Потерянная — незнакомая себе (гет)

Когда Ева думала, что гнев миссис Дёрсли утих, она ошибалась. Та просто ждала — ждала, когда исчезнет её щит, её защита. Ждала, когда Клэр покинет приют. Ведь именно Клэр, несмотря на всю свою хрупкость, могла встать между ней и злобой взрослых. Пока она была рядом, миссис Дёрсли сдерживалась. А когда Клэр уехала... всё изменилось.

Теперь миссис Дёрсли могла наказывать Еву сколько угодно, не боясь свидетелей и жалоб. Иногда она била её тонким кожаным кнутом по ногам — за любую мелочь: за случайно разбитую кружку, за книгу, положенную не на то место. Ева старалась быть тенью, двигаться беззвучно, угадывать желания, но это не спасало. Потому что цель была не в том, чтобы исправить её — а в том, чтобы сломать.

Сэм, заведующий своей приютской бандой, тоже только и ждал, когда Ева останется одна. Он помнил. Помнил тот случай, когда Ева только появилась в приюте — испуганная, молчаливая, настороженная. Тогда она ещё не знала, что она ведьма. И когда Сэм, решив «проучить» новенькую, ночью подкрался к ней... что-то произошло. Магия, проснувшаяся в ней, вспыхнула без предупреждения — и браслет на его руке вспыхнул огнём. Металл обжёг кожу. Он кричал от боли. А она — от страха.

С тех пор он затаил злобу. Он не понимал, как это случилось, но винил Еву. И ждал.

Теперь, когда её изолировали от остальных, когда она была сломлена, усталая, вымотанная — теперь он считал, что настало его время. Он не мог пробраться к её комнате: та находилась рядом с комнатой миссис Дёрсли, и любой шум мог привлечь внимание. Но он терпеливо ждал удобного случая.

И однажды он его дождался.

В тот день миссис Дёрсли вновь наказала Еву — за то, что та, по её словам, "слишком громко дышала" за ужином. В наказание Ева должна была перемыть всю посуду после обеда и ужина, да ещё и начистить кастрюли. Она закончила ближе к полуночи. Руки гудели, ноги подкашивались, пальцы были красными от горячей воды.

Она шла по тёмному коридору к своей комнате, пытаясь не заплакать — усталость и боль жгли изнутри. Но у лестницы её поджидали Сэм и двое его приятелей.

— Ну здравствуй, тихоня, — прошипел он с усмешкой.

Они схватили её, затащили в кладовку, усадили на старый стул. Один из них достал что-то, завернутое в тряпку, — и когда развернул, Ева похолодела. Это был тот самый браслет. Почерневший, с погнутой застёжкой, но всё ещё узнаваемый. Ева вспомнила что оставила свой Амулет в комнате внутри зачарованного мешочка. И туже пожалела, что наивно подумала в приюте ее могут наказывать и унижать но не будеть так безжалостно навредить.

— Помнишь его? — прошипел Сэм. — Я до сих пор шрамы мажу. Думаешь, я забыл?

Он подошёл ближе. За его спиной потрескивал камин — в кладовке было старое отопление, которое он разжёг заранее. Он поднёс браслет к пламени, пока металл не начал раскаляться добела.

Ева пыталась вырваться, но они держали крепко. Её сердце стучало так, будто вот-вот вырвется из груди.

— Сейчас ты узнаешь, как это — обжечься, — зловеще прошептал он.

Сэм держал раскалённый браслет на щипцах, но тепло всё равно обжигало его ладони. Он улыбался — мерзко, зло. А потом, без предупреждения, резко прижал раскалённый металл к левой предплечью Евы.

Боль была такой, что в глазах потемнело. Воздух вырвался из груди хриплым, сдавленным криком. Кожа мгновенно вздулась, зашипела, и по руке потекла кровь, смешанная с расплавленным пузырём.

— Если кто-то сделает мне зло, я верну вдвое сильнее… — прошипел Сэм, глядя ей прямо в глаза. — За одно зло — я отвечаю двумя. Запомни это, тварь.

Он толкнул Еву, и она рухнула на пол, ударившись плечом о ножку стола. Головокружение накрыло волной, всё плыло перед глазами. Сэм и его дружки вышли, смеясь, не оборачиваясь, оставив её лежать на холодном полу кладовки.

