его невысказанный вопрос, Гермиона пояснила:

— У Квиррелла все получилось. Нужно лишь выиграть немного времени до завершения процесса.

— Получилось? — непонимающе спросил Гарри, вздрогнув от звука собственного голоса.

— Авторепликация глины Эдема, — пояснила Гермиона. — Когда стало ясно, куда и с какой целью направляется Темный Лорд, пришлось пойти на риск, однако все обошлось. Айзентурм создаст своих големов, гораздо сильнее этих, если сможет продержаться еще немного. Армию Волдеморта они просто в порошок сотрут, — она попыталась улыбнуться, но тут же болезненно поморщилась и схватилась за раненую руку.

Гарри опустился на траву рядом с ней и взглянул ей в глаза.

— И ты полетела в этот ад… чтобы меня не убили во время штурма?

Она кивнула и на этот раз смогла улыбнуться. Гарри придвинулся ближе и осторожно привлек ее к себе. «Вероятен перелом нескольких ребер», вспомнил он, и проглотил набежавшие слезы. Он смотрел ей в глаза и знал, что может поцеловать ее: все его глупые опасения по этому поводу остались в прошлой жизни, по ту сторону кровавого пентакля. Мешало только одно: после всего сделанного им он просто не заслуживает счастья. Гарри вздохнул и попытался встать, но Гермиона удержала его здоровой рукой.

— Скажи, Гарри, — произнесла она, — ты, случайно, не винишь себя за все это? — она окинула взглядом изломанные стволы деревьев вокруг.

Он кивнул, опустив глаза. Как может он не винить себя, если это его рук дело? Кем бы он ни был, как он мог забыть то, что делало его человеком? Как он мог исполнять приказы Волдеморта, не испытывая при этом ни малейших сомнений? Гермиона погладила его по волосам и тихо произнесла:

— Гарри, иногда ты бываешь до невозможности глупым! Неужели ты думаешь, что хоть кто-то может считать тебя виноватым после того, что с тобой сделали?

От ее улыбки что-то перевернулось у него внутри. Она не успокаивала его. Она верила в то, что говорила, и не винила его ни в чем. У него может быть любое мнение на этот счет, но если она его прощает, то со временем и он сам сможет простить себя. Поспешно, словно опасаясь, что это волшебное мгновение растворится, он наклонился к ней и поцеловал в губы. Она не отстранилась — только обняла его за шею в ответ.

— Гермиона… — прошептал он, с трудом найдя в себе силы оторваться от нее. — Я люблю тебя. Прости, я должен был давно сказать тебе это. Не дожидаясь, когда…

В ответ она потянулась к нему и, прикрыв глаза, снова коснулась его губ своими. Гарри замер, растворяясь в этом чувстве. Оно исцеляло. Казалось, оно было способно исправить его искалеченную историю жизни, стереть все плохое, что с ним случилось, и придать смысл всем ошибкам, которые он когда-либо совершал. Добрую минуту они сидели, обнявшись, как будто вокруг был цветущий парк, а не истерзанное поле жуткой битвы. Наконец Гермиона открыла глаза, осторожно отстранилась и тихо сказала:

— Гарри, я тебя всегда любила. Наверное, с первого курса Хогвартса. Жаль, что ты не видел этого. Я уж начала думать, что и не увидишь. — Вздохнув, она добавила: — А потом решила, что это и к лучшему.

Он смотрел на нее и не мог поверить в то, что только что услышал. Она его любит. Она любила его все это время, и ничем не выдала своих чувств. Почему? Он чуть было не спросил это вслух, но сразу же прикусил язык: сам-то он вел себя ничем не лучше. Десятки раз мог бы уже сказать — но нет, панически боялся быть отвергнутым, хотя мог бы догадаться. Что Гермиона сказала тогда Хироко в их первый день в Айзентурме? А с какой нежностью она заботилась о нем всякий раз, когда он встревал в очередную историю! А сегодня... Сегодня она была готова отдать за него свою жизнь. Как он мог не разглядеть в ней того самого чувства, которое мечтал увидеть?

