ГП и Ткач-недоучка (гет)

— Кто вы? И что вы делаете в Хогвартсе?!

Я замер. Это была не моя Гермиона, не та девочка-подросток, от улыбки которой сердце замирает от нежности. Эта Гермиона смотрела жёстко, решительно, и ясно было, что её рука не дрогнет отправить в мою голову Бомбарду.

— Гермиона, — осторожно произнёс я, — ты разве меня не помнишь? Я — Колин Криви, учусь с тобой на одном факультете.

— Что за бред вы несёте?! Колин — мальчишка почти на два года меня моложе! А я вижу перед собой мужчину!

Её лицо нахмурилось, и я буквально почувствовал, что меня вот прямо сейчас начнут заколдовывать. Я осторожно вытянул к ней пустые руки:

— Смотри, Гермиона, у меня нет палочки, нет артефактов и амулетов на теле, нет боевых татуировок. Я совершенно безопасен.

— И что?!

— Сейчас я надену вон тот артефакт-серьгу, и ты увидишь моё привычное лицо. Позволишь?

— Хорошо, но я держу под прицелом!

Я дотянулся до серьги, которая так и валялась на полу, аккуратно воткнул её в мочку. Рука девушки дрогнула, палочка заходила ходуном:

— Колин??! Что это всё значит?!

— Разве ты не видела меня таким в доме Блэков этим летом? Я ведь от вас не скрывался.

— Что за чушь? Откуда ты знаешь про штаб-квартиру Орден..??

Она хлопнула себя по губам, и я торопливо продолжил, пока она что-нибудь не натворила:

— Особняк рода Блэк, в котором скрывается анимаг Сириус, находится в Лондоне по адресу площадь Гриммо, двенадцать. Я нашёл вас там, потому что меня туда перенесла МакГонагал в ночь после гибели семьи. И чтобы избежать осложнений после того, как я прикончил Пожирателей, напавших на нашу ферму, она приняла меня в Род, став госпожой по слову. А вы — Гарри, ты, семья Уизли и ещё куча непонятных людей, которые называются Орденом Феникса, общались со мной до самого конца каникул.

Гермиона побледнела, качнулась, неуверенно оперлась о стену:

— Что за ерунда?! Я помню, как увидела Колина утром за завтраком...

— Так ты не помнишь, как я тебя вызывал, бросая камешки в окно? Это же ты с Сириусом мне открыла двери, когда я приехал в Лондон.

Гермиона отчаянно замотала головой, палочка вывалилась из её ослабевших пальцев, но девушка этого не заметила:

— Я... я помню, как увидела тебя на улице, когда ты там дурачился с поклонами, словно мушкетёр! Но я... но я не помню тоже! Что со мной?! И при чём здесь «мистер Пинки»?

Ага, раз до Пинки дошло, то ещё не всё потеряно!

Однако Гермиона вдруг закатила глаза, и сползла по стене без сознания. Чёрт!!

Я кинулся к ней как был, нагишом, брызгая водой по каменному полу. Гермиона глянула на меня пустыми глазами, испугала бледной кожей и холодными безвольными пальцами. Да что с ней такое творится?!

— Гермиона, что с тобой?!

Но потерявшая сознание девушка уже не могла ответить на мой крик. Она всё отчётливее бледнела, по её лицу поползли крупные капли холодного пота.

И когда я понял, что её теряю, что она уходит навсегда, в ответ на мой отчаянный вопль «Стой!!» мир вокруг замер, остановился в движении, а между неподвижными мгновениями уши уловили знакомый шорох Песков времени — в Небытие тихо ускользали неиспользованные возможности, впустую потраченные шансы, сгоревшие напрасно надежды.

И вместе с этим безжизненным звуком мир вокруг начал тратить резкость, размываться, расплываться в очертаниях, переходя из воплотившейся Реальности в состояние упущенной возможности. А потом раздвоился, как это бывает, когда нажимаешь сбоку на глазное яблоко, и видишь, как предметы вдруг приобретают своего двойника.

В моих руках оказались две бессознательные Гермионы, рядом парили горячей водой две ванны, и освещали нас закатные лучи из двух витражных окон. Только вот одна Гермиона была моя, старая, которая видела меня в самых разных ситуациях, и с которой мы улыбались друг другу на завтраках. А второй была Гермиона, которая практически не знала Колина Криви, которую Сириус Блэк не умыкал из мрачного особняка, чтобы глотнуть свежего воздуха свободы, и которая не заглядывала к нам с Бэкки на огонёк. Эта Гермиона была чужой, недоверчивой, и именно она становилась всё более реальной за счёт моей родной Гермионы. Не хочу!!

Схватив худенькое тело на руки, я перебежал в соседний класс, тоже с отремонтированными стёклами, опустил потерявшую сознание девушку в глубокое кресло. Гермиона сейчас виделась в нескольких ипостасях, которые то становились чётче, то расплывались, исчезая в глубине хаотических возможностей, словно бы дрянной фотограф на один и тот же кадр фотоплёнки сделал несколько снимков, и обнаружил это лишь во время печати, когда на бумаге проявилось размазанное изображение сразу нескольких событий.

Мне стало до изморози и мурашек понятно, что будущее этой девушки сейчас зависит только от меня, и простой реанимацией тут не обойдёшься. На всякий случай, я ещё раз проверил пульс на шее, тонкий и нитевидный, придавил мочку уха — там много нервов, место болезненное, помогает быстро прийти в себя, — но Гермиона только застонала.

Это моё вмешательство в Реальность привело к изменениям, значит, только мне это и менять. А самое сильное в этом мире — ихор мага, его жизненная сила, густо замешанная на чувствах. И так же, как летом, я рванул зубами запястье, чтобы прекратить расползание основ любимого мною мира. Кровь брызнула из раны, повисла каплями в воздухе, и вокруг каждой капли мир начал уплотняться, возвращать трёхмерность и цвет. Только Гермиона продолжала оставаться полупрозрачной, холодной и бессознательной.

Я поднёс запястье к её лицу, щедро оросил кровью, усилил отчаянной просьбой «Вернись!». Поддавшись моему безумному желанию, любимая стала наливаться жизнью — порозовели губы, кудри вернули каштановый цвет, затрепетали ресницы. Но глаза она открыла так неожиданно, что я не успел отдёрнуть руку, и Гермиона увидела перед собой окровавленное запястье, с которого капает кровь.

— Ты что делаешь?! — взвизгнула она испуганно, и попыталась отдёрнуть голову. Сзади оказалась стена. — Ой!!

— Возвращаю тебя к жизни, — произнёс я, и хлопнулся на пол: ноги меня больше не держали.

Гермиона потёрла ушибленный затылок, наткнулась глазами на мои мужские красоты, отчаянно покраснела, и вскочила на ноги:

— Колин, какого Мордреда ты всё время трясёшь передо мной своими причандалами?? Сколько можно, чёртов ты извращенец! То у Сириуса нагишом разгуливаешь, то здесь ягодицами блестишь!..

Она осознала сказанное, растерянно добавила?

— У Сириуса?.. Мистер Пинки... Я ведь хотела тебя разбудить, когда ты вскочил тогда из постели, голый, как амазонский дикарь...

Она потёрла лицо, тут же увидела размазанную по ладони кровь:

— Что это?! Что ты со мной делаешь, Колин?! Отвечай!!

Палочка возникла прямо в руках юной волшебницы, но теперь она уже не дрожала, а уверенно нацелилась мне в переносицу.

Я превратил обрывок гобелена в розовенькое полотенце, замотал в него чресла, дабы не нервировать девушку, показал ей рану на запястье — кровь перестала капать, начала постепенно сворачиваться, украсив место разрыва кожи здоровенным кроваво-чёрным сгустком, и только мой ихор по прежнему парил в окружающий мир, возвращая установленный порядок. Тот, который нужен мне. Голова кружилась, во рту пересохло, и от общей слабости хотелось только свернуться клубочком под тёплым одеялом, да провалиться в глубокий целительный сон. Однако делать это было ещё слишком рано.

