Teacher's gold butterfly (гет)

Последняя предновогодняя неделя оказалась для меня настоящим испытанием на прочность. Экзамены следовали один за другим, каждый из них высасывал последние крупицы сил, оставляя после себя лишь нервную дрожь и изматывающее ожидание оценок. Мои веки тяжелели, под глазами залегли темные круги, а мозг, казалось, превратился в сухую губку, неспособную впитать хоть крупицу новой информации. Это была невыносимая усталость, которая давила на плечи, но одна единственная мысль спасала меня от полного отчаяния: впереди целых десять дней абсолютного отдыха, без лекций, без зачетов.

И вот, оно свершилось. Сессия осталась позади, как кошмарный сон. В целом, я сдала ее прилично. Не отличница, конечно, красный диплом мне точно не светит, но и ни одной тройки в табеле! Когда я увидела электронную ведомость, сердце екнуло, а потом разлилось теплой волной облегчения. Ни одной «удовлетворительно»! Это уже был повод для маленькой внутренней победы и радости.

Однако не все битвы были выиграны. С Лизой мы так и не поговорили. Тот инцидент, который встал между нами, повис в воздухе невысказанным, тяжелым грузом. Чувствовалось, как между нами образовалась какая-то невидимая, но прочная стена, и казалось, что нашей дружбе точно пришел конец. Меня это, конечно, задевало, но в последнее время Лиза ходила какая-то особенно мечтательно-счастливая, витая в своих облаках, и это немного притупляло мою боль. Ну и ладно, я решила. Все люди в этой жизни сходятся и расходятся, заводят дружбу и ссорятся. Я не собиралась бегать за Лизой как собачка, умоляя вернуть что-то, что, возможно, уже не стоило возвращать. Моя гордость просто не позволила бы мне опуститься до этого.

Мне вполне хватало общения с Моной. Она стала для меня неожиданной отдушиной. До сих пор удивляюсь, как это мы так с ней сдружились, ведь в предыдущем учебном году мы буквально на дух не переносили друг друга. Ее едкие замечания в мой адрес и мои колкие ответы были обычным делом. А теперь мы могли часами говорить на отвлеченные темы, сплетничать о преподавателях, делиться переживаниями о сессии — и это было так… легко. Так естественно. Она оказалась неожиданно понимающей и поддерживающей, и ее сарказм теперь казался забавным, а не раздражающим.

В любом случае, вся эта суматоха, связанная с учебой и личными драмами, была позади. Теперь я сосредоточилась на чем-то куда более приятном: паковала свои вещи, чтобы отправиться на горнолыжный курорт. Мой чемодан уже стоял раскрытым, а на кровати высилась гора одежды, которую я тщательно перебирала. Чайльд уже несколько раз убеждал меня, что мне не нужно столько одежды, сыпал шутливыми угрозами оставить меня дома, если я перегружу багаж. Но мне казалось, что каждая, абсолютно каждая вещь, что я упаковала, мне понадобится. Ну а вдруг похолодает? А вдруг будет вечеринка, и мне нужна та особенная блузка? Я просто не могла решить, что оставить.

Самое сложное в этой поездке будет вовсе не выбор гардероба. Самое сложное — это скрывать наши отношения с Чайльдом перед моим отцом. Эта мысль вызывала знакомый узел тревоги в животе. Хотя Тарталья убеждает, что мой отец уже давно должен узнать о нас, что это неизбежно. И я ведь тоже так считаю, рационально. Я знаю, что рано или поздно правда выйдет наружу. Но каждый раз, когда я представляю его реакцию, его разочарованный взгляд, я просто боюсь. Боюсь его слов, его гнева, или, что еще хуже, его холодного, молчаливого неодобрения. Это было как бомба замедленного действия, которую мы с Чайльдом везли с собой, и я понятия не имела, когда она взорвется.

Поездка заняла несколько часов, и, честно говоря, я была рада, что мы ехали на машине отца, а не на каком-нибудь автобусе. Во-первых, потому что мой неподъемный чемодан идеально вписался в багажник, несмотря на все колкости Чайльда. Во-вторых, это давало какую-то иллюзию уединения, хотя в салоне было шесть человек.

Мой отец рулил, сосредоточенно поглядывая на дорогу, по которой начинал кружиться легкий снежок. Эмилия сидела рядом с ним, то и дело поворачиваясь, чтобы переброситься парой слов то со мной, то с сыном. Она была такой… сияющей. Видно было, как она счастлива этой поездке, этим семейным каникулам. Чайльд сидел справа от меня, и мы с ним обменивались лишь быстрыми, ничего не значащими взглядами или случайными прикосновениями ног под пледом, который Эмилия предусмотрительно захватила для «уюта в дороге». Каждое такое прикосновение вызывало у меня прилив тепла и легкое головокружение, напоминая о том, что эта поездка — не просто семейное мероприятие.

