Лаванды цвет, дили-дили, синий как лен,
Я королевою буду, ты королем.
Синий как лен, дили-дили, лаванды цвет,
Я влюблена, дили-дили, и ты в ответ.
Птички поют, дили-дили, пчелки жужжат,
Беды, мой друг, дили-дили, нам не грозят,
Лаванды цвет, дили-дили, синий как лен,
Я влюблена, дили-дили, и ты влюблен.
Синий как лен, дили-дили, лаванды цвет,
Будешь влюблен, дили-дили, и я в ответ,
Лаванды цвет, дили-дили, синий как лен,
Я влюблена, дили-дили и ты влюблен.
Лаванды цвет, дили-дили, синий как лен,
Я королевою буду, ты королем,
Синий как лен, дили-дили, лаванды цвет,
Я влюблена, дили-дили, и ты в ответ.
(с) ЗОЛУШКА (2015) — ЛАВАНДЫ ЦВЕТ
_______________________________________________
— Интересно, он может меня услышать?
Гермиона, устраиваясь поудобнее в гнезде из подушек и одеяла, поднимает удивленный взгляд. Драко, принесший порцию ежевечернего зелья от домовихи Пэтти, передает ей стакан, а сам осторожно опускается на кровать и прижимает ухо к ее животу. Гермиона растроганно улыбается и легонько перебирает белые пряди.
— Малыш? Думаю, нет. По крайней мере, сейчас. Он ведь совсем еще маленький.
— Поверить не могу, что это происходит с нами. Только подумай, мы станем родителями! Как мы его назовем? — Драко сосредоточенно хмурится, как будто ребенка надо наречь именем непременно сейчас.
— Почему ты думаешь, что это будет он? А вдруг это она? — улыбается Гермиона.
— Нет, я уверен, что будет мальчик, сын. Ты же знаешь о легенде и проклятии?
— О каком еще проклятии? — стакан с недопитым зельем едва не выскальзывает из ее ослабевших рук, — ты мне ничего не рассказывал!
Драко успокаивающе гладит ее по локтю, целует в ладонь.
— Не волнуйся, не надо, не стоит того. Это просто глупые россказни. Даже странно, что Фиона ничего не рассказала, она ведь считает себя хранительницей фамильных легенд. Так вот, слушай. Говорят, давным-давно, Мерлин знает, в каких дремучих средних веках, род Малфоев процветал, богател и размножался. Тогда одного из Малфоев полюбила фэйри, и они даже заключили брачный союз.
— Фэйри?
— Да, их еще называли истинными эльфами или феями. Они еще встречались в те времена в доброй старой Англии. К сожалению, или, может быть, к счастью, они покинули нас. А те, кого мы сейчас называем эльфами и феями, на самом деле всего лишь мелкие магические существа или вовсе духи. Так, на чем я остановился? Да, Малфой женился на фэйри. Но представители нашего рода всегда отличались весьма неустойчивыми моральными принципами, как язвит Фиона. Он нарушил супружескую верность, и не спрашивай меня, как можно изменить фэйри, которые по красоте и чарам на голову превосходили человеческих девушек. Она умерла, родив сына, и прокляла Малфоев. Суть проклятия заключалась в том, что она обрекла род на медленное вымирание. С тех пор в роду от поколения к поколению количество детей стало уменьшаться, а у всех потомков той фэйри только светлые волосы. Уже к семнадцатому-восемнадцатому веку большой удачей считалось, если в одной семье было, к примеру, трое детей, из которых один был мальчиком. Но уже к концу девятнадцатого обычно рождался только один сын. У прадеда Эдмунда было двое детей, наверное, исключительно из-за чрезвычайной плодовитости рода Уизли, из которого была его жена. Сейчас же в Англии осталась только одна наша семья, носящая фамилию Малфой, и все наши родственные связи идут только по женским линиям, как с Малфуа, Блэками или Розье.
— Значит, в тебе течет кровь фэйри?
— Так гласит старая и неподтвержденная ничем легенда, которая передавалась из уст в уста, но нет никаких письменных доказательств того, что наша кровь так уникальна. Даже имя этой несчастной не сохранилось в генеалогических таблицах, так что я склонен считать, что все это враки. Кстати, ведь с маминой стороны, по таким же непроверенным слухам, замешаны все те же феи и вдобавок вейлы, гремучая смесь!
— Как странно… Значит, их кровь будет течь и в нашем ребенке, хотя и разбавленная моей магловской кровью.
— Даже если это и правда, за прошедшие столетия от крови фэйри осталась, может быть, капля-другая, не больше. А ты принесешь силу и свежесть в наши вымирающие гены, а то мама давно пугает тем, что все чистокровные роды слишком тесно породнились между собой, мол, еще немного, и мы начнем рождаться с двумя головами или лишним комплектом рук и ног.
— Драко!
— Не бойся, нашему сыну благодаря тебе это не грозит, и вообще он будет самым здоровым, самым красивым и самым умным ребенком на свете, ведь так, малыш?
Драко дурачится, разговаривая с ее животом, а Гермиона вздыхает:
— Мне бы твою уверенность. Главное — чтобы малыш был здоров. И… мне почему-то кажется, он будет похож на тебя.
Драко пожимает плечами и хитро усмехается.
— Ну не знаю, не знаю. Чья кровь перетянет? Моя или твоя?
Внезапно слышится дробный стук в окно. Драко открывает и впускает Зевса, сделавшего круг по комнате и усевшегося на высокую спинку стула. Он отвязывает письмо от его лапы, угощает филина совиным печеньем, и темно-серая птица, благодарно ухнув, так же бесшумно вылетает. Драко пробегает глазами несколько строк, и лицо его заметно мрачнеет.
— Что? — спрашивает Гермиона, обеспокоенная его реакцией, — что-то произошло?
Драко качает головой, кладет письмо на столик у кровати, закрывает на щеколду окно.
— От отца. Передышка закончилась.
* * *
Умирает вечер, и медленно рождается ночь, на небе одна за другой появляются звезды, выплывает луна, словно сияющий корабль в ночном море. В просторной, пышно обставленной комнате, погруженной в рассеянный, мягко-золотистый полусвет от трех больших горящих свечей в высоких напольных канделябрах, у огромного окна до пола Гермиона расчесывает волосы, неторопливо проводя щеткой по непослушным пышным прядям, и любуется затопленным лунным сиянием пейзажем.
Они пробыли с Драко вместе в Ирландии всего десять дней. Болтали с привидениями, следили за восстановлением Дравендейла, гуляли, занимались простыми ежедневными делами, разговаривали, делились своими мыслями, просто молчали вместе. Пока их было двое, но они остро ощущали третьего, который был незримо с ними и заставлял вдруг замирать в тишине и обмениваться взглядами и тихими улыбками.
А потом Лорд через Люциуса «попросил» вернуться в Малфой-Менор, якобы для того, чтобы подробно поговорить с Драко о его поездке в Европу. Они действительно имели продолжительную беседу, но все равно Гермионе трудно избавиться от мысли, что после неожиданного побега Тонкс Его доверие к Малфоям пошатнулось, и вызвал он их в Малфой-Менор, чтобы держать всех Малфоев рядом. Он словно пристально наблюдает за ними, следит за каждым шагом глазами своих шпионов, взвешивает на весах искренности их эмоции, просеивает сквозь мелкое сито мысли. Конечно, это невозможно, поскольку каким бы искусным леггилиментом Лорд ни был, до мага с врожденным даром леггилименции Ему далеко, и поэтому абсолютно незаметно считывать мысли Он не может. Тут же в замке с Ним крутится тройка из обычного круга помощников, мелких подпевал и прихлебателей — Питер Петтигрю, Бастиан Пиритс и Имельда Уилкис. Они тоже все время словно что-то вынюхивают, высматривают, неожиданно встречаются в самых разных частях замка, улыбаются неискренне, расшаркиваются подчеркнуто подобострастно. Пиритс даже попытался под каким-то надуманным предлогом забраться на Совиную башню, но был с позором изгнан Сэром Фелициусом.
Нарцисса не показывает своего недовольства, учтива и любезна, но Гермионе видно, с каким трудом она выносит этих гостей, с какой брезгливой неприязнью кривит уголки губ. Люциус делает вид, что все в порядке, но выражение его лица становится все более похожим на волчий оскал при виде Пиритса или Хвоста.
Угрюмые каменные своды Малфой-Менора, обстановка вокруг, роскошная и давящая, заставляют мысли Гермионы крутиться вокруг побега Тонкс.
Это было громом среди ясного неба. Это было через день после встречи с Гарри и Джинни. Она бродила бледной тенью по Дравендейлу, и на каждой стене словно развертывалась картинка — изумленное лицо Джинни, тяжелый взгляд Гарри, отталкивающий, угрожающий. Память подкидывала самые мелкие детали, не замеченные, но, как оказалось, скрупулезно сохраненные — другая оправа очков, подживающая ссадина над левой бровью, непривычно короткие огненные волосы, распустившаяся петелька на шарфе, пуговица на куртке, немного отличающаяся от остальных. Они снова и снова уходили от нее, отдалялись и исчезали за углом, в дали длинных коридоров, за дверями. Горечь и боль копились внутри, перекрывали грудь, и она не могла вздохнуть нормально. После обеда домовики нашли ее в библиотеке и известили о том, что в Каминном зале ждет Нарцисса. И едва она появилась там, как свекровь совершенно ровным и обыденным тоном передала приказ Лорда — немедленно явиться в Малфой-Менор для допроса по поводу бегства из замка пленницы-аврора. И вот тогда, после молнии-встречи, словно прогремел оглушающий гром среди серых, ободранных до камня стен, а мысли о Гарри и Джинни побледнели и отодвинулись.
Гермиона была поражена так, что только хватала ртом воздух, и едва сумела выдавить, что сейчас же прибудет. Немного успокоившись, она трансгрессировала к воротам Малфой-Менора и медленно пошла по подъездной аллее, стараясь взять себя в руки до конца и ничем не выдать радости, наполнившей сердце.
Тонкс сумела! Смогла скрыться от этого чудовища! Одна только эта новость стоила всех хороших новостей этого года! Она пыталась разобраться, как именно Нимфадора ускользнула, но на ум ничего не приходило. Свекровь не сообщила подробностей, а представить, что измученная пытками пленница сама сбежала из-под охраны из прекрасно защищенного чарами и сильнейшими заклятьями ненаходимого замка, не получалось. В этом побеге крылась тайна. Либо Тонкс кто-то помог, либо Лорд ведет двойную игру, скрывая для чего-то ее смерть.
Но кто помог? Один из тех, кто был в замке — Яксли, Беллатриса или Нарцисса? Это звучало абсурдно, в это невозможно поверить.
Что касается скрываемой смерти Тонкс, то Лорду незачем было это делать, и лучшим подтверждением того, что пленница действительно сбежала, было то, что Лорд хотел допросить ее.
Потом был жесточайший допрос Лорда под аккомпанемент визгливых криков Беллатрисы, что «проклятая грязнокровка устроила все это!». Гермиона держалась изо всех сил, пыталась не терять сознание, пока Лорд что-то говорил и одновременно был в ее голове. Удушающим и мертвящим был страх, что подобные манипуляции причинят вред ребенку. Она сидела в кресле перед Ним, вцепившись в ручки так, что изогнутое дерево скрипело под пальцами. Багровели узкие щели-глаза, словно гипнотизировали и отнимали воздух в груди, голова плыла кругом, тело ощущалось мягким и дряблым. И казалось, что малыш, пока еще совсем беззащитный, совсем крошечный, которого она еще даже не чувствовала, в страхе свернулся клубочком, спрятался под ее сердцем и затих, боясь себя выдать. Но защищающие ее память чары, наложенные Драко, работали, и Он ничего не сумел разузнать. Да и собственно она не знала ничего о побеге. Он откинулся назад в своем кресле, с досадой шикнул на Беллатрису и принялся любезнейшим образом извиняться за доставленное беспокойство и неудобство. Узнал ли Он о беременности, она не поняла, но с подобающей почтительностью поспешила принять извинения, уверила в том, что все в порядке, и покинула комнату с Его высочайшего позволения.
Она вышла на дрожащих ногах и тут же бросилась к свекрови, чтобы узнать все подробности. Но те были скудны до чрезвычайности. «Ей помогли домовики», — пожала плечами Нарцисса, — они во всем сознались». На расспросы свекровь так же хладнокровно отвечала, что она ничего не знает, она спала, как Беллатриса и Яксли, а о побеге узнала лишь наутро. Но Гермионе показалось, что за маской прохладного спокойствия и бесстрастности искрой промелькнул отблеск чувства, похожего на облегчение. Она вспомнила шепот Нарциссы, шелестевший сухими мертвыми листьями в тот вечер, когда поймали Люпина и его семью:
«Дочь Андромеды, моя племянница и твоя кузина, Драко… Лорд не пощадит ни Нимфадору, ни ее девочку…»
В этом шепоте и нескольких словах, не несших в себе ничего особенного, но высказавших все, были чувства, прятавшиеся в душе Нарциссы и лишь в минуту слабости вырвавшиеся наружу.
Из сестер Блэк Беллатриса была воплощением экспрессии и фанатизма, доведенного до безумия, Нарцисса — олицетворением ледяной невозмутимости и выдержки. Какой была Андромеда? Гермионе казалось неприличным и неуместным расспрашивать и проникать без спроса в душу, а сама свекровь нечасто упоминала про нее. Лишь иногда, в спокойные семейные вечера, когда не было никого лишнего, и если приходилось к слову, она вспоминала свое детство, в котором старшая сестра заменила рано умершую мать. Нарцисса не расцвечивала воспоминания всплесками чувств, не таков был ее характер, но в эти редкие минуты из серых ее глаз словно тихо улыбалась одинокая девочка, шаловливая и озорная, вдумчивая и серьезная, боящаяся толпы и изо всех сил цепляющаяся за тепло семейного очага, который старшая сестра сумела сохранить после смерти матери.
Гермионе почему-то казалось, что если бы Андромеда Блэк была жива, ни Нарцисса, ни Беллатриса не были бы такими. Одна была бы более спокойной и сдержанной и может быть не творила все те мерзости, которыми славилась даже среди самых жестоких Пожирателей-мужчин. Другая не держала бы все в себе и позволила кому-нибудь хоть немного помочь, поддержать, и не вскидывала голову в привычном вежливо-отстраненном «Благодарю, но вам совершенно не о чем беспокоиться». Кто знает? Ведь сейчас о том, какими были отношения сестер, можно было судить лишь по тому, что Нарцисса в замке мужа обустроила Апартаменты Андромеды, привезла из Блэк-Холла ее вещи и изредка, в минуты сильного душевного напряжения (как казалось Гермионе), уходила туда и просила не беспокоить ее, словно среди платьев, книг, рисунков сестры находила покой. Беллатриса же никогда даже вскользь или косвенно не упоминала о сестре (впрочем, единственной темой ее разговоров был Лорд), и единственный совместный их портрет, на котором они были изображены еще девочками, безжалостно сожгла, как рассказал Гермионе Драко.
