Повязки на наших пулевых ранах (гет)

I. Эвакуация/ Искупление/ Волосы/ Зубы и когти/ Простуда/ Фонарики

Каждый раз, когда Инеж возвращалась домой, Каз взял за правило освобождать весь вечер, чтобы они могли сосредоточиться друг на друге. Зачастую они, взяв с собой еду, в итоге оказывались на крыше Клепки, рассказывая друг другу о том, что произошло, пока Инеж отсутствовала.

Солнце садилось над Кеттердамом, Каз с Инеж по очереди доставали еще теплые bidderballen из бумажного пакета от уличного торговца, и Каз слушал, как Инеж возбужденно пересказывает свою последнюю миссию.

— …они всерьез боялись нас даже раньше, чем мы озвучили свои требования, и половина команды тут же сдалась, — говорила она, глядя на Каза сияющими глазами. — Конечно, вторая половина устроила хорошее сражение, но их легко было сокрушить. Не прошло и полколокола, когда мы освободили людей под палубой, а еще полколокола спустя корабль полыхал у нас за спиной. Тридцать шесть человек, Каз… тридцать шесть. Больше двадцати из них — дети.

Каз откусил от bidderballen и кивнул.

— Можно сказать, повсеместный впечатляющий успех, — он удовлетворенно усмехнулся. — Это была «Голубая жемчужина», правильно? Капитан Леус Крёлонгт? — Инеж кивнула, и он откинулся назад, мгновение постучав пальцами, производя мысленный подсчет, после чего кивнул. — Я могу перевести его средства на запасной счет к завтрашнему вечеру, — сообщил он. — До тех пор они могут остаться в «Blelbrir».

«Blelbrir Vlicht» или постоялый двор «Канат» представлял собой старый четырехэтажный жилой дом рядом с Пятой гаванью, объявленный непригодным для жилья, который Каз выкупил год назад. Он полностью отремонтировал его и превратил в скромный отель, чтобы выгребать у забредших в Бочку простофиль еще немного денег.

И если два верхних этажа всегда были открыты для команды Инеж и нуждающихся во временном пристанище, которых она привозила на своем корабле, что ж. Просто это являлось умным финансовым выбором: гораздо дешевле владеть целым зданием и быть уверенным в его безопасности для всех этих людей, чем арендовать комнаты в разных местах по всему городу.

Каз не утруждался задумываться о том, почему он взял на себя эту ответственность. Не то чтобы Инеж когда-нибудь просила его об этом, он просто… взял.

Кроме того, он создал запасной счет. Когда Инеж рассказала ему о работорговцах, о которых позаботилась (означало ли это, что они оставались в Хелгейте или на дне Истинноморя), он нашел способ переводить все их нажитые нечестным путем средства на счет, к которому Инеж имела доступ, чтобы она могла использовать деньги, чтобы вернуть людей домой, означало ли это заплатить команде, или отремонтировать корабль, или купить им билет на пассажирское судно, или даже оплатить почтовые расходы, чтобы они могли узнать, что с их семьей и/или домом, прежде чем возвращаться.

Самое главное (для Каза, по крайней мере) заключалось в том, сколько радости и облегчения приносила Инеж возможность никогда не сомневаться, может ли она позволить себе вернуть кого-то домой. Это также позволяло ей не потратить все оставшиеся от аукциона крюге на свою работу, что приносило тихое облегчение уже Казу. Инеж могла делать со своими деньгами, что хотела, но они оба знали по собственному опыту, как опасно едва сводить концы с концами. Таким образом у нее всегда будет страховка, и она всегда сможет приобрести, что захочет, не чувствуя себя виноватой за то, что отнимает деньги от работы. Некоторое время они спорили об этом, но последних двух пунктов оказалось достаточно, чтобы убедить ее. С четырьмя миллионами крюге Инеж могла быть уверена, что никто никогда больше не свяжет ее контрактом. Не то чтобы любой из Воронов допустил бы такое в принципе, но неплохо было иметь этому подтверждение.

