Взаперти (гет)

Молли Уизли

Воздух на кухне Гриммо двенадцать должен был пахнуть домом. Я сделала все, чтобы это так и было: выдраила плиту до блеска, сварила густой бульон, пекла пироги с мясом, чтобы аромат специй и сдобного теста прогнал затхлость и пыль веков. Это была моя крепость, мой плацдарм в этом мрачном месте. Мой способ защитить их всех — Артура, детей, Гарри, Гермиону — хоть чем-то семейным, хоть каплей нормальности в этом безумии.

Но сегодня даже запах свежей выпечки не мог одолеть тяжесть в моей груди.

Он сидел за столом, Сириус Блэк, и пил свой черный кофе, словно это была отрава. Смотрел в стену пустым взглядом человека, который уже проиграл все, даже прежде, чем начать бороться. И я… я не знала, что с этим делать. Жалела ли я его? Боже правый, конечно. После всего, что он пережил. Но жалость тонула в более сильном и горьком чувстве — в страхе. Он был непредсказуем. Он был гремучей смесью боли и гнева. И мои дети спали этажом ниже.

А она… Кэтрин.

Мое сердце сжималось от противоречия. Я видела, как она аккуратно расставляет свои стеклянные приборы на моем столе.  Это ведь была моя кухня теперь. Я должна была наводить тут порядок.

Кэтрин. Которая еще месяц назад была ангелом-хранителем моих мальчишек. Которая так терпеливо возилась с Роном и его сломанной ногой, которая отчитывала Фреда и Джорджа, но всегда была готова их выручить. Я была ей так благодарна. Я любила ее, как любят умную, добрую девушку, почти как свою.

А потом этот пес… этот жалкий, большой черный пес, которого она так бережно опекала… он обернулся им. У больничной койки Гарри. И ее лицо в тот миг не выразило ни капли удивления.

Мысль ударила меня, как обухом по голове, заставляя сжимать прихватку так, что пальцы затекали. Она всегда знала. Все эти месяцы. Она, медик. Она должна была знать. Она скрывала беглого преступника. Она лгала мне. Улыбалась мне. Лечила моих детей, зная, что под ее крылом прячется тот, кого вся страна считала убийцей и предателем.

Доверие — хрупкая вещь. Оно разбилось не с грохотом, а с тихим, противным хрустом, как насекомое на которое наступили. И теперь я смотрела на нее и видела не милую целительницу, а сообщницу. Чужака. Риск.

— Миссис Уизли?

Ее голос был вежливым, ровным, профессиональным. Таким, каким она говорила со мной в больничном крыле. Он резал слух своей нормальностью.

— Я не хочу мешать установленному порядку. Подскажите, пожалуйста, как вы считаете, где будет уместнее разместить лабораторию? Мне важно избежать даже малейшего риска попадания паров в общие жилые зоны или на кухню.

Она смотрела на меня своими спокойными глазами. Глазами хорошей актрисы. Вопрос был разумным. Попыткой мира. Но каждое ее слово звучало для меня теперь как ложь. «Установленный порядок». Чей порядок, дорогая? Тот, где вы вдвоем вершите что хотите? «Риск попадания паров». А что ты там вообще собралась варить?

Я медленно обернулась. Я чувствовала, как мое лицо становится деревянным, маска гостеприимства сползала, обнажая холодную сталь материнского инстинкта.

— Подвал, — прозвучал мой голос чужим, плоским и безжизненным. — Он сырой, и там полно хлама, но он дальше всего от спален. И от кухни.

Подальше от меня. Подальше от моей семьи. Я не хочу знать, что вы там делаете. Я не доверяю вам.

Я видела, как она замирает. Видела, как Сириус поднимает на меня взгляд. В его глазах вспыхнула знакомая дикая искра, готовая превратиться в пламя. Он хотел что-то сказать, защитить ее. От меня. В моем доме. Нет, — пронеслось у меня в голове. — Это не ваш дом. Это склеп, который вы нам подарили. И теперь я в нем хозяйка. Я буду мыть его, чистить и охранять от всех. И от вас тоже.

Кэтрин что-то тихо сказала мне в спину. «Спасибо». Я не стала отвечать. Я хлопнула заслонкой плиты, чтобы оглушительный металлический звонок поставил точку в этом разговоре. Я не оборачивалась. Я стояла лицом к своему котлу, к своим пирогам, к своему очагу. И чувствовала их взгляды у себя за спиной — его, яростный и раненый, и ее, спокойный и закрытый.

