Гибель отложим на завтра (джен)

Шейра с раздражением посмотрела на Отрейю. Та с безмятежной улыбкой сидела у зарешеченного окна и напевала что-то дурацкое. Но хотя бы не пыталась завести разговор, как день назад. Да и о чем им было говорить? Они совсем по-разному воспринимали случившееся, и если для Шейры падение Антурина стало настоящей бедой, то принцесса смотрела на захватчиков с надеждой. А когда Шейра, обозлившись, упрекнула ее в этом, Отрейя только пожала плечами.

— Мне было здесь плохо. А Адданэй Иллиринский отнесся ко мне по-доброму. В отличие от этого старика и от твоего кхана. Так почему я должна печалиться? И он позволил мне написать отцу. Настоящее письмо! А не всякую чушь под диктовку. И он обещал вернуть меня на родину. А уж если, дадут боги, я стану вдовой, будет и того лучше!

Шейра ничего на это не возразила, ей сложно было винить эхаскийку. Да и окажись она сама на ее месте, тоже рада была бы остаться вдовой. Вот только она не была на ее месте, а Элимер не был Аристом…

Их обеих заперли в башенной каморке в первый же день, когда пала крепость, и сначала Отрейя рыдала, почти не переставая. Она боялась, что кхан не согласится на требования иллиринского царя, и тогда ее могут убить. Но через день за ней пришел стражник и куда-то увел. Вернулась принцесса вечером, безмятежная и воодушевленная, и тут же принялась щебетать:

— Все не так уж страшно, кханне. Иллиринцы показались мне очень даже милостивыми людьми, утонченными и разумными, не то что… некоторые другие. Их царь сказал, что ему выгоднее вернуть меня в Эхаскию, чем убивать. И что тебя ему убивать тоже не хочется. Он очень добрый. И до чего красивый! Ты его видела? Даже не верится, что они с кханом родные братья!

— Прекрати! — огрызнулась Шейра. — У меня от твоих рыданий голова болела, а теперь от твоей болтовни!

Отрейя глянула на нее с удивлением, будто не ожидала такое услышать, но тут же ее растерянность сменилась ехидцей.

— Так это, наверное, оттого, что тебе думать больно. В лесах этому не учили, да и в Отерхейне тоже не особенно, как я посмотрю.

Шейра уже хотела ответить очередной грубостью, но сдержалась. Во-первых, Элимеру это не понравилось бы, он всегда говорил, что кханне должна разговаривать с людьми куда осторожнее, чем могла бы себе позволить обычная охотница. Во-вторых, не стоило тратить время и силы на перепалку и выдумывание колкостей. Да и не сильна была Шейра в колкостях… Вот если бы здесь находилась Айя, та быстро нашла бы, что сказать. Но Айя осталась далеко, в Инзаре, а Шейре лучше было бы поразмыслить о побеге, чем спорить с эхаскийской принцессой.

Отрезанная от внешнего мира, айсадка знала лишь, что Антурин захвачен, но понятия не имела, что творится в провинции и где сейчас отерхейнское войско. Где Элимер. Неопределенность угнетала. Шейра вздохнула, прижала пальцы к вискам и пересела с короткой скамейки на узкую кровать у стены. Отрейя, не получив ответа, удовлетворенно улыбнулась и подошла к зарешеченному окну: она вообще проводила у него большую часть времени.

Вот и сейчас сидела возле него с этими своими песенками на эхаскийском. Закончив одну, начинала следующую. Умолкла, только когда заслышала шаги в коридоре. Шейра тоже встрепенулась, подобралась, напряженным взглядом уставилась на дверь. Та скрипнула, медленно отворяясь, и сначала внутрь заглянул стражник и огляделся. Затем распахнул дверь настежь, отступил с поклоном, и после этого в комнату вошел иллиринский царь. Двигался спокойно, улыбался и вообще выглядел довольным собой и уверенным в своей удаче. Шейре захотелось выцарапать ему глаза. Отрейя же поднялась царю навстречу и, восторженная, шагнула вперед. Царь чуть склонил голову и приложил руку к груди, но это казалось скорее злой насмешкой, чем приветственным жестом.

— Счастлив видеть вас, прекрасные гостьи, — заговорил он. — А у тебя, кханне, прошу прощения за то, что так долго откладывал нашу беседу. Война отнимает столько времени! — он поморщился. — Думаю, принцесса Отрейя уже рассказала тебе, что произошло? Все ваши защитники сбежали из Антурина и бросили вас здесь. Конечно же, это низость с их стороны, но вы не должны за нее страдать. Поэтому вам обеим я обещаю жизнь, защиту и свободу.

Закончив свою лживую — Шейра в этом не сомневалась — речь, царь посмотрел на них в ожидании и с небрежной легкостью прошел к окну. Перекинул через плечо синий шерстяной плащ, наверняка надетый только для красоты, ведь холода уже миновали, и опустился на скамью, где до этого сидела Отрейя. Величественным жестом дал понять, что принцессе тоже не следует стоять, и та уселась на обитый медью сундук у стены, стоящий между двумя кроватями. Что касается Шейры, она и не вставала — замерла, напряженная, сидя на своем ложе.

— Великий, — с придыханием заговорила принцесса, — мой отец, регис Иэхтрих, будет по-настоящему благодарен, если ты увезешь меня из этих диких земель. И я тоже буду благодарна и сделаю все, что пожелаешь.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Аданэй, но тут же сокрушенно покачал головой и нахмурился. — После цветущей Эхаскии тебе, конечно, было тяжело здесь… А тут еще и жестокий муж… Регис оказал Отерхейну невиданную честь, выдав за дейлара свою дочь, столь юную и прекрасную принцессу. Увы, ни кхан, ни его наместник не смогли этого оценить. Непростительная глупость с их стороны, я бы никогда такого не допустил. И конечно же, я отвезу тебя в Эхаскию, и в пути ты будешь под защитой нашего воинства.

— Спасибо! — выдохнула принцесса, глядя на красивого светловолосого царя с неподдельным восторгом. За это Шейра мысленно обозвала ее дурочкой.

А царь меж тем перевел взгляд с принцессы уже на нее…

Аданэй смотрел на айсадку, на ее плотно сжатые губы, холодный неподвижный взгляд, прямую спину, и понимал, что с ней будет далеко не так просто, как с эхаскийской прелестницей. Скорее всего, с дикаркой ничего и не выйдет, но все-таки надо попробовать уговоры, прежде чем переходить к угрозам и принуждению.

— Великолепная кханне, — с улыбкой сказал он, — тебе и твоему ребенку тоже ничто не угрожает. В Иллирине ты станешь моей гостьей, ни в чем не будешь нуждаться, а твое дитя, когда родится, получит лучшее воспитание, а после и должность при дворе.

— Шакалий царь говорит так, — выплюнула дикарка, сверкая глазами, — будто уже победил в войне.

— А разве это не так? — усмехнулся он, конечно же понимая, что айсадка права, но даже не думая соглашаться. — Выгляни в окно, и увидишь там иллиринских воинов. Отерхейн пал.

— Это Антурин. Не весь Отерхейн.

Аданэй мысленно скрипнул зубами: надо же, дикарка из лесов умеет отличить провинцию от всей страны, успела научиться. Наверняка Элимер ее и научил.

