ГП и Ткач-недоучка (гет)

— Колин, вставай, это Пожиратели! — отчаянный детский крик вырвал меня из забытья. Тело подскочило быстрее, чем голова успела осознать, что происходит, а правая рука тут же стала лихорадочно шарить по прикроватной тумбочке. Как только ладонь коснулась круглой деревяшки, пальцы ухватились за отполированную ...палочку?

Я вытаращил глаза на юную ладонь, которая крутила у меня перед носом длинный лакированный стержень, и никак не мог прийти в себя. Откуда это детское тело? Я опустил голову — майка с надписью по-английски «Горшечник — мой герой!», а пониже тощие пацанячьи ноги с угловатыми подростковыми коленками. Это что — я??

— Бах! Бах! — где-то на первом этаже шарахнул из дробовика отец. По натуре спокойный и миролюбивый, после моего поступления в Школу чародейства и волшебства, и рассказов о приключениях Великого Поттера и Золотой Троицы, он зачем-то купил двустволку, и держал её всегда заряженной.

— Бах! А-а-а! — ещё выстрел, и дикий, нечеловеческий вопль. Да что там происходит?!

— Пап! Мам! — крикнуло моё горло ломающимся голосом подростка, и тело бросилось к дверям. Ч-ч-чёрт! Ноги зацепились за половичок, и я растянулся на полу. Наработанные на тренировках рефлексы почему-то не сработали, всё, что мне удалось — упасть так, чтобы не разбить локоть или нос. Палочка вылетела из пальцев, а я даже не увидел, куда её унесло. Потом я выругался, поднялся на колени, и услышал приглушённое расстоянием:

— Бомбарда!

К счастью, тело успело отреагировать быстрее, чем мозги — я плюхнулся мордой в пол за мгновение до того, как дверь взорвалась на тысячу маленьких кусочков. Облако пыли, которое возникло в дверном проёме, заставило меня кашлять и чихать, словно после «черёмухи», поэтому, занятый своими ощущениями, я не услышал, как убийца поднимается по лестнице. Фигура в чёрном балахоне появилась неожиданно — ещё мгновение назад я видел только ночную тьму, а теперь передо мной стоит её реальное воплощение.

— Круцио! — рявкнул незнакомый голос, и тело поглотила невыразимая в своей чудовищной силе боль. Жуткое страдание вгрызлось в каждую клеточку, в каждый нерв с такой силой, что мир вокруг, моя семья, и даже я сам просто перестали существовать.

Потом, через миллиард лет, или один удар сердца, я вернулся в себя, залитый слезами и потом, с кровью от прикушенного языка во рту, и дуднящим в висках пульсом. Фигура в чёрном стояла рядом, высокая, жуткая, неузнаваемая. Потом она склонилась надо мной, и под капюшоном я увидел белую маску. Рука Пожирателя смерти ухватила меня за футболку, потянула её вверх, снова поднимая меня на колени.

— Ещё один фанат шрамоголового, — прошипел голос под маской. — И где он сейчас? Что же он не спешит тебе на помощь, твой Мальчик-который-выжил? Круцио!

Когда я снова пришёл в себя, на этот раз скорчившись в позе эмбриона, в луже слёз, пота и слюны, он по прежнему стоял рядом, так близко, что носки его высоких сапог почти упирались мне в лицо.

— Твой ублюдок-папаша своей маггловской громыхалкой убил моего друга! — прошипел Пожиратель. — Сегодня он принял метку Чёрного Владыки, и отправился на своё первое самостоятельное задание! Он так мечтал о метке! Столько лет шёл к цели, в самые тяжёлые времена не терял надежды! А твой папаша просто наставил долбанную железяку, бабахнул, и Фил умер! Круцио!

На этот раз возвращение из мира боли оказалось ещё хуже. Судя по ощущениям, тело успело обмочиться, а горло саднило так, словно его протёрли наждачной бумагой. Я открыл рот, но смог выдать только слабое сипение.

— Что, голосок сорвал? — Пожиратель небрежно пнул меня сапогом, но после всего того, что довелось испытать сегодня, тело почувствовало лишь тупой толчок в рёбра. Однако силы этого пинка оказалось достаточно, чтобы отбросить меня чуть ли не на метр. Я оказался на спине, но встать не смог, только протянул руку в немой мольбе. Пожиратель увидел мой жест, и, видимо из интереса, подошёл поближе, чуть не наступая на край мокрой футболки. Я скользнул пальцами по хламиде убийцы — сведённые послеболевым спазмом, они почти не слушались приказов мозга, — попытался сказать, на этот раз успешней:

— Я... Я хочу...

— Ты остался последний, фанат Поттера, — равнодушно произнёс мучитель. — Меня так ошеломила гибель друга, что твоих ублюдочных родителей я убил непростительно быстро. Но с тобой я буду играть долго. Ты успеешь почувствовать каждое мгновение своей смерти, грязь...

— Я... Я сейчас...

— Что ты шепчешь, грязнокровка? Повтори громче, если не хочешь, чтобы я вырвал твой язык!

— Сейчас... мне только надо...

Я заставил себя перевернуться на живот, встал на колени, так низко склонив голову, что она почти упёрлась в ноги Пожирателя.

— Я должен признаться... Это была ошибка... вы просто не туда попа...

И что есть силы бросился вперёд, плечом чуть повыше его коленей! Пожиратель взмахнул руками, в попытке сохранить равновесие, но под напором моего тела рухнул во весь свой немалый рост. Он не успел махнуть палочкой, или выкрикнуть заклятие, основательно приложившись затылком о пол, а второго шанса я уже не дал — оседлав упавшее тело, я обеими руками, (чтоб надёжно, чтоб не выскользнула, сука!) схватил подвернувшуюся палочку, и изо всех сил воткнул её прямо под нижний срез белой маски, в раскрытое беззащитное горло.

Тело подо мной изогнулось в чудовищном спазме, мощный толчок отбросил меня чуть не под стену, в сумки, чемоданы, какие-то коробки, и пока я оттуда выгребал, Пожиратель забулькал, схватился за шею, вскочил на колени, захрипел в отчаянной борьбе за воздух, и сделал последнюю глупость в своей паскудной жизни — вырвал палочку из раны.

Кровь из разорванной артерии полупрозрачным туманом заклубилась перед капюшоном, Пожиратель ещё раз что-то отчаянно булькнул, и рухнул маской вниз. Ноги заскребли по полу, собирая сотканный мамиными руками половичок в некрасивый комок, а я подскочил к упавшему телу, и с яростным хэканьем начал молотить прикрытую капюшоном голову тяжёлой деревянной шкатулкой, стараясь, чтоб удары приходились углом, так удачно оббитым металлической полоской. В конце концов шкатулка вылетела из уставших рук, я согнулся, запыхавшись, словно после долгого кросса в полном снаряжении, и осознал, что тело мучителя больше не движется. Под капюшоном расплывалась тёмная лужа, правая рука застыла, вывернутая в неестественном положении. Я выковырнул палочку из скользких от крови пальцев трупа, а потом, для верности, дёрнул указательный палец против сгиба. Палец хрустнул, замер в новом положении, однако тело в балахоне осталось неподвижным. Значит, он всё-таки сдох...

Подняться мне удалось только с помощью рук. Хотя ватные после Круцио ноги всё ещё неохотно слушались приказов головного мозга, я вытер забранную волшебную палочку о край балахона, чтоб не скользила в ладони, шагнул на площадку, куда выходили двери наших с братом спален, прислушался к мёртвой тишине осквернённого вторжением дома, и осторожно, шажок за шажком, начал спускаться по лестнице.

В воздухе стоял запах пороха, и ещё чего-то странного, из-за чего во рту появился неприятный металлический вкус, а ещё отчётливо тянуло дерьмом. Я даже остановился на мгновение, чтоб пощупать себя сзади, но к счастью, оказалось, что после пыточного заклятия мне удалось только обмочиться. От стыда в душе вспыхнула тяжёлая и какая-то тягучая, буд-то смола, злоба, от которой свело челюсти, и застучало в висках. Я медленно вздохнул, так тихо, чтобы не услышать собственного дыхания, повторил такой же успокаивающий выдох ещё пару раз, а потом так же медленно и осторожно отправился дальше, к моей убитой семье, потому что, судя по тишине, живым здесь остался только я.