Он молчал, будучи неспособен вымолвить ни слова. Возможно, слова придут потом, когда они выберутся из этой передряги, но сейчас Гарри просто не знал, как озвучить то, что он думал и чувствовал. Гермиона, встретив его взгляд, грустно усмехнулась, но тут же посерьезнела и указала рукой куда-то за деревья. Он обернулся в указанном направлении и похолодел. К ним быстрым шагом, ломая на своем пути тонкие деревца, направлялась группа големов.

— Бежим! — сказал он, взяв ее под здоровую руку и потянув к вызвышающемуся за деревьями пригорку. — Там у нас будет тактическое преимущество.

— Гарри, я вряд ли смогу, — простонала она. — У меня перед глазами все плывет. Слишком много крови потеряла.

— Постарайся, любимая, — сказал он, оглядываясь на неуклонно приближавшийся отряд големов. — Ты сможешь. И мы обязательно продержимся.

«Любимая». Он столько раз называл Гермиону этим словом в своих мыслях. Так странно было говорить ей это вслух — странно до неловкости. Как жаль, что их свидание состоялось в настолько страшный момент. Как жаль, что он сам не в силах поверить в то, что эта история может закончиться хорошо.

Сжав зубы и стараясь не слышать треск стволов позади, он карабкался на крутой склон, поддерживая Гермиону. Она шла из последних сил, едва переставляя ноги. Ее лицо стало смертельно бледным, и лишний раз он боялся взглянуть в ее сторону. Дыхание с хрипом вырывалось из ее полуоткрытого рта. Он с трудом понимал, откуда в хрупкой девушке могло взяться столько воли и силы, столько неиссякаемого желания жить и сражаться за свою жизнь, но становилось все более очевидным, что эти силы уже на исходе. Что они могут сделать?

Он уже знал ответ — весь облик Гермионы воплощал его. Они могут выжить в течение минуты. Потом еще одной. И еще. Что бы на них ни обрушилось — им придется сражаться за жизнь до тех пор, пока хватает сил, потому что альтернатива — гибель или нечто худшее. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!» Гёте знал, о чем говорит — в каждой строчке.

На вершине холма они остановились и перевели дух. Гарри бросил взгляд вниз, туда, где их преследователи, увязая в размокшей от недавнего ливня земле, шаг за шагом двигались вверх по склону.

— С другой стороны еще трое, — задыхаясь, произнесла Гермиона. — Нас окружили, Гарри. Есть идеи, что делать дальше?

— Помнишь тренировку у Квиррелла? — спросил Гарри и, осторожно выпустив ее руку, повернулся к ней спиной, зная, что она повторит его движение, сохранив осевую симметрию.

— Конечно, — услышал он слабый, но по-прежнему твердый голос. — Круговая оборона. Думаешь, продержимся?

— Ни малейших сомнений, — кивнул он, поднимая палочку. — Конфринго!

— Конфринго! — эхом отозвался позади него голос Гермионы. Как он мог сомневаться в правильности ее назначения на факультет Гриффиндор?

Их заметили. Следом за скатившимся вниз големами к ним двинулись еще четверо, и дело на этом не закончилось. Вдали, за темными древесными стволами, Гарри разглядел несколько промелькнувших силуэтов. Големы исполнительны, но не тупы. Они осознали, что здесь происходит, и теперь намерены уничтожить врага, который неожиданно оказался у них в тылу.

— Орбис! — выкрикнула Гермиона, сразу же после этого содрогнувшаяся от мучительного кашля.

— Эверте Статум! — не замедлил отозваться Гарри.

Спина к спине, они кружили на вершине холма, используя на големах весь арсенал магии и пытаясь найти наиболее эффективное средство против прибывавших глиняных воинов. Все было тщетно. Отброшенные прочь, упавшие, опаленные огнем големы как ни в чем не бывало поднимались на ноги и продолжали карабкаться на холм.

