Гибель отложим на завтра (джен)

Он блуждал среди колыхания изжелта-серых теней и постепенно начинал осознавать себя. Вспомнил крепость, огонь, битву, в которой его ранили. Правда, воспоминания вызывали только скуку и безразличие, на миг всплывали на поверхность сознания и тут же тонули в бездне вялого равнодушия.

Раньше он правил какой-то страной, мечтал кого-то убить... В голове мелькнули образ и имя: Аданэй. Кто такой Аданэй, он забыл, но это уже и неважно. Сейчас все равно лень было кого-то убивать, да и незачем.

Перед глазами пронесся еще один образ — светловолосой женщины. Раньше она его волновала, но теперь не имела значения.

Элимер — он только что вспомнил собственное имя, — чувствовал лишь усталость. Хотелось рухнуть на землю и уснуть навечно, навсегда. Но вот незадача — земли под ногами не было. Лишь колыхалась, поднимаясь до самых колен, вязкая студенистая хмарь. Склизкая, холодная, бесформенная, как моллюск, она казалась живой. Полупрозрачными щупальцами обхватывала ноги, тянулась к груди и словно пыталась растворить в себе.

Элимер понятия не имел, сколько здесь проблуждал: в мире теней не существовало времени.

«Мир теней — вот что это... Я умер», — безучастно подумал он.

Слева Элимер заметил что-то вроде тропки, рассекающей сумрачную трясину, и двинулся к ней. Под ногами шлёпало, хлюпало, чавкало, словно тысячи незримых губ всхлипывали: «Кто ты? Зачем ты? Куда ты?»

Казалось, что тропка близко, но сколько шагов ни делал, она не приближалась. Зато стоило остановиться, и он обнаружил, что уже на ней стоит. Тысячи мертвых прошли по туманному пути до него. Теперь и ему предстояло пройти дорогой призраков.

Как только Элимер осознал это, все вокруг изменилось — преобразилась само сущее. Исчезло серое болото, мир обрел очертания и краски. Теперь вместо хмари под ногами колыхалась степная трава, от земли поднималась дрожащая дымка, а над головой проносились лиловые тучи. Хотя краски выглядели бледными, окружающее напоминало привычный мир. Вот только здесь перепутались времена.

Вдали, в тумане, Элимер увидел отца.

«Ты проиграл бой! — с презрением выкрикивал он. — Не удержал крепость! Ты мой позор! Какой из тебя кхан?! Какой воин?»

«Убирайся! — огрызнулся Элимер: чувства потихоньку возвращались. — Тебя здесь нет. Ты уже давно на той стороне!»

Потом появилась мать со словами:

«Элимер, сыночек, ты весь в крови. Ты поранился? Где ты поранился?»

«Я не знаю, я…» — заговорил он, но мать растворилась, не дослушав ответа.

Элимер видел и другие образы. Людей, связанных с ним при жизни: бабушку, напевающую под нос песню; Зарину, выкрикивающую проклятия; воинов, погибших в бою. Эти лики были бледнее родительских и быстрее исчезали.

Он все шел вперед, но очередное видение — чернеющий еловый бор — заставило замедлить шаг. Сам не понимая зачем, Элимер свернул в чащу. Болотистая, мшистая почва с голодным урчанием проглатывала ноги. Ветки раскачивались, цепляли одежду, царапали иголками, словно когтями. Среди стволов маячила полуразрушенная лачуга, покрытая сизой плесенью. Одной стены не было. Он подошел ближе, внутри увидел человека, раскачивающего колыбель, и отпрянул — то был Аданэй. Брат бережно качал колыбель, а в ней белели младенческие кости.

«О боги, что он делает?!» — мысленно вскричал Элимер.

За плечом заухал филин, а ему почудился ответ: «Баюкает умершее дитя».

«Что? Зачем?»

Уханье повторило: «Качает мертвого ребенка».

Аданэй — или его призрак — обернулся, и Элимер передернулся от страха: с лица брата смотрели не глаза, а глазницы — пустые черные ямы. Глухо, словно из-под земли, донесся голос: «Умереть бы… Но я уже мертв».

Элимер не выдержал. Попятился, а затем бросился прочь от лачуги и Аданэя, который больше, чем просто умер.

Бор исчез или закончился — он так и не понял, — а впереди распростерлась широкая неторопливая река. Тут же пропали тревожные видения, замолкли голоса и всхлипы, и Элимером овладела радостная безмятежность. Застывший воздух пришел в движение. Повеяло свежестью воды, ароматами медвяных трав и сосен и горькой, прибитой дождем пыли — эти запахи он любил с детства. Вслед за ними преобразилось и остальное. Река, степь, небо стали ярче, а над водной гладью повисла радуга. Элимер рассмеялся, потому что со всей отчетливостью понял: там, на другом берегу, еще лучше. Надо только переплыть реку.

Он спустился к берегу, и галька приятно зашуршала под ногами. До воды оставался последний шаг. Элимер уже представил, как речная волна обнимет щиколотки, приласкает кожу, но мощный порыв ветра отшвырнул его прочь, а в воздухе воплотилась немыслимой красоты женщина с серебряными волосами. Он даже опомниться не успел.

— Стой! — воскликнула женщина, раскинув руки в запрещающем жесте. — Не смей! Тебе нельзя туда! Рано! С той стороны даже я не смогу вернуть!

— Кто ты? — нахмурившись, спросил Элимер.

