The B-Team (джен)

— У вас прекрасный дом, герр Генрих.

Он не боялся.

Страх был пороком жалких мужчин и женщин, которые цеплялись за свои слабости, как будто они были поводом для гордости. Это были оковы, которые удерживали безмозглые массы в подчинении, даже когда те, кто был злым и нечистым на руку, разрушали мир вокруг себя. Они цеплялись за иллюзии мелких сокровищ и безделушек, обманывая себя «нравственностью», которая была вбита в их умы ещё до того, как они научились ходить.

Он не боялся.

… но он не был дураком.

Генрих натянуто улыбнулся, глядя на свою незваную гостью, сидящую на противоположной стороне стола. Пустые глаза смотрели на него в ответ с такой же пустой улыбкой. Он заключал сделки с такими порочными людьми, что даже дьявол отверг бы от них, и всё же он не мог избавиться от лёгкого беспокойства, пробежавшего по спине. В её позе было что-то бесчеловечное, как будто она была каким-то чужеродным существом из-за пределов реальности.

В сочетании с ужасными историями, которые он слышал…

Страх был слабостью, но знание своих пределов было добродетелью. Сражение здесь не принесло бы ему ничего, кроме гибели. Без него славная мечта о возрождении Фатерлянда была бы уничтожена. Его подчинённые были слишком разобщены, а союзники слишком сварливы, чтобы держаться вместе без его направляющей руки. Его сила гудела под кожей, требуя выхода, но он всё равно сдерживал её, хотя у него начали болеть зубы.

Он не мог умереть здесь.

Нет, пока Фатерлянд оставался под сапогом красной орды.

— Должна признаться, это меня немного удивило, — промурлыкала она, не шевеля губами, в то время как тревожно-манящий голос ласкал его слух, растекаясь по телу, как тёплый сироп. Он сопротивлялся инстинктивному желанию расслабиться, и старинное дерево застонало, когда он ослабил хватку на подлокотниках. Алебастровая стерва даже не соизволила насладиться его неловкостью, постукивая по предложенному бокалу вина заострённым ногтем. — Я не ожидала такой воспитанности от человека с вашей репутацией. Не примите это за оскорбление.

Что означало, что каждое оскорбление было преднамеренным.

Генрих улыбнулся.

— Не беспокойтесь, — позволил он себе грубоватый тон, которым заставил себя говорить. Обычно, когда думаешь о Бруте, не обращаешь внимания на такие мелочи… как будто физическая сила означает недостаток умственных способностей. Хотя он считал, что это скорее полезно, учитывая, сколько врагов склонны недооценивать его, считая не более чем ходячим механизмом для разрушения. — Я обязательно передам ваши восхищенные слова моему декоратору.

Ее взгляд был пустым, но он почувствовал, как переключилось ее внимание.

Генриху даже не нужно было смотреть в сторону, чтобы понять, на что она уставилась, не отводя от неё взгляда. Он достаточно хорошо знал свой дом, чтобы понимать, что она наслаждается величием замка Нойшванштайн, изображённым рукой Фюрера. Генрих лично считал, что Фюрер довольно точно передал масштабы и великолепие замка, который он несколько раз посещал в юности.

— Как вам удалось добавить это в свою коллекцию?

Генрих сделал паузу, пытаясь расшифровать скрытый смысл слов.

Он поймал себя на том, что хватается за соломинку, когда ничего не происходит, и в списке предполагаемых мотивов появляются лишь едва заметные намёки на лесть и притворный интерес. Он заставил себя улыбнуться, чтобы угодить ей, и сделал вид, что они просто пара знакомых, болтающих за ужином. Но это не особо помогло, когда её нечеловеческий взгляд снова устремился на него с тревожным намерением.

— …те, кто сохранил верность Рейху, позаботились о том, чтобы наша культура сохранилась после войны, и спрятали такие реликвии по всей стране. Штази задержала предыдущего владельца этого конкретного экспоната несколько лет назад.