— На тебе моя кровь, — улыбнулся я настороженной девушке непослушными губами. — Я вернул тебе память о прошлом.

— Ты владеешь кровавой магией? Но директор..!

— Каждый волшебник владеет кровавой магией, Гермиона. Основа её — наш ихор, если ты забыла. Каждый раз, когда ты получала царапину, случайно резалась, или ещё каким-то образом проливала кровь, ты совершала магический ритуал, закрепляя выбросом своей магической силы какое-то желание. Возможно, не своё. Ты ведь понимаешь, почему главным смертельным заклятием является бескровная Авада Кедавра?

— ...

— Потому что не даёт отката на Род.

— Но расщепление души!..

— Исключительно души убийцы. Если вообще оно происходит, это расщепление. Зато потомки и предки остаются без неприятных последствий, которые могли бы шарахнуть по ним, если волшебника убивать кроваво. Посмертные проклятия закрепляются выбросом ихора.

Девушка прищурилась:

— Откуда ты всё это знаешь?

— Не моя тайна.

— И вот эта кровь?..

— Не моя тайна.

— Ну, знаешь! Измазал всю, а потом «не моя тайна»?!

Я протянул к разгневанной девушке руки в умоляющем жесте:

— Гермиона, пожалуйста, я действительно не могу сейчас всё тебе рассказать! Обещаю, что сделаю это на летних каникулах! Честное слово!

Она нахмурилась, какое-то время сверлила меня взглядом, потом неохотно буркнула:

— Я напомню тебе об этом. И не думай, что сможешь от меня отвертеться!

— Обещаю, расскажу всё, как на исповеди!

— Ловлю на слове...

С моей души спал огромный камень, и от радости стало легче дышать. Гермиона увидела, как я облизываю пересохшие губы, тут же сотворила между нами небольшой столик на львиных лапах, а на нём два кубка с водой.

— Я видела, что ты хочешь пить.

— М-м-м! — восторженно кивнул я, глотая божественный нектар. Потом схватил и второй, Гермионин, кубок, пока девушка пыталась очиститься от крови. Однако действие уже произошло, мир вернулся на круги своя, и следа от моей крови не осталось, лишь запястье саднило тупой глубокой болью. Она недоверчиво проверилась в зеркальце, вынырнувшем из кармана, перевела взгляд на меня.

— Неужели похмелье мучает? — иронически прищурилась девушка.

— Только если адреналиновое, — выдохнул я, когда второй кубок опустел. — Очень уж переволновался, когда стал тебя терять.

— Расскажи, хотя бы в общем, что здесь произошло.

Я задумался — врать любимой не хотелось, но и правду говорить было бы глупостью. Скрывать мысли она не умеет, а вокруг хватает мозголазов.

— Здесь было только завершение ряда событий, которые начались совсем в другом месте и в другое время. По большей степени, это было колдовство локального характера, которое касалось только отдельных магов. Но потом события чуток вышли из-под контроля, и резонанс докатился до школы. А так как ты в моей жизни играешь очень важную роль, ударило по тебе. Пришлось использовать самое сильное, что у меня есть — собственную кровь...

Гермиона растерянно помолчала, хрипло выдавила:

— Это что, у меня теперь Долг Жизни?

— Не думаю. Ты ничем мне не обязана, так что какой Долг может быть. Хотя, чего гадать-то, если можно посмотреть?

Я вытянул к ней руку, отправил слабенький посыл энергии, полюбовался на предплечье с кольцами принятых на себя обязанностей.

— Куда ты предлагаешь смотреть ?

— Не куда, а чем, — активируй Истинное зрение, и убедись, что я по-прежнему ученик Хогвартса. Вот это голубенькое колечко, такое же, как у тебя.

Девушка скосила глаза на свою левую руку:

— Ты о чём вообще говоришь?

— О том, что на нас обоих лежит обещание и клятва выполнять обязанности школьника и Устава. А там есть отдельный пункт — не убивать коллег по школе на территории Хогвартса и окрестностей. Только на каникулах можно, по месту жительства, так сказать. Принят, между прочим, ещё до Статуса, во времена Войны Алой и Белой розы, если тебе интересно.

— Не интересно, — фыркнула девушка, и продолжила: — О каком обете ты говоришь? В школьном контракте про обет ни слова...

Я пожал плечами:

— Обет появился намного раньше, после того, как закрыли полые холмы, — до этого приносили личную клятву деканам факультетов. Ну, а когда пришёл девятнадцатый век, а с ним новое поколение школьников, которые демократические ценности впитали с молоком матери, пришлось процедуру принятия Обета слегка модифицировать. Ты не задумывалась, зачем нас всех везут в поезде целый день?

Волшебная палочка, до этого нацеленная на меня, медленно опустилась к бедру.

— Ты хочешь сказать..?

— Да, распределение по факультетам начинается уже в поезде. А шляпа на голове ставит точку в медленном, незаметном и абсолютно безопасном процессе формирования нового мага и его магических обязательств.

— Откуда ты всё это взял? Ни в одной книге, которую я прочитала, нет ни слова об этом!

Я улыбнулся:

— Полное собрание заседаний Визенгамота.

— Я читала эту книгу!

— Это не книга, это высоченная стопка огромных томов, если вдруг захочется их разделить по годам. Мы с отцом как-то попробовали, но моя спальня заполнилась ими раньше, чем из общего футляра выпала последняя. Потом ещё с пол-часа засовывали обратно...

— Я не слышала про такое издание.

— Конечно. Его не продают в «Флориш и Блоттс», надо искать в лавках дальше по Косой.

— И как ты её нашёл?

— Отец, не я. У него нюх на такую информацию. Был...

Я поморщился от вспыхнувшей боли в груди, смахнул неожиданную слезу:

— В лавке старьёвщика мы её нашли. Собственность продавца, на прилавке он её не выставлял. Батя с ним зацепился языком про какие-то военные операции в Азии, да так увлёк продавца, что тот его даже магглом под конец называть перестал. И вот тогда волшебник нам показал Его...

В глазах Гермионы загорелся знакомый мне фанатичный огонь, и я продолжил:

— Мы отдали почти все сбережения за эту книгу, больше двадцати тысяч фунтов. Родители собирались расширять бизнес, но поговорили друг с другом, подумали, и решили, что знания стоят дороже, чем новая техника и коровы. Потом я читал им страницу за страницей, до одури. Ты даже не представляешь, как много случилось во второй половине 19 века в нашем волшебном мирке из того, что сегодня забыто напрочь. Жаль только, что эти знания так и не спасли родителям жизнь...

— Мне очень жаль, Колин...

— Спасибо, — я заставил себя улыбнуться. — Мне очень важно твоё сочувствие.

Потом прокашлялся:

— Так вот, возвращаясь к теме нашего разговора. Книгу я тебе дам, она у меня здесь, в фото-шкафу со всеми остальными сокровищами. Но чтобы перестать подозревать меня в коварстве, попробуй глянуть на свои Обеты. Ученический расположен на левом предплечье.

— Вижу! — она вскинула руку к лицу, помахала перед ней палочкой, нетерпеливо обернулась ко мне:

— Как ты смотришь? Расскажи!

— Тебе не нужна палочка. Расслабь взгляд, направь энергию в глаза, подумай на латыни «Видэ!». Сначала может по...

Она вскрикнула, прижала ладонь к глазам.

— Больно! Что это за заклинание — его нет в учебниках!

— Потому что рассчитано на опытных и сильных волшебников. Здесь важен эмоциональный посыл, желание-намерение, а не простое махание палочкой. Попробуй, у тебя получится.

Гермиона вытерла слёзы, остро зыркнула на меня, и ещё раз сконцентрировалась на руке. Её глаза загорелись магическим блеском, и она вскрикнула:

— Вижу! Действительно вижу! Этот школьный, этот... Долг Жизни?? Гарри??

— История с троллем. Может, что-то ещё более позднее.

— Угу. А это что такое?..

— Покажи. Что?? Когда ты обещала выйти замуж за Рона Уизли?!

— Я?? За Рона?!