— Ты меня не знаешь, но поверь: тебе нельзя уйти, — уже спокойнее произнесла незнакомка, поняв, что он готов с ней говорить. — Даже я не могу предвидеть все… Если бы я знала, что все так выйдет, то не стала бы… — она оборвала саму себя, и голос вновь зазвучал твердо: — Элимер, тебе нельзя туда. Сначала ты должен исполнить предначертанное.

— Тебе известно мое имя?

— Мне многое о тебе известно. И я говорю: вернись к своим людям, в свою страну — в Отерхейн. Ты кхан. Это твой долг.

— Уже нет... Все это неважно… Я ухожу. Я так решил.

Он снова шагнул вперед, а женщина прошипела:

— Стой. Иначе я заставлю остановиться. Тебе не понравится.

— Я чую твое могущество... И кое-что еще чую: ты не можешь удержать силой... Не меня. Не в этом месте. Только если я сам соглашусь.

— А ты сообразительней своего брата… — с усмешкой бросила она.

— Кого?

— Брата, — повторила незнакомка. — Вспомни его, своего врага, Аданэя! Ты допустишь, чтобы он победил? Чтобы смеялся над тобой? А ты даже не сможешь стереть усмешку с его лица.

— Мне все равно, — пожал плечами Элимер, но без прежней уверенности.

Женщина, видимо, заметила его колебания и с воодушевлением продолжила:

— А что он сделает с твоей любимой? Неужели ты забыл Шейру-Сину? Стоит тебе уйти — и всему конец. Никогда не обнимешь ее, никогда не возьмешь на руки свое дитя, а оно никогда не назовет тебя отцом. Нет, Аданэй не убьет твою жену, он поступит куда хуже — очарует ее. Ты ведь знаешь его силу? Твоя айсадка не только забудет тебя, но и проклянет. А что он сделает с твоим ребенком? Может, как в голодное время, оставит в степи на съедение духам и зверью? Или превратит в раба? И тогда твой наследник станет прислуживать твоему врагу, вычищать его ночной горшок. А может, он воспитает его как своего и научит ненавидеть родного отца? Но ты уже ничего не изменишь и не исправишь, ведь тебя больше не будет. Неужели и это тоже совсем тебя не волнует? И тогда твой отец говорил правду? Ты не годишься быть правителем?

Элимер молчал, женщина настороженно наблюдала за ним.

— Тебе нужно убить Аданэя, — наконец сказала она. — Его нельзя оставлять в живых. Ты не все о нем знаешь, но я расскажу. Если готов выслушать.

Элимер почувствовал легкое любопытство и кивнул, и тогда незнакомка продолжила.

— Аданэй порождение хаоса. Его можно было бы назвать мерзавцем, но он даже не совсем человек… Он полукровка, он только наполовину твой брат. Получеловек, получудовище. И одним своим существованием он угрожает всему. Тебе, твоей семье, твоему народу, мне… всему миру, понимаешь? Даже богам! Голод, мор, войны, землетрясения и смертельные ураганы — лишь малая часть того, что случится, если он останется у власти. Вспомни, что случилось в Антурине! Откуда он взял то пламя? Оно ведь явно не из мира людей, не из вашего мира, а из иного… Из костра, в котором сгорают миры. А ведь это всего-то первый его шаг. Но чем больше у него будет власти и сил, тем более страшные разрушения он принесет. Когда-нибудь он весь наш мир спалит дотла, если его не остановить. Тяга к этому у него в крови — в той ее части, что от тварей хаоса, многоликих и безымянных. Ты должен избавить мир от чуждого. От Аданэя. В этом твое предназначение. Выполни его, и тогда сможешь уйти со спокойной совестью, если захочешь. Подумай… Не просто так тебя постоянно преследовали сны о брате: то давил неисполненный долг.

Элимер молчал. Слова женщины вроде бы звучали убедительно. Аданэй и впрямь отличался от других отерхейнцев, чувствовалась в нем некая нездешность и едва уловимая сила. Раньше это казалось ему игрой воображения. И все-таки кое-что в рассказе незнакомки не сходилось…

— Мой наставник… — заговорил Элимер, но тут же поправился: — Бывший наставник… Он говорил что-то похожее, но только не хотел, чтобы я убивал Аданэя. Говорил, что это угрожает жизни мира. Он даже скрыл от меня, что брат выжил…

Женщина покачала головой.

— Человеческим магам открыто слишком малое. А твой наставник… несчастный старик. Он любил тебя, боялся за твою жизнь и не хотел, чтобы ты встретился со своим чудовищным братом. Он не знал, что тебе и только тебе под силу сокрушить его.

— А ты откуда знаешь? Кто ты вообще такая? — Элимер с подозрением прищурился, вдруг поймав себя, что вместо того, чтоб уйти за реку, куда так хотел, стоит здесь и болтает непонятно с кем. Да и на тот берег его уже не так тянет…

— Я почти богиня. Шаазар. Древняя богиня, поэтому мое имя тебе незнакомо. Но я, как и большинство живых, не хочу умирать. Хоть в одиночку, хоть вместе с миром. Надеюсь, что и ты теперь не желаешь смерти. Элимер, я могу вытащить тебя отсюда! Могу, но только по твоей воле. Скажи «да», и я тебя вытяну.

