Война Драконов: секреты Дурмстранга (гет)

* * *

— Мария!

Димитрий обернулся, как и многие другие в полном школьников коридоре: утренние занятия закончились, и все спешили покинуть учебное крыло и немного развеяться перед обедом.

— Ну, постой же!

Полонский увидел, как к старосте сквозь толпу пытается прорваться Алекс, выглядел он каким-то потрепанным. Но как бы он ни спешил, старался напрасно: Мария совсем уж как-то хмуро взглянула на шестиклассника и пошла прочь, словно он ее и не звал.

Димитрий хмыкнул и поспешил вслед за старостой, старательно глядя себе под ноги, чтобы не наткнуться на какого-нибудь зверька: говорили, что на утреннем занятиии по Трансфигурации кто-то из второклассников сотворил из чашки кучу белых мышей, и никто до сих пор не мог понять, как ему это удалось.

— Мария!

Парень снова поднял глаза, удивляясь, какой популярной была сегодня староста, а еще он удивился, когда девушка остановилась в трех шагах от смущенной Эйидль и что-то резко ей сказала.

Что происходит?

— Зачем ты идешь за мной?

Димитрий чуть не налетел на Марию, когда она резко остановилась возле колонн в Зале Святовита и сердито посмотрела на него.

— Как ты себя чувствуешь?

— Тебе действительно это интересно, или тебе что-то от меня нужно?— достаточно резко, что было сложно ожидать от Марии, спросила она, поправив на плече сумку.

— Интересно,— растерянно ответил Димитрий, оглядываясь, не спешат ли на помощь ее друзья по Ордену или…

— У меня все хорошо. Или тебя интересую не я?— все еще настороженно поинтересовалась Мария, заходя за колонну и опускаясь на скамью, словно приглашая одноклассника поговорить. Именно это, по сути, Димитрию и нужно было.

— И ты тоже, в основном,— пожал плечами парень, опускаясь рядом с ней и вытягивая свои худые длинные ноги.— Как вы после того случая?

— Все хорошо,— дернула уголком губ Мария, ставя сумку рядом с собой.— Павлов говорит, что мы полностью поправились, только он боится, что такое повторится, а он так и не понял, что нас спасло,— лицо девушки закрыла какая-то странная, почти злая тень, но Димитрий не смог понять, почему.— А как ты? Где Юлиана?

— Почему ты спрашиваешь?

— Обычно вы вместе,— пожала плечами староста, откидывая назад волосы.

— Мы расстались.

Настала неловкая пауза, в течение которой Димитрий пытался понять, что чувствует сейчас.

— Как ты?

— Это сложно,— не стал скрывать парень, запустив руку в волосы и глядя в район своих коленей.— Я предложил ей остаться друзьями, но вряд ли у нас получится.

— Мне очень жаль,— произнесла Мария, потрепав парня по руке.

— Нет, все нормально… Но я не об этом хотел с тобой поговорить.

— Так ты хотел поговорить? Я думала, что ты следишь за мной,— и Димитрий почувствовал, как девушка рядом с ним немного расслабилась.

— Слежу? А, ну да, Драконы,— улыбнулся он.

— Звучит так, будто ты не один из нас,— хмыкнула Мария.

— Я и не один, формально, может, и так, но в Орден рвалась Юлиана, да и я им был нужен, кажется, только из-за Феликса. Но и не об этом я хотел поговорить…

— А о чем?— Мария села так, чтобы видеть лицо парня, и Димитрий снова опустил глаза.

— Поговори с ним,— тихо попросил парень.

— С кем?— в голосе ее было слышно искреннее изумление.

— С Гаем,— пояснил Димитрий. На лице девушки отразилось искреннее изумление.— Он мучается.

— Почему ты выступаешь в роли его адвоката?— Мария все еще была в недоумении.

— Я знаю, что значит, когда тебе не дают второго шанса,— почти прошептал Полонский, прикрыв глаза.

Она молчала, и Димитрий понял, что его просьба ничего не изменит. Где-то послышался легкий шорох шагов, потом он стих.