— Да, вон на правом предплечье! Это обет брачующихся, у меня такой же был, пока Бэкки не убили. Только после консумации брака он становится толще и раздваивается, потому что ваши магические ядра синхронизируются. А теперь у меня долг мести, вот этот!

Я вытянул к ней правую руку, послал энергию в предплечье, чтобы проявить принятые на себя обязательства, и тут же забыл, как дышать — на руке от Обета не осталось даже следа.

Несколько долгих ударов пульса я таращился на чистую кожу, потом вытолкнул пересохшим горлом:

— Гермиона, ты же летом приезжала к нам с Сириусом, правда? Он тебя на байке катал?

— Мотоцикл у Хагрида в сарае, заржавел весь. А Сириус из дома нос не высовывает, потому что его весь Аврорат ищет. Поэтому нет, не была у вас дома. Я даже не знаю, где ты живёшь!

— ...Бэкки!!

Неожиданная мысль взорвалась в голове, словно граната, и я рванул к своим фотографиям в чём был. Взвизгнула Гермиона, — прости, девочка, за невольный стриптиз! — сползло с бёдер полотенце, а я, хватаясь за стену, чтобы не свалиться на скользком полу, бросился в кабинет, где хранилось всё моё фотографическое хозяйство.

Распахнул настежь широкие дверцы шкафа, на откинувшуюся столешницу вывалил кляссеры с негативами, сверху высыпал конверты с отпечатками, начал выхватывать дрожащими пальцами фотографии погибшей жены. Бэкки в саду, Бэкки на фоне заката, Бэкки улыбается, Бэкки хмурится — я много успел её наснимать за те недели, что она была моей женой. Бэкки у коровника, Бэкки в сарафане, Бэкки розовая от смущения в раздельном купальнике, Бэкки в кружевах, Бэкки на фоне пшеничного поля — всё ведь нормально, да?

Потом ахнула за спиной подоспевшая Гермиона, и я почувствовал, как внутри расползается странная пустота. Болезненная нехватка чего-то важного, того, что ещё мгновение назад было частью меня. Я почувствовал себя деревом с выгнившей сердцевиной, которое ещё крепко стоит снаружи, но внутри него осталась только пустота и труха.

Фотография, на которой пунцовая от стыда и отваги Бэкки показывала обтянутую в чулок ногу, подняв край платья до самой ягодицы, начала рассыпаться у меня в руках. Плотный фотокартон в мгновение ока истончился, стал невесомым, чёрно-белая картинка замерла, покрылась точками растра, и медленно осыпалась сквозь пальцы крохотными бумажными обрывками. А когда эти осколки воспоминаний достигали земли, они вспыхивали крошечными огоньками, исчезая навсегда...

Огоньки начали вспыхивать в руках, на столе, в кляссерах, — там, где я хранил негативы. Везде, где оставалась Бэкки. Дикая боль скрутила внутренности, бросила на пол и заставила скорчиться от муки, выкашливая со слезами потерю самого себя.

Я сплюнул, ожидая увидеть кровь, но на землю упала только слюна — всё остальное происходило там, куда обычным человеческим чувствам хода нет, и только отголоски бесконечно далёких изменений отдаются в теле болью и слезами.

— Колин, что с тобой?! Я сейчас вызову мадам Помфри!

— Стой! — прохрипел я. — Она не поможет...

— Но она ведь медик! Она знает, что делать!

— Это отмашка, Гермиона. — по лицу бежали слёзы, и я не мог видеть её лицо, только расплывчатый силуэт. — Моя расплата за свершившееся. За мой выбор...

— Но тебе плохо! Как я могу помочь?!

— Оставь меня, — вытолкнул я из последних сил. — Это лучшее, что ты можешь сделать сейчас.

— Но Колин!..

— Пожалуйста, дай мне побыть одному. Не хочу, чтобы мои слёзы видел кто-то ещё...

И чувствуя, что девушка колеблется, добавил:

— Гермиона, считай это наказанием за гордыню. Уходи, прошу тебя!

И только когда её шаги стихли в коридоре, я смог завыть во весь голос, прощаясь с прошлым. С памятью о тепле и ласках, о поцелуях и шёпоте, — о всём том, чем была для меня девушка, совершенная, как богиня...

А на следующий день обнаружилось, что меня снова полюбили «барсуки». Я было собрался пройти мимо их стола, но меня окликнул их фотограф (Майк, кажется? Когда же я его запомню!), потом девчонки подключились, особенно одна, соломенноволосая, с ямочками на щеках, потом кто-то ещё, и в конечном итоге пришлось чуть ли не силой брать себя за шиворот, чтобы оттащить к родному львиному столу.

И даже тот факт, что Гермиона теперь испытывает ко мне настороженное отчуждение, не заболел так сильно, как можно было бы ожидать, благодаря неожиданному теплу «барсучат». Их искренняя доброжелательность, их внимание, то, что Эрик Берн называл «поглаживаниями», хватило, чтобы смягчить боль от свежей душевной раны.

Оказывается, в этом варианте мира нам с Гермионой не пришлось притворяться парочкой, потому что когтевранка со своими проблемами справилась сама. Злопамятных и вредных Джонсонов здесь не оказалось, зато нашлась группа поклонников с разных факультетов, которые восприняли как оскорбление мою персону рядом с их обожаемой Лиззи. Грязнокровке попытались показать его место, я «склонить гордую выю» не захотел, так что развитие событий не слишком отличалось от недавнего оригинала. Только вместо темномагического проклятия из семейных загашников доморощенные Мерлины организовали ловушку на лестнице, после которой я попал к мадам Помфри с переломом шейки бедра, треснутыми рёбрами, отбитым ливером, и целых две ночи провёл с незабываемым вкусом костероста во рту.

Как и следовало ожидать, койка после меня не успела остыть, как в нагретую постель угодила парочка слизеринцев, которые эту милую шалость со ступеньками организовали. Вслед за ними «на отдых» отправились три ворона, два барсука и даже гриффиндорец из старшаков — ему пришлось сбрасывать на голову кусок старой баллюстрады, когда он с друзьями отправился на внутренний дворик воздухом подышать.

Закончилась наша война совсем недавно, когда деканы поняли, что я уже не ребёнок, и разозлиться могу по-взрослому. Так что деканы поговорили с участниками, со мной, и теперь мы с недругами изо всех сил не замечаем друг друга в школьных коридорах. Больше всего в этой истории меня позабавило то, что Лизкины воздыхатели под шумок «войны» и друг с другом тоже успели посчитаться, потому как я успел напакостить далеко не всем кандидатам, и как минимум треть повреждений была совсем не моих рук.

Зима — прекрасное время года для учёбы, потому что остаётся очень мало соблазнов: на озеро не убежишь, на лесной опушке с друзьями на травке не полежишь. Остаются для большинства детворы только гостиная да библиотека, в которой можно укрыться от доставучих старшаков.

Разумеется, народ и по классам пустым разбегается, но что в четырёх стенах делать-то? Обсуждать квиддич интереснее у камина, тренировать заклинания целый день не будешь. Так что уровень сознательной успеваемости зимой вырастает до удивительных высот, и рушится со свистом лишь весной, когда земля прогревается настолько, что на ней можно с комфортом сидеть, любуясь зеленью и чистым небосклоном, столь редким в наших краях. Тут ведь до моря-окияна недалеко, через горы рукой подать, и хотя его запах и шторма до нас не добираются, облака с той стороны горизонта исправно застилают Солнце. Особенно это раздражает, когда хочешь сделать снимок, и тебе край нужно ровное постоянное освещение.

Именно особенности обучения подростков помогли мне понять странности с обогревом Замка, когда я получил совет не слишком усердствовать в борьбе за тепло в дальнем коридоре, дабы не привлекать туда праздношатающихся студентов. Оказывается, замковые неудобства вызваны не только расшатанностью ремонтных систем школы, но ещё и стремлением уберечь детвору от ненужных травм, мягко направив её в правильное русло учёбы и контролируемых развлечений. Отсюда как раз и растут ноги неприятного чувства одиночества на верхних этажах, где не проводятся занятия, и ощущение, что за спиной кто-то стоит, когда заходишь в пустые аудитории — целый набор самых разных стимулов вернуться на нижние, обжитые уровни, где много портретов на стенах, где горят камины, где тусуется школьный народ.

