Кирие Элейсон. Книга 7. Посмертно влюбленные. (гет)

Эпизод 30. 1717-й год с даты основания Рима, 2-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (август 963 года от Рождества Христова).

Уже битый час Кресченций и Бенедетто Орсини наблюдали из бойницы сторожевой башни Номентанских ворот за встречными потоками людской массы, входящей и выходящей за пределы Рима.

— Пустое это дело, — вздохнул Кресченций, — с чего ему покидать Рим тем же путем? К его услугам пятнадцать городских ворот.

— И выход из каждых свободен, — поддакнул Бенедетто.

— Тем более. А ведь сегодня, если все верно расслышала наша безутешная вдова, люди короля должны встретиться с венгерским посольством папы.

— И уже сегодня все они могут покинуть Рим.

— Да, но на что рассчитывает Октавиан? Он не может не понимать, что затеял слишком опасную игру. Если его люди попадутся нам или саксам, Его Святейшество может попрощаться со Святым престолом.

— И ради чего?

— Вот именно. Поэтому, если Иоанн не затеял еще что-либо хитрющее, а их семейка на такое всегда была способна, он должен устранить риск по максимуму. Я еще понимаю, что можно рискнуть направить гонцов к базилевсу, дороги к Бари нами полностью не контролируются, но осмелиться направить послов к венграм?

— Анса сказала, что это будет христианская миссия.

— Хотелось бы мне прочитать его послание к этим язычникам. Куда больше, чем послание апостола Павла к каким-нибудь коринфянам.

— Апостол тоже обращался к язычникам.

— Да вы ученый человек, мессер Бенедетто! Вы в самом деле уже засиделись на одном месте. Подскажите лучше, мессер ученый, как нам выследить папских послов.

— В Риме, полагаю, никак. Надо понять, как они будут добираться в Паннонию, когда их дороги неминуемо пройдут по землям, занимаемым ныне германцами. Возможно, два посольства, отправляемых папой, попытаются вместе добраться до Бари, а там наймут два корабля, один до Константинополя, второй до Истрии.

— Да, я уже думал о такой возможности и потому выставил заставы на южных дорогах. Вчера какие-то люди папы были замечены в Капуе, но венгров среди них не было.

— Вы арестовали их?

— Нет, я дал команду пропустить. Их задержание могло стать известно папе, и это изменило бы его планы. К тому же перехваченное письмо папы к базилевсу, конечно, не понравилось бы Оттону, но, боюсь, не до такой степени, как призыв Его Святейшества к язычникам.

— Да, но они с Адальбертом договаривались, что послание венграм будет идти от короля.

— По моим сведениям, папа тоже написал письмо князю Такшоню.

— Отчаянный человек наш Октавиан.

— Скорее глупый и жадный. Но мы с тобой, два таких умных и храбрых милеса, вот уже полдня таращимся на снующую туда-сюда чернь, в то время как послы глупого папы, быть может, в это самое время преспокойно выходят из каких-нибудь Ослиных ворот и делают ослами нас.

— Увы, я могу рассчитывать только на стражу своего округа и только трое ворот из пятнадцати могу проконтролировать.

— Разве я упрекаю вас? Я злюсь на себя, ибо упускаю такой прекрасный шанс внести разлад между папой и императором. Вспомните еще раз, мессер Бенедетто, все, что вам пересказала вдова Раньеро. Все с самого начала.

Орсини, закатив глаза, начал вспоминать. Кресченций сокрушенно качал головой, пока Бенедетто не дошел до упоминания о поездке Адальберта на Корсику.

— Корсика! Он прибыл в Рим прямо оттуда! Значит, у короля есть корабль. А корабль может, обогнув Италию, доставить венгерское посольство на истрийское побережье.

— Пожалуй, да.

— Вспомни, Адальберт договаривался с арабами Сицилии о беспрепятственном проходе его корабля.

— Точно! Но тогда Адальберт или будет плыть с ними, или рискует остаться без корабля в полностью враждебных ему землях.

— Возможно, у него есть еще корабли. Возможно, папа даст ему свой корабль, который он недавно купил у тосканского графа. В любом случае Его Святейшеству вполне могла прийти в голову идея не рисковать и не отправлять венгров в Бари посуху.