Бойня встретила меня у самого основания лестницы — младший брат лежал у кухонных дверей, с искажённым в последней гримасе лицом, одетый в спальную пижаму из Хогсмида, по которой прыгали и кувыркались зачарованные котята. Палочка осталась в сжатом кулаке, но вряд ли он успел наколдовать хоть что-то.

А дальше в нос шибанула такая вонь, что пришлось левой рукой зажимать нос. Отец, а точнее, то, что от него осталось, лежал у камина, под огромным пятном на стене. Похоже, его отбросило от дверей заклятием, а потом Пожиратель добавил чем-то давящим. Или просто вложил магии побольше...

Мама лежала в кресле. Она любила сидеть в нём вечерами, поглядывая одним глазом на телевизор, и следя за тем, что творится на кухне, например, не пора ли снимать крышку с закипевшей кастрюли. Её тело, чёрное от разлившейся крови, сползло вперёд, ноги неудобно вывернулись, словно она собиралась вставать, но в последний момент ей что-то помешало. Я сделал пару шагов вперёд, и увидел причину, из-за которой она умерла в такой нелепой позе. Отрезанная заклятием голова лежала возле ножки кресла, на пушистом ковре, который совсем недавно купили по её просьбе.

Я ещё раз обвел глазами то, что осталось от моей семьи, сглотнул, и меня вырвало прямо на пол.

Потом, когда блевать уже стало нечем, и остались только спорадические судороги живота, я вытер рот покрывалом с софы, и пошёл к последнему телу, которое бесформенной кучей чёрного тряпья лежало у входных дверей. Стену метили оспины попаданий вперемешку с брызгами крови — с такого расстояния, как говорил отец, картечь прошивает человека навылет.

Он лежал скорчившись, подтянув ноги к животу, совсем так, как недавно лежал я, и от понимания, что умирал он в муках, стало чуть теплей на душе, потому что смерть родственников хоть в какой-то степени была отомщена.

Хотя стоп — каких родственников? Каким боком эти люди относятся ко мне, мужику «за тридцать», которому хватило ума отправиться в горы перед грозой? Я достаточно хорошо помню свою жизнь, — родился, учился, женился, развёлся, — но нет в ней ни папы-молочника, ни мамы-домохозяйки, ни, тем более, брата-обалдуя. Да и жил-то я хоть в своём доме, но в городе, откуда до ближайшей фермы ехать часа полтора надо, чтоб корову увидеть, а сейчас я знаю на сто пятьдесят процентов, что стоит выйти на улицу, повернуться направо, пройти метров тридцать, и вышеуказанная корова ткнётся мне мордой в руки, привычно ища в них кусочек яблока. Что за бред со мной творится?! Чёрт, чёрт, чёрт!!!

Я прекрасно помню последние мгновения перед тем, как открыл глаза в теле этого пацана — жутчайший грохот, прямо над головой, и яркий, режущий глаза свет, который дал по сетчатке, когда я уже протиснулся в дольмен, и решил, что всё позади. Обычно в этих каменных домиках-могилах дырка в стене такая, что только руку в неё просунуть можно, а в том, что попался мне на глаза в самый отчаянный момент, открылся настоящий вход, куда я нырнул со всем своим хабаром. Порадоваться ещё успел, что рюкзак не промокнет, и фотоаппаратуре ничего не будет.

Я ведь попёрся-то в горы, чтобы сделать парочку хороших кадров, всё самое лучшее с собой забрал, — захотелось дураку молнию запечатлеть такую, чтоб даже в «Нэшынел Джыогрэфик» ахнули, но когда тёмные облака за пару минут превратились в грозовые тучи, а на горном хребте забили в землю первые «модели», стало понятно, что эту фотосессию я не переживу.

Гроза неслась на меня со скоростью распальцованного джипа, в воздухе уже не пахло, а просто шибало в ноздри озоном, блеск недалёких разрядов заставлял вздыматься волосы на спине, а вокруг тянулся ровный покатый склон, куда я выперся в поисках лёгкого пути на вершину. Тут действительно было проще идти — ни ямки, чтоб ноге провалиться, ни куста, чтоб штанами зацепиться, зато теперь оказалось, что до укрытия добежать я не успею, даже если брошу все свои фотографические причандалы. И тут, откуда ни возьмись, появился дольмен!

А теперь, после долгого бега по косогору, холодных дождевых капель на небритом лице, и тяжеленного рюкзака за спиной, я оказался в теле какого-то малолетнего пацана, да ещё к тому же волшебника! Какая, нахрен, магия?! Я что, в параллельный мир переместился?

Раздражение и злость перебила тошнота — я рыгнул, желудок болезненно сжался, во рту запекло от пронзительной горечи. Да чтоб его!

Я стянул мокрую вонючую майку, бросил её прямо у трупа Пожирателя, и, стараясь не смотреть на мёртвые тела, пошёл на кухню. Через брата пришлось переступить — сердце на мгновение сжалось, но я решительно дотопал до раковины, и сунул голову под струю холодной воды.

Раковина на кухне была английской — глубокой, со специальной пробкой, которая затыкает слив, чтоб можно было набрать воды и для мытья посуды, и для рук, и для умывания, если понадобится. Вот и понадобилось... Я от души поплескался, уже не обращая внимания на то, что под ногами собирается лужа, тщательно вымылся до пояса, потом глянул на залитый пол, стянул обоссанные штаны с трусами, и тут же, не отходя далеко, привёл себя в относительный порядок.

Честно скажу — мне просто было страшно идти в ванную, закрывать за собой дверь, и отгораживаться от мира полупрозрачной шторкой душа, да потоком шумящей воды. При самой мысли о том, что я опять ничего не буду видеть и слышать, внутренности стягивались в тугой узел, и от этого становилось трудно дышать, а руки начинали дрожать мелкой дрожью. Даже тот возможный стыд, что в дом могут зайти полицейские, и увидеть меня голым среди всего этого кошмара, был слабее того страха.

Но никто не вломился в дом, не начал светить фонарями в окна, не заговорил в мегафон и полицейские рации — вокруг по-прежнему царила мёртвая тишина. Поэтому я помылся, никем не потревоженный, натянул спортивный костюм из корзины, в которую мама собирала бельё для стирки, и вернулся в гостиную.

Снова пришлось перешагивать через брата, но я помнил, что место преступления должно оставаться без изменений, чтобы эксперты-криминалисты могли потом восстановить картину преступления. У трупа Пожирателя я присел, посмотрел в искажённое мукой лицо, которое показалось мне странно знакомым, и осторожно, двумя пальцами, поднял с пола маску, которая перестала держаться на мертвеце.

Память мальчишки услужливо подсказала, что эта белая хрень с дырками для глаз является визитной карточкой и отличительным знаком слуг Того-Кого-Называть-Нельзя, а поставляется вместе с татуировкой на левом предплечье. Я потянул ткань балахона, рукав пополз вверх, открыл бледную руку с редкими волосками, на которой здоровый человеческий череп дразнился высунутой изо рта змеёй. Картинку набил знающий умелец, но особой художественной ценности я в ней не заметил. Так себе, обычный партак, что урки себе набивают, чтоб определять, кто на зоне главней. Эта конкретная фигня тоже несла исключительно функциональную нагрузку, и, судя по всему, для гордого показывания всем вокруг не предназначалась.

А вот маска — это совсем другое дело. Снаружи холодная и гладкая, словно покрытая белой эмалью, изнутри она ласкала пальцы шелковистой мягкостью, такой нежной, что не хотелось выпускать её из рук. Я повернул маску лицевой стороной вверх, — отверстия для глаз, тонкие и частые дыхательные щели, которые на расстоянии складывались в мёртвую ухмылку, и зеркально-гладкая, ничем не запятнанная молочная белизна поверхности. Я провёл пальцем по этой девственной чистоте, но тут же почувствовал какие-то шероховатости у самого края глазниц.

Для того, чтобы лучше рассмотреть то, что меня заинтересовало, в разгромленной комнате не хватало света. Мелькнула мысль щёлкнуть выключателем, но тут же исчезла от страха, что весь кошмар я увижу с новыми подробностями, да ещё и в цвете. Живот дёрнулся в судорожном спазме, я отрыгнул воздухом, и метнулся из дома в ночную прохладу.