Точно так же как Каз знал, что больше не рискует, если зазвучит чумная сирена, оказаться на улице с теми, кого любит, но припрятанные миллионы крюге помогали укрепить эту уверенность. Он и его Вороны будут в безопасности, пока у него есть контроль. А даже если его не будет, Каз зубами и когтями вырвет их безопасность.

Инеж улыбнулась ему, и дыхание в горле прервалось. Она была прекрасна в сумеречном свете, последние лучи солнца подсвечивали ее темные глаза и бронзовую кожу так, что она выглядела священной, святой — той, перед кем Каз с радостью упал бы на колени…

— Мистер Бреккер!

Он повернулся, увидев, как Эйф с немалым усилием выбирается на крышу, производя в два раза больше шума, чем производил он, поднимаясь сюда со своей хромой ногой. Это было одной из многих причин, по которым Каз решил, что оставить Эйф посыльной вместо того, чтобы обучить ее на паука, как он изначально планировал, будет хорошей идеей. Ну и то, что она не в состоянии была держать рот на замке — и она, и Фиен, обе.

— Эйф, — вздохнул он, нахмурившись, и услышал, как Инеж приглушила ладонью смешок. — Почему ты беспокоишь меня? Я сказал тебе, что на этот вечер главная Аника.

— Анике плохо, — сказала Эйф, наконец перебравшись через выступ и безопасно устроившись на старой черепичной крыше. — Людвиг пытался приготовить… — она скривилась. — Вообще-то я не уверена, что это должно было быть. Что-то фьерданское, наверное, но у нас были только керчийские ингредиенты. Думаю, Аника пожалела его, поскольку он очень расстроился, когда никто из нас не захотел притронуться к его стряпне, но у нас на то были веские причины, — она прервалась и бросила взгляд на Инеж. — Привет, мисс Призрак.

Инеж изо всех сил постаралась выглядеть строгой.

— Зови меня Инеж.

Эйф пожала плечами, пошаркав ботинками по крыше.

— Конечно, мисс Призрак.

Каз сжал переносицу и медленно выдохнул.

— Еще кому-нибудь плохо?

— Пиму, но он даже не прикасался к еде Людвига. Он просто увидел, как Аника блюет, и тут же оказался рядом с ней, — она ухмыльнулась, явно считая всю ситуацию крайне забавной.

— Отлично, — пробормотал Каз, сжав зубы. — Тогда Ротти за главного, а ты будешь ему помогать.

Эйф выпятила грудь, выглядя польщенной.

— Конечно, босс!

И начала шумно спускаться обратно через окно.

Как только окно закрылось, плечи Инеж затряслись, и смех полился с ее губ, словно мед.

— Бедная Аника, — сумела она выговорить между хихиканьем.

— Она пыталась быть милой с ними и в процессе отравилась, — с драматическим вздохом сказал Каз, откинувшись назад и краем глаза наблюдая за Инеж. — Такова, мое драгоценное сердце, цена доброты.

Инеж заново расхохоталась и шлепнула Каза по руке.

— Не будь вредным со своими детьми! — отругала она его, но не могла стереть улыбку с лица.

— Они не мои дети, — фыркнул Каз, закатив глаза. — Они неудобства, высасывающие средства Отбросов.

— Очаровательная песенка, Бреккер, учитывая, что, когда я в последний раз просматривала твои финансы, я не могла не заметить, что большая часть расходов на этих детей идет с твоих личных счетов, а не со счетов банды, — невинно заметила Инеж, отсмеявшись и выровняв дыхание.

Каз нахмурился сильнее.

— Значит, высасывающие мои средства, — проворчал он, но не мог по-настоящему злиться, когда смех Инеж словно наполнял сгущающуюся темноту светом.

II. Эхо/ Безмолвие/ Горько-сладкое

День рождения Рецы завершили как всегда: ужином всей семьей под старой ивой, рядом с могилой Джори.

Инеж с нежностью смотрела на свою маленькую семью, пока Каз спокойно рассказывал об одном из новых замков, изобретенных в Новом Земе, который он еще даже не видел, но уже имел насчет него теории. Уже шестнадцатилетняя Реца, сведя брови, очень серьезно слушала отца, гоняя между пальцами собственные отмычки.