— Это так, но видишь ли, в чем дело, кханне… Мой брат и твой муж — он мертв. Убит. А значит, скоро весь Отерхейн, — он поднялся со скамьи, кивнул на окно, — будет моим. Это всего лишь вопрос времени. Сначала я не хотел тебя расстраивать, и мне жаль, что пришлось, но…

Айсадка вздрогнула, вскочила с кровати и тут же закусила губу, сдерживая стон. Наклонилась вперед, обхватила себя руками. Аданэй мысленно выругался: ему стоило быть аккуратнее, как бы такое известие не навредило женщине и наследнику в ее чреве. Он вовсе не хотел лишаться ценных заложников. Но и отступать было поздно. Раз уж решил выдать собственное предположение за истину, надо идти до конца. К тому же айсадка быстро пришла в себя. Несколько тяжелых вдохов, выдохов — и она выпрямилась, уставилась на него и процедила:

— Лжешь! Иначе почему я до сих пор жива?

— Ты задаешь вполне разумный вопрос, кханне, но пойми, я вовсе не изверг. Я не желаю тебе и нерожденному ребенку ничего дурного, пусть даже он наследник моего павшего врага… Поэтому я и предлагаю тебе уехать в Иллирин и спастись. — Он сделал паузу, убедился, что Шейра хоть и побледнела, замерла, но слушает. Тогда подошел к ней ближе и продолжил: — Сама подумай: для подданных твоего погибшего мужа важна не твоя жизнь, а жизнь наследника, и то ненадолго. Скоро место кхана захочет занять какой-нибудь советник или военачальник. Конечно, у него не выйдет, ведь есть я, но он попытается. И ты с ребенком станешь не нужна. Более того, ты станешь помехой. Я же предлагаю тебе спокойную жизнь в Иллирине. Всего-то и следует, что убедить отерхейнцев освободить путь отсюда, пока твое слово еще хоть что-то для них значит. И отправимся в Иллирин. Обещаю, что не причиню тебе зла.

— Не верю… — выдавила она. — Ни единому слову. Элимер жив.

Вот ведь упертая. Дикарка. Его слова либо совсем ее не трогали, либо она не принимала их всерьез, либо настолько хорошо владела собой. Это бесило.

— Ты можешь верить или не верить, — махнул он рукой и даже отвернулся, наткнулся взглядом на Отрейю. Принцесса смотрела на него с благоговением, и это было куда приятнее колючих взглядов дикарки. — Не хочешь — не верь, — повторил он, снова поворачиваясь к Шейре. — Но сегодня я встречался с Ирионгом, а мой брат на встречу почему-то не явился. Почему, как считаешь? Ты ведь знаешь своего мужа, знаешь, что он не упустил бы возможности сцепиться со мной лично? Вот и я, когда его не увидел, очень удивился и решил выяснить, в чем дело. И выяснил. Несколько моих воинов видели, как его тело выносили за ворота. Поэтому-то Элимер до сих пор не попытался тебя вызволить. Потому что мертв! Кхана больше нет, твоего мужа больше…

Аданэй осекся. С лица айсадки исчезло взбесившее его выражение. Она вскочила и теперь стояла перед ним потерянная, ошеломленная, еле сдерживая слезы. Пальцы дрожали, губы тряслись. Аданэя кольнула жалость. Может быть, однажды кханне придется казнить, если она станет мешать, но зачем же мучить? Сейчас он и сам не понимал, чем его так сильно задело ее поведение, что он решил добить и без того испуганную пленницу страшным известием.

— Я не хотел сообщать об этом так, извини, — мягко и негромко сказал он, касаясь ее плеча, желая успокоить.

Шейра отшатнулась и оскалилась.

— Думаешь, я как эта бестолковая?! — она кивнула на Отрейю. Та стояла в стороне и с любопытством прислушивалась. — Нет! Я знаю, что у тебя голова шакала и язык лисицы. Хоть четыре волчьих шкуры надень, свою суть не утаишь! Ты не стоишь и мизинца моего кхана! — в ее голосе послышались истерические нотки. — А я… я выживу и рожу сильного сына. Он вырастет и отомстит тебе! И ты станешь кормом для червей!

Сочувствие испарилось, Аданэй с ехидцей бросил:

— Стану, но вряд ли скоро. А вот твоим супругом черви уже лакомятся. Хотя… — он помедлил, как будто в задумчивости. — Может быть, и нет. Ведь его тело наверняка предали огню.

Шейра задышала тяжело и прерывисто. Аданэю показалось, что еще чуть-чуть, и она бросится на него с кулаками. Он не собирался давать ей такую возможность. Не ровен час, от волнения и резких движений у нее прежде срока роды начнутся. Чего доброго, умрет раньше времени.

— Вот что, — резанул он, отойдя от пленницы на два шага. Теперь он не говорил, а приказывал: — Когда наше войско двинется отсюда в Иллирин, ты сядешь на повозку впереди него. Будешь сопротивляться, усадят силой. Но помни, что это может навредить твоему ребенку, так что лучше соглашайся добром. И тебе, великолепная Отрейя, к сожалению, тоже придется это сделать, — он повернулся к принцессе, но тон смягчил и сопроводил свои слова теплой улыбкой. — Сесть на повозку в переднем ряду. Но ничего не бойся, мои воины тебя защитят, а после доставят в Эхаскию.

— Я на все готова, — выдохнула Отрейя, чем заслужила очередную благосклонную улыбку.

— Ты на редкость разумна и отважна, прекрасная! — Он слегка поклонился, приложив руку к груди. — Хотя сложно ожидать чего-то иного от принцессы Эхаскии, дочери мудрого Иэхтриха. Я счастлив нашему знакомству. Кханне, — легкий поворот в ее сторону, — подумай над моими словами, и чуть позже вернемся к нашей беседе. А сейчас вынужден вас покинуть.

Напоследок он еще раз улыбнулся Отрейе и двинулся к выходу.

Царь потянул на себя тяжелую дверь, с грохотом захлопнул за собой. Злорадно провернулся ключ в замке, затихли быстрые шаги, и в комнатушке повисла мертвая тишина.

Шейра не плакала, когда погибли родители, не плакала, когда подруга умерла от голода. Она и сейчас не собиралась плакать, ведь слезы о погибших оскорбляют их души. Но раньше ее окружали сородичи, они вместе с ней печалились и вспоминали ушедших в долину вечной охоты. Теперь же она встречала горе в одиночестве, ведь Отрейя не могла разделить ее горя. И Шейра не выдержала, беззвучно разрыдалась. Жестокая, беспощадная мысль билась в висках: никогда больше Элимер не обнимет ее, не назовет «моя айсадка», никогда не приласкает взглядом, никогда не увидит свое дитя… Какое страшное слово — никогда!

А ведь раньше она сама мечтала убить темного вождя и молила духов послать ему смерть. До чего же злобно духи подшутили, выполнив ее просьбу сейчас! Шейре казалось, что она слышит их смех.

«Никогда. Никогда…» — повторяла она снова и снова, прокручивая это слово в голове, пытаясь распробовать горький вкус необратимости и не желая мириться с ней.