Фонарь над крыльцом — настоящий кованый раритет девятнадцатого века, найденный отцом на какой-то обанкротившейся ферме в холмах, — освещал небольшой участок пространства возле дверей, но после домашнего сумрака этот свет показался ярким, буд-то галогеновые фары. Я проморгался от слёз, огляделся по сторонам, прислушался к ночным звукам — шумно вздыхала корова в стойле, где-то далеко, наверное у Дженкинсов, глухо лаяла собака (хорьки ей вечно спать мешают), тарахтел генератор у Браунов с другого конца улицы, — и когда до меня дошёл чудовищный контраст между сонной тишиной спящей английской деревушки, и тем смертным ужасом, который разливался мёртвой тишиной по комнатам дома, я бухнулся на ступеньки, и зарыдал во весь голос.

Одиночество неожиданного сиротства, равнодушная жестокость, с которой судьба лишила пятнадцатилетнего мальчишку семьи и привычной жизни, моя прошлая жизнь, пусть не самая лучшая, может, но моя, привычная, понимание, что больше никто и никогда не взъерошит мне волосы на затылке, как отец, не шлёпнет полотенцем за украденный с блюда пирожок, как мать, не ворвётся в комнату, переполненный самыми неожиданными идеями, как брат — это всё разрывало мне грудь, словно Круцио, наложенное бесчувственной рукой неведомого мага. Но я, взрослый мужик из другого мира, который непонятным образом оказался в самом центре злой и страшной сказки, помнил имя того ублюдка, который рассылает своих гончих по магической Британии, поэтому я сжал маску Пожирателя так, что побелели костяшки, вскинул голову к ночному небу, и завыл что есть сил, срывая голос:

— Волдеморт!!! Я убью тебя, сука!!!

Всё, с чем приходится сталкиваться в жизни, рано или поздно заканчивается, поэтому слёзы мои тоже в конце концов прекратились. Я ещё повсхлипывал, вздрагивая от затухающих рыданий, но тело моё уже возвращалось в норму, голова начинала функционировать в обычном режиме, только на душе осталась лежать ноющая боль, тупая и монотонная, как потревоженный синяк.

Я вытер слёзы краем майки, тем, что ещё не успел промокнуть, осмотрелся по сторонам, и задумался. Не знаю, почему, но до сих пор на дворе было пусто, а деревушка спала крепким здоровым сном. Ни полиции, ни авроров из Министерства магии — тихо и безлюдно, словно повымерли все вокруг. Что же мне делать?..

Решений пришло сразу два — от тела, и от сознания переселенца. Первое хотело побежать к соседям, чтобы вызвать полицию, а второй же, который хоть бегло, но прочёл несколько томиков Канона, заподозрил какой-то подвох во всём этом нападении. Поэтому я посидел ещё немного под фонарём, чтоб набраться решимости, но вместо неё только продрог — ночная прохлада в мокрой от слёз майке становилась всё более ощутимой. Когда плечи начали подрагивать от холода, мне осталось только вздохнуть, и подняться со ступенек.

После двора, запах смерти в комнате был просто непереносим. Я зажал пальцами нос, осторожно, чтоб не вступить в кровь, подошёл к камину, отодвинул морской хронометр, который отцу напоминал о его службе в королевском флоте, вытащил из-за него плотно закрытую жестянку из-под чая. В ней тихо шуршал порошок Фью.

Это был наш тревожный запас — каждому ученику из тех, кого угораздило родиться магом в обычной семье, давали несколько порций для экстренной связи, или вызова, если, разумеется, жильё «грязнокровки» было подключено к каминной сети. Наш камин подключили в прошлом году, но пользоваться им удавалось крайне редко, потому что родителям не нравилось, что повсюду летит сажа.

Я сунул банку под мышку той руки, что не давала обонянию разбудить рвотные рефлексы, сковырнул крышку, и едва не сыпанул порошок на решётку, когда сообразил вдруг, что камин ещё не активирован. Пришлось ссыпать порошок обратно в банку, вернуть её на полку, вытащить из кармана штанов палочку Пожирателя, и зажечь оставленные как раз для этого случая дрова. Заклятье через чужую палочку шло с трудом, пришлось раз пять повторить формулу, пока моё стремление не протиснулось сквозь узкое горло чужого магического конденсатора, чтоб заплясать язычками огня.

Горсть порошка изменила пространственно-магическую реальность, зелёное пламя стало плоским, как монитор, расстояние между абонентами сократилось до толщины газетного листа, а когда процесс изменений, запущенный порошком-активатором, подошёл к концу, и стена зелёного огня стала окном в чужое пространство, я увидел большой письменный стол, глубокое кресло рядом, и крикнул:

— Профессор МакГонагал! Профессор МакГонагал, отзовитесь!

Какое-то время в чужой квартире царила тишина, потом я услышал шлёпанье тапок, непонятный шорох, мимо стола гордо продефилировала кошка с поднятым хвостом, а вслед за ней появилась старушка в тёплом ночном халате, и старомодном чепце с кружевами.

— Колин Криви?! — её изумление было неподдельным.— Почему вы не спите в столь поздний час?

— Профессор, — я шагнул в сторону, чтобы стало видно пятно на стене, и отцовское тело под ним. — На наш дом напали Пожиратели Смерти.

— Что-о-о?? — если у бабушки и теплились где-то в глазах остатки сна, то после такого сообщения улетучились. — Пожиратели?!

Она увидела картину разгрома у меня за спиной, поперхнулась словами, и заметно побледнела.

— Я вызываю авроров, Криви. Никуда не уходите!

— Подождите, профессор, — крикнул я, пока старушка не исчезла, — тут что-то ненормальное!

— Что вы имеете в виду?

— Я здесь уже, наверное, час, как один живой, а до сих пор никого нет — ни нашей полиции, ни авроров из Министерства. А ведь здесь и Круцио было, и Авада, и отец из дробовика стрелял. Хоть кто-нибудь, но должен ведь был отреагировать! Может, на наш дом какие-то чары наложили?

МакГонагал нахмурилась, о чём-то размышляя, потом глянула на мою комнату, и немедленно отвела глаза — похоже, дорогая мадам профессор, желудок у вас тоже не слишком крепок. А ведь тётка в «Ордене Феникса» состоит, вроде бы с Пожирателями в первую войну билась. Может, отвыкла от вида человеческих потрохов?

— Колин, — её голос смягчился. — Продержитесь ещё немного, пожалуйста, я вызываю директора. Вместе с ним прибудут авроры. Это займёт всего пару минут. Вам есть, куда спрятаться?

— Профессор, всё уже кончено, не волнуйтесь. Их было только двое, Пожирателей, одного застрелил отец, а второго убил я. Сейчас тут одни мертвецы.

— Вы убили человека??! — глаза у бабушки полезли на лоб.

— Не человека, профессор, — Пожирателя смерти.

— Это ничего не меняет, молодой человек! Ждите, мы будем с минуты на минуту!

Я пожал плечами, профессор исчезла, огонь потух. Чтобы не оказаться под ногами скорых гостей, я отошёл в сторону, и приготовился ждать. К счастью, этот процесс оказался действительно недолгим — в камине полыхнуло, и в комнату почти одновременно ворвалось несколько человек.

— Люмус магглус! — рявкнул один из них, светильник под потолком мигнул, и загорелся ровным электрическим светом. Я отвернулся к окну, потёр глаза, по которым ударила неожиданная яркость, но авроры мой жест восприняли по другому. Здоровый негр в мгновение ока оказался рядом, положил руку на плечо:

— Держись, парень, теперь всё будет хорошо.

— Простите, сэр, но «хорошо» теперь мне не будет никогда...

— Человек ко всему привыкает, вот увидишь.

— Сэр, — выслушивать утешения от постороннего мужика мне совершенно не хотелось, поэтому я поторопился сменить тему разговора. — А можно что-то сделать с этим запахом? Я не привык к смерти, меня мутит, если честно, а ещё эта вонь... Знаете, обидно, что потеря самых близких людей сопровождается таким отвратительным смрадом.

— Да? — негр повёл глазами по сторонам, потом снова положил руку мне на плечо.

— Ты извини, мы на работе привыкли к разному, многого просто уже не замечаем. Сам запах я убрать не могу, с ним ещё невыразимцам надо будет повозиться, зато чувствительность к нему сейчас уберу. Только смотри, не пугайся, — в носу немного пощекочет.