Наш гостевой дом оказался уютным и очень атмосферным, словно сошедшим с рождественской открытки. Он был выполнен из темного дерева, с большими окнами, из которых открывался вид на заснеженные вершины. Внутри пахло хвоей и чем-то сладким, похожим на глинтвейн, а в камине уже весело потрескивали поленья.

— Ну вот, приехали! — бодро объявил отец, когда мы остановились у подъезда.

— Как здесь чудесно! — Эмилия тут же принялась расхваливать место, что было в ее стиле.

— Какой большой дом! — восторженно закричал Тевкр.

Размещение прошло довольно быстро. Мне досталась комната на втором этаже с видом на лес, а Тарталье — комната напротив. Родители заняли номер этажом ниже, что давало нам хоть какую-то свободу действий, хотя и минимальную. Тоня предпочла самую дальнюю комнату на первом этаже, а Тевкр поселился в комнате напротив родительской.

Едва мы успели разобрать сумки и переодеться в более удобную одежду, как отец предложил:

— Ну что, не будем терять времени? Снега сегодня достаточно, надо опробовать склоны!

Эмилия тут же подхватила идею, а Чайльд, хоть и выглядел уставшим от дороги, моментально загорелся. Он всегда был за любую активность, особенно если это касалось спорта. Я последовала за ними, чувствуя, как волнение смешивается с легкой тревогой. Я бросила взгляд на Чайльда, который с улыбкой поправлял свой шлем. Его голубые глаза сверкнули, когда он поймал мой взгляд, и он едва заметно подмигнул. Мое сердце пропустило удар.

Мы вшестером отправились к подъемнику. Отец, как всегда, излучал уверенность и спокойствие. Эмилия, хоть и каталась с энтузиазмом, была более осторожна. Чайльд же был в своей стихии — он буквально светился от предвкушения скорости. Тевкр все время убегал вперед, загребая ботинками снег. Тоня не выражала никаких эмоций, просто шла туда, куда все. Я держалась где-то посередине, стараясь не слишком выделяться, не слишком часто смотреть на Чайльда, хотя его присутствие рядом ощущалось каждой клеточкой моего тела.

Тевкра и Тоню отправили кататься на детскую трассу, а мы пошли покорять более серьёзные склоны. Когда мы наконец оказались на вершине, откуда открывался потрясающий вид на белые просторы, Чайльд не выдержал.

— Первый пошел! — крикнул он, оттолкнулся палками и, почти не касаясь склона, помчался вниз, оставляя за собой облако снежной пыли. Он был словно дикий, свободный ветер. Отец одобрительно покачал головой, а Эмилия засмеялась.

Я, конечно, не могла сравниться с Чайльдом в мастерстве, но и не была новичком. Ощущение скольжения по свежему снегу, холодный воздух, бьющий в лицо, шум ветра в ушах — это было невероятно. Я старалась держаться немного поодаль от родителей, но не слишком далеко, чтобы не вызывать подозрений. Однако пару раз, когда мы с Чайльдом оказывались на одном уровне на каком-нибудь изгибе трассы, он замедлялся, подъезжал ближе и говорил что-то вроде:

— Надо будет завтра прокатиться вдвоем, без «зрителей», — и его голос звучал так низко, что по моей спине пробегали мурашки. Я лишь кивала, крепче сжимая палки, и старалась сосредоточиться на спуске, чтобы не выдать себя. Этот день обещал быть долгим. И очень… нервным.

Первый спуск оказался настоящим испытанием. Мое сердце колотилось не только от физической нагрузки и свежего горного воздуха, но и от постоянной внутренней тревоги. Я ловила себя на том, что мои глаза постоянно ищут Чайльда на склоне. Он был неуловим, мелькал то впереди, то сбоку, а потом и вовсе проносился мимо меня с дьявольской скоростью, оставляя за собой шлейф снега и легкий, едва уловимый запах мужского одеколона.

Отец предпочитал широкие, уверенные повороты, наслаждаясь каждым мгновением, но ведя себя сдержанно. Эмилия же, наоборот, была этакой легкомысленной снежинкой, постоянно издающей восторженные вскрики и пару раз чуть не влетевшей в сугроб. Но даже в этой расслабленной атмосфере, под ярким зимним солнцем, я ощущала натянутую струну между нами с Чайльдом. Слишком много невысказанного, слишком много того, что приходилось прятать.

На середине склона, когда я замешкалась на небольшом бугорке, и я грохнулась в снег, Чайльд вдруг резко затормозил рядом, окрапывая лёгкой снежной волной.

— Аккуратнее, принцесса, — пробормотал он, его голос был низким и слегка хриплым. Он протянул мне руку, чтобы помочь восстановить равновесие. Наши пальцы соприкоснулись, и даже сквозь перчатки я почувствовала тепло его кожи. Это длилось всего секунду, но в моей голове раздался звон, словно колокольчик.