Шейра не хотела верить в смерть Элимера, ведь умирали всегда чьи-то чужие мужья. Не могла представить, как это: его больше нет. А она даже не взглянула в последний раз в его глаза, не обняла, не успела попрощаться: когда он ночью уходил, она спала.

«Ты не мог, не мог умереть… Только не ты! Не ты, мой Элимер, мой кхан, мой темный вождь. Не уходи! Только не уходи! Я так хочу еще хотя бы раз дотронуться до тебя, почувствовать твой запах, увидеть твое лицо, услышать голос… Не верю, не могу верить, что тебя больше нет! Навсегда нет и никогда больше не будет! Это все сон, дурной сон… Мой кхан, мой Элимер, разбуди! Прикоснись ко мне, встряхни за плечи и нахмурься в тревоге, как ты часто делаешь. И спроси: приснился ли мне плохой сон? Почему-то тебя всегда пугали сны… А я отвечу: да! И расскажу, как мне приснилось, будто ты умер. А ты рассмеешься и скажешь, что ты кхан и тебя не так-то просто убить. А я соглашусь с тобой, честно-честно, я соглашусь».

Шейра крепко зажмурилась. Она почти убедила себя, что как только откроет глаза, увидит густую ночь, а Элимер будет лежать рядом и обнимать ее во сне. И тогда она облегченно вздохнет — ей всего лишь приснился кошмар, — прижмется к мужу крепче, уткнется в его плечо и уснет с улыбкой на губах.

Но открыв глаза, Шейра увидела все ту же комнату, подсвеченную бледными сумерками.

Ближе к ночи слезы иссякли, оставив после себя тошнотворное чувство безнадежности, черной бездны, пустоты.

Из этого состояния айсадку вывело робкое прикосновение: это Отрейя подсела к ней, дотронулась до плеча и тихо сказала:

— Эй, не плачь, не горюй так сильно, слышишь? Ты же молодая, у тебя все впереди. Ты…

Она прервала фразу, отошла к столу, разожгла огнивом светильник в пергаментном колпаке и вернулась, снова присела рядом с Шейрой.

— Главное, ты жива и твой ребенок будет жить. Не бойся! Царь же сказал, что не тронет вас.

В голосе принцессы звучало сочувствие. По всему выходило, что она оказалась не злопамятна и искренне пыталась утешить Шейру. Но Шейра почти не слушала, да и причину ее горя Отрейя расценила по-своему, связав со страхом за жизнь и боязнью утратить высокое положение.

— Не отчаивайся, — уговаривала принцесса. — Сядешь в эту повозку, и все будет хорошо. Захочешь, останешься в Иллирине. О, это восхитительная страна! Ты же успела ее оценить, да? Ты ведь была недавно в самой Эртине! Уверена, царь не откажет. А хочешь, возьму тебя в Эхаскию? Конечно, кханне тебе уже не быть, но если захочешь, я познакомлю тебя с молодыми и привлекательными вельможами. И вообще ты ни в чем не будешь нуждаться. Понимаю, тебе жаль, что твой муж умер, но… согласись, он был недобрым человеком, черствым, — в голосе Отрейи прозвучала обида, — а ты была в его власти. Значит, позже он стал бы жестоким и с тобой. Таких людей, как он и этот его наместник, власть опьяняет и делает зверьми. Ты бы страдала рядом с ним всю жизнь. Так может… — она сделала паузу и заговорщически прошептала: — Может, это даже к лучшему, если он и правда умер?

Шейра пропустила мимо ушей почти всю речь, но последние слова услышала, и они пронзили ей грудь, как раскаленный клинок. Айсадка не думала. Сжала пальцы в кулак. В следующий миг он врезался в лицо Отрейи. Принцесса вскричала и, потеряв равновесие, сползла с кровати на пол, приложила ладони к разбитым губам и носу. Отползла на безопасное расстояние и оттуда, хлюпая кровью, прогнусавила:

— Бешеная! Такая же злобная тварь, как твой муж!

Шейра неподвижно смотрела в стену.

* * *

Элимер проснулся затемно. Уснуть снова не удалось, и он вышел из шатра. Остывший за ночь воздух холодным дыханием коснулся лица и забрался под одежду. Элимер поежился и, оглядевшись, двинулся вверх по невысокому каменистому холму, к сторожевым кострам. Там, среди дозорных, оказался и Видальд. Завидев кхана, воины встали и молча поклонились, а телохранитель, повинуясь его жесту, отправился за ним следом.

— Почему ты здесь? — спросил Элимер, когда они отошли чуть дальше от дозорных.

— Помогаю доблестным стражам, — усмехнулся воин. — А ты, кхан?

Элимер велел одному из воинов разложить для них двоих отдельный костер и только после этого ответил:

— Проснулся. А вот ты почему снова не спишь?

— Муки совести не дают мне уснуть, кхан.

— Хватит паясничать. Надоел.

— А кто же тогда будет тебя веселить? Или спасать от мыслей о собственном величии?

— Если бы я хотел, чтобы меня веселили — завел бы шута.

— А как насчет величия? — улыбнулся воин.

— Оно сейчас заботит меня еще меньше, — пробормотал Элимер. — Если меня сейчас от чего-то и нужно спасать, то от тревоги.

— Что-то случилось? — посерьезнев, спросил Видальд.

— Ничего нового. Просто у них, — Элимер кивнул во тьму, в которой подмигивали сторожевые огоньки башен Антурина, — моя Шейра. И я все время думаю, как ее вызволить, ни на что другое меня не хватает.

— И как же?

— Если бы знал, то спал бы сейчас как убитый. Но я не знаю. Штурмовать опасно, ведь тогда ее могут убить намеренно или случайно. Если только обменять ее жизнь на жизнь Аданэя… — Элимер не договорил. Велел стражнику, который все еще возился с огнем, идти прочь: дальше они справятся сами. Опустившись у небольшого костерка, он пошевелил пламя, подкинул в него еще чуть-чуть аргала — скорее чтобы дать занятие рукам, чем сильнее разжечь огонь, затем снова обратился к Видальду: — Но для этого Аданэя сначала нужно захватить, но как? Или попытаться выкрасть ее саму? Но опять же: как? Провинция кишит врагами, а та башня, где ее заперли — охраной. И как мне донесли серые, входить туда могут только сам Аданэй и его военачальник. Серые могли бы, пожалуй, устроить побег, но для этого нужно время, которого у нас нет. Мой брат мерзавец, но не полный дурак, в Антурине засиживаться не станет. Он уже добился, чего хотел. Не знаю, какие злобные духи ему помогли, но с этих самых пор крепость перестала быть для нас надежной защитой и стала головной болью.

— Да уж, — вздохнул Видальд, рассеянно терзая в руках сорванную травинку пырея. — Иллиринцы-то уйдут, а нам расхлебывать…

— Это так. Получим там голодные бунты и разбойничий разгул, если оставим все как есть. Аданэй наверняка день и ночь думает, как бы убраться обратно в Иллирин, и сожри меня тьма, если через пару-тройку дней не придумает! Если ему это удастся, он и Шейру увезет с собой… И тогда я, может быть, никогда больше ее не увижу…

— Ну так для того, чтобы убраться в Иллирин, им придется выйти из города. Тут и заложниц отобьем, и штурм не понадобится.

— Попытаемся отбить, и они их убьют.