Он коснулся палочкой моего носа, пробормотал что-то вроде «одеревеней», в носоглотке вспыхнул такой зуд, что руки захотелось по самый локоть сунуть в ноздри, и пришлось упрятать их в карманы, чтобы не поддаться искушению. Однако уже через несколько секунд я ощутил прохладный ветерок где-то глубоко в носу, который, казалось, насквозь проходит сквозь голову. Я успел ещё порадоваться, что знаю теперь, как это, когда «ветер в голове гуляет», а потом сообразил, что занятый своими ощущениями, совершенно не заметил, как пропала вонь смерти.

Я потянул носом — дышалось легко, только чуток мешало ощущение сухости в носу. Зато никакой вони!

— Спасибо, сэр, вы мне очень помогли.

В камине опять полыхнуло зелёным, на пол шагнул старикан в ярко расшитом купальном халате, за ним появилась троица в чёрных бесформенных хламидах, которые сразу напомнили те, что красовались на Пожирателях, здоровенный чемодан, плывший по воздуху за этими тремя, и мой декан — Минерва МакГонагал (мой? Да я эту старушку второй раз в жизни вижу!).

— Кингсли? Приветствую, мой мальчик. Что здесь произошло?

— Нападение Пожирателей, директор. Только на этот раз они применили что-то совсем новенькое — парень говорит, что за час с лишним ни одна живая душа домом не заинтересовалась, хотя заклятий и стрельбы тут хватало.

— А почему здесь невыразимцы?

— Из-за чар же. Тут не только аппарация заблокирована, тут ни наши следилки, ни сигналки не работают. Пришлось идти через камин. Если бы парень не сообразил обратиться за помощью через сеть, боюсь, он тут мог куковать с трупами, пока Мерлин не проснётся.

Старикан повернулся ко мне, глянул синими, как ледышки, глазами, и внутри черепа шевельнулись мягкие кошачьи лапки. Так это и есть легилименция, о которой тётя Ро писала?

— Колин Криви... — улыбнулся он сочувствующе, покачал головой. — Какая трагедия, мой мальчик, какая трагедия... Брат тоже погиб?

— Все погибли, директор, — я махнул в сторону лестницы. — Он там лежит, у дверей на кухню. А мама и папа здесь, как видите. Теперь я сирота.

Слёзы покатились, как горох. Я не мог их остановить, я мог только пытаться не обращать на них внимание.

— Меня разбудил крик брата. Пока я искал палочку, здесь выстрелил отец. Два раза подряд, и потом ещё раз...

— Дуплетом жахнул, — пояснил негр Дамблдору. — Из двух стволов сразу.

— После третьего выстрела я услышал крик. Он был такой жуткий, что я споткнулся и упал. Потом дверь в спальню разлетелась от Бомбарды, и вошёл Пожиратель смерти. Он стал пытать меня Круцио, не знаю, сколько раз, потом, когда он стал рассказывать о том, что отец убил его друга, я собрался с силами, прыгнул на него. Он упал на спину, я оказался сверху. Мне удалось подобрать палочку, которая выпала из его руки, и воткнуть ему в шею. Он умер от потери крови.

Перед глазами опять встала та кошмарная картина — чёрный балахон, белая маска, и облачко кровавого тумана на фоне окна. Руки затряслись, тело задрожало, и я не заметил, кто и откуда сунул мне в руки чашку с горячим напитком.

Чтобы не пролить, я взялся за посудину обеими руками, поднёс к губам, стараясь не стучать зубами о край, несколькими судорожными глотками осушил чашку. Мягкое, деликатное тепло прокатилось вниз по пищеводу, и ледяной колючий ком под ложечкой, который не давал мне вздохнуть полной грудью, растворился в этом добром тепле. Горло отпустило, я смог продолжить рассказ.

— Потом я опустился вниз, увидел остальных... Мне стало плохо, пришлось выбежать на улицу, потому что здесь... тут... дышать было нечем... На улице удалось прийти в себя, и тогда мне стало непонятно — почему до сих пор нет никого? Сначала я хотел побежать к соседям за помощью, а потом вспомнил о маскировочных заклятиях, и побоялся, что не смогу найти дом, если выйду за «полог». И тогда я вспомнил про порошок Фью, обратился к своему декану, а профессор МакГонагал сделала всё остальное.

Я вытер мокрое от слёз лицо, декан тут же крепко прижала меня к себе, и я услышал, как сильно стучит её сердце.

— Бедный мальчик... — прошептала она, гладя меня по голове. — Бедный мальчик... Альбус, я сегодня же займусь магическим опекунством!

— К чему такая спешка, Минерва?

— Мальчик убил мага! Пусть в защите собственной жизни, но ты знаешь, как министерские аристократы относятся к магглорождённым. Я не хочу, чтобы какая-нибудь жаба из старого рода забрала у мальчика палочку только за то, что у него нет родового гобелена!

— Профессор. Профессор МакГонагал, не волнуйтесь!

— Что, Колин, извини?

— Я говорю, не волнуйтесь, мне ничего не сделают!

Декан включила свой «рабочий» режим — нахмурилась, изменила тон, отклонилась назад, увеличив дистанцию между нами:

— Молодой человек, вы недооцениваете всю серьёзность вашего положения!

— Профессор, по Уложению о наказаниях Магической Британии, я действительно нуждаюсь в помощи, как магглорождённый, убивший мага, однако благодаря тому, что у нас прецендентное право, я могу воспользоваться лазейкой «о праве маггла на оборону» от 1793 года, подтверждённой делом 1846 года, когда судились Древний Род МакФерсонов и Обретённый Майкл Джонсон. Он убил наследника Рода, за это его хотели лишить магии, а потом отдать дементорам. Однако благодаря пронырливому адвокату, которого наняли враги Рода МакФерсонов, магглорождённый отделался только лёгким испугом — его выслали в заморские колонии. Учитывая сегодняшние реалии, и то, что я учусь в Хогвартсе, устав которого запрещает высылать учеников за пределы Британии без их согласия, мне могут только высказать порицание.

— Откуда ты всё это знаешь, мальчик мой? — Дамблдор заинтересовался моим монологом почти так же, как аврор-негр, а бедная деканша снова вытаращилась на меня, как на привидение.

— Из Министерского Ежегодника, разумеется, — я вздохнул, чуть не глянул на отца, но сдержался. — Когда родители узнали, что мы с братом маги, и что вся наша жизнь теперь связана с другим миром, отец вместе с нами отправился в Косой переулок, и купил там «Полный свод законов Магической Британии, с комментариями и дополнениями», тот, который у «Флориша» в шести безразмерных томах продаётся.

— Дорогая покупка, — присвистнул аврор, и уважительно покачал головой.

— Угу, ему даже пришлось отказаться от расширения бизнеса, хотя он чуть не десять лет фунты собирал. Зато после этого мы оказались в курсе всех событий, даже стенограммы заседаний Визенгамота могли читать.

Дамблдор нахмурился, словно ему не понравилась новость, что какой-то маггл следит за жизнью волшебников.

— А как он справлялся с антимаггловскими чарами?

— Это не он, директор, это я справлялся. Он на страницах видел только белиберду вместо текста, поэтому я читал вслух, а отец конспектировал. Чуть не половину кодекса теперь наизусть помню. Жаль только, что сегодня это никому из нас не помогло...

МакГонагал сочувствующе положила руку мне на плечо, аврор тяжело вздохнул, но, к счастью, нас всех отвлёк притащенный экспертами сундук. Пока я рассказывал о произошедшем, он неторопливо встал на попа, и превратился в здоровенный гибрид буфета с лабораторным столом.

Заставленный колбами, ретортами, мензурками, весами, похожими на качели, и качелями, похожими на весы, он булькал разноцветными жидкостями, пыхкал облачками дыма, тихо жужжал и позвякивал в унисон движениям палочки одного из невыразимцев. Мах рукой, и в самой большой колбе громко булькает тёмно-красная жидкость, под потолок поднимается облачко розоватого пара, а сам раствор приобретает серый цвет.

Пар стягивается в небольшой аккуратный смерчик, и направляется к стене, под которой лежит отец, а из кухни в это время возвращается такой же карманный торнадо, который втягивается обратно в колбу, и окрашивает её содержимое в ярко-зелёный цвет.

От разглядывания непонятных чудес меня отвлёк мягкий толчок ещё одного магического вихря, вплывшего сквозь распахнутые на улицу двери — я оказался прямо на его пути к вожделенной посудине. Как только он приблизился к столу, прибор на нём, похожий на морского ежа со спутанными в колтун иголками, зазвенел тихим хрустальным звоном, и начал подпрыгивать.

