О воспитании (гет)

Вернувшись к Римме после телефонного разговора со Штольманом, Сальников застал их с Мартусей на кухне с ножами и досками.

— Что за бурная деятельность? — поинтересовался он.

— Мы всё съели, — объяснила Мартуся.

— Пора заполнять кастрюльки, — подтвердила Римма, потом взглянула на него лукаво и добавила: — Я подумала, что ты не будешь против. В них же нет ничего мистического...

Сальников рассмеялся, а Мартуся взглянула на них обоих с лёгким недоумением.

— Как раз в твоих кастрюльках — сплошная мистика, — подхватил он. — Чудо-борщи, диво-запеканки, волшебные пирожки... На живой воде, небось, готовишь. Так, девочки, у меня есть к вам предложение, — перебил он сам себя; Римма с Мартусей посмотрели заинтересованно. — Предлагаю собраться и поехать в мою берлогу репетировать семейную жизнь.

— Да я говорила Риммочке, чтоб ехала, раз уже хорошо себя чувствует. У вас же были планы...

Улыбаться Мартуся не перестала, но в глазах что-то неуловило изменилось.

— Нет, в этот раз концепция будет другая, — покачал он головой. — После такой ночи, как сегодняшняя, мы тебя не оставим, будем держаться вместе. Платон обещал быть часам к пяти, так что мы с ним починим дверь и повесим ковёр, а потом попросим его нас на машине отца ко мне домой отвезти со всеми кастрюльками, или что там ещё вам на два дня понадобится?

— На два? — уточнила Римма; смотрела она на него так, что он понял, что всё придумал правильно, да и Мартуся улыбалась теперь куда естественней и светлее.

— Да, до воскресенья. В воскресенье ещё и Никифоровы подъедут, квартиру посмотрят, и вместе всё обсудим. Яков сказал, что на эти выходные меня дёрнут только при самой крайней необходимости, так что будем пользоваться случаем. Завтра должна быть хорошая погода, так погуляем, в кино сходим, а то я сто лет уже в кино не был. Что там хоть сейчас показывают?

— Главное, чтобы не детектив, — сказала Марта с чувством.

— Да, мне детектива тоже в жизни хватает, — согласился Сальников.

— Кино — это хорошо...

Римма отложила нож и подпёрла голову рукой; она опять ласкала его взглядом, и Сальников не мог не думать о том, что кроме прогулок, кино и прочих прелестей жизни, будут у них ещё и две ночи на двоих, уже не просто желанные, а необходимые как воздух. От таких мыслей сразу понадобилось занять себя делом. Он кашлянул и попросил:

— Давайте и мне, что ли, доску и нож, буду вам помогать.

— А у нас нет ни третьей доски, ни третьего острого ножа, — сказала Мартуся как-то очень весело.

— Тогда давайте я ножи поточу, — предложил Сальников.

— Давайте, — покивала девочка. — Только точильного бруска у нас тоже нет. Нам ножи раз в месяц дядя Вахтанг точит в сапожной мастерской.

— Та-ак, — протянул он, — надо что-то с этим делать.

— Да, пожалуйста, дядя Володя, сделайте с этим что-нибудь, — Мартуся прямо лучилась озорством и задором. — Я даже знаю, что вы можете сделать: вы можете уже никуда от нас до свадьбы не уезжать. То есть на выходные мы можем и у вас жить, а в будни — у нас. Соседи же не знают, что Риммочку больше охранять не надо...

— Идея неожиданная, но заманчивая, — почесал в затылке Сальников. — Правда, не могу сказать, что мне сильно нравится спать на этом кресле на кухне, но ради вас, девочки, я способен многое снести.

— Могу взять вас с креслом к себе на постой, Владимир Сергеевич, — вмешалась внезапно возникшая в дверях Клавдия Степановна, — если девочки, конечно, не возражают.

— Нет, на это я пойти не готов, — открестился он со смехом. — Это ж вам компрометация выйдет, Клавдия Степановна, и невиданный скандал.

— Эх, — деланно вздохнула та, — давно меня никто не компрометировал. Ну ладно, а как насчёт того, чтобы повесить мне бра? Можем дверь открытой оставить, чтобы никто ничего не подумал.

— А повешу, Клавдия Степановна, — махнул он рукой. — Тем более, нашёл на меня как раз хозяйственный стих.

Уже выходя из кухни, Сальников услышал, как Мартуся сказала Римме мечтательно:

— Да уж, скучно нам не будет...

Платон пришёл в пять часов с ящиком инструментов и готовым планом действий, так что дверь они с Сальниковым отремонтировали быстро, а с ковром и вовсе за четверть часа управились. Владимир Сергеевич и сам был не дурак что-нибудь починить, но у младшего Штольмана руки были попросту золотые. Потом сели ужинать всей компанией, вместе с присоединившейся Клавдией Степановной выпили чаю за здоровье Цезаря, которому в связи с переломом ребра надели специальный бандаж и прописали покой и обезболивающие препараты. Платон обещал, что до назначенной на двадцатое января свадьбы всё у героического пса заживёт.

После еды Римма с Мартусей стали собираться, а Платон попросил Сальникова помочь ему расчистить от снега подъезд к гаражу. Тот удивился, но отказываться, естественно, не стал. Уже когда вышли на улицу, спросил:

— Что чистить будем, Платон Яковлевич? Я сегодня, когда звонить ходил, видел, что всё там у вас в образцово-показательном порядке.

— Конечно, в порядке, я же слежу, — кивнул задумчиво Платон. — Мне просто нужно с вами поговорить. С Риммой Михайловной тоже, но с ней у меня уже никак не получится сегодня остаться один на один.

— Я ей передам, если позволишь. Дело в Мартусе, я правильно понимаю?

— Да, конечно. Она сегодня ночью была очень расстроена.

— Расстроена? — удивился Сальников. — Она испугалась, это я видел, но всё равно в панику не впала, действовала толково, умница-девочка. А расстраиваться с чего бы? Обошлось же всё...

— Ей кажется, что её исключают из всего. Вчера меня попросили её увести.

— Конечно, от греха подальше.

— Дядя Володя, она больше не ребёнок. В чём-то главном она за последнее время очень повзрослела, и переживает — как взрослая. Мне это просто заметнее, наверное, чем вам с Риммой Михайловной.

— Платон, так ведь не только детей, женщин тоже от опасностей защищают, берегут как могут. Я бы очень хотел Римму от всего этого оградить, но не получится. Она с этим своим даром есть и будет в центре событий. Очень трудно с этим мириться, честно говоря.

— Я понимаю, дядя Володя, Марта — нет. Она боится оказаться ненужной, остаться ни при чём как раз сейчас, когда вокруг неё происходит столько важного. Очень сильно боится, понимаете?

— Ты что же, опасаешься, что она начнёт нам свою взрослость и нужность доказывать? — нахмурился Сальников. — И наделает глупостей?

Платон медленно покачал головой:

— Я больше боюсь, что она сделает что-нибудь вроде бы разумное, против чего окружающим трудно будет возразить, но к чему у неё на самом деле не лежит душа.

— Так, Платон, завязывай ходить вокруг да около, — сказал Сальников почти сердито, потому что уже нервничать начал. — О чём конкретно речь?

— О том, что Мартуся вчера сказала мне, что ей лучше поступать не в педагогический, а в медицинский.

— И в чём драма этого сюжета? — не уловил Сальников. — Врач — прекрасная профессия.

— Конечно, прекрасная, — согласился Платон, — а ещё это семейная профессия Гольдфарбов. Поэтому Марте было совсем не просто решиться пойти по другому пути. Её желание стать учителем — это не прихоть, не каприз, а продуманный выбор, соответствующий её наклонностям и интересам. А теперь она собирается изменить своё решение потому, что как врач будет нужнее.

— Хочешь сказать, нам нужнее, если мы решим окочательно встать на путь духоборчества? — прищурился Сальников; Платон кивнул. — Да ну, ерунда какая! Духи духами, но Мартуся имеет право стать кем пожелает, хоть балериной.

— Она не балериной желает, дядя Володя, — вдруг усмехнулся Платон, — хотя и грозилась как-то выступить в Саяногорской самодеятельности.

Сальников посмотрел на него с весёлым интересом:

— Затейники вы, как я посмотрю... Ладно, а от меня-то что требуется? Хочешь, чтобы я объяснил Мартусе, что учитель — чуть ли не самая нужная профессия на свете?

— Лучше вас никто не объяснит.

В квартире у дяди Володи Мартусе очень понравилось. Никакая это была, конечно, не "берлога", а дом хорошего человека, где рядом с хозяином жили особенные вещи, которые хотелось непременно потрогать, а о некоторых — и расспросить поподробнее. Например, большой зелёный абажур с бахромой, подарок Платоновой бабушки, вешалка в виде оленьих рогов, целая коллекция забавных фигурок из капельниц, две гитары, гиря с гантелями, а ещё милицейская форма, в которой она дядю Володю ещё ни разу не видела. Было приятно думать о том, что скоро и эти вещи вместе с владельцем переберутся к ним с Риммочкой и станут частью их жизни. А ещё Мартуся целых полчаса, наверное, простояла перед развешанными на стене в большой комнате фотографиями. Семейные фотографии вообще были её страстью, особенно такие — не обычные парадные портреты, где все сосредоточенно смотрят в объектив, а как будто страницы из жизни, сохранившие движение, настроение, дыхание времени. Заметив её интерес, дядя Володя остановился у неё за спиной и принялся комментировать.

Вот они вдвоём с Яковом Платоновичем пилят двуручной пилой какое-то бревно на субботнике.

— Редкое фото, Штольман без галстука.

Вот очень сосредоточенная девочка лет шести с воздушным шариком в руке идёт по парапету набережной, придерживаясь рукой за дяди Володину голову, а второй шарик привязан к погону на его рубашке.

— Машутка в детстве постоянно норовила куда повыше залезть, думали, лётчицей станет или крановщицей. Раз пятнадцать я с ней чуть не поседел по этому поводу. Как-то, не поверишь, на железный остов новогодней ёлки залезла, в парке установленный. И не маленькая уже была, лет двенадцать. Пока я её уговаривал спуститься, кто-то из гуляющих милицию вызвал. Приехал знакомый наряд, мужики от души повеселились...

— А кто она теперь всё-таки по профессии, дядя Володя?

— Она и на работе, и дома — воспитательница детского сада.

Вот трое мальчишек, в индейской раскраске и с пучками перьев на головах азартно копаются в песке.

— А вот это как раз тот самый детский сад... Соседскому петуху хвост выщипали, бесстрашные обормоты.

Вот, похоже, вид со сцены в зрительный зал. В первом ряду прямо по центру — пожилая женщина с ясными глазами и яркой улыбкой.

— Это тётя Настя в детдоме на новогоднем концерте. Я её из-за кулис сфотографировал.

— Чудесный снимок: как будто свет от лица, даже ореол.

— Так и было. Причём чем тяжелее времена, тем больше света... На концерт-то пойдёте со мной в этом году?

— А можно?

— Нужно. Я там даже спою.

— Правда? Ух ты!

— Правда. Им, как и вам, я никак не могу отказать.

Ещё там была фотография молодой симпатичной женщины, сидящей на траве и смотрящей на фотографа снизу вверх. Она казалась задумчивой, улыбались только глаза.

— Это моя Таня, — просто сказал дядя Володя, и Марта не нашла что спросить.

Потом они втроём долго пили чай на кухне в кругу света под зелёным абажуром, пока Риммочка не стала засыпать прямо за столом. Дядя Володя ушёл проводить её в спальню, а потом вернулся, чтобы помочь Мартусе разложить диван и выдать ей подушку с одеялом и постельное бельё. И уже пожелав ей спокойной ночи, вдруг обернулся в дверях:

— Если вдруг приснится что-нибудь — на новом месте или после вчерашнего, мало ли — даже не думай, зови...

Сальников проснулся от того, что один в постели. Проснулся внезапно и, по сути, уже сидя. Но Римма была здесь, стояла у окна, отодвинув штору, и одного взгляда на неё оказалось достаточно, чтобы по расслабленной позе, полной ленивой грации, понять, что всё в порядке. Но на всякий случай он спросил:

— Римчик, ты чего там?

— Всё хорошо. Очень. И луна...

— Луна — это да, — усмехнулся он и снова лёг, закинув руки за голову.

Было, действительно, хорошо, как и должно быть по окончании тяжёлой работы и возвращении домой. Дело Никитина ещё не закрыто, но уже решено, причём и на следственном уровне, и на мистическом. Они даже кого-то спасли и чему-то научились, а значит, можно было позволить себе немного удовлетворения и насладиться затишьем.

Вчера Римма начала клевать носом прямо за чаем, а потом и заснула, свернувшись калачиком поверх одеяла, пока он помогал Мартусе разобраться с диваном. Ещё и ворчала недовольно, когда он извлекал из-под неё это самое одеяло, чтобы укрыть. Правда, стоило ему лечь со своей стороны, как она тут же нашла его в постели, устроилась под боком, уткнулась лбом в плечо. И вот теперь, судя по всему, выспалась.

— Володечка, ты можешь научить меня плавать как следует? — вдруг спросила Римма.

— Плавать? — удивился он. — Так тебя же вроде брат учил?

— Учил, но... — Она обернулась. — Я боюсь глубины, каждые пять метров проверяю дно. Паникую, если дна нет, если вода в нос попадёт. А мне нельзя бояться, мне нужно научиться нырять и, главное, выныривать. Понимаешь?

Сальников кивнул. Он смотрел на стройную фигурку у окна, в короткой, ладно сидящей ночной сорочке, явно одной из тех, что Римма шила сама. Смотреть спокойно он, конечно, не мог, внутри опять завязывался тугой и сладкий узел, в горле холодило от предвкушения. Просто созерцать стало невмоготу.

— Ри-им, я научу тебя всему, что ты захочешь. Летом в Крым поедем, вот и...

Голос, естественно, опять выдал его с головой, как тетерева на току. Римма тихонько рассмеялась, а потом обежала кровать, чтобы подойти с его стороны. Он снова сел ей навстречу, обхватил руками, вжался лицом в мягкий живот, впитывая её тепло и нежность. Она запустила пальцы ему в волосы, скользнула ноготками по шее, легко коснулась плеч.

— Не больно?

Сальников даже не сразу понял, что это она опять о его несчастных ссадинах.

— Да что там может болеть! — проворчал он. — В детстве коленки сильнее обдирал, в футбол играя... И вообще, мне же не обязательно лежать на спине.

Римма опять рассмеялась, нащупала его ухо и потрепала за него, а потом шепнула:

— Ты хулиган.

Ни малейшего упрёка он в её голосе не расслышал. Да, он действительно собирался сегодня хулиганить и вести себя неприлично. Отдавать без остатка и брать не стесняясь. Они оба это заслужили.

Примечания:

Ещё один праздник, ещё одна праздничная глава!

Всем весеннего настроения, любви и вдохновения))).