Я все видела. Видела, как он ищет ее взгляд в комнате, полной людей. Видела, как ее рука на долю секунды касается его спины, проходя мимо. Я догадывалась. Но догадываться — было страшно. Страшнее, чем знать. Потому что знать — значит что-то делать. А делать — значит признавать, что мои муж и дети живут под одной крышей с беглым преступником и его… его подругой, чьи мотивы были мне совершенно неясны. Они думали, что этот дом — их убежище.

Но они ошибались.

На этот год сердцем Гриммо двенадцать была я. И мое сердце было полно страха и подозрений. И я сама бы сожгла этот чулан дотла, если бы это потребовалось, чтобы защитить своих детей. Даже от тех, кого я когда-то считала друзьями.

* * *

Кэтрин медленно шла по коридору длинному и узкому, следуя за Сириусом. Он шел с неестественно прямой спиной, и каждый его шаг отдавался глухим эхом в тишине мрачного дома. Он вел ее смотреть то, что ненавидел больше всего на свете.

— Вот он, — его голос прозвучал глухо и безжизненно. Он отступил на шаг, дав ей пространство, и прислонился к косяку, скрестив руки на груди. — Музей моей прекрасной семьи.

Взгляд Кэтрин скользнул по гобелену, и ее дыхание застряло в горле. Она ожидала чего угодно — старого свитка, пыльной картины. Но не этого. Не этого монументального, идеально вытканного древа, уходящего ввысь, увенчанного девизом «Toujours Pur», которое казалось не написанным, а выжженным на самом нутре этого дома.

Она молча, почти завороженно, подошла ближе. Ее пальцы инстинктивно потянулись к вышитым именам, но остановились в сантиметре от ткани, будто боясь обжечься.

— Сириус... — она прошептала его имя, не зная, что сказать. Это было больше, чем генеалогия. Это была карта ненависти. Карта безумия.

Ее глаза автоматически стали искать его. И нашла. Его имя, аккуратное, черное, еще не испорченное. Рядом — Регулус. А потом... ее взгляд упал ниже. На черную, обугленную дыру, из которой торчали лишь обрывки нитей. Она поняла, что это значит, еще до того, как увидела имя его кузины, Андромеды, постигшей ту же участь.

Она обернулась к нему. Он стоял, глядя на эту дыру с таким ледяным, невыразимым презрением, что у нее сжалось сердце.

— Они выжгли ее, — сказал он тихо, и в его голосе не было боли. Была лишь бесконечная, усталая горечь. — Как клеймо на скотине. Как будто ее никогда не существовало. Как будто мы все — просто скот для их безумной чистоты.

Кэтрин не стала говорить пустых утешений. Не сказала «мне жаль» или «это ужасно». Она понимала — для него это было бы оскорблением. Вместо этого она сделала шаг к нему, заслонив собой гобелен, заставив его смотреть на себя.

— Они ошиблись, — ее голос прозвучал тихо, но твердо, как сталь. Она смотрела прямо в его серые глаза, в ту боль, что он пытался скрыть под маской цинизма. — Они выжгли имя. Но они не смогли выжечь ее. И не смогли выжечь тебя.

Она медленно подняла руку и коснулась его небритой щеки. Его кожа была холодной.

— Ты здесь. Ты жив. Ты — настоящий. А это... — она кивнула в сторону гобелена, даже не оборачиваясь, — это всего лишь пыль и тлен. Призраки в доме, который давно умер.

Сириус зажмурился, склоняясь ее прикосновению, как к якорю в бушующем море воспоминаний. Он сделал глубокий, сдавленный вдох.

— Иногда мне кажется, — его голос сорвался на шепот, — что я до сих пор там. В этой картинке. Что я все еще тот мальчик с идеально зачесанными волосами, который должен был...

— Ты сбежал, — перебила она его, не давая договорить. — Ты сбежал от них. Ты выбрал себя. И этим ты сильнее их всех, вместе взятых.

Он открыл глаза и посмотрел на нее. И в его взгляде, сквозь пелену старой боли, наконец-то появилось что-то еще. Не исцеление — еще нет. Но признание. Признание того, что она видит. Что она понимает.

Он молча обнял ее, прижавшись лбом к ее лбу, и они стояли так последнем пристанище Блэков, двое против целого древа мертвых имен, и ее тихая, непоколебимая уверенность была единственным живым щитом между ним и призраками прошлого.

* * *

Гостиная дома номер двенадцать по площади Гриммо была похожа на заброшенный музей, в который неожиданно вдохнули жизнь. Пыльные шторы были отдернуты, выставляя напоказ унылый лондонский полумрак. В камине, вопреки всему, трещали живые, настоящие поленья — заслуга Молли Уизли, которая с момента своего прибытия вела тихую и безнадежную войну с вековой затхлостью.