— Точно, Кингсли, темномагический артефакт, — невыразимец выпустил из реторты с фиолетовыми кристаллами пузырь, который тут же заиграл всеми цветами радуги, движением руки отправил его на улицу (ещё один тип в балахоне отправился вслед за пузырём, видимо, используя его вместо ищейки), а сам повернулся к нам. Глубокая чернота под капюшоном скрывала лицо, но судя по голосу, это был взрослый мужик. — С меня пять сиклей.

— Темномагический? — нахмурился Дамблдор. — Как скверно-то...

— Да, похоже, Лорд снова нашёл толкового артефактора, и нам с этим придётся что-то делать. Сначала руны, теперь вот магия крови — что следующим будет? Чего ещё ждать?

— Ткача, разве что, — криво ухмыльнулся аврор, невыразимец поперхнулся, а Дамблдор остро глянул на него из-под очков. — Понял, понял, молчу.

В дом вернулся тот невыразимец, что отправлялся на улицу, и перед собой он левитировал ржавый металлический костыль, из тех, что когда-то скрепляли брёвна. С костыля прямо на пол осыпались комки рыхлой земли.

— Торчал у самого палисада, — сказал эксперт. — Сделан очень качественно, почти не фонит. Найти было трудно, в обычной ситуации такой предмет наши стандартные «контрольки» не заметят.

— Это оччень интересно, — радостно потёр руки начальник капюшонщиков. — Какая удачная ночь сегодня выдалась!

Он махнул палочкой, шкаф подпрыгнул, что-то громко брякнуло в его потрохах, зажужжало, и передняя панель треснула, расходясь широкой щелью, из которой немедленно повалили клубы густого красного дыма. Костыль нырнул в этот дым, тот втянулся обратно, щель сошла на нет, и передняя стенка опять заблестела лакированной поверхностью.

Главный невыразимец повернулся к Дамблдору:

— Теперь мы определим, по какой школе строилось заклятие! Построим рунный круг, разберём малыша на составляющие, узнаем Первую Триаду, а там и развязка в кармане. Это просто здорово, директор, слов нет, как я счастлив!

— Простите, у меня родители погибли. Вы не могли бы выражать свою радость не так явно?

— Да, да, извини, — невыразимец отправился к своему коллеге, который переставлял алхимическое барахло на рабочем столе, одним движением палочки подвесил в воздухе прямо над колбами большой стеклянный шар, под него сунул закопчённую горелку, тут же вспыхнувшую зеленоватым пламенем, склонил капюшон к капюшону товарища, и что-то невнятно забубнил.

— Криви, постарайтесь не обижаться на эксперта. Невыразимцы, они очень... — МакГонагал замялась в поисках подходящего слова. — Странные, да.

— Я уже понял, мэм.

— Идём-ка лучше наверх, Колин, — аврор своей простой душой боевика лучше других понял, что отвлечёт пацана от ненужных мыслей. — Покажешь, что там.

Мы прошли вдоль стены, чтоб не приближаться к центру комнаты, где творилось волшебство в виде ещё одной приспособы из арсенала невыразимцев. Прямо над серединой ковра, в воздухе медленно крутилось деревянное коромысло, изрезанное рунами, и утыканное серебрянными гвоздями. Время от времени оно покачивалось на невидимых нитях, и тогда по стенам пробегал яркий «зайчик», словно луч фонарика, направленный невидимой рукой, в мертвенно-голубом свете которого на стенах, телах, предметах вспыхивали яркие полоски-штрихи, не похожие ни на что из того, что мне довелось видеть раньше.

Стараясь не глядеть на трупы родителей, я дошёл до выхода из комнаты, но перед лестницей замер, как вкопанный — брат по прежнему лежал там, где его поразило проклятье.

— Извините, сэр, я... я не могу... больше...

— Что случилось, парень?!

— Я три раза перешагивал через брата, сэр... нельзя ли его переложить так, чтобы никому не мешать?

— Секунду. Джейсон!

— Да, сэр, — из кухни выглянула молодая женщина в узких очках, почти как у Дамблдора, только линзы блестели оранжевым, а не голубым. Она посмотрела на нас, кивнула головой каким-то своим мыслям.

— Ты на лестнице закончила? Тело погибшего можно перемещать?

— Да, я уже зафиксировала образ, сейчас работаю с последовательностью событий.

— Хорошо, тогда я мальчика переложу.

Дэн медленно всплыл в воздух, развернулся ногами вперёд, и переместился в гостиную. Негр, управляя палочкой, как указкой, сложил руки брата на груди (палочка так и осталась в мёртвом кулаке), аккуратно опустил тело у стены так, чтобы его случайно не задели.

— Ну что, идём? — на моё плечо опустилась мужская рука, и я нервно вздохнул:

— Спасибо, сэр. Я, наверное, теперь никогда не смогу на этих котят смотреть. Сошёл вниз, а он мёртвый... и котята по нему прыгают... Мы эту пижаму совсем недавно купили, в Хогсмите, он ещё так радовался...

— Я тоже своего первого мертвеца долго забыть не мог. Но это значит, что мы с тобой нормальные люди, а не машины.

Мою спальню освещал голубоватый огонёк Люмуса, шарик которого чья-то палочка подвесила под потолок возле выключенной лампы дневного света.

— А почему обычную лампу не зажгли, как внизу?

— Это довольно сложное заклятие, парень, а у меня тут начинающие авроры. Что выяснили?

— Из палочки Криви сегодня заклинаний не выполнялось. Она лежала в углу, в школьных вещах и обуви.

Молодой парень махнул рукой, показывая где, потом на вытянутых руках подал ещё одну палочку, тёмную и длинную.

— Это палочка Пожирателя, она лежала на полу возле камина. Последнее заклинание — Круцио, перед этим было несколько Круцио и Секо. Это он тебя пытал?

— Да, — я вздрогнул, когда увидел тело на полу. Спавшая с лица маска колола глаза неестественно белым пятном на чёрном от крови полу. Капюшон аврор откинул набок, и открывшееся лицо показалось знакомым, как и у того жмурика на первом этаже. Я присел на короточки, заглянул с тайным злорадством в мёртвую физиономию.

— Знаете, сэр, мне кажется, я где-то видел его раньше.

— Может, в Хогвартсе? Судя по физическим данным, школу он закончил год — два назад, не больше. Как и его половой партнёр, кстати.

Я ошеломлённо вытаращил глаза, переводя взгляд с одного аврора на другого.

— Ты чему удивляешься, Криви, — не знал, что ли? — удивился моей реакции негр. — Среди Пожирателей много таких вот «пар» — они же традиции древних аристократов блюдут, а те без дружеской жопы, как без волшебной палочки. О, Мерлин, извини, я забыл, что ты ещё пацан!

— Я знаю, откуда берутся дети, сэр. Просто мне всегда казалось, что любовь и убийство — это противоположности. В голове не умещается, как можно, к примеру, целовать любимого человека, а потом идти убивать, да ещё с ним же вдвоём...

— Это потому что ты о правильной любви думаешь, парень, а они этим словом совсем другое называют.

— Знаете, сэр, я всё-таки попробую найти его лицо.

Таращиться на своего неудавшегося убийцу, и вспоминать, как он меня пытал, не хотелось, поэтому я поднялся с корточек, и решительно направился к своей святыне — шкафу, в котором хранились фотографические сокровища.

Боже, как я был счастлив, когда узнал, что могу делать движущиеся фотографии! Моё увлечение (а я совершенно серьёзно намеревался стать фотографом-репортажником после окончания школы) заиграло совсем другими красками после знакомства с Магической Британией, но слегка поблекло после того, как стало известно, что при сохранении движения теряется цвет, если в картинку не добавить личной магии фотографа. Не то, чтобы я не любил монохромные фото, но славы Анселя Адамса мне всё равно не видать, а чисто субъективно хочется цветов. В книжках Хогвартской библиотеки объяснения феномену найти не удалось, но из курса школьной физики я понял, что всё дело в фотонах. Иначе говоря, не понял ничего, поэтому смирился на время.

Верхняя часть шкафа была превращена в хранилище негативов — кляссеры с карманами, куда вставлены обработанные плёнки. За годы учёбы собралось их немало, жаль только, что, как оказалось, чуть ли не половину составляют фотографии Гарри Поттера. Может, настоящий Криви и пёрся от физиономии пацана в очках, но мне-то что до него?