Каз сидел позади Инеж на деревянной скамейке, которую они сделали вместе, и ее щека прижималась к бедру его здоровой ноги, а его рука лениво играла с кончиком ее косы, пока он обсуждал с Рецой идею. У Инеж возникло чувство, что он уже знал механизм замка: догадался, насколько мог, по той информации, что у него имелась, но Реца любила загадки, и это была одна из черт, в которых Каз был близок с дочерью.

— Он не снабжен пружиной, — объяснял Каз. — Он не только использует диски, как Шраствук, но и созданные Гришем магниты, как равкианский Замагнок.

Реца слегка свела брови:

— Как он может использовать и то, и другое? Даже если диски намагничены только в определенных местах, магнит и язычки ключа практически нивелируют действие друг друга, если только… — она моргнула, осознавая. — Диски не намагничены, но за ними есть намагниченный механизм, который, вероятно, замыкает диски на месте, если их только не потянет или толкнет в определенном направлении магнит на ключе.

Губы Каза изогнулись в легкой, но гордой улыбке.

— Именно.

Реца поджала губы и изобразила отмычками несколько мелких движений, вероятно, пытаясь наметить, где именно будет каждая новая проблема. Она была гениальна, как ее отец, и наблюдать за ними являлось одним из любимых занятий Инеж, когда она была дома: смотреть, как оба составляют планы и перекидываются идеями так, что даже она не всегда могла не потерять нить рассуждений.

Однако, судя по выражению лиц Уайлена и Джеспера, когда они становились свидетелями этого действа, Инеж понимала гораздо больше, чем они.

Она вечно будет благодарна за это. Она любила свою семью больше всего на свете. Единственным ее желанием было, чтобы ее малыш Джори мог бы вырасти вместе с сестрой…

Но им выпали иные карты. Джори находился со Святыми, и ей было достаточно мужа и дочери.

Когда солнце село над их маленьким домом в Лиже, Инеж не могла не почувствовать удовлетворения тем, как сложилась ее жизнь.

III. Неизвестность/ Молчаливый

Экипаж тихо катился по старым фермерским дорогам к Белендту, где они сядут на поезд обратно до Кеттердама, а потом…

Что ж. Они придумают, что дальше. Придумают.

Нелегко было добиться даже этого: чтобы Каз мог ехать в экипаже, не вспоминая, как его накачали наркотиками и засунули в дорожный сундук для транспортировки, как быстро он потерял представление даже о том, сколько времени его везли, не говоря уже куда. Роллинс, конечно, не снабжал его маршрутом. На этот раз Роллинс действовал с умом, знал, что нельзя недооценивать Каза, так что он избил его, накачал наркотиками, насмехался над ним и сломил его, выведя наружу прячущегося внутри маленького мальчика. Он отнял у Каза зрение, трость, отнял уверенность, чувство собственного достоинства — он отнял у Каза то, что оставалось от надежды и веры, и раздавил в своем кулаке.

Но теперь Инеж была с ним. Уже год неизменно оставалась рядом, сражаясь вместе с ним. Она ни разу не пожаловалась и не винила его за то, что случилось, и не выражала раздражение его медленным и скудным прогрессом. Она расстраивалась, только когда Каз срывался на нее, но даже тогда упрямо не оставляла его совсем. Она просто молча ждала, продолжая помогать ему, когда он нуждался в этом, а когда не нуждался, сидела в противоположном конце комнаты и читала, игнорируя его, пока он не созревал для разговора.