— Ты бы хотел второй шанс?

Парень поднял глаза: оказывается, она думала совсем о другом.

— Я бы хотел все изменить, правда, хотел,— пожал он плечами.— Но, наверное, слишком поздно.

— Я не знаю, Дим, правда, не знаю,— ответила через некоторое время Мария, и было сложно сказать, о ком она говорит: о Гае или Феликсе.— Нужно время.

— Скажи, а ты… Как ты думаешь? Мы виноваты…? Я виноват в том, что с ним стало?— вымученно спросил Димитрий. Он много ночей провел без сна, пытаясь понять, где начало в этом замкнутом круге: стал ли Феликс зверем потому, что его все бросили, или они отстранились от зверя?

— Виноваты,— Мария была до жестокости честна.— Вы виноваты в том, во что он превратился,— тон ее стал мягче,— но что мы исправим тем, что будем искать виноватых?

— Ты уже исправляешь.

— У каждого своя роль,— пожала плечами девушка,— и я точно не буду судьей…

— Значит, ты не будешь с ним говорить?— Димитрий попытался вернуться к тому, ради чего преследовал Марию.

— Нам с ним не о чем говорить,— ее взгляд стал замкнутым, отстраненным, и парень вздохнул.

— Ему больно. Просто выслушай его, пожалуйста. Он же сойдет с ума…

— Все у него будет в порядке.

Наступила пауза, за которую внутри Димитрия прошло настоящее сражение долга и желания помочь.

— Он не жег библиотеку.

Было видно, что Мария не верит.

— Он не мог этого сделать. Он туда не заходил,— слова давались с трудом, но это был выбор, осознанный выбор.

— Откуда ты знаешь?

— Гай не мог туда войти. Нам это запрещено.

— Запрещено?

— Гай много раз повторил нам, что в старой библиотеке — ловушка, что туда нельзя входить, это опасно. Первое, что должен был сделать любой из нас, обнаружив библиотеку, — сообщить Гаю, а Гай должен был сказать Учителю… Я уверен, что Гай бы никогда не нарушил клятвы, которую дал Ордену. Он не мог туда войти.

— Но если он там не был, то получается…?

— Либо это кто-то из ваших, либо…— дальше Димитрий говорить уже не осмелился, потому что предположение было слишком неправдоподобным. Но парень был уверен, что именно это предположение так мучает Главу западных Драконов.— Ты понимаешь? Ты должна с ним поговорить!

Она молчала, глядя куда-то в сторону, что-то обдумывая. Димитрий рассматривал стены, покрытые движущимися отсветами дальних факелов. Тени были странными, неестественными, вытянутыми.

— Тебе не нужно говорить с Феликсом, Дим, пока не нужно,— снова совсем не о том заговорила Мария, поднимаясь.— Ведь дело не в его прощении — ты хочешь простить себя. Так что начни с себя, а Феликсу просто нужно время. А теперь мне нужно идти,— она поднялась и взяла свои вещи,— до обеда мне нужно зайти к профессору Яновских по поводу моей болезни.

— Хорошо,— вздохнул Димитрий.

* * *

— Айзек, ну, пожалуйста!

«Гном» продолжал усиленно натирать кубки и медали, и непонятно, как ему хватало выдержки находиться так близко к подземному секрету Драконов и не обращать на него никакого внимания.

— Ты же понимаешь, почему мы это сделали! Нас бы никто не заподозрил!— в голосе Эйидль был почти вызов.— Если бы ты мог, ты сам бы это сделал!

— Нет.

— Сделал бы!— исландка почти топнула ногой, ее сумка с грохотом упала на пол, но девочка не стала ее подбирать.

— Нет, и знаешь почему?— Айзек все-таки повернулся к ней, все еще держа в руках Кубок по Рондо, который начищал.— Потому что у меня нет никакого желания присоединиться к нашим друзьям и стать десятой кучкой костей для подпитки ядовитого источника,— он говорил приглушенно и зло, почти буравя глазами подругу.— Хотя стоп, что это я? Ведь источника уже нет! Но ведь есть еще зыбучие камни… Заманчивое место, я просто мечтаю туда попасть!