Я начал перекидывать папки, пробегая глазами по надписям, которые наклеил для лучшего ориентирования в коллекции. «Гарри — первый курс» (видимо, всё-таки мой первый, не его), «Гарри — второй курс», «Гарри и друзья», «Джинни и фанаты», «Квиддич», «Трёхмагичный турнир», «Хогвартс и вокруг»... Стоп. Я вернулся к папке «Квиддич», вытянул её из обоймы, уложил на откидной столик, начал пролистывать страницы.

— Говорите, он закончил школу год — два назад?

— Точно.

— Хорошо...

Я выхватил несколько страниц, верхние уголки которых отмечали гербы факультетов, вытащил из гнёзд длинные плёнки негативов, зажёг, не глядя, свет в волшебном фонаре-проекторе, аккуратно вставил негативы в зажим подавателя, и развернулся к противоположной стене, которая уже давно служила мне вместо экрана для предварительного просмотра.

На белой штукатурке появились трибуны Хогвартского стадиона, радостные лица школьников, развевающиеся флаги — магопроектор сразу давал позитивное изображение, за что я лично, как фотограф, был по гроб благодарен всем магам Британии. Раньше-то приходилось с лупой кадр за кадром просматривать, не то, что сейчас!

— Это финал позапрошлого года, Рейвенкло — Хаффлпаф, — пояснил аврорам, пока наводилась резкость. — Если он закончил школу недавно, обязательно попадётся на какой-нибудь колдографии.

Я толкнул рычажок подавателя, на стене появилось другое изображение, другие лица, но осталась та же атмосфера праздника и радости. Мы втроём молча смотрели, как кадры сменяют друг друга, пока молодой аврор не остановил меня резким:

— Стой! Верни назад!

Я вернул предыдущее изображение, аврор подошёл к стене, протянул руку к самому углу колдографии, где трибуны смыкались с тряпичными башнями.

— Это разве не он?

На верхнем ряду трибун, чуть в стороне от основной массы болельщиков, сидели два парня, один в цветах Рейвенкло, а другой — Хаффлпаф, и весело кричали что-то в поддержку команд.

— И второй тут же, — Кингсли медленно приблизился к изображению. — Голубочки, Мордред их забери.

— Тот, что у входа лежит? — уточнил молодой.

— Угу, он самый. Хаффлпафец, ишь ты. Увеличить картинку можешь?

— Сейчас, — всю прелесть магии особенно остро начинаешь ценить, когда она делает то, что в обычной жизни было бы невозможно, или требовало слишком много мороки. Я увеличил изображение, крутнув объектив, с помощью специального шпенька передвинул центр образа в тот угол, который заинтересовал авроров. Действительно, рейвенкловец, который приветственно махал флажком на колдографии, был моим палачом.

— Хорошо... — протянул негр, и щёлкнул маленькой коробочкой, подозрительно напоминающей компактный фотоаппарат. — Я сейчас физиономии наших красавцев невыразимцам сброшу, пусть они по картотеке их пробьют, а вы тут занимайтесь дальше.

— Чем, сэр? — мой вопрос догнал его уже в дверях, и аврор резко затормозил.

— Ты, Колин, собирай вещи, потому что среди мертвецов тебя никто не оставит.

— Спасибо...

Я погасил свет в магопроекторе, начал раскладывать плёнки обратно по кляссерам, а потом почувствовал какой-то дискомфорт, и обернулся — молодой аврор с очень странным выражением лица разглядывал мою спину.

— Колин Криви, да? — протянул он, когда наши глаза встретились.

— Угу.

— На каком году учишься?

— Четвёртый.

— А где твоя палочка?

Я привычно хлопнул по заднице, но в заднем кармане штанов её не оказалось. Как и в боковых. Я начал рыться в фото-шкафу (может, где-то в папку засунул), но меня прервал смешок:

— Не мельтеши, Криви, она здесь.

На столе под окном лежала волшебная палочка. Неужели моя?

— Пока отдать не могу, извини — это вещьдок, — продолжил молодой аврор, по прежнему не сводя с меня глаз. — Давно у тебя беспалочковая невербалка получается?

— Чего?

Он устало наморщил лоб:

— Люмус, говорю, давно без палочки зажигаешь?

— Как без палочки? А разве я... — ошеломлённый неожиданным известием, я посмотрел на погасший волшебный фонарь, потом на свои руки, потом опять на него:

— У меня что — без палочки это получилось?

Аврор ухмыльнулся от уха до уха:

— Ну ты даёшь, Криви! Игрался тут Люмусом, как маггл зажигалкой, и ни хрена не понял. А ещё раз так сможешь?

Я посмотрел на руки, повертел ладонями в разные стороны. Значит, свет... Синеватый, химически мёртвый свет. Как шарик, наполненный опалесцирующим газом. Люмус...

В локте появилась тупая, ноющая боль, потом она ослабла, чтобы с новой силой вспыхнуть в запястье. Указательный и большой пальцы заполнили мурашки, словно я их за минуту до этого отсидел, боль толкалась и дёргала, словно пробовала пробить невидимую запору, и когда она усилилась почти до предела, тело извернулось странным спиральным движением, которое выплеснулось в поворот кисти, как буд-то я провернул несуществующую отвёртку.

И над указательным пальцем повис шарик света.

— Здорово... — прошептал восхищённый аврор. — До сих пор не могу привыкнуть. Вот это и есть настоящее волшебство, а не наше махание палками...

— Ага...

Сквозь руку шла упругая волна тепла, которая рождалась где-то в низу живота, поднималась вверх, согревая душу, и через плечо уходила в светящийся шарик. Я чуть напрягся, толкнул её сильней, и свет стал ярче, усилился так, что на него стало больно смотреть. Потом я поднял его над рукой, переместил к шкафу (тени при этом искусственном освещении стали резкими, плоско-чёрными, буд-то кто-то вырезал их из обычного пространства, открыв доступ к изнанке мира), потом свёл в пучок, и получил нормальный луч, как у мощного фонаря. Повёл этим импровизированным фонариком по комнате, вывел к двери, и увидел, как блеснули отражённым светом глаза на чёрном лице негра.

Тот отмахнулся рукой, меня дёрнуло под пупком, свет погас, и только в руке осталось затухающее нытьё.

— Шеф, у Криви невербалка проснулась! — бросился к нему молодой аврор. — Вот прямо сегодня, при нас! Здорово, правда?!

— Это когда нам колдофото показывал?

— Вы тоже заметили?

— Конечно, и даже успел поговорить с Дамблдором насчёт проверки магического ядра. Ты собраться успел, Колин?

Я смущённо опустил голову:

— Нет, сэр, я с Люмусом экспериментировал...

— Ты осторожнее, парень, — без палочки, пока не разовьётся самоконтроль, можно очень просто до магического истощения дойти. Ты ведь не хочешь стать сквибом?

— Нет, конечно. Только что мне с плёнками делать?

— В смысле?

— Здесь все мои фотографии, сэр. Целая наша жизнь — моя, папы, мамы, брата... Как я могу хоть что-то оставить?..

— Не нужно ничего оставлять. Всё в шкафу?

— Угу.

— Вот и славно, — аврор подошёл ближе, скрипнув высокими ботинками, — я только сейчас обратил внимание, какая толстая подошва у их обуви, — махнул рукой, вырисовывая палочкой хитрый узор. Подчиняясь его движениям, шкаф задрожал, покрылся едва заметным маревом, и начал уменьшаться. Негр контролировал этот процесс, то и дело поправляя взмахами палочки что-то, понятное одному ему. Через минуту дирижирования магическими линиями, вместо здоровенного шифоньера на полу красовалась его уменьшённая копия, высотой мне по колено.

Я присел возле очередного аврорского чуда, потрогал его пальцами, осторожно толкнул, — малюсенький фото-шкаф качнулся так легко, словно был пустым.

— Осторожно с ним, Криви. Уменьшённые предметы не любят тряски, и переворачивания...

Он нахмурился, думая о чём-то своём, окинул меня оценивающим взглядом:

— Ладно, Мерлин с тобой.

И ещё раз махнул палочкой.

— Теперь можешь хоть в квиддич ним играть.

— Спасибо, сэр!