Он ненавидел то, что она так добра к нему — даже после самых жестоких его слов она ни разу не оставила его беспомощным в одиночестве. По-прежнему готовила ему ужин, зажигала огонь в очаге и делала множество других вещей, которые он больше не мог, поскольку она не хотела, чтобы он извинялся, потому что был вынужден, чтобы выжить. Она хотела, чтобы он извинялся, потому что захотел этого, потому что причинил ей боль, понимал, что неправ, и хотел исправить ситуацию. Он любил ее больше всего на свете, и каждый раз, когда она замолкала, чувствовался словно огнестрельная рана в груди. Крайне редко проходило больше пары часов до того, как он сдавался и просил обсудить происшедшее, и в этот момент он сказал бы что угодно, лишь бы всё исправить. И она не пользовалась этим, чтобы заставить его согласиться с ней. Даже если он упрямо стоял на своем, и она ненавидела его решение, она давала ему понять, что недовольна, но не игнорировала его.

После первого раза, когда Каз дернулся, когда Инеж повысила голос и встала, отчитывая его, она старательно избегала этого. Теперь он видел только свет и тени, так что его паникующему мозгу было сложно не спутать ее силуэт с одним из многих людей, которые избивали его в подвале. Она, конечно, сразу это поняла и никогда не повышала голос и не приближалась, когда они спорили.

Инеж всегда знала его лучше всех, но теперь это проявлялось особенно ярко. Она знала то, что вызывает у него панику, как слепота пугает его, когда он бывал уступчивым из страха, а когда из любви или от истощения, как лучше массажировать его сломанные руки, чтобы вернуть им функциональность, когда позволить ему попытаться, а когда твердо воспротивиться. Даже если он часто не соглашался с последним. Инеж знала, где они с братом когда-то прятались, когда не хотели выполнять работу по дому; знала, как умерла его мать, рожая его (и что он винил себя); знала, какие шутки всегда смешили его па, и знала, что он хотел быть похороненным под ивой с остальными Ритвельдами, но был убежден, что не заслуживает этого.

Инеж знала, что когда она осторожно сообщила, что хочет вернуться в море, он как ребенок испугался того, что может случиться, когда ее не будет — и с ней, и (эгоистично) с ним. Его дыхание прервалось, когда он кивнул, и этого было достаточно, чтобы выдать его, и Инеж опустилась перед ним на колени и нежно взяла его (сломанные, уродливые) руки в свои.

— Мне тоже страшно, — мягко произнесла она, твердо сжав его руки. — Мне так страшно, что я вернусь, а ты… — она испустила дрожащий выдох, прижавшись лбом к костяшкам его пальцев. — Но мне необходимо это. Тебе необходимо это, тебе необходимо знать наверняка, что ты можешь справиться самостоятельно. Я знаю, ты можешь, Каз. Я знаю.

Он подумал о той болезненной уверенности, которую почувствовал, когда в конце концов сдался в том подвале, как легкие просто сжались, когда он понял, что никто за ним не придет. Удушающая уверенность лежала на нем, словно свинцовое одеяло, пока он дрожал, дергался и повсюду вокруг видел трупы. Он был уверен, что Инеж никогда не придет.

Он ненавидел озвучивать свою слабость, но не мог ничего поделать. Ему необходимо было подтверждение.

— Но ты вернешься?

Он почувствовал, как Инеж кивнула возле его рук.

— Всегда, — тихо пообещала она. — Я всегда буду возвращаться к тебе, Каз. С обнаженными кинжалами и палящими пистолетами, если понадобится.

И потом они оказались в экипаже, который направлялся в Кеттердам. Каз мог предположить, что с их отъезда прошли часы: судя по гаснущему свету вокруг и его возвращающемуся чувству времени, наступили сумерки. Голова Инеж лежала у него на плече, и его щека прижималась к ее волосам. Каз не знал, что будет делать с Отбросами — мог ли слепой быть королем Бочки? — но он знал: что бы он ни выбрал, Инеж вернется к нему. Всегда возвращалась.

IV. Море/ Обещание/ Покорность судьбе/ Изумление

Семнадцать месяцев. Они растянули это на семнадцать долгих прекрасных месяцев. Семнадцать месяцев пролетели как мгновение ока.

Прошел месяц с тех пор, как Каз окончательно попрощался с детьми. К этому времени самостоятельно он не мог уже пройти больше, чем несколько шагов, и они все знали, что его время приближается. Каз не прощался, даже сейчас, но он отослал их с последним словом для каждого, и даже Инеж не была в них посвящена — и к лучшему. Каз заслуживал времени наедине со своими детьми, зная, что только один человек будет в курсе этого.