Всю эту хитрую науку управления миграциями несовершеннолетних Мерлинов окончательно объяснил мне Марк-с-портрета, с которым после шумного успеха квиддичной трансляции мы сошлись почти по-дружески. Пить вместе не пили, но если ничего нам не помешает, весной и до этого дойдёт, есть у меня пара идей на этот счёт. А пока мы болтали «за жизнь», за школу, он рассказывал всякое разное про аристократов и портретное бытие, а я объяснял непонятные ему особенности современной жизни.

Его, кстати, весьма озадачила высадка людей на Луне. До конца он в неё не поверил, хотя я даже фотки нашёл, — дескать, он сам знает пару способов, как изображение подделать, чего уж говорить о специалистах. Хотя вполне возможно, что мешала ему согласиться маго-аристократическая спесь, потому как волшебники на Луну летать не умеют, а какие-то дикие магглы вдруг смогли.

Но если отбросить ментальные тараканы, человек он оказался интересный, и поговорить с ним было полезно. Я даже начал задумываться, не подключить ли к нашим встречам Гермиону, чтобы она получила ещё один источник информации о Волшебной Британии кроме книжек. Пока ещё не придумал, как это сделать, но надежды не терял.

А ускорить решение этой проблемы помог директор, когда неожиданно пригласил к себе — первый раз, кстати, с приезда в школу. Мне лично всё равно, однако забывать про сироту, которого ты немножко приютил... Или это потому, что я убийца, то есть, с точки зрения Всеобщего Блага, отрезанный ломоть? Так или иначе, МакГонагал отвела меня к каменной горгулье, произнесла «сахарные рожки», и мягко подтолкнула к витой лестнице.

Кабинет меня встретил каноничный, — свистелки посвистывали, перделки попёрдывали, — и на первый взгляд практически не изменился с первого моего появления этим летом. Я глянул на длинные шеренги блестящих, дымящих, булькающих артефактов, напомнил себе не активировать Истинное зрение, и уселся в кресло, одиноко стоящее перед директорским столом. Поёрзал, умащивая подростковое седалище, вопросительно глянул на правую директорскую бровь — поздоровались мы сразу на входе, так что повторяться не было нужды.

Местный Гендальф улыбнулся загадочной улыбкой, блеснул очками:

— Я должен извиниться перед тобой, Колин. Столько времени прошло, а мы ни разу не поговорили о том, как тебе живётся.

— Благодаря помощи госпожи по слову, живётся мне намного лучше, чем можно было бы ожидать, сэр.

— Вот как? — он бросил короткий взгляд на деканшу, которая устроилась рядом на трансфигурированном кресле.

— Да, сэр. Я не чувствую себя брошенным и никому не нужным, у меня есть друзья, так что спасибо, сэр, со мной всё в порядке.

— А что с друзьями? Кажется, у тебя появились новые, а от некоторых старых ты отошёл?

Я пожал плечами, для разнообразия посмотрев на его левую бровь:

— Характер у меня изменился, сэр. Другие интересы, масса обязанностей, нет уже столько времени, чтобы о квиддиче сутками напролёт разговаривать.

— Но на матч со Слизерином ты не пришёл?

МакГонагал шумно вздохнула, заёрзала — она что, ничего об этом не знала?

— Да, сэр. Меня об этом Джинни попросила. Джинни Уизли, сэр.

— Джинни? Но почему? — отозвалась наш декан, и я улыбнулся ей в ответ:

— Из-за Рона, мэм. Она беспокоилась, что если я наделаю фотографий с его неудачами у кольца, то ему это сильно ударит по рукам. Вот чтобы не портить будущую игру в команде, она попросила не приходить. А то он вообще зажмётся, не играть будет, а фотовспышек бояться.

— К сожалению, твоё отсутствие ему не слишком помогло.

— Это как посмотреть, мэм. Со вспышкой могло быть ещё хуже — мои фотографии пользуются популярностью на всех факультетах.

— Тем более, что игру ты всё-таки посмотрел, не так ли? Да ещё в такой интересной компании. Не расскажешь нам, как у тебя получилось взбудоражить все портреты школы? — мигнул очками директор.

И я рассказал про волшебный сеанс, особо ничего не скрывая. Судя по реакции, для МакГонагал эта история оказалась неожиданностью, потому что после объяснения, как я трансфигурировал расплавленный в алхимическом тигле песок в линзы, она пообещала зачесть это как курсовую за год. А может, и вместо экзамена засчитается, там посмотрим.

Однако пока МакГонагал возбуждённо говорила, Дамблдор хмурился.

— Колин, ты знаешь, зачем нужны портреты в замке?

— Чтобы за нами присматривать?

— И во время матча половина портретов опустела...

— Ого! Мне казалось, там всего человек пятьдесят собралось!

— Нет, Колин, их пришло намного больше...

— Здорово! Значит, волшебников, которые забыли о скуке, было больше, чем я думал!

Иногда очень удобно быть инициативным дурачком, скажу я вам.

Дамблдор вздохнул, видя мою недалёкость, и задвинул речугу про ответственность и службу Добру — судя по тому, как у меня веки налились тяжестью, минут этак на тридцать. Как я ни старался увернуться от конкретного ответа, с великим демагогом мне не тягаться, так что пришлось пообещать, что больше такие сеансы в школьных коридорах я делать не буду. Надо обязательно рассказать об этом Майку — полагаю, нарисованных друзей у директора станет меньше. Но про школьные кабинеты, подвалы, площадки для занятий и лаборатории речи не зашло, так что парочку соревнований портреты увидеть ещё смогут.

Потом меня отправили в дормиториум, а МакГонагал осталась секретничать с директором. Я же топал по лестницам, и ломал голову, чего это дед на портреты взъелся. В рассказы о безопасности детей я бы поверил, если бы не работал на Замок, и не ощущал его сторожевые системы.

С другой стороны, вот бросили в меня проклятие, упал я в технический коридор, и всё, по мне реально можно панихиду заказывать. Спохватятся учителя только на завтраке, когда окажется, что кровать всю ночь была пуста, подключат домовиков, когда обнаружат, что портреты ничего не видели, и найдут меня уже холодным. А может, я даже успею протухнуть, пока меня такими темпами искать будут.

С аристократами подобная фигня случается редко — у них для этого есть тревожные артефакты, связь с Родовым камнем и много чего ещё, чем выходцы из обычного мира похвастаться не могут. Именно на это рассчитывал Джонсон, когда устраивал мне пакость — что я сдохну, никем не замеченный, от потенциально не смертельного заклятия, и он останется весь в белом, ни на букву не нарушив школьный Обет. Вот только не подфартило ему, не на того нарвался.

Однако могло бы получиться, не будь я магической химерой, из двух существ слепленной. И никакой портрет, что характерно, не увидел, как моё тело скрутил удар магической ловушки, не услышал мои стоны, не заметил, как я свалился в технический коридор. По-хорошему, чтобы таких инцидентов не случалось, надо каждому школьнику давать тревожный артефакт под двусторонний обет о не причинении вреда. Только во-первых, артефакты стоят денег, а во-вторых, Помфри и домовики с ног собьются в первые недели после их раздачи, потому что многие здешние шуточки подпадают под «угрозу жизни», и должны заканчиваться в больничном крыле с приёмом соответствующих зелий, а это тоже денег стоит.

В общем, дешевле и проще махнуть рукой на привычный школьный бардак, а случайные жертвы детских шалостей записывать по статье «натуральный отсев». Тем более, что на самом деле магические последствия у таких жертв сказываются намного позже, во взрослой жизни, когда никому в голову не придёт связать резкое ослабление магических возможностей, например, с блевательными батончиками Уизли, принятыми на втором курсе Хогвартса.

Я поймал себя на том, что как-то сильно разбурчался, и понял, что это у меня проявилась отмашка от посещения любимого директора. Уж очень я боюсь, что дед влезет мне в мозги, и обнаружит там вселенца из другого времени и пространства. Что с таким здесь делают, мне уже объяснили, поэтому срывания покровов с Колина Криви совсем не хочется. Нет, надо отвлечься!

