Под керосиновым дождем (гет)

— Вот и всё, — Нина накладывает последнюю повязку и гладит мальчика по голове. — Болеть не будет.

Маленький птенец, Йенни, кажется, кивает и мужественно шмыгает носом. Глубокая рваная рана на ноге отныне надежно скрыта под слоем повязок и щедро намазана заживляющими мазями.

— На, выпей, — Нина протягивает ему кружку со сладким отваром из вишни. — Ты молодец, очень храбрый! А теперь посиди спокойно.

Она поднимается с колен и отряхивает широкие брючины, со стороны всеми силами замаскированные под нормальную юбку. Достойные семейственные жительницы Керчии упорно придерживаются классических взглядов на женскую одежду, и выделяться из них Нине совсем невыгодно. Однако к юбкам Нина испытывает стойкую неприязнь с момента путешествия по Фьерде.

Воистину нет ничего удобнее кефты и прилагающейся к ней амуниции.

Майло за её спиной неловко переступает с ноги на ногу и отводит глаза, когда Нина оборачивается к нему.

— Как это случилось?

— Наткнулся на колючую проволоку, — неохотно отзывается Майло и прямо встречает её требовательный взгляд. — Прошлой ночью. Я привел его, когда понял, что кровь не останавливается.

— Ещё бы немного потянули, и началось бы заражение, — сухо говорит Нина. — Насколько я знаю, колючей проволокой обнесена четвертая гавань...

Майло молчит.

— Кража? — осведомляется она. — Я запретила брать детей на такие дела. Что молчишь? Если тебе охота в Хеллгейт, то воля твоя, ты уже взрослый и сам за себя отвечаешь.

— Нас не поймали, — Майло упрямо вздергивает подбородок. — Йенни мог протиснуться в дырку, а другие — нет.

— Это, конечно, повод, — Нина кивает. — А что бы ты делал, если бы меня не было? Смотрел бы, как его уносит лихорадка?

Майло лишь крепче стискивает челюсти и желваки играют на его лице. Нина тяжело вздыхает.

— Ты знаешь правила, Майло, — спокойно говорит она. — Дети до четырнадцати не участвуют в незаконных делах, дальше это уже их выбор, но до того времени моя воля — закон!

— Приа Зара, я сам хотел! — подает голос Йенни.

— А ну-ка цыц! — шикает на него Нина. — Наказала бы, да ты свое уже получил! А вот с этим молодым человеком я поговорю отдельно. А ну-ка пошли! — она цепко хватает Майло за запястье и толчком в плечо направляет в соседнюю комнату.

Со стороны, это верно выглядит смешно: Нина низенькая, слегка располневшая (черт бы побрал наблюдательность Бреккера) легко тащит здоровенного детину. Майло за последние годы вытянулся до безобразия, по росту почти догнав Джаспера.

— Ну? — жестко спрашивает она, едва за ними закрывается дверь. — Что вы там забыли? Зачем вам понадобилось залезть на территорию Острых Лезвий?

Майло молчит, всем видом показывая, что не проронит ни слова.

— Ладно, попробуем иначе, — Нина задумчиво прищелкивает пальцами. — Чья была затея? Твоя? Нортона? Ханса? Нет… Значит, кого-то постарше.

Майло продолжает изображать керчийских партизан в Южных колониях. Славные войны там разворачивались всего-то каких-то лет двадцать назад. Керчия, к слову, воевала с Равкой, делили и без того не особо обширные территории.

Потом, впрочем, все равно пришлось вынужденно объединиться, когда обе противоборствующие стороны вплотную познакомились с тем, что такое земенские пытки. Земенским диким кланам одинаково не нравились что равкианская горячая речь, что керчийский деловитый говор.

Если верить рассказу старой няньки, отец Нины отдал жизнь где-то там в пыльных плодородных степях, то ли подстреленный керчийским снайпером, то ли зарезанный в пылу кровавой схватки с каким-нибудь земенским воином. Мать сгинула где-то на границе с Шуханом. Возможно. А может Нине просто нравилось в это верить? Быть может, они были простыми селянами, неудачно попавшими под шуханский налет. Какая в сущности разница? Нина не знает своих корней, как не знает их и большинство её ровесников.

Их поколение — поколение сирот. Они безжалостны в сути своей, их воспитывали суконно серые стены детских домов, похожих всех один на другой, и кровавая юшка, текущая из носа после очередной драки. Не хочешь получать синяки, учись постоять за себя.