Он заслуживал гораздо большего, но по крайней мере это Инеж могла ему дать.

В прошедший месяц Инеж сделала всё, что могла, чтобы Казу было как можно удобнее, чтобы любить и быть любимой, насколько возможно, и этого никогда не будет достаточно, но она надеялась, это хотя бы хорошо. Ему резко стало хуже неделю назад, он был даже не в состоянии встать с кровати, но теперь…

Теперь он попросил Инеж вынести его наружу, чтобы полюбоваться вместе с ней закатом, и Инеж ни в чем не могла ему отказать, даже зная, что, если он говорит ей это, это их последняя ночь. Она просто воспользовалась креслом-каталкой, которое Джеспер сделал для Каза несколько месяцев назад, и вывезла его на крыльцо, а потом помогла пересесть на качели, на которых свернулась у него под боком. Шкура Джорди лежала на коленях Каза, а его собственная была обернута вокруг Инеж, которая пыталась подавить слезы. Она держала его за костлявую руку, прижавшись щекой к его плечу, и просто старалась запомнить каждую последнюю деталь. Как карие глаза Каза отражают последние солнечные лучи, как его волосы по его настоянию зализаны назад, как он всегда их носил, как от него пахнет свежесрезанной пшеницей, чернилами, дымом и чем-то еще, что она никогда не могла определить, что было просто им. Ее взгляд прослеживал все твердые углы его лица: нос с горбинкой, резкие скулы, четкие брови и острый подбородок. Шрам, который проходил по щеке и краю рта. Едва заметные оспинки давней болезни. Любовь, которая смягчала каждый его дюйм, когда он смотрел на нее.

— Сохрани мою шубку, — хрипло произнес Каз, легонько коснувшись ее щеки, вся его рука дрожала. — Она согреет тебя и, возможно, защитит немного дольше, чем мог я.

Горло сдавило, и Инеж не могла говорить, но кивнула, прижав его ладонь к своей щеке так, чтобы поцеловать ее. Его дыхание прервалось, и она не могла не подумать о том, как Нина сказала, что дыхание Каза всегда изменяется, когда он смотрит на нее, словно он видит ее в первый раз.

Теперь он скорее видел ее в последний.

— Отпусти шкуру Джорди в море, — тихо произнес Каз, но Инеж видела просьбу на его лице. — Пожалуйста. Верни его домой. Он заслуживает стать свободным.

Она снова кивнула.

— Я люблю тебя, — сумела прохрипеть Инеж — она никогда не простила бы себя, если бы не смогла поддержать Каза в его последние минуты.

Он улыбнулся, и Инеж потеряла способность дышать.

— Я тоже люблю тебя, — ответил он таким же как всегда ровным и твердым голосом, несмотря на слабость и хрипоту. — Я оставил всё тебе. Я пытался разделить между тобой, Джеспером, Уайленом и малышами, и даже Ниной, но…

Инеж кивнула в третий раз, снова поцеловав его ладонь, и немного вернув себе способность говорить, прошептала:

— Я знаю. Затуманенность мозга. Всё хорошо. Я позабочусь о твоих Воронах, Каз, клянусь.

Он кивнул, и его веки затрепетали, словно он с трудом заставлял их не закрыться. Его дыхание было поверхностным, но медленным. Умиротворенным.

— Я знаю, — выдохнул он, снова сжав ее ладонь со всей силой, что у него оставалась. — Всегда знал. Поэтому ты так сильно мне нравишься.

У нее вырвалось полусмех-полурыдание, и нежная самодовольная улыбка, которую она получила в ответ, была ценнее улыбки тысячи Святых.

— Отдыхай, Каз, — прошептала она, с нежностью погладив его по волосам. — Увидимся в том, что будет дальше.

Как раз в тот момент, когда солнце опустилось за горизонт и губы Инеж коснулись его лба, Каз Ритвельд испустил свой последний вздох.