— Тогда почему он и Адальберт не отправили сразу оба посольства морем? Это ведь еще более безопасно.

— Мм-м... Значит, у Адальберта других кораблей нет. Или есть еще один, предназначенный для него лично. Или те люди в Капуе вообще отвлекающий внимание ход. Так или иначе, но наша задача упрощается. Вместо пятнадцати римских ворот нам надо угадать порт, где сейчас могут стоять корабли Адальберта. А это может быть либо Амальфи, либо Остия, либо…

— Центумцеллы! Центумцеллы, мессер! В Остии порт разрушен, Амальфи же, во-первых, расположен достаточно далеко, а во-вторых, о входе в порт Адальберту пришлось бы договариваться с местным герцогом Сергием.

— Да! К счастью или к несчастью, но этот герцог более не считает Амальфи слугой Рима и в прошлом году с почестями встретил Отгара, шпейерского епископа, Оттонова слугу, который ныне командует гарнизоном Иоаннополиса.

— Центумцеллы, мессер Кресченций!

— Похоже. Не уверен однозначно, но попробовать стоит. Сколько у нас людей сейчас под рукой?

— К вечеру можно набрать сотню как минимум.

— К вечеру?! У нас нет столько времени. Никто не поручится, что посольство уже сейчас во весь опор не скачет в Центумцеллы, и в самом лучшем случае мы увидим, как они, смеясь, помашут нам платочком с палубы корабля. Мы должны выступить прямо сейчас, немедленно!

— Но я не могу оставить службу, не дав распоряжений.

— К черту распоряжения! Что случится с Римом за полдня вашего отсутствия? Что, возле Рима стоят сарацины, греки, бургундцы? В путь, не мешкая!

Присутствовал еще один деликатный момент в предстоящей погоне. Преследователям, чтобы не вызвать бешеной скачкой по римским улицам лишних подозрений со стороны милиции, проще и безопаснее было бы выехать сейчас же из Номентанских ворот. Однако впоследствии им пришлось бы сделать приличный крюк и переплывать буйный Тибр, чтобы попасть на дорогу, ведущую к Чере и Центумцеллам. Кресченций решился пойти ва-банк, будь что будет, пусть папа и Деодат скоро узнают о его стремительном перемещении сквозь город, пусть даже догадаются, с чем это связано, другого такого шанса дискредитировать папу, возможно, больше не представится, а времени терять нельзя. И кавалькада всадников в количестве двух дюжин человек в следующие полчаса вихрем пролетела по римским улицам, расталкивая и даже калеча зазевавшихся горожан, и вырвалась в итоге сквозь ворота Святого Панкратия на Аврелиеву дорогу.

Скачка предстояла не на один час. Отстоящий от Рима на пятьдесят миль к северо-западу древний город Центумцеллы, что в переводе означает «сто комнат», еще в античный период приобрел статус северных морских ворот Вечного города. Основанный во времена Траяна, город долгое время принадлежал грекам, а под сень Святого престола перешел в период понтификата Григория Второго. В 828 году сарацины разорили город, и целых шестьдесят лет в Центумцеллах никто не жил. По легенде, потомки жителей собрались под старым дубом, чтобы решить, возвращаться им на руины Центумцелл или нет. Все решил голос старого матроса Леандро, который еще застал город цветущим. Жители вернули город к жизни, переименовали его в Чивита Ветула, то есть Старый Город, а на городском гербе в память о тех событиях появилось изображение того самого раскидистого дуба и аббревиатура ОС, что означает Ottimo сonsiglio, или «Отличный совет».

В Чере преследователи поменяли лошадей и продолжили путь. На их расспросы в местных тавернах, проезжали ли сегодня через их город какие-нибудь богатые или странно одетые сеньоры, население Чере дало ответы невнятные и противоречивые. Кресченций даже слегка приуныл: по всей видимости, его решение погнать свою маленькую дружину в Чивита Ветула, или Центумцеллы, как город по-прежнему называли в Италии, не шло ни в какое сравнение с дельным советом матроса Леандро. Но отступать было некуда, надо было добраться до Центумцелл в любом случае, тем более что, утешал себя Кресченций, он запросто мог опередить папское посольство, и в этом случае его позиция станет даже более выигрышной.