Айзек вернулся к своим занятиям, которых с началом семестра на него свалили без всякой жалости. Но он не жаловался: за работой проще думается, да и настроение поднимается лучше, чем шатание по школе или слежка за кем-то или чем-то. К тому же сейчас он не только прикидывался праведным «гномом», он еще и охранял глупых маленьких девочек от второй попытки покончить с собой в том же месте.

— Ну, Айзек…— простонала Эйидль, видимо, растеряв все свои аргументы.— Ну, прости, да, мы сглупили…

— Ты не понимаешь, моя дорогая,— фыркнул парень, не поворачиваясь,— дело не в том, что ты ослушалась старших товарищей, едва успев к нам присоединиться. Дело в том, что ты бы могла погибнуть, тебя бы стали искать… В конце концов, мы бы тебя нашли — какая приятная была бы встреча, неправда ли? Твой труп, который нам бы пришлось выкапывать из камня кирками — чем не гномы? Твой, а рядышком труп безголового Алекса, сухонькая такая мумия… И ваши вековые соседи, приятная такая компания, ничего не скажешь,— Айзек говорил это все веселым тоном, но злость буквально сквозила в каждом его слове. Уж лучше бы он кричал.— Если бы не Феликс с его чудо-лекарством, то с Алексом бы все так и закончилось… А если бы не закончилось, то тогда бы Марию, Феликса и этого идиота безмозглого напоили Сывороткой правды или еще чем-нибудь, чтобы выяснить, что это за яд такой у нас по школе гуляет? И было бы так весело, когда в могильнике бы появились все, включая западных Драконов, и люк в дальнейшее путешествие уже гостеприимно открыт, вперед…— Айзек резко повернулся, прищурившись.— Я думал, что ты понимаешь, что означает быть Драконом, но ты всего лишь маленькая девочка, которая решила поиграть в следопыта…

— Я не…!

— Ты видела, что случилось с Марией и твоим братом. Но ты не восприняла это всерьез.

— Я хотела помочь!

— Помочь?— фыркнул Айзек, отбрасывая тряпку.— Рассказать тебе, что такое помощь? Помог нам профессор Фауст из Хогвартса, когда вызвал сюда свою директрису-фурию в теле живой еще со средневековья ведьмы. Вот он помог, прикрыв наши пятые точки, связав руки Яновских, потому что тот бы как закусил удила — и понес, унося нас всех за собой на поиски правды о том, что случилось с Марией. А вот директриса приехала и — хоп! — дала ему по приятному мужскому месту, чтобы не несся без спросу в неведомые ему дали…

— Почему они это сделали?— робко спросила Эйидль, растеряв весь свой пыл защищаться.

— Потому что профессор Фауст был и навсегда остался Драконом Востока, а ты не смогла им пробыть даже сутки, заметь,— с легким презрением заметил Айзек, возвращаясь к своему занятию.— Вот они нам помогли. Феликс помог, вливая в идиота безголового лекарство и воду, а ведь от него помощи ждать обычно не приходится. Нам даже Павлов помог, хотя сам об этом не знает.

— Как?

— Мария, когда была на допросе у Яновских, слышала, как лекарь говорит, что в какой-то старой энциклопедии нашел описание заболевания, которое похоже по симптомам на то, что случилось с Феликсом и Марией,— Айзек переместился к следующему стеклянному стеллажу, потирая руки.— Принята версия о том, что у них была острая аллергическая реакция на рождественский пунш, который, по теории Павлова, они стащили под шумок со стола преподавателей и в который как-то случайно попала… моча фей…

— Чушь какая-то…

— В двенадцатом веке от такой реакции умерли пять волшебников, правда, они выпили столько пунша, что им никакой мочи не надо было, чтобы помереть,— ухмыльнулся «гном», кажется, возвращаясь в свое обычное расположение духа.— Вряд ли Яновских успокоился, но, по крайней мере, поумерит пыл под пристальным вниманием хогвартской директрисы, которая приняла официальную версию лекаря…

— Ну, вот видишь, все уладилось, про нас с Алексом никто не узнал…

— Мы об этом знаем, этого достаточно.

