Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Июльский зной смягчался легким бризом, несшим с лугов Даунтона пьянящий коктейль запахов: сладкую пыльцу цветущего вереска, терпкую ноту свежескошенной травы, дымок от жаровен с бараниной и дрожжевое тепло только что вынутых из корзин буханок хлеба. Луг у озера, обычно тихий, гудел, как растревоженный улей. Здесь, под сенью древних дубов, разворачивался традиционный летний пикник поместья — редкий день, когда границы между Большим Домом, арендаторами, слугами и жителями деревни становились призрачными. Столы, накрытые белыми скатертями, ломились от яств: окорока, пироги с дичью, горы свежих овощей, кувшины лимонада и пива, корзины с клубникой и сливками. Воздух дрожал от смеха, криков детей, перезвона посуды и негромких разговоров на десятке диалектов Йоркшира.

В эпицентре детского веселья, там, где зеленый луг сливался с золотом спелой пшеницы, царил Томас. Он сбросил пиджак, закатал рукава рубашки, и его обычно сдержанное лицо светилось непривычной, открытой радостью. На нем висел Джонни — маленький сверток в прочном холщовом слинге, прижатый к отцовской груди. Малыш, два с половиной месяца от роду, с любопытством разглядывал мелькающий мир большими, темными глазами, так похожими на глаза Гвен.

— На старт! Внимание! Марш! — голос Томаса, привыкший отдавать распоряжения в кабинете Джея, теперь звучал веселым ревом, собравшим у линии старта пеструю группу детей. Бег в мешках! У стартовой черты топтались: сынишка мельника Хиггинса, крепкий, как колобок; дочь кузнеца, рыжая и веснушчатая; младший Бейтс, серьезный не по годам; и… маленький лорд Джордж Кроули. Няня мальчика нервно поправляла его соломенную шляпку, но Джордж, привлеченный общим азартом, рвался вперед, не обращая внимания на ее увещевания.

— Давай, милорд! Подпрыгивай, как кенгуру! — подбадривал Томас, помогая Джорджу забраться в мешок. Его действия были ловкими, уверенными, одной рукой он придерживал сонного Джонни, другой — настраивал мешок для сына кузнеца. Дети заливались смехом, видя, как обычно невозмутимый мистер Барроу корчил рожицы, изображая неуклюжего прыгуна. «Р-раз! Два!» — понеслось по лугу. Дети прыгали, падали, поднимались под одобрительный рев толпы. Томас был рядом, подстраховывая, шутя, создавая атмосферу всеобщего, бесхитростного веселья, где титул маленького лорда значил не больше, чем сила прыжка сына мельника.

Мистер Карсон, наблюдавший издалека, брюзгливо поправил безупречный галстук. «Фамильярность… Совершенно непотребная фамильярность», — пробурчал он, но его ворчание потонуло в общем гуле. Лорд Грэнтэм, стоявший рядом с Томом Брэнсоном, наблюдал за игрой с одобрительной ухмылкой. Его взгляд скользнул по фигуре Томаса со слингом — необычное зрелище, но исполненное такой естественной отцовской нежности, что возражать было невозможно.

Следом шло перетягивание каната. Томас, все еще с Джонни на груди, быстро сформировал команды, специально перемешав детей: дочь горничной Элси, сын фермера Картрайта, гость из Лондона — племянник леди Розамонд, и опять Джордж Кроули. «Взяли! Тяни! Дружнее!» — командовал Томас, выступая судьей и главным заводилой. Дети, забыв о разнице в происхождении, упирались босыми ногами в траву, лица пылали от натуги и восторга. Крики поддержки сливались в единый гул.

И тут случилось чудо. В самый разгар всеобщего вопля, когда команды рвали канат с недетской яростью, а смех и крики достигли апогея, Джонни на руках у Томаса впервые осознанно улыбнулся. Широко, во весь беззубый ротик, зажмурив глазки от переполнявшего его ощущения счастья и шума, который он, казалось, впитывал всем существом. Гвен, стоявшая у своего стенда и наблюдающая за мужем и сыном, замерла. Сердце ее сжалось, а потом распахнулось, как цветок под солнцем. Слезы — чистые, горячие слезы абсолютного счастья — брызнули из ее глаз. Она даже не пыталась их смахнуть.

— О, посмотрите! — прошептала рядом леди Изабель Кроули, ее доброе лицо озарилось умилением. Она положила руку на руку Гвен. — Самое чистое счастье, миссис Барроу. Он узнает папин голос, его смех… и смех всех этих детей. Какой чудесный момент.

Пока Томас царствовал над детскими забавами, Гвен блистала в другом уголке луга. Под раскидистым старым дубом был разбит изящный стенд с вывеской «Барроу. Летняя Коллекция «Вересковый Бал». Сама Гвен, в легком платье цвета лаванды, которое подчеркивало ее еще не совсем сошедшую после родов округлость, выглядела удивительно элегантно и хозяйственно.