— Ты же говорил, что твой брат не дурак. Мертвая кханне ему зачем? Мертвая принцесса тоже.

— Чтобы причинить мне боль. Ради этого он может забыть о благоразумии.

— Но ведь от Шейры в плену в Иллирине тебе тоже будет больно, да? Он же всяко это понимает. Еще и какой-то выкуп, какие-то уступки сможет за нее затребовать. Зато если кханне убить, ты ведь тут же мстить кинешься, а? Ну уж точно твой брат это понимает.

— Можно подумать, ты так хорошо его знаешь.

Видальд пожал плечами и неопределенно хмыкнул. Элимер пробормотал:

— Иногда мне не верится, что ты бывший бродяга и разбойник…

— Так это ты, кхан, просто не видел, как я пьяный в канаве валяюсь! — расхохотался воин. — Пропив все награбленное.

— Завидую твоей уверенности и веселости.

— Так если не смеяться, мы оба свихнемся. От тревоги, чтоб ее! Я ведь тоже за айсадку волнуюсь. Но знаешь, мое чутье не раз мне и моим ребятам жизни спасало, а сейчас оно мне говорит, что с кханне все обойдется, как-то само собой сложится.

— Я не могу ждать, пока сложится. Она там, наверное, с ума сходит. Наверняка мой братец сообщил ей о моей якобы смерти.

— С этим не поспоришь…

— Вот бы ей как-нибудь сообщить, что я жив!

— Да-а уж, кхан, — протянул воин, глянув на него, как на неразумного отрока. — Ты от волнений взаправду и на себя-то не похож. Что же ты, до сих пор не придумал, как ей весточку передать? А серые-то твои на что?

Элимер едва не хлопнул себя по лбу. И правда, как он мог настолько запутаться в своих мыслях, тревогах и опасениях, что не догадался сделать самое простое, что можно. Пусть серым сейчас не под силу вызволить Шейру, но уж найти способ, чтобы передать ей послание, они сумеют. Ну а Элимер сделает так, чтобы эта весть, даже если попадет в руки врагов, ничего им не сказала.

Он велел Видальду раздобыть кусочек тонкой кожи, и воин, недолго думая, отрезал его от своего старого и уже не нужного поясного кошелька, завалявшегося в сумке.

— Вот и пригодился наконец, — ухмыльнулся телохранитель, — а то я думал на петли пустить.

Элимер достал кинжал и острием нацарапал на кожаном обрезке те немногие айсадские символы, с которыми был знаком: «Я жив. Я приду. Шакал не знает».

* * *

Дни казались Шейре бесконечными, тягучими и липкими, как паутина. Тьма сменялась светом, а свет тьмой, но ей не было до этого дела, и оттого она не знала, сколько прошло времени. Единственной границей, разделявшей сутки, оставались моменты пробуждения. С них начинался кошмар реальности. Шейра ненавидела просыпаться, ненавидела переход из сна в явь. Ведь в первые мгновения, открывая глаза, она еще не осознавала себя и могла пробудиться в хорошем настроении. Но уже в следующий миг вспоминала: Элимер умер.

Элимер. Умер. И как заклинание: «Нет! Нет, не может быть!»

Она хотела только плакать, а если не плакать, то спать, но заставляла себя есть и ходить по комнате. Ради ребенка. Она обещала себе родить его здоровым и собиралась сделать это.

Прежде она уже сталкивалась с похожим состоянием — тем летом, когда оказалась в плену у Элимера и думала, что лучше умереть. А сейчас многое бы отдала, чтобы вернуться в те дни…

Открылась дверь, стражник поставил на стол у входа поднос с запеченными овощами, сырными лепешками, куропатками для принцессы — это было ее любимое блюдо, и бараниной в розмарине для Шейры — ароматы мяса и сладковатой хвои тут же заполнили небольшую комнату. Тут же была и вазочка с лимонами в меду. Большой глиняный кувшин стукнул донышком о деревянную столешницу рядом с подносом.

— Кумыс, — доложил стражник и вышел, заперев дверь.

Насколько Шейра могла судить, кормили их неплохо. Она не могла, конечно, этого оценить, она и вкуса еды-то почти не ощущала, но Отрейя выглядела довольной. Вот и сейчас подбежала, схватила поднос, переставила на широкий сундук между их кроватями и сразу набросилась на еду. Не то чтобы принцесса голодала: скорее, ей было скучно, нечего делать, а еда — это хоть какое-то занятие.

Шейра через силу пожевала овощи, поковырялась в баранине, съела ломтик кисло-сладкого лимонного лакомства и еле-еле проглотила. Остальное отодвинула, снова легла на кровать и отвернулась к стене. Зато Отрейя, доев свое, с надеждой спросила:

— Кханне, если ты не будешь, может, тогда я возьму, а? — Не услышав ответа, она повторила уже утвердительно: — Ну, так я возьму. Хотя зря ты так все оставляешь… — Она вгрызлась в баранину, заедая ее лепешкой и одновременно болтая: — Тебе бы сейчас, наоборот, есть побольше. Все ж ребенка носишь…

Отрейя и впрямь была не злопамятна и уже простила Шейру за разбитое несколько дней назад лицо, тем более что это дало ей возможность скрасить скуку беседой с довольно молодым и привлекательным лекарем. Все из той же скуки она и с Шейрой пыталась разговаривать, не обращая внимания, что айсадка не отвечает.

— Ох… Ну вот, опять объелась, — выдохнула принцесса, развязала тканый поясок на талии, но есть не прекратила и снова, уже не впервые, принялась болтать об Эхаскии. — Знаешь, у нас там, около дворца, есть пруд, на нем живут лебеди, утки, гуси, а вода такая прозрачная, что в ней видны рыбы, разноцветные такие, юркие! А вокруг и над водой проложены дорожки и мостки, тоже разноцветные. На изумрудном часто стоял и глядел на воду один раб… любимый раб моей тетки, его из Иллирина привезли. Я еще девчонкой была, но мне уже тогда нравилось подсматривать за ним, такой он был красивый! У него, знаешь, были такие кудри, светло-рыжие, почти как персик цветом, а глаза яркие-яркие. И улыбался он так хорошо, так весело и всегда по-доброму. Мне кажется, я тогда, в детстве, была в него немножко влюблена, — она хихикнула. — Хотя это глупо, да? Разве можно влюбляться в раба? Но мне было всего тринадцать и… Ой! — вскрикнула принцесса. — Как они ее готовили?!

Послышалась возня: то Отрейя с любопытством терзала баранину, разламывая ее на кусочки.

— Кожа? — изумилась принцесса и повертела в пальцах темный лоскут. — Что, освежевали плохо? Знаки, что ли, какие-то… Эй, ты только глянь! — она подлетела к Шейре и сунула находку ей под нос.

Айсадка нехотя скользнула глазами по кожаному обрезку и замерла. Дыхание перехватило, сердце заколотилось. Вырезанные на коже родные символы осветили душу, разогнали тьму, и Шейра не усидела на месте — вскочила, выпрямилась. Всего три фразы изменили все: «Я жив. Я приду. Шакал не должен знать». Мир разлетелся по крупицам, но только для того, чтобы вновь соединиться, возродившись. Хлынули слезы, будто речной поток в половодье, и одновременно из груди вырвался смех.