— Значит…— расстроенно начала девочка.

— Это значит, что вы отстранены от дел Ордена, ты на три недели, до самого второго испытания Турнира. Безголовый идиот до весны…

— Почему до весны?

— Потому что он не просто нарушил приказ не соваться в могильник, он бросил пост. Он должен был охранять люк, а не лезть в него, да еще ташить тебя за собой.

— Я сама пошла!

— Это ничего не меняет. Пока сроки наказания не истекут, вы не имеете к нам никакого отношения, и если вы попробуете оказаться в запретном для вас месте — вас постигнет то же наказание, как и любого другого любопытствующего…

— Какое?— испугалась девочка.

Айзек обернулся и посмотрел на нее:

— Мария сотрет вам память, и вы станете двумя счастливыми школьниками с дырами в памяти.

— Вы… вы не можете!— задохнулась девочка от негодования.

Айзек сделал всего два шага, нависнув над исландкой.

— А ты думала, мы тут в куклы играем?! Думала, что мы рискуем жизнью ради приключений?! Это война, и неподчинение приказу — это преступление.

— Я не узнаю тебя…— прошептала девочка.

— Уж лучше ты будешь не узнавать меня, чем я буду хоронить тебя!

— Айзек…— в голосе девочки послышались слезы, потому что она чувствовала то разочарование, которое испытывал сейчас ее друг.— Прости меня, пожалуйста. Я знаю, что я подвела тебя.

Он некоторое время молчал, глядя в повлажневшие глаза Эйидль, потом взлохматил у нее на макушке волосы и криво улыбнулся:

— Можешь помочь мне с уборкой, но молча,— и он бросил ей одну из тряпок.— Как там Кляйн?

— Я не видела ее все эти два дня,— призналась исландка.— Хелфер сказал, что она скрывается где-то и не настроена на общение. Она ведь простит меня?

Айзек лишь пожал плечами.

* * *

Звук заполнял все вокруг, заплывал в уши, кружил голову, обволакивал сердце, убаюкивая. Пламя свечей качалось в такт мелодии, растворявшейся в полутемном классе. Красивые, полные восторга глаза смотрели на него, губы подрагивали в улыбке. А он растворялся в звучании, в том ритме, в котором его пальцы творили музыку…

Белые клавиши, черные клавиши, ритм, сливавшийся в мелодию, уносивший за собой куда-то далеко, за стены, за камни, за снег — далеко-далеко, вверх, словно у него вырастали крылья. И он молчал, просто играя…

Это было так давно, в другой жизни, и именно это ощущение разбудило его. Феликс резко сел, сжимая и разжимая искалеченные пальцы, словно их свело во сне. Его окружала тьма подземной комнаты, и только тонкий аромат духов давал понять, что он не один.

Когда она пришла? Он мотнул головой, пытаясь вспомнить, слышал ли, когда Мария в очередной раз скользнула в его каморку и свернулась комком на его кровати. Нет, кажется, не слышал, в последнее время Феликс замечал, что перестал резко реагировать на ее появление; зверь внутри, кажется, привык, стал менее осторожным в присутствии девушки. Но и это беспокоило: беспокоило, что он привыкал к ней, привязывался, подпускал ближе, давал ей шанс причинить ему боль, новую…

Парень поднялся, двигаясь практически бесшумно, и вышел. Благо, больше не приходилось прятаться в комнате старосты: после слушания все утихло, и Феликс смог снова вернуться к своему обычному существованию.

Только не получалось жить как прежде, так же, в спокойной отрешенности, без прошлого и без будущего, просто существуя сегодняшним днем и не надеясь на завтра. Что-то изменилось, и он вполне понимал, что виной тому стало ощущение полета, которое он испытал там, в подземелье, на какие-то полчаса лишившись внутренней тяжести, лишившись ощущения обреченности и полного разочарования.