— Гарри, — задыхаясь, произнесла Гермиона после очередного приступа кашля. — Я больше не могу. Прости. Я сейчас сознание потеряю.

Он развернулся и на мгновение обнял ее, а затем помог сесть, прислонив Гермиону спиной к выступающему из земли округлому камню.

— Отдохни, милая. Я сам. У меня есть одна идея, — сказал Гарри.

Он понимал, почему идея не пришла ему в голову раньше. Сработало стереотипное восприятие: использовать в сражении заклинания атаки и защиты, то есть как раз то, чем профессор Квиррелл категорически не советовал ограничиваться. Ведь боевая магия — не какая-то там особая разновидность, а техника использования самой обыкновенной магии. Бросив быстрый взгляд на карабкавшихся по склону големов, он взмахнул палочкой и проговорил:

— Глиссео!

Склон стал гладким, как лед, снизив коэффициент трения до околонулевых значений. Начисто утратив сцепление с землей, големы кубарем покатились вниз, и на какое-то время он смог перевести дух. Как долго он сможет сдерживать атаку таким способом? Уже задавая себе этот вопрос, Гарри видел, что недолго. Ближайший к нему голем, невозмутимо подошел к покатому склону и нанес мощный удар по поверхности, создав существенных размеров углубление. Поставив в него ногу, он таким же образом создал углубление чуть выше. Он попросту вырубал ступени в холме, и остальные, подойдя к подножию, последовали его примеру.

Гарри взмахнул палочкой, намереваясь восстановить покрытие, но в этот момент уловил движение боковым зрением и отпрянул назад. Массивный булыжник ударил его по пальцам, держащим палочку, и всю его руку пронзила адская боль. Он со стоном повалился на землю и отполз дальше от края, даже не пытаясь отыскать обломки палочки. На руку было страшно смотреть. Огромная гематома во всю кисть и отказывающиеся слушаться пальцы не оставляли сомнений: кости были раздроблены в нескольких местах, и пользоваться рукой в ближайшее время он больше не сможет.

Гарри осторожно встал на колено, но стоило ему шевельнуть покалеченной рукой, как на него обрушилась новая волна мучительной боли, вырвав из его горла хриплый стон. В глазах щипало от некстати навернувшихся слез. Как жизнь может быть настолько несправедливой? Они выбиваются из сил, выкладываются по полной, сражаются на пределе человеческих возможностей — и все лишь для того, чтобы увидеть, как все эти усилия идут прахом и глиняные воплощения смерти с каждой минутой становятся только ближе. Почему сейчас? Сейчас, когда они были в шаге от победы? Когда он мог бы быть счастлив с Гермионой — по-настоящему счастлив? Его захлестнул гнев.

— Цакебе! — закричал он, задрав голову к небесам и не отдавая себе отчета в том, что делает. — Ангелы, будьте вы прокляты! Помогите нам! Вы это начали! Вы притащили это в наш мир, так сделайте хоть что-нибудь! Спасите… Спасите Гермиону!

— Гарри, — тихо сказала Гермиона, подняв к нему голову. — Не надо. Никто не услышит. Иди сюда. Побудь со мной.

Он прекратил осыпать небеса проклятиями и, всхлипнув, сел рядом с Гермионой, обняв ее за плечи — как тогда, в Храме Творения, где они появились на свет. Она опустила голову ему на грудь. Ее спутанные волосы, испачканные запекшейся кровью и землей, все равно были самыми прекрасными в мире, и он, закрыв глаза, скользнул в них пальцами, растворившись в исходящей от девушки волне тепла.

— Они убьют нас, Гермиона, — просто сказал он, и сами эти слова породили в его душе такую же холодную пустоту, которую он ощущал, будучи безвольным големом.

— Я знаю, Гарри, — прошептала она, — но мы ведь сделали все, что могли, верно? Просто обстоятельства оказались сильнее. Наверное, так и должно быть. Это ведь не наши жизни. Мы с тобой — просто резервные копии, а я — и вовсе продукт случайности.

— Не надо говорить так, — покачал он головой. — Ты не продукт. Ты лучшее, что было со мной в жизни.