— Он жив? — прошептала Отрейя, догадавшись. — Твой муж жив?

Ждать ответа она не стала, сразу бросилась к двери и забарабанила в нее кулаками. На стук отозвался один из охранников.

— Царя! — крикнула ему принцесса. — Позовите царя! У меня важное известие!

Судя по топоту, раздавшемуся за дверью, стражник ее послушал.

— Что ты собралась сказать? — прошипела Шейра, тут же забыв о слезах, и угрожающе надвинулась на Отрейю.

«Шакал не должен знает», — говорилось в послании. «И не узнает», — решила айсадка.

— Правду! — откликнулась Отрейя. — Царь был добр ко мне, а я обещала, что сделаю для него все. И я сделаю. Потому что он вернет меня в Эхаскию. Потому что он прекрасен. Потому что…

Договорить она не успела: айсадка схватила ее за волосы, оттянула от двери, и принцесса взвизгнула от боли и неожиданности.

— Скажешь хоть слово, — пообещала Шейра, — и я тебя убью.

— Не успеешь, — процедила упрямая Отрейя и что есть мочи закричала: — Эй, передайте, что…

Шейра зажала ей рот рукой, а саму принцессу придавила к стене. Отрейя тщетно пыталась освободиться. Хоть они и были почти ровесницами, а Шейре к тому же мешала беременность, но силы были явно не равны: воспитанная во дворце знатная девушка не могла противостоять выросшей в лесах айсадке, сызмальства приученной бороться за себя и свой род.

Принцесса размахивала руками, стараясь оттолкнуть Шейру, цеплялась за ее волосы и одежду и дергалась. Наконец айсадка ее отпустила, но только для того, чтобы ударить головой о стену, а потом толкнуть на пол. Еле отдышавшись, Отрейя поднялась, но ее повело, и она закачалась. Однако сдаваться не спешила.

— Я все равно… — осипшим голосом начала она, но Шейра не стала ждать окончания фразы.

Позже айсадка так и не смогла ответить себе, намеренно ли схватила ее и ударила виском о бронзовую завитушку в изножье кровати или неосознанно так вышло, но Отрейя задергалась, и на губах ее выступила пена. Через минуту принцесса затихла. Умерла. Шейра убила ее.

— Ты не смела предавать моего кхана, — прошептала она и, обессиленная, привалилась к стене.

Как раз в это мгновение в замочной скважине натужно и сварливо провернулся ключ. Шейра быстро отошла к окну.

* * *

Аданэй в потрясении смотрел на распростертую на полу Отрейю. Она не двигалась и, кажется, не дышала. На всякий случай он все-таки приложил ухо к ее груди. Сердце не билось. Хуже было не придумать!

Он собирался отвезти Отрейю в Эхаскию. Рассказать Иэхтриху, многократно преувеличив, как издевался над ней муж, а после бросил в захваченном замке. И принцесса бы подтвердила. После ее письма это выглядело бы убедительно вдвойне. Перетянуть региса на свою сторону, может, и не удалось бы, но в этом его союзе с Элимером точно бы поселилось недоверие и повеяло холодком. Зато Иэхтрих проникся бы благодарностью к иллиринскому царю, который не тронул принцессу, не запросил выкуп, а вернул на родину.

Но теперь Отрейя мертва, замечательный план пошел прахом, а в ее смерти, конечно же, обвинят иллиринцев, если только Аданэй не придумает, как выкрутиться. Проклятье!

Ошеломленный, он отошел от тела принцессы. Дикарка даже не шелохнулась, так и стояла у окна, глядя сквозь решетку.

— Что за… Бездна! — выругался Аданэй. — Что случилось? Это ты сделала?! Отвечай, сожри тебя Ханке!

— Она запнулась обо что-то и ударилась, — без единой эмоции в голосе сказала дикарка.

— Вы с Элимером стоите друг друга… Два изверга. — Он помолчал, унимая злость и разочарование, затем спросил: — О чем она хотела сообщить мне?

— Не знаю.

— Лжешь!

Она не отрицала, не изображала удивление или возмущение, но и не признавалась. Стояла и делала вид, будто царя не существует. Аданэю осталось только гадать, что такого важного узнала принцесса, за что поплатилась жизнью. Услышать честный ответ от дикарки он не рассчитывал и теперь боролся с искушением хорошенько надавить на нее угрозами и даже пытками, если придется. Ну или хотя бы схватить за волосы и как следует врезать ей за то, что разрушила его планы. Он стиснул губы и кулаки. Нельзя было рисковать, все-таки она на сносях, и если что-нибудь случится, то Аданэй останется совсем без заложников.

— Теперь, если Отерхейн не отступит, — выплюнул Аданэй, — я казню тебя без всякой жалости.

Он вышел из комнаты, дождался, пока охранники заберут тело и запрут дверь. После распорядился, чтобы принцессу похоронили со всеми почестями, по эхаскийскому обычаю. Пусть Иэхтрих знает: иллиринцы достойно проводили его дочь.

Закончив отдавать поручения, он хотел позвать Хаттейтина и Аххарита, чтобы обсудить с ними одну свою затею, но передумал, отложил на завтрашнее утро. Сейчас голова была занята другим, в ней все еще крутились мысли и догадки, о чем же хотела сообщить Отрейя. Да и вечерело. В итоге он ушел к себе — в бывшие покои наместника, которые сделал своими. Там рухнул в кресло, слепо уставился на заваленный свитками стол. Он их все пересмотрел еще в первый же день, как сюда заселился: надеялся найти важную переписку, планы города, замка и другие полезные сведения. Не нашел. Дейлар оказался любителем трактатов о войне — именно они и лежали повсюду в этой комнате.

Над головой прожужжала жирная муха. Аданэй в раздражении попытался ее прихлопнуть, но промахнулся, отчего рассердился еще сильнее.

Надо было как-то отогнать дурные мысли, успокоиться, расслабиться, чтобы потом нормально уснуть, иначе завтра он не сможет мыслить ясно.

Аданэй выглянул в коридор, отправил торчащего рядом со стражниками порученца на кухню за вином и вернулся в кресло. Через несколько минут раздался стук в дверь, и вошла прелестная чернокудрая служанка. Одна из тех, кто оказался в замке и теперь прислуживал захватчикам.

— Великий царь, — пролепетала она по-отерхейнски, — вино и еще… вот… овечий сыр.

Ее голос срывался, поднос в руках подрагивал, а в раскосых черных глазах плескался страх. Аданэй с интересом смотрел девушку. Она выглядела такой мило-испуганной, что поневоле возникало желание утешить. Служанка по-своему расценила его взгляд и молчание, и ее руки затряслись еще сильнее. Аданэй понял, что кувшин с вином и кубок вот-вот полетят на пол, и встал с кресла, чтобы перехватить поднос. Как раз вовремя.

— Не бойся, — сказал он, забрав его у перепуганной девушки и отставив на край стола. — Я не сделаю тебе ничего плохого, милая. Как тебя зовут?

— Лейта…

— Останься, Лейта, — улыбнулся Аданэй и откинул кудрявую прядь с ее плеча. — Здесь. Со мной.