Представить, что Нарцисса помогла дочери Андромеды сбежать, было непросто, но это по размышлении не казалось чем-то совершенно невозможным. Нарцисса просто могла закрыть глаза и не обратить внимания на странные тени и звуки. Не увидеть, как открывались двери, не услышать крадущихся шагов и шепота заклятий. Она предпочла этого не заметить. Следовательно, для нее этого не было. И Гермиона отступилась от свекрови, признав за ней право хранить отрешенное молчание.
Гермиона закручивает длинные пушистые пряди в низкий узел и закалывает шпильками. Потом садится за столик у окна, на котором стоит колдо-фотография — их с Драко свадебная. Они в Дравендейле у родового алтаря. В лицо светит солнце, и они щурятся, ее фату треплет легкий бриз, из прически выбились непослушные локоны, и Драко то и дело наклоняется к ней с широкой улыбкой. Она помнит этот день в мельчайших подробностях. Каким синим и ласковым было море, выплетавшее белые кружева пены далеко внизу у подножия скалы, как празднично голубело небо, отражаясь в высоких окнах Дравендейла, и серебристо мерцали привидения, выстроившиеся с другой стороны алтаря. Церемония проводилась ранним утром, и восходящее солнце и заходящая луна словно были ее свидетелями и участниками. Каждый раз от этого воспоминания ее словно окутывает солнечным сиянием, на губах ощущается солоноватый вкус их первого свадебного поцелуя, и ее рука надежно спрятана в руке Драко.
Рамка двойная, зачарованная, она сама зачаровывала ее. Если три раза постучать волшебной палочкой по левому верхнему углу и коснуться серебряного завитка, то на обороте появится другая колдо-фотография. На ней она и два ее лучших друга стоят на лужайке перед домом старших Уизли. Рон с удивленным и напуганным видом держит на руках малыша Артура, который собирается зареветь. Гарри приобнимает за плечи ее и оживленно что-то говорит в сторону Джинни, от которой в объектив попала лишь прядь рыжих волос, когда она откидывала их с плеч. А она сама не может сдержать улыбку, глядя на Фреда, который снимает их и шутит в своем обычном стиле. Где-то в стороне хохочут Билл, Чарли и мистер Уизли, Флер и миссис Уизли идут из «Норы», а Джордж левитирует за ними огромный поднос с закусками. Это крестины Арти, она в первый раз стала крестной и была невероятно горда и счастлива. Этот день в памяти остается весенне-зеленым, пахнет медовыми и лимонными пирогами миссис Уизли и несет в себе мягкий сердечный уют их семьи и дома, в котором ее когда-то принимали как родную. Это два счастливых дня в темные дни, такие редкие и оттого бесценные, и она не могла удержаться, чтобы не соединить их в одной рамке.
Вдруг распахивается тяжелая дверь, и входит Драко. Во всех янтарных подсвечниках и шандалах ярко вспыхивают свечи.
— Гермиона, ты здесь? — он расстегивает верхние пуговицы на рубашке, словно ему душно, — я думал, ты в нашей спальне.
Она поднимается ему навстречу.
— Зашла за кое-какими вещами и задержалась. Ужин закончился?
Драко почти падает в кресло и устало потирает виски.
— Да. Лорд спрашивал про тебя, но удовлетворился объяснением мигренью и передал пожелания скорейшего выздоровления. Отцу окончательно надоели эти шавки, и воздух буквально трещал от его злости и сдерживаемых Невербальных. И только чудом обошлось без «Авады», мама едва уняла его. Честно говоря, мне тоже потряхивает от этой Имельды. По ней плачет психиатрическое отделение «Мунго».
Гермиона аккуратными и точными движениями массирует его плечи, снимая напряжение, и он облегченно прикрывает глаза.
— Что она сделала?
— Не поверишь, флиртовала и кокетничала со мной, как восемнадцатилетняя девчонка, — презрительно фыркает Драко, — я было подумал, что третий бокал вина был лишним, и мне чудится, что эта дамочка как-то чересчур игриво улыбается и сально подмигивает. Но как оказалось, не почудилось.
— Мне уже начать ревновать? — в ее голосе мерцает смех.
— Салазар Великий, конечно, нет! — его даже передергивает, и руки Гермионы сильнее сжимают вновь напрягшиеся мышцы, — что-то в ней есть такое… непонятное и неприятное, нечеловеческое. Она внушает мне чувство, словно находишься в одной комнате с какой-то огромной говорящей и разумной птицей.
Гермиона молчит несколько минут, продолжая разминать его плечи, и он совершенно размякает и расслабляется.
— Будь предельно осторожен с ней, Драко, — наконец задумчиво говорит она, — Имельда Уилкис — не то, чем кажется, я в этом уверена.
— То есть? — он поднимает голову, чтобы взглянуть в ее лицо, — что тебя навело на эти мысли?
— Когда Лорд приблизил ее к Себе?
Драко потирает лоб, стараясь припомнить.
— Не помню точно. Ее брат Инглберт Уилкис был убит аврорами в 1980 году, если не ошибаюсь. Между ними очень большая разница, она моложе его почти на двадцать лет. Так что тогда она не могла присоединиться к Лорду. Вероятно, она примкнула к Нему не так давно, в девяностых. Когда ты попала в Малфой-Менор, я уверен, что Имельда уже была Пожирательницей. Правда, тогда она побаивалась тетушки Беллы и старалась не попадаться лишний раз ей на глаза. Всюду таскаться за Лордом она стала только в последние год-два, и Беллатриса вроде не устраивает истерик по этому поводу, что, кстати, странно.
— Значит, она изначально чем-то заинтересовала Его, но особо выделять ее Он начал не так давно… — Гермиона напряженно размышляет, — в связи с чем? У нее нет больших талантов, она не так уж искусна в чародействе, она не из богатой семьи, и она не отличается тем, что Он ценит в Беллатрисе и Алекто. Но она чувствует Его силу за собой, понимаешь? Она чем-то ценна для Лорда и знает это. Она слишком уверена в себе, значит, есть какие-то основания.
— Она просто стелется перед ним, лебезит и выполняет малейшие желания, — отмахивается Драко, — по крайней мере, так мне кажется. Но в одном ты права, она чересчур самоуверенна с недавних пор и полагает, что покровительство Лорда открывает перед ней абсолютно все двери. Может быть, она владеет какими-нибудь редкими родовыми чарами?
— Не знаю. Имельда редко заглядывает на дамские благотворительные аукционы и пятичасовые чаепития, даже Франческе не о чем посплетничать про нее, а уж это о многом говорит. Понимаешь, Драко, она вроде бы у всех на виду, но никто про нее почти ничего не знает. Это немного настораживает.
Гермиона обходит кресло, устраивается у него на коленях, согревая теплом.
— Прошу тебя, будь осмотрителен с ней.
— Хорошо, — обещает он, не удержавшись от того, чтобы не погладить по животу (скоро это, наверное, станет привычкой), — буду очень осторожен.
Наутро Гермиона спускается к завтраку, внутренне холодея и подбираясь от необходимости подвергаться тяжкой милости Темного Лорда. Драко греет в ладонях ее ледяные пальцы и тихо спрашивает:
— Как ты себя чувствуешь?
— Не очень хорошо, — вздыхает Гермиона, — немного кружится голова и снова тошнит, даже несмотря на зелье Пэтти.
Драко подхватывает жену на руки и спускается по длинной винтовой лестнице.
— Сумасшедший! — шепчет она, щекоча теплым дыханием ухо, — что подумают твои родители и Лорд?
— Что мы с тобой парочка сумасшедших, безумно влюбленных друг в друга.
— Твоего отца хватит удар.
— Зато мама будет рада, ты же знаешь. Она всегда боялась, что я женюсь на какой-нибудь холодной бессердечной дуре, которой будут нужны только деньги, и которая растопчет мою ранимую трепетную душу.
Гермиона невольно хихикает, обнимая мужа за шею и утыкаясь носом ему в плечо. Когда лестница заканчивается, Драко нехотя осторожно ставит ее на пол. Гермиона поднимает подбородок и выпрямляет спину как можно ровнее, опирается на руку мужа, и они входят в Золотую столовую, в которой всегда завтракает семья, когда Темный Лорд изволит останавливаться в замке. Во главе стола уже восседает Он, по правую и левую руку Люциус и Нарцисса, слева Петтигрю, Уилкис и Пиритс. Драко учтиво склоняет голову.
— Прошу извинить за опоздание.
— Ничего, мой мальчик. С такой женой можно опаздывать и не извиняться, — Темный Лорд с усмешкой на тонких губах не сводит глаз от Гермионы, на бледных щеках которой вспыхивают пятна румянца от сомнительного комплимента.
— Как ваша мигрень, дорогая Гермиона? Жаль, что из-за недомогания вы не смогли украсить своим присутствием наш скромный ужин.
— Уже лучше, благодарю. Простите, Милорд, вчера я действительно плохо себя чувствовала.
Нарцисса бросает испытующий взгляд на осунувшееся лицо невестки с заметными темными кругами под глазами.
— Что ж, вижу, вам до сих пор нездоровится, поэтому не буду настаивать, чтобы вы уделили мне немного внимания. Люциус, Нарцисса, премного благодарен за гостеприимство, — Лорд поднимается, и тут же за ним вскакивает его свита.
Гермиона и Драко едва заметно переводят дух. Он сегодня в хорошем настроении, раз ограничился только одним вопросом. Едва усевшись, они тоже встают, но Лорд картинно машет на них рукой.
— Нет-нет, прошу, завтракайте. Не обращайте на нас внимания.
— Малфой-Менор всегда к Вашим услугам, это большая честь для нас, мой Лорд, — Люциус с Нарциссой почтительно провожают Волдеморта в холл.
— Я знаю, друг мой, знаю. На этот раз мое пребывание в Малфой-Меноре было слегка омрачено этим инцидентом, но надеюсь, что в дальнейшем подобного не произойдет, — Лорд пристально смотрит на Люциуса, и тот опускает взгляд, — если вы понадобитесь, я пришлю Хвоста.
— Конечно, мой Лорд.
Имельда что-то говорит Нарциссе, обшаривая глазами просторный холл, Пиритс суетливо расшаркивается перед Люциусом, Петтигрю скалит зубы в крысиной ухмылке. И наконец гости исчезают в зеленом пламени.
Нарцисса подходит к Люциусу и трогает его за рукав камзола, снимая несуществующую соринку.
— Когда Он будет у нас в следующий раз?
— Он не сказал. Ты же знаешь, Господин волен появляться в замке, когда Ему вздумается.
— Да, конечно, — женщина опускает глаза, — но он бывает у нас слишком… часто, и в Малфой-Меноре толпится слишком много народу. Это утомляет.
Люциус молча ловит ее руку, нежно поглаживает и целует, словно извиняясь за неудобства. За эти годы правления Лорда Волдеморта Малфой-Менор стал Его почти основным неофициальным местопребыванием. Все знают, что кроме Министерства Магии Его можно найти либо в Малфой-Меноре, либо в Лейстрендж-Парке, но очень редко в официальной резиденции в Лондоне. Что может поделать Люциус? Абсолютно ничего. Нарцисса, конечно же, это знает, но он не может осуждать ее за усталость и нежелание принимать в замке всю свиту Лорда, которая часто ведет себя совершенно нахально, своевольно и даже разнузданно. Это и неудивительно, поскольку многие из Его нынешних приспешников не принадлежат к высшей аристократии либо к приличным чистокровным семьям.
Когда они возвращаются в Золотую столовую, он сразу замечает напряженные лица молодых.
— Мы… нам нужно кое-что вам сказать, — быстро говорит Драко и переглядывается с женой.
Лицо Нарциссы освещается таинственной улыбкой, но она молча садится на свое место и непринужденно делает глоток уже остывшего чая. Сам Люциус только приподнимает брови и берет с отдельного столика еще не просмотренный утренний «Пророк», на первой полосе которого Пожиратели Смерти опять конвоируют каких-то отчаянно вопящих недомагов.
— Отец, мама, — Драко прочищает горло, делает неосторожное движение и нечаянно задевает локтем пустую тарелку для тостов, и та падает на каменный пол, разлетаясь мириадами молочно-белых осколков. Драко вытаскивает палочку, но Нарцисса его останавливает.
— Нет, милый, это не веджвудский фарфор, а всего лишь мейсенский, — со смехом говорит она, — пусть будет на счастье.
Появляются домовики и мельтешат под столом, собирая осколки.
— Так что ты хотел сказать? Опять проблемы с призраками Дравендейла? — Люциус уже погружается в новости, — ради Салазара, не порти настроение с утра. Я недавно просматривал штрафные квитанции и сделал вывод, что Комитет по делам загробного существования должен на нас молиться, потому как мы основные его спонсоры.
— У нас будет ребенок.
Голос жены Драко чист и звонок, и слова рассыпаются хрустальными шариками по стеклу. Люциус заторможенно поднимает глаза от газетного листа. Что она сказала? Что? Она может повторить?
— У вас будет внук! — словно услышав его, подтверждает Драко.
— Поздравляю! Я очень рада! — голос Нарциссы звучит прекрасной мелодией, перебором золотых солнечных струн под мягкой лаской ветра.
Люциус так же медленно поворачивает голову к жене. Она даже не удивлена? Она знала?
В голове сумбур, мысли то скачут, то тягуче переливаются. Надо что-то сказать. Вот и Нарцисса смотрит с упреком.
— Мы рады. Да. Это… неожиданно, слегка неожиданно, — он переводит взгляд на сына и его жену.
Напряжение на их лицах сменилось улыбками. Широкой и радостной — у него, спокойной и светлой — у нее. И он видит, что их руки сплетены. Драко держит ее так цепко и крепко, что, наверное, у нее на пальцах останутся белые следы. Он видит, что Драко счастлив, что сын хочет, чтобы и он был счастлив, почувствовал хоть толику его радости. Он пытается так же улыбнуться в ответ. Видимо, получается, потому что улыбка Драко становится еще шире.
— Для меня это тоже стало сюрпризом, папа, — смеется сын, — но когда-нибудь это должно было случиться, правда?
— Я ждала того дня, когда по нашему замку снова будут топотать маленькие ножки, — доносится голос Нарциссы, — помнится, Драко куда только не забирался! Я искала его иногда часами и потом обнаруживала спящим в каком-нибудь шкафу среди пыльных мантий прошлого века или на чердаке среди кучи не менее грязных вещей. Хорошо, что боггарты у нас не заводились. А Сэр Фелициус ловил его, трехлетнего, даже на своей башне. У меня чуть сердце не остановилось тогда!
Они смеются, припоминая еще какие-то забавные подробности из детства Драко, а Люциус молчит, погруженный в себя и старающийся понять — что внутри него всколыхнула эта весть?
Его внук не будет чистокровным колдуном. Да, он будет рожден от матери-волшебницы, но его кровь уже не будет чистой.