Преследователи все нетерпеливей вглядывались вдаль, уже горя желанием увидеть очертания морского порта, когда вместо крепостных стен заметили облако дорожной пыли, поднимаемое какой-то значительной группой всадников, скачущей впереди них.

— Это они! Клянусь небом, это они! Пришпорить лошадей! — крикнул враз взбодрившийся Кресченций.

Это было достаточно рискованно, большинство лошадей уже исходили мылом, но близость добычи дополнительно разогрела кровь охотникам. Однако потенциальная добыча вскоре показала зубы, несколько человек из преследуемых, вероятно заметив погоню, развернули лошадей к людям Кресченция и бросились им навстречу. Вынырнув из клуба пыли, они внезапно выпустили несколько стрел, и двое слуг Кресченция упали с лошадей замертво.

— Венгры! Венгры, дьявол их забери!

Венгры не приняли боя. Они вновь развернули лошадей и стали догонять две повозки, шедшие впереди. Кресченций и его люди, не давая своим коням шанса выжить, еще сильнее ударили шпорами им в бока. Понемногу римляне настигли врагов, Кресченций несся впереди всех, держа в одной руке копье. Из пылевого облака перед ним в какой-то момент возник чужой всадник, всадник обернулся и по-волчьи оскалил черные зубы.

— Получай, сатана! — крикнул Кресченций и всадил венгру копье меж лопаток. Тот, издав громкий вопль, упал с лошади и утонул в море пыли.

Истошное ржание лошадей подсказало Кресченцию, что венгры осадили лошадей и на сей раз решились на схватку. Из пыли вновь возник чей-то силуэт, и вражеский меч просвистел над самым ухом Кресченция. В следующее мгновение новый противник обозначился с другой стороны, его удар пришелся по конской гриве, лошадь поднялась на дыбы, и Кресченций вложил всю силу в удар своего меча. Сверху вниз, по чьей-то несчастливой голове. И еще один воин упал в пылевое море.

— Кто-нибудь! За повозками! Задержите повозки! — прокричал Кресченций, отмахиваясь от еще одного противника.

Большинство сражающихся спешилось, пыль начала понемногу рассеиваться, и то здесь, то там стихийно возникали поединки. Кресченций наконец смог сориентироваться в ситуации. Они нагнали две повозки, охраняемые двумя десятками человек, половина из которых были венграми. Повозки остановил Бенедетто, оттуда также выскочили какие-то люди с оружием в руках, причем один из них был облачен в одежды священника.

— Это Цахей! Взять его живым! Обязательно живым! — крикнул Кресченций Бенедетто.

Над схваткой раздался звук горна, потом еще и еще. Кто-то из преследуемых звал на помощь. Вероятно, из Центумцелл, до которых они не доехали совсем чуть-чуть.

— Заткните ему глотку! — командовал Кресченций.

Горниста окружили сразу несколько слуг и образцово исполнили приказ господина. Схватка очевидно заканчивалась победой, некоторым венграм и их соратникам удалось сбежать, но семь человек остались лежать в пыли. Победа Кресченцию также обошлась недешево, его отряд потерял пять человек; кроме того, несладко приходилось мессеру Бенедетто, чьих людей активно теснили венгры, среди которых, помимо священника Цахея, выделялся еще один рослый язычник с бритой наголо головой и в прекрасной кольчужной защите, которую носят только весьма богатые сеньоры.

— Салех, сатанинская душа, любимец Люцифера! Ты узнаешь меня? Люди, посторонитесь, я сражусь с ним сам!

— Я узнал тебя, крестоносец, поклоняющийся раскрашенным доскам и истлевшим мертвецам, и славлю богов за столь ценный подарок, который я преподнесу моему господину!

Салех, доверенное лицо папы и командир его личной охраны, угрожающе размахивал топором. У ног его уже лежали трое сраженных им римлян.

— Мессер Бенедетто, позаботьтесь о смиренном падре, — сказал Кресченций Орсини, который и без того уже обменивался многообещающими взглядами с Цахеем, еще одним венгром, который недавно принял сан христианского священника и указом Его Святейшества был назначен главой этого посольства.