На стенде царило изобилие:

Мыло «Вересковый Бал»: Толстые, кремовые бруски, украшенные оттиском вересковой веточки. Пахло диким медом, цветущим вереском и едва уловимым теплом йоркширского солнца. Освежающий лосьон «Луговая Свежесть»: В прозрачных флаконах с зеленой этикеткой. Аромат — взрыв мяты, молодой травы и капельки цитруса. Саше «Сенокос»: Маленькие холщовые мешочки, набитые смесью сушеного вереска, дикой розы, лаванды и сена. Пахли летом, чистотой и покоем.

Успех был оглушительным. К стенду непрерывно подходили женщины всех сословий. Жены фермеров, загорелые и крепкие, с интересом нюхали мыло, восхищаясь его нежностью и практичностью. Служанки, сбившись в кучку, краснея, просили образцы лосьона. Гости из Лондона, дамы в воздушных нарядах, с любопытством разглядывали саше, находя в них «очаровательный деревенский шарм». Гвен была неутомима: улыбалась, объясняла ноты ароматов, ловко заворачивала покупки в фирменную бумагу с веточкой вереска, принимала комплименты с достоинством, лишенным заносчивости. Ее стенд стал центром притяжения, островком красоты и предпринимательской смекалки посреди пиршества.

И вот, сквозь толпу, как крейсер сквозь волны, медленно, но неуклонно, продвигалась леди Вайолет Кроули, опираясь на трость. Ее острый взгляд был прикован к ажиотажу у стенда Гвен. Она остановилась, величественно обозревая представленные товары. Гвен, заметив ее, вежливо кивнула, не прерывая разговора с женой доктора Кларксона.

— И что это за шум, миссис Барроу? — спросила Вайолет, когда подошла ближе. — Ваши творения снова взбудоражили общественность? Пахнет… полем. Ожидаемо.

— Это наша новая линия, миледи, «Вересковый Бал», — пояснила Гвен, подавая ей брусочек мыла. — Вдохновлена летом в Даунтоне. Вереском, травами, свежестью луга после покоса.

Леди Вайолет с выражением глубокого скепсиса поднесла мыло к своему знаменитому носу. Понюхала. Задержала дыхание. Понюхала еще раз. Ее бровь, всегда готовая взлететь вверх в критике, дрогнула.

— Хм, — произнесла она наконец. — Менее оскорбительно, чем ожидалось от чего-то, пахнущего навозом и потом. — Она сделала паузу, явно борясь с желанием сказать что-то приятное. — В этом даже есть… намек на изыскнанность. Неожиданно. Для мыла.

Гвен улыбнулась, ее глаза блеснули пониманием. Она взяла с полки небольшой, изящно упакованный набор: мыло, лосьон и саше.

— Позвольте преподнести вам, миледи, — сказала она мягко, но уверенно. — В знак благодарности. Без Даунтона, его лугов, его истории… без ваших иногда колких, но всегда точных замечаний — не было бы и «Барроу». Это — аромат нашего общего дома.

Леди Вайолет взглянула на набор, потом на Гвен. В ее глазах, обычно таких острых, мелькнуло что-то теплое, почти… тронутое. Она быстро опустила взгляд, пряча это непозволительное проявление чувств.

— Не вздумайте испортить рецепт дешевыми духами в погоне за прибылью, миссис Барроу, — буркнула она, но взяла подарок и крепче сжала трость. — И… спасибо. За неожиданную приятность. — Она развернулась и направилась прочь, ее трость отбивала такт на мягкой траве, но плечи казались менее напряженными.

На краю поля, в тени большого зонта, сидел мистер Джей. Он присутствовал, как того требовал долг, но его обычно подтянутая фигура казалась поникшей. Лицо было бледным, с непривычной желтизной, глубокие морщины вокруг глаз выдавали усталость и, возможно, боль. Он пытался встать, чтобы отдать распоряжение о подаче десерта, но движение далось ему с трудом, он схватился за подлокоть кресла.

Томас, чей взгляд, отточенный годами наблюдения за людьми и поместьем, редко что упускал, мгновенно заметил это. Он, все еще с Джонни в слинге, быстро пересек луг.

— Позвольте, мистер Джей, — его голос был тихим, но твердым. — Я прослежу за десертом. Все под контролем. Отдохните, насладитесь видом. — Он слегка коснулся плеча старика, не навязчиво, но с поддержкой.

Джей поднял на него глаза. Взгляд их встретился. В глазах старого управляющего не было обычной сухости или деловитости. Была глубокая, почти бездонная усталость, немой крик о помощи… и что-то еще. Безмерная благодарность. И — обреченность. Он понял, что Томас видит. Видит его слабость. И не осуждает, а предлагает руку. Джей не сказал ни слова. Просто коротко, едва заметно кивнул. Этот кивок, этот взгляд были красноречивее любых слов. Первый, явный признак того, что эпоха Джея подходит к концу, и он знал, кому может доверить свое детище — Даунтон.

Пока дети отдыхали после игр, взрослые собрались на крокет. Томас, наконец передавший заснувшего Джонни на руки Гвен, невольно оказался рядом со столом с лимонадом с Томом Брэнсоном. Зять лорда Грэнтэма, бывший шофер, а теперь активный участник управления поместьем, был одним из немногих, кто говорил с Томасом на равных — без снисхождения и без подобострастия.