V. Звезды/ Танец/ Искра/ Возвращение домой

— В последний раз, когда мы были здесь, я думал, что больше никогда тебя не увижу, — признался Каз, когда они медленно шли по краю песка.

Инеж держалась у него под боком, словно боялась, что недельная огнестрельная рана внезапно раскроется и он за секунды истечет кровью. Возможно, действительно боялась.

Инеж нахмурилась, посмотрев на него с недоумением в глазах.

— Ты… Ты думал, она убила меня?

Каз горько засмеялся, слегка поморщившись от того, как потянуло рану. Может, Инеж и права, признал он.

— Нет, — без колебаний ответил он. — Я имел в виду — до того. Ты отдала мне корону, я вернул тебе свободу, и я… я подумал, на этом всё. Мы разойдемся каждый своим путем, и ты больше никогда не захочешь связываться со мной. Конец истории.

Инеж фыркнула, выражение ее лица смягчилось, и она закатила глаза.

— Какой же ты драматичный идиот. Ты не сможешь избавиться от меня так легко.

— Ну, теперь, когда ты ясно продемонстрировала, что у тебя какая-то мозговая дисфункция, заставившая тебя привязаться ко мне, боюсь, придется сильно постараться, чтобы я отпустил тебя, — немного хрипло произнес Каз.

Инеж одарила его выразительным взглядом и мягко потянула вниз сесть рядом с ней. Он повиновался с недовольным вздохом.

— Наглядный пример: несколько огнестрельных ран не помешали мне прийти за тобой.

— Твой инстинкт самосохранения продолжает изумлять меня, — невозмутимо произнесла Инеж, но сильнее сжала его ладонь, и он решил, что, наверное, немного рано шутить на эту тему.

— У нас теперь достаточно денег, чтобы делать что угодно, учитывая, как щедро вознаградила нас корона за возвращение пропавшей принцессы. Какие у тебя планы? — спросил Каз, пытаясь говорить небрежно, но судя по взгляду, которым одарила его Инеж, она видела его насквозь.

— Думаю, корабль, — пожала она плечами. — Военный корабль, чтобы перехватывать работорговцев и освобождать пленников.

Он приподнял брови.

— Ты умеешь ходить под парусами?

Инеж нахмурилась, но упрямо не отступила.

— Нет. Но я научусь, — сказала она, явно ожидая, что он подвергнет ее сомнению.

Вместо этого Каз вздохнул, глядя на море, над которым садилось солнце, заставляя волны казаться хрустальными.

— Я знаю одного парня, — сказал он, откинувшись назад на свободную руку и осторожно вытянув ноги перед собой — теперь даже здоровая нога стала уже не такой здоровой, как раньше. — Он станет хорошим первым помощником. Он надежный, хорош в своем деле, великолепно подделывает документы и годами плавал на корабле. Вероятно, он даже будет сочувствовать твоей миссии.

Инеж удивленно моргнула:

— Ты поможешь?

Он нахмурился:

— Конечно, помогу. Разве я не дал ясно понять, что многое готов вложить, чтобы сохранить тебя живой и невредимой?

Она приподняла брови:

— Готов вложить?

Каз отмахнулся.

— Готов вложить, заинтересован, хочу… как угодно. Это по сути одно и то же, — пробормотал он.

Инеж фыркнула, закатив глаза, но он видел довольную улыбку на ее губах.

— Что ж, — сказала она, снова обратив взгляд на море. — Если ты так многое готов вложить в мое благополучие, почему бы тебе не отправиться со мной и не обеспечить его лично?

Каз удивленно посмотрел на нее, не зная, что на это сказать, но прежде чем он успел ответить, Инеж задохнулась, запрокинув голову к небу с детским изумлением.

— Смотри, — прошептала она. — Посмотри на звезды — какая красота!

— Да, — произнес Каз, глядя вовсе не на звезды. — Красота.

+1

Инеж отправлялась в плавание всего через несколько коротких часов, но вместо того, чтобы быть на своем корабле, занимаясь капитанскими делами и помогая доделать все дела последней минуты, она находилась здесь на крыше Клепки.