— Не играйте в благородство, мессер Кресченций, вы не на рыцарском турнире, — ответил Орсини, — к тому же они успели позвать на помощь и, возможно, у нас мало времени.

— И то правда, — согласился Кресченций. — Слуги, ату! За Господа, Рим и Сабину!

Слуги вместе с сеньорами накинулись на двух уцелевших венгров, как свора собак на медведей. Венгры защищались отчаянно, но сначала пал оглушенный дубиной Цахей, а затем сломался меч у Салеха, и Кресченций, оказавшись прямо напротив него, могучим ударом отсек врагу правую руку по самый локоть. Над полем раздался рык, сопоставимый разве что с ревом раненого медведя.

— Связать их! Этому черту замотать руку, чтобы он не сдох от потери крови, — приказал Кресченций. Сам же он вместе с Бенедетто направился к повозкам.

Внутри одной из них оказались знакомые лица. Стуча от страха зубами, на свет Божий вылезли протоскриниарий Лев, кардинал-диакон Иоанн и Деметрий, сын богатого римлянина Мелиоза, в этом посольстве, очевидно, должный представлять своей особой знать Рима. Первым проявил чудеса сообразительности Иоанн, он упал в ноги Кресченция и стал горячо благодарить его за спасение.

— Нас обманом и силой похитили эти безбожные язычники, славнейший мессер Кресченций! Даже не представляем, куда они везли нас и на какую смерть мы обречены были!

— Ваши россказни приберегите для императора Оттона, возможно, он оценит их. Так же как эти письма, которые находились подле вас, — ответил Кресченций, обыскав повозки и найдя два сундучка с пергаментами.

После таких слов кинулись Кресченцию в ноги и Лев с Деметрием. Кресченций никогда не видел, чтобы из глаз с таким напором и так обильно изливались слезы.

— Мы расскажем все, мессер Кресченций! Мы подпишем все признания! Только отпустите нас!

— Мне кажется, это будет невежливо по отношению к августу Оттону, — на все их мольбы холодно отвечал римлянин.

Новый звук рога раздался со стороны Центумцелл. Со стороны города шла запоздалая подмога.

— Спасибо, что заранее предупредили о себе, — усмехнулся Кресченций.

— Возможно, там король Адальберт, — заметил Орсини.

— Да-да, там король! — подсуетился кардинал Иоанн.

— Стало быть, ваше преподобие, вы прекрасно знали, куда вас везут, — поймал священника на лжи Кресченций. — Вот и славненько! Скажите, много ли у него людей?

— Я… я не знаю, благородный мессер, — замотал головой кардинал.

— Добыча сама идет к нам в руки, — сказал Орсини.

— Как бы этой добычей, мой друг, не стали мы с вами. И не испортили бы себе столь прекрасно сложившийся день. Откуда ты знаешь, сколько людей сейчас у Адальберта? С ним только в Рим вошли тридцать человек. Не будем же искушать Господа, даровавшего нам сегодня великие победы. Живо на-конь, заберите лошадей у язычников, они более свежие, чем наши, пленных положить поперек, ничего, их преподобия потерпят. Они всю жизнь учили других смирению, настал и их черед пройти это испытание с честью! В Нарни, мессеры! Господи, благослови!

* * *

Спустя десять дней Кресченций вместе с драгоценным грузом прибыл в Павию. Во дворце лангобардских королей под ноги Оттону были брошены двое связанных язычников, тогда как кардинал, протоскриниарий и квирит Деметрий упали сами без помощи извне, а самое уважительное отношение при дворе императора было оказано двум сундучкам, в чреве которых покоились письма Его Святейшества и его высочества с постыдными мольбами и изменническими призывами к языческому князю и императору восточных еретиков. Оттон терпеливо выслушал содержание всех писем и прежде всего обратился к Кресченцию.

— Благородный мессер, верно ли, что у вас прозвище Мраморная Лошадь?

Кресченций ждал какого угодно вопроса, только не этого, и на какой-то момент даже растерялся.