Из-за покатого края холма показался силуэт первого голема, который добрался до вершины раньше всех остальных. Гарри, стараясь не думать о том, что сейчас к ним приближалось, прижал к себе девушку и зажмурился. Сколько секунд им осталось до гибели?

— «Тогда сказал бы я: мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой…» — внезапно заговорила Гермиона. — Помнишь «Фауста», Гарри?

Он помнил. И, услышав это, он вспомнил и слова, сказанные Цао Шу перед самой их поездкой в Швейцарию. «Скорей всего, сегодня ни один из вас не сможет повлиять на метрику времени. Но вы запомните, а запомнив, когда-нибудь сможете повторить». Сможет ли он? «Осознайте единство пространства и времени, станьте его частью», — говорила тогда самая загадочная преподавательница Айзентурма. Неожиданно он успокоился. Ему не пришлось совершать никаких упражнений с остановкой внутреннего диалога и расслаблением — он одним усилием воли отправил свое сознание в пустоту, в которой оно пребывало какой-то час назад. И тогда он увидел.

Время — просто направление в четырехмерном пространстве, результат анизотропии в строении материи, которую люди называют причинно-следственной связью. Чтобы управлять временем, нужно перестать думать, как человек, и научиться думать, как ангел. Все, что ему нужно, это изменить направление. Это не так-то просто, но не сложнее телекинеза. Небольшое мысленное усилие — и мир вокруг замедлился, окрасившись в багровые тона. Теперь у него было время подумать. Время? Он сам — воплощение времени в этом состоянии. Есть ли возможность спастись — сейчас, за считаные мгновения до жуткой гибели?

Он лихорадочно перебирал один возможный вариант спасения за другим и не находил решения: эта задача была слишком сложна для него. Гермиона что-нибудь могла бы придумать, но она лежит у него на руках в потоке обычного времени и вряд ли в силах помочь. «Вы используете пересылку промежуточных результатов в прошлое, чтобы проделать за конечное время бесконечно большой объем вычислений», — вспомнил он ее слова в машинном зале Гипертьюринга. Жаль, что он не Гипертьюринг, и не может подсказать самому себе в прошлом… Но почему нет? Время — направление. Если повлиять на анизотропию пространства таким образом, чтобы породить замкнутую времениподобную кривую, проходящую через точку прошлого… Гарри сосредоточил усилия на метрике пространства-времени, осознавая, что, когда все это закончится, он так и не сможет описать словами то, что сейчас делает.

Ему показалось, что у него получилось, хотя от напряжения он пару раз чуть не потерял сознание. Собрав весь ужас, всю боль, которые накопились в его памяти за последнее время, он с силой отчаяния швырнул их назад во времени. Если у него получится передать сообщение о будущем самому себе, то, возможно, он сможет подготовиться и не допустить такого исхода. И только в этот момент он понял, что только что сотворил. Да, он передал сообщения самому себе. Те самые, которые разрозненными кусками приходили ему в течение полугода в форме снов и видений. Замкнутая времениподобная кривая не может измениться, ибо она сама — и есть изменение.

Он утратил концентрацию, и мир вокруг снова пришел в движение. Все оказалось тщетным. Все пути идут к одной точке, за которой больше не будет ни его, ни Гермионы, и никак нельзя этого изменить.

— Глорификамус фигулюс! — заревела человекообразная фигура, возвышавшаяся над ними, занося кулак для последнего смертельного удара.

Гарри изо всех сил зажмурился и прижал к себе Гермиону.

Шли секунды, а удара по-прежнему не было. Странное фиолетовое сияние пробивалось сквозь веки, и Гарри осторожно раскрыл их. Угрожавший им голем лежал на земле, разрезанный на части чем-то невероятно острым. Даже не успев додумать эту мысль, Гарри увидел оружие, сокрушившее неуязвимого глиняного воина. Яростно пылающий фиолетовым светом длинный меч в руке женщины, которую Гарри даже не надеялся здесь увидеть. Стройная высокая фигура в кимоно пришла в движение.