Ну а чем можно отвлечь голову в школе, где командует Жаба с прихлебателями? Только собственноручно приготовленной едой, если что-то надо по-быстрому. Да, я знаю, чего хочу!

Тут же вызвал школьного эльфа, расспросил его про возможности школьной кухни и затребовал ногу молодого барашка с соответствующими добавлениями в виде пряностей. Пообещал компенсировать полученное мясо оленьим, как отправлюсь в лес, и начал морально готовиться к маринованию продукта.

До нашего коридора (или он уже только мой? Блин, даже не знаю, что с нынешней Гермионой делать...) я вбежал, не заметив длины пролётов. Постоял у входа, пока сердце не перестало заполошно тарахтеть, определился с движением воздушных потоков, чтобы ароматами всю гриффиндорскую башню не возбудить, выбрал комнату для священнодействия. Потом организовал рабочий стол, подвесил рукомойник, трансфигурировал парочку ножей из металлических костылей, что напрасно ржавели в стене, вызвал домовика с продуктами.

Ногу мне эльфы уже приготовили, — обрезали фасции, сухожилия, убрали кости, осталось лишь нарезать «под себя», потому как доверить эту часть подготовки ушастым побоялся. От формы и размера зависит вкус готового блюда, это вам любой повар скажет, а местные эльфы про шашлык не слышали, они только мясо на вертеле знают, что совсем не то же самое.

Так что я нарезал мясо нужными кусками, засыпал его луком, орегано, кинзой и прочими лавровыми листьями, влил бутылку обычного эля из запасов Выручай-комнаты (там нормальное пиво тоже попадается — видимо, берут волшебники попробовать, а оно им не нравится), и придавил одуряюще пахнущую смесь гнётом. Как известно, способов приготовить шашлык известно неисчислимое множество, и каждый из них единственно правильный, однако меня в своё время научили этому искусству краснодарские армяне, и с тех пор я делаю только так.

Никаких уксусов, водка или пиво для ускорения мариновки, много самой разной зелени, всё под тяжёлый груз, пару раз перемешать, и уже через пару часов можно насаживать мясо на шампуры. Ну а пока мясо созревает, надо организовать угли, потому что с расстройства я про дрова совсем забыл.

До темноты времени ещё хватало, так что я взял свою зачарованную жердь, убрал окно в том классе, что выходил прямо на Запретный лес, накинул на себя чары отвода внимания, и выскользнул наружу.

Оказывается, я уже забыл, как это здорово — летать на своих ногах, а не сидя на жердочке. Резкий вечерний воздух обжог лицо, размазал по нему выдавленные слёзы и мгновенно выгнал из тела и души всякую депрессивную хрень. Физиология рулит!

До не слишком далёкой опушки я скатился как с горки, едва удерживаясь, чтобы не заорать что-нибудь залихватское, ковбойское. Пришлось давить вопль в зародыше, только шипеть от восторга, чтобы не напугать половину леса или привлечь внимание наших преподов — никто ведь не знает, кому из них в голову взбредёт подышать воздухом на балконе с видом на лес.

Снегу за последние дни навалило меж деревьями от души. Конечно, это не сибирская тайга, но и английские дети не какие-нибудь эвенки, что в сугробах греются и юколой зимнюю тоску заедают. Я даже на землю опускаться не стал, так и поплыл в чащу по воздуху, чтобы снега в ботинки не набрать. Среди деревьев ветер почти пропал, зато появился неожиданный снегопад на голову с потревоженных веток, так что я даже пожалел, что не натянул рабочий доспех — куда как удобнее было бы перемещаться.

Кстати, человеческих следов на опушке увидеть не удалось. Были заячьи, лисьи, масса птичьих лап, кое-где Хагридовские попадались, но вот учительских ни одного. А с другой стороны, чего им сейчас здесь делать? Первый интерес к лесу у магов появляется ближе к Рождеству, когда «лунные слёзы» созревают, и травники отправляются искать поблёскивающие в сиянии месяца крохотные плоды снежной орхидеи. Разумеется, не каждый решится идти в Лес ночью, и не каждый эти цветы отличит от блеска обычного инея, но, к примеру, Снейп их собирает, об этом многие старшеклассники говорят из тех, кому не повезло попасть на их обработку.

Ягоды эти очень похожи на жемчужины, только прозрачные, с внутренним опалесцирующим блеском. И очень холодные — работать с ними приходится в перчатках из драконьей кожи. Правда, она тоже не слишком помогает, но если сунуться к ним голыми руками, можно получить глубокое обморожение, шрамы от которого останутся навсегда, потому что раны магические. С другой стороны, кентавры собирают их особой гребёнкой из какого-то местного дерева, и в ус не дуют, продавая собранный урожай травникам со всей Британии.

Пока я занимался ботаническими воспоминаниями, дорога привела меня к берёзе, которая вместе с парочкой сосен бесстыдно растопырились вывернутыми из земли корнями прямо посреди леса. Я проверил территорию на наличие опасной живности, нашёл только мышей с белками, и опустился в снег. Как и ожидалось, сюда его попало немного, так что провалиться удалось меньше, чем по колени. Ощутил, как холод кусает щиколотки, накинул на обувь заклятие «Лёгкий ход» (из книги для домашних хозяек, между прочим, чтобы обувь и подол мантии лишний раз не марать), и подобно Леголасу, начал ходить, не проваливаясь. Совсем другое дело, кстати!

Берёза мне понравилась, она успела подсохнуть, но ещё не поддалась древоточцам, так что осталось лишь трансфигурировать из перочинного ножа длинную пилу, да отправить ту поработать. Зубастое полотно вгрызлось в дерево, я подправил заклинание, чтобы все чурбаки выходили примерно одинакового размера, и умостился на соседнем стволе дожидаться, пока не наберётся нужное количество дров.

Почему я решил пилить, а не резать заклятиями? Потому что я никуда не спешу во-первых, и интуиция подсказала мне не торопиться во-вторых. Что-то должно случиться, что-то, ради чего я оказался в этом лесу. Ведь правда — чего это мне вдруг шашлыка так захотелось, что я в зимний лес попёрся?

Поэтому, когда лес вокруг замер, и даже птички перестали цвиринькать, я помолчал чуток, нагнетая напряжённость, и сказал:

— Тебе тоже привет, добрый кентавр.

Сзади фыркнули по-лошадиному, снег захрустел под копытами, и передо мной возник тот самый четырёхногий индеец, с которым мы общались осенью на опушке. Он помолчал, глядя на меня непроницаемым взглядом огромных чёрных зрачков (у лошадиных людей есть очень полезный для определения их внутреннего состояния нюанс — когда нервничают, белок в глазах почти не виден), негромко сказал:

— Здравствуй... человек?

— Да, пока ещё человек, — кивнул я. — По предварительным расчётам, ещё года на два меня хватит.

Кентавр мотнул хвостом, соглашаясь, потом задрал голову так, что стал виден кадык на мощной шее, протянул неторопливо:

— Венера сегодня низко...

— Благодарю, но с любовью я как-нибудь справлюсь.

— Нам нужна женщина Министра.

— Я бы сам от Амбридж с радостью избавился, но меня держит ученический контракт, который запрещает причинять вред преподавателям. Ты ведь не можешь обещать, что с ней ничего не случится?

Кентавр фыркнул, я улыбнулся в ответ. Мы помолчали под мерный звук волшебной пилы, которая к этому времени разобрала берёзу на поленья, и принялась за соседний ствол, для разнообразия сосновый.

Я было собрался её остановить, но перехватил взгляд кентавра, и позволил резвиться дальше — лошадям тоже греться надо, они, чай, не медведи, в спячку не впадают. Мой собеседник подождал, пока второй ствол не развалится по снегу кучей удобных для колки цилиндров, кивнул, дескать, благодарю за услугу, и когда я вернул пилу в её первоначальное состояние, снова глянул на меня нечеловеческими глазищами:

— Идём, ...человек.