Его губы скривились, слова вопреки его желанию стали жаркими.

По приказу Кремля была пролита кровь слишком многих лояльных граждан, и этот долг требовал стократного возмещения. Поганые псы, лижущие сапог русского кнехта, скрывались в тени с абсолютной уверенностью, несмотря на ухудшающееся состояние империи их хозяина… или, возможно, даже благодаря этому. Им отчаянно хотелось убедить себя, что трещины в фундаменте не увеличиваются, что их власть не ускользает сквозь пальцы, как песок. То, что они называли «безопасностью», было не чем иным, как бессмысленной жестокостью, отчаянной попыткой защититься.

Не было большего оскорбления для такого как он мужчины.

Их гордая нация, когда-то своей мощью поставившая Европу на колени, теперь считалась не более чем опустошённой, сломленной оболочкой былой славы. И всё это время западные державы называли это «справедливостью», отворачиваясь от страданий тех, кто взывал о помощи. Возможно, его больше всего раздражало «великодушие» западных держав, как будто германскому народу нужно было быть благодарным за своё нынешнее положение. Низкий гул нарастал под его кожей, пока эти мысли крутились в его голове, заставляя его глубоко дышать.

Он был хозяином своей силы, а не наоборот.

— К счастью, те, кто остался верен Фатерлянду, смогли позаботиться о том, чтобы он не был уничтожен, и вернуть его тем, кто будет ему рад, — объяснил он, хотя на самом деле всё было гораздо более… случайным. Они случайно наткнулись на артефакт во время рейда за припасами, который стоил им жизни многих мужчин и женщин. Но он не мог отрицать результаты, особенно после того, как освободил столь необходимые припасы для немецкого сопротивления — артефакты были лишь вишенкой на торте.

Было удивительно, чем одарила их незначительная ошибка в бухгалтерском учете.

— Как отвратительно, когда твоя родина страдает под чужим игом.

Как будто такое существо, как она, могла понять их бедственное положение.

Она не произнесла ничего, кроме сладких слов.

И всё же Генрих не был настолько тщеславен, чтобы не заметить, насколько соблазнительны были её слова. В её голосе слышалось неземное эхо, которое невозможно было не заметить. Оно ласкало его слух, и в груди разливалось тепло, пока её пустой взгляд приковывал его к месту.

Более слабый человек мог бы поддаться искушению.

Но Генрих Фогель был человеком великого масштаба.

Он прикусил щеку изнутри, и боль отрезвила его, вытряхнув из мыслей всё неземное. Теплота была погребена под слоем льда, которым стало его сердце, а годы необходимых жертв сделали его бесчувственным к сладким словам и обещаниям. Его сила гудела под кожей, требуя, чтобы он действовал против угрозы, которая осмелилась встать у него на пути… но он сдерживался. Его губы сжались в тонкую линию, когда монстр напротив него расхохотался.

Как будто его дискомфорт был не более чем развлечением.

Оказалось довольно сложно игнорировать требование его силы нанести ей удар…

…но осознание того, что он потеряет голову если попытается, охладило эти мысли.

Хотя он мог преодолеть разделявшее их расстояние в мгновение ока, не было никакой гарантии, что он добьётся успеха там, где потерпели неудачу многие другие. И это не изменило бы того факта, что он понятия не имел, где находятся двое других нарушителей, готовых снести ему голову с плеч, если он выйдет за рамки дозволенного. Вместо этого он лишь бросил на неё злобный взгляд, от которого она склонила голову набок в насмешливом недоумении.

— Ваши слова достаточно правдивы. Однако вы не объяснили, зачем пришли сюда. Вы врываетесь в дом, как вор в ночи, и всё же требуете гостеприимства от своей жертвы, — прорычал Генрих, опасно скривив губы. Он ступал на опасную территорию, но он занял свое положение, будучи вовсе не кротким ягнёнком. Иногда приходится рисковать, чёрт с ними, с последствиями. И он не сдался бы без боя, если бы этого хотели эта сука и её сёстры. — Говорите, чтобы я знал, на чьей вы стороне.

