Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Майский ветерок, напоенный ароматом цветущих яблонь у их коттеджа и свежескошенной травы с даунтонских лугов, влетал в открытое окно, не в силах перебить лишь один запах — вездесущую лаванду из сада Гвен. Но внутри дома у мельницы царило иное, сосредоточенное спокойствие, подчиненное большому, округлому ритму жизни, пульсирующему под платьем Гвен. Последние месяцы беременности давались тяжело, и Томас плавно, без громких слов, перестроил их быт.

Утро начиналось с его шагов на кухне. Томас, в простой рубашке с закатанными рукавами, ловко управлялся с плитой. Шипение яиц с ветчиной на сковороде, бульканье овсянки в кастрюльке — он освоил эти простые, сытные ритуалы. Воздух пах крепким кофе — он варил его теперь сильнее, зная, что Гвен нуждается в бодрости. Он подал ей поднос, мягко, но неоспоримо усадив обратно в кресло у окна, откуда она наблюдала за работой нового цеха.

— Но я могу хотя бы хлеб нарезать… — попыталась возразить Гвен, чувствуя себя неловко от бездействия.

— Твоя задача сейчас — растить нашего ребенка, — Томас улыбнулся, поправляя подушку у нее за спиной. — А хлеб отлично режет нож. Помнишь наш договор? Равные партнеры — значит равные в обязанностях, когда один нуждается. — Он присел на краешек стула напротив. — Ты ведь терпеть не можешь копаться с гаечными ключами, когда кран течет? А мои попытки вышить крестик вызывают только смех. Зато бухгалтерию «Барроу» я сведу быстрее любой счетной машины. Все на своих местах.

Они действительно давно нашли этот баланс без оглядки на условности. Гвен обожала творить — будь то новые ароматы в цеху или кулинарные эксперименты на кухне. Томас находил покой в саду, мастерской и цифрах. Никто не вел счет, кто больше сделал; главным была поддержка, как надежная стена за спиной.

Позже утром, несмотря на мягкие протесты Томаса, Гвен ненадолго заглянула в цех проверить партию нового летнего мыла. Бетти, ее правая рука, встретила ее с радостью и немедленной заботой:

— Миссис Барроу! Сидели бы дома! Все под контролем! «Солнечный Йоркшир» для ярмарки почти упакован, а «Ландышевая нега» — просто чудо!

— Знаю, Бетти, спасибо, — Гвен опустилась на стул у стола, ловя дыхание. — Просто соскучилась по этим запахам и вашим голосам. Как Салли? Освоилась?

— О, да! — Бетти засмеялась, но смех быстро сменился тенью. — Вот только дома… Ее Джон вчера опять разнес в пух и прах за разбитую чашку. Говорят, чуть не зашиб. Баба, мол, должна знать место и рот не раскрывать. — Бетти вздохнула. — Жалко девчонку. Не чета вашему мистеру Барроу. Золото, а не муж. Ни крика, ни косого взгляда. Даже когда суп пересолен, шуткой обойдется. А уж как он сейчас за вами ухаживает… — В голосе Бетти звучало искреннее изумление и капля зависти.

Гвен почувствовала знакомый укол горечи за подруг и теплую волну гордости.

— Томас… он иначе видит мир, — сказала она тихо, поглаживая живот. — Для него сила — в уме и уважении, не в кулаке. Мы команда. Он не видит ничего зазорного в том, чтобы помочь, постирать или кашу сварить. Видит… справедливость. И любовь. — Она посмотрела на Бетти. — Жаль, что не все мужчины это понимают. Джон Салли… он просто боится, что его не уважают, вот и кричит громче всех. Но страх — плохой фундамент для семьи.

Разговор прервало появление самого Томаса. Его взгляд мгновенно нашел Гвен.

— Вот ты где, непоседа, — в его тоне смешались нежность и мягкая твердость. — Доктор Кларксон велел силы беречь. Домой. Я тебя провожу. — Он подошел, готовый подать руку, его движение было естественным, лишенным тени смущения перед девушками. Забота была его языком любви, и он не стеснялся на нем говорить.

Июньское солнце залило спальню коттеджа золотым светом, когда долгие часы ожидания, боли и надежды сменились пронзительным, живым криком. Томас, бледный, с тенью щетины на лице, стоял на коленях у кровати, его пальцы были белыми от сжатия руки Гвен. Слезы текли по его лицу, не встречая преграды. Гвен рыдала от облегчения, ее изможденное лицо озарилось сиянием.

— Сын, — прошептала акушерка миссис Эпплби, заворачивая крошечное, сморщенное существо в мягкую пеленку. — Прекрасный мальчик.

Томас принял сына дрожащими руками, благоговейно осторожными. Малыш, его сын, Джонатан, устроился в них, словно всегда там и был. Крошечные пальчики, носик-пуговка, темный пушок на голове… Томас прижал его к груди, чувствуя, как что-то огромное и незнакомое, теплое и всепоглощающее, переполняет его до краев.

— Джонни, — прошептал он, касаясь губами мягкого темени. — Добро пожаловать, сынок. — Он поднес ребенка к Гвен. — Смотри, Гвен. Наше чудо. Наше будущее.

Первые недели жизни Джонни пролетели в тумане бессонных ночей, гор пеленок и бесконечного умиления. Томас оказался прирожденным отцом. Он пеленал с ловкостью акушерки, купал кроху в теплой ванночке с каплей лавандового масла, носил на руках по ночам, напевая старинные йоркширские баллады негромким, успокаивающим голосом. Его спокойствие и отсутствие смущения при выполнении «бабьих дел» вызывало пересуды в деревне. «Мистер Барроу — он человек умный, книжник, ему не зазорно», — говорили одни, с уважением. «Баба, заполз под каблук, сам дитяти пеленки меняет!» — язвили другие.

Однажды утром к коттеджу подкатила даунтонская карета. Леди Мэри, элегантная и чуть отстраненная, вышла с изящной корзиной в руках. Дворецкий поставил ее на стол.

— Миссис Барроу, мистер Барроу, — кивнула она. В корзине лежали тончайшие кружевные пеленки, серебряная погремушка и шерстяная кофточка ручной работы. — Поздравляю с наследником. От нашей семьи. Лорд Грэнтэм и леди Кора передают самые теплые пожелания. — В ее голосе звучало искреннее уважение, но невидимая линия между Большим Домом и коттеджем у мельницы была проведена четко.

— Благодарим вас, миледи, — четко ответил Томас. Гвен, державшая Джонни, добавила:

— Очень любезно. Передайте нашу признательность леди Коре и лорду.

Когда карета скрылась из виду, Гвен вздохнула, глядя на роскошные подарки и на своего сына в простой, чистой распашонке, сшитой ее руками.

— Он не будет слугой, Томас, — тихо сказала она, и в голосе звучала глубокая благодарность судьбе.

— Но и лордом не станет, — добавил Томас, садясь рядом. Его рука легла на головку сына с нежностью. — Он будет Джонни Барроу. Сын управляющего поместьем и хозяйки «Барроу». Его путь будет своим. С образованием, которое мы дадим. С уважением, которое он заслужит умом и трудом, как мы с тобой. — В его глазах горела твердая решимость. — Его мир не будет расколот на «верх» и «низ» так резко. Он будет свободнее.

Поздний вечер опустился на коттедж, как мягкое покрывало. Джонни, накормленный и умиротворенный, наконец уснул в колыбельке у их кровати. Гвен дремала, измученная, но озаренная внутренним светом. Томас сидел на краю кровати, не сводя глаз с сына. Лунный свет серебрил его темные волосы и крошечное личико. Тишину нарушало лишь ровное дыхание ребенка и далекий перелив соловья за окном.

Томас начал напевать. Тихо, почти беззвучно, ту самую балладу о зеленых холмах и далеких дорогах, которую пел когда-то его отец — человек из другой жизни, чей образ теперь был лишь теплым смутным пятном в памяти. Его голос, обычно такой деловой и уверенный, был нежен и уязвим.

Гвен открыла глаза. Она смотрела на него, на его профиль в лунном свете, на большую руку, лежащую на краю колыбели с почти невесомой осторожностью. Любовь переполняла ее, горячая и спокойная одновременно.

— Он будет лучше нас, — прошептала она.

Томас обернулся. Его глаза во тьме блеснули.

— Он будет собой, Гвен. И у него будет все, что мы отвоевали: уважение, достоинство, право любить и быть любимым без оглядки на глупые правила. — Он наклонился, поцеловал ее в лоб, потом в губы — нежно, бережно, как драгоценность. — А мы будем рядом. Чтобы показать ему дорогу.

Он снова запел, чуть громче. Колыбельная плыла в тишине комнаты, смешиваясь с запахом свежего белья, лаванды и молока. За окном спал древний Йоркшир. Но в этом маленьком коттедже у мельницы, под напев Томаса и мерное дыхание сына, тихо, как росток сквозь землю, пробивалось новое будущее. Будущее, выстроенное на любви, труде и непоколебимой вере в то, что люди равны у своего очага, а семья — это крепость, где каждый камень — это забота и уважение. Джонни Барроу спал, и ему снились сны, полные света и запаха лаванды, который навсегда останется для него запахом дома и безусловной любви.