Я взмыл над снежным покрывалом на волшебной жерди, и мы отправились в глубину замёрзшего леса. От кентавра реяло теплом, но снег, который сыпал на круп с веток, почему-то не таял, и довольно много времени ушло, пока я не сообразил, что вижу проявление магической природы волшебного создания, а не реальное физическое тепло, подобное теплу от той же собаки или кошки. Нет, это мои органы чувств воспринимают его силу таким неожиданным образом.

Следовать за кентавром оказалось неожиданно удобно — каким-то хитрым способом он проскальзывал в самой густой путанице веток и кустов так, что ничего к нам не цеплялось, не хрустело под ногами, не оставалось висеть за спиной разлохмаченными ветками.

Пока я удивлялся природным умениям четвероногого Чингачкука, дорога нас вывела на знакомую поляну. Тут опять резанули глаза развороченная земля, истоптанный снег, поломанные ветви на волшебном дубе.

— Тут что — опять тот придурок резвился? Хагрид не сдержал?

Кентавр неохотно угукнул, потом добавил:

— Хагрида не было, и его брат сорвался с цепи.

— Нужна помощь?

— Не ему. Духу. Он ослаб.

Перед лицом странной, тёмной магии совершенно не хотелось колдовать, словно интуиция предупреждала не будить спящее лихо, поэтому я спрыгнул с жерди, побрёл к дереву, утопая в снегу выше колена.

Вблизи дуб подавлял. С прошлого раза он ещё больше раздался в высоту и ширину, разросся корнями, которые всё больше казались крепкими пальцами, что уверенно схватили землю, дабы никому её не отдавать. Толстые ветви над головой буквально заставляли согнуть голову перед непреодолимой природной силой, и даже торчащие вместо некоторых веток лохмотья, оборванные великанской рукой, не уменьшали этого ощущения стихийной мощи.

Чем ближе я к нему подходил, тем больше росло желание поклониться в пояс или даже упасть на колени перед нечеловеческой силой. Но вместо того, чтобы наполнить священным трепетом, это только разозлило мою Паучью суть — может, потому что совсем недавно я видел, как тупой великанский ребёнок развлекался с этим источником волшебной силы, и делал, что хотел. Да и сейчас его состояние совсем не радовало глаз, так что чего это мне на колени бухаться перед ещё не пилеными дровами?

И я позволил раздражённому Пауку выскользнуть из тела, оставив человека тупо стоять перед деревом. Чужая мощь, дикая, тёмная, захлестнула меня, словно волна, накрыла с головой, придавила свехъестественной силой. Но я, невесомый, нездешний, нечеловеческий так же, как и волшебное дерево, проскользнул сквозь чужой Поток, поднялся над горизонтом событий и поступков. Сразу стала видна рана в Том, кто в нашем мире отбрасывает тень в виде тотемного дерева, стала понятна его боль и мука, и во исполнение отчаянного желания-просьбы я вбил хелицеры в ствол. Той силе, которую в этом измерении воплощало дерево, нужна была не магия людей, а та хтоническая сила, которой был переполнен Паук. И я радостно запустил ядовитую слюну в дерево, буквально ощущая, как опустошаются мешки с ядом, а вместе с этим ослабевает давление этого монстра на моё человеческое сознание.

Я отдал всё, что смог, до последней капли, и когда вернулся в обычный мир, ноги у меня подкосились. Я хлопнулся на задницу прямо на корневище, которое раздирало мёрзлую землю под ногами, привалился к стволу, закрыл глаза. В теле ощущалась сильная усталость, и вместе с ней облегчение, потому что растущая сила внутреннего Чудовища требовала необходимость постоянно контролировать себя, чтобы не брякнуть чего или не сделать. Всё это выматывало, вызывало беспричинное раздражение — прежде всего потому, что я по-прежнему не понимал, как эту внутреннюю пакость контролировать, и куда оно всё движется.

Но теперь, от души поделившись не своей дрянью, я получил взамен ЗНАНИЕ. Теперь я знал, что детское тело оказалось для меня спасением, потому что во взрослом теле я бы уже оказался порабощён Пауком, и, возможно, успел поставить Британию на уши так, что Волди даже не снилось.

Брат-Охотник, вечный бродяга и покровитель диких собирателей, в недавней битве со своей сестрой Великой Матерью, Богиней-со-Змеями, серьёзно пострадал, и именно его, оказывается, подкормил я ядовитой слюной, добавил сил для бесконечной борьбы с вечной соперницей. Значит, местный Инь-Ян продолжит своё движение, и круговорот жизни не будет нарушен.

Взамен я получил знание о себе. Это невозможно описать словами, это было где-то на уровне подсознания — понимание, что Паук в конце концов победит. Не способна обезьяна, пусть даже волшебная, и полная знаний двадцатого века, противостоять силе, которая возникла ещё до того, как первые австралопитеки шагнули на высохшую землю саванны.

И спасает меня пластичная психика подростка с одной стороны, да взрослый характер попаданца, привыкшего сдерживать себя, с другой. Потому что одной из самых ярких черт Паука является неукротимая ярость, которую остановить может лишь Адское пламя, так что тысячи человеческих жизней в обмен на уничтожение одного Паука — это совсем не слабый размен. И десяток старых Родов, положивших свои жизни на алтарь победы над хтоническим монстром — это не из-за альтруизма и «всеобщего блага», а потому что альтернативой было уничтожение Британии вообще со всеми её жителями.

И всё это лишь потому, что магическая тварь, созданная неясно кем и непонятно для каких целей, может изменять Реальность, вычёркивая из неё не только отдельных людей, но и целые Рода. И, наверное, целые народы...

Боже, куда я попал?!

Обратную дорогу я проплыл по воздуху вслед за кентавром, не обмолвившись ни словом. На полянке вместо груды поленьев меня дожидалась ещё тёплая оленья туша — благодарность кентавров за услугу. Я посмотрел на опилки, густо залитые парящей на морозе кровью, на неподвижный глаз бедного зверя, застывший в предсмертной муке, и понял, что шашлыка не хочу. Вообще мяса не хочу, будь оно неладно!

Так что пришлось отлевитировать трофей к краю Леса, вызвать домовиков, и отдать его ушастым помощникам вместе с замаринованным шашлыком — они придумают, что с этим богатством делать, а мне сейчас кусок в рот точно не полезет, меня ещё подташнивает после контакта с Пауком. Меня сейчас только горячая ванна спасёт от ненужных мыслей и ощущений.

После пересказа беседы с директором, мы с Марком начали ломать головы, как обойти директорский запрет на трансляцию квиддича. Было несколько задумок, но они пока не оформились в рабочие варианты, только некие предположения и варианты в стиле «а что, если?». Но бросать эту затею я не собирался, мне портреты и их отношение куда важнее, чем расположение директора.

Вопросы эти удобнее всего решать оказалось в нашем коридоре, после организации там отдельного кабинета по моему взрослому вкусу — глубокие кожаные кресла для размышлений или дрёмки с книжкой в руке, высокие книжные полки из морёного дуба, здоровенный письменный стол с оградкой и зелёным сукном, как у Льва Толстого. И конечно же камин, классический английский, с полкой, на которую я пристроил русскую матрёшку и габровского кота с отрезанным хвостом. Просто чтобы не забывать, кто я, и откуда пришёл.

Разумеется, камин был иллюзией, но зачарованной на совесть, так что от жара иллюзорного огня приходилось иной раз загораживаться стеклянной ширмой — примерно так же, как это делали советские Холмс и Ватсон. Я в детстве понять не мог, зачем они от пламени закрываются, но когда сам с камином пожил, осознал, что это бывает действительно необходимо, — например, когда хочешь посидеть, подумать о чём-то, глядя на танцующие языки огня, но при этом совершенно не хочешь истекать потом.

И вот во время очередной такой мозговой бури с Майком, в мой кабинет проникла Гермиона. После той встречи в ванной и раздвоения, когда мы её чуть не потеряли, девушка от меня отдалилась. Похоже, до этого она действительно верила, что её окружает добрая сказка, которая всегда заканчивается хорошо, и тут вдруг столкнулась с реальностью, где она остаётся лишь одной из малых величин на огромном листе математических расчётов. А может, просто испугалась понимания, как легко может быть изменена Реальность, не знаю.