Драко прав, рано или поздно это должно было произойти. Они женаты почти четыре года, у них должны были появиться дети. Когда-нибудь невестка объявила бы о своем положении. И что теперь?
Люциус невольно сминает газету, страницу с колдо-фотографией, на которой кричат и бьются в руках Пожирателей имевшие несчастье родиться в магловских семьях. Эта же участь грозила бы его маглорожденной невестке, если бы не милость Темного Лорда, не Его воля, повернувшая судьбу так, что когда-то в Малфой-Меноре появилась и осталась Гермиона Грейнджер.
Люциус никогда не позволял себе задуматься над тем, как и почему его сын, воспитанный им же самим в традициях чистокровных семей, решился жениться на этой грязнокровной девчонке. Ему было достаточно просто принять за основу понимание того, что Драко действительно испытывает сильные чувства к ней, а она к нему, пусть вначале это казалось шокирующим, неприемлемым и подрывающим все его устои. А Нарцисса на удивление сердечно приняла невестку. Она сейчас действительно рада и счастлива. А он? Что все-таки чувствует он, осмысливая тот факт, что в жилах его внука, будущего наследника древнего и знатного рода Малфой, будет течь нечистая магловская кровь его матери?
* * *
— Гермиона, что ты делаешь? Ради Мерлина и Морганы, оставь эту софу в покое! — Драко поспешно сам толкает несчастную софу, ножки которой скрежещут по полу, а потом, спохватившись, левитирует ее к стене.
— Хочу освободить эркер и поставить здесь кресло-качалку, — отмахивается Гермиона, взмахивает палочкой, и к софе присоединяются стулья и небольшой комод, — и вообще здесь надо сделать ремонт. Займусь завтра же.
— Но…
— Пожалуйста, не мешай, ладно? Я хочу удобную и уютную детскую для малыша. А это самая солнечная комната, и этот эркер мне ужасно нравится. Ох... — она зажимает рот руками и опрометью выбегает из комнаты.
Драко хмыкает и потирает затылок, взмахами палочки освобождает еще один угол, слевитировав кресло поближе к дверям. То ли капризы беременных, то ли его рациональная и предусмотрительная жена все рассчитала и решила, что необходимо заняться детской именно сейчас, поскольку потом будет совершенно некогда. Ее токсикоз усилился, утрами она представляет собой жалкое зрелище, более-менее оживая только к вечеру. В перерывах между пробежками в уборную она лежит без сил, но при этом все равно пытается что-то делать. Приготовление обедов и ужинов теперь полностью на ее домовихе, поскольку один только запах готовящейся еды заставляет Гермиону бледнеть и выбегать из кухни. Их домашний целитель доктор Дервент, выслушав и тщательно осмотрев ее, заверил, что беременность протекает в пределах нормы, однако следует поберечься и не напрягать себя слишком сложными, отнимающими много сил заклятьями и чарами.
Гермиона возвращается со страдающим выражением на лице и садится в кресло.
— Никогда не думала, что это так выматывающе, — признается она, прикрывая глаза, — мама говорила, что у нее не было никакой тошноты, и она до самых родов порхала, как птичка. Я на птичку совсем не тяну, скорее на грамамонта.
Драко смеется и осторожно зачаровывает софу и стулья так, чтобы они сами вышли из комнаты. Софа скрипит, кое-как протискиваясь в дверной проем, стулья нетерпеливо топочут ножками вслед за ней.
— Брось, ты совсем не похожа на грамамонта. Если честно, то сейчас на него похожа Пэнси.
— Все еще впереди, — зловещим голосом произносит Гермиона и, не выдержав, смеется вместе с ним.
Она встает и накладывает то же заклятье на комод и кресло, которое, переваливаясь, как утка, выплывает из комнаты. Нет, до грамамонта ей далеко. Сейчас по ней и не скажешь, что она беременна — та же стройная гибкая фигура, быстрые движения. Можно угадать разве что по лицу, бледному, осунувшемуся, с кругами под глазами, но и это можно списать на банальную усталость и недосып.
— Пэнси и вправду стала такой… круглой.
— Не то слово, — фыркает Драко, — я вчера поболтал с ней у МакНейров, пыхтит и клянется, что еще немного и ее можно будет просто закатывать в двери.
— Ох, представляю себя через несколько месяцев…
Драко снова смеется, оглядывая пустую комнату. Она на самом деле лучшая в их маленьком доме. Рядом с их угловой спальней, все окна выходят на юго-восток, и солнце заливает ее янтарно-медовым светом, выкладывает разноцветную мозаику эркерного стекла на полу. Малышу здесь будет хорошо.
Но есть одно «но». Они пока еще не обговаривали, что будет, когда родится ребенок. Родители могут настоять на том, чтобы они вернулись в Малфой-Менор и растили наследника в родовом замке. Об этом же может «попросить» Лорд. И если родителям еще можно мягко отказать, объяснить, почему Драко совсем не хочется, чтобы его сын с детства рос под багровым взглядом Темного Лорда, то Лорду отказать невозможно. И он еще помнит тот далекий разговор, когда на Совиной башне они с Гермионой говорили как раз об этих днях, о том, что они будут делать, когда в их жизни появится третий.
— Как там Джеффри? — прерывает его невеселые мысли Гермиона.
— Держится, но выглядит потерянным и не спускает с рук ребенка, несмотря на все насмешки отца.
Гермиона открывает окно, и порыв свежего морского ветра взъерошивает ее и без того пышные кудри.
— Позавчера у Блишвиков говорили о том, что Уолден МакНейр подыскивает Джеффри новую жену. Еще месяца не прошло после смерти Вивьен, даже срок траура не выдержан!
Драко морщится и подходит к Гермионе, обхватывает ее в кольцо рук, кладет подбородок на плечо.
— Я уверен, что Джеффри не согласится на новый брак. Все считают его тюфяком и рохлей, но у него есть характер.
Гермиона вздыхает и поглаживает его ладони, нежно обнимающие ее живот.
— Знаешь, я тут думала… А почему Джеффри не стал Пожирателем Смерти? Вы все… повторили… стали Пожирателями так же, как и ваши отцы, а он…
— Наверное, потому что МакНейры не особо богаты и родовиты, они не представляют собой ничего особенного, — в голосе Драко звучит горечь, — зачем Лорду ничего не умеющий, бедный, не амбициозный, серый, как мышь, Джеффри, когда есть много других — из богатых семей, у которых много золота, серебра и связей, более знатных и древних родов, обладающих старинными артефактами, ценными книгами и свитками, владеющих тайными чарами? Все на самом деле просто.
— А Розье? — непонимающе спрашивает Гермиона, — они обладают всем тем, что ты перечислил, но, тем не менее, Кларенс не Пожиратель.
— Отец с матерью откупили его. Говорят, они опустошили свой сейф в Грин-Готтсе и преподнесли Лорду все ценные артефакты, амулеты, талисманы, книги и прочее, все, что их предки накапливали веками и передавали из поколения в поколение. Блейза так же откупила Фетида, но как — не знаю. Правда, ходили очень… двусмысленные слухи, она ведь была знаменитой красавицей.
— Помню, — тихо и задумчиво отвечает Гермиона, — она была чарующе прекрасна, и совсем не верилось, что она Пожирательница Смерти. Драко, я никогда не задумывалась над тем, как становились Пожирателями наши ровесники. Я просто полагала, что они сами хотели этого.
Драко безрадостно усмехается.
— Да, кто-то захотел сам. Но кого-то заставили, а кто-то был вынужден. Я точно знаю, что Одес Эйвери и Дилберт Деррик не рвались в наши ряды. И таких не так уж мало.
Гермиона только качает головой, теснее прижимаясь к нему. Глядя в туманную даль слияния неба и моря, помолчав немного, она тихо говорит:
— Драко, я хочу навестить родителей. Мне надо сказать им. Они имеют право знать.
— Это опасно, — не раздумывая, отвечает он, — сейчас всюду шпионы Лорда.
— Неужели ты думаешь, что я подвергну опасности ребенка или родителей? Я смогу оторваться от шпионов, поверь мне.
Она поворачивается к нему, испытующе смотрит прямо в глаза, и он со сжавшей сердце жалостью отмечает усталый вид, тонкую морщинку между бровей. Приподняв ее подбородок, он нежно целует сухие губы, дрогнувшие и раскрывшиеся навстречу.
— Прости, пожалуйста. Я верю, безусловно верю самой умной ученице факультета Гриффиндор за последние сто лет. Но мне тревожно.
— Я понимаю, — она вздыхает и снова прижимается к его груди, обнимает, — но я так давно не видела их. Сама посылала весточку еще в конце прошлого года. Они беспокоятся за меня. И сейчас… так хочется поделиться с мамой…
Поразмыслив немного, он предлагает:
— На этой неделе мне нужно в Лондон по одному делу с конторой Гринграсса. Отправимся вместе, сделаем вид, что прогуливаемся по магазинам. Ты встретишься с родителями, а я прикрою тебя.
— Хорошо! — в карих глазах вспыхивает яркая и чистая радость, — мистер Малфой, я так люблю вас, вы просто не представляете!
— Что ж, миссис Малфой, а не доказать ли вам свою любовь на деле вот прямо сейчас?
Звонкий смех искрится в воздухе, пронизывает дом, вырывается наружу, и старые яблони одобрительно покачивают ветвями и перешептываются со стройными кленами. Живоглот, уставший ждать хозяйку на заднем крыльце, презрительно чихает, пушит хвост и вальяжно уходит в небольшую рощицу.
* * *
Яркое апрельское солнце льет поток золота в высокое окно, расчерчивает ровными светлыми квадратами столешницу полированного черного дерева, плавится медом в чашке горячего чая, приготовленного заботливыми руками Нарциссы. Люциус осторожно берет чашку, делает глоток, наслаждаясь терпким насыщенным вкусом ароматного напитка.
Нарцисса, чай, Кабинет — вот три неизменных составляющих его утра уже много лет. Этот час, с восьми до девяти, всегда принадлежал только им. Чтобы ни случилось накануне, и чтобы ни происходило сегодня, но едва часы отбивали восемь утра, он был в Кабинете за своим столом, ждал, когда осторожно приоткроется створка двери, и покажется Нарцисса с маленьким серебряным подносом, на котором стоят два чайных прибора. Она улыбалась одними глазами, аккуратно ставила поднос на стол и протягивала ему чай. Сама садилась напротив в кресло, которое он всегда пододвигал для нее. Менялись чайные пары, платья Нарциссы, обивка мебели, времена года и погода за окном, но она, он сам и тонкая тишина чаепития всегда оставались неизменны.
После чая эта тишина обычно нарушалась. Они разговаривали об обыденных делах, планах, событиях. Спорили или соглашались друг с другом, не уступали или быстро приходили к единому мнению. Он знал, что любая его высказанная мысль тотчас же будет обдумана Нарциссой, принята или же, наоборот, раскритикована. Никогда не было равнодушия или невнимания с ее стороны, любую его заботу, которой он делился с ней, она принимала так, как будто та была и ее. Но и соглашалась с тем, что существуют только его дела, также как и он предоставлял ей право не вмешивать его в свои и только свои хлопоты.
Иногда они почти не разговаривали. Он просматривал счета, бухгалтерские книги, отчеты управляющих. Она отвечала на письма, делала свои хозяйственные записи, пересев за секретер в углу. Им было достаточно находиться в одной комнате, чувствовать присутствие друг друга, делить утро друг с другом.
Вот и сейчас Нарцисса, уже допив свой чай, сидит в кресле с небольшим свитком в руках, судя по всему, письмом. Солнце освещает ее, играет бликами на волосах, просто уложенных косой вокруг головы, насыщает цветом лазури скромное домашнее платье, отчего ее серые глаза тоже приобретают оттенок синего. Ее ресницы чуть подрагивают от яркого света, на лбу небольшая морщинка меж чуть нахмуренных бровей.
— От Лютеции, — со вздохом произносит она, — у Юбера снова неприятности. Она опять просит некоторую сумму, чтобы расплатиться с его кредиторами.
— Да, Роже писал мне и Драко, — он тоже морщится при мысли от французских кузенов, вечно просящих деньги и полагающих, что богатые английские родичи должны взять их на полное содержание. Куда делось состояние Азалинды, которое она сама основательно приумножила выгодными вложениями и покупкой недвижимости? Ведь прошло всего немногим менее четырех лет с ее смерти. При всем желании и усердии невозможно потратить миллионы галлеонов за такой короткий срок.
— Что сказал Драко?
— А ты как думаешь? — Люциус усмехается.
— Отказал, разумеется, — снова вздыхает Нарцисса, — потому Лютеция пишет мне и употребляет в письме столько милых комплиментов.
Люциус пожимает плечами.
— Они напоминают мне присосавшихся пиявок. Этому надо положить конец. Если поощрять их и дальше, то Юбер окажется полностью на шее Драко и будет не просить, а требовать обеспечивать его семью.
Нарцисса берет следующее письмо с подноса для корреспонденции.
— О, и второе письмо от нее. Видимо, первая сова заплутала и принесла позже… — она разворачивает свиток, пробегает глазами по строчкам и невольно восклицает, — Мерлин мой, какой ужас!
— Что?
— Юбера едва не посадили в долговую яму, и он бежал, теперь она даже не знает где он и что с ним! А к ним в поместье ворвались кредиторы и коллекторы, перевернули все верх дном в поисках Юбера и денег. Она пишет, что Роже очень плох, а у нее на руках невестка с маленькой внучкой. Умоляет немедленно прислать денег либо приехать самим и спасти честь Малфоев, иначе родовое поместье будет отобрано.
Люциус кривит губы в презрительной гримасе.
— Раздели все написанное этой женщиной на сотню и получишь всего лишь в десять раз преувеличенную картину.
— Мне кажется, она пишет правду, — Нарцисса хмурится, перечитывая письмо, — это послание очень отличается от предыдущего. Люциус, надо помочь им. Если все обстоит действительно так, то ведь жена и дочь Юбера ни в чем не виноваты.
— Милая, я более чем уверен, что мой кузен успешно приканчивает последние бутылки в фамильном винном погребе, Лютеции просто не хватило некоей суммы на очередные мантии, а так называемый племянник сейчас кутит в каком-нибудь игорном доме в Монте-Карло, даже не вспоминая о жене и дочери. Все как обычно. Посчитай, сколько раз до этого дня они плакались и клянчили денег? Только с начала этого года уже было около пяти писем. Нет, я не пошлю им ни галлеона, ни сикля, ни кната, Драко тем более.
Нарцисса качает головой и непреклонно поджимает губы.
— Я отошлю им из своих. Мне кажется, на этот раз Лютеции действительно нужна помощь.