Она хихикнула.

Это было отвратительное зрелище.

— Я приношу извинения за наше вторжение, но я почувствовала, что должна сказать эти слова вдали от любопытных глаз. Но, по правде говоря, мы хотели поговорить с вами о будущем вашей страны, — сказала она, и её бездушные глаза сверкнули опасным намерением. На его шее словно затянулась петля, но он не видел конца верёвки. Он поджал губы, пока она говорила, не решаясь прервать её, пока не привёл мысли в порядок. — Чтобы мы могли оказать хоть какую-то помощь в свержении ига ваших угнетателей.

Его глаза сузились.

Суки были хорошо известны своими целями.

Те, кто занимал политические должности, были их самой желанной добычей. Они косили этих недалёких глупцов, как косарь пшеницу на поле. Их недавняя работа в Италии привела к тому, что страна была залита кровью, а десятки важных политических деятелей были убиты их руками. Та сила, которую им смогли противопоставить, была практически уничтожена, и, хотя страна ещё не умерла, не нужно было быть провидцем, чтобы увидеть, как паразиты пожирают ее труп.

Недавнее извержение Этны, конечно, не улучшило ситуацию.

На горизонте Италии замаячили гражданские беспорядки.

… не нужно быть гением, чтобы сложить всё воедино.

—… очень хорошо.

Ради Фатерлянда он выслушает.

— Ваш народ взывал к объединению, но оно по-прежнему недостижимо для вас, — размышляла она, как будто нанести величайшее оскорбление немецкому народу было для неё просто развлечением. Его губы скривились при этом напоминании; разлагающийся труп Советского Союза всё ещё цеплялся за власть изо всех сил — как бы мало это ни значило. Только в этом году на оккупированной Советским Союзом территории трижды вспыхивали массовые протесты, которые жестоко подавлялись их сверхчеловеческими псами. — Скажите мне, почему «Гезелльшафт» до сих пор не сбросил ярмо своих угнетателей?

Его губы скривились.

Ответ был не из тех, которые он признал бы вслух.

Не перед этим существом.

Потому что нам не хватает сил.

Как ни больно было это признавать даже в своих мыслях, «Гезелльшафт» не обладал достаточной силой, чтобы свергнуть паразитов, державших их нацию в рабстве. Даже называть их организацией было не совсем правильно — хотя они и представлялись таковыми посторонним, на самом деле они были гораздо более разобщёнными. То, что казалось единым целым, на самом деле представляло собой полдюжины различных движений сопротивления и преступных организаций, объединённых общей целью — борьбой с Советами.

И все же их союз был хрупким.

Каждая группа ненавидела друг друга лишь немногим меньше, чем Советы, и только его твёрдое руководство не давало группе распасться как единому целому. Им нужно было сохранять единый фронт перед лицом союзников и врагов… и, что ещё важнее, представлять себя в качестве предпочтительной альтернативы для широкой общественности. О, волна поддержки, которую их движение получило после окончания террора «Фракции Красной армии», сотворила чудеса по обе стороны железного занавеса.

Но… этого все равно было недостаточно.

В то время как жители так называемой «Восточной Германии» презирали советскую власть, страх перед репрессиями всё ещё перевешивал ненависть. Они не восстали бы, пока Советы сохраняли силу, какой бы хрупкой и иллюзорной она ни была, — они едва ли преуспели бы в эпоху сверхлюдей. Он знал, что их империя рушится с каждым днём, а их сила истощается из-за внутренних проблем.

Молодые и нетерпеливые хотели нанести удар.

Он знал лучше.