Именно поэтому, наверное, Нина так ревностно хранит последние крохи детства вверенных ей птенцов. Равкианские детдома были суровы по-своему, но все же не жестоки, не сравнить с керчийскими улицами. Гнезду далеко до той дисциплины, которую Нина помнит по детству, но фьерданская дрюскельская выучка не уступает, а во многом даже превосходит равкианские казенные порядки.

Чего не скажешь о Цветнике… Чёрт бы побрал Каза и Инеж с их благородными порывами. Нине по-человечески было жаль этих бедных девочек, от тринадцати до семнадцати лет, которые приходили к ней, размазывая слезы по лицу. Однако жалость не могла решить многочисленных проблем, возникших с их появлением.

Попробуй найти благопристойный пансион, который согласится приютить малолетних проституток и при этом не превратится тут же в очередной дом терпимости. Последние три недели Нина только и успевает лавировать между очередным скандалом и кучей сомнительных слухов, пытаясь организовать хоть что-то похожее на порядок.

А Джаспер с избранными Отбросами и отрядом городской стражи и рады стараться. Каждые два дня у её дверей появляются новые девчонки, шмыгающие носом, кутающиеся в непристойные обноски, ревущие в три ручья, задирающие нос, а то и вовсе испуганно прикрывающие ладонями ещё плоские животы.

Последние напрягали Нину больше всего. Каждую вновь прибывшую приходилось подвергать мягкому, но неотложному осмотру: на предмет вшей, земляной оспы, стыдных болезней или внеплановой беременности. Так что первых девочек, прибывших от Хелен, Нина вспоминает почти с нежностью. Все-таки та мегера действительно заботилась о здоровье и товарном виде каждой.

Здание для пансиона она все-таки нашла, и довольно быстро. Каз помог деньгами. А затем Нина с тоской вспомнила суровых воспитательниц из собственного детдома, вот уж кто был бы ей как нельзя кстати. Нина Зеник могла многое, она управляла целой фьерданской диаспорой из неуправляемых фьерданских подростков, но она понятия не имела, как поддерживать порядок среди дерзких раскрепощенных девиц (точнее уже совсем не девиц), как заставить их работать и желательно не по ранее освоенной профессии и как найти для них эту самую работу, которая позволит им быстро подняться на ноги.

Нина даже грешным делом думала, не пристроить ли парочку горничными в дом Уайлена, но заподозрила, что юный купец благодарен ей точно не будет. Тогда для равного счета придется осчастливить и Каза, запустив все это безобразие и в Клепку тоже.

Впрочем, зерно идеи упало в благодатную почву, и последнюю неделю Гнездо сияло прямо-таки кристальной чистотой, а Птенцы ходили притихшие и даже слегка пришибленные от такого безжалостного налета. Нина весьма грозно разъяснила им последствия, если они хотя бы подумают о том, чтобы обидеть этих девочек, так что Птенцы лишь робко поглядывали на хихикающих и повеселевших захватчиц, изредка привлекаемые к тяжелой работе, вроде таскания ведер с водой.

И хотелось бы вернуть всех по домам и сбыть с глаз долой да только не получится. Никаких денег не хватит, чтобы отыскать семью каждой, да ещё и убедить эту самую семью каких-нибудь религиозных селян, что опозоренная дочь — это то, что ей как раз нужно. Насколько знает Нина, даже Инеж — уж на что любимая дочь — не торопится рассказывать родным о своей богатой биографии в стенах Каттердама.

Поэтому все чаще приходится оставлять Матти на попечение соседки и обходить швейные мастерские, прачечные, агентства по найму горничных и служанок, счетоводные конторы и прочие благопристойные места, где требуются женские руки и головы, а не… все остальное. На кухне валяются стопки из газетных вырезок с наймом, и Нина чувствует, что такими темпами скоро завоюет все каттердамские биржи труда, а заодно, если некоторые из девиц не оставят своих характерных повадок, обретет славу почтенной бордель-маман.

С другой стороны, пусть девушки отрабатывают кров и пищу, а заодно копят на билет на родину, если таковая имеется. Чем быстрее станут самостоятельными, тем лучше. Нина уже приметила самых толковых и приблизила к себе, они следят за порядком и докладывают ей обо всем происходящем. Благо за три недели хаос приобрел хоть какое-то подобие порядка.