Вообще все, что произошло после Рождественского бала, казалось каким-то комком эмоций и движений. И теперь Феликс чувствовал себя словно медведь, разбуженный посреди зимы. Тяжело, холодно, зло, но он бодрствовал и поэтому думал. Так много думал, что порою начинала болеть голова.

Ему было о чем. Например, о том, как он не хотел умирать. Да, он с ужасом и даже страхом осознал, что он не хотел погибнуть.

Не хотел.

Еще недавно он и не мыслил, что переживет этот год, а теперь он цеплялся за свою жалкую пустую жизнь. Иначе почему он не вернулся в то подземелье и не напился воды из фонтана? Он мог пить и пить, пока яд не убил бы его, переборов даже ту часть организма, что навсегда перестала быть человеческой. Он не вернулся, даже мысли не мелькнуло.

Внезапно он остановился, почувствовав чье-то присутствие, движение, дыхание. Через несколько секунд из-за поворота в полумраке показалась длинная фигура, которую Феликс легко узнал. И тут же напрягся, отступая к стене, руки сжались в кулаки. Может, что-то в нем и изменилось, но он ощущал перемены, только находясь наедине с собой. Или если рядом была Мария, к присутствию которой он успел привыкнуть. Другие люди вызывали всю ту же реакцию. Тем более те люди, которых он ненавидел, которые причинили боль.

— Феликс, я надеялся, что найду тебя здесь,— голос бывшего друга был полон осторожной просьбы. Димитрий не пытался приблизиться, сохраняя дистанцию, и Цюрри сощурил глаза, чувствуя, как внутри снова поднимается волна неконтролируемой дикой ярости, которую он однажды излил на Юлиану.— Можем поговорить?

Цюрри молчал, вжимаясь спиной в стену. Все вокруг стало четким до рези в глазах, покрытым красной пленкой. Воспоминания, разбуженные сном и произошедшими в недавнем прошлом событиями, услужливо предоставили все то, что хотелось бы забыть навсегда. Особенно боль и разочарование, которые отныне были связаны с лицом парня, стоявшего сейчас перед Ящером с виноватым лицом и взглядом, полным вины и немой просьбы.

О чем он мог просить? О чем говорить?

— Икс,— Феликс вздрогнул, потому что давно не слышал этого сокращения своего имени,— я прошу: просто выслушай меня. Я пойму, если мои слова ничего не изменят… Я… Мы расстались с ней. С Юлианой.

Цюрри скрипнул зубами, в два шага преодолел пространство, что отделяло его от бывшего друга — и ударил его, коротко, без замаха, впечатывая чешуйки в лицо Димитрия, а потом наблюдая, как того отшвыривает к стене коридора. С глухим звуком Полонский упал на пол. Большие глаза, полные смирения, смотрели на застывшего над ним Феликса.

— Я заслужил,— пробормотал Димитрий, поднося руку к сильно кровоточащей скуле. Он не мог открыть левый глаз, по которому пришелся удар Ящера.

Цюрри еще несколько мгновений смотрел на поверженного бывшего друга, а потом со всех ног бросился прочь, подгоняемый яростью, волнами кипевшей внутри. Впервые за несколько дней он ни о чем не думал.

Оказывается, это было нетрудно — вернуться к прежнему, просто нужно было встретить того, кто напомнил о прошлом…

Феликс очнулся только тогда, когда почувствовал холод на лице, и осознал, что идет наверх по коридору, в котором становилось все морознее, и даже обрадовался: куда еще он мог бы податься?

Звезды светили ярко, мороз буквально впивался в кожу и чешуйки, пытаясь пробраться глубже. Наверное, температура упала ниже тридцати. Одинокий луч света «Айсберга» прорезал черную январскую ночь и упал на снежные вершины гор, окутанные гулом ветра. Феликс поежился и поспешил к зверинцу.