Он провел ладонью по ее щеке, затем обхватил за талию, увлекая за собой во внутреннюю комнату, где их ждало широкое мягкое ложе. Девушка робко обняла Аданэя в ответ и так же робко опрокинулась на постель, повинуясь его рукам. Но спустя несколько минут осмелела и сама потянулась к царю с ласками и поцелуями.

Звякнул об пол пояс с серебряными накладками, зашелестели и упали одежды, качнулось пламя свечей. Лейта запрокинула голову и водила пальцами по телу Аданэя, а ее дыхание — горячее, влажное — щекотало кожу. Он и не подозревал, что так соскучился по родным отерхейнским девочкам — нежным и податливым, совсем не похожим на дерзких иллиринских жен.

Она ушла уже за полночь, и Аданэй на прощание и в благодарность подарил ей тонкий золотой браслет со своей руки. А удивление и восторг на лице Лейты стали подарком уже для него.

— Мой повелитель, — прошептала девушка, — ты ярче солнца…

— У меня такое чувство, родная, будто я вернулся домой. Я никогда тебя не забуду.

В это мгновение он почти верил, что говорит правду, но уже наутро образ Лейты померк, превратившись в один из многих.

* * *

Аданэй еще раз оглядел залу, некогда служившую для встреч с высокородными вельможами и послами других стран. Самая светлая в древнем антуринском замке — сводчатый потолок, большие стрельчатые окна, белые стены. Напротив входа возвышался мраморный трон, по обе стороны от него тянулись длинные, покрытые зеленым сукном скамейки. Он намеренно выбрал это помещение. Оно выглядело торжественным и подходило для его замысла.

— Ну что ж, начнем, — обратился Аданэй к стоящим рядом Хаттейтину и Аххариту и уселся на трон. Кайнис и его бастард заняли места на скамьях по обе руки от царя, и тогда он махнул рукой стражнику, застывшему на пороге. — Зови!

Тот кивнул, закрыл двустворчатые двери, а спустя несколько минут они снова распахнулись.

— Эзир из тысячи Аххарита явился по приказу царя! — доложил стражник, пропустил вперед нескладного юнца и скрылся.

Парень судорожно сглотнул, сделал несколько шагов и поклонился. Аданэй прикинул, подходит ли он для важного поручения, и решил, что да.

— Рад видеть тебя, Эзир. Я слышал о тебе и твоих способностях. Сотник хвалил тебя за осторожность и сноровку.

Юноша зарделся, даже его шея пошла красными пятнами.

— Я стараюсь, Великий.

— Это хорошо, потому что сейчас я подбираю людей для важного задания. Требуются умные и смекалистые, хитрые и ловкие. Обладаешь ли ты этими достоинствами?

— Я… я… Не мне судить, но, думаю, да…

Эзир боялся сойти за хвастуна, но Аданэй видел, что парню льстило, что царь выделил его из числа других воинов. И наверняка он не хотел разочаровывать властителя.

За юношу поручился Аххарит:

— Мне сотник тоже говорил об Эзире, да и я сам его уже приметил. Думаю, если этот воин нигде не оступится, его ждет большое будущее. Он отважный и сообразительный.

Аххарит явно понял, в чем скрытый смысл царского замысла, вот и подыграл. Аданэю это понравилось, и он глянул на тысячника с одобрением, затем снова обратился к глянул Эзиру:

— Что ж, твои замечательные способности тебе потребуются. Если, разумеется, ты согласишься на задание.

— Приказывай, Великий! — юнец приосанился.

— Приказывать я не стану, не тот случай. Здесь требуются добровольцы, герои. Поручение опасное, оно может стоить тебе жизни. Поэтому спрошу: готов ли ты рискнуть ею ради Иллирина и своего народа?

— Я готов. Приказывай.

— Юноша, это не приказ, — повторил Аданэй, изображая неудовольствие. — Это, если угодно, просьба. Впрочем, слушай: ты должен пробраться мимо вражеского лагеря, а потом как на крыльях пронестись по Отерхейну и найти предводителя восставших. Его называют Карунх. Три дня назад он с войском вышел из Ровной крепости и движется сюда. По моим подсчетам, сегодня минует Трозрок, городок на юге, — заметив смятение воина, Аданэй добавил: — У тебя будет карта. Правда, я не знаю, где окажется Карунх уже завтра. Ты можешь его и вовсе не найти. Или тебя поймают враги. А возможно, ты погибнешь в дороге. Видишь, как велика опасность? Потому я и не требую подвига, а только спрашиваю: готов ли ты? Понимаю, что не все на такое способны.

Эзир побледнел, опустил взгляд, но юношеские мечты не позволили ему отказаться от возможности стать героем. Он уже, должно быть, представлял, как о нем слагают песни, а царь жалует дом, рабов и делает вельможей. Юноша вскинул подбородок и выпалил:

— Я готов!

Аданэй с уважительным изумлением поднял брови и заключил:

— Пока в нашей стране рождаются такие храбрецы, мы непобедимы! — он сделал паузу и продолжил: — Запоминай же. Вот что нужно передать предводителю: «Адданэй Кханейри, царь Иллиринский, готов выступить против нашего общего врага вместе с доблестным Карунхом, а после занять престол Отерхейна. Ночью на десятый день этого месяца он выведет войско через западные ворота. К этому сроку Карунх и его люди должны будут подойти к Антурину. Зажмем неприятеля с двух сторон и, дадут боги, одолеем его». Ты все запомнил? Повтори.

Юноша повторил.

— Не струсишь? — спросил царь.

— Я все передам. Я не струшу.

— Верю тебе. Сегодня же тебе дадут карту, изучи ее и к ночи выдвигайся. К ночи, слышишь? Не раньше. И никому ни слова — предатели есть везде.

— Слушаюсь, Великий.

Аданэй поднялся с трона, подошел к Эззиру и, положив руки ему на плечи, торжественно сказал.

— Тогда ступай. Пусть солнечный Суурриз охраняет тебя в пути. Спасибо, и да помогут тебе боги!

Как только юноша скрылся, Аданэй повернулся к Хаттейтину.

— Следующий придет через полчаса. Дождемся его здесь.

— Как скажешь, но, Великий, я не совсем понимаю… — протянул Хаттейтин и встал перед ним. — Ты сказал, что хочешь отправить гонцов с посланием, но эти трое избранных — неоперившиеся юнцы. Им не пробраться. Их тут же поймают.

Аданэй хмыкнул и промолчал, зато откликнулся Аххарит:

— Достославный кайнис, я думаю, Великий на это и рассчитывает.

Царь глянул на тысячника. Тот лениво вычищал кончиком ножа грязь из-под ногтей и не смотрел ни на правителя, ни на отца. Когда-то этот человек, будучи простым стражником, а после главой стражи, вызывал у раба Айна опаску, недоверие и неприязнь. А вот царю Иллиринскому Аххарит, напротив, был по душе. Он даже подумывал, что через несколько лет рыжий бастард заменит отца на должности кайниса. В конце концов, он куда сообразительнее родителя.