Сириус стоял у камина, опираясь о мраморную полку. Он наблюдал за происходящим с отстраненным, почти циничным выражением лица, но Кэтрин, сидевшая в глубоком кресле у окна, читала в его позе колючее напряжение. Он был как загнанный в свою же ловушку зверь, вынужденный делить последнее убежище с толпой непрошеных гостей.

Молли и Артур уже обживали пространство. Артур с нескрываемым любопытством изучал мрачный канделябр в форме змеи, а Молли, хлопая дверцами буфета, ворчала что-то о «полном отсутствии приличного чая». Несколько членов ордена уже занимали свободные места.

Зеленое пламя в камине вспыхнуло с новой силой, и из него, покашливая и отряхивая пепел с потрепанного плаща, выкатился Римус Люпин.

— Сириус, — он кивнул другу, и во взгляде его читалось понимание всего сюрреализма этой ситуации. Его глаза тут же нашли Кэтрин, и он послал ей небольшую, теплую улыбку. — Кэтрин. Рад, что ты здесь.

Кэтрин чуть расслабила плечи, на мгновение став собой. Римус умел принести в ее напряжение немного стабильного покоя. Его появление было спокойным. Следующее — нет.

С грохотом, похожим на падение полки с посудой, из камина вывалилась Тонкс. Ее волосы в этот раз были цвета расплавленной меди.

— Твоего нюхлера за нос, я всегда ненавидела это способ! — выдохнула она, поднимаясь с колен. Ее взгляд метнулся по комнате, скользнул по Сириусу, задержался на Люпине и… остановился на Кэтрин.

И тут же ее лицо расплылось в широкой, сияющей улыбке.

— Кэти-Кэти-Кэтииии!

Она забыла про всех — про Грюма, про Дамблдора, про мрачный дом. Она стремительно пересекла комнату и, не дав Кэтрин подняться, обняла ее так, словно они были не на совещании подпольной организации, а на школьной вечеринке, что заставило Люпина смущенно откашляться, а Молли — еще сильнее нахмуриться.

— Я не могла поверить, когда узнала! Ты же пропала! — выпалила Тонкс, не отпуская ее. — Мамулик чуть с ума не сошла от волнения! Отец готов пытать всех встречных сов, ожидая письма! А ты тут с этим хвостатым…

— Все в порядке, Дора, — тихо сказала она, не дав подруге закончить фразу. — Теперь я здесь.

— Тонкс! — раздался резкий, скрипучий голос. Аластор Грюм вошел в комнату, его магический глаз яростно вращался, осматривая потолок. — Мы здесь не для светских бесед. И прекрати превращаться в клоуна. Дисциплина! Тихо, все. Враг у стен.

— У стен еще нет, Аластор, — парировала Тонкс, отряхиваясь. — Я бы заметила.

Тонкс скорчила ему гримасу, но отпустила Кэтрин, снова приняв более официальный вид, хотя легкая улыбка так и не сошла с ее лица. Следом за Грюмом, словно из самой тени, появился Кингсли Бруствер. Он молча кивнул собравшимся, его спокойное, внушительное присутствие действовало умиротворяюще после взрывной энергии Тонкс.

— Все на месте? — его баритон прокатился по комнате.

— Почти, — раздался у самого уха Кэтрин тихий, шипящий голос.

Она вздрогнула. Северус Снегг стоял прямо за ее креслом, возникнув бесшумно, как призрак. Его черные глаза холодным скальпелем окинули собравшихся, ненадолго задержавшись на Сириусе с откровенной ненавистью, на Люпине — с презрением, а на Кэтрин — с немым, нечитаемым вопросом. Он не стал занимать место, оставаясь в стороне, в самом темном углу комнаты.

И тогда, без вспышки огня или какого-либо звука, в комнате просто появился он. Альбус Дамблдор стоял посреди гостиной, словно был там все это время. Его пестрые мантии казались вызывающе яркими в этом царстве тьмы.

— Друзья мои, — произнес он, и его тихий голос мгновенно приковал к себе все внимание. — Прошу прощения за столь мрачные декорации для нашей встречи. Но, как вы знаете, выбор был невелик. Благодарю вас всех за готовность прийти.

Он обвел взглядом всех присутствующих, и его взгляд, казалось, на мгновение задержался на каждом.

— Темный Лорд вернулся. Министерство отказывается в это верить, а потому все бремя противостояния ему ложится на нас. На Орден Феникса. Этот дом, — он сделал широкий жест рукой, — благодаря жертве и мужеству Сириуса Блэка, станет нашей крепостью. Его защищают древние чары крови. Пока истинный наследник рода Блэков жив и считает это место своим домом, ни один Пожиратель Смерти не сможет найти его. Мы в безопасности. Насколько это возможно в нынешние времена.