— Да, могущественный август, это прозвище получил мой отец. Оно появилось благодаря лошади мраморного окраса, спасшей ему жизнь. В Риме есть традиция, что прозвища закрепляются за семьей. В моем случае это было тем более уместно, потому что перед нашим домом стоят древние скульптуры лошадей. Говорят, их приказал изготовить еще языческий император Тиберий, живший во времена Господа нашего.

— Все это достойно восхищения, мессер, но новые подвиги требуют новых памятников. Пусть прозвище Мраморная Лошадь навеки будет принадлежать вашему отцу, пусть, когда вспоминают о вашем отце, всегда вспоминают и это прозвище. Но ваши подвиги не менее выдающиеся и требуют соответствующей награды.

— Тогда, наверное, pulvis bellator, — пошутил Кресченций. Оттону перевели фразу, и он рассмеялся вместе со всеми.

— Воин пыли? Ну нет, ваш славный подвиг заслуживает иного.

— Вы сами подсказали, о цезарь, — пискнул кардинал-диакон Иоанн, заискивающе и испуганно заглядываясь на Оттона. Его и прочих пленных римлян освободили и дали место среди собравшихся.

— О чем лепечет этот достойный слуга Святого престола? — спросил Оттон с нескрываемым сарказмом.

— Вы оценили подвиг мессера Кресченция как славный и выдающийся, цезарь, — ответил за кардинала Бруно, — на латыни это звучит одинаково. Illustrissimus! Славнейший!

— Да будет так, славнейший мессер Кресченций! Но не думайте, что ваш август так скуп, что дарит верным слугам своим лишь новые имена. Да услышат меня все присутствующие и вслед за мной воздадут похвалу мессеру Кресченцию, как римскому дуксу[1] и новому главе римской милиции!

— Слава могущественному августу! Почет мессеру Кресченцию Славнейшему! — раздались поздравления со всех уголков приемной залы. Кардинал Иоанн и протоскриниарий Лев старались каждый за четверых.

— Что теперь стоит предпринять, мой август? — обратился к Оттону Бруно, пока зал захлебывался в славословиях.

— По-моему, все сложилось более чем удачно. Болтун соблазнил глупца, и теперь тот… Как это там про него говорили?

— Camelus desiderans cornua, etiam aures perdidit[2].

Оттон от души расхохотался, хотя уже в сотый раз слышал эту старую остроту в адрес папы, разошедшуюся по Италии с легкой руки не кого-нибудь, а самого Беренгария.

— Считаете ли вы отныне, что папа нарушил клятву, данную им при вашей коронации, август? Или вы желаете допросить с пристрастием этих двух язычников?

— Нет, свидетельств клятвопреступления уже достаточно. Я здесь судья, и мне все ясно. Пусть о язычниках теперь хлопочет Сатана, прости Господи грешные уста мои.

— Один из них священник.

— Да мало ли кого и где посвящает в священники наш милый папа! Помнится, еще пройдоха Амедей нам рассказывал, что лабиканский епископ получил от Его Святейшества рукоположение в конюшне.

— Эту историю, кстати, готов подтвердить присутствующий здесь Деметрий Мелиоз. Оказывается, он был при этом свидетелем. Я думаю, что нам будут полезны эти римляне, которых пленил наш Славнейший, — сказал Бруно.

Оттон одобрительно кивнул. Указав перстом на продолжающую гудеть толпу царедворцев, император добавил:

— У меня нет желания произносить сейчас громкие речи. Готовьте наших людей, брат, дайте все необходимые распоряжения. Причина, зовущая нас вновь идти походом на Рим, печальна и постыдна для всех христиан. Святым престолом управляет грешный безумец, его понтификат позор всем нам. Мы по милосердию нашему предоставили ему возможность повзрослеть и исправиться, он воспринял это как наше согласие на продолжение его греховной жизни. Миру нужен новый папа, и мы, давшие клятву быть защитником не Иоанну-Октавиану, но Святому престолу Апостола, считаем долгом своим этот престол от скверны избавить!

.….…...…...…...…...…...…....…....…......….…......…….….....…….….......….

[1] Герцогу. Раннесредневековые источники неоднократно указывали на наличие в Риме этого титула, скорее всего лишенного фактической власти.

[2] «Верблюд, стремясь приобрести рога, потерял даже уши» (лат.).