Тонкое искусство пофигизма (гет)

Но по порядку, по порядку, ибо в действии, которое будет описано, главную роль суждено сыграть вовсе не Ксюше или приме Татищевой.

* * *

Не успела Ксюша углубиться в сад, как началось непонятное. Захлопали двери в поместье, забегали рабочие. И уже через несколько минут от гостевого домика отъехала машина.

Не в меру самостоятельная, она решила воспользоваться ещё не понявшим кто она водителем примы и путём уговоров, подкрепленных лёгким шантажам девочка устроила погоню. Так она и оказалась у места, где на днях проводилась фотографическая выставка. Здесь творилось престранные вещи. Как оказалось фотограф Поджио не вышел к завтраку, поначалу ничего никто такого не подумал, потому что столичный гость, как и следует представителю вольной профессии, пунктуальностью не отличался. Однако спустя четверть часа, когда омлет больше ждать не мог, послали "гонца". Тот прошел через двор и улицу, так как иначе в обособленное крыло попасть было невозможно, позвонил в колокольчик, потом для верности еще и постучал — никакого ответа.

Тогда актер забеспокоился, не стало ли Поджио дурно после вчерашних переживаний и весьма ощутимой оплеухи, полученной от Степана Трофимовича Ширяева. "Гонец" был послан во второй раз, уже с ключом. Ключ, впрочем, не понадобился, так как Поджио по обычной своей рассеянности оставил замок незапертым. Посланец проник внутрь и через краткие мгновения огласил дом истошными криками. Которые то и стали причиной суматохи.

* * *

Тут надобно прояснить, что убийства в нашем поселке в последние годы стали крайне редки. Собственно, в предыдущий раз такой грех приключился позапрошлым летом, когда двое извозчиков повздорили из-за одной рыночной "карменситы", и один слишком азартно ударил другого поленом по голове. А перед тем убийство было лет пять назад, и опять не по злодейскому умыслу, но от любви: двое школьников шестого класса вздумали стреляться на дуэли. Кто-то там из них, теперь уж не разберешь кто, перехватил любовное письмо, адресованное хорошенькой дочке нашего городского библиотекаря. Пистолетов у мальчишек не было, стреляли они из охотничьих ружей, и оба легли наповал. О той истории писали все газеты, хотя, конечно, и не столь шумно, как о нынешнем деле об отрубленных головах. А бедную девочку, ставшую невольной причиной двойного убийства, отец навсегда переправил из Заволжска к родственникам куда-то далеко, чуть ли не в самый Владивосток.

Но на сей раз речь шла не о пьяной драке или юношеском максимализме, тут проглядывали все приметы злонамеренного, обдуманного убийства, да еще отягощенного особенным зверством. Безголовые трупы, неизвестно чьи и бог весть из какой глухой чащи притащенные, — это одно. И совсем другое, когда этакая страсть приключается в самом поселке, на самой лучшей улице, да еще со столичной знаменитостью, которого знало все хорошее общество. Самое же ужасное заключалось в том, что преступление — в этом решительно никто не сомневался — совершил кто-то из этого самого общества, к тому же по мотивам, до чрезвычайности распаляющим воображение (нечего и говорить, что о скандальном исходе суаре весь город узнал в тот же вечер).

Вот об этих-то мотивах в основном и рассуждали, что же до личности убийцы, то тут предположения были разные, и даже возникло по меньшей мере три партии. Самая многочисленная была «ширяевская». Следующая по размеру — та, что видела виновницей оскорбленную Наину Георгиевну, от которой после истории с собаками можно было ожидать чего угодно. Третья же партия держала на подозрении Петра Георгиевича, напирая на его нигилистические убеждения и кавказскую кровь. Мы сказали «по меньшей мере три», потому что имелась еще и четвертая партия, немноголюдная, но влиятельная, ибо образовалась она в кругах, близких к губернатору и Матвею Бердичевскому. Некоторые шептались, что тут так или иначе не обошлось без Бубенцова — но это уж слишком явственно относилось к области выдавания желаемого за действительное.

Немудрено, что уже к полудню весь Заволжск прознал о страшном событии. Горожане выглядели одновременно взбудораженными и притихшими, и общее состояние умов сделалось такое, что владыка велел отслужить в церквах очистительные молебствия, и сам произнес в соборе проповедь. Говорил о тяжких испытаниях, ниспосланных городу, и понятно было, что в виду имеется отнюдь не только убийство фотографа.

* * *

А непосредственно перед тем, как ехать на осмотр места злодеяния, у Шаталина побывал посетитель, товарищ окружного прокурора — Бердичевский, вызванный к продюсеру срочным посланием.

— Ты вот что, — сказала Жанна, уже накрашенная, но еще не в выездном костюме и без прически. — Ты этого расследования никому не перепоручай, возьмись сам. Я не исключаю, что тут может вскрыться что-нибудь, выводящее к известному тебе лицу. — Максим Викторович мельком оглянулся на притворенную дверь. — Я согласен, посуди сам. И убитый, и та особа, которую по всей видимости он хотел уязвить, нашему шустрецу отлично знакомы, а с последней его связывают и какие-то особенные отношения. Опять же он самолично, в числе немногих, присутствовал при вчерашнем ристалище…

Матвей Бенционович руками замахал и даже перебил Шаталина, чего прежде никогда не бывало:

— Максим, я этого совсем не могу! Во-первых, придется ехать на место убийства, а я покойников боюсь…

— Ну-ну, — чуть не погрозил ему пальцем Шаталин. — Слабость одолевать нужно. Ты помощник прокурора или кто?

— Ах, не в покойнике только дело. — Бердичевский просительно заглянул Шаталину в глаза. — У меня дознавательского дара нет. Вот акт обвинительный составить или даже допрос вести у меня отлично получается, а уголовный расследователь из меня никакой. Это у вас, Максим Викторович, талант загадки разгадывать. Жалко, вам самим туда поехать нельзя, не к лицу.

— Я не поеду, но помощь окажу. Вернись-ка, Жанна — позвал продюсер, поворотясь в дверке, что вела в его спальню, куда недавно упорхнула женщина.

В комнату, где происходила беседа продюсера с товарищем прокурора, вновь вошла худенькая женщина, но уже облаченная в черное платьице и волосами, удерживаемыми серой лентой.

Бердичевский, не раз видевший и общавшийся с этой многоликой женщиной-оборотнем прежде и знавший, что она пользуется у Шаталина особенным доверием, поднялся и не менее почтительно пожал ей руку.

— Жанну возьми с собой, — велел продюсер. — Она наблюдательна, остра умом и очень может тебе пригодиться.

— Но там наверняка уже полиция, и сам Лагранж, — развел руками Матвей . — Как я объясню столь странную спутницу?