Яш сразу его узнал, зафыркал, подходя к решетке и протягивая холодный нос к ладони. Феликс опустился на траву, радуясь другу. Ящер лег возле него и положил большую тяжелую голову на колени парня, словно большой пес. Но ведь не только собака может быть самым верным другом человека…

— Прости, я давно не приходил,— осторожно заговорил Цюрри, обводя кончиками пальцев чешуйки на голове друга. Они снова замолчали, каждый думая о своем; казалось, что Яш задремал, наслаждаясь компанией.

— Кто я, Яш?— Феликс словно прерывал на миг разговор с самим собой и обращался к другу.— Я не знаю. Внутри все… другое. И я хочу вернуть тишину внутри и не хочу одновременно. Я… запутался… И эти сны… И Дим…

Он запретил себе думать о том, что произошло этой ночью, так было легче справляться с яростью, которая была еще там, глубоко внутри, готовая выплеснуться новой волной ненависти к миру, полному разочарований и боли. Феликс прикрыл глаза, пытаясь найти что-то, что поможет ему успокоиться, смирить зверя внутри. Парень сжал и разжал правую руку (на чешуйках кое-где осталась чужая кровь), пошевелил пальцами, и они словно вспомнили то, как во сне создавали мелодию из отдельных звуков.

— Я давно не слышал музыки,— признался Цюрри, подушечками пальцев все еще ощущая клавиши, даже теми, что уже никогда по-настоящему их не ощутят.— Яш, как смириться? Как смириться с тем, что я не я? Как с этим жить?— Феликс попытался снова нащупать то спасительное равнодушие, которое смиряло его с желанием умереть, делало смерть желанный избавлением. И не находил. Наверное, для этого ему придется снова встретиться с теми, кто так сильно ранил его в прошлом, и поддаться ярости мести.

— Знаешь, ведь я же был в шаге от смерти. В который раз в шаге от того, чтобы прекратить это мучение,— слова давались тяжело, но говорить с другом было проще, чем снова думать, разделяя мысли только с собой. Тяжело давались воспоминания о приключениях в могильнике, но, по крайней мере, они не вызывали ярости.— Я мог, но не смог… А теперь я по уши втянут туда, куда никогда не хотел вмешиваться. Яш, ты представляешь? Я Дракон, и я так завяз во всем этом. Ты ведь знаешь: ты спас их, потому что я пришел к тебе, чтобы их спасти… И… там был даже не я,— Яш поднял голову и почти по-человечески посмотрел на друга.— Там был другой человек, веселый, легкий, не знающий предательства, лжи, разочарований, боли… Тот, кто никогда бы не ударил просто от злости и ярости. Тот, кто когда-то мог создать музыку…— Феликс дернул уголком губ, прикрыв глаза и вспоминая, опять вспоминая.— Мама сердилась, если я не упражнялся каждый день,— в памяти всплыл образ матери, давно утерянный и задвинутый далеко на задворки памяти.— Она любила слушать, как я играю… Как он играет…— парень поднес к глазам свою изувеченную чешуей руку и пошевелил неуклюжими пальцами.— Я пытаюсь вспомнить, что он любил… И вспоминаю лишь одно: он любил смеяться… И говорить. Да, он много говорил.

В вольере воцарилась тишина, был такой час, когда даже жители зверинца затихали, дремали, готовясь встретить новый день в своем замкнутом сообществе, которое было Феликсу близко. Здесь не было лжи и притворства, все просто, до жестокости просто: живи и борись за жизнь…

Цюрри вздрогнул, когда закричала Юварка, поднял голову Яш и вдали раздались голоса и шаги. Парень поднялся на ноги и отступил к дальним кустам, укрываясь за ними. Яш побрел за ним, все время оглядываясь и сердито фыркая.

Зверинец ожил — так, как оживал, когда в коридорах появлялись люди. Раздались шаги, звуки, топот копыт, по помещению распространился дурной запах от овец-цветов.

— Шшш,— Феликс положил руку на голову нервничавшего Яша, чутко вслушиваясь и вглядываясь сквозь густую листву.— Все хорошо.