Нарцисса поднимается и идет к секретеру. Люциус хмыкает и допивает чай. Малфуа — не Малфой, так всегда говорил отец. Сестру Абраксас любил, уважал и считался с ее мнением, но брак ее в открытую называл мезальянсом и отзывался с презрением о семье ее мужа. Зная Азалинду, действительно, было трудно понять этот выбор. С ее происхождением, умом, красотой и приданым она могла выбрать любого мага в Великобритании и Ирландии. Однако предпочла пусть родовитого и чистокровного, но нищего и бесхарактерного французишку, заставила его принять свою фамилию, переиначенную на французский лад, и поспешила переехать к мужу в Нант. Люциус подозревал, что тут была замешана какая-то история любовного толка, но отец и тетушка никогда даже словом не проговаривались об этом. Она была главой семьи, а не муж, но к сожалению, ее сын и внук не удались, не взяв ничего от ее железного характера и стальной воли. Роже так же вял и слабодушен, как и его отец, Юбер же, видимо, пошел в родню своей матери, славившейся среди французской чистокровной знати непревзойденным умением просаживать грандиозные суммы на скачках, за карточным столом и в кутежах.
Негоже все-таки взваливать их на Нарциссу, надо попозже выяснить, как на самом деле обстоят дела у никчемного кузена и его паршивца-сына.
Нарцисса, склонившись над письмом, рассеянно покусывает кончик пера. Люциус невольно улыбается, наблюдая за ней. Эта ее привычка, которую с давних школьных лет он подметил еще у маленькой Нарциссы Блэк, выполнявшей домашние задания в слизеринской Гостиной, так и осталась у взрослой, аккуратной во всем Нарциссы Малфой.
Солнце пробралось уже в дальний угол и снова вплетает золотые нити в серебристые косы, ластится к тонкой ладони. Люциус не может оторваться, наглядеться на жену. Наверное, вот одна из причин, почему он так любит этот утренний час. Потому что в этот час можно просто смотреть на Нарциссу, милую, уютную, теплую, любоваться ею, не принадлежащей в этот момент никому, кроме него.
Много лет тому назад Абраксас Малфой был в жестокой вражде с Сигнусом Блэком, и Люциус даже помыслить не мог, что когда-то станет мужем Нарциссы Блэк. Однажды отец прямо завел разговор о женитьбе. Назвал имена девушек, потенциальных невест, и все они соответствовали его разборчивому вкусу и высочайшим требованиям. С некоторыми из них Люциус учился в Хогвартсе и неплохо знал. В этом списке не было сестер Блэк, впрочем, Нарцисса тогда была совсем еще юна.
«Обрати внимание на дочь Магнуса Ривенволда Хильду, — рокотал отец своим густым баритоном, — не на старшую, как там бишь ее? Та хороша, но пустовата, а в Хильде есть порода. Также упомяну Сильвану Джагсон, Луизу Розье и Антею Фоули. Все они происходят из семей с безупречным происхождением и крепким финансовым положением, а с их отцами я имею весьма прочные связи. Кроме того, эти девицы воспитаны как настоящие леди, на этом особо настаивает твоя матушка. На мой взгляд, наилучшей партией, кроме Ривенволдов, была бы Фетида Урхарт, но тут мы опоздали, она сговорена. Так что, хорошо подумай, сын, и сделай правильный выбор».
Люциус отмалчивался под личиной почтительного внимания. С Хильдой и Сильваной они были ровесники и учились на одном курсе. Хильда действительно была настоящей леди, в ее жилах текла благородная кровь. Изысканная, утонченная, с безукоризненными манерами, она внушала легкое благоговение. Сильвана, также прекрасно воспитанная, гордая и в отличие от блеклой, словно нарисованной полупрозрачными акварельными красками, Хильды — златоволосая, зеленоглазая, нежная и свежая, как утренний цветок. Луиза Розье была на год старше, отличалась остроумием и легкостью в общении. Антея Фоули была на три года младше, миловидная, с живым и веселым нравом, звонким смехом. Они все были хороши, эти девушки из самых знатных и чистокровных семейств. Только никто из них не был ему нужен, кроме молчаливой среброкосой девочки с бездонно-серыми глазами, которая еще не окончила Хогвартс, и при упоминании фамилии которой отец приходил в бешенство.
Люцуиус тогда не знал, что ждет его в будущем, совершенно не представлял, что делать, если отец все-таки будет настаивать на женитьбе в ближайшем времени. Он чувствовал себя загнанным в лабиринт, у которого огромное количество ходов, но нет выхода. Что, если бы тогда отец действительно поставил бы его перед необходимостью брака на одной из этих девушек? Он бы женился? А Нарцисса, окончив Хогвартс, вышла бы за Дориана Делэйни и сейчас жила где-то в Европе? Какой бы стала его жизнь без нее? Каким бы он был без нее? Был бы тем же самым Люциусом?
Наверное, нет. Она начинает его день, задает ему ритм и вкус. Она творит его ночь, давая силы и возможности. Нарцисса всегда стоит за его плечом, ободряет и поддерживает, и во многом мерило его дел. Она создает его мир таким, какой он есть. Вся его жизнь пошла бы по другому пути, во тьму и лед, если бы не она. У его судьбы глаза Нарциссы.
Вот она сидит, сосредоточенная, опять прикусившая кончик пера, постукивает тонкими пальцами по стопке пергамента. На щеку упала прядка, непокорно выбившаяся из-под шпильки. И ему так хочется убрать прядку за ушко, шепнуть в него пару словечек, от которых оно порозовеет, нежно поцеловать в висок.
Вот в этом суть каждого утра его жизни. В Нарциссе. В том, что она с ним и здесь. И всегда будет.
Странно было представить, что ее место могло быть занято другой женщиной. Другая готовила бы ему чай, прикасалась легкими руками, унимая головную боль, смеялась над его шутками, родила сына… Это могла быть Сильвана Джагсон, умеющая взмахом ресниц распалить непримиримую мужскую вражду и делающая соперниками даже самых близких друзей. Или же Луиза Розье, за умной беседой и острословием прячущая бесчувственность и холод северной зимы. Могла быть Антея Фоули, и она веселой яркой бабочкой порхала бы по мрачным залам Малфой-Менора, готовая день и ночь только лишь развлекаться и устраивать приемы и балы. Или это была бы Хильда Ривенволд, и сейчас они сидели в ажурной прохладе молчания, разделенные незримой стеной, далекие и безучастные друг к другу.
Антея увлеклась искусством, стала художницей и теперь ездила по миру, все такая же смешливая, полная энергии и совершенно свободная. Хильда стала миссис Юджиус Нотт, Сильвану отец выдал замуж за Эметриуса Эйвери, а Луиза стала женой Персея Паркинсона. Странно, что эти женщины, воспитанные, изящные, идеальные леди, безмолвно уступали Нарциссе, безоговорочно признавая ее королевой высшего магического общества. Нарцисса не стремилась к этому, но так получилось. И, наверное, именно это делало ее королевой. Она царила безо всяких усилий, всегда была немного над толпой, выглядела средоточием того, чем хотел бы обладать чистокровный, родовитый и богатый маг. И Люциус не раз с зубовным скрежетом замечал направленные на нее взгляды, полные не только восхищения, но и алчности, страсти и похоти, жажды обладания. И были взгляды тоскливые, измученные тайной любовью и пониманием недостижимости этой женщины. Вернее, был один такой взгляд, и Люциус с глубоким удовлетворением встретил весть о смерти владельца этого взгляда.
Иногда он ловил взгляды женщин на Нарциссу, оценивающие, примеряющие ее положение на себя, завистливые и ревнивые. Таких взглядов было немало, но Нарцисса словно их не замечала. И опять же странно — Сильвана и Хильда, одни из немногих, кто реально мог претендовать на положение Нарциссы (как в прошлом, в качестве его несостоявшихся невест, так и в настоящем — как знатные чистокровные волшебницы, супруги одних из самых высокопоставленных Пожирателей Смерти), всегда смотрели на Нарциссу так, точно она была старше них и имела право вести их за собой и быть примером и образцом для подражания.
«А Хильда теперь плачет, не переставая…»
Люциуса невольно обдает холодом, когда имя несостоявшейся невесты и супруги одного из его приятелей словно тянет за собой эхо слов, звучавших накануне в этой же комнате.
Вчера после ухода Нарциссы, едва он приступил к просмотру новой поправки к Закону о сквибах, из камина вышел, вернее, вывалился Юджиус Нотт. Пьяный Юджиус Нотт, как сразу понял Люциус. Нежданный гость пошатнулся и выпрямился, обвел блуждающим взглядом комнату и, заметив хозяина, растянул губы в ухмылке, видимо, долженствующей означать приветствие.
— Я что, в Малфой-Меноре?
Люциус безмолвно кивнул. Нотт еще раз пьяно ухмыльнулся, прошел к небольшому бару, без церемоний вытащил бутылку огневиски и щедро плеснул в стакан.
— Твое здоровье, друг мой. И всей твоей семьи.
Люциус настороженно молчал, пока Нотт не опустошил едва початую бутылку на треть. Их знакомство со школьной семьи, один круг общения, интересов и служения Лорду сблизили их настолько, что они считались близкими друзьями. Люциус был шафером на его свадьбе, был компаньоном по одному бизнес-проекту. После первого падения Лорда они поддерживали друг друга, Нотты были частыми гостями в Малфой-Меноре. Однако подобного поведения за Юджиусом он не припоминал. Но понимал. И потому молчал, ничего не предпринимая и лишь ожидая его дальнейших действий.
Нотт почти упал в кресло у письменного стола, все еще придвинутое после чаепития, и глухо пробормотал:
— Она плачет. Все время плачет. Ночи и дни напролет.
Люциус ощутил острое желание налить огневиски и себе. Он прекрасно знал, кто плачет и почему. А Юджиус поднял на него глаза, красные и воспаленные, ударил кулаком по ручке кресла и продолжил:
— И эти трусливые предатели украли их!
— Кто? Кого? — не понял Люциус. В голове пронеслись десятки догадок, но слова Юджиуса были слишком туманны.
— Буллстроуды! — выплюнул яростно Нотт, — они сбежали с моей внучкой! Выкрали Миллисенту с ребенком из поместья и скрылись, и только Салазар знает куда! Сволочи! Предатели!
Люциус все-таки налил себе немного огневиски, наколдовав пару кубиков льда. Новость была слишком ошеломляющей для четверти десятого утра.
— Как это произошло? — спросил он, пригубив огневиски и обратив внимание на беспорядок в одежде Нотта. Нотт всегда был щеголем, но сегодня его камзол был в темных пятнах, пыльная мантия порвана на плече.
Юджиус снова ударил кулаком по ручке кресла, опасно скрипнувшей.
— По всей видимости, позавчера после обеда. Домовики сказали, что мать приходила навестить Миллисенту в четыре часа пополудни и ушла незадолго до пятичасового чая. Миллисента не выходила к чаю и ужину, прислала записку, что чувствует себя неважно, и просила не беспокоить ее. Хильда говорила с ней через дверь и не заметила ничего особенного. Мы хватились их вчера утром. Оказалось, что голосом Миллисенты говорила зачарованная кукла, а ее самой и ребенка нет. Вначале даже не заподозрили, иногда она отлучалась к своей семье на пару часов, не предупредив нас. Хильда решила связаться с Буллстроудами, — Нотт плеснул себе огневиски и залпом выпил полстакана, — а их нет. Дом пуст, даже поганых домовиков нет. По горячим следам мои люди потрясли всех их родственников, друзей, знакомых. Ничего! Они опустошили свой счет в Грин-Готтсе. Мариуса Буллстроуда видели в Лютном переулке в лавках, торгующих защитными амулетами и запрещенными зельями. Одного из лавочников я прищучил. Оказывается, Мариус заказал огромную порцию «Феликс Фелицис» и выкупил его буквально на той неделе. Готовил зелье один из лучших зельеваров Лютного. Они готовились к побегу, Люц! Все просчитали, все подготовили, не оставили никаких следов, никаких зацепок. Они просто провалились сквозь землю. Как будто испарились, понимаешь? Они могут быть где угодно, хоть в Австралии, хоть в Бразилии.
— Ты обращался к Господину?
— Нет. — Нотт снова опрокинул стакан огневиски, но складывалось впечатление, что чем больше он пил, тем больше трезвел. По крайней мере, сейчас он не выглядел таким пьяным, как когда вывалился из камина.
— Он мог бы помочь, — осторожно заметил Люциус.
Нотт искоса глянул на него, но быстро отвел взгляд.
— Возможно. Но Господину сейчас не до наших проблем.
Люциус пожал плечами.
— Он всегда внимателен к нашим проблемам.
Нотт вскочил и заметался по комнате. Хотя Кабинет был достаточно просторен, в нем свободно и с комфортом размещался весь Ближний Круг Лорда Волдеморта, но от лихорадочных и суетливых перемещений Нотта казалось, что пространство, не занятое мебелью, сузилось, стало втрое меньше, стены приблизились и стали ниже.
— Крысы бегут, — процедил он сквозь зубы, — понимаешь, Люц? Эти твари словно выжидали, словно почуяли что-то. Сукин сын Мариус всегда вилял хвостом и двоедушничал. Говорил, что никогда в жизни даже не надеялся на то, что породнится с самими Ноттами. Все хлопал по плечу и лицемерно скалился. А сам в это время… Как только этот недоносок Эйвери убил моего Тео… — Нотт осекся на имени сына, сжал кулаки и схватил бутылку огневиски. Трясущимися руками налил себе полный стакан, выпил и уставился в угол немигающим взглядом.
— А Хильда теперь плачет, не переставая, — глухо сказал он через несколько минут, — у нее больше нет сына. И не будет внучки.
— Сочувствую. Передай ей, что мы всегда поддержим ее.
Нотт скривил губы и поднял темный мутный взгляд. Только теперь стало видно, что он все-таки пьян так, что в нем, видимо, сметало все преграды, возведенные характером, воспитанием и жизненным опытом. Он покачнулся, схватившись за спинку кресла.
— Сочувствуешь? Поддержишь?
Он вдруг шагнул к столу и оперся кулаками об столешницу, навис над Люциусом, обдав тяжелым запахом перегара.
— Не притворяйся, что знаешь, что такое сочувствие, Люц. Ты просто не способен на это, потому что заговорен от неудач и потерь. Ты везунчик. У тебя великолепная жена, почтительный и послушный сын и пусть грязнокровная, но вознесшаяся выше многих невестка. Тебя и твою семью Лорд отличает более прочих. Кому и зачем тебе сочувствовать, друг? Такие, как ты, не знают бед и не снизойдут до бед других людей.
Люциус ощутил, как в нем поднялась волна гнева, которую он с трудом подавил. Он постарался как можно спокойнее сказать в нависшее одутловатое лицо с воспаленными глазами и бьющейся жилкой на виске:
— Полагаю, тебе необходимо отдохнуть. Ты слишком вымотан.
Нотт резко выпрямился и отступил к камину. На его лице была та же кривая гримаса злобы. Он швырнул горсть Летучего Пороха в пламя и исчез в зеленом огненном водовороте.