Впрочем, они с Казом уже обсудили возможную выгоду от подобной благотворительности — за пару недель она уже вынесла немало крюгге. Однако игра стоит свеч: если подчистить некоторым из новых подопечных биографию и сделать чуть более пристойной, то из них может выйти большой толк. Каз пометил несколько домов, за которыми всегда стоит приглядывать на предмет вакансий. Нет ничего лучше обеспеченной и довольной местом горничной, которая точно знает, кому этим местом обязана и готова исправно платить. По своей, особенной, валюте.

Хорошая схема, рабочая. Именно по такому обмену Нине поступает большинство информации из Равки. Практичная доброта может много больше, чем кажется.

Её Величество Назяленская частенько бесится, не понимая, откуда происходит большинство утечек в её разведке, и Нина считает это за особенный комплимент. В конце концов, основы шпионажа она постигала как раз под началом тогда ещё простого командира разведотряда — шквальной Зои Назяленской.

Нина складывает руки на груди и строго смотрит на Майло, тот лишь непреклонно вздергивает подбородок.

— Значит, четвертая гавань, — продолжает рассуждать она. — Она подальше от города, и там нет ничего, что могло бы представлять интерес для кражи. Разве что вас вдруг заинтересовало кровельное железо. Или на сей раз там был груз посерьёзней…

Тук. Тук. Тук… — и чужое сердце неконтролируемо пускается вскачь. Угадала.

— Туда, на глубину, приходят корабли с низкой осадкой, можно провезти любой тяжелый груз, если замаскировать… Оружие! — Нина поднимает взгляд. — Зачем вам понадобилось оружие, а?

Майло отводит глаза, но Нина и так видит, что права.

— Я не могу сказать, Приа Зара… — неохотно произносит он. — Это не моя тайна.

— Поручение, значит, — Нина кивает сама себе. — И лишь один человек мог дать тебе его втайне от меня... Ну Каз!

— Приа Зара!.. — Майло отмирает и пытается удержать её за локоть, когда Нина решительно сдергивает с вешалки теплую шаль. — Не надо, пожалуйста!.. Босс будет очень недоволен, что я проговорился!

— Ты не сказал ни слова, — хмыкает Нина. — Так что бояться тебе нечего, а подежуришь на кухне в Клепке или в Гнезде, так тебе лишь на пользу! Каз знает, что от меня сложно что-то скрыть, поэтому лучше пригляди за Йенни. Если решите уходить, заприте дверь и ключ верните на место.

И с этими словами она решительно отстраняет Майло и хлопает дверью.

До Клепки всего-то минут двадцать шагом, и Нина надеется, что Каз все ещё там. Должен быть по идее. В это время он обычно разбирает бумаги, распекает Отбросов, проводит необходимые встречи и занимается ещё массой бумажных дел.

Нина морщится. Это плохо: если она знает примерный график Каза, где и когда его можно найти, то его знает и весь остальной Каттердам. А как известно, нет ничего губительнее устоявшихся привычных ритуалов: ими слишком легко пользоваться.

Может быть, это уже паранойя, благоприобретенная за последние годы, но слишком уж часто она спасала, даже когда казалась откровенным психозом.

Все знают, что Нина Зеник любит вафли и выпечку в целом и равкианские травяные отвары, она не стесняется это декларировать. Их же первыми всегда и проверяет на потенциальный яд. Все прочие её привязанности запрятаны так глубоко, как это только возможно.

Матти — исключение, конечно же. Нина декларирует лишь одно: за сына она будет убивать. Жестоко, бескомпромиссно, если понадобится — массово. И пусть парема и прежних сил с ней уже нет, она неплоха и без них. К тому же она знает, что Каз хранит одну последнюю порцию про запас. И Уайлен — даже не одну. Кто знает, его ли это собственное решение или приказ Бреккера, но Нина подозревает, что Каз здесь не причем.

Если Джасперу или Инеж что-то будет угрожать, каждый из этих двоих без малейшего сомнения затолкает парем в глотку любому подходящему гришу, не задумываясь, что будет с тем после.

Страшная любовь, порочная, неукротимая, не сдерживаемая никакими моральными рамками, но, быть может, только такая заслуживает благосклонности в глазах Гезена? Суровый бог керчийцев не признает полумер и меньшего зла не признает тоже.