— … Профессора Яновских еще нет?— голос раздался недалеко и был незнаком Феликсу. Говорила женщина, и она явно была недовольна.— Прогнать всех в шесть утра по морозу и самому не явиться — просто вершина его гостеприимства.

— Наверное, он запаздывает, профессор МакГонагалл,— еще один женский голос, а потом сладкий зевок.— К тому же мы вместе решили, что это самое лучшее время, чтобы все приготовить и обсудить. Хотите горячего чая?

— Нет, дорогая Элишка, я хочу побыстрее вернуться в свою постель,— ворчливо проговорила, как Феликс теперь понял, директор Хогвартса.— О, здравствуйте, мадам Максим.

— ‘ада видеть вас, п’офессор,— директриса Шармбатона тоже не испытывала особого удовольствия от ранней прогулки по морозу.— Хо’ошая погода, не находите?

Профессор МакГонагалл издала такое презрительное фырканье, что Яш вздрогнул и чуть отступил назад. Феликс погладил друга по голове, призывая успокоиться. Цюрри внимательно слушал то, что происходило рядом, потому что несложно было догадаться, по какому поводу в такой час в зверинце собрались такие посетители.

— Какое приятное утро, дамы, не находите?— голос директора Дурмстранга был полон энтузиазма и радости.

— И что в нем п’иятного?— недовольно переспросила мадам Максим.

— Вы опоздали, профессор.

Феликс чуть сам не фыркнул: МакГонагалл отчитывала Яновских так, словно он вошел в ее класс после гонга.

— Задержался, дела,— ответил глава Дурмстранга, то ли извиняясь, то ли оправдываясь.

— Ну да, ну да,— скептически ответила ему профессор МакГонагалл, явно не в духе в этот ранний час. Феликс попытался вспомнить, что о ней говорили в школе: кажется, ей больше сотни лет. Так что понять ее было несложно.— Наверное, хорошо прогуляться с утра по морозу. Мы пойдем пока, а вы постарайтесь согреться и привести себя в порядок, что за внешний вид…

Цюрри все-таки криво улыбнулся: жаль, что подобные сцены не происходят в присутствии учеников. Было бы приятно посмотреть на физиономию лживого Яновских, когда его отчитывают, как первоклассника, и он ничего не может ответить, потому что раза в три младше стоявшей перед ним профессорши из Англии.

Голоса стали отдаляться, и Феликс поспешил из вольера, ведомый подсознательным чувством, что происходящее сейчас непосредственно касается его самого. Яш осудительно посмотрел ему вслед, но парень лишь вздохнул, потому что покидать друга всегда было сложно.

Профессора и Маркета направились в самый дальний отсек с полулюдьми, всегда закрытый от учеников. Говорили, что там держат самых опасных существ, мало кто знал даже названия тех, кто жил за высокими кованными дверями. Знали Юварку и Мантикору — это было на языке у всех школьников, но Феликс догадывался, что их намного больше, этих запертых от мира волшебных созданий. Кажется, их могли увидеть — и то не всех — только те, кто на седьмом курсе сдавали Финальную аттестацию по темной магии, специализируясь на Темных существах. Таких обычно было немного, да и они никогда не распространялись о том, что видели.

Феликс скользнул в оставленные приоткрытыми двери и замер. Здесь не было белого потолка и холода: приглушенный свет, спокойные стены, высокий потолок, больше напоминавший затянутое тучами небо. Огромное помещение, которое заполнялось голосом Юварки, визжавшей из-за приближения гостей.

— Давно у вас живет Инвертус?

Цюрри внимательно прислушивался к разговору остановившихся где-то за поворотом профессоров и смотрел на темную стену. Наверное, за этой стеной томится какое-то опасное существо, притихшее при появлении людей.

— У нас их два, уникальные экземпляры,— голос Яновских снова стал полон уверенности, а сейчас даже гордости.— Впрочем, у нас это можно сказать почти о каждом существе.