Люциус невольно смотрит на камин, воскресив в памяти вчерашний разговор. Узнав от него о случившемся, Нарцисса днем навестила Ноттов. Вернулась расстроенная, рассказав, что Хильда действительно беспрестанно плачет, Юджиуса нет, а в доме угнетающая атмосфера.
Он невольно поводит плечами. Всего лишь месяц назад был жив Теодор, Миллисента родила дочь, Хильда выглядела счастливой, а Юджиус был доволен жизнью и подшучивал нал Люциусом, намекая о продолжении рода. Но семья Ноттов разрушилась в одно мгновенье. В середине марта Пожиратель Смерти Теодор Нотт был убит другим Пожирателем Смерти Одесом Эйвери. Убийца не отрицал своей вины, наоборот, добровольно сдался на суд Лорда Волдеморта. Господин был весьма недоволен — Теодор был одним из самых Его любимых молодых Пожирателей — и приговорил Одеса к смертной казни. Эметриус Эйвери напрасно молил о снисхождении для единственного сына и просил заменить казнь любым другим наказанием. Юджиус проклинал Эйвери, рвался сам привести приговор в исполнение, но Господин взял дело в Свои руки «во имя справедливости». Эметриус и Сильвана Эйвери должны были смотреть на казнь сына, так им повелел Господин. И они смотрели. Люциусу врезались в память их лица, хотя он не смог бы доподлинно сказать, что они чувствовали в этот момент.
Общественное мнение клеймило Одеса, порицало Эйвери, так упустивших своих детей, и сочувствовало Ноттам. Эметриус и Юджиус входили в Ближний Круг, и после казни Лорд предупредил о недопустимости раскола «из-за этого неприятного инцидента между вашими детьми», как выразился Он. И они подчинились. Все также встречались на приемах в одних и тех же домах, в Министерстве, на встречах Ближнего Круга. Нотт скрипел зубами, но молчал. Эйвери выглядел серой и немой тенью.
Люциус не брался судить ни того, ни другого. Он не знал, как бы вел себя он, если, ни приведи Салазар, подобное случилось с ними.
Точную причину размолвки и убийства никто не знал, хотя курсировали разные слухи. Люциус расспрашивал Драко, поддерживавшего приятельские отношения с Теодором, но сын поначалу хмуро отмалчивался и переводил разговор. Лишь после настойчивых расспросов он нехотя рассказал нелицеприятную правду о случившемся. Одес защищал девушку, которую обесчестил Теодор. Нотт младший вступил в связь с ней во время беременности жены. Она была из бедной, но хорошей чистокровной семьи, ее отец работал мастером на фирме по изготовлению метел, принадлежавшей Ноттам. Она забеременела, но Теодору, конечно, не нужна была огласка, он припугнул ее, угрожая лишить отца работы, и заставил избавиться от ребенка. Она не смогла утаить все от отца, тот был взбешен, ворвался в кабинет к старшему Нотту, угрожал, это слышали многие сотрудники фирмы. Через несколько дней после этого мастера разбил паралич, а его дочь исчезла. Ее тело спустя пару недель нашли в каком-то грязном переулке магловского Лондона. Естественно, Нотты от всего открестились, спустили вину на маглов, но полз шепоток, что Нотта младшего видели недалеко от того самого переулка. Одес, узнавший об этом, пришел к Теодору, вызвал его на дуэль и, не дав опомниться, пустил «Аваду».
Пусть ситуация не была обыденной, но и не выбивалась из ряда многих других похожих случаев. Единственное, что осталось непонятным Люциусу — почему молодого Эйвери так задела судьба этой девчонки, что он пошел на убийство ее обидчика?
«Говорят, он был давно и тайно влюблен в нее, папа, — негромко ответил Драко на его невысказанный, но, видимо, понятный без слов вопрос, — и не смог спустить Тео то, как тот жестоко обошелся с ней».
Люциус лишь покачал головой. Глупая необдуманная связь обошлась немыслимо дорого самому Теодору и его семье, прервала род другой чистокровной семьи. У Эйвери больше не было детей, их дочь бесследно пропала несколько лет назад. Тогда в золотых волосах Сильваны появились первые серебряные нити, и потух блеск в глазах. Сейчас же, после смерти сына она выглядела постаревшей на добрый десяток лет и совершенно равнодушной к происходящему вокруг. Тот, кто видел ее в молодости, нынче и не признал бы прежнюю гордую красавицу, сводившую с ума незадачливых кавалеров.
Пришедших проводить в последний путь Одеса Эйвери, не дожившего до своего двадцатипятилетия, было прискорбно мало, но Малфои были всей семьей. Люциус еще раз подошел к Эйвери с выражением соболезнований. У Эмета было потерянное лицо, и он слабо кивнул. Сильвана, худая, вся в черном, лишь подняла на него угасший пустой взгляд и ничего не ответила. Миссис Онорина Эйвери, мать Эмета, громко всхлипывала, полулежа в кресле. К ней подплыли три дамы, дальние родственницы, окружили плотным кругом, принялись шуршать юбками, подносить к глазам платки, накапывать Успокоительные зелья, остро запахшие ландышем и валерианой. Мужчины отошли к окну, и там, не щурясь глядя на яркое полуденное солнце в безоблачном небе ранней весны, Эметриус Эйвери заговорил, и его тихие слова упали в память Люциуса тяжелыми камнями:
«Мы приносим наших детей в жертву собственному выбору. Когда-нибудь мы все поплатимся за это. Моя расплата уже началась — род Эйвери угаснет, у него нет будущего. Какой будет твоя расплата, Люциус?»
По спине Люциуса снова тянет холодом. Эти слова были похожи на пророческие, но слава Салазару, Эмет не был прорицателем или пророком. Это всего лишь слова. Ни Нотт, ни Эйвери не знают. Никто еще даже не догадывается, что жена Драко носит ребенка. У рода Малфой есть будущее.
И кто знает, кто знает, как отреагируют на эту весть те, чьи сыновья и дочери ушли бездетными? Те, кто, как Эйвери и Нотты, остались без продолжателей фамилий и родов? Те, кому когда-то так или иначе перешли дорогу Люциус или Драко? Кто считает, что Малфои пользуются всеми благами мира и вознесены Лордом Волдемортом на вершину власти совершенно не по заслугам? Подобных магов немало, и многие из них богаты и могущественны, искусно владеют Темными чарами и обладают темномагическими артефактами. Нападут исподтишка, из-за спины, чужими руками, чужой магией. И не на Люциуса или Нарциссу, а на тех, в ком таится продолжение рода Малфой, его жизнь. Сына могут подстеречь после делового обеда, на встрече с бизнес-партнерами, на выходе из Гринготтса, в Лютном или Косом переулке, где-нибудь после сходки Пожирателей Смерти. Его жену могут виртуозно и абсолютно незаметно проклясть до смерти на званом обеде, подлить яда в чай на будничном пятичасовом чаепитии, сглазить ребенка в ее чреве на благотворительном балу. Конечно, они защищены родовыми чарами, амулетами и прочим, но злоба, ненависть, жажда мести могут пойти на крайние меры. И тогда… им с Нарциссой стоять над могилами, выслушивать искренние и фальшивые соболезнования и медленно падать в ад, в который превратится их существование. Даже если потом будут найдены виновные, ничего нельзя будет изменить. А значит… он должен упредить этих пока неизвестных, безымянных и безликих.
Люциус выходит из-за стола, в раздумьях прохаживается по комнате, не замечая взгляда отвлекшейся от письма Нарциссы. Приставить к Драко телохранителей. Сын вначале будет против, будет возмущаться, но подчинится, когда поймет, что это не шутки. К его жене тоже? Салазар знает, как поведет себя эта… девчонка. До сих пор она не вызывала никаких нареканий и беспокойства, вела себя как настоящая чистокровная леди, как бы абсурдно это ни звучало, учитывая ее происхождение. Значит, охрана. Или же…? Внезапно на ум приходит странная, слегка безумная и в то же время совершенно логичная мысль — пусть пока никто и не знает. Полгода, год, два. Сколько необходимо. Пусть внук родится, окрепнет, подрастет, тогда можно будет объявить о наследнике. Малфой-Менор небезопасен, слишком много магов в нем бывает. Дравендейл, конечно, защищеннее, но и там бывают гости. А ведь есть дом в Уэльсе. В нем бывали только Малфои, из посторонних мало кто знает о его наличии, не то что о местонахождении. Даже Беллатриса, семье которой принадлежал когда-то этот дом, никогда не интересовалась и не бывала там. Когда-то он сам накладывал на него каверзные и хитрые чары ненаходимости, зачаровав не только сам дом, но и местность на милю вокруг. Потом кое-что добавил Драко, завязав к тому же заклятья на родовые перстни. Уединение и защита. Следует признать, умом и здравомыслием жена Драко не обделена, так что может понять и примириться с положением. Но возникает одна преграда — Господин. Он всегда отличает ее, справляется о здоровье, любит поговорить с ней о зельях, рунах и чарах. Тогда тут один выход — поделиться с Ним своими опасениями и получить разрешение. Надо продумать линию разговора, подготовить все аргументы так, чтобы Господину не вздумалось поднимать все на смех. Но в любом случае действовать следует осторожно и только вместе с Нарциссой.
Приняв решение, Люциус оборачивается к жене, запечатывающей своей печатью конверт с письмом.
— Цисса, мне нужно обговорить с тобой нечто очень важное.
* * *
— Лаванды цвет, дили-дили, синий как лен, я королевою буду, ты королем. Синий как лен, дили-дили, лаванды цвет, я влюблена, дили-дили, и ты в ответ, — мурлыкает Гермиона, аккуратно унавоживая землю вокруг пятого розового кустика.
Кусты чахлы и невзрачны, но эти скромные побеги вывела при помощи чар и прорастила она сама, чем очень гордится. Она взглядывает наверх и удовлетворенно кивает. С утра прошел легкий свежий дождик, а сейчас небо заволокли полупрозрачные светлые облачка. Тепло и влажно, идеальная погода.
— Лаванды цвет, дили-дили, синий как лен, я влюблена, дили-дили, и ты влюблен.
С кончика палочки разноцветными искорками сыплются заклинания роста, укрепления побегов, против паразитов и болезней. Впрочем, пока кусты не обращают внимания на такую чуткость и выглядят довольно уныло. Но она все равно довольна. Если все получилось (а она в этом уверена на 99 целых и 99 сотых процента), то бутоны будут нежно-синими с серебристым отливом лепестков. Редкий оттенок даже у выведенных магически цветов.
Она отряхивает руки, осторожно встает с колен и распрямляется, потирая занывшую поясницу. Критически озирается, но снова довольно кивает сама себе. Место выбрано удачно. От прохладных северных ветров капризные цветы будут укрывать кустарники и яблоневые деревья, от резких порывов морского бриза — живая изгородь. Кроме того, небольшая клумба расположена под окнами гостиной и будет хорошо видна из них. Кусты будут расти быстро, и к рождению малыша уже распустятся первые розы.
— Вот уж не ожидала, cara mia, что ты уподобишься этим клушам из цветочного комитета Нарциссы! — неожиданно раздается знакомый голос, и Гермиона резко оборачивается.
— Фиона? — вырывается у нее удивленный возглас, но от белой калитки к ней направляется только хитро улыбающийся Драко.
— Всего лишь я.
— Я могу поклясться, что слышала голос Фиа, — Гермиона оглядывается по сторонам, но привидения, как и следовало ожидать, не видно. Фиона не может так далеко удалиться от замка, в котором умерла и к которому привязана посмертными чарами.
— Может быть, — таинственно отвечает Драко, в серых глазах играют смешинки.
Гермиона скептически щурится и скрещивает руки на груди.
— Ну и как это понимать, мистер Малфой? Вы научились чревовещать?
— Ну конечно, научился он! У твоего супруга, cara, таких талантов нет и быть не может! — возмущенно отзывается голос Фионы, и она, к изумлению Гермионы, выплывает из-за спины Драко, бледно серебрясь на дневном свету.
— Фиа! Как ты здесь очутилась?
— Он меня сюда приволок, правда, с моего согласия, — ворчит призрак, подплывая поближе к ней, — я рада видеть тебя, девочка.
— Я тоже, Фиа, — улыбается Гермиона, поворачиваясь к мужу, — как же ты смог привести ее сюда?
Драко показывает ей старинный кинжал с темными пятнами на инкрустированной рукояти и потускневшем лезвии длиной почти в полторы ее ладони.
— Это тот самый кинжал, которым ее закололи, и на нем ее кровь, так что если он будет находиться здесь, она сможет наведываться сюда, как бы к месту, куда зовет ее кровь.
— Так можно?
— Теоретически да. И практически, как видишь, тоже. Хотя Фиа жутко мандражировала и визжала, как девчонка, когда мы переносились через портал.
— Я уже отвыкла от этих ваших живых штучек, и ты мог бы покрепче держать кинжал, а то я чувствовала, как выскальзываю из него, — фыркает призрак и плывет к дому, — ну, показывайте ваше гнездышко.
— Я подумал, что тебе будет веселее с ней, — шепчет Драко, наклоняясь поближе к ней, — Фиона будет занимать тебя своей болтовней и перемывать всем косточки, хоть какое-то развлечение.
— Я все слышу! — доносится возмущенный голос привидения, — я не перемываю косточки, а честно и беспристрастно излагаю свое мнение о наших так называемых леди и джентльменах.
Гермиона усмехается, но в душе действительно рада тому, что их уединение будет немного разбавляться визитами пусть болтливого и ворчливого, но привязанного к ней и тепло относящегося призрака.
Это было желание, нет, даже своего рода повеление Люциуса — чтобы она перестала посещать приемы, рауты, балы и прочие светские мероприятия, и не покидала их дом на морском побережье Уэльса. И Нарцисса его полностью в этом поддержала. Свекор не утруждал себя подробными развернутыми разъяснениями, кратко и четко сказав, что ей в ее положении может грозить опасность со стороны недоброжелателей и врагов семьи, и в целях безопасности лучше ограничиться домашней обстановкой.
«Я не настаиваю, вы вольны решать сами как поступать. Но настоятельно, очень настоятельно рекомендую послушать нас с матерью», — взгляд его сумрачных глаз был тяжелым и давящим.
Нарцисса только кивала головой на каждую его фразу, а в конце прибавила, что она всецело одобряет и вообще сама до и после рождения Драко полгода не выходила никуда.
«И Лорд Волдеморт полностью согласен. Он искренне сожалеет, что какое-то время не может беседовать с тобой, но надеется, что все будет хорошо. Сейчас он намеревается опять погостить в Малфой-Меноре», — многозначительно добавила она, и Гермионе вдруг почудился за этими словами еще какой-то смысл.