Честно говоря, учитывая, что она даже представления не имела о том, что надо делать перед отплытием, она в любом случае была бы не слишком большой помощью, поскольку кто-то должен будет постоянно говорить ей, что и как делать.

Рядом с ней сидела причина, по которой она вообще сбежала от всего этого. Каз «Грязные Руки» Бреккер, который прошлым вечером появился в гостиничном номере ее родителей (где она проводила большинство ночей) прямо перед ужином с дикой геранью в руке и в свежевыглаженном костюме. Каз «Грязные Руки» Бреккер, который весь ужин вел вежливый светский разговор с ее родителями, который похвалил мамину стряпню, несмотря на то, что она явно была слишком острой на его керчийский вкус, который виртуозно всего парой слов избегал любых не слишком приятных тем. Каз «Грязные Руки» Бреккер, который в какой-то момент во время ужина опустил ей в карман записку со словами: «Крыша Клепки, перед рассветом».

Каз «Грязные Руки» Бреккер, который сейчас возился с пакетом с поффертье так, словно они лично его обидели, просто чтобы не смотреть прямо на Инеж.

— Каз, — поприветствовала она, садясь, и прежде чем он успел возразить, протянула руку и схватила горстку крошечных блинчиков.

Его пронзительные глаза встретились с ее, и он прочистил горло.

— Призрак.

Она нахмурилась, и он отвел взгляд и исправился:

— Моя драгоценная Инеж, сокровище моего сердца, жемчужина моей души.

Если он хотел вложить в свои слова сарказм, ему это совершенно не удалось. Инеж спрятала за проффетье самодовольную улыбку.

— Зачем ты пригласил меня сюда, Каз? — спросила она — не для того, чтобы обвинить его, а чтобы подтолкнуть.

Он снова начал возиться с пакетом с проффетье, пытаясь прямо поставить его на покатой крыше.

— У меня обязательно должна быть причина? — угрюмо спросил он.

Изо всех сил стараясь не засмеяться, Инеж приподняла бровь.

— Она у тебя всегда есть.

Он нахмурился, немного передвинувшись, а потом наконец оставил в покое дурацкий пакет, переведя взгляд на город.

— Я доделал последние официальные документы, — хрипло произнес он. — Ты легально владеешь кораблем, двадцать вторым причалом и двумя банковскими счетами в Керчии.

Инеж озадаченно свела брови.

— Я думала, ты снабдил меня шестью счетами, чтобы не держать всё в одном месте.

— Я сказал: легально, — поправил ее Каз. — Остальные под псевдонимами и подставными компаниями.

Она фыркнула и кивнула.

— Как глупо с моей стороны, — она немного подождала и вздохнула. — Ты мог бы сказать мне это после ужина, Каз. Но если это всё…

Она сделала движение встать, и почти в то же мгновение Каз вскинул руку остановить ее, но не прикасаясь, и посмотрел на нее с легкой паникой в глазах.

— Я… — его челюсть щелкнула, пока он изо всех сил пытался подобрать слова, но Инеж могла быть терпеливой. — Я купил слишком много проффетье. Я… я подумал, мы могли бы съесть их вместе. До того, как ты уплывешь.

Он снова опустил взгляд на пакет, опять избегая ее взгляда, будто боялся, что она отвергнет его.

Он действительно боялся, что она отвергнет его, внезапно поняла Инеж.

Она села ближе, так что между ними был только бумажный пакет.

— Как удачно, что я люблю проффетье, не так ли?

Каз неуверенно посмотрел на нее и кивнул. Он предложил ей руку — без перчатки.

Инеж лучезарно улыбнулась, взяв его руку в свою. Их пальцы идеально соединились друг с другом, и она подождала, готовая отпустить, если ему будет нужно. Его напряженные мышцы медленно расслабились, когда Каз заставил себя просто дышать, и грудь Инеж стиснуло от радости и гордости. Он старался, и этого было достаточно.

Вместе они наблюдали, как над горизонтом Кеттердама встает солнце, и будущее никогда еще не казалось таким светлым.