Он помолчал, потом шепнул:

— Да…

В тот же миг по вискам изнутри будто что-то ударило, словно легкий толчок, маленькие молоточки. И перепутанные мысли вновь стали стройными и четкими. Элимер вдруг обнаружил, что река вовсе не так прекрасна, как казалось. Над серой водой стелился промозглый туман — неприятный, пахнущий тиной и тленом. Этот же студенистый, вязкий туман шевелился и под ногами. Элимеру захотелось поскорее покинуть это место, только он не знал как. Вряд ли получится идти, идти — и дойти до привычного мира.

Женщина улыбнулась.

— Ни о чем не волнуйся. Я верну тебя домой. Если хочешь.

Элимер быстро кивнул и, спохватившись, добавил:

— Спасибо, Шаазар.

— Не стоит благодарности.

На ее губах вновь проскользнула улыбка, а в Элимера влилась упругая волна силы. Она была как глоток ключевой воды и порыв свежего ветра в знойный полдень.

— Дыши, мальчик, — шептала Шаазар. — Дыши, я даю тебе силы. Я дарую тебе жизнь. А ты взамен вернешь мне свободу.

Сила, словно воздух, входила в легкие Элимера, целительным пламенем разливалась по венам, наполняла тело горячей, как солнце, жизнью. Еще один толчок, еще один вздох — и река пропала, растворившись в серой сырой пустоши. Потом исчезла и сама пустошь, растаяла, словно тень посреди дня.

Кхан увидел над собой незнакомое старческое лицо, на котором читалось беспокойство, и понял, что вернулся. Тут же закрыл глаза и забылся целебным сном, наполненным подаренной силой.

* * *

— Это случилось снова… Ты почувствовал? Кто-то его вытащил, почти выбросил в жизнь.

Таркхин вяло кивнул, обессиленный. Наставник по-прежнему не давал ему сплести чары, и уйти тоже не давал. Кажется, теперь он здесь в плену. И из этого плена надо было как-то выбираться… Нужно, чтобы Калкэ ослабил бдительность.

— Такую мощь невозможно не почувствовать, — сказал Таркхин, — и она меня пугает.

— Меня тоже, — прошептал Калкэ, и выглядел он и правда испуганным.

Они с тревогой переглянулись и умолкли.

* * *

Наступила ночь, и Элимер открыл глаза во второй раз, не понимая, где находится и что произошло. Воспоминания обрывались на мгновении, когда его пронзил дротик. А потом — темнота. Несколько минут кхан не шевелился, стараясь не выдать, что очнулся. Разговоров не слышалось, потому невозможно было понять, друзья вокруг или враги.

Скосив в темноту взгляд, Элимер пытался разглядеть хоть что-нибудь. Углы комнаты тонули в непроницаемом мраке, и определить ее размеры оказалось сложно. Зато неплохо просматривалась середина. Там, за громоздким деревянным столом, освещенным свечным огарком, сидел старик. Судя по позе и выражению лица, давно скучал, не зная, чем себя занять. С его шеи свисали костяные амулеты и обереги. При малейшем движении они ударялись друг о друга и о столешницу, издавая приятный негромкий стук.

Ясно одно: вряд ли Элимер в плену, иначе лежал бы в темнице или в надежно запертой комнате замка, да и охрана состояла бы не из немощного старца.

От ветра скрипнула и приоткрылась дверь. Через образовавшуюся щель в дом заглянуло ночное небо, на земляной пол бледной стальной полоской опустился лунный свет. Значит, хижина не заперта. Теперь Элимер окончательно уверился, что если он и не в Отерхейне, то хотя бы не в руках врагов. Но на всякий случай все-таки не спешил подавать признаков жизни.

Старик, кряхтя, поднялся из-за стола, выругался на своеобразном наречии восточных окраин и двинулся к двери. Это успокоило Элимера окончательно, хотя оставалось неясным, почему он лежит в деревенской хибаре.

Он пошевелился, пытаясь понять, сумеет ли встать. Тело казалось вполне здоровым, при напряжении мышцы наливались привычной силой, лишь правая сторона спины как будто застыла. Элимер решил, что не стоит волноваться из-за такой мелочи и поднялся. Покачнувшись, сделал первый шаг.

Старик как раз затворил дверь и повернулся. Его челюсть отвисла, глаза едва не вылезли из орбит, а лицо побледнело, выделившись, как луна на темном небе. Дрожащими губами он издал нечленораздельное:

— А... а... кх… а... эээ… уп-п-покойник… — и вжался в дверь.

Элимер не собирался доказывать, что он не гость из мира теней, и сразу двинулся к выходу. А вот выйти с первого раза не удалось: знахарь так перепугался, что как будто прирос к этой двери. Стоял там и трясся, глядя в лицо того, кого посчитал умертвием. Элимер догадывался о его мыслях: правитель находился при смерти, а тут вдруг встал, как ни в чем не бывало, как восставший мертвец.

— Я живой, — бросил кхан. — С дороги!

Несколько мгновений ничего не происходило, словно ноги старца не слушались.

— Прочь с дороги! — повторил Элимер.

Знахарь опомнился.

— П-прости, повелитель, — пробормотал он и метнулся в сторону.

Кхан распахнул дверь и прищурился: прямо на него уставилась луна, рыжая, как закатное солнце, и почти неестественно яркая. Как только взгляд привык к ней и к ночи, Элимер огляделся и двинулся к плетеной изгороди, окружавшей дом. Не успел сделать и нескольких шагов, как сбоку раздалось резкое:

— Ни с места! Кто такой?