— Просвещенная… Цао Шу, — ошеломленно пробормотал Гарри. — Как вы… Что вы здесь делаете? Что это за оружие?

— Топологический клинок. Динамический разрыв в пространственной метрике. Лучше не смотреть на него. Излучение Хокинга такой интенсивности быстро разрушает сетчатку человеческого глаза.

— Но как…

— Ты звал меня, имеющий власть. Я пришла, потому что ты прав. Это наша вина, и я не могу покинуть вас, так ничего не сделав.

Гарри задохнулся и посмотрел на Гермиону, которая ответила ему непонимающим взглядом.

— Цакебе… — прошептал он. — Все это время… Вы были рядом? Но почему?..

Мгновенно телепортировавшись к противоположному склону, Цао Шу рассекла пространство топологическим клинком. Останки двух големов, успевших подняться к вершине, покатились вниз.

— Цакебе, — кивнула она. — Так меня звали когда-то, много тысяч лет назад. У меня много имен. Великая Мать. Гуаньинь. Кали. Народы Земли некогда почитали меня как богиню. Но я давно прекратила вмешиваться в пути развития человечества, и стала просто Цао Шу, тщетно пытающейся сохранить тайну своего прошлого. Я знаю цену молчанию.

— Урсула, — догадалась Гермиона. — Вы стерли ей память? Значит, это ваша фотография была в медальоне? И потому просвещенный Вейсгаупт…

— Он знал меня с тех времен, как я помогла иллюминатам поселиться в Сумраке, и обещал хранить мою тайну. Он хороший человек. Не вините его.

— Почему же вы ничего не делали? Вы же знали местоположение всех Источников, но не сказали нам! Всего этого могло бы не быть!

Она обвела взглядом опустевшие склоны холма, и пылающий клинок в ее пальцах погас, растворившись в воздухе. Покачнувшись, она подошла ближе и неожиданно опустилась напротив Гарри в позу лотоса.

— Всего этого могло бы не быть, если бы Источники не были найдены, — возразила она. — Когда-нибудь, много позже, в более мудрую и мирную эпоху, вы нашли бы их, чтобы использовать во благо. Но до сих пор любой наш дар человечеству превращался в смертоносное оружие — вот почему наши имена проклинают до сих пор. Азазель, Тамиель, Анани, Рамуель… Все мои сестры. Великие Матери, которых давно нет в этом мире. После гибели Атлантиды я сдалась и стала учить немногих избранных крохам моего былого мастерства.

— Былого?

— Мой мир умирает, имеющий власть. Неустойчивая орбита, из-за которой он все дальше от горизонта событий. Моя связь с этим телом слабеет, и скоро полностью прервется.

— Вы… умрете? — спросил Гарри, широко раскрыв глаза.

Не может этого быть. Древнейшее живое существо на Земле, воплощенная богиня — она не может просто так умереть. Особенно сейчас — когда она настолько им нужна! Цао Шу покачала головой.

— Все, кого я знаю, ушли в другую звездную систему. Я осталась одна, но теперь и мне придется покинуть родной мир. После этого я больше не смогу появиться здесь.

— Почему же вы остались? — спросил Гарри. — Почему не ушли вместе со всеми? Вы же сами видите, что мы безнадежны.

— Матери нелегко бросить своих детей, — прошептала Цао Шу и пошатнулась. Ее пальцы задрожали, и она судорожно вдохнула воздух.

— Что же нам теперь делать? — тихо спросил Гарри, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Жить самим и распорядиться мудро нашими дарами. Ты Горшечник, отмеченный нашей печатью. Ты имеешь власть над глиной. Используй ее. Будь сильнее того, кто развязал эту войну. И прощай, — закончила она едва слышно, прикрыв глаза.

— Цао Шу!

— Я люблю вас всех, — сказала Цао Шу и открыла глаза, вспыхнувшие жгучим белым светом.