— Я в порядке, — выдавила я, пытаясь отдернуть руку. Он лишь усмехнулся, его глаза-океаны сверкнули.

— Знаю. Просто хотел убедиться, что ты не отстанешь и не будешь ковылять где-то позади, — добавил он, прежде чем вновь оттолкнуться и исчезнуть впереди.

Мы сделали еще пару спусков, пока солнце не начало клониться к горизонту, окрашивая небо в нежно-розовые и оранжевые тона. Холод пробирался под одежду, а мышцы ныли от непривычной нагрузки. Но это было приятное чувство усталости, чувство выполненного долга перед собой.

— Отлично покатались! — резюмировал отец, когда мы уже направлялись к гостевому дому, снимая лыжи.

— Завтра повторим, только я думаю, мне нужен спуск для новичков, — заметила Эмилия, потирая замерзшие щеки. — Может вместе с детьми на детскую трассу пойду. Устала, как собака, но это того стоило!

Вернувшись в гостевой дом, мы первым делом пошли греться. Горячий душ смыл усталость, а тепло от пушистого полотенца вернуло чувствительность замерзшим пальцам. Я надела уютный свитер и джинсы, расчесала волосы и вышла в гостиную, где уже собралась вся наша импровизированная семья.

Эмилия разливала по чашкам что-то ароматное, кажется, тот самый глинтвейн, который я почувствовала при входе. Отец изучал карту склонов на завтра. Чайльд же сидел на диване, небрежно откинувшись на спинку, и листал какой-то журнал о горнолыжном спорте. Тоня сидела за столом и молча потягивала чай, а Тевкр уже клевал носом.

— А вот и наша звезда! — улыбнулась Эмилия, протягивая мне чашку. — Садись, грейся. Завтра нам понадобятся силы.

Я устроилась в кресле напротив Чайльда, стараясь не смотреть на него слишком долго. Мой взгляд скользнул по его сильным рукам, сжимающим журнал, по линии шеи, которая выглядывала из-под воротника свитера. Он поднял взгляд, и наши глаза встретились. В его голубизне читалось что-то, что было только для меня, что-то очень личное.

За ужином разговоры текли легко и непринужденно. Отец рассказывал о своих деловых поездках, Эмилия — о своих садовых экспериментах, а Чайльд делился впечатлениями от новых горнолыжных трюков, о которых он узнал из видео. Я лишь изредка вставляла реплики, больше слушая и пытаясь уловить общие настроения, чтобы быть на одной волне с родителями.

После ужина все быстро почувствовали усталость.

— Думаю, пора на боковую, — зевнула Эмилия, потягиваясь. — Завтра с утра — снова на склон!

Отец согласился. Он собрал со стола свою карту склонов и отложил в сторону недочитанный журнал.

— Не засиживайтесь допоздна, молодежь.

Эмилия подмигнула нам и вместе с отцом удалилась из гостиной, оставив нас с Чайльдом вдвоем. Как только их шаги затихли на лестнице, в гостиной воцарилась тишина. Воздух между нами словно загустел, стал плотнее от невысказанного напряжения. Чайльд повернулся ко мне, его голубые глаза сверкнули в отблесках огня.

— Глупо, да? Пытаться что-то разыгрывать перед твоим отцом, — усмехнулся он, растягиваясь на диване и закидывая руки за голову. В его голосе звучала легкая ирония.

Я расслабленно откинулась на спинку кресла, наслаждаясь теплом и его близостью.

— Хм, ну… Мы же просто катались. Если бы посторонних глаз не было, разве было бы все не почти так? — удивилась я, чувствуя, как на лице появляется легкий румянец.

Чайльд громко фыркнул, а затем его взгляд стал серьезнее, хотя на губах продолжала блуждать легкая улыбка. Он подался вперед, опираясь локтями о колени, и посмотрел мне прямо в глаза.

— О, определённо нет. Были бы мы вдвоем, я бы постоянно тебя подкалывал и дразнил, пытался бы уронить в сугроб, а еще время от времени согревал бы твои губки своими, а то сегодня они совсем без моего внимания.

Последние слова он произнес почти шепотом, и мое сердце екнуло. Он вытянул руку и кончиками пальцев коснулся моей нижней губы, проведя по ней мягко и дразняще. По моей коже пробежали мурашки. Я почувствовала, как дыхание перехватывает.

— Действительно, — прошептала я, почти беззвучно.

Он встал, не отрывая от меня взгляда, и медленно подошел к креслу. Я не шевелилась, затаив дыхание, наблюдая за каждым его движением. Когда он остановился прямо передо мной, его тень накрыла меня. Он наклонился, его лицо оказалось в опасной близости от моего.

— Знаешь, принцесса, — прошептал он, его голос был низким и бархатистым. — Я терпеть не могу, когда мои планы нарушаются.