— Да, на это я и рассчитываю, Хаттейтин, — подтвердил Аданэй. — Хотя бы одного из троих должны поймать. Ты говорил, что идти на Отерхейн сейчас — самоубийство? Я согласился. Нам не победить хоть с мятежниками, хоть без. Да, они отвлекли на себя часть вражеского войска, но в степи не так-то просто зажать конницу. Не знаю, почему повстанцы об этом не подумали. Наверное, потому что самые умные из них давно перебиты или казнены. Вот если бы Элимер и правда был мертв, еще можно было бы попробовать. Но я не верю в его смерть. Иначе кто-то из его людей уже переметнуллся бы к нам. Скорее, он ранен. Хочется думать, что смертельно, но полагаться на это не стоит. Лучше понадеемся на юнцов.

— Ты хочешь с их помощью заманить отерхейнцев к западным воротам?

— Именно. Если враги поверят нашим героям, то перебросят часть войска на запад. А мы выйдем через южные ворота — и домой. Надеюсь, не нужно уточнять, что открывать этот план остальным, даже другим тысячникам, пока нельзя? Расскажем им за полдня до отхода. А до того пусть думают, что мы в самом деле надеемся на мятежников.

— Но что если один из юнцов все-таки доберется до мятежников? — засомневался Хаттейтин. — Тогда они двинутся сюда и угодят в лапы Элимера. После такого в следующий раз они тебя не поддержат…

— А для них следующего раза и не будет, — пожал плечами Аданэй. — Их попросту перебьют. В любом случае. Еще до того, как они подойдут к Антурину. Мятежники осмелели, потому что Элимер по недомыслию оставил тылы без серьезной защиты. Может, не ожидал подвоха, или слишком разозлился — злость всегда лишала его рассудка, — или испугался… Вот и привел к пролому такие силы. Но восставшие все равно обречены. А мы — нет. Главное, чтобы враги поверили нашим посланцам.

— И чтобы сделали именно то, чего мы от них ожидаем, — вторил Аххарит, — а не бросились очертя голову штурмовать Антурин и спасать заложниц.

— О смерти принцессы они уже наверняка знают, — досадливо поморщился Аданэй. — А кханне попытаемся забрать с собой. Дадут боги, все получится.

Распахнулась дверь, появился стражник.

— А вот и следующего героя привели… — пробормотал Аданэй.

…Когда ушел и третий обреченный, царь отпустил Хаттейтина с Аххаритом и остался один. Солнце скрылось за облаками, и зала уже не казалась такой светлой. Теперь она выглядела пасмурной и угрюмой, как и остальные помещения замка.

Аданэй чувствовал себя разбитым: болели глаза, голова и горло, в теле поселилась слабость. Похоже, он заболевал, но это не удивляло: постоянное беспокойство, рваный и поверхностный сон по три-четыре часа в сутки, а до этого — опасное пламя внутри, сосудом для которого он стал. А еще времени было слишком мало, а дел очень уж много… «Когда умрет братец, — пообещал он себе, — тогда и отдохну».

Невидящим взглядом Аданэй уставился на дверь. Пронеслась мысль о несчастных юнцах и о том, что дома их кто-то ждет. Кольнула жалость, но тут же исчезла. В конце концов, правителям нередко приходится жертвовать жизнями подданных. Ради блага государства, разумеется.

* * *

— Ну что, лазутчики заговорили? — спросил Элимер, подняв взгляд на явившегося к нему Ирионга.

— Им пришлось. — Военачальник устало опустился напротив кхана, на разложенные в шатре шкуры, и вздохнул. — Но вести недобрые, и они подтверждаются нашими людьми.

— Продолжай.

— Мятежники — те, из Ровной крепости, — выступили к Антурину, на подмогу иллиринцам.

— Сожри меня Ханке! Разве из той крепости их не выбили?

— Выбили, но они сумели сохранить большую часть своих сил. Их возглавляют трое вельмож.

Ирионг перечислил имена, и Элимер порадовался хотя бы тому, что среди них не прозвучало имен тех, с кем он встречался в Орлиной крепости, чтобы заключить договор. Остальное, правда, выглядело куда печальнее. Опаснее.

— Проклятье! Теперь бунтари могут ударить по нам в самый неподходящий момент. Пусть их немного, но иногда и малые силы влияют на исход боя. — Он помедлил, нахмурился, вспомнив, с чего начался разговор, и быстро спросил: — Так а лазутчики-то что?

Ирионг откашлялся и рассказал все то, что выдали под пытками двое лазутчиков.

— Теперь стало понятнее, — заключил военачальник, — отчего иллиринцы до сих пор не пытались прорваться из Антурина. И почему осмелели мятежники.

— Мы должны были раньше заподозрить сговор, — протянул кхан. — Но хорошо хоть, что не слишком поздно. Какие предложения, военачальник?

— Выпустим иллиринцев из Антурина, — пожал плечами Ирионг, — но не дадим соединиться с изменниками, отсечем их на пути и разобьем на открытой равнине.

— Но у нас не так много людей у западных стен. Придется перебрасывать туда часть войска. В ином случае я бы сказал, что небольшую часть, и что Аданэй самонадеян до безумия, если решил выйти из западных ворот, вглубь Отерхейна. Но ведь и в тот день, когда он напал на Антурин, это казалось глупым и самонадеянным… А выяснилось, что у него были какие-то злые огненные чары…

— Я тоже подумал об этом, мой кхан, — кивнул Ирионг и с осторожностью спросил: — А ты не пытался… обратиться к Таркхину?

Элимер только покачал головой, и военачальник благоразумно не стал развивать тему.

Вообще-то он пробовал докричаться до былого наставника и советника почти сразу, как очнулся после ранения. Забыл и о гордости, и о своей обиде, ведь Антурин был важнее. Но, как и в тот раз, в Орлином замке, Таркхин не ответил. Получается, что на самом деле это наставник отрекся от своего воспитанника, а не наоборот. От этой мысли Элимеру делалось больно, ведь он был уверен, что заменивший отца Таркхин, случись что, всегда придет на помощь, не взирая ни на какие злые слова своего воспитанника. Но, похоже, он переоценил привязанность к себе чародея, как до этого переоценил его преданность. Болезненное разочарование — в себе, в Таркхине, в их взаимоотношениях, казавшихся близкими и глубокими, — вот чувство, которое Элимер испытывал и которым ни с кем не готов был делиться. Ни с военачальником. Ни с Видальдом. Ни даже с Шейрой.

— Нужно перебросить войско ночью и тихо, незаметно для врага, — сказал Элимер, постукивая пальцами по костяному сигнальному рогу на поясе. — Но и другие выходы нельзя оставлять без защиты, там должно быть достаточно воинов, чтобы хотя бы задержать иллиринцев.

— Я считаю так же, мой кхан.

— Тогда решите с Батерханом, сколько этельдов перебросить на запад, а сколько оставить у остальных ворот. Потом доложи мне.

— Да, мой кхан.

Ирионг поднялся и с поклоном вышел из шатра. Полог за ним глухо хлопнул и с сухим шорохом проехался нижней кромкой по давно притоптанной траве.

* * *

Аданэй посмотрел на кайниса и тысячников, собравшихся в его покоях.

— Все готово? — спросил он.

— Да, Великий, — откликнулся Хаттейтин. — Две тысячи собраны у южных ворот. Остальные построились снаружи, ждут твоего приказа.

— Хорошо. Что с зернохранилищами и скотом?

— Как ты и велел. Скот частью закололи, частью согнали, попробуем увести. И как только мы подойдем к выходу из крепости, подожгут зернохранилища, там все готово.

