Химия (гет)

Замок снаружи щелкнул — и дверь заперта. Эдвард не любил этот миг. Теперь, без ножниц, он ведь больше не был опасен, но его все равно продолжали запирать. Он бы и так не выходил из своей комнаты, вглядываясь в ночные холмы и раскинувшийся у их подножия город, но угнетало именно само ощущение того, что его запирают. Разумом он понимал, что Эндрю прав, что теперь это нужно и для его собственной защиты от таких, как тот доктор, но сердце все равно тяготило ощущение несвободы, своей полной зависимости. Комната, днём такая уютная, ночью начинала ощущаться тягостным напоминанием о его прежнем, одиноком заточении — сначала в замке, а потом в тюрьме. Этот неизбежный щелчок замка знаменовал собой начало долгой ночи в полном одиночестве, до самого утра, и каждое мгновение отзывалось в нем эхом долгих одиноких лет.

Эдвард прошёлся по комнате, вновь остановившись у книжного шкафа. Он смотрел на названия книг, которые продолжали хранить свои тайны. "Я в порядке — ты в порядке". "Игры, в которые играют люди". "Корни: Сага американской семьи". "Дзен и искусство ухода за мотоциклом". "Язык нежности". "Кролик вернулся". История человечества: от древности до наших дней. Введение в биологию. Как устроено тело человека. Как делаются дети. В конце списка он тяжело вздохнул. Слишком много незнакомого... Эти корешки были дверями в мир знаний, пугающий своей необъятностью, одновременно сложный и притягательный, обещающий ответы на все его невысказанные вопросы. И эта необъятность лишь углубляла его сожаление о том, что пока он не мог прикоснуться к этим мирам. В его груди горело нетерпеливое желание начать, и он мечтал о дне, когда наконец сможет погрузиться в эти страницы.

Каждый "обучающий" разговор с Эндрю, проходивший с самых первых дней его жизни в лаборатории, лишь обнажал пропасть его незнания. Эдвард чувствовал себя глупым и совершенно растерянным, сбитым с толку. Мир ощущался все более сложным и непонятным, сколько же всего он не знает — казалось, нет этому конца. Все, что он знал раньше, все, чему учился в замке… оказалось, давно устарело, и рассыпалось пылью при первом прикосновении. А его собственные прежние представления — оказывались неверными, и ему сложно было это принять.

Эндрю объяснял ему долго и терпеливо. Что мир людей постоянно меняется. Не как замок, где все веками стоит на месте. Он говорил о правилах человеческого мира, где за каждым неверным словом и действием крылись невидимые ловушки закона. Он исписал листок запретами — длинный список того, что ему категорически нельзя, и положил на стол — то, что ему нужно было хорошо запомнить. Каждую ночь Эдвард тщательно перечитывал этот список. Рядом лежала толстая книга в черной обложке под названием "Уголовный кодекс штата Калифорния" — его учебник по выживанию в этом мире, который нужно было вложить в голову. "Это то, что может привести к проблемам с полицией" — пояснял Эндрю. Он пока не мог ее читать, и Эндрю сам каждый день зачитывал ему отрывки. Многое из сказанного было ему совершенно непонятно, и это пугало. Эдвард стеснялся задавать так много вопросов, но Эндрю каждый раз терпеливо убеждал его, что это совершенно нормально и даже необходимо. Давящая тревога наполняла его — как не ошибиться? Как же легко было нечаянно сделать что-то запрещенное! И тогда он навлечет неприятности на тех, кто о нем заботится.

Эндрю говорил, что только время все исправит — исцелит и по-настоящему научит. Может, и правда постепенно что-то изменится. Эта надежда была тонкой нитью света в тумане его непонимания. С глубоким выдохом Эдвард наконец отвернулся от книжного шкафа и медленно направился к письменному столу, опускаясь на стул.