Элимер остановился. Стражник — а кем еще он мог быть? — скрывался во тьме. Зато его собственный силуэт в лунном свете был легкой мишенью.

— Отвечать! — гаркнул невидимый еще раз. — Кто ты?!

— Твой повелитель, — отозвался Элимер. — Опусти лук.

На его слова из темноты вынырнули с десяток фигур. Один из воинов пробормотал:

— Наш кхан в беспамятстве…

— Ваш кхан перед вами. Подойдите и посмотрите, если по голосу не узнали.

— Так мы же это… — начал мужчина и неуверенно приблизился, но другие остались на местах и оружия так и не опустили. — Мы не видели кхана ни разу, не слышали. Мы из Шеске с нашим сотником прибыли, на войну, значит, с иллиринцами.

— Так найди тех, кто видел! — прикрикнул Элимер. Он слабо понимал, что сейчас происходит, на каком этапе война с иллиринцами, что с Антурином и вообще сколько прошло времени с тех пор, как его ранили. И он хотел выяснить все это как можно быстрее. — Позови Ирионга… или Варду… или кого-то из тысячников.

— Так нет никого. Все ушли. Варда в столицу, Ирионг к Антурину. И тысячник тоже. Здесь только мы вот, из Шеске, остались, да еще из Урича сотни две. Великого кхана, значит, охранять...

— Ясно, — проворчал Элимер. — А телохранители мои где? Их позовите. Видальда. Живо!

Кто-то бросился направо от хижины, но остановился, услышав за спиной требовательный окрик:

— Что тут такое? С кем треплетесь?

— Рест, это я, — с облегчением сказал Элимер, узнав голос одного их телохранителей.

Несколько мгновений висела тишина, потом воин громыхнул:

— Да чтоб меня Ханке сожрал! Повелитель? Но как же… Как такое возможно?!

— Понятия не имею. — Элимер двинулся к Ресту. — Я проснулся, а все на меня как на умертвие смотрят. Что со мной было?

— Повелитель! — теперь в голосе телохранителя звучала радость. — Ранен ты был сильно. Мы уж и не чаяли тебя живым увидеть! Да сами боги, смотри-ка, на твоей стороне.

— Может, и так… Остался здесь кто-то из тысячников? Отведи к нему.

— Их здесь нет, мой кхан. Ни тысячников, ни военачальника. Под Антурином они. Но тебя хорошо охраняют, вокруг деревни лагерь разбит. Три сотни вояк здесь, да и сотники недурственные…

— А Видальд? Здесь?

— А то как же! — Рест кивнул и приказал одному из смущенных воинов: — Сбегай, найди Ворона, пусть сюда топает.

— Ворона? — переспросил стражник.

— Ну да. Вы его Жутким зовете… В общем, шагай, позови его. Только тихо, больше пока никому. А то еще переполох устроите, что Ханке и не снилась.

— Слушаюсь, — отозвался воин и двинулся к лагерю.

Их разговор вызвал у Элимера улыбку: значит, вот как нарекли Видальда простые вояки. Стоило признать, прозвище «Жуткий» вполне ему подходило.

Видальд появился спустя несколько минут. Молча поклонился, а на его лице ничего не отразилось. Если он и был удивлен, то ничем себя не выдал. Кхан махнул ему рукой, чтобы шел следом, и двинулся прочь от хижины. Телохранитель же бросил одному из воинов:

— Еды и вина повелителю тащи!

Элимер увлек Видальда в редкую оливковую рощицу между деревенскими домами и лагерем. Недолго думая, Видальд неподалеку разложил костер. Хвороста и веток тут было немало, а погода в последние дни стояла сухая — пламя разгорелось быстро. Скоро подоспел и воин, неся кувшин с вином и вяленое мясо. Это оказалось кстати: Элимер проснулся очень голодным.

Когда мужчина скрылся из виду, Видальд воскликнул:

— Мой кхан, я потрясен! Я уж думал — все! Еще чуть-чуть, и пойдешь к предкам. Уже прикидывал, когда начинать выть и волосы на себе рвать от горя и этого… как его… чувства вины.

— Иногда мне кажется, что ты будешь зубоскалить даже у моего погребального костра.

Видальд посмотрел на него исподлобья. Все-таки неспроста телохранителя наградили прозвищем «Жуткий». Сейчас тот и впрямь выглядел устрашающе. Волосы, чернее ночи, чернее смоли, падали на лицо, зрачки глаз сливались с радужкой, а пламя костра отражалось в них багряными всполохами. Острый, как у хищной птицы, взгляд словно проникал в душу, вскрывая все защиты.

По спине пробежал холодок, но кхан отогнал наваждение: перед ним все тот же Видальд, насмешливый и дерзкий, жестокий в бою, как полагается воину, но не более.

— Прости, кхан, — вздохнул и усмехнулся телохранитель, — красивые слова я говорить не умелец, вот и остается шутки шутить. Оно как-то привычнее… Но я и правда хотел уже волосы на себе рвать… думал, что ты не выживешь, да еще по моей вине. Ты ведь меня выручать бросился, вот тебя и ранили. А телохранитель-то я, а не ты. И… как бы сказать... Ну, в общем, до смерти не забуду.

— Знаю, — кивнул Элимер, — но пока забудь об этом. Сейчас другое важнее: что произошло, пока меня… не было. И сколько времени прошло? Думаю, тебе известно больше прочих. Кстати… а почему ты не пошел со всеми на Антурин?