Они замерли, не в силах издать ни звука. Всего за секунду до того, как она исчезла, пространство вокруг просвещенной свернулось гигантским коконом, и там, по ту сторону бесконечности, они увидели это. Клубящееся багровое марево, сквозь которое зияющим провалом виднелся окаймленный огненным кольцом прекрасный и ужасающий диск Черного Солнца.

Прошло не менее пяти минут, в течение которых они оставались на месте, держа друг друга в объятиях и ничего не говоря. По щекам Гермионы катились слезы. Наконец Гарри отстранился, стараясь лишний раз не двигать раненой рукой, и сказал:

— Я сделаю так, как она сказала. Я попытаюсь. Мы спасем тебя.

Гермиона ничего не ответила — она уже лежала без сознания, и жизнь продолжала покидать ее. Со стороны склона показался силуэт еще одного голема, и Гарри вышел ему навстречу.

— Я Горшечник, — сказал он. — Повинуйся мне.

Голем вздрогнул, но продолжил движение. За его спиной показались еще несколько глиняных воинов, и Гарри, не сходя с места, в ярости прокричал им:

— Я Горшечник. Я имею власть над глиной. Я приказываю вам остановиться!

В движениях големов появился оттенок неуверенности, но они по-прежнему сокращали дистанцию и выполнять приказ явно не собирались.

— Стоять! — послышался голос слева, заставив Гарри вздрогнуть и обернуться.

Там, в окружении застывших глиняных изваяний, надменно ухмылялся Волдеморт.

— Они повинуются мне, — сказал он с откровенно издевательскими интонациями. — Они чувствуют, у кого из нас сильнее воля. И теперь, раз уж тебя угораздило вернуть себе человеческий облик, ты умрешь от их рук. Големы!

Время — странная штука. Совсем недавно Гарри понадобилось опустошать разум, чтобы осознать природу времени и обрести способность манипулировать его потоком. У большинства такой фокус вообще никогда не получится, сколько бы усилий они ни затратили. Но порой восприятие времени безо всяких сознательных усилий искажается настолько, что события, занимающие считаные мгновения, растягиваются в минуты.

Гарри понимал, что жить ему остается всего ничего, но им овладело странное спокойствие, и он не спешил. Невозможно по-настоящему долго испытывать испепеляющие эмоции — они попросту выгорают, сменяясь опустошенностью. Волдеморт кичится силой своей воли, но правда в том, что Гарри просто не пользуется тем, что имеет. Все это время он полагался на кого-то со стороны. В какой бы ситуации он ни оказывался, где-то глубоко внутри теплилась мысль, что от любого страшного врага его спасет профессор Квиррелл, любую самую сложную загадку решит Гермиона, а если и придется кому-то умирать, то эту роль с удовольствием возьмут на себя враги.

Наверное, требовалось последнему ангелу покинуть Землю навсегда, чтобы он осознал: на этот раз все по-другому. Уже никто не придет на помощь в последний момент и никто не подскажет рецепт чудесного избавления. Если он сейчас погибнет, то умрет и Гермиона, истекающая кровью у него за спиной. Возможно, погибнут и многие другие, а значит, все сделанное ими было бесполезным. И если для предотвращения такого исхода требуется напрячь свою волю сильней обычного, он это сделает.

— Стоять, големы, — произнес он, глядя в глаза Волдеморту и удовлетворенно наблюдая, как удивление в глазах врага сменяется тревогой, а затем и паникой. — Защищайте нас.

— Не слушать его! — рявкнул Темный Лорд в ярости. — В атаку!

Големы даже не шевельнулись. Волдеморт выхватил палочку и направил ее в грудь Гарри.

— Авада Кедавра! — выкрикнул он, но луч зеленого света ударил в широкую грудь молниеносно ставшего на его пути голема, не причинив тому ни малейшего вреда.

— Схватить его, — сказал Гарри.

Големы беспрекословно развернулись и двинулись к Темному Лорду, но на этот раз тот не стал искушать судьбу. В момент, когда ближайший голем протянул к нему глиняную длань, Волдеморт трансгрессировал, оставив после себя лишь завихрение воздуха.