Она натянуто улыбнулась и согласилась. В конце концов, она была только рада освободиться от этой шумной, отнимающей силы и бесценное время мишурной и пустой светской жизни. Ее совершенно не пугала и не тяготила уединенная замкнутая жизнь в доме на пустынном побережье, им с Драко не было скучно вдвоем. И тем более она была рада хотя бы на время избавиться от слишком опасного внимания Темного Лорда, одна мысль о том, что Лорд знает о ее беременности, заставляла холодеть от почти животного страха. Но она не видела Его после того завтрака в Малфой-Меноре, Он не вызывал ее на «беседы», и страх понемногу блек и таял в череде дней, хлопот и дел.
Через пару недель после того разговора с родителями Драко с возмущением пожаловался, что отец под тем же предлогом опасности со стороны недоброжелателей приставил к нему мага-телохранителя, комплекцией превосходящего его почти вдвое, молчаливого и каменнолицего. Теперь ему во время отлучек по делам с Грюмом придется скрываться не только от шпионов Лорда, но и как можно аккуратнее и незаметнее избавляться от телохранителя.
«Кажется, отца настигли паранойя и мания преследования после известия о том, что он станет дедом, — досадливо прибавил он, — ему везде мерещатся враги, только и ждущие того, чтобы наброситься на нас с тобой».
«Возможно, он в чем-то прав? — осторожно предположила она, — ты же сам утверждал, что нельзя никому доверять, и что у Малфоев действительно много врагов».
«Конечно. Соперники и конкуренты в бизнесе, завистники, мелкие пакостники — их всегда было предостаточно. Но кому в голову придет нападать на нас, когда Лорд защищает нас своим покровительством? Ушибленному на всю голову смертнику без инстинкта самосохранения? За эти годы не было ни одного покушения ни на родителей, ни на меня, ни на тебя, если не считать ту спятившую от любви к Забини дуру, так с чего бы вдруг им быть сейчас?»
Драко кипятился, и она прекрасно его понимала. Он и так рисковал, ведя двойную игру, а теперь был вынужден еще и преодолевать подобные препятствия.
Но она знала, кто на самом деле мог напасть на Драко. Бойцы Сопротивления, бывшие авроры. Кто напал на Грегори Гойла, Винсента Крэбба и многих других Пожирателей Смерти и безжалостно убил тех, которые защищались. Кто считал Драко Малфоя воплощением ненавистного режима Темного Лорда и ценным пленником. Кто ничего не знал о них. А таких было большинство. Нет, это было все Сопротивление, кроме Аластора Грюма. И поэтому, с одной стороны, она тоже досадовала на такую опеку Люциуса, но с другой — прекрасно его понимала и даже, наверное, была согласна. Случись что, у Драко будет шанс скрыться от нападающих, пока внимание отвлечется на телохранителя.
— О, какая милая детская комната! — со второго этажа доносится голос Фионы, и она просовывает голову сквозь потолок, — но где игрушки? Cara, ты забыла об игрушках! И кстати, почему обои такого странного оттенка? Это что, цвет бедра испуганной нимфы? Кроватка хороша, слов нет, но может лучше колыбельку? На чердаке Малфой-Менора хранится чудесная старинная колыбель, в которой спали еще Драко, Люциус, Абраксас и еще пара десятков Малфоев предыдущих поколений.
Гермиона с Драко переглядываются и одинаково прыскают от смеха.
— Мне будет очччень весело! — с чувством произносит Гермиона.
Дни тянутся за днями, уносятся морским бризом, растворяются в дождях, рассеиваются в солнечном свете, нанизываются на нить недель, выплетают ожерелье месяцев. Растет маленький человечек внутри Гермионы, и она все чаще ощущает его легкие нежные прикосновения и сильные толчки крохотных ножек, все чаще замирает, поглаживая живот и погружаясь в себя, прислушиваясь и стараясь уловить его присутствие. Скоро тот, кого она ждет с таким нетерпением, появится на свет.
* * *
— Миссис Малфой, я ведь настаивал на максимальном покое и отдыхе, — мягко укоряет Гермиону доктор Дервент, производя над ней манипуляции волшебной палочкой, — вследствие беременности у вас крайне нестабильная магическая аура, и спонтанные выбросы магии неизбежны. Сейчас вы должны думать только о ребенке и себе. Еще раз повторяю — никакой трансгрессии, никаких порталов, никаких каминов, словом никаких магических перемещений, это слишком опасно.
Гермиона морщится, но виновато молчит. За последние четыре месяца своей беременности она встречалась с доктором Дервентом не менее двух-трех раз в месяц. И не только из-за беспокойства и страха Драко и его желания все держать под контролем. Ей действительно тяжело вынашивать ребенка. Непрекращающийся токсикоз, физическая слабость, слишком часто и беспричинно меняющееся настроение, необычные вкусовые причуды, приводящие Драко в замешательство, выбивающаяся из-под контроля собственная магия. Все вместе и сразу. И еще она часто теряет сознание. На четвертом месяце это случилось при трансгрессии, и лишь чудом ее не расщепило. На пятом месяце она воспользовалась кольцом Драко, но при выходе из портала в глазах потемнело, и она не смогла удержать равновесия, сильно расшибла себе голову, упав на каменные плиты, устилавшие двор Дравендейла. Тогда трансгрессия с порталами были запрещены. Сегодня же она вспомнила о записной книжке Регулуса Блэка, оставшейся в Дравендейле, и отправилась замок через камин, но дорога туда-сюда отняла все невеликие силы, кроме того, спонтанный выброс магии взорвал камин, и опять чудом на ней не оказалось ни царапины.
Драко сердито мерит шагами их спальню. Доктор неспешно укладывает слушательную трубку в саквояж, достает тонко звякающие склянки с зельями.
— Принимайте по стакану Успокаивающего перед сном плюс 13 капель Сдерживающего утром после завтрака. И настоятельно рекомендую вам соблюдать постельный режим не менее трех дней. Вы слышите, миссис Малфой?
— Да-да, уверяю вас, буду мило лежать в постели три дня и изучать все трещины на потолке, — брюзгливо ворчит Гермиона, и толстенький добродушный доктор строго обращается к Драко:
— Мистер Малфой, проследите за этим. Если опять возникнет такая ситуация, не исключаю опасности преждевременных родов. А у вас идет только двадцать восьмая неделя.
По лицу Драко можно прочитать все переполняющие его чувства.
— Конечно, доктор!
— До свидания, миссис Малфой, я навещу вас через месяц. До этого постарайтесь придерживаться всех рекомендаций. Если почувствуете неладное, немедленно вызывайте меня или миссис Уайнскотт.
Дервент откланивается, Драко провожает его до калитки и приметного камня, у которого можно трансгрессировать. Когда он возвращается в дом, Гермиона лежит на кровати с видом мученицы, и ее лицо такое выразительно страдающее, что слова упрека тут же вылетают из головы. Он присаживается рядом с ней на кровать.
— Не говори ничего, — бурчит Гермиона, — я знаю, что виновата.
— Я ничего и не говорю, — слабо улыбается Драко, — я слишком перепугался. Сижу, как примерный муж и семьянин, пью чай и просматриваю «Пророк», как камин внезапно взрывается, и в облаке сажи и зеленого дыма появляешься ты. Прямо как какая-нибудь греческая богиня, честное слово. До сих пор поджилки трясутся.
Гермиона закрывает лицо ладонями, ее плечи трясутся от смеха.
— Зачем ты отправилась в Дравендейл? Неужто соскучилась по привидениям? Тебе не хватает одного словоохотливого призрака?
— Я забрала дневник Регулуса, слишком опасно оставлять его там.
— Почему не попросила меня?
— Ты бы не нашел. Я зачаровала его во флакон духов и еще наложила чары, отталкивающие взгляд. Если не знать, как предмет выглядит, не отыщешь его.
Драко лишь вздыхает.
— Ой! — негромко вскрикивает Гермиона, внезапно обхватывая руками живот.
— Что? Что случилось?!
Она улыбается тихо и светло, и словно не видит и не слышит Драко, а обращена внутрь себя. Она быстро поднимает подол свободной блузы, берет его руку и прижимает к животу.
— Чувствуешь? Он пинается! И так сильно! Ох, вот опять.
Если честно, Драко ничего не чувствует, но держит ладонь прижатой к теплому округлому боку. Гермиона, наклонив голову к плечу, прислушивается к тому, что происходит внутри нее, что делает малыш.
— Ему тоже не нравится перспектива лежать три дня без движения и скучать, — подмигивает она, — он выражает свой протест.
Драко скептически хмыкает.
— Может быть, он, наоборот, радуется, что его сумасшедшая мамочка не будет взрывать камины?
— Нет-нет, взрывать камины ему жутко понравилось! Ох, малыш, моя печень не футбольный мяч.
Драко вдруг чувствует легкий толчок под ладонью, потом еще один, и еще, и расплывается в глупой улыбке.
— Эй, сын, полегче, не надо так пинать мамочку. Александр, слышишь меня?
— Так все-таки Александр? — лукаво прищуривается Гермиона, — не Скорпиус Гипперион? Или же Николас Септимус? Или Эдуардус Дельфинус? Ты наконец со мной согласен относительно странных и редких имен?
Спор не спор, но дискуссия по именам идет у них почти сразу, как она сказала о своей беременности. Удивительно, но Люциус с Нарциссой отстранились, предоставив им полное право дать имя своему ребенку по своему желанию. «Не забывая о традициях», — веско обронил свекор, и весь стол в кабинете был завален свитками с генеалогическими таблицами Малфоев, которые притащила домовиха Крини. «Хорошо, хоть гобелен с родовым древом не заставили содрать со стены», — уныло пошутил Драко, которому и вменено было в обязанность разбирать порядком запыленные свитки. Вначале они даже развлекались, выискивая самые древние и нелепо звучащие имена. Потом несколько недель выбирали и поняли, что их мнения не сходятся. Перебрав почти сотню имен и заработав головную боль от непрерывного чихания, Драко склонялся к имени прапрадеда Астеруса с прибавлением второго имени прадеда Эдмунда. Гермионе казалось, что лучше всего выбрать сразу простое имя, без устаревших и ставших непонятными компонентов. «Но у тебя самой прекрасное редкое имя! Разве тебе не нравилось быть единственной Гермионой в школе?» — недоумевал Драко, на что она возмущалась, что как раз слегка и не нравилось, поскольку мало кто из их сверстников читал Шекспира или был знаком с греческой мифологией, и поначалу ее имя коверкалось не то что в безобидную Миону, а, о ужас, в Герми! Драко, услышав этот вариант, хохотал так, что она едва не обиделась, а потом несколько дней нарочито ласково звал ее только Герми, на что взбунтовавшиеся гормоны, малыш, чувствовавший ее недовольство, и очередной выброс магии отреагировали весьма своеобразно — едва Драко выговаривал это дурацкое сокращенное имя, как сразу же начинал икать и останавливался только после того, как сто раз подряд произносил «Гермиона».
На «Александра» наткнулась она, и он был единственным во всей огромной таблице с многочисленными хитросплетенными ответвлениями. Был еще и женский вариант — Александрина Уизли Малфой, альбом с рисунками которой она забрала из библиотеки Малфой-Менора и бережно поставила в шкаф в своем маленьком кабинете. На вопрос, известно ли каким был тот, первый Александр, Драко только развел руками: «Знаю, что у него была единственная дочь сквиб, и он очень ее любил и не отказался от нее». На взгляд Гермионы, это уже о многом говорило.
— Не согласен, но чего не сделаешь ради любимой жены и опасности провести оставшиеся годы жизни в виде жабы вследствие ее спонтанной магии, — с невинным видом говорит Драко, — имей в виду, я наступаю на горло собственной песне и все еще подумываю насчет Скорпиуса Гиппериона.
— Ну что ж, Александр так Александр. Алек, Алекс... мне очень нравится. И все традиции соблюдены, это имя есть в генеалогии, — Гермиона улыбается, нежно поглаживая живот, — Александр Малфой. Звучит очень по-малфоевски.
* * *
— Драко!
Драко широко улыбается, неспешно продвигаясь навстречу Пэнси, которая нетерпеливо машет ему с другого конца широкой террасы. Наконец добравшись до нее, он учтиво склоняет голову, обнимает по-дружески и целует в щеку.
— Мерлин, я не видела тебя тысячу лет! — молодая женщина впивается в него взглядом, и он, не выдержав, задорно подмигивает.
— Да уж, когда мы виделись в последний раз, ты была… куда шарообразнее.
— Фу, Драко! — возмущенно поджимает она губы, — куда девались твои галантность и манеры?
— А они у меня были? — саркастично спрашивает он, протягивая ей небольшой футляр, обернутый в темно-зеленую шелковую бумагу, — ну, не дуйтесь, мисс Паркинсон. Прошу, примите подарок для маленького Эдварда в честь его крестин.
Пэнси вздрагивает и на миг прикрывает глаза, словно услышала что-то несообразное.
— Миссис Делэйни, — тихо и внезапно горько поправляет она, — уже давно миссис Делэйни.
Драко пожимает плечами, оглядывая террасу и лужайку перед ней. Гостей довольно много, но все они — исключительно родственники близкой и дальней степени и близкие друзья. Пэнси сумела-таки настоять на тихом и не помпезном крещении сына.
— Для меня ты всегда будешь невыносимо вредной и упрямой мисс Паркинсон. А где же сам виновник торжества?
— Уже спит, устал.
Пэнси смотрит на друга так, словно действительно не видела тысячу лет, она берет его за рукав, но тут подходит Элфрид. Элфрид с такой мерзкой ухмылкой в углах губ, что Пэнси стискивает зубы, отдергивает руку и с вызовом вскидывает подбородок. Она знает, что думает муж, увидев их с Драко вместе. Но она знает также, что ни ее, ни Драко не в чем упрекнуть. Только сам Драко ни о чем не догадывается, когда обменивается приветствиями с Элфридом, хлопает ее мужа по плечу и поздравляет. Мужчины отходят к столу со спиртным. Пэнси глядит им вслед, и в глазах ее стонет и корчится лютая тоска. Собравшись, она встряхивает головой и решительно отворачивается.
— Пэнси, какие восхитительные, просто восхитительные устрицы! А шампанское! М-м-м, великолепно! Все просто чудесно! Ах, твой малютка уже уснул сладким ангельским сном?
Пэнси натягивает на лицо улыбку.
— Эдвард с няней. Благодарю за теплые слова и прекрасный подарок, Фрэн. Иначе и быть не могло, мой супруг позаботился, чтобы на крестинах нашего сына все было идеально.
Франческа Джагсон в компании с Алвилдой Монтегю сверкают не менее светскими оскалами.
— У моих кузенов Дерриков, конечно, было не так роскошно, но тем не менее, их почтил присутствием сам Господин.
Алвилде кажется, что она больно жалит, но Пэнси, которая ценой неимоверных усилий добилась того, чтобы крестины прошли в сроки поездки Лорда Волдеморта в Трансильванию, даже смешно отвечать на подобный выпад напыщенной идиотки, только благодаря выгодному браку попавшей в высшее магическое общество.