Глупцы думали, что всё будет так просто: они придут в столицу и провозгласят независимость и возрождение Германии, которая больше не будет расколота махинациями других держав. Они жаждали крови, стремясь исправить зло, причинённое их соотечественникам-немцам, и хотя он мог оценить такой энтузиазм, они не видели общей картины. Они видели только врага перед собой, предателей, которые маршировали по коридорам и улицам Берлина.

Они не осознавали, что хватка Советов оставалась стальной.

Их империя была ходячим трупом, которому ещё предстояло упасть.

Но это не означало, что мертвец не был опасен.

Они могли бы выиграть одно-два сражения и даже успешно захватить город при достаточной народной поддержке. Обещание жизни без страха перед советскими репрессиями было бы заманчивой перспективой для многих… но они не смогли бы противостоять мощи Советской армии и ее сверхчеловеческих псов. Они бы сражались хорошо и упорно, заставили бы их истекать кровью за каждый сантиметр немецкой земли…

… и они проиграли бы.

— Вы боитесь своего уничтожения, — хихикнула она, и по его спине пробежала ещё одна волна негодования. Как бы ему ни хотелось оторвать этой сучке голову, он знал, что это будет смертным приговором, даже если он преуспеет. Ходили слухи, что этих монстров убивали бесчисленное количество раз, но они восставали из пепла своего поражения. Генриху ничего не оставалось, кроме как принять оскорбление, хотя его гордость требовала возмездия. — Я вижу это по вашим глазам, по вашей позе… вы боитесь того, что может произойти, если мощь ваших угнетателей обрушится на вас.

Он вцепился руками в стол, и под его нечеловеческой хваткой заскрипело прекрасное макассарское эбеновое дерево.

Хуже всего было то, что он даже не мог опровергнуть её слова.

Не без того, чтобы сначала обмануть самого себя.

— Мы понимаем это чувство… это угнетение, — продолжила она, и её слова заставили его задуматься, пробившись сквозь бурлящую пелену ярости, которая на него нахлынула. В её словах была весомость, которую нельзя было подделать, обида, которая сквозила в каждом её слове. Его глаза сузились, когда она отвернулась и с тоской посмотрела в окно на прекрасную немецкую сельскую местность, где, насколько хватало глаз, простирался слой свежевыпавшего снега. Скорее всего, это был последний настоящий снегопад теперь, когда март начал медленно, но верно вытеснять февраль. — Желание освободиться от груза, давящего на грудь.

Ее пустой взгляд снова обратился к нему.

Ее ухмылка была просто маской для монстра за ней.

И все же в тот момент казалось, что она стала шире.

— Вы бы хотели изменить свою судьбу, герр Генрих?

Она уставилась на него своими пустыми глазами.

Дедушкины часы рядом с ними тикали в течение всей этой вечности, и в этот миг на него навалился груз всего, что он сделал и желал. Дьявол перед ним предлагал путь, который, как он думал, был закрыт… слишком грандиозная сделка, чтобы быть правдой. Хотя он полагал, что именно это и делало дьяволов такими опасными. Они редко приходили с рогами и вилами, хихикая и рассказывая о мучениях, ожидающих смертных.

Нет, правда была гораздо более коварной.

Они приходили с улыбкой и всем, чего вы когда-либо желали.

За это придётся заплатить, в этом он был уверен… но если это означало, что он сможет изгнать Советы из страны и возродить мощь Рейха, то он с радостью проклял бы себя. Он наклонился вперёд, сложив руки под подбородком, и не сводил взгляда с бесчеловечного существа. В комнате повисла тишина, пока они сидели друг напротив друга, и сам воздух был напряжён от предвкушения.

… пока, наконец, один из них не сломался.

— Что вы предлагаете?

Каллиопа из «Трех богохульств» захихикала.

— Хаос.

Примечания:

От Переводчика: Как мы можем понять из этой главы, в данный момент, а это 1995-й год, на земле Бет все еще существует Советский Союз, а Германия разделена на ФРГ и ГДР, хотя в прошлой главе упоминалась Российская Федерация, что вызывает у меня небольшой диссонанс.