Но как бы Гермиона ни относилась ко мне и прошедшим событиям, дистанция между нами увеличилась, и охлаждение заметили даже непосвящённые. Несколько раз уже меня спрашивали: «Между вами что — кошка пробежала? То ты с ней на каждом завтраке сидел, а теперь даже не смотрите друг на друга». Приходилось отбрехиваться, что не поделили теорему Бойля-Мариота, так как разошлись по поводу постоянной Планка: приводит ли она к повышению осмотического давления в поле Дирака или нет. Я считаю, что нет, а Гермиона упёрлась, что в точке Лагранжа на верхней дуге цикла Кребса очень даже да. Так что пока не обоснуем, смотреть друг на друга не будем.

Народ после такого объяснения отваливал с выпученными глазами, ошалело крутил головой, или, что случалось чаще, пальцем у виска, но начинавшиеся разговоры о наших чувствах удалось перевести в правильное русло: два ботана по-своему развлекаются, надо от них держаться подальше, чтобы не заразиться каким-нибудь интеллектом, упаси Мерлин.

И вот теперь Гермиона заглянула к нам на огонёк. Я, признаться, её не заметил, уйдя с головой в математические расчёты. Знал бы раньше, что придётся заняться топологией, соломки подстелил в виде учебников нормальных. А так пришлось обращаться к Стиви, отправлять ему второпях зачарованный связной блокнот, и просить его делать список книг по нужной тематике в библиотеке нашего городка. А затем покупать отобранные мною титулы, и пересылать совой. Часть книжек украсила полки, так что было чего полистать в свежеорганизованных креслах у волшебного камина. Разумеется, книги были научпопом, но и я не математик. Мне бы хоть в общих чертах с этой многомерной хренью разобраться!

Почему я вдруг озадачился столь высокоучёной темой? Да потому, что защитное поле Хогвартса блокирует инородное волшебство, и все те чары, которыми я намеревался обеспечить долгую связь между «глазами» на стадионе и экраном в классе, отказались работать. Внутренняя ошибка, так сказать, логический сбой. После долгих размышлений и споров с Марком мне стало понятно, что придётся идти другим путём, более изощрённым, раз самый простой не работает. И сразу же вспомнилась история про жучка, которого сунули в резиновую трубочку, смотанную исследователем в клубок. Насекомое, вместо того, чтобы долго путешествовать внутри тёмного тоннеля, прогрызло стенки между её концами, и почти сразу выбралось на свободу. То есть, раз я прохожу между Страницами, и даже умудряюсь проделывать это с другими людьми, надо придумать какой-то хитрый финт с зачарованными объективами. Но какой?

Сейчас я ломал голову над тем, что больше подходит для наших целей — лента Мёбиуса или бутылка Клейна, которая, как известно, есть та же лента, только склеенная по краям. Майк тем временем рылся в книгах своей библиотеки разыскивая информацию по Сквозным зеркалам — очередной матч близился, а показать его нарисованным волшебникам хотелось. Оставался вопрос передачи сигнала из одного пространства в другое, и как раз над этим мы работали.

Первым заметил присутствие девушки мой новый приятель. Пока я корпел над римановой математикой, пробуя хоть что-нибудь в ней понять «с разбегу», над головой раздался его голос:

— Приветствую, молодая госпожа. Мы не представлены друг другу, но Гермиону Грейнджер сложно не узнать, а положение портрета в определённой степени упрощает правила этикета, принятые в цивилизованном обществе. Меня, если позволите, представит мой друг, ваш знакомый Колин Криви. Колин?

Я вынырнул из цифр, обернулся, увидел изумлённую девушку.

— Да, точно... Сейчас, простите...

Я сильно потёр физиономию, похлопал себя по щекам, чтобы выгнать отупение из уставших мозгов, продолжил:

— Гермиона, позволь тебе представить моего нового друга и товарища. Марк Уиллоу, библиотекарь и смотритель хранилища ценных артефактов в семье Аберлауэ. Служил весьма усердно, за что был удостоен личного посмертного портрета.

Оба чуток порасшаркивались друг перед другом, — Гермиона сразу включилась в традиционный церемониал знакомства, и это показало лучше всяких рекомендаций, что девочка из хорошей семьи, коль скоро умеет себя подобающе вести (чего, например, о Джинни совсем не скажешь). Ну а потом наша отличница увидела хитрую приспособу на натюрморте, который украшал стену перед моими глазами.

— Колин, а что это такое?

— Приспособление для перекладывания страниц.

Я показал, как двигаю рукой над пустым столом, а в книге, поставленной на пюпитр Марком, переворачиваются листы, улыбнулся потрясённому лицу девушки.

— Это что получается — можно прочитать любую книгу в картинах?!

— Только ту, которую тебе раскроют, Гермиона. Требуется помощь портретов, иначе никак. Защита от дурака.

Девушка неохотно кивнула, пробежалась глазами по моим заметкам, протянула:

— Теперь понятно, почему тебя в библиотеке не видно, хотя ответы на вопросы ты всегда знаешь.

— В библиотеке Лиззи мешает.

Гермиона подняла брови:

— Мешает? А разве ты с ней не встречаешься?

— С наследницей чистокровного рода?? Есть более перспективные занятия, которыми можно заняться в свободное от учёбы время.

— Но все говорят...

— А ещё на заборе всякое интересное пишут. Однако стоит заглянуть за ограду, и ты убеждаешься, что там ничего обещанного нет.

Она довольно фыркнула, и мне удалось быстро, за каких-то минут тридцать — сорок убедить её, что к Лизхен я никаких особых чувств не питаю, так же, как когтевранка ко мне. Гермиона заметно расслабилась, и вернулась к запискам, так неосмотрительно раскрытым на столе.

А потом ей пришлось пережить изрядный шок, когда Марк рассказал девушке о трансляции матча и о моей роли в этом событии. Разумеется, слухи ходили по школе про то, что портреты каким-то образом умудрились побывать на матче, но, как обычно, правды в этих слухах было немного. И теперь моя красавица открыла, как всё было на самом деле, и какую роль во всём этом сыграл один её знакомый школьник.

Судя по глазам, ревность и зависть ей оказались не совсем чужими чувствами, но, к чести Гермионы, преодолела она эту минутку слабости довольно быстро. Может быть, помогло ещё то, что серьгу-артефакт я снял, и выглядел нормальным мужчиной, а не долговязым шкетом, который по определению разбираться в таких высоких материях не может.

И именно Гермиона решила проблему, над которой мы так долго и мучительно ломали голову, найдя возможность обойти школьные запреты с помощью своего варианта Протеевых чар, который в каноне вызвал прыщи на лице бедной Мариэтты Эджкомб. Работали чары Гермионы иначе, чем официальные, и именно её вариант помог обойти защиту школы, которая блокировала чужое магическое воздействие.

В конечном итоге оказалось, что никакая топология с фридмонами нам не нужна, потому что Марк вспомнил про чары Воплощённого отражения, — старые и благополучно забытые уже во времена Кромвеля, ибо работали они на гэльском, похожи были на Копирующее заклятие, но требовали больше усилия от волшебника.

По сути, это заклятие создавало точное подобие нужного предмета, не копируя его, а «отражая». Главным минусом этого волшебства оказалась необходимость подкреплять намерение собственным ихором, то есть резать руку и капать кровь. Ужасная кровавая магия! Зато никакого нарушения однородности магического поля, каких-либо возмущений или завихрений магических потоков.

Так что мы с Гермионой сотворили большой экран, основой которому послужила сорокадюймовая «плазма» из прошлой жизни, на которой я смотрел первого Гарри Поттера, Майк воссоздал экран у себя на полотне, и осталось только проверить качество приёма.

Гермиона добавила свою рунную цепочку в магическую схему, мы подключили объективы к заклятиям стадиона, и добились устойчивого сигнала на экране. Теперь осталось руны закрепить заговоренным металлом на брёвнах трибун, чтобы не слетели, когда зрители начнут выплёскивать из себя эмоции, и всё, можно продавать попкорн.