— Неужели? Это великая честь для них. Их дом осенен теперь благодатью, — она приподнимает бровь, усмехается уголком губ и пристально смотрит прямо в угреватое лицо Алвилды.
Та суетливо бегает глазами, пытается оправить дурно сидящее на рыхлом теле аляпистое платье. Пэнси улыбается еще любезнее, вгоняя Алвилду в состояние смятения. Франческа опустошает пятый бокал шампанского и, картинно показывая острым раздвоенным подбородком в сторону разговаривающего с ее мужем Драко, громко шепчет:
— Дорогая, а почему он сегодня один?
Пэнси хочется расцарапать лицо в кровь этой мерзкой собирательнице сплетен, но она лишь как можно равнодушнее пожимает плечами:
— Не знаю, не спрашивала.
— Вы знаете, что я слышала намедни у Кэрроу? — Франческа интимно приглушает голос, в ее маленьких блестящих глазках такое сладострастное предвкушение очередного вываливания грязи, что Пэнси едва сдерживает себя, чтобы не повернуться и уйти, объяснив свой уход самой нелепой причиной. Алвилда, напротив, вся подбирается и превращается в слух.
— Нет? Так вот, вы же знаете, что уже давно этой малфоевской грязнокровки нигде не видно, она даже на приглашения отвечает отказом. То одно, то другое, то занята, то мигрень. Но говорят, что на самом деле ее поразило безумие! Да-да! По утверждению Имельды Уилкис, а она, между прочим, всюду сопровождает Лорда Волдеморта и недавно несколько недель гостила в Малфой-Меноре, так вот, по ее словам, у грязнокровной женушки Драко случаются приступы безумия, и Малфои прячут ее, чтобы избежать позора. Не иначе, ее настигло проклятье чистокровного рода, наказание за то, что она обольстила и окрутила Драко!
— Салазар Великий! А я слышала у Мальсиберов, что ее прокляли и навели ужасную порчу, отчего она вся покрылась язвами и фурункулами, выглядит просто чудовищно и тщетно пытается вылечиться за границей, — восторженно подхватывает Алвилда, и Пэнси, не выдержав, шипит:
— Мерлин и Моргана, кто осмелится проклясть ее? Она же невестка Малфоев! Да и к Лорду она куда ближе, чем вы себе представляете. Ни у кого духа не хватит, чтобы навести на нее порчу и вызвать Его гнев.
— Значит, она сошла с ума и потому не показывается в обществе, — ничуть не замешкавшись, заявляет Франческа с таким видом, словно изрекает истину в последней инстанции, — проклятье чистокровного рода, я же говорю. Милая Имельда наверняка говорит правду, уж она-то точно знает.
«Франческу исправит только могила», — думает Пэнси, мысленно закатывая глаза.
— Мы можем спросить у самой Имельды, — вслух сладко тянет она, — она троюродная тетушка моего супруга и, конечно же, сегодня у нас. Вон она, кстати, с Драко.
Дамы оборачиваются в сторону столика с закусками, у которого стоят упомянутые, и Пэнси с тайным удовольствием наблюдает, как меняется лицо Франчески — из самодовольного становится откровенно испуганным. Еще бы не испугаться, Имельда Уилкис — высокопоставленная Пожирательница Смерти, ее в последнее время отличает Темный Лорд. Если ее слова или мнение были истолкованы неверно, ей это не понравится, то что тогда будет с несчастной мисс Джагсон, не имеющей ни мужа, ни покровителя-любовника, ни сильных друзей, ни влиятельной семьи?
— Да-да, конечно, — бормочет сплетница и залпом приканчивает шестой бокал шампанского, — она непременно все подтвердит. Я отлучусь ненадолго, дамы, буквально на минуточку.
Алвилда непонимающе смотрит вслед натурально улепетывающей со всех ног Франческе, а Пэнси смеется про себя, сохраняя безразличный вид. А ведь она когда-то предпочитала пропускать мимо ушей, когда Фрэн начинала изливать потоки своих речей, густо приправленных грязными слухами, досужими сплетнями и ничем не подтвержденными собственными умозаключениями, выдавая их за общее мнение, «как все говорят». Все это, не раз переданное из уст в уста, обросшее панцирем лжи и домысла, в конце концов действительно становилось, как бы по умолчанию, «гласом общества». Отбривать эту трещотку Пэнси стала с тех пор, как поняла, насколько она труслива. Но и недооценивать ее не стоило, более того, было даже опасно — трусость шла рука об руку с мстительностью и умением мелко, но остро гадить исподтишка. Поэтому сейчас Пэнси делает себе пометку: найти Франческу до конца ее визита и поговорить в более любезном тоне, заглаживая откровенную насмешку.
И конечно, она не будет допытываться у Имельды относительно правдивости слухов о грязнокровке, тем более, спросить об этом можно напрямую у Драко. Но на Грейнджер ей наплевать, сошла эта дрянь с ума или покрылась волосатыми фурункулами. И Пэнси вновь осторожно обращает свой взор на Драко, со стаканом огневиски в руках разговаривающего с Пожирательницей. Пусть хоть так, хоть изредка и украдкой, урывая быстро летящие минуты, но лишь бы видеть его, быть как будто бы рядом, заглядывать в любимые серые глаза и испытывать щекочущее, наполняющее сердце легкостью и всепоглощающей нежностью счастье…
— Так что насчет моего предложения, Драко?
Драко смотрит на Имельду Уилкис, не зная, как реагировать — расхохотаться в знак того, что оценил скабрезную шутку, или же сделать вид, что ничего не понял, и максимально корректно откланяться? Но следующая фраза Пожирательницы все проясняет и загоняет его в тупик.
— Я вовсе не шучу, — качает она головой и скользит к нему так близко, что преградой между ними только его рука, держащая стакан огневиски, — разве оно не выгодно тебе?
— Вы забываетесь, переходя все границы приличия, — Драко невольно отшатывается, надеясь, что на лице у него не написаны все те чувства, которые он сейчас испытывает — изумление и брезгливость, переходящая в отвращение.
— Малфои никогда не упускают своей выгоды, говорила мне матушка. То, что я предлагаю — чистая выгода для тебя, мой сладкий мальчик, — Имельда не обращает внимания на его слова, облизывает языком губы, очевидно, полагая, что это выглядит маняще и сексуально.
Драко усилием воли пытается сохранить бесстрастное лицо, не давая ей понять, насколько отвратительным, грязным и неприемлемым кажется ему ее предложение. Она предлагает ему свое покровительство (!) в обмен на «любезные услуги» (!!), которые он будет оказывать ей (!!!). Он — ей! Малфой — какой-то ничтожной Уилкис! Как она могла вообще решиться предложить ему такое?! Это что-то между смертельным оскорблением и совершенно циничным и наглым пренебрежением!
Еще одним гигантским усилием воли он сдерживает волну ярости на эту самонадеянную, много о себе возомнившую и явно неадекватную дуру. Делает глубокий вздох, пытаясь успокоиться, и залпом допивает огневиски в своем стакане. Имельда таращится на него черными глазами, неприятно-неподвижными, почти не моргающими. Она старше его на семнадцать лет, и каждый год из этих семнадцати оставил отпечаток на ее одутловатом лице, поплывшем теле. Она некрасива, безвкусно одевается и похожа на толстую серую ворону. Она почти годится ему в матери. И она убеждена, что он согласится?
— Боюсь, вынужден отказаться от столь заманчивого предложения, — наконец совладав с собой, ядовито отвечает он, — не вижу своей выгоды. Моя семья находится под покровительством Господина, и ничье более покровительство мне не нужно. Что же касается физиологической стороны дела, то у меня есть молодая и красивая жена. Полагаю, вопрос решен?
Имельда усмехается, и это очень не нравится Драко. Она ведет себя странно — слишком развязно и бесстыдно, и при этом полностью уверена в себе. Она снова приближается к нему, виляя бедрами и изображая соблазнительницу самого пошлого пошиба, проводит толстыми пальцами, унизанными перстнями, по щеке. Драко передергивает от отвращения, и он перехватывает ее руку.
— Имельда, я выразился достаточно ясно. Давайте забудем о том, что вы сказали, а я услышал.
— Подумай еще, Драко, я даю тебе время. Ты даже не догадываешься, что упускаешь, мои привязанность и благодарность не имеют границ, — женщина проводит рукой по телу в облегающем платье, которое подчеркивает все излишества фигуры, и опять облизывает губы. Драко уже откровенно тошно от нее, и он, скривившись, делает шаг назад.
— Господин доверяет мне, и я многое знаю. Очень многое, мой сладкий, — многозначительно продолжает Имельда.
— То же самое могу сказать о себе и своем отце. Мы тоже облечены высоким доверием и поддержкой нашего Господина. И мой окончательный ответ — нет. Даже если бы вы остались последней женщиной на земле — нет, — уже не сдержав злости, шипит Драко, решительно поворачиваясь и шагая к террасе.
И он не видит, как в гримасе оскорбленного самолюбия искажается лицо Пожирательницы Смерти и она с прорвавшейся ненавистью сквозь зубы цедит ему вслед:
— Это неправильный ответ, сладкий мой, и ты пожалеешь об этом, клянусь!
* * *
— Синий как лен, дили-дили, лаванды цвет, будешь влюблен, дили-дили, и я в ответ.
Гермиона напевает под нос привязавшуюся незатейливую песенку, перебирает высушенные побеги розмарина, аккуратно сортирует их, отдельно насыпает в горшочки сушеные фиолетово-синие цветы. Она подносит ладони к лицу и несколько минут стоит, с наслаждением вдыхая сладковатый камфорный аромат, напоминающий сосновую смолу.
— Cara, что ты делаешь? Тебе не надоело бегать в ванную и знакомить унитаз со своим очередным обедом? — истошно вопит Фиона, внезапно появляясь под стеклянным потолком маленькой оранжереи, примыкающей к дому с юго-западной стороны. Помощница Гермионы домовиха Крини вздрагивает и роняет пустой глиняный горшочек.
— И тебе привет, Фиа, — спокойно отвечает Гермиона, — не волнуйся так. «Морская роса» входит в зелья, которые как раз и спасают от тошноты. Я выведала у старушки Пэтти ее рецепт, и одним из основных ингредиентов в нем является розмарин. А еще мята, мед, имбирь и фенхель в разных пропорциях.
— Госпожа, вот мята, Крини хорошенько просушила ее, — домовиха протягивает туго стянутый увесистый пучок сушеной зелени, сохранивщей и сочность цвета, и тонкий свежий аромат.
— Я не госпожа, Крини, мы же договаривались, — укоризненно качает головой Гермиона, — ты свободный домовик, зови меня просто Гермионой.
Домовиха скукоживается, ее круглые глаза наливаются слезами, нижняя челюсть начинает дрожать.
— Крини… Крини не может, госпожа! Пожалуйста, пусть госпожа не заставляет Крини называть ее так неподобающе! Крини и так плохо от того, что нужно носить эту одежду! — у домовихи почти начинается истерика, и ей явно хочется побиться об острый угол стола.
— Хорошо-хорошо, не буду, — поспешно обещает Гермиона под хихиканье призрака.
— Святая Сибиала, девочка моя, ты неподражаема! Ну кому, кроме тебя, придет в голову освободить домовика? Я так рада за Драко, что он вовремя отбил тебя у Блейза и предложил выйти за него. Хотя… Блейз бы тебя на руках носил и бросил к твоим ногам все блага мира, а не заточил в доме размерами меньше кухни Эльфинстоуна.
— Ну что ты говоришь, Фиа? Никто ни у кого меня не отбивал, и с Блейзом мы просто друзья, — с легким негодованием отзывается Гермиона, накрывая бумажными крышками и перевязывая горшочки, — не понимаю, почему ты время от времени начинаешь сравнивать Блейза и Драко.
Призрак слетает с потолка и останавливается рядом. Рука Гермионы невольно проходит сквозь него, и она вздрагивает от холодящего ощущения. Она наклоняется над столом, тонким слоем раскладывая цветы лаванды. Пряно-горьковатый голубой цвет покрывает всю поверхность, и кажется, что перед ней кусочек неба, упавшего на землю. Лаванда унимает тревоги, оберегает сознание, дарит спокойствие и умиротворение, вспоминает она уроки профессора Спраут и вновь начинает мурлыкать песенку.
— Потому что, la mia ragazza, ты умудрилась покорить сердца обоих моих мальчиков. Я их знаю с детства, знаю, чего оба стоят, — задумчиво произносит Фиона, и ее прозрачные ладони невесомо проводят по голубым цветам, точно пытаясь почувствовать прикосновение тонких лепестков, — и знаю, что, к сожалению, Блейз однолюб, и значит быть ему одиноким до конца жизни. Его боль причиняет боль и мне, пусть я всего лишь никчемный болтливый призрак.
— Прошу, давай не будем об этом, — Гермиона прикусывает губу, отворачивается за новой пригоршней цветов и низко склоняется над столом, рассыпая их.
Несколько минут они молчат. Призрак все так же словно гладит цветы, домовиха и тяжело ступающая Гермиона носят запечатанные горшочки с сухими травами на полки к специальным шкафам. Наконец Фиона встряхивается и снова взлетает под потолок.
— Послушай, cara, ты что, сама сшила твоей домовихе одежду? Эти юбочка и кофточка такие… умилительные.
Гермиона невольно краснеет и едва не ставит очередной горшочек мимо полки.
— Да, а что такого? В Хогвартсе я вязала для домовиков шапки, пыталась освободить их от кухонного рабства и даже основала Гражданскую Ассоциацию Восстановления Независимости Эльфов.
— Гражданскую Ассоциацию… погоди-ка… это что же, получается ГАВНЭ? — у Фионы округляются глаза, и она заливисто хохочет.
— Не ГАВНЭ, а Г.А.В.Н.Э! — уже сердито огрызается Гермиона, отдуваясь, потирая поясницу и усаживаясь на стул, — а что здесь такого? Домовики — самые беззащитные и бесправные члены нашего общества, я хотела хоть как-то помочь им.
— А они этого не оценили и вряд ли вообще поняли суть твоих действий? — отсмеявшись, понимающе кивает Фиона, — но, девочка, как же ты с такими взглядами стала женой нашего Драко и продолжаешь ей оставаться? Уж более бессовестного угнетателя домовичьего племени не сыщешь. В Малфой-Меноре сейчас чертова дюжина домовиков, если не ошибаюсь, в Дравендейле около десятка, еще два или три в лондонском доме. Я даже не различаю в лицо всех их.
Гермиона молчит, поглаживая высокий живот, и вдруг, откуда ни возьмись, вокруг нее начинают порхать маленькие, похожие на цветы бабочки. Она протягивает ладонь, и несколько опускаются на нее, другие путаются в пышных волосах, образовывая живой венок.