— Преданность и твердость, — сказал сухопарый седой священник со светлыми, словно выцветшими глазами. — Вот высшая благодетель в его глазах. Любовь должна быть крепче скалы, должна врастать в землю на века, чтобы Гезен обратил на неё внимание.

Нина, тогда отчаянно ищущая хоть малейшего утешения, подняла залитые слезами глаза и спросила:

— А если… если её разрушили? Если смерть разрушила эту скалу? За что Гезен допустил это?

— Вдова, — произнес он, и голос его смягчился. Под его суровым взглядом Нина не посмела опровергнуть эти слова и лишь склонила голову. — У тебя есть дети?

— Сын… — у неё был Матти, все ещё болевшее горло, испещренное синяками от дрюскельских пальцев, и больше не было сил. Даже просто вставать каждое утро с постели. Самой себе она казалась выжатой, небрежно зашвырнутой в угол половой тряпкой.

Даже у церкви она оказалась случайно — Нина Зеник никогда не отличалась особой религиозностью. Просто проходила мимо и присела на широкие ступени, поняв, что дичайшая слабость не дает ей даже пошевелиться. Священнослужитель подошел к ней и поднес воды, и Нина, сама того не ожидая, разговорилась с ним.

— Ветер может выщербить самый высокий пик скалы, но знаешь ли ты, что он не сумеет разрушить? — спросил он. — Корни, которыми скала эта врастает в глубину земной поверхности. Твои дети — это твои корни. Если ты хочешь удержать свою любовь, не предавай её, люби своё дитя, перекуй своё горе в любовь, и тогда твой муж оживет в сыне твоём, и дух его улыбнется с небес.

— Я… — пересохшее горло с трудом выталкивало наружу слова. — Я предала его, своего мужа. Солгала однажды и потом лгала не раз, чтобы спасти нашего сына.

Мерзкая тайна, стыдная, которая несомненно аукнется Нине впоследствии, как только Матти немного подрастет. Когда-нибудь с неё спросят вдвойне, и гнев всех, кто был замешан в этой лжи, захлестнет её и сокрушит.

— Ты делала это ради сына? Не ради себя или личной выгоды? — она без колебаний встретила испытующий взгляд, пронзающий её насквозь, и священник кивнул. — Гезен благосклонен к непреклонной каменной любви, — он положил ей ладонь на темя в традиционном жесте благословения. — Той, которая готова сокрушить весь мир ради другого человека. Как бы грешно это ни было, Гезен прощает этот грех, единственный из многих. Молись и будь смиренна. И ты будешь прощена!

— У меня нет сил молиться, — сказала она тогда. — Я устала бороться и не знаю, как жить дальше. Все валится из рук и ничего не получается.

— Гезен направит тебя, девочка, — священник встал и помог подняться ей, держа за руки, непривычно огрубевшие, усталые. — Он не посылает испытаний, которых ты не способна выдержать. В тебе ещё есть силы, я вижу это. Не терзай себя понапрасну. Не стоит бояться штиля, медленное продвижение ещё не означает, что ты сбилась с пути.

— Но ведь после штиля приходит шторм, — возразила Нина.

— Так накопи в себе силы на то, чтобы встретить его достойно, — был ей спокойный ответ. — Не стоит бояться бури и жить в страхе ожидания. Она всегда с нами в этом мире. И если она до сих пор не коснулась тебя, это не значит, что её нет…

Она надолго запомнила эти слова.

Кто-то окликает её, знакомая торговка, и Нина вежливо кивает в ответ, а после долго смотрит на суетящуюся женщину, румяную, дородную и в целом довольную жизнью. Каттердам давно сотрясают шторма, но торговке нет до них дела, она не видит бури, хотя та ходит совсем рядом с ней, чуть ли не по соседней улице.

Что-то будет с Керчией в скором времени?.. Нина чувствует разливающийся в воздухе аромат скорой войны, она пахнет порохом, железом и кровью. Пусть порохом и кровью пока пахнут лишь руки безбашенных мальчишек.

Клепка возвышается перед ней молчаливым напоминанием, что шторм всегда налетает внезапно, когда о нем и вовсе не помнишь, отвлеченный мимолетными обидами. В боку неприятно дергает, но Нина списывает это на нервы.