Я достал из загашника набор Резчика Рун, купленный ещё на втором курсе, и в пятницу мы отправились из тёплых школьных комнат прямо в холодный шотландский вечер. Солнце висело по зимнему низко, из-за горных вершин, которые защищали нас от морских ураганов, подкрадывались сумерки, но меня это вполне устраивало, потому что риск наткнуться на случайных зрителей стремился к нулю.

Над стадионом царила тишина — пустой воздух, пустое поле, ни одного игрока или любителя носиться на мётлах. Я специально подгадал такое время, когда народ заканчивает факультативные занятия, и у нас был гарантированный час на сотворение волшебства.

Когда мы вышли на пожухшую траву стадиона, глаза увидели грустную картину запустения: покрытые инеем ветки под ногами, чёрные от мороза листья, непонятный мусор, среди которого бросалась в глаза упаковка «Сникерса» — интересно, кто эту гадость в школу приволок?

— Знаешь, я наверное никогда не привыкну к волшебному беспорядку, — проворчала Гермиона, оглядываясь в бескрайней тишине спортивного поля. — Неужели трудно лишний раз бросить чары очищения?

— Всю ночь дул сильный ветер с моря, тут Мерлина надо, чтобы закрыть такое огромное пространство от мусора.

Я присел, подхватил обёртку вкусняшки из обычного мира:

— Видишь, даже «сникерсы» залетели.

— Брось гадость! — нахмурилась Гермиона. — А если её специально здесь оставили, кто-нибудь из чистокровных, на магглов зачаровав?

— Я сразу проверил, не волнуйся. Это всего лишь привет из нашего мира, совершенно инородный в этом пейзаже. Не находишь?

— Нахожу... — Гермиона смотрела на остатки конфеты с грустной улыбкой. — Я так мечтала о ней в школе (сам понимаешь, запретный плод для дочки стоматологов), а теперь даже не вспоминаю. А ведь котлокексы ничем не лучше на вкус.

— Да и жабы шоколадные дрянь, — поддакнул я. — Во рту дёргаются, пока не раскусишь. Не шоколад, а чёрт знает что.

Она кивнула, соглашаясь.

— Этот мир нас меняет абсолютно незаметно. Когда начинаю задумываться, мне даже не по себе становится...

Гермиона поёжилась, плотнее завернулась в мантию. Я улыбнулся, положил руку ей на плечо:

— Но предаваться воспоминаниям у нас пока нет времени. Давай закреплять руны? С какой трибуны начнём?

Пелена воспоминаний сошла с глаз девушки, она удивлённо подняла брови:

— А ты правда собрался по ступеням ногами бегать? Может, я за мётлами схожу, пока наши квиддичисты не подошли?

— Я дурак, Гермиона, я об этом просто не подумал.

Она хихикнула, неожиданно щёлкнула меня по носу — от неожиданности я не успел отдёрнуть голову, только вытаращил глаза, и она засмеялась ещё громче.

— А ведь кто-то обещал мне полетать на воздушном скейтборде!

— Чёрт! Я говорил тебе, что ты умница?

— Не помню... — она смешно наморщила брови. — Кажется, нет.

— Тогда повторю ещё раз: ты — гений!

Я протянул руку — чтобы ощутить нужный предмет, уже не требовались жесты, но выглядело так эффектнее, — призвал удобную для нас двоих палку. Присвистела она откуда-то из-под дальних трибун, и улеглась в ладонь быстрее, чем Гермиона успела открыть рот. Я пристроил длинный обломок ствола вертикально на ладонь, толкнул энергию сквозь древесину, и услышал тихий девичий вздох, когда толстый слой инея вместе с корой осыпался нам под ноги с негромким шелестом, а в воздухе запахло костром. Из сучков, которых на выбранном материале хватало, вырвались колечки дыма, но это было только внешнее проявление реакции замещения — я уплотнил древесину, выровнял внутренние слои для удобного движения волшебных потоков, зарастил внутренние трещины и каверны, оставленные личинками.

Готовый ствол, приобретший мягкий коричневый оттенок обожжённого дерева, улёгся под нашими ногами. Я шагнул на деревяшку, поудобнее устроился на ней, раскрыл объятия Гермионе.

— Что? — не поняла она.

— А как ты намерена крутиться в воздухе и не упасть?

Я улыбнулся, увидев непонимание на девичьем лице, добавил мягче:

— Иди ко мне, становись вот сюда, и прижмись покрепче. И готовься, — я покажу тебе настоящее чудо. Ты ведь не боишься?

Гермиона фыркнула, решительно шагнула вперёд, и обняла меня за пояс. Роста она оказалась как раз такого, чтобы дотягиваться макушкой до носа, и я улыбнулся, почувствовав тепло её тела.

— А теперь мы поднимаемся.

Я толкнул ногами пространство под нами, мягко взмыл над замёрзшей землёй, тихо и медленно, чтобы не напугать девушку. Она сцепила пальцы за моей спиной, чуть переместила вес с ноги на ногу.

— Теперь мы попробуем работать вместе, Гермиона. Поднимаем нос жерди вверх, скользим по восходящим потокам, словно планер. Как на качелях в детстве, помнишь?

Она кивнула головой куда-то мне в грудь, мы синхронно переместили вес наших тел назад, и я потянулся в небо, — серое, зимнее небо Шотландии, которое сегодня казалось особенно низким. Палка толкнулась в ноги упругой пружиной, земля рухнула вниз, ветер резанул по глазам холодным лезвием.

Я чертыхнулся сквозь зубы — опять забыл про защиту лица! — но Гермиона молчала, только всё сильнее вжималась в меня, и я понял это, как согласие.

Мы ускорились ещё больше, ветер засвистел в ушах, встал упругой стеной, сопротивляясь нашему полёту, но этот опор лишь заставил кровь забурлить в жилах, и я ринулся сквозь холод и сопротивление вверх, вверх, вверх! Мир вокруг, огромный бесконечный простор, который распахнулся под нами, над нами, вокруг нас, чистый, резкий, как слеза, абсолютно свободный от шепотков, подглядываний, косых взглядов охватил нас, пронзил нас и растворил нас в себе.

Я прижал Гермиону ещё крепче, крикнул счастливо: «Держись, малышка!», и закрутил магический мир, сделав нас центром вселенной — синего туманного леса, чёрного озера, серого от древности замка. Сердце ухнуло в груди, когда острые башни завертелись над головой, но восторг был сильнее страха, и счастливый девичий писк, донесшийся сквозь свист ветра, пьянил голову крепче алкоголя.

Мы стали единым целым — Гермиона и я, парень и девушка, сплетённые восторгом и ужасом пустоты под ногами, волшебники, всемогущие в своих желаниях, бушующие чувствами, которые могут изменять целые миры.

— Я люблю тебя, Гермиона! — прокричал я небу, тёмному ковру леса и колючим башням Хогвартса. — Люблю больше жизни!

Её руки, сцепленные на поясе, вдруг резко поползли по одежде, ухватили меня за отвороты мантии, рванули голову вниз. Огромные глаза Гермионы, бездонные как небо вокруг нас, встретили меня, утопили в себе, и я впился в её губы жадно, как путник в безводной пустыне впивается в первую чашу воды после долгих дней жажды. Мир вокруг исчез, осталась только она и её ответный поцелуй, горячий и страстный.

Потом земля толкнула нас в подошвы, и мы отпрянули друг от друга, словно разбуженные этим ударом. Палка лежала на замёрзшей траве, спокойно опустив нас из небесной выси, и мы даже не заметили, как это случилось. Гермиона, с глазами, сияющими как звёзды, отступила назад, лихорадочно оглянулась, словно возвращаясь в реальность из глубокого сна, повернулась ко мне.

— Ты!... — пощёчина обожгла моё лицо. — Я так испугалась!.. Да сними ты эту мордредову серьгу, Колин!

Я машинально дёрнул артефакт из уха, а девушка шагнула ко мне, обняла за шею и впилась в губы отчаянным поцелуем.