— Замечательно. Тогда отдавай последние распоряжения, а мы с…- он задержал взгляд на Аххарите. — Мы с тобой сходим за айсадкой.

Они миновали коридор, сейчас шумный и суетливый: воины и стража готовились покинуть замок. Тем отчетливее прозвучала тишина башни, где держали заложницу. К ней вели несколько затемненных и узких лестничных пролетов, которые Аххарит с Аданэем одолели почти бегом: надо было спешить. За ними следовали несколько башенных стражей. Стражники стояли, конечно же, и перед дверью запертой комнаты.

— Забираем айсадку, — сказал им царь, — и уходим.

Дикарка сидела на кровати и встретила Аданэя холодным взглядом и молчанием. Он знал, что это ненадолго: сейчас она заверещит и начнет отбиваться.

— Иди сюда, — приказал он. — Ты отправляешься с нами.

— Нет! — Она поднялась, отступила к стене и то ли в угрожающем, то ли в защитном жесте выставила вперед руки.

Аданэй усмехнулся.

— Ты ведь не думаешь, что можешь что-то решаешь? Тащите ее сюда, — велел он стражникам. — Только осторожно.

Как Аданэй и думал, дикарка отбивалась отчаянно: пиналась, царапалась, билась в руках охранников, но силы были неравны, и скоро воины выволокли ее из комнаты и потащили вниз по лестнице.

Аданэй и Аххарит шли позади них.

— Прекрати брыкаться, дура, — простонал Аданэй, когда айсадка сделала очередную попытку освободиться. — Это тебя не спасет, а вот навредить может.

Он словно накликал беду. Ноги Шейры подогнулись, из горла вырвался крик. Содрогаясь, она повисла на руках стражи.

— Проклятье! — рявкнул Аданэй и приказал: — Опустите ее!

Он шагнул к айсадке, но Аххарит его опередил. Схватил женщину за волосы, другой рукой отвесил оплеуху и прорычал:

— Не притворяйся, сука! Вставай! Живо! Не то и тебя, и твоего ублюдка прикончим!

Он замахнулся во второй раз, но Аданэй перехватил его запястье.

— Дикарка не знает иллиринского, — сказал он. — И она не притворяется.

На побледневшем лице женщины выступил пот, из нижней, прикушенной губы сочилась кровь. Грудь тяжело и шумно поднималась и опускалась, а скрюченные пальцы сжимали сильно выпирающий живот. И пол под ней отчего-то стал мокрым.

— Вот сволочь … — пробормотал Аххарит. — Придется как-то тащить ее до повозки.

— С ума сошел? — огрызнулся Аданэй и велел одному из стражников: — Найди какую-нибудь старуху, они в этом разбираются. Посмотри хотя бы на кухне. И пусть ковыляет сюда.

Аххарит посмотрел на него с изумлением.

— Мы что, будем ждать, пока она разродится?

— Конечно нет. Оставляем и уходим. Куда ее теперь? Еще подохнет в дороге.

— Заодно с кхановым выродком. Что в этом плохого? А если выживут — оба окажутся в наших руках.

— Нам важно было выиграть время, — процедил Аданэй. — А если она в пути скончается, то Элимер может забыть и о мятежниках, и о разрушенной провинции, и о дыре в стене. Сразу бросится мстить. А прямо сейчас к серьезной войне мы не готовы. Здесь же дикарка, может, и выживет.

— А пожар?

— Сюда не доберется, — отмахнулся Аданэй.

«Забавно получается, Элимер… — подумал он. — Тем, что твоя жена рожает тебе наследника, а не гибнет в дороге, ты обязан мне. Когда-нибудь я заставлю тебя об этом вспомнить».

* * *

Элимер с тремя этельдами двигался к западу. Большая часть воинов ушла вперед, отряд кхана был замыкающим. Коней вели в поводу, факелы не зажигали, держались ближе к холмам. Отерхейнская ночь заботливо укрывала от взглядов со сторожевых башен. И все-таки Элимера не покидало смутное ощущение, будто он что-то упустил, о чем-то не подумал. Сомнения одолевали все сильней, и подтверждение им пришло с лошадиным топотом за спиной и криком всадника:

— Повелитель!

Кхан приготовился обругать неведомого воина за поднятый шум, но не успел. Тот приблизился и выпалил:

— Это обман! Иллиринцы и не думали объединяться с мятежниками, — он перевел дыхание и закончил: — Они уходят через южные ворота.

Элимер угадал в запыхавшемся человеке одного из серых и скрипнул зубами.

— Почему вы узнали об этом только сейчас?

— Иллиринцы и сами не знали. Кроме царя и нескольких приближенных. Только этим вечером, когда они начали готовиться, мы…

— Я понял! Что с кханне?

— Не знаю почему, но ее оставили в Антурине.

— Слава богам, — сказал кхан и окликнул сотника: — Харим! Разворачиваемся! А ты, — он снова обратился к серому, — быстро скачи дальше и передай остальным: пусть кратчайшим путем мчатся к южным воротам. Иллиринцев надо перехватить.

В эту минуту в Антурине вспыхнули зернохранилища. Вот уже во второй раз жители провинции столкнулись с огненной смертью. За пределы стен их крики и гул пожара не доносились, оранжевых всполохов видно не было — у холмов по-прежнему царила тихая ночь.

У южных ворот завязалась схватка, но иллиринцы одолели оставленные там вражеские этельды прежде, чем туда вернулись основные силы. Аданэй со своим войском вырвался из Антурина, а спустя еще полчаса крепость осталась позади, слившись с предрассветными сумерками. Перед воинами распростерлась бугристая равнина, оживленная оливковыми рощицами, а дальше, за холмами, на горизонте, их ждал дом.

Радость оказалась недолгой. Сначала иллиринцы услышали, а потом и увидели вдалеке вражеские этельды. Они неслись с двух сторон, постепенно сокращая расстояние — с отерхейнскими скакунами другим коням было не сравниться. Но на стороне иллиринцев все еще было время и близость границы — той самой, где успели возвести кое-какие укрепления.

Большей части иллиринского войска удалось добраться до них, а после и до Тиртиса — ближайшего крупного города, защищенного крепкими стенами.

Меньшую часть, оставленную возле границы для отражения атаки, ждала куда более печальная участь. Отерхейнцы расправлялись с ними с остервенением и по израненным телам пускали коней гарцевать. На приграничные укрепления и защищенный город кхан не пошел: штурмовать стены без должных приготовлений глупо и безнадежно, а огнем, способным плавить стены, он не обладал.

Но прежде чем возвратиться в Отерхейн и в свою разрушенную провинцию, Элимер отправил несколько этельдов в прилегающие к границе иллиринские поселения — грабить, жечь посевы с плодовыми деревьями и убивать. Воины восприняли приказ со свирепой радостью — они ехали мстить за покалеченный город и погибших товарищей. Правда, пограничные деревни и поселения, в отличие от Антурина, не могли рассчитывать, что родная страна защитит или хотя бы отомстит за них. Они были столь малы и далеки, что Иллирин Великий едва ли сам о них помнил.

От поселений остался дымящийся остов, пепел, застилающий небо, и обугленные человеческие тела. Скоту повезло больше, чем людям — отерхейнцы угнали его с собой.