— А теперь поторопись, тебя ждут внизу. «Чистильщики» уже в пути, и тебе лучше не путаться под ногами, когда они прибудут.

— Да, сэр!

Я покрутил головой, в последний раз глядя на комнату, в которой прожил всю свою жизнь, взял под мышку уменьшённый шкаф, подхватил сумку с вещами, которую мама приготовила ещё два дня назад, кивнул на прощание молодому аврору, и шагнул в дверной проём.

Внизу было не до меня. Невыразимцы копались в своём чудо-комбайне, волшебное коромысло по-прежнему пускало «зайчики» по стенам, а главные лица сегодняшней встречи столпились у нашего камина. Там бухало зелёное пламя, и чей-то встревоженный голос нервно тараторил:

— ... это была провокация, директор! О том, что на мальчика напали дементоры, в Министерстве знают лишь несколько человек, все остальные уверены, что он колдовал без разрешения. Но совы летают без перерыва, словно министр готовит экстренное заседание Визенгамота!

— А что с Гарри?! В каком он состоянии, Артур?

— С ним всё нормально. Он смог вызвать Патронуса, и отогнать тварей! Но, директор, я узнал, что дементоры появились именно тогда, когда возле мальчика не было охраны...

— Минерва, Колина оставляю на тебя, — непривычно серьёзный, если не сказать хмурый, Дамблдор шагнул в пламя, а моя деканша о чём-то задумалась. Я вежливо кашлянул, она резко обернулась, увидела меня, тяжело вздохнула.

— Что-то случилось, профессор?

— На Гарри Поттера напали.

— Что??? — секундочку, я что, в пятую книгу попал? К Розовой Жабе, слизням — инспекторам, и кружку подпольных палочкомахателей?

— Пока ещё ничего не известно, Колин, — профессор опять вздохнула. — Но Гарри сейчас занимается директор, а я займусь вашим будущим. Нам придётся отправиться в... в одно место, где можно будет отдохнуть до утра. А потом мы подумаем, как вам жить дальше. Похоже, вы уже собрались?

— Да, профессор.

— Тогда возьмите меня за руку. Не пугайтесь, если путешествие покажется не слишком приятным — первая аппарация обычно переносится скверно, но мы должны поспешить.

Я ухватился за подставленное запястье, и не успел ещё закрыть глаза, как мир вокруг свернулся в узкую спираль. Грубый рывок за пупок втянул в самый её центр, меня вывернуло наизнанку, скомкало, будто листок бумаги, протащило сквозь пресс, вытянуло все нервы из зубов, обдало кипятком, заморозило, а когда я почувствовал, что тело начинает надуваться, как воздушный шар, под напором хлынувшей сквозь все поры энергии, мир развернулся в нормальное состояние, и грязная брусчатка ударила в ноги так сильно, что колени сложились, и я бухнулся прямо на задницу.

— Буэ-э! — отрыгнулся воздух из пустого желудка. Как хорошо, что я уже проблевался!

— Вы в порядке, мистер Криви? — декан склонилась надо мной, явно озабоченная состоянием вверенного подростка.

— Сейчас, профессор... — прошептал я, медленно приходя в себя. Кожа перестала гореть, тарахтящее сердце постепенно замедляло свой ритм, в тело возвращалась сила. Я поднялся, вытер слёзы, глубоко выдохнул, и не удержался, — полез в рот пальцами, чтобы проверить, всё ли там на месте.

— Извините, — поймал неодобрительный взгляд. — Пока нас протягивало сквозь пространственную трубу, мне показалось, что половину зубов повырывало. Но швава боу, вшо в поакке.

— Не суйте грязные пальцы в рот, мистер Криви! — не выдержала деканша моей простоты. — При аппарации с человеком ничего не происходит! Это всего лишь подстройка вашей магической оболочки. Да, она бывает довольно неприятна, однако физическое тело абсолютно не меняется.

— Тогда я спокоен, профессор. А куда нас выкинуло?

Вокруг нас расстилалась настоящая городская жопа. Такие трущобы в прошлой жизни мне доводилось видеть только в репортажах про тяжёлую жизнь американских негров, но даже в страшном сне не снилось, что доведётся в них побывать.

Когда-то это была симпатичная площадь, окружённая солидными викторианскими домами. В ночной темноте, которую с трудом разгоняло несколько ещё не разбитых фонарей (старинных, с растительными завитушками на столбах, и светильниками в виде цветочных бутонов), можно было увидеть, что на тёмных кирпичных стенах сохранились остатки лепнины, а окна в верхних этажах, там, где уцелевшие стёкла поблёскивали сквозь тьму, были явно в готическом стиле.

Судя по всему, неслабый в своё время район постепенно скатывался вниз, пока не превратился в полное дерьмо. И теперь под нашими ногами похрустывали пластиковые стаканчики, звякали осколки разбитых бутылок, шелестели обрывки газет, скрипела какая-то не до конца оторванная железяка, а в воздухе висела вонь городского запустения.

В ней смешались запахи испорченных сосисок, прокисшей капусты, тухлой рыбы, сгоревших тряпок, собачьего дерьма, рвоты, и только слабый, но отчётливый запашок жжёных перьев говорил, что местные шабят шмаль, и пока не закончатся косяки с анашой, окрестная срань их волновать не будет.

Я потянул носом (да, с марихуаной завязал сразу после института, но память-то осталась!), чихнул, смущённо взглянул на поджавшую губы МакГонагал.

— Это какие-то трущобы? Знаете, профессор, я бы лучше дома остался, чем в таком вот...

— Поднимите вещи, и возьмите меня за руку, мистер Криви.

— Опять аппарировать?!

— Нет! — похоже, тётка рассердилась. — Я всего лишь проведу вас в безопасное место!

— Хорошо, профессор.

Чтобы не злить преподавателя, пришлось ухватиться за подставленный локоть (в голове мелькнула мысль, что у моего тела это первая прогулка с дамой под ручку), крепче зажать подмышкой ящик с фото-принадлежностями, и двинуться вслед за мадам профессор.

Мы прошли через захламленную площадь, умудрившись при этом обойти все собачьи и кошачьи мины, щедро разбросанные по старой мостовой, миновали тёмный подъезд, откуда шибало в ноздри мочой, и остановились перед кирпичной стеной, которую украшала кривая надпись: «Блонди — дерьмо!».

Профессор нахмурилась, разглядывая дурацкое граффити, крепко прижала мою руку своей, и прошептала под нос что-то неразборчивое, из которого мне удалось понять только «двенадцать».

Стена перед нами дрогнула, колыхнулась, словно поверхность воды, и полезла вширь. Надпись отправилась влево, выщербленный кирпич у восклицательного знака — направо, а между ними стал проявляться ещё один дом, такой же старый, обшарпанный, с проржавевшим козырьком над облупившейся дверью, и с вытертой от старости решёткой для обуви перед входными ступеньками.

МакГонагал подвела меня к этой обители скорби, вытащила палочку, и несколько раз ударила в дверь, игнорируя почерневший дверной молоток в виде симпатичной змейки. За дверью что-то защёлкало, дзынькнуло, и дверь со скрипом открылась. За ней царила тьма, густая, непроницаемая тьма. Она казалась такой плотной, что её можно было бы намазывать на хлеб, и когда профессор потянула меня за собой, на мгновение я почувствовал себя так, словно ныряю в омут с холодной, стоячей водой. По спине побежали мурашки, я сжался, задержал дыхание, но меня влекло вперёд, и я перешагнул порог.

Дверь закрылась сразу же, как мы вошли в дом. В кромешной темноте послышался шёпот «Люмус», синеватый огонёк осветил МакГонагал с палочкой наготове, кусок холла с огромной стопой, которую неведомые хозяева приспособили вместо корзины для тростей и зонтов, и мужчину, который послужил нам за осветителя.

— Здравствуй, Сириус, — тихо сказала декан. — Тебя предупредили о том, что случилось?

Тот молча кивнул головой.

— Тогда я оставлю мальчика на тебя.

— Колин, — МакГонагал обратилась ко мне почти шёпотом. — Это Сириус Блек, крёстный Гарри, и хозяин особняка. Он хороший человек. Сейчас ты ляжешь спать, а днём я заберу тебя, чтобы решить проблему с опекунством. Хорошо?

— Да, профессор. — Оставаться в жуткой дыре с незнакомым мужиком совершенно не хотелось, тем более, что он, как подсказала память мальчишки, оттянул срок в тюряге, и сейчас был в бегах, но моим мнением здесь совершенно не интересовались — это было видно по физиономиям взрослых.