— Урожай нынче хорош, — начал Брэнсон, отхлебывая лимонад. — Но земля тяжела. Особенно на дальних полях у болота. Видел я на выставке в Йорке одну штуковину… трактор, кажется. Говорят, пашет как десять лошадей.

Томас кивнул, его взгляд стал задумчивым, деловым.

— Видел. «Фордзон». Практичная машина. Дорогая пока, да. Но будущее, Брэнсон, будущее — за ними. Хоть мистер Карсон и счел бы ее покупку святотатством против священной коровы английской лошади. — В его голосе звучала легкая ирония, но и убежденность. — Надо считать. Если окупится за три года за счет экономии на содержании упряжки и скорости работ… Лорду надо предложить цифры. И новые рынки для шерсти наших арендаторов ищем. Прядильная фабрика в Лидсе проявляет интерес, но цены давят.

Диалог тек легко, насыщенно. Они обсуждали севооборот, логистику, возможные риски и выгоды. Два прагматика, два реформатора, каждый по-своему, но одинаково желающие вдохнуть новую жизнь в старые камни Даунтона. Их разговор был деловым, уважительным, полным взаимопонимания. Они стояли плечом к плечу, глядя на игру в крокет, но их мысли были устремлены в завтрашний день поместья.

Именно в этот момент мимо них, направляясь к группе гостей, проходил лорд Грэнтэм с сигарой в руке. Он уловил обрывки фразы: «…будущее, Брэнсон…», «…цифры лорду…», «…новые рынки…». Роберт остановился. Не поворачивая головы, он прислушался на секунду. Его взгляд скользнул по фигурам Томаса и Брэнсона — помощника управляющего и своего зятя, бывшего шофера. И на его обычно скептическом лице появилось выражение… удовлетворения. И одобрения. Он не стал вступать в разговор. Просто молча, но очень выразительно кивнул в их сторону, встретив на мгновение взгляд Томаса, прежде чем двинуться дальше. Этот кивок был больше, чем просто жест. Это было окончательное, публичное (пусть и без слов) признание Томаса Барроу как равного, как доверенного лица, как человека, чье мнение о будущем Даунтона имеет вес. Жест, стирающий последние призраки прошлого.

Пикник клонился к закату. Небо на западе загорелось золотом, багрянцем и нежным персиковым цветом, окрашивая поля Даунтона в волшебные, неземные тона. Гости разъезжались, слуги начинали убирать столы. Семья Барроу уходила одной из последних. Томас нес на своем крепком плече спящего Джонни — слинг был аккуратно сложен в сумку у Гвен. Сама Гвен несла почти пустую корзину от «Барроу» — лишь пара образцов «Верескового Бала» осталась нетронутой, триумф был полным. Она шла, усталая, но светящаяся изнутри глубоким, спокойным счастьем.

Они остановились на краю луга, у самой кромки золотой пшеницы. Перед ними расстилалась панорама Даунтона: величественный дом, парк, поля, уходящие к горизонту, купающемуся в закатном пожаре. Воздух напоен запахом теплой земли, вечерней прохлады и тонким, стойким ароматом вереска и мяты от корзины Гвен.

— Сегодня… — Гвен начала тихо, ее голос был хрипловат от усталости и эмоций. Она посмотрела на спящее личико сына на плече у мужа. — Сегодня он улыбнулся, Томас. По-настоящему. Там… — она кивнула в сторону опустевшего луга, — где смеялись дети. Дети мельника, кузнеца, лорда… Все вместе.

Томас повернул голову, его щека коснулась темного пушка на голове Джонни. Он посмотрел на сына, потом перевел взгляд на огромное, дышащее покоем поместье, на его башни и поля, окрашенные закатом.

— Это его мир теперь, Гвен, — сказал он так же тихо, но с непоколебимой уверенностью. — Мир, где Барроу… — он сделал паузу, подбирая слова, — Это… просто часть Даунтона. Наша часть. Уважаемая. Нужная. Своя. — Он нашел руку Гвен, свободную от корзины, и крепко сжал ее пальцы. Его ладонь была теплой и твердой.

Они постояли так еще мгновение, впитывая покой и величие момента. Потом повернулись и пошли по тропинке, ведущей домой, к мельнице. Их силуэты — он высокий, с драгоценной ношей на плече, она чуть пониже, с корзиной ароматов их общего успеха — медленно растворялись в сгущающихся сумерках, сливаясь с огромным, вечным пейзажем поместья, которое они так любили и которому так верно служили.

Они шли медленно, устало, но это была усталость от полного, глубокого, заслуженного счастья. От труда, признания, любви. От твердого знания своего места — не над и не под, а рядом с Даунтоном. Как его неотъемлемая, уважаемая и любимая часть. Джонни тихо посапывал на плече у отца, его сны, наверное, были полны солнечного света, смеха и запаха вереска, который отныне навсегда будет для него пахнуть домом, семьей и бескрайними полями его Йоркшира. Запах «Верескового Бала» плыл за ними незримым шлейфом, смешиваясь с запахом земли, вечерней росы и абсолютного мира.