Он позволил этой мысли повисеть в воздухе, пока Грюм хрипло кашлянул, а Молли украдкой смахнула слезу.

— Нашими задачами будут защита, наблюдение и информация. Мы должны быть глазами и ушами там, где Министерство ослепло. И мы должны быть готовы. Ибо наступают темные времена, и мы — тот свет, что будет им противостоять. Начнем, нужно многое обсудить.

Кэт обвела взглядом всех собравшихся, знакомых и незнакомых ей людей. Они были разными, но теперь их судьбы были навсегда связаны этим проклятым домом и клятвой, которую они дали.

* * *

— Что значит «ограничить»? — голос Сириуса, до этого напряженный, но сдержанный, начал напоминать рык волкодава. Он резко выпрямился, оттолкнувшись от камина. — Вы в своем уме? Вы собираетесь держать его в неведении? В полной изоляции? Он там совсем один, с этими… этими магглами, которые ни на галлеон его не ценят!

— Он под защитой крови, Сириус, — спокойно, почти отстраненно ответил Дамблдор. Его сложенные руки лежали на коленях, и он смотрел на Сириуса поверх полумесяцев очков. — Защита, которую дала ему жертва его матери, действует только там, где течет кровь ее сестры. Пока он может называть это место домом, он находится под покровом древнейшей магии, против которой сам Волан-де-Морт бессилен. Как только станет безопаснее, мы заберем его сюда.

— Где может быть безопаснее, чем в моем доме? — Сириус парировал, его глаза горели лихорадочным блеском. Он с силой ударил кулаком по мраморной полке, заставив дремавшие в подсвечниках искры взметнуться вверх. — В чем вообще смысл этого… этого курятника, если для Гарри здесь не безопасно? Я хочу, чтобы он наконец-то был с теми, кто его любит! А вы хотите оставить его там, в одиночестве, в полном неведении, пока…

— «Курятник»… — Снейп прошипел, не двигаясь с места. Его тонкие губы изогнулись в едва заметной, ядовитой усмешке. Он словно смаковал слово, перекатывая его на языке, как гнилой орех. — Какое неожиданно точное определение для родового гнезда благороднейшего дома, Блэк. Видимо, отсидка в Азкабане не прошла даром для вашего лексикона.

— Закрой свой рот, Снегг, — Сириус обернулся к нему с такой стремительной яростью, что Римус инстинктивно сделал шаг вперед, готовый встать между ними. — Или я сделаю это за тебя. Навсегда.

— Сириус! Северус! Хватит! — голос Молли Уизли прозвучал резко и властно, перекрывая нарастающую грозу. Она встала, и ее материнская стать на мгновение затмила всех в комнате. — Профессор Дамблдор прав. Сейчас самое важное — это безопасность мальчика. А она обеспечивается его пребыванием с кровными родственниками. С семьей.

— Семьей? — Сириус фыркнул с горьким, невеселым смехом. — Вы называете это семьей? Тетка, которая ненавидит все наше, и ее муж-тупица, которые годами внушали ему, что он отброс? Это не семья, Молли! Это тюрьма! И вы все… — его взгляд, полный боли и предательства, скользнул по Дамблдору, по Люпину, по всем собравшимся, — …вы все становитесь его надзирателями!

Он тяжело дышал, его грудь вздымалась. В его глазах читалась не просто злость, а животный ужас от того, что его единственную, самую важную миссию — защищать Гарри — у него отнимают. Снова. Сначала Азкабан, теперь этот дом, эти стены, эта проклятая кровная магия.

— Он мой крестный сын! — выкрикнул Сириус, и в его голосе вдруг послышалась хриплая, почти детская надломленность. — Моя обязанность… мое право… быть рядом с ним! Защищать его!

В комнате повисла тяжелая, гнетущая тишина. Даже Снейп не нашелся, что язвительно ответить на эту голую, неприкрытую боль.

И тогда тихий, но твердый голос раздался из угла.

— Его право — быть живым, Сириус.

Все взгляды обратились к Кэтрин. Она не встала с кресла, но ее поза была прямой, а взгляд, устремленный на него, был безжалостно ясным, взглядом медика, констатирующего тяжелый, но единственно верный диагноз.

— Твое право — обеспечить ему это любыми средствами, — продолжила она, и в ее голосе не было осуждения, лишь холодная, непреложная истина. — Даже если это значит запереть его в самой прочной клетке на свете. Даже если это значит сидеть здесь, в этой, прости, дыре, и грызть себе локти от бессилия. Пока он дышит — у тебя есть шанс его защитить. Мертвого крестного сына ты не защитишь.