— Ты, — сказал Гарри, обращаясь к одному из големов и указывая на все еще лежащую без сознания Гермиону, — возьми ее на руки. Как можно осторожней, не причини ей вреда. Вы все, передайте остальным: немедленно остановить бой и прекратить любое движение. Вы, сопровождайте меня. Мы идем в Айзентурм.

Крохотный красный замочек щелкнул, когда Гарри повернул ключ, и повис на сетчатой ограде моста Донауштег. Помедлив, он кинул ключ в воду и несколько секунд наблюдал за расходящимися по воде кругами. Затем обернулся к Гермионе и обнял ее за талию.

— Ну вот, теперь и в Сумраке тоже, — с задумчивой улыбкой сказал он.

— Фрау Вундерлих наконец-то может быть довольна, — кивнула Гермиона. — Да, я помню тот вечер в Эрлёйхтетенгартене. Один из самых лучших вечеров. Мне казалось даже, что ты собираешься…

— Я собирался, — грустно вздохнул Гарри.

Железный настил моста со стороны башни загремел под чьими-то медленными шагами. Обернувшись, они увидели приближающегося профессора Квиррелла, который поддерживал под руку юную девушку. Ее лицо было бледным и осунувшимся, а шаги — неуверенными и осторожными, словно она совсем недавно научилась ходить.

Гарри успел повидать Квиринуса Квиррелла во многих ипостасях. Он был безумной марионеткой Темного Лорда четыре года назад. Он был язвительным и циничным вестником перемен, явившись за ними в Храм Творения после ритуала. Он был суровым преподавателем боевой магии и опаснейшим воином на поле боя, способным в одиночку разделаться с десятком врагов, не сбив дыхания. Он, наконец, был фанатичным исследователем, постигавшим тайну глины Эдема, невзирая на страшные риски, с этим связанные.

Однако только сейчас Гарри видел настоящего Квиррелла: не роль, которую тот исполнял, а человека, которым он был. Если бы всего час назад кто-нибудь спросил, способен ли самый опасный маг Айзентурма на заботу и нежность, Гарри бы только недоверчиво хмыкнул. Но сейчас…

— Знакомьтесь, — проговорил профессор, — Марселин Квиррелл, моя младшая сестра. Марси, это Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер. Те самые.

Марселин улыбнулась и протянула им хрупкую руку, покрытую бледной, почти прозрачной кожей.

— Я пришла поблагодарить вас обоих, — запинаясь, сказала она. Было заметно, что речь дается ей с не меньшим трудом, чем ходьба. — Последние несколько лет я провела в больнице Святого Мунго… С очень плохим диагнозом. Если бы не вы, я бы умерла этим летом.

— Замечательно, что вам лучше, — сказал Гарри, порядком удивившись. — Но при чем тут мы?

— У нее было тяжелое нейродегенеративное заболевание спинного мозга, — ответил за нее профессор. — Целители приложили массу сил, чтобы замедлить процесс, но спасти Марси могло только одно. Аугментация нервной системы программируемой материей.

— Так, значит, ваши эксперименты…

— Я не пытался создать оружие или армию, — кивнул Квиррелл и с улыбкой посмотрел на сестру. — Я начал мои исследования еще в Хогвартсе совсем с другой целью. И должен признать, что не успел бы достичь цели, если бы не вы, ребята. Поэтому от меня вам тоже спасибо. Я навсегда у вас в долгу.

Когда профессор и Марселин, распрощавшись, сошли с моста, Гарри удивленно спросил:

— Ты когда-нибудь видела раньше, чтобы он улыбался по-настоящему?

Гермиона, покачав головой, только рассмеялась и прислонилась к ограждению, глядя на темные воды Дуная внизу. Помолчав немного, она развернулась и взяла его за руки.

— До начала учебного года еще месяц, — сказала она. — Где мы проведем август?

Гарри задумался только на мгновение. Он уже знал ответ.

— Я думаю, Эрше будет рад нам, — сказал он.