И прежде чем я успела что-либо ответить, его губы накрыли мои. Поцелуй был долгим, голодным, в нем накопилась вся та сдержанность, все скрытые взгляды и случайные прикосновения за день. Его руки скользнули по моей шее, зарываясь в волосы, а мои пальцы вцепились в его свитер. Это было невыносимо сладкое, запретное прикосновение.

Мы оторвались друг от друга, лишь когда легкие потребовали воздуха. Я тяжело дышала, а его глаза горели.

— Как же я устал притворяться, — выдохнул он, уткнувшись лицом в мою шею.

— И я, — пробормотала я, обнимая его еще крепче. В его объятиях я чувствовала себя по-настоящему дома, в безопасности, несмотря на все риски. Мы стояли так несколько минут, просто наслаждаясь близостью, которая была недоступна нам целый день.

Он отстранился, его глаза-океаны внимательно изучали мое лицо.

— Завтра давай пойдем на тот склон, что за лесом? Где обычно народу поменьше?

Я кивнула, понимая его намек. Там, где меньше людей, где мы могли бы позволить себе быть немного свободнее.

* * *

Проснулась я от лучей солнца, пробивающихся сквозь шторы. В комнате было прохладно, но на душе было тепло. Вспоминая вчерашний вечер, я невольно улыбнулась.

Когда я спустилась на завтрак, Эмилия уже хлопотала на кухне, а отец просматривал утренние новости на планшете. Тарталья сидел за столом, спокойно попивая кофе, и выглядел абсолютно невозмутимым. Его вид был настолько обыденным, что я сама начала сомневаться, не приснилось ли мне все, что было ночью.

— Доброе утро, соня! — поприветствовала меня Эмилия. — Выспалась? Сегодня на склонах обещают идеальный снег!

— Доброе утро, — ответила я все еще сонным голосом. — Да, кажется, выспалась.

Я взяла чашку кофе и села напротив Тартальи. Он поднял на меня взгляд. В его глазах мелькнуло что-то — это был еле заметный огонек, и я поняла, что он наслаждается этой игрой не меньше меня. Наши лодыжки случайно соприкоснулись под столом, и я еле заметно вздрогнула.

Завтрак прошел в обычном режиме, обсуждение планов на день и погоды. Когда пришло время собираться на склон, Чайльд вдруг бросил:

— Я думаю сегодня исследовать дальние склоны. Там, где народу обычно поменьше. Хотите с нами?

Я внутренне напряглась. Он прямо в лоб пригласил родителей?

— Хм, ну, если ты уверен. Эмилия, а ты что думаешь? — отец направил взгляд на нее, ожидая ее мнения.

— Ой, нет, спасибо! — тут же отмахнулась Эмилия. — Я предпочитаю знакомые трассы, чтобы насладиться видом, а не переживать, что заблужусь. Да и вообще, Тевкр просил, чтобы я пошла с ними.

— Тогда, пожалуй, и я останусь на привычных, — в его взгляде вспыхнула нежность и он плавно погладил Эмилию по плечу. — Хоть мелких развлечем, а то вчера были предоставлены сами себе.

Чайльд обернулся ко мне, его взгляд был вопросительным.

— А ты, Люмин? Как насчет «исследования»?

— Думаю, да. Мне нравится открывать новые места.

— Вот как? — отец удивленно поднял бровь. — Ну, что ж. Только будьте осторожны.

На подъемнике к тем дальним склонам мы ехали вдвоем. Вокруг было гораздо тише, чем на центральных трассах. Лишь редкие лыжники мелькали где-то далеко внизу. Здесь было уединенно, только ветер шумел в ушах и скрипели тросы.

— Ты уверена? — спросил Чайльд, повернувшись ко мне. В его голосе была искренняя забота. — Тут могут быть неожиданные бугры или ледяные участки.

— Я справлюсь, — сказала я, чувствуя прилив адреналина. И дело было не только в небольшой сложности трассы, но и в том, что эта уединенность дарила нам так много.

Когда мы оказались на вершине, ветер здесь был сильнее, а вид — просто захватывающим дух. Склон уходил вниз не так круто, но здесь было больше нетронутого снега и уединенных уголков среди деревьев.

— Вот это вид, — выдохнула я.

— А вот это свобода, — добавил Чайльд, его глаза сияли. Он снял перчатки, и его теплая рука коснулась моей щеки. Я закрыла глаза, наслаждаясь моментом.

Он наклонился и поцеловал меня. Здесь, на вершине мира, под бездонным синим небом, где никого не было, кроме нас, он мог себе это позволить. И я могла. В этом поцелуе было все — и отголоски вчерашнего вечера, и предвкушение сегодняшнего дня, и вся та накопленная нежность, которую мы так тщательно скрывали.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, я чувствовала себя так, словно только что покорила самую высокую вершину в своей жизни.

— Готова? — прошептал он, его глаза все еще горели.