* * *

Всю ночь Эдвард сидел за письменным столом, упорно оттачивая движения, стараясь поднять пластиковый стакан протезом правой руки. Пальцы протеза, все еще казавшиеся чужими, скользили по гладкой поверхности стакана, никак не желая обхватить его достаточно крепко. Эдвард прикладывал усилия снова и снова, и наконец, с переменным успехом, стакан начал поддаваться — и он то отрывал его от стола, то даже мог переставить. Рассвет уже давно наступил, заливая комнату мягким утренним светом — и внимание Эдварда уже не было полностью сосредоточено на этой монотонной задаче. Он привычно прислушивался к звукам коридора, в томительном ожидании момента, когда дверь наконец откроется. Наконец-то послышался долгожданный щелчок замка. Эдвард мгновенно повернулся к двери.

— Доброе утро, Эдвард! Как идут упражнения? — стараясь придать голосу привычной бодрости, поинтересовался Эндрю, подходя ближе. Он видел, как Эдвард всегда сосредоточенно работает, как меняется его выражение лица в зависимости от того, удачной была попытка или же нет.

С приходом Эндрю комната сразу наполнилась ощущением тепла и присутствия, прогоняя гнетущую тишину. На душе у Эдварда в миг стало легче от ощущения, что он больше не один, и Эндрю будет рядом с ним до вечера. Он уже почти не держал стакан, и тот выскользнул из протеза. Пластик глухо стукнул о столешницу.

— Идут... — коротко ответил он, стараясь не показать разочарования.

Эндрю уже привык к таким моментам — подъемы у Эдварда неизбежно сменялись спадами, а радость от успехов — разочарованием от неудач. Эдвард все ещё очень легко падал духом. Эндрю вновь и вновь терпеливо напоминал ему, что все придет постепенно, и терпение и труд непременно все перетрут.

Лицо Эндрю легко озарила немного усталая улыбка, а голос стал будничнее, несмотря на тему:

— Сегодня у нас будет... очень спокойный график. Праздник ведь! Поэтому тут сегодня почти никого нет, кроме дежурных и нас.

— Праздник? — Эдвард вопросительно посмотрел на Эндрю. Он помнил только один праздник... Так и не состоявшийся. — А какой праздник? — с пробуждающимся интересом спросил он.

Взгляд Эндрю стал теплее, и он легко кивнул:

— Четвертое июля. День Независимости.

Эндрю подумал, что Эдварду явно пригодился бы календарь. Надо будет повесить у него в комнате.

— День независимости... — повторил Эдвард тихо, скорее для себя. Сам он зависел от всех — он не мог сделать ничего сам. Открыть дверь, переодеться, помыть голову — для всего ему нужна была помощь. Он даже не имел права выйти отсюда наружу. Его дни состояли из постоянного следования чужим словам и решениям. Он был полностью, абсолютно зависим. И эта его зависимость, вроде бы такая привычная до мельчайших деталей, сегодня ощутилась вдруг особенно тяжело.

— Да, это праздник свободы, — подтвердил Эндрю. — День, когда Америка... Получила независимость от Англии, — он старался при каждом удобном случае понемногу просвещать Эдварда.

— Да... Я читал об этом. У... Джеймса Фенимора Купера, — откликнулся Эдвард, словно извлекая имя из глубин памяти.

Эндрю заметил за собой, что такие ответы Эдварда уже все меньше удивляют его — он ценил, что несмотря на ограниченность его прежней жизни, Эдвард обладал неожиданно широкими книжными познаниями для... человека с таким опытом.

Праздник свободы... В мыслях Эндрю рисовались манящие картины: друзья, барбекю, возможность расслабиться на природе... Сейчас, наверное, они именно этим и занимаются, — пронеслось в его голове. Даже Джон, этот неутомимый трудоголик, сегодня взял себе выходной. Последние дни Эндрю чувствовал, как накапливающаяся усталость давит на плечи, словно тяжёлый рюкзак. А мы вот снова здесь, на работе. Какой уж тут "праздник свободы"... Тишина пустых коридоров лаборатории лишь усиливала это ощущение оторванности от мира, и мысль о празднике звучала особенно контрастно. Эндрю медленно перевел взгляд на Эдварда. Ведь он тоже, должно быть, чувствует эту глубокую оторванность, это отсутствие чего-то важного... Он ведь даже не знает, что такое настоящий праздник, не знает той беззаботной, непринуждённой радости, что дарит такой день. Но ничего, — подумал Эндрю. — Все у него еще впереди. Он увидит все это. И свободу тоже.