Встреченные на пути знакомые Отбросы раскланиваются с ней уважительно, но взгляды у них настороженные, пристальные. Нина лишь выше вздергивает подбородок. Ей не впервой блефовать, и если придется, она сыграет. Их предводительницу, главу банды, чужую любовницу — неважно. Главное, чтобы это позволило им всем сохранить головы.

Каз оказывается на месте, перекладывает какие-то бумаги, быстро и умело сортируя их на разные стопки. На энергичный вихрь по имени Нина Зеник он старательно не обращает ни малейшего внимания, пока она со душераздирающим скрипом не проволокивает свободный стул по старым доскам, а затем садится, закинув ногу на ногу.

Каз кидает на неё короткий взгляд поверх очередного листа.

— Выкладывай, Зеник.

— Лучше бы тебе закрыть окно, — предупреждает его Нина. — Потому что я намерена закатить тебе грандиозный скандал!

Каз отделывается неопределенным, но до крайности ироничным хмыканьем.

— Сколько раз я просила тебя не отправлять детей на дело? — Нина перегибается через стол. — Я не шучу, Каз! Ты ведь понимаешь, что это опасно?

— Это тоже школа жизни, — равнодушно отзывается Каз. — И не самая бесполезная притом.

— Если кто-то попадется, то неприятности нам обеспечены, потому что я не позволю посадить их в Хеллгейт или показательно избить, — твердо чеканит Нина. — Я вмешаюсь так или иначе. А вот кто будет расхлебывать дальнейшую кашу, это большой вопрос! С вероятностью девяносто девять процентов, это будешь ты.

— Никто не сажает детей в Хеллгейт, — отмахивается от неё Каз. — Поверь моему опыту, максимум что им грозит, это пару недель в камере городской стражи и несколько подзатыльников.

— Большой опыт? — Нина приподнимает брови.

— Последний раз я попадался в четырнадцать лет, — Каз наконец поднимает взгляд от бумаг. — И то, мне так и не смогли ничего толком вменить, хотя взяли прямо в игорном зале.

— Стража детей не убивает, — Нина согласно кивает. — А вот другие банды и этим не брезгуют. Я не для того спасала этих детей, чтобы ты засылал их с кражами на чужую территорию! Что тебе вообще понадобилось в четвертой гавани?

— Майло останется без премии, — сухо констатирует Каз. — А то и без жалованья. Это была не кража, Зеник. Они забирали товар, который я купил. Понятно?

— Допустим, — Нина откидывается на спинку стула. — Тогда в чем проблема была отправить старших?

— Я купил этот товар неофициально, — Каз одаривает её непроницаемым взглядом. — У детей шире возможности, и они неплохо на этом заработали. Если ты будешь трястись над каждым из них, ничего путного из них не вырастет. Знаешь, что бывало с дамочками, которые пытались сюсюкать с такими детьми, как мы?

— Ничего хорошего, полагаю, — Нина поджимает губы.

— Верно, — Каз кивает. — В лучшем случае их раздевали в фигуральном значении слова, снимая все побрякушки, в худшем же… не для твоих ушей, Зеник. И малый возраст, поверь, помехой не был.

— Не пытайся меня запугивать, Каз, все равно бесполезно, — Нина отворачивается к окну. — Ты не сумел этого сделать и в то время, когда я только привезла этих детей!

— Ты привезла не только детей.

Нина хмыкает.

Да, она привезла не только маленьких дрюскелей, но и их волчат. Не поднялась рука оставить жалобно скулящих щенков, которые отчаянно натягивали свои цепи в попытке последовать за хозяевами.

— Мы не уйдем без них! — Майло смотрел на неё враждебно. — Их убьют без нас!

Он сжал кулаки и набычился, упрямо стоя на своём.

— О святые! — воскликнула Нина и оглянулась на полдесятка белых комков шерсти, каждый из которых размером был с хорошего теленка. — Они вообще могут молчать?

— Тисс! — шикнул Майло, и щенки мгновенно застыли как вкопанные. — Они очень послушные.

— Ещё бы вам такими быть, — мрачно пробормотала Нина. — Ну, чего встали? Отвязывайте!

Выражение лица Каза было непередаваемо живописным, когда один из изрядно подросших за время путешествия волчат, кинулся к нему и, ловко увернувшись от инстинктивного удара тростью, как следует потерся об его ноги, украсив брючины ворохом белой шерсти.

Майло потом рассказывал, что волчат приучают к таким собачьим повадкам и командам, чтобы было удобнее ими управлять. И повзрослев, волки сами выбирают линию поведения, помогая хозяину.

Сколько проблем потом было с этими волчатами в условиях тесного душного города, Нине не хватит пальцев на обеих руках, чтобы перечислить. А любимой угрозой Каза ещё долгое время было обещание сдать волчат на живодерню и преподнести Нине роскошную белую шубу.

Впрочем, учитывая, сколько Каз по итогу выплатил штрафов городскому управлению за нарушение порядка на улицах, когда очередной волчонок пытался распробовать вкус свободы, Нина даже порой дивилась его самообладанию.

— Мне понадобится твоя помощь, кстати, — говорит Каз внезапно. — Хорошо, что ты зашла.

— Что такое? — подозрения в её голосе хватит на десяток судов присяжных.

— Нужно кое-куда проникнуть, и мне нужны твои навыки, — Каз пожимает плечами.

— Проникновения вообще — это по части Инеж, — обреченно бормочет Нина. — Куда на сей раз?

— Инеж там появляться нельзя, — Каз качает головой. — Дом главы Торгового Совета. Лукас Кридс, знаешь такого?

— О святые, — Нина тяжело вздыхает. — Когда?

Каз сверяется с часами.

— В течение ближайших двух часов, сейчас день, Кридс погружен в работу и совещания. Это единственное подходящее время.

— И что требуется от меня?

— Прикрой меня, чтобы никто не понял, что меня здесь нет, — Каз распахивает шкаф и достает оттуда неприметную ливрею наподобие тех, что обычно носят слуги. — Создай иллюзию того, что я по-прежнему занят делами.

— Если я задержусь здесь дольше чем на полчаса, знаешь, что подумают остальные? — лукаво интересуется Нина.

— Они и так думают, — отмахивается Каз. — Заодно разбери вот эти бумаги, там счета за Гнездо и пансион Цветника, и несколько писем на твоё имя.

— Смотри, заработаешь репутацию сердцееда, сам даже пальцем для этого не пошевелив! — Нина иронично наблюдает за его сборами.

Несколько штрихов, и привычный властный Каз теряется, уступая место совершенно непохожему на него человеку, мелкому, плюгавому, почти жалкому. Из тех, что щепетильно считают на ладони крюгге, прежде чем купить почтовую марку, и ходят ссутулившись и не поднимая глаз.

— Тем лучше, — Каз дергает углом рта. — Меньше будет слухов.

— Боишься, что кто-то раскусит твой главный секрет? — Нина подходит к нему вплотную.

— Не представляю о чем ты, — вежливо отзывается Каз.

— Да ну? — Нина поднимает руку, делая вид, что хочет коснуться его щеки. Каз мгновенно отстраняется, одаривая её убийственным взглядом. — Вот и я о том же, Бреккер.

Каз отворачивается и проверяет в карманах какие-то вещи. На Нину он не смотрит.

— Скажи, чего могут лишить девушку в публичном доме? — глухо спрашивает он.

— Помимо невинности? — фыркает Нина. — От борделя зависит, сам знаешь. В плохом лишат всего, включая жизнь.

— В хорошем, который заботится о своих работницах.

— Не знаю, — Нина пожимает плечами. — Хотя… не знаю как здесь, но в Равке иногда корпориалов нанимают в публичные дома для одной процедуры. Стоит это дорого да и работа мерзкая. Когда мне предложили это в “Белой Розе”, я отказалась, хотя деньги обещали роскошные.

— Что делают такие корпориалы? — Каз устремляет на неё немигающий взгляд.

Нина морщится:

— Делают так, чтобы девушки, пользующиеся особой популярностью, стали бесплодными и больше не смогли понести. Это надежнее отваров. После этой процедуры организм просто будет отторгать мужское семя, и беременность будет невозможна. А что?

Каз молчит и смотрит куда-то мимо Нины. На лице непроницаемая маска, но отчего-то Нине кажется, что чувства его куда глубже. Хотя, возможно, Каз и сам их не до конца понимает.

— Ничего, — отзывается он наконец. — Оно и к лучшему… Два часа, Зеник. Дай мне два часа.

Он уходит в спальню, и Нина смотрит на его непривычно ссутуленную спину, пока её не перекрывает дверь.