Ева не знала, сколько пролежала там. Время потеряло смысл. Боль захватывала всё: руку, голову, сердце. Каждый вдох резал горло, каждый шорох в темноте пугал. С трудом поднявшись, опираясь на стену, она побрела к своей комнате.

Дойти до постели казалось невозможным. Каждый шаг отдавался пульсацией в обожжённой руке. Она почти ползла, шепча себе под нос: ещё немного, ещё чуть-чуть…

Когда, наконец, добралась, дверь захлопнулась за ней, и только тогда она позволила себе разрыдаться. Беззвучно, в подушку, так, чтобы никто не услышал.

Рукой дрожащей, почти непослушной, она достала из-под кровати свёрток — спрятанную баночку с волшебной мазью, что передал Снейп в Хогвартсе «на случай неприятностей». Он не уточнял, каких. Видимо, знал, что она поймёт.

Она нанесла мазь на ожог — осторожно, пытаясь не вскрикнуть от боли. Кожа уже вздулась пузырями, пошла трещинами, кровь просачивалась сквозь волдыри. Мазь сразу впиталась, но не ослабила боль, как прежде. Слишком поздно. Она знала: если бы намазала сразу — могло бы не остаться следа. А теперь…

Боль не утихала, лишь притупилась. Слёзы текли по щекам, когда Ева, свернувшись калачиком, наконец заснула. Внутри неё что-то медленно застывало. Не страх, нет. Что-то другое. Глубже.

А на её руке, под бинтом, навсегда остался шрам — тонкая, изогнутая линия, будто клеймо. Напоминание.

* * *

После того страшного случая Ева больше не снимала амулет с шеи. Он стал для неё не просто украшением — символом защиты, даже если эта защита была не всесильной.

Она поняла простую, но горькую истину:

«Маг или не маг — если вокруг тебя люди жестоки, ранить могут не хуже. Нужно быть осторожной всегда.»

Рана была глубокой, и заживала долго. Еве пришлось носить бинты на руке почти месяц, а каждое прикосновение к поражённому месту напоминало о том, что опасность не ушла.

Она начала быть гораздо осторожнее — теперь полагаться только на амулет было нельзя. Он, возможно, защищал только от магических атак, а против злобы и жестокости — бессилен.

Тем временем Сэм, наоборот, стал ещё более самоуверенным. После ухода Клэр он чувствовал себя королём приюта, властью и страхом, которыми мог управлять без препятствий.

Он с презрением поглядывал на Еву и часто указывал на неё своим друзьям:

— Вот она, тихая чертовка, которую теперь можно крутить как хочешь. Теперь мне никто не мешает.

Миссис Дёрсли, хоть и видела ожог на руке Евы, как всегда делала вид, что ничего не замечает. Когда однажды Ева с надеждой спросила:

— Миссис Дёрсли, вы не думаете, что рана нуждается в лечении? Она не заживает...

ответ был холоден и равнодушен:

— Ты просто неаккуратна. Перестань ныть.

Это игнорирование и холод ранили Еву почти сильнее самого ожога.

Однажды вечером, сидя в своей комнате и поправляя бинты, она шептала себе:

— Я выживу. Неважно, сколько боли будет на пути. Потому что я должна.

* * *

Когда приближался конец июля, Ева всё чаще ловила себя на мысли о Гарри и Невилле.

"У обоих скоро день рождения..." — подумала она, поглаживая амулет у себя на шее. — "Невилл — тридцатого, Гарри — тридцать первого..."

Она вздохнула. К Невиллу она не могла поехать в таком состоянии — с тусклым взглядом, бинтами под рукавом и вечной усталостью. Он бы всё сразу понял. Он всегда волновался, даже если Ева пыталась скрыть свои чувства.

— «Он ведь начнёт расспрашивать… А я не смогу солгать, не хочу. Лучше не ехать совсем.»

Вместо этого она решила хотя бы сделать подарок — что-то тёплое, чтобы напомнить, что она помнит.

Она тихо позвала:

— Элли?

С мягким хлопком в комнате появилась домовая эльфийка.

— Вызывали, госпожа Ева? — с поклоном произнесла она.

— Элли, ты могла бы отнести меня на волшебный рынок? Мне нужно купить кое-что к школе… и… подарок.

— Конечно, госпожа. — Элли кивнула, и через секунду они исчезли.

* * *

В волшебном магазине всё было как в сказке — шум, разноцветные вывески, прилавки, полные пергамента, чернил, книг и мантии. Ева быстро собрала всё нужное к новому учебному году: новые учебники, флаконы для зелий, перья, пергамент и пару запасных баночек с чернилами. Но главное — она купила зачарованные перчатки, которые согревали руки в любую погоду. Для Невилла.

"Он вечно мёрзнет зимой," — подумала она с тёплой улыбкой. — "Теперь хоть не замёрзнет."

Все покупки она сложила в зачарованный мешочек. Он был почти невесомый, хоть и хранил половину школьного набора.

Перед возвращением домой, она направилась в зоомагазин — просто посмотреть. Но, войдя, тут же остановилась.

На верхней полке клетки сидела серая сова. Она не была такой изящной, как белая Букля у Гарри, но в её спокойных глазах было что-то... родное.

— Ты ведь меня ждала, да? — прошептала Ева.

Сова слегка наклонила голову, будто действительно понимала. И Ева уже знала — она берёт её.

— Я назову тебя… Лира, — произнесла она, пока продавец запечатывал клетку.

* * *

Укрывшись в тихом переулке, Ева достала Элли и вернулась с покупками и совой в приют. Когда она перенеслась в свою комнату, Лира негромко ухнула, будто приветствуя новое место.

Ева поставила клетку на подоконник и присела рядом. Потом, с надеждой посмотрела на Элли:

— Элли… а ты могла бы... наложить чары, чтобы маглы не могли сюда войти? Ну, отталкивающие…

Домовая эльфийка опустила глаза.

— Простите, госпожа. Я бы с радостью… Но пока вы не приняли имя рода… мой дар ограничен. Я не могу использовать защиту на магловских зданиях.

— Понятно… — прошептала Ева и грустно выдохнула. — Всё в порядке. Спасибо, Элли. Ты можешь идти.

С мягким хлопком Элли исчезла, оставив её одну в тусклой комнате.

С окна дул ветер, Лира в своей клетке убаюкивала её лёгким шорохом крыльев.

Ева села на кровать, обняла мешочек с покупками и прошептала, больше себе:

— Ну, хоть кто-то будет здесь со мной.

* * *

Поздним вечером, когда небо окрасилось в тёмно-синий цвет, Ева зажгла свечу на подоконнике. Свет мягко освещал её лицо. На коленях лежал кусок пергамента, уже исписанный аккуратным почерком.

Она перечитывала письмо в третий раз:

Дорогой Невилл,

С днём рождения.

Ты, наверное, удивишься, что я не приехала. Поверь, очень хотелось. Просто… так сложились обстоятельства.

Надеюсь, ты всё равно проводишь этот день с кем-то, кто тебе дорог.

Я не забыла. И никогда не забуду.

Эти перчатки — с зачарованием на тепло. Чтобы ты не мёрз зимой.

Не теряй их, пожалуйста. Они тебе очень подойдут.

Пиши мне, если захочешь. Я всегда буду рядом, даже если не смогу быть рядом буквально.

Твоя подруга,

Ева

Она аккуратно сложила письмо, засунула его в конверт и приложила зачарованные перчатки, обвязанные золотистой лентой. Сняла замок с клетки, Лира встрепенулась.

— Лира, пожалуйста, отнеси это Невиллу Лонгботтому. Вот адрес, — она приколола бумажку с адресом.

Сова внимательно посмотрела на неё, как будто поняла, что это важно. Затем клювом аккуратно взяла свёрток и, развернув крылья, исчезла в вечернем небе.

Ева долго смотрела в окно, пока точка не исчезла в облаках. А потом, не отрываясь от неба, шепнула:

— А вот Гарри… я схожу к нему сама.

Она вдруг улыбнулась — почти по-настоящему.

Мысль о том, как удивится Гарри, увидев её, как обрадуется подарку, немного согревала её изнутри. Хоть ненадолго, но ей захотелось порадовать кого-то. Самой. Не через сову, не письмом — лично.

Она достала из мешочка вторую коробочку — небольшую, обтянутую мягкой тёмной тканью. Внутри лежал кожаный чехол, а в нём — вторая пара перчаток. Для Гарри.

Ева прижала коробочку к груди и прошептала:

— Завтра утром, рано. Я успею.

Она убрала подарок обратно в мешочек и лёгла на кровать, впервые за долгое время ощущая не тревогу, а странное, забытое тепло.

Завтра она сделает что-то хорошее. И никто ей не помешает.