— Ну так… я ж это, телохранитель твой, а не воин этельда.

— А почему люди так удивляются моему выздоровлению?

— А тебя, кхан, дротик пронзил. И вроде как смертельно, вот какая штука. Ты уж поверь, я не впервые такие раны вижу. А ты… еще утром при смерти, а ночью — здоров. Знаешь, ощущение странное… — он запнулся. — Будто вытянул тебя кто. Вот прямо из того мира вытянул, вытолкнул! Иначе ума не приложу, как ты выжил. Может, Таркхин? Он все же колдун…

Элимер поморщился.

— Если бы не его ложь, то всего этого и вовсе не случилось бы. Я бы уже добрался до Аданэя. Мои люди были бы живы, а мой брат… если не мертв, то в плену. Не думаю, что это Таркхин.

— Ну, тебе виднее… А ты сам что-нибудь помнишь? Ну, там, в долине теней?

— Ничего... Помню только бой, как меня ранили, а потом сразу лачугу и старика. Так сколько прошло времени? Ты не ответил.

— Четыре дня, кхан.

— Немало. Что за это время приключилось?

— Антурин захватили, разрушили часть восточной стены.

— Это я знаю. Дальше!

— Ну, как тебя ранили, так мы отступили через западные ворота, иллиринцы нас не преследовали. Мы добрались до этой деревеньки: от нее до Антурина полдня верхом. Здесь и остановились. Тебя и других раненых разместили в домах, а сами вокруг лагерем стали.

— Почему не доехали до какого-нибудь города?

— Так боялись, что ты дороги не выдержишь. И свежие этельды к тому времени уже к Антурину выдвинулось, недалеко отсюда должны были пройти. Наши дозорные заметили бы, мы их на холм выставили — во-о-н тот, вдалеке, видишь? — Видольд указал на север.

Из-за деревьев и в темноте Элимер ничего не увидел.

— Даже всматриваться не буду. Продолжай.

— Ну, как вдали конница показалась, дозорные Ирионгу доложили. Военачальник присоединился к войску, а сюда отправили этих худосочных вояк из Шеске и Урича. Ну и мы с ребятами остались. И сюда вот-вот должны лекари из столицы приехать. Потому что те, другие, из ближних городов, тоже ничего не смогли… Хотя теперь-то уж без надобности...

— Почему это без надобности? Другими ранеными займутся. Что еще?

— Ирионг сменил Гродарона, возглавил войско. Теперь они уже у Антурина. Вроде собирались не то штурмовать, не то осаждать. А может, еще что-то: дальнейшего я не знаю.

— Многих мы потеряли при отступлении?

— Больше половины.

— Плохо.

Видальд только пожал плечами.

— С Шейрой что? — наконец задал Элимер вопрос, который с самого начала вертелся на языке.

— Она в Антурине. По донесениям серых, ее и эхаскийскую принцессу держат как заложниц. Кажется, из-за них Ирионг медлит со штурмом. Если бы не это… Стену-то иллиринцы сами разрушили, прорваться теперь легче легкого. Они, конечно, настроили там заграждений, но смести их, что ручей переплюнуть.

— Все ясно. Собираем воинов из Шеске и Урича и завтра же утром выдвигаемся к Антурину. Для охраны раненых хватит и дюжины вояк.

— Уже сегодня, кхан. — Видальд многозначительно глянул на побледневший горизонт.

— Значит, сегодня.

— А отдохнуть?

— Мы отдыхали почти неделю, — отрезал Элимер и с усмешкой кивнул в сторону: — Слышишь, как шумят? Наверняка уже узнали про меня, такие новости быстро разносятся. Сегодня уже никто не уснет, так и будут до полудня языками чесать. Пусть лучше в битву собираются. Шаазар… — вдруг добавил он. — Ты знаешь, что такое «шаазар»? Слышал когда-нибудь это слово?

— Нет. Почему ты спрашиваешь? — насторожился воин.

— Не знаю. Как только очнулся, оно нет-нет, да всплывает в голове. Вот и теперь…

— Ну, в бреду чего только не причудится. И странные слова, и голоса разные… Не бери в голову, кхан, о другом сейчас думать надо.

— Ты прав. Идем к остальным.

Он первым поднялся с земли и направился к лагерю. Видальд разметал и притушил пламя, затем глянул на посеревший восток и пробормотал:

— Шаазар, старая хрычовка… Опять вмешиваешься в дела смертных? Чего ж тебе неймется?

II

— Жаль, очень жаль, — сказал Аданэй, выслушав донесение Хаттейтина. — Мы не успеваем уйти. Надо было меньше времени тратить на бесчинства…

— Наиболее ретивые уже наказаны со всей строгостью, беспорядки пресечены.

— Поздновато. Да и я не думал, что враги будут так проворны. Видимо, давно не был в Отерхейне, забыл, что такое здешняя конница.

Он задумался, прошелся по комнате и снова обратился к военачальнику:

— Зато у нас есть принцесса и айсадка. Посадим их на повозку и пустим впереди войска, когда будем уходить из Антурина. Тогда на нас не посмеют напасть. Принцесса им важна из-за Иэхтриха, а кханне из-за наследника. Спрячемся за спинами женщин, почему бы нет. Геройства в этом никакого, хвалебных од в свою честь мы не услышим, зато действенно. Есть еще что-то, о чем я должен знать?

Он упал в стоящее у окна кресло и пригласил Хаттейтина сесть напротив.

— Да, повелитель. — Военачальник опустился на покрытую коровьей шкурой скамью. — Этой ночью у ворот поймали вражеского воина. Думали, что лазутчик. Но он утверждает, что явился от имени повстанцев. Говорит: они узнали, что ты захватил провинцию. И что на востоке опять вспыхнули мятежи — сразу же, как только часть сил оттуда ушли сюда, к Антурину.

— Понятно. И чего хотят мятежники?

— Они тоже думают идти к Антурину. Предлагают объединиться. Этот человек, их посланник, сказал, что они призывают тебя на престол. Мол, если мы ударим по Элимеру из крепости, а они атакуют с другой стороны, то есть надежда покончить с властью кхана.

— Если мы ударим из Антурина, то войско Элимера окажется между двух огней... Между нами и мятежниками. Это так, — Аданэй в задумчивости потер подбородок. — Но вдруг посланец солгал? Может, нам готовят ловушку?

— Это первое, что пришло мне на ум. Но сюда, к нам, и до этого доходили слухи, что мятежники захватили старую крепость в дне пути отсюда: застали врасплох охранные отряды. Ну и человека, конечно, допросили как следует. — Хаттейтин многозначительно посмотрел на Аданэй. — Очень хорошо допросили. Не похоже, чтоб он лгал.

— Но его могли ввести в заблуждение. Он назвал число повстанцев?

— Да. Их немного. Две или три сотни и ополчение.

— Тогда это не имеет смысла, — махнул рукой Аданэй. — Бунтари слишком самонадеянны, если надеются таким числом всерьез повлиять на исход схватки. Они нам не помощники. Не в этом случае. Да и большая часть их былых предводителей, как я понимаю, давно казнена.

— Но повстанцы могут хотя бы отвлечь силы кхана на себя.

— Для этого нужно, чтобы они поверили, будто мы согласны с ними объединиться. Иначе толку мало. Ладно, в любом случае мятежники — замечательная новость. Но надо хорошо обдумать, как это использовать.

— Так какие распоряжения?

— Я уже сказал, — с раздражением откликнулся Аданэй, — нужно хорошенько подумать. Давай завтра на рассвете к этому вернемся, а пока — как там наши прелестные трофеи? Кажется, пришла пора для дружеской беседы.

Он направился к выходу, но выйти не успел. Раздался стук, и дверь распахнулась. На пороге появился Аххарит.

— Великий, там, у пролома, стоит их военачальник с отрядом воинов. Желает говорить с царем.

— Вот как! — воскликнул Аданэй. — Что ж, значит, беседа с девицами откладывается.

Аххарит исчез за дверью, Аданэй же сказал военачальнику:

— Бери отряд воинов и едем. Медлить ни к чему. Нужно послушать, что они предложат.

* * *

Ирионг и правда ждал иллиринского царя у пролома и изрядно нервничал. Он не был уверен, что тот явится, и поэтому, завидев светловолосого всадника в сопровождении воинского отряда, вздохнул с облегчением. Как знать, вдруг все получится решить переговорами, не подвергая опасности пленниц и жителей города.

Обменявшись словами приветствий, Ирионг и Аданэй прошли к шатру, разбитому возле разрушенной стены. Военачальник откинул полог, показывая, что убийц внутри нет, и оба зашли в шатер, уселись на застеленный овчиной пол.

— Ты хотел меня видеть, — сказал царь по-отерхейнски. — Зачем?

— Нужно решить один вопрос, Великий, — сухо ответил Ирионг. — Тебе не удержаться в Антурине. И ты, и я это понимаем. Потому великий кхан Отерхейна моими устами предлагает тебе и твоему войску немедленно покинуть провинцию. Он разрешит вам уйти, если вы вернете заложниц и возместите ущерб за разруху, которую устроили в провинции. Иначе — война. А в ней вам не победить.

— Ты слишком многословен, военачальник. Это признак неуверенности. Лучше скажи, почему ваш повелитель сам не встретился со мной?

— Таково было его решение. Я не знаю мыслей великого кхана.

— Зато я знаю, ведь он мой брат, хоть мы с ним давно по разные стороны. Прийти на эту встречу ему могла помешать только смерть или серьезное ранение. Думаю, твой кхан либо мертв, либо почти мертв.

Ирионг старался сохранить непроницаемое выражение лица, но уголки губ дернулись, и он опасался, что от Аданэя это не ускользнуло.

— Так что? Мертв? — переспросил царь. — Или все-таки при смерти?

— Мне неясны твои выводы, Великий. Слава богам, кхан здоров, но сомневается, что ваша с ним беседа прошла бы спокойно. Поэтому отправил меня. Я повторю наши требования...

— Какие еще требования? — Аданэй приподнял брови. — Уходить из Антурина? Мне кажется, ты и твой кхан забыли: у нас ваша дикарка.

Ирионг незаметно от царя сжал левую руку в кулак, чтобы справиться со злостью. Вообще-то и воины, и он сам иногда называли за глаза Шейру дикаркой, но то между собой. Когда же так говорил враг, предатель собственной страны, сложно было сдержать гнев.

— Думаю, ты хотел сказать «кханне.

Аданэй улыбнулся.

— Пусть будет кханне, если тебе угодно. По мне, так никакой разницы. В любом случае она у нас. Конечно, если вас не волнуют ее судьба и участь нерожденного наследника — мы убьем их. Но если их жизни для кхана важны, то это вам придется согласиться на наши требования, а не наоборот. Если же этого мало, то у нас еще и принцесса Эхаскии. Можете пожертвовать и ее жизнью... Иэхтрих, правда, сильно расстроится, что вы не уберегли его единственную дочь. Конечно, после смерти заложниц нам на многое придется согласиться, но вам от этого…

— И каковы твои условия, царь? — оборвал его Ирионг. — Если ты не желаешь свободно уводить войско, то что еще тебе нужно? Сколько времени ты выдержишь в осажденном Антурине?

— Сколько потребуется, пока у нас принцесса и дикарка… извини, я хотел сказать кханне. А что касается условий, то они просты. Мы покидаем Антурин вместе с заложницами и без всякого откупа. Когда доберемся до Иллирина, то отпустим женщин.

— Не подходит, — отрезал Ирионг. — Ты предлагаешь верить тебе на слово. Но даже если ты не солжешь, мы все равно останемся в проигрыше. С полуразрушенным Антурином. Да и никогда иллиринцам веры не было, вашим языком говорит Ханке двуликий.

— Ирионг, — в голосе Аданэя совершенно неожиданно прозвучала грусть, она же отразилась во взгляде, — мне ты можешь верить. Я не иллиринец… Я родился и вырос в Отерхейне…

— Ты предал Отерхейн. Ты царь наших врагов.

— Это так, — вздохнул Аданэй, — но мне пришлось им стать, ты же понимаешь. — Он улыбнулся, и военачальнику эта улыбка показалась доброй и печальной. — То была единственная возможность вернуть принадлежащее мне по праву. Я говорю о престоле Отерхейна. Думаю, ты многого не знаешь о своем господине. Ложь о моей гибели — не единственная его ложь и не самая подлая. Он — отцеубийца. Это он в тот день толкнул нашего отца и повелителя, кхана Сеудира, с горной тропы к обрыву. Наверное, рассчитывал, что никто не заметит и что отец умрет сразу. Но я был рядом и все видел. И отец перед смертью успел завещать трон мне. Элимер скрыл это, и он начал отрицать слова отца… Тех же, кто посмел сомневаться... Впрочем, ты не хуже меня знаешь, как обошелся Элимер с теми своими врагами и их семьями. Властолюбивый, жестокий, лживый — разве таким должен быть правитель? Вспомни, сколько смертей его сопровождали! Мятежи ведь тоже не на пустом месте возникли. Отец понимал, что Элимер погубит Отерхейн, вот почему оставил трон мне. Подумай об этом… Сейчас — тебе не удалось скрыть — мой брат умирает. Может, это знак? Знак, что Иллирину и Отерхейну пора забыть старые распри? Если не будет Элимера, то нашим странам станет нечего делить! И Отерхейну не придется проливать кровь своих воинов и завоевывать Иллирин. Я сам отдам его! И родится единая великая держава! Ведь я — один из вас! Ты должен меня помнить, ведь я тебя помню… Осенняя охота в горах Гхарта... помнишь? Отблески заката на скалах… И тур, белый как снег, ты поверг его копьем. Помнишь? Ты сразил его с одного удара!

Ирионг зачарованно смотрел вдаль: он помнил ту охоту. А царь не умолкал:

— Я потомок отерхейнских властителей, моя царица — наследница иллиринских царей. А в нашем с ней ребенке воедино сольется кровь двух великих династий! Это ли не знак? Это ли не…

— Ты предлагаешь предательство? — перебил Ирионг, хотя ему не хотелось прерывать эту плавную красивую речь.

Голос обволакивал, чаровал, его хотелось слушать, и слушать, и слушать. Только теперь военачальник понял слова тех, кто хорошо знал Аданэя: они говорили о почти пугающей способности кханади подчинять себе людей не властью, а непонятным очарованием. Оно выражалось то ли в интонациях, то ли в выражении лица и движениях, то ли во взгляде. Сейчас Ирионг испытал его на себе.

— Предательство? Нет. Я бы не назвал это так, — сказал Аданэй. — Наоборот, это было бы восстановлением справедливости. Освобождением от того, кто обманом захватил твою и мою страну. Я не хочу войны, Ирионг! Мне больно оттого, что пришлось направить оружие на людей, среди которых я вырос! Я никому не желаю зла, кроме Элимера. И ты, Ирионг, и прочая знать — все вы сохраните и владения, и власть! Такие как ты — на вес золота, я это знаю. А ты понимаешь, что я предлагаю? Мир, объединение стран и процветание! Из Иллирина в Отерхейн хлынут шелка и драгоценные камни, лучшие рабы и дорогие специи! И все порты Иллирина откроются для нашей с тобой страны, Ирионг!

Военачальник вновь попал в плен певучего голоса и ощутил порыв, движение души — согласиться. Он видел лицо Аданэя, чистое и благородное, видел его сияющий взгляд, слышал теплый, ласкающий слух голос. С этим царем хотелось соглашаться. Но Ирионг был военачальником, а не простым воином, и он был взрослым, а не отроком, падким на заманчивые обещания. Тем более он знал о резне, учиненной иллиринцами в Антурине, и это никак не соответствовало красивым речам царя.

— Я не тебе клялся в верности, а своему кхану. Я водил в бой его войска, а не твои. Предателем я не стану. Лучше вернемся к условиям твоего отступления из Антурина.

— Не хочешь прислушаться к доводам разума? Как знаешь, — пожал плечами Аданэй.

В его голосе не осталось и следа очарования, а на лице теперь читались скука и раздражение. Ирионг выдохнул.

— Твое предложение нам не подходит, — повторил он. — Мы не выпустим тебя в Иллирин, пока не вернешь заложниц, а твои люди не привезут откуп за разрушенную крепость.

— Этого не будет, — отрезал Аданэй.

— Тогда война? Твои потери будут огромны.

— Как и твои, военачальник. По крайней мере свою кханне и ее нерожденное дитя вы точно потеряете.

— Увидим, — бросил Ирионг, стараясь не выдать болезненной тревоги.

— Что ж, если ты готов рисковать ею и наследником, то я тем более.

— Ты падешь раньше, чем решишься их убить.

— Пустые угрозы… Зачем? Ведь мы могли бы стать союзниками. Даже друзьями…

Опять военачальнику послышались эти чарующие нотки в голосе. Он поспешил прекратить это и отрезал:

— Нет.

— Жаль… Но я был рад встретиться с доблестным военачальником. Однако теперь мне пора в свой Антурин, к своим людям и к прекрасным пленницам. А тебе — к полумертвому узурпатору.

Аданэй поднялся, готовый уйти, и Ирионг встал вслед за ним.

— Прощай, царь, — сказал он. — В следующий раз мы встретимся как враги.

— Пусть будет так, — ответил Аданэй и, откинув полог шатра, вышел наружу, под защиту своих воинов.

Ирионг остался внутри, заново прокручивая в голове эту встречу.

В лагерь он вернулся только через два часа и обнаружил его бурлящим, как лава в жерле вулкана. Военачальник пытался понять, что случилось. Что-то страшное? Но в шуме голосов никто не слышал его вопросов, а на него самого не обращали внимания. Будто он не был предводителем войска.

Ирионг поднес к губам рог, призывая к построению, и только протяжный гул заставил воинов утихнуть. Теперь они быстро приводили в порядок оружие и доспехи и застывали в ожидании приказа.

Военачальник наконец получил возможность устроить им разнос.

— Я вижу не воинов, а мужланов с топорами! Что такое?! Почему разлаялись, точно бешеные псы?

Ответить никто не успел: из шатра Ирионга вышли Гродарон, несколько сотников и… великий кхан. Рог чуть не выпал у военачальника из рук, а слова застряли в горле. Кхан заметил его растерянность и подошел сам. Воскликнул:

— Ирионг! Рад тебя видеть! Ну хотя бы ты не смотри на меня, как на выходца с той стороны.

— Мой кхан… Боги одарили нас… Ты избран ими, не иначе!

— Сегодня я столько раз это слышал, что скоро и сам поверю, — рассмеялся Элимер и тут же посерьезнел. — Мы ждали тебя. Идем в шатер. Расскажешь, как прошла твоя встреча.

Военачальник улыбнулся, затем взглянул на застывших воинов грозным взглядом.

— Свободны! Но если еще раз устроите такой бардак, то всю ночь, сукины дети, будете спать стоя! — гаркнул он, но скрыть за угрозой радость ему не удалось.

Когда кхан и военачальник с тысячником скрылись в шатре, а сотники раздали приказы своим подчиненным и выставили дополнительный дозор, то воины все равно продолжили болтать. Правда, теперь вполголоса. Счастливчики из Урича и Шеске в который раз повторяли историю об исцелении кхана.

— Ну так я и говорю, старик тот, — шептал худой смуглокожий вояка, — ну, знахарь то есть, что за кханом смотрел, внуку рассказывал… А тот, мальчонка еще, любил среди нас крутиться, нам и передал. Вот что сказал: дед, слышь, сидел ночью, и вдруг свет, говорит, прямо в глаза! А потом — глядь: кхан стоит. Дед сначала-то испугался, думал, может, того, мертвяк к нему явился. Но нет, по-другому все вышло. Кхан посмотрел на старика-то и сказал: «Ты, Лейху, не бойся». По имени деда, назвал, слышь, хотя имени-то знать не мог. И еще сказал: «Гхарт мне вернуться приказал и силами колдовскими наделил». Так-то вот дело было.

— Не знаю, я другое слышал, — с сомнением покачал головой его собеседник. — Будто тот, который раненый лежал, на самом деле и не кхан вовсе был, а похожий только. Нарочно кхана на него заменили. А настоящий в это время в Инзаре войско собирал.

— И кто тот брехун, что такое наплел? Да я сам лично его раненым видел!

— Да если бы брехун, я разве бы поверил?! А нет! Говорят, от Жуткого весть пошла.

— Да ну? Из Видальдовой глотки и слова не вытянешь. Даже по мелочи. А такое бы он точно не разболтал. Точно брехун какой-то выдумал!

— Ну, не знаю...

— Да чего ж тут не знать!

— Ну ладно-ладно, нам все равно правды никто не скажет, — буркнул воин и сменил тему: — Что там об этих пёсьих выродках слышно? Думают сдаваться, нет? Или штурмовать будем?

— А Ханке его знает! Сотник наш сказал, что сначала айсадку и эту, эхаскийку, вызволить надо. Хотя, может, они там сейчас чего другого нарешают, — смуглый кивнул на шатер.

— Может, и нарешают… — согласился собеседник и, задумавшись, уставился на возвышающиеся вдалеке крепостные стены.