— Хватит ли у вас мороков, чтобы сдержать его?

— Сфинксы помогут, если дело выйдет из-под контроля,— мягко заметила Элишка Маркета.

— Я уже говорил, что не хотел бы, чтобы Инвертусы пострадали!— возмутился директор Дурмстранга.

— А я не хочу, чтобы пострадали дети!— резко ответила профессор МакГонагалл.— В этой школе и так уже достаточно несчастных случаев. И я уже однажды видела, чем все эти игры с магическими существами могут закончиться.

— Но вы же позволили тогда детям выйти на арену к разъяренным драконам,— ядовито заметил Яновских, и Феликс подумал, что директор Дурмстранга очень уязвлен, если позволяет себе разговаривать в таком тоне с древней и, наверняка, могущественной волшебницей.

— Поверьте: если бы все зависело от меня, дети бы сражались с нюхлерами! А теперь давайте перейдем от воспоминаний к делу!

— Итак,— кажется, судья Чемпионата пыталась примирить двух директоров,— морокам будут помогать Сфинксы, но, конечно, они появятся, только если не будет выхода.

— Инвертусы чисты, или вы им уже развязывали глаза?

Феликс пытался вспомнить, слышал ли он когда-нибудь об этих существах, — Инвертусах — но ничего не приходило в голову. Если бы он помнил латынь, которую они зубрили в первом классе, возможно, смог бы понять, о ком говорят взрослые, но пока ничего не мог понять. Хотя, конечно, он лукавил: он понимал, что слышит сейчас тайну второго испытания Турнира. Значит, им приготовили какое-то редкое существо с глазами, и остановить Инвертуса могут лишь мороки, а Сфинксы, судя по недовольству Яновских, могут его уничтожить. Что ж, по крайней мере, можно быть уверенным, что о безопасности Чемпионов точно позаботились.

— Нет, еще не развязывали, мы хотели вместе выбрать для него образы,— Маркета, судя по всему, очень радовалась тому, что они занялись обсуждением дела.— Идемте. Мадам Максим? Вы увидели что-то интересное?

— О да,— в голосе директрисы Шармбатона слышался восторг,— эти создания такие… прек’асные!

Снова послышались шаги, скрипнула тяжелая дверь, и Феликс понял, что преподаватели вошли в один из вольеров. Больше ничего не было слышно, лишь стенания Юварки где-то в дальнем конце помещения.

Нужно было возвращаться. Цюрри поспешил прочь, осторожно протиснувшись в высокие кованые двери. Он не стал проверять, открыт ли главный вход — был риск нарваться на дежурного «гнома», и направился к люку, через который всегда попадал в зверинец.

Начинался тусклый рассвет, верхушки гор слились с серой дымкой неба. Снег скрипел под ногами, мороз забирался под одежду, ветер хлестал по лицу.

Он бы не заметил ничего необычного, если бы не этот самый ветер, заставлявший низко наклонять голову и смотреть под ноги. Чуткие глаза Феликса заметили цепочку занесенных снегом следов, свежих. Их бы не заметил человек, но Цюрри заметил. Следы вели в сторону от основных тропинок и в сторону от школы. Куда-то к памятнику гномов. Если кто-то ходил туда, то почему здесь? Почему следы вели к зверинцу или от него?

Феликс секунду раздумывал, а потом поспешил по следам, утопая ногами в снегу и чувствуя, как тот попадает в ботинки. Кое-где следов почти не было видно, и тогда приходилось останавливаться и определять направление на глаз, но вскоре он снова замечал проложенную кем-то тропинку.

А потом он увидел на снегу что-то темное. Кинулся вперед, упал на колени и начал голыми руками раскидывать снег, который уже намело вокруг кого-то. Человек был неподвижен и лежал лицом вниз, со странно раскинутыми руками. Цюрри поспешно перевернул долговязую фигуру: снег образовал странную корку на волосах, залепил закрытые глаза, покрыл кровавый след от удара на скуле — и крик застыл в горле Феликса.

.