— И пожалуйста, не забудь дать мальчику Зелье-без-сновидений, он слишком много сегодня пережил.

Мужчина поднял брови с укоризной:

— Профессор...

— Да, да, извини, Сириус. Всё, мне пора в Хогвартс.

МакГонагал скользнула между нами, бесшумной тенью исчезла в двери, которая обнаружилась за ногой-подставкой (это ж какого великана надо было завалить, чтобы такой сувенир сварганить?), и почти сразу дверной проём осветила зелёная вспышка порошка «Фью».

Мужчина посмотрел вслед ушедшей волшебнице, тяжело вздохнул, повернулся ко мне:

— Колин Криви, да? Четвёртый курс Гриффиндора?

— Угу, — мужчина был какой-то непонятный. Нервное напряжение буквально кричало в каждом его жесте, и обращаться к нему «сэр» совершенно не хотелось. Для английского джентльмена ему решительно не хватало «жёсткой верхней губы». Хотя, чёрт его знает, как оно в Азкабане. Может, просто был сэр, да весь вышел благодаря красавчикам в чёрных лохмотьях? Опять же, совсем недавно его чуть не поцеловали дементоры...

— Боишься меня? — мужчина воспринял моё молчание по-своему.

— А должен, мистер Блэк?

Мужчина усмехнулся (вот улыбка его мне очень понравилась, открытой и душевной оказалась), склонил голову к плечу, разглядывая меня, как какой-то интересный экземпляр.

— Конечно нет. Значит, ты не веришь тому, что пишет «Пророк»?

— Я верю друзьям, мистер Блэк. Гарри убеждал, что вы не виновны, а декан привела меня в ваш дом. Значит, они вам доверяют, а их мнение для меня намного важнее, чем бульварный листок Министерства.

Мужчина ухмыльнулся, облегчённо расслабил плечи:

— Идём, покажу твою спальню. Здесь недалеко.

Я опять собрал свой багаж, но не успел ещё сделать шаг, как он прижал палец к губам:

— Только давай потише!

Видимо, здесь кто-то ещё живёт, раз такие предосторожности. Блэк на цыпочках отправился показывать дорогу, а я бесшумно двинулся за ним. Мы проскользнули мимо двери в комнату, где исчезла МакГонагал, потом миновали газовый рожок в форме свернувшейся змеи, пропустили над головой старую люстру, всю затянутую паутиной, сбоку проплыли старые тяжёлые портьеры, которые, видимо, закрывали ещё одну дверь, а рядом с ними палочка хозяина осветила уродливые головы, которые, словно охотничьи трофеи, висели на стене.

Когда мы подошли ближе, стало видно, что это домашние эльфы — не слишком симпатичные, но весьма полезные магические создания, которых полно было в Хогвартсе. Но зачем этих уродцев вешать на стену?

Разглядывая хоботообразные носы этих странных украшений интерьера, я успел подняться до середины пролёта вслед за хозяином дома, когда стопа, вместо того, чтобы уверенно стать на морёное временем дерево ступеней, поехала в сторону на чём-то мягком и подвижном.

Это «что-то» отчаянно заверещало, тёмным комком метнулось из-под ног, я же, в напрасной попытке удержать равновесие, махнул руками, разбросав вокруг своё барахло, и покатился вниз по лестнице. Рефлексы сработали, хотя и с опозданием, поэтому я успел извернуться так, что в контакт с острыми краями ступенек вступила не голова или шея, а только бок. Удар выбил дух из лёгких, я съехал на пол коридора, и напоследок наподдал ногой то, что вывело меня из равновесия.

Верещащий комок врезался в гардины, повис на ткани, оборвал одну из полос, и неряшливой кучей свалился под большим портретом, который до этого скрывала завеса. На холсте оказалась незнакомая старуха, которая сразу же заорала на весь холл:

-ГРЯЗНОКРОВКА! МЕРЗКИЙ ГРЯЗНОКРОВКА В МОЁМ ДОМЕ! ВОН ОТСЮДА, ПАСКУДНЫЙ УБЛЮДОК!

— Силенцио! — рявкнул мужчина, и махнул палочкой на портрет.

— НЕ СМЕЙ ЗАТЫКАТЬ МНЕ РОТ, ДАМБЛДОРОВО ОТРОДЬЕ! ТОШНОТВОРНЫЙ ОТЩЕПЕНЕЦ, ВО ЧТО ТЫ ПРЕВРАТИЛ РОДОВОЕ ГНЕЗДО БЛЭКОВ?!

— Заткнись! Заткнись, старая грымза! Силенцио! — во всё горло заорал хозяин дома. — Силенцио Максима!

— МЕРЗКИЙ ВЫРОДОК! ВПУСКАТЬ В ЭТОТ ДОМ МАГГЛОВСКОЕ ОТРОДЬЕ! КАК СМЕЕШЬ ТЫ НАРУШАТЬ ЗАВЕТЫ ПРЕДКОВ?!

— Да закрой же ты пасть, сволочь! — мужчина, убедившись, что его заклятия не действуют, бросился к куче тряпья, схватил край оборванной портьеры, потянул его вверх, чтобы присобачить на место.

— А-а-а, — заверещал тёмный комок, по прежнему висевший на тряпке. Блэк оскалился, когда увидел найдёныша, совершенно по-собачьи зарычал, выдернул из занавески уродливую фигурку, яростно гавкнул, и что есть силы пнул.

Импровизированный мяч пролетел через весь холл, врезался в стену, скатился на пол неподалёку от меня, и стало видно, что это ещё один домашний эльф, только очень старый и грязный.

— Бедный Кричер! — запричитал он противным скрежещущим голосом. — Как низко пал Древнейший и Благороднейший Род Блэков! О, если б жива была Госпожа!

— ДАМБЛДОРОВСКИЙ ВЫКИДЫШ! ОСТАВЬ МОЙ ДОМ В ПОКОЕ! ПОШЛИ ПРОЧЬ, ГРЯЗНОКРОВСКОЕ ОТРОДЬЕ!

-Чтоб ты сгнила, старая гнида! Силенцио!

— Кому только старый Кричер вынужден служить! Что за позор для Благороднейшего Рода!

— ГРИФФИНДОРСКАЯ ТВАРЬ! ЛЮБИТЕЛЬ ГРЯЗНОКРОВОК!

— Да когда же ты заткнёшься, ведьма?!

— Бедный старый Кричер!

— Чтоб ты сгорела с этим домом!

— УБЛЮДОК!

— Старый Кричер!

— Нарисованная идиотка!

— ТВОИ ПРЕДКИ ПЕРЕВОРАЧИВАЮТСЯ В ГРОБУ!

— Какой позор для старого эльфа!

— Заткни хавло, старая кошёлка!

— А-А-А!

Их вопли превратили ночную тишину в хаос. От шума стали просыпаться другие портреты, которых оказалось достаточно много — я их просто не заметил в той полумгле, которую хозяин дома посчитал освещением. И теперь громкие вопли, оскорбления, проклятья, забористый мат, половину из которого я не понимал — семейный скандал набирал обороты, а мне становилось всё хуже. Болела голова, звенело в ушах, ныл ушибленный бок. Они собираются заканчивать, или нет?

— Да прекратите вы все! — закричал я что есть сил. Сириус и эльф, которые боролись друг с другом за старую гардину, остановились, посмотрели на меня, а старуха побагровела от бешенства:

— МАГГЛОВСКИЙ ВЫПОЛЗОК! ЧТОБ ТВОЯ МАМАША СДОХЛА ПОД ТРЕМЯ КОБЕЛЯМИ СРАЗУ!

— ЗАТ-КНИСЬ!!! — бешенство выплеснулось из меня горячей, мутной волной. Тело дёрнулось в спазме, рука указала направление, центр ладони заныл, когда сгусток эмоций вырвался наружу, и я успел увидеть, как радужная плёнка проклятья, похожая на огромный мыльный пузырь, ударила в портрет, расплескавшись по холсту.

Наступила звенящая тишина, которую нарушало только моё тяжёлое дыхание.

— Э-э-э... — протянул ошарашенный Блэк. Он глянул, как старуха на портрете орёт что-то неслышное, яростно размахивает руками, словно базарная торговка, и на лице его появилась широкая, по-детски искренняