Химия (гет)

В этот самый момент, когда мир снова обрел цвета, дверь комнаты Эдварда тихо скрипнула и резко распахнулась — не с той легкостью, с какой ее обычно открывал Эндрю, вот и сейчас отлучившийся за очередной чашкой кофе. На пороге появился незнакомый мужчина в белом халате, высокий и худощавый, с проницательным, чуть высокомерным взглядом из под очков. Он вошел без стука, плотно прикрыв за собой дверь, и остановился в нескольких шагах от Эдварда.

— Здравствуйте, Эдвард. Я доктор Оуэнс, — произнес он ровным, бесстрастным тоном, медленно сняв очки, не отрывая от Эдварда глаз. Теперь его взгляд, ничем не прикрытый, ощущался еще более тяжелым и пронизывающим. — Мне хотелось бы лично убедиться в некоторых вещах. Не все из нас доверяют этим «однозначным» результатам.

Эдвард не сводил с незнакомца настороженного взгляда. К нему никогда не приходил вот так кто-то посторонний. Всегда по кабинетам водили его.

Ощущение легкости, только что наполнявшее его, начало таять, вытесняемое знакомым холодком тревоги. Сердце снова учащенно забилось, в висках появилась пульсация. Этот человек… он не верил. А значит его, Эдварда, участь, все ещё не была решена.

Доктор Оуэнс усмехнулся, в его усмешке сквозило что-то недоброе.

— Ваши прошлые инциденты… они ведь не исчезли, верно? Просто хорошо спрятаны? Пока что, — он сделал шаг, сокращая дистанцию. — Эти тесты лишь показывают, что вы можете себя контролировать, но не то, что вы будете всегда.

Холод пробежал по спине Эдварда. Слова доктора ощущались как ледяные иглы, протыкающие хрупкий покров его иллюзии безопасности. Он снова остро почувствовал свою уязвимость под этим пристальным, осуждающим взглядом.

— Я не… — начал Эдвард, но доктор Оуэнс тут же перебил его, его голос стал чуть громче, в нем отчётливее зазвучала провоцирующая нотка.

— А что, если возникнут условия… где контроль станет невозможен? — он наклонил голову, словно разглядывая интересный экспонат. Его давящий взгляд был устремлён прямо на Эдварда. — Как вы думаете, Эдвард? Что произойдет тогда? Вернется ли старый Эдвард? Тот, которого все боялись? Не с ножницами, конечно. Их ведь у вас отняли, верно? — в его голосе проскользнула вкрадчивая, почти ехидная нотка. — Признайтесь, вам ведь нравилось, когда люди дрожали от одного вашего взгляда?

Эдвард сглотнул, не в силах отвести взгляд. Этот внезапный поток обвинительных вопросов давил на него, загоняя его в угол, будто он вновь стоял перед безжалостным судьей.

— Но вы научитесь держать нож, — продолжал доктор Оуэнс, с притворной ласковостью, а его глаза оставались изучающими. — Вы приспособитесь. Вы ведь... талантливы в этом, правда? Найдете новый инструмент. Но посмотрите на себя... на это... — он едва заметно кивнул в сторону протезов Эдварда, в его жесте сквозило явное пренебрежение. — Неважно, насколько острым будет ваше новое орудие, неважно, как хорошо вы научитесь им пользоваться. Эти... предметы... они всегда будут напоминать вам о том, что с вами сделали. О том, что вы теперь... не совсем целый. Неполноценный. Не такой, как раньше.

Слова доктора вызывали жгучее чувство унижения и бессилия.

— И это чувство, Эдвард, — доктор Оуэнс снова сделал шаг, сокращая расстояние до минимума, — это постоянное напоминание о том, что вы стали меньше, что вас сделали таким... в сочетании с памятью о том, что у вас отняли... оно никуда не денется. Оно будет грызть вас изнутри. И оно неизбежно приведет к желанию вернуть долг. Не так ли, Эдвард? Вернуть долг тем, кто вас обрезал... кто забрал ваши любимые ножницы. — каждая его фраза звучала с абсолютной, неоспоримой уверенностью. — Вы ведь захотите отомстить им, верно?

Напряжение в комнате стало почти осязаемым. Эдвард не знал, как реагировать. Внутри него рос страх, что любая его реакция окажется неправильной, и доктор истолкует ее как подтверждение своих слов. Он почувствовал что-то подзабытое — это была не ярость, а скорее автоматическая, защитная реакция на угрозу, на несправедливость, на то, что его снова пытаются загнать в клетку. Он вздрогнул, делая неосознанный шаг назад. Ему отчаянно хотелось сбежать, вырваться из этой ловушки, в которую вдруг превратилась его комната, но он знал, что некуда, и нечем. Он молчал, застыв под взглядом доктора, не в силах произнести ни слова.

В этот самый момент, когда напряжение достигло пика, дверь распахнулась снова. На пороге стоял Эндрю. Его взгляд быстро скользнул по Эдварду, застывшему в напряжении, затем резко остановился на незваном госте.

Теплота улыбки Эндрю мгновенно исчезла, его плечи распрямились, а выражение лица стало непроницаемым.

— Доктор Оуэнс, что вы здесь делаете? — его голос, обычно мягкий, сейчас прозвучал непреклонно. — И какого черта вы говорите Эдварду?

Эндрю не ждал ответа. Он сделал быстрый шаг вперед, оттесняя доктора, встав между ним и Эдвардом.

— Результаты однозначны, — настойчиво повторил он, обращаясь к Оуэнсу, — Эдвард полностью безопасен. Ваше присутствие здесь и ваши… методы… недопустимы. Я попрошу вас немедленно покинуть его комнату. И держаться от него подальше.

Доктор Оуэнс смерил их скептическим взглядом, что-то пробормотал себе под нос о «недопустимой сентиментальности» и «рисках», но под решительным взглядом Эндрю, кажется, понял, что дальнейшие попытки бесполезны. Он, не прощаясь, резко развернулся и вышел, оставив дверь открытой.

Эндрю проводил его холодным взглядом, и повернулся к Эдварду, его лицо снова смягчилось.

— Ты в порядке? — уже тише спросил он. — Он тебе ничего не сделал?

— В порядке, — едва слышно ответил Эдвард. Присутствие Эндрю вновь стало для него якорем, возвращая его из пучины тревоги. Эдвард почувствовал, как напряжение в его теле, державшее его словно струну, медленно ослабевает.

Джон с самого начала строжайше запретил кому-либо другому заходить к Эдварду, установив железное правило, чтобы защитить его от подобных вторжений. Но Эндрю знал, что для таких, как Оуэнс, запреты были лишь досадными, но преодолимыми препятствиями. Доктор Оуэнс был убеждённым сторонником жёстких экспериментальных методов, считая их абсолютно необходимыми для Эдварда. Его голос постоянно звучал в коридорах, его меморандумы множились на столах руководства, активно настаивая на применении этих самых методов. И вот, словно хищник, выжидавший свой час, поймав момент, он наконец прорвался, видимо, чтобы провести своё исследование, применив тот самый стресс-тест.

Все в порядке, сказал себе Эндрю, стараясь унять собственное беспокойство. Мы ведь знали, что они будут пытаться. Это было лишь вопросом времени.

Он присел рядом с Эдвардом, глядя на него спокойно и твердо.

— Послушай меня внимательно, — негромко сказал Эндрю. — То, что он сейчас делал... Это была провокация. Чтобы специально вывести тебя из равновесия. Это его метод. Но его слова не имеют никакого значения. Это просто его предрассудки и устаревшие взгляды. Он не знает тебя так, как знаем мы. И ты молодец, ты не поддался. Ты прошел все тесты. Ты в безопасности. Ты безопасен. И его слова не могут этого изменить.

Уверенные слова Эндрю и его спокойный голос подействовали, заземляя Эдварда, вновь привязывая к реальности. Страх начал отступать, уступая место ощущению хрупкой, но крепкой защиты, которую Эндрю воздвиг между ним и ледяными словами доктора. Эдвард глубоко, прерывисто вздохнул.

Но едва страх схлынул, на его место пришло новое, куда более холодное осознание, и на лице Эдварда отразилась новая тень. Доктор был лишь одним из. Но ведь таких здесь много — тех, кто нес в себе эту неприязнь, враждебно настроенных к нему. Теперь каждый шорох за дверью мог таить в себе нового испытателя, нового обвинителя. И кто ещё войдёт в его комнату? Что если так будет всегда? И ему придется жить в постоянном, изматывающем напряжении, ощущая себя даже в своей комнате, которая была здесь его единственным убежищем, словно под прицелом невидимых судей. А может быть, он сам должен доказать им, что не опасен?

Эндрю, не отрывая взгляда от Эдварда, сразу заметил эту тревогу, отразившуюся в его потяжелевшем взгляде. Он чуть подался вперед, его голос стал тише, но не менее уверенным.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Эдвард. Доктор Оуэнс — это особенный случай, и мы это учтем. Не переживай, больше никто не войдет сюда без моего ведома.

Слова Эндрю прозвучали как якорь, не дающий Эдварду погрузиться в бездну новой тревоги. Ему хотелось верить. Обещание "никто не войдет без моего ведома" было простым, но именно оно сейчас казалось самым ценным на свете. В его присутствии комната, только что казавшаяся ловушкой, вновь обрела очертания убежища.

— Спасибо. Я... понял, — тихо сказал Эдвард, чувствуя, как ослабли невидимые тиски, сжимавшие его грудь.

Эндрю, однако, понимал, что это спокойствие было лишь временным. По-настоящему Эдвард пока не мог быть в полной безопасности здесь. Путь к этому, к его защищенности и принятию, лежал через те самые исследования и тесты — и через его собственное обучение, его адаптацию к этому новому миру. Только когда они станут понимать Эдварда лучше, а он — себя и свои возможности, все изменится. Пока же его обещание было лишь хрупким заслоном, способным отвести сиюминутную угрозу, но не решающим основную проблему.

* * *

Вечером к Эдварду зашёл Джон — и остановился на пороге, окидывая взглядом картину: Эндрю и Эдвард, сидящие рядом, оба с напряженными лицами. На лице Джона мелькнула тень иронии, быстро сменившись сосредоточенностью.

— Так, у меня сейчас только пара минут. Послушай меня внимательно, Эдвард, — твердо сказал он. — Это важно. Если кто-то еще придет сюда... неважно кто... Ты не слушаешь, что они говорят. Никак не реагируешь на их слова. Не отвечаешь. — он отрывисто провел рукой по воздуху, словно отсекая их слова. — Все, что ты говоришь, это: "Пожалуйста, выйдите из комнаты". Твердо. Повтори за мной. Понятно?

Эдвард почувствовал себя нелепо, но выбора не было, и он послушно повторил все, как ему было велено. В этот момент, под пристальным взглядом Джона он осознал, что вот и он теперь ведёт себя с ним жёстче. Впрочем, он всегда смутно чувствовал, что в Джоне есть эта черта, даже если раньше он не проявлял ее так явно, с такой откровенной резкостью.

Джон выдержал паузу, и его тон стал ровнее, когда он спросил:

— Что он тебе говорил?

Эдвард опустил взгляд, уставившись в пол, словно пытаясь спрятаться от самого себя. И... тут он не выдержал. Его голос дрогнул, и те самые слова вместе с так долго копившимся напряжением надрывно и пронзительно вырвались наружу:

— Что я опасен и убийца!

Джон перевел многозначительный взгляд с Эдварда на Эндрю.

— Ну понятно, — низко произнес он. — Эдвард... Мы позже с тобой об этом поговорим, — добавил он, кивнув ему.

Он задержал взгляд на Эндрю еще на мгновение, затем стремительно развернулся и вышел из комнаты, оставляя того наедине с последствиями срыва Эдварда.

* * *

За высокими окнами лаборатории медленно сгущался вечер, окрашивая небо в сиреневые и багряные тона, прежде чем уступить место темноте. Лишь теперь, когда суматоха дня утихла, Эндрю с Джоном наконец смогли спокойно обсудить дневной инцидент.

— Ну что, Эндрю, пьем слишком много кофе? — начал Джон с привычной иронией, глядя на него чуть насмешливо.

Эндрю лишь устало покачал головой, запустив пальцы в волосы.

— Я же один на один с ним... Я не могу разорваться на части! Не могу быть везде одновременно. Нам определенно нужен кто-то ещё. Может... Тебе ещё кого-нибудь с ним подружить?

— Так, — Джон положил руку на стол, его голос стал тверже. Ирония Эндрю в этот раз не достигла цели, — успокойся. Мы решим этот вопрос. — он на мгновение сделал паузу, и в его глазах вспыхнул холодный огонь решимости. — Значит, днём, когда он один, тоже будешь его запирать.

Эндрю медленно и задумчиво поднял взгляд на Джона. Он отчётливо понимал: хотя жёсткие решения и были для Джона привычным делом, если бы Эдварда нашел не он, а какой-нибудь другой ученый... Судьба Эдварда оказалась бы несравненно более печальной — его бы просто превратили в безвольный объект изучения, без всяких сантиментов.

Эндрю тяжело вздохнул, потирая виски.

— Да, наверное, ты прав. Но... Ведь тогда он будет чувствовать себя здесь пленником.

— Гуманист ты наш! — Джон резко прервал Эндрю, его голос звучал бескомпромиссно. — А то что сейчас, по-твоему лучше? — его взгляд, прямой и пронзительный, казалось, проникал насквозь.

Эндрю промолчал, опустив взгляд. Он чувствовал, как неприятное напряжение от назревающего конфликта сковывает его. Это была не просто логика, это была неприкрытая, неоспоримая власть в голосе его друга — власть, которую Эндрю уважал и на которую полагался, но порой, когда грань между их дружескими отношениями и рабочей субординацией вот так стиралась, она ощущалась как тиски и оставляла Эндрю неловкое чувство... незащищенности, почти наивности. В такие моменты он особенно остро ощущал неоспоримое превосходство Джона, который как всегда держал верх, просто потому, что был готов принимать более трудные, менее приятные решения.

К вечеру Джону уже с трудом удавалось поддерживать маску невозмутимости и выдержки, но и срываться на Эндрю не хотелось, хотя тот ожидаемо уже не раз оказывался под ударом. Джон метнул на него нетерпеливый и укоряющий взгляд.

— И вот скажи мне, — в голосе Джона проявилась сталь. — Зачем ты ему тогда даже Вьетнам не показал?

Эндрю ответил не сразу, глядя куда-то в сторону, словно он перебирал воспоминания:

— Я подумал... что так будет лучше.

— Подумал он! — Джон передразнил его, откидываясь на спинку кресла. — Иногда... иногда не надо жалеть. Особенно когда речь о нем. Вот тебе последствия.

Эндрю молча кивнул, принимая упрек. Он знал, что Джон прав.

— Хорошо. Готовь пока всё к публикации. Как только материал выйдет, это придаст нам необходимый вес. И... — Джон сделал паузу, под гладью его взгляда теперь ощущалась стальная твердость, — ключи. Полный контроль над ними. Всегда.

— Хорошо, Джон. Я понял тебя. Сделаю, — помолчав немного, Эндрю добавил. — Не переживай.

Когда Эндрю отправился готовить публикации и дверь за ним закрылась, Джон откинулся на спинку кресла с сигаретой, прикрыв глаза. Холодок ментола наполнял воздух, приятно показывал горло и легкие, принося то самое легкое, почти неуловимое оцепенение.

Изначально он принял решение не запирать Эдварда днём, когда Эндрю отлучается. Он не хотел, чтобы Эдвард ощущал себя лишенным всякой свободы, не хотел делать его бесправным. Это был непривычный для него, постоянный, изматывающий этический вопрос: как поступать — как эффективнее для безопасности, для исследований или как человечнее? И он до сих пор не знал ответа. Зато его всегда прекрасно знал Эндрю.

Какая ирония, подумал он. Эндрю когда-то сумел научить его просить прощения — один из важнейших уроков в его жизни, хотя порой и не хотелось это признавать, но самому Джону так и не удалось привить Эндрю хоть какую-то долю своей жёсткости. И вот та же легкость, это спокойное принятие, это его фирменное "не переживай"... Губы Джона тронула легкая усмешка. Снова сработало.

Вскоре официальные результаты ЭЭГ и КТ были опубликованы в университетском издании, и напряжение в обществе, следившем за историей Эдварда с неослабевающим вниманием, стало понемногу спадать. Газеты, до этого полные тревожных слухов и домыслов, сменили тон своих публикаций, сообщая главную новость, но во многих заголовках продолжало сквозить недоверие: "Неужели Ужасный Эдвард нормален? Результаты тестов вызывают вопросы". "Готово ли общество принять Ужасного Эдварда обратно?"