Выходные Эндрю изящным решением Джона были пока расписаны схожим образом: по субботам он тоже проводил полдня тут, и лишь в воскресенье заезжал только на короткое время проведать Эдварда. Таким стал его привычный теперь график. Незаметно для себя самого, из рационального нейробиолога он постепенно превращался для Эдварда в своего рода проводника в мир людей. Он терпеливо объяснял ему самые разные темы: от основ человеческого поведения и социальных норм до тонкостей отношений между людьми. В эти часы Эдвард с каждым разом задавал все больше вопросов, а Эндрю старался дать на каждый из них максимально полный и понятный ответ.

— А вечером будет салют, — сказал Эндрю, все же оживляясь. Он сам собирался пойти на него, чтобы застать хотя бы часть праздника. — Это когда в небе взрываются огни. Это очень яркое и красивое зрелище. Его будет прекрасно видно отсюда, из твоего окна, — он кивнул в ту сторону. — Ты сможешь посмотреть. Только учти, звук может быть довольно громким.

Эдвард изумленно посмотрел на него, словно пытаясь прочесть на лице Эндрю подтверждение таким необычным и захватывающим словам.

— Взрываются огни? — переспросил он, его глаза чуть расширились. — В небе? — в его голосе прозвучало совершенно искреннее удивление, смешанное с внезапным, сильным любопытством. Он невольно повернулся к окну, словно ожидая увидеть это прямо сейчас.

* * *

Вечером Эдварда немного раньше, чем обычно, заперли в комнате.

Он стоял у окна, наблюдая, как медленно сгущаются сумерки над Лос-Анджелесом, в завороженном ожидании салюта. Внизу расстилался огромный город, постепенно загорающийся множеством огней, живой и такой далекий. Внезапно, вдали, над силуэтами холмов и зданий, в небе вспыхнул огненный цветок. Один за другим расцветая яркими букетами и рассыпаясь искрящимися звездами, они озаряли темноту. Звук долетал до него не сразу — наверное, приглушённый расстоянием и стеклом.

Эдвард вздрогнул, но зрелище было по-настоящему завораживающим. Он никогда не видел ничего подобного. Вспышки красного, золотого, зеленого, синего пронзали черноту неба, осыпаясь светящимися искрами, которые медленно гасли. Это был настоящий праздник, видимый, но недоступный.

Он вновь думал о мире там, внизу — который он видел только из окна машины, когда его перевозили, или вот так — издалека, через стекло. Мир, который однажды уже отверг его, но продолжал манить своими красками. И несмотря ни на что... он хотел быть там. Не пассивным зрителем у окна, а участником той жизни. Хотел почувствовать теплый летний воздух на коже, вдыхать свежий запах травы. Быть внутри того мира, а не смотреть на него как на недоступную картинку.

На мгновение он закрыл глаза, представляя, как стоит под этим салютом, чувствуя мощную вибрацию в груди от каждого громового раската, отзывающуюся во всем теле.

Будущее... Прошептал он в темноту. Ему не раз говорили об этом призрачном "будущем", о возможности другой жизни когда-то, где была возможность... встречи с ней. Но сегодня, когда все праздновали свободу и независимость, это слово лишь усиливало пропасть между его нынешним положением и той далекой, почти нереальной целью, которую ему рисовали. Наступит ли это будущее? И если да, то каким оно окажется для него?

Он открыл глаза и стал снова смотреть на небо, где загорались новые огненные узоры и гасли золотыми россыпями.