— Все меняется, Фиа, — тихо отвечает она, сдувая бабочек и провожая их взглядом, — все меняется. Наверное, так и должно быть, но иногда от этого становится страшно. Кажется, я где-то потеряла частичку себя. Я раньше была другой — защищала домовиков, не верила во всякие сказки и легенды, мечтала работать в Министерстве и потрясти весь магический мир новой, справедливой политикой в отношении домовиков и других волшебных существ. А теперь моих сил не хватает даже настоять на том, чтобы Крини перестала называть меня госпожой. Как глупая девчонка, верю в легенду о проклятии Малфоев и боюсь за моего малыша.
— Ну, при нынешнем Министерстве твои мечты не просто наивны, но и опасны, — хмыкает призрак, — мне и дела нет до того, что нынче творится у вас, живых, но флуктуации определенного рода даже астрал сотрясают, знаешь ли. А что касается легенд, то поверь мне, не все они лживы и глупы, и в каждой кроется зерно правды.
Гермиона поднимается со стула, смотрит на бабочек, которые продолжают виться вокруг нее. Бережно ловит одну и пристально разглядывает, поднося к глазам и почему-то к носу.
— Это лаванда, это ее цветки! — восклицает она, — малыш опять балуется трансфигурацией!
— Весь в отца, — умиляется призрак, — уверена, первым волшебством он превратит какую-нибудь сюсюкающую над ним леди в гусыню. То-то я посмеюсь!
Облачко темно-голубых бабочек клубится над головой Гермионы, становится все гуще и внезапно, словно взорвавшись изнутри, осыпается душистым цветопадом. Она смеется и тихо напевает:
Лаванды цвет, дили-дили, синий как лен,
Я влюблена, дили-дили, и ты влюблен.
Птички поют, дили-дили, пчелки жужжат,
Беды, мой друг, дили-дили, нам не грозят.
Смеясь, она подставляет руки, как под дождь, а в следующий миг сгибается от острой боли в животе и как подкошенная падает на колени. Она хватает воздух, едва переводит дыхание и тут же захлебывается от следующего режущего, невыносимого до темноты в глазах приступа, не вытерпев, стонет и еле выталкивает из пересохшего рта хриплым шепотом:
— Крини… позови Драко… сейчас же!
Я плакала весь вечер! Работа очень атмосферная. Спасибо!
|
Изначально, когда я только увидела размер данной работы, меня обуревало сомнение: а стоит ли оно того? К сожалению, существует много работ, которые могут похвастаться лишь большим количеством слов и упорностью автора в написании, но не более того. Видела я и мнения других читателей, но понимала, что, по большей части, вряд ли я найду здесь все то, чем они так восторгаются: так уж сложилось в драмионе, что читать комментарии – дело гиблое, и слова среднего читателя в данном фандоме – не совсем то, с чем вы столкнетесь в действительности. И здесь, казалось бы, меня должно было ожидать то же самое. Однако!
Показать полностью
Я начну с минусов, потому что я – раковая опухоль всех читателей. Ну, или потому что от меня иного ожидать не стоит. Первое. ООС персонажей. Извечное нытье читателей и оправдание авторов в стиле «откуда же мы можем знать наверняка». Но все же надо ощущать эту грань, когда персонаж становится не более чем картонным изображением с пометкой имя-фамилия, когда можно изменить имя – и ничего не изменится. К сожалению, упомянутое не обошло и данную работу. Пускай все было не так уж и плохо, но в этом плане похвалить я могу мало за что. В частности, пострадало все семейство Малфоев. Нарцисса Малфой. «Снежная королева» предстает перед нами с самого начала и, что удивляет, позволяет себе какие-то мещанские слабости в виде тяжелого дыхания, тряски незнакомых личностей, показательной брезгливости и бесконтрольных эмоций. В принципе, я понимаю, почему это было показано: получить весточку от сына в такое напряженное время. Эти эмоциональные и иррациональные поступки могли бы оправдать мадам Малфой, если бы все оставшееся время ее личность не пичкали пафосом безэмоциональности, гордости и хладнокровия. Если уж вы рисуете женщину в подобных тонах, так придерживайтесь этого, прочувствуйте ситуацию. Я что-то очень сомневаюсь, что подобного полета гордости женщина станет вести себя как какая-то плебейка. Зачем говорить, что она умеет держать лицо, если данная ее черта тут же и разбивается? В общем, Нарцисса в начале прям покоробила, как бы меня не пытались переубедить, я очень слабо верю в нее. Холодный тон голоса, может, еще бешеные глаза, которые беззвучно кричат – вполне вписывается в ее образ. Но представлять, что она «как девочка» скачет по лестницам, приветствуя мужа и сына в лучших платьях, – увольте. Леди есть леди. Не зря быть леди очень тяжело. Здесь же Нарцисса лишь временами походит на Леди, но ее эмоциональные качели сбивают ее же с ног. Но терпимо. 3 |
Не то, что Гермиона, например.
Показать полностью
Гермиона Грейнджер из «Наследника» – моё разочарование. И объяснение ее поведения автором, как по мне, просто косяк. Казалось бы, до применения заклятья она вела себя как Гермиона Грейнджер, а после заклятья ей так отшибло голову, что она превратилась во что-то другое с налетом Луны Лавгуд. Я серьезно. Она мечтательно вздыхает, выдает какие-то непонятные фразы-цитаты и невинно хлопает глазками в стиле «я вся такая неземная, но почему-то именно на земле, сама не пойму». То есть автор как бы намекает, что, стерев себе память, внимание, ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР НЕ ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР. Это что, значит, выходит, что Гермиона у нас личность только из-за того, что помнит все школьные заклинания или прочитанные книги? Что ее делает самой собой лишь память? Самое глупое объяснения ее переменчивого характера. Просто убили личность, и всю работу я просто не могла воспринимать персонажа как ту самую Гермиону, ту самую Грейнджер, занозу в заднице, педантичную и бесконечно рациональную. Девушка, которая лишена фантазии, у которой были проблемы с той же самой Луной Лавгуд, в чью непонятную и чудную копию она обратилась. Персонаж вроде бы пытался вернуть себе прежнее, но что-то как-то неубедительно. В общем, вышло жестоко и глупо. Даже если рассматривать ее поведение до потери памяти, она явно поступила не очень умно. Хотя тут скорее вина авторов в недоработке сюжета: приняв решение стереть себе память, она делает это намеренно на какой-то срок, чтобы потом ВСПОМНИТЬ. Вы не представляете, какой фейспалм я ловлю, причем не шуточно-театральный, а настоящий и болезненный. Гермиона хочет стереть память, чтобы, сдавшись врагам, она не выдала все секреты. --> Она стирает себе память на определенный промежуток времени, чтобы потом ВСПОМНИТЬ, если забыла… Чувствуете? Несостыковочка. 3 |
Также удручает ее бесконечная наивность в отношениях с Забини. Все мы понимаем, какой он джентльмен рядом с ней, но все и всё вокруг так и кричат о его не просто дружеском отношении. На что она лишь делает удивленные глаза, выдает банальную фразу «мы друзья» и дальше улыбается, просто вгоняя нож по рукоятку в сердце несчастного друга. Либо это эгоизм, либо дурство. Хотелось бы верить в первое, но Гермиону в данной работе так безыскусно прописывают, что во втором просто нельзя сомневаться.
Показать полностью
Еще расстраивает то, что, молчаливо приняв сторону сопротивления, Гермиона делает свои дела и никак не пытается связаться с друзьями или сделать им хотя бы намек. Они ведь для нее не стали бывшими друзьями, она ведь не разорвала с ними связь: на это указывает факт того, что своего единственного сына Гермиона настояла записать как подопечного Поттера и Уизли. То есть она наивно надеялась, что ее друзья, которые перенесли очень мучительные переживания, избегая ее и упоминаний ее существования, просто кивнут головой и согласятся в случае чего? Бесконечная дурость. И эгоизм. Она даже не пыталась с ними связаться, не то чтобы объясниться: ее хватило только на слезовыжимательное видеосообщение. Итого: Гермиона без памяти – эгоистичная, малодушная и еще раз эгоистичная натура, витающая в облаках в твердой уверенности, что ее должны и понять, и простить, а она в свою очередь никому и ничего не должна. Кроме семьи, конечно, она же у нас теперь Малфой, а это обязывает только к семейным драмам и страданиям. Надо отдать должное этому образу: драма из ничего и драма, чтобы симулировать хоть что-то. Разочарование в авторском видении более чем. 3 |
Драко, кстати, вышел сносным. По крайне мере, на фоне Гермионы и Нарциссы он не выделялся чем-то странным, в то время как Гермиона своими «глубокими фразами» порой вызывала cringe. Малфой-старший был блеклый, но тоже сносный. Непримечательный, но это и хорошо, по крайней мере, плохого сказать о нем нельзя.
Показать полностью
Еще хочу отметить дикий ООС Рона. Казалось бы, пора уже прекращать удивляться, негодовать и придавать какое-либо значение тому, как прописывают Уизли-младшего в фанфиках, где он не пейрингует Гермиону, так сказать. Но не могу, каждый раз сердце обливается кровью от обиды за персонажа. Здесь, как, впрочем, и везде, ему выдают роль самого злобного: то в размышлениях Гермионы он увидит какие-то симпатии Пожирателям и буквально сгорит, то, увидев мальчишку Малфоя, сгорит еще раз. Он столько раз нервничал, что я удивляюсь, как у него не начались какие-нибудь болячки или побочки от этих вспышек гнева, и как вообще его нервы выдержали. Кстати, удивительно это не только для Рона, но и для Аврората вообще и Поттера в частности, но об этом как-нибудь в другой раз. А в этот раз поговорим-таки за драмиону :з Насчет Волан-де-Морта говорить не хочется: он какой-то блеклой тенью прошелся мимо, стерпев наглость грязнокровной ведьмы, решил поиграть в игру, зачем-то потешив себя и пойдя на риск. Его довод оставить Грейнджер в живых, потому что, внезапно, она все вспомнит и захочет перейти на его сторону – это нечто. Ну да ладно, этих злодеев в иной раз не поймешь, куда уж до Гениев. В общем, чувство, что это не величайший злой маг эпохи, а отвлекающая мишура. К ООСу детей цепляться не выйдет, кроме того момента, что для одиннадцатилетних они разговаривают и ведут себя уж очень по-взрослому. Это не беда, потому что мало кто этим не грешит, разговаривая от лица детей слишком обдуманно. Пример, к чему я придираюсь: Александр отвечает словесному противнику на слова о происхождении едкими и гневными фразами, осаждает его и выходит победителем. Случай, после которого добрые ребята идут в лагерь добрых, а злые кусают локти в окружении злых. Мое видение данной ситуации: мычание, потому что сходу мало кто сообразит, как умно ответить, а потому в дело скорее бы пошли кулаки. Мальчишки, чтоб вы знали, любят решать дело кулаками, а в одиннадцать лет среднестатистический ребенок разговаривает не столь искусно. Хотя, опять же, не беда: это все к среднестатистическим детям относятся, а о таких книги не пишут. У нас же только особенные. 2 |
Второе. Сюжет.
Показать полностью
Что мне не нравилось, насчет чего я хочу высказать решительное «фи», так это ветка драмионы. Удивительно, насколько мне, вроде бы любительнице, было сложно и неинтересно это читать. История вкупе с ужасными ООСными персонажами выглядит, мягко говоря, не очень. Еще и фишка повествования, напоминающая небезызвестный «Цвет Надежды», только вот поставить на полку рядом не хочется: не позволяет общее впечатление. Но почему, спросите вы меня? А вот потому, что ЦН шикарен в обеих историях, в то время как «Наследник» неплох только в одной. Драмиона в ЦН была выдержанной, глубокой, и, главное, персонажи вполне напоминали привычных героев серии ГП, да и действия можно было допустить. Здесь же действия героев кажутся странными и, как следствие, в сюжете мы имеем следующее: какие-то замудренные изобретения с патентами; рвущая связи с друзьями Гермиона, которая делает их потом опекунами без предупреждения; но самая, как по мне, дикая дичь – финальное заклинание Драко и Гермионы – что-то явно безыскусное и в плане задумки, и в плане исполнения. Начиная читать, я думала, что мне будет крайне скучно наблюдать за линией ребенка Малфоев, а оказалось совершенно наоборот: в действия Александра, в его поведение и в хорошо прописанное окружение верится больше. Больше, чем в то, что Гермиона будет молчать и скрываться от Гарри и Рона. Больше, чем в отношения, возникшие буквально на пустом месте из-за того, что Гермиона тронулась головой. Больше, чем в ее бездумные поступки. Смешно, что в работе, посвященной драмионе более чем наполовину, даже не хочется ее обсуждать. Лишь закрыть глаза: этот фарс раздражает. Зато история сына, Александра, достаточно симпатична: дружба, признание, параллели с прошлым Поттером – все это выглядит приятно и… искренне как-то. Спустя несколько лет после прочтения, когда я написала этот отзыв, многое вылетело из головы. Осталось лишь два чувства: горький осадок после линии драмионы и приятное слезное послевкусие после линии сына (честно, я там плакала, потому что мне было легко вжиться и понять, представить все происходящее). И если мне вдруг потребуется порекомендовать кому-либо эту работу, я могу посоветовать читать лишь главы с Александром, пытаясь не вникать в линию драмионы. Если ее игнорировать, не принимать во внимание тупейшие действия главной пары, то работа вполне читабельна. 4 |
Начала читать, но когда на второй главе поняла, что Драко и Гермиона погибли, не смогла дальше читать...
1 |
4551 Онлайн
|
|
Замечательная книга, изумительная, интересная, захватывающая, очень трагичная, эмоциональная, любовь и смерть правит миром, почти цытата из этой книги как главная мысль.
|
О фанфиках узнала в этом году и стала читать, читать, читать запоем. Много интересных , о некоторых даже не поворачивается язык сказать "фанфик", это полноценные произведения. "Наследник", на мой взгляд, именно такой - произведение.
Показать полностью
Очень понравилось множество деталей, описание мыслей, чувств, на первый взгляд незначительных событий, но все вместе это даёт полноценную, жизненную картину, показывает характеры героев, их глубинную сущность. Не скрою, когда дошла до проклятья Алекса,не выдержала,посмотрела в конец. Потом дочитала уже спокойнее про бюрократическую и прочую волокиту, когда ребенок так стремительно умирает. Жизненно, очень жизненно. Опять же,в конце прочла сначала главы про Алекса, понимая, что не выдержу, обрыдаюсь, читая про смерть любимых персонажей. Потом, конечно, прочла, набралась сил. И все равно слезы градом. Опять же жизненно. Хоть у нас и сказка... Однако и изначальная сказка была таковой лишь в самом начале) В описании предупреждение - смерть персонажей. Обычно такое пролистываю... А тут что то зацепило и уже не оторваться. Нисколько не жалею, что прочла. Я тот читатель,что оценивает сердцем - отозвалось или нет, эмоциями. Отозвалось, зашкалили. Да так,что необходимо сделать перерыв, чтоб все переосмыслить и успокоиться, отдать дань уважения героям и авторам.. Спасибо за ваш труд, талант, волшебство. 1 |