Ее слова, жесткие и бескомпромиссные, повисли в воздухе, как приговор. Они не предлагали утешения. Они констатировали факт. Сириус смотрел на нее, и ярость в его глазах медленно уступала место отчаянному, всепоглощающему осознанию. Осознанию того, что она права. Что он снова в ловушке. И что единственный способ быть для Гарри хоть чем-то полезным — это добровольно остаться в ней.

* * *

После того, как последние члены Ордена растворились в камине, в гостиной воцарилась оглушительная тишина. Сириус, не говоря ни слова, швырнул в камин полено и вышел, хлопнув дверью. Его гнев витал в воздухе, как едкий дым.

Кэтрин стояла у окна, чувствуя его боль как свою собственную.

— Ну и вечеринка, — раздался сзади вздох.

Нимфадора Тонкс сидела на полу у камина, прислонившись спиной к дивану. Рядом валялась злополучная ножка от стула, сломанная полчаса назад.

— Прости за стул. Кажется, я все еще не рассчитала импульс. Хочешь присоединиться? — Она похлопала ладонью по ковру.

Кэтрин молча опустилась рядом, обняв колени.

— Ничего страшного, — тихо сказала она. — В этом доме и не такое нужно выбросить.

— Согласна на все сто, — Тонкс скривилась, оглядывая мрачные портреты. — Мама до сих пор с содроганием вспоминает визиты сюда. Бабка Вальбурга вечно третировала ее за излишнее любопытство.

Кэтрин фыркнула.

— Зато теперь ты можешь прийти и нарочно все переломать к чертям. В отместку.

— О, я именно это и планирую! — Тонкс оживилась, ее волосы на секунду стали ярко-рыжими. Потом она присмотрелась к Кэтрин. — Ладно, хватит о прошлом. Признавайся, как дела у вас с его Сумрачным Величеством? Вы даже двигаетесь и дышите синхронно. Эта сутулая собака смотрит на тебя как вампир на сонную артерию, стоит тебе заговорить с кем-то. Ничего не изменилось с того поезда?

Кэтрин вздохнула. Притворяться перед Дорой было бесполезно.

— Ничего не изменилось, — подтвердила она. — Все так же сложно. И так же… необходимо.

Тонкс свистнула. Ее волосы полыхнули ярко-зеленым.

— Родня мамы, вся эта вырожденная раса Блэков, в гробу начнет вертеться, зная, что их чистокровный принц связался с полукровкой. Хотя погоди-ка… — она прищурилась, с притворной задумчивостью постучав пальцем по подбородку. — Твой отец, Генри… он же в четвертом колене родственник Малфоев, если копнуть. Так что формально ты не совсем…

Кэтрин, недолго думая, схватила с дивана бархатную подушку и метко швырнула ей в голову.

— Заткнись, Дора.

Тонкс, рассмеявшись, поймала подушку и прижала к груди.

— Ладно, ладно! Молчу! — Она помолчала, ее выражение лица стало чуть более серьезным, хотя лукавый огонек в глазах не погас. — А что… насчет Римуса?

Кэтрин отвела взгляд. Неловкое молчание затянулось на пару секунд.

— Римус… он замечательный. И ему… он явно симпатичен тебе.

Тонкс покраснела, и ее волосы неожиданно стали нежно-розового оттенка.

— Ну… он милый. И умный. И с ним спокойно. Но он такой… закрытый. Весь в себе. Словно ходит по краю пропасти и боится пошевелиться.

— Он и ходит, — тихо сказала Кэтрин. — Вся его жизнь — это край пропасти. Ему нужно… тепло. Терпение. Но не жалость. Никогда не жалей его, Дора. И… будь собой с ним. Именно такой — прямой, шумной, неуклюжей. Ему нужна жизнь, которая будет прорываться сквозь его стены, а не осторожно стучаться в дверь.

Тонкс смотрела на нее, и на этот раз ее улыбка была мягкой и понимающей.

— Значит, так. Поняла. Будь собой и ломись к нему в душу напролом, прикинувшись стихийным бедствием. Справимся. — Она подмигнула и поднялась, отряхиваясь. — А теперь я пойду, пока не сломала что-нибудь еще. Береги своего сломанного зверя. И себя. И не забудь. Напиши отцу, а то он уже сов пытается допрашивать, где ты.

— Спасибо, Дора.

— Всегда пожалуйста.

И с этими словами Тонкс вышла, оставив Кэтрин наедине с тишиной и треском огня, но уже не такой одинокой.