— Готова, — улыбнулась я, и в этот момент я действительно была готова ко всему.

Мы оттолкнулись палками и вместе ринулись вниз, покоряя этот уединенный, заснеженный склон. Каждый поворот, каждое скольжение ощущались как часть нашего общего, тайного танца. И на мгновение я забыла обо всех сложностях, обо всех страхах, обо всем, кроме этого невероятного ощущения полета рядом с ним.

Мы пролетели весь спуск на одном дыхании, не останавливаясь. Скорость захватывала. Каждый поворот был идеальным, каждое скольжение — отточенным, словно мы и правда танцевали. К подножию склона мы прибыли с горящими щеками и широко распахнутыми глазами, полными счастья. Никто не видел нас, никто не мог осудить или даже просто заметить ту искру, что горела между нами.

Когда мы отстегнули лыжи, я почувствовала легкую усталость, но она была приятной, бодрящей. Я подняла голову, чтобы сказать что-то Чайльду, но он опередил меня.

— По-моему, ты стала слишком серьёзной, — усмехнулся он, и прежде чем я успела среагировать, в мою спину прилетел небольшой, но идеально слепленный снежок.

Холодный комок снега рассыпался по куртке, заставляя меня вздрогнуть. Я обернулась, едва успев заметить его хитрую ухмылку.

— Чайльд! — воскликнула я, одновременно смеясь и пытаясь увернуться от следующего. Он был быстрее. Второй снежок прилетел прямо в плечо.

— Неужели моя маленькая Люмин забыла, как веселиться? — он отступил на шаг, мгновенно сгибаясь, чтобы слепить еще один.

Это был вызов. И я не собиралась его игнорировать. Моментально нагнувшись, я нахватала горсть свежего, пушистого снега и быстро скатала его в плотный комок.

— Вот тебе! — я бросила первый снежок, целясь ему в голову. Он легко увернулся, но это лишь подстегнуло меня.

— Ого, боевой настрой! Мне нравится! — его глаза сверкнули, и он начал лепить снежки с невероятной скоростью, бросая их один за другим.

Началась настоящая снежная битва. Мы бегали вокруг подъемника, уворачивались, прятались за редкими деревьями, смеялись так громко, что, наверное, нас могли бы услышать даже на центральных склонах. Я визжала, когда он попадал в меня, и торжествовала, когда мой снежок прилетал ему прямо в грудь. Его движения были грациозны и быстры, но и я не отставала, используя каждую возможность для контратаки.

В какой-то момент, пытаясь увернуться от очередного снаряда, я резко шагнула в сторону, а Чайльд, бросая свой снежок, сделал выпад в мою сторону. Наши ноги переплелись. На мгновение я потеряла равновесие, и он, не успев восстановиться, тоже потерял опору. С громким «Ой!» и заливистым смехом мы оба рухнули в огромный, мягкий сугроб рядом с небольшим кустом.

Мы оказались лежащими рядом, почти в обнимку, зарывшись по пояс в холодный, пушистый снег. Моя рука оказалась на его груди, его нога переплелась с моей. Снежинки осели на наших волосах и ресницах, а дыхание вырывалось клубами пара. Наши лица были близко-близко.

— Ну вот теперь мы оба в сугробе, — выдохнул он, и его смех был таким искренним и заразительным, что я не могла сдержать свой собственный. Я чувствовала, как вибрирует его грудь от хохота.

— Это всё ты виноват! — отдышавшись, обвинила я, но голос мой дрожал от смеха.

Он наклонился ближе, и его губы коснулись моего лба, оставляя прохладный, снежный поцелуй.

— Зато теперь ты не можешь пожаловаться на отсутствие моего внимания, — прошептал Чайльд, и в его глазах, мерцающих голубым в свете дня, читалась безграничная нежность. Мы лежали так, зарытые в снег, просто наслаждаясь моментом, пока холодный воздух не начал пробираться под одежду.

Холодный воздух приятно покалывал кожу, но внутри разливалось тепло. Мы лежали, смеясь, и на несколько секунд забыли обо всем на свете: о родителях, о тайне, о необходимости притворяться. Была только эта чистая радость, этот момент свободы в заснеженном лесу.

— Ладно, хватит лежать, а то замерзнем, — Чайльд наконец первым прекратил смеяться и, опираясь на локоть, попытался подняться из сугроба. Снег осыпался с его куртки, словно сахарная пудра.

Я последовала его примеру, отряхиваясь и чувствуя, как снег противно забился под воротник. Мы оба были похожи на больших снеговиков, выпавших из ниоткуда.

Мы подобрали наши лыжи, которые валялись неподалеку, отряхнули с них снег и, накинув палки на плечи, направились обратно к основным трассам. Солнце стояло высоко, и склоны были залиты ярким светом.

— Послушай, — голос Чайльда стал серьёзным. Он наклонился ближе, словно собираясь поделиться секретом. — Может, сегодня вечером? Расскажем твоему отцу?

Моё сердце ёкнуло. Я ждала этого, но всё равно почувствовала прилив паники.

— Думаешь, сейчас подходящий момент?

— А когда он будет подходящим, Люмин? Мы здесь, под одной крышей, как одна семья. Лучше сделать это сейчас, чем тянуть до самого Нового года, — он выглядел решительным, и его уверенность немного передалась мне. — Я с тобой. Что бы ни случилось.

Я кивнула, глубоко вздохнув. Он был прав. Дальше скрывать это было невыносимо.

— Не хочешь еще разок прокатиться? — предложил Чайльд, когда мы уже приближались к подъемникам.

— Думаю, мне хватит на сегодня, — ответила я, ощущая легкое покалывание в мышцах. — У меня снег под одеждой. Надо скорее бежать домой греться.

— Хорошо. Тогда я еще разок-другой сбегаю на склон, а потом к тебе, — он подмигнул мне и направился к подъемнику.

Вернувшись в гостевой дом, я первым делом отправилась в душ, чтобы смыть с себя снег и усталость. Теплая вода расслабляла ноющие мышцы, а мысли, наконец, упорядочивались. Как же легко и свободно было с ним там, на уединенном склоне. Как же сложно притворяться здесь, под пристальным взглядом родителей.

После душа я надела чистую, уютную одежду и спустилась в гостиную. К моему удивлению, отец и Эмилия уже были там. Отец читал газету, а Эмилия вязала что-то яркое.

— О, Люмин, как хорошо! Мы как раз собирались выпить чаю, — улыбнулась Эмилия. — Ты не видела Тарталью?

— Он сказал, что еще разок прокатится и потом подойдет, — ответила я, садясь в кресло.

Через некоторое время появился и Чайльд. Он выглядел свежим и бодрым, словно и не провел весь день на склоне. Его щеки все еще были разрумянены, а глаза весело блестели.

— Ну что, как вам катание на дальних склонах? — спросил отец, отрываясь от газеты.

— Отлично! Снег там просто идеальный, почти нетронутый, — с энтузиазмом ответил Чайльд, бросив на меня быстрый, понимающий взгляд. — И народу почти никого. Так свободно!

Эмилия, конечно, тут же начала ворчать о том, как опасно кататься в одиночестве в отдаленных местах, но Чайльд лишь отмахивался, обещая быть осторожным.

Ужин проходил в привычной атмосфере. За большим деревянным столом царили смех и легкое оживление. Эмилия, как всегда, была в отличном настроении, рассказывая какие-то забавные истории из своего детства, пока помогала младшим с нарезкой чего-то на тарелке. Тевкр и Тоня, наперебой, делились впечатлениями, громко споря о том, кто быстрее спустился с красной трассы. Отец улыбался, слушая их болтовню, его лицо было расслабленным и довольным. Чайльд сидел напротив меня, изредка подбрасывая колкие замечания в адрес брата и сестры, и обмениваясь со мной короткими, нервными взглядами.

Мое сердце отбивало тревожный ритм. Каждый раз, когда я хотела начать разговор, слова застревали в горле. Слишком уютно, слишком спокойно было вокруг, чтобы разрушать эту идиллию. Я чувствовала, как ладошки потеют под столом. Чайльд, похоже, тоже был напряжен, хоть и скрывал это за своей обычной маской беззаботности.

Когда ужин подошел к концу, Тевкр и Тоня начали зевать, их энергия после целого дня на склоне иссякала.

— Ну что, совята, пора вам баиньки, — ласково сказала Эмилия, собирая посуду. — Завтра ведь снова на склон, силы понадобятся!

— Маааам! — протянул Тевкр, но Тоня уже послушно потянулась, потирая глаза.

Чайльд, поймав мой взгляд, слегка кивнул в сторону детей.

— Идите, ребята. Завтра утром расскажете мне про свой самый лучший спуск, — его голос был обычным, но в нем прозвучала легкая настойчивость, которую уловили только дети.

Тевкр и Тоня, попрощавшись, неохотно поднялись и, пожелав всем доброй ночи, удалились в свои комнаты, унося с собой часть безмятежности этого вечера.

Мы с Чайльдом напряженно переглянулись. Момент настал. Наконец, когда Эмилия собрала последние тарелки и отец отложил свою газету, которую читал после ужина, в гостиной повисла короткая, напряженная пауза. Эмилия, уже знавшая о нас, заметно побледнела, ее глаза встретились с моими, полные какой-то печальной обреченности.

Чайльд откашлялся. Его голос прозвучал немного громче, чем обычно, привлекая внимание отца.

— У нас с Люмин есть кое-что, что мы хотели бы сказать.

Отец поднял взгляд от газеты и внимательно посмотрел на нас, его брови чуть приподнялись в ожидании.

— Мы… мы встречаемся, — выдавила я, и слова вылетели, словно пробка из шампанского. Я почувствовала, как моё лицо мгновенно вспыхивает.

На мгновение повисла абсолютная тишина, такая густая, что можно было потрогать. Эмилия вздрогнула, чашка, которую она держала, едва не выскользнула из рук, но она не произнесла ни слова, лишь нервно сжала губы. Она, конечно, знала, но сама мысль о его реакции явно была для нее тяжела.

Отец же… его лицо изменилось в одно мгновение. Улыбка сползла, глаза сузились, а челюсть сжалась. Он медленно повернул голову ко мне. В его взгляде не было и тени прежней доброты или даже удивления, только холодный, яростный гнев и глубочайшее разочарование, направленное исключительно на меня. Он даже не взглянул на Чайльда, словно его там не существовало.

— Люмин, — его голос был тих, но в нем звенела такая сталь, что я вздрогнула. — Ты что, совсем с ума сошла? Что это за глупости ты сейчас несешь?

Я почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Я ожидала реакции, но не такой. Не такой, направленной только на меня, словно это была моя единоличная вина.

— Мы… мы любим друг друга, — попыталась я, но мой голос дрогнул, предательски выдавая страх.

— Любите?! — он взорвался, его голос сорвался на крик. — Какая, к черту, любовь?! Вы же… вы же теперь родственники! У тебя что, мозгов совсем нет?! Или ты пытаешься опозорить меня? Найти кого-то другого не могла?!

Его слова хлестали меня, как кнутом. Эмилия сидела, закрыв рот рукой, ее глаза были полны ужаса и растерянности, она даже бросила быстрый, извиняющийся взгляд на сына. Чайльд, сидевший рядом, напрягся. Его руки сжались в кулаки под столом, желваки заходили на скулах, но он, к моему удивлению, молчал, не вмешиваясь. Он будто давал отцу возможность выплеснуть гнев на того, кого он считал своей собственностью, своей ответственностью.

Отец встал из-за стола, его стул со скрежетом отодвинулся. Он сделал шаг в мою сторону, и я инстинктивно вжалась в кресло.

— Как ты могла, Люмин? Я, конечно понимаю, что у тебя опилки в голове, но думал, ты достаточно умна, чтобы понимать такие вещи! Какой пример ты подаешь своим младшим?! Это же… это позор!

Он продолжал отчитывать меня, его голос становился все громче и резче. Мне казалось, что он намеренно игнорирует Чайльда, делая вид, что Тарталья просто случайный наблюдатель, а вся вина лежит исключительно на моих плечах. Он не мог кричать на сына Эмилии, не мог портить отношения с ней, особенно здесь, вдали от дома, в их общий семейный отпуск. Вероятно, он надеялся, что Эмилия, как мать, сама проведет с Чайльдом нужную «беседу». А может, ему было просто стыдно перед Эмилией, что его собственная дочь оказалась «такой» — той, кто осмелился нарушить все приличия. Вся его ярость, все его разочарование обрушились на меня, его родную дочь, как на более податливую мишень, на того, на кого он имел право вылить свою боль и гнев.

Эмилия, которая до этого сидела, словно парализованная, наконец очнулась. Она поднялась и подошла к отцу, пытаясь положить руку ему на плечо.

— Успокойся, пожалуйста, — ее голос был мягким, убаюкивающим — Ничего страшного не произошло. Ребята… у них очень теплые отношения. Они ведь не родные брат и сестра, да и не выросли вместе, они познакомились недавно. Я им уже сказала, что все в порядке, и если они любят друг друга, то никто не в праве вмешиваться. Я не вижу в этом ничего такого, не стоит так…

Но Эмилия не успела договорить. Глаза отца метнулись к ней, и в них вспыхнула новая волна ярости, гораздо более жгучая, чем та, что была направлена на меня.

— Так ты знала?! — прорычал он, резко отдернув плечо от ее руки.— Ты знала об этом и ничего мне не сказала?! Это ты покрывала их?! Почему все знали, а я один оставался в неведении?!

Его взгляд метался между нами, в нем читалось отчаяние человека, которого предали самые близкие. И тут что-то внутри меня лопнуло. Все эти годы его контроля, его попыток жить за меня, его постоянное осуждение — всё это накопилось и выплеснулось наружу. Меня трясло от злости и боли. Я вскочила со стула так резко, что он чуть не опрокинулся.

— Посмотри на себя сейчас и узнаешь, почему ты до сих пор в неведении оставался! — выкрикнула я, не узнавая собственный голос. Он был резким, злым, полным отчаяния.

Мои слова, казалось, только подлили масла в огонь. Отец побледнел, а затем его лицо налилось кровью. В глазах мелькнуло безумие.

— Как ты смеешь так разговаривать со своим отцом! — он сделал шаг вперед, его кулаки сжались. — Вот ты какая на самом деле?! Мерзкая, лживая девчонка! У тебя что, совсем стыда нет?! Что о тебе люди подумают?! Ты опозорила всю семью!

Его слова были острыми, как ножи, они впивались в самое сердце. Каждое оскорбление, каждое обвинение било сильнее предыдущего.

Чайльд, до этого молчавший, наконец не выдержал. Он резко поднялся, его стул с грохотом отлетел назад.

— Довольно! Хватит! — его голос был низким, но таким твердым, что я вздрогнула. В его голубых глазах бушевала буря. Он шагнул вперед, вклиниваясь между мной и отцом.

— Ты! — отец тут же переключился на него, указывая пальцем. — Ты-то куда лезешь?! Ты взрослый парень, Тарталья! Ты должен был подумать! Ты должен был остановить ее, а не втягивать в это безумие! Ладно Люмин — глупая девчонка, не ведает, что творит. Но ты-то?! Тебе мало было того, что твоя мать пыталась построить семью, так ты еще и это разрушаешь?! Как ты мог так поступить?!

И тут меня накрыло. Невыносимая обида, ярость, отчаяние — все смешалось в один ком, и я больше не могла выносить этого. Мой мозг отключился, оставив лишь животное желание сбежать.

С криком, который застрял где-то в горле, я сорвалась с места. Я неслась мимо отца, мимо Эмилии, мимо Чайльда, который пытался протянуть ко мне руку. Я не видела ничего, только расплывчатые пятна. Неслась в прихожую, схватила первое попавшееся пальто и ботинки, натянула их дрожащими руками, едва попадая в рукава. Дверь. Главное — дверь. Дернуть ее, открыть, вырваться на свежий, морозный воздух.

И вот я уже на улице. Ночной холодный воздух хлестнул по лицу, принося моментальное облегчение. Снег под ногами скрипел, звезды мерцали в черном небе. Я побежала, куда глаза глядят, подальше от гостевого дома, подальше от этого крика, от этого позора, от этой разрушенной «семьи». Просто бежать, пока ноги не отвалятся, пока боль в груди не утихнет, пока слезы не замерзнут на щеках.

* * *

Чайльд видел, как Люмин сорвалась с места. Видел ее дикий, полный отчаяния взгляд, когда она пробегала мимо. Он хотел схватить ее, остановить, но она была слишком быстра, слишком охвачена паникой. Дверь захлопнулась за ней с глухим стуком, оставив в гостиной ледяную тишину.

Отец, всё ещё стоявший посреди комнаты, тяжело дышал, его лицо было искажено гневом. Эмилия стояла рядом, прижав руки к груди, ее глаза были полны слез. В этот момент Чайльд понял: точка невозврата пройдена. Молчать больше не было смысла.

Он обернулся к отцу. Его взгляд был холоден и полон решимости, чего отец в нем, возможно, никогда раньше не видел.

— Доволен? — Голос Чайльда прозвучал тихо, но каждый слог был пропитан сталью. Отец вздрогнул, пораженный этим тоном. — Доволен тем, что ты наделал?

— Ты… ты еще смеешь меня обвинять?! — он явно такого не ожидал.

— А кто виноват, по-твоему? — Чайльд сделал шаг вперед. — Ты задушил ее своим контролем, своим постоянным давлением! Ты проверял ее телефон, читал ее переписки! Думал, что имеешь право указывать ей, с кем дружить, с кем говорить! Она дышать рядом с тобой нормально не могла! Как ты хотел, чтобы она тебе что-то рассказывала, когда ты все воспринимаешь в штыки?! Моя мама, которая вообще-то твоя жена, отнеслась к этому с пониманием, хоть и переживала! Она хотя бы попыталась понять! А ты? Ты взорвался, как будто тебе сказали, что мы убили кого-то! Только потому, что ты не смог принять, что твоя дочь может чувствовать что-то, что не вписывается в твою картинку мира! Теперь она, твоя единственная дочь, убежала. В ночь. В снег. Одна. Куда? Неизвестно. Доволен?! — последние слова Чайльд выплюнул с такой силой, что отец отшатнулся.

И затем, не дожидаясь ответа, Чайльд развернулся. Ярость в его глазах сменилась ледяной решимостью. Ему было плевать на то, что скажет отец, плевать на то, что подумает Эмилия, плевать на последствия этой сцены. Сейчас для него существовала только Люмин.

Он бросился в прихожую. Лихорадочно натянул ботинки, схватил свою куртку. Материнский крик «Тарталья, стой!» донесся до него, но Чайльд уже дергал ручку входной двери. Ночной морозный воздух ударил в лицо. Он увидел свежие следы на снегу, ведущие от дома.

— Люмин! — выкрикнул он, его голос растворился в тишине зимней ночи. Он побежал по следам, не обращая внимания на холод, на усталость, на весь этот кошмар, который развернулся несколько минут назад. Ему нужно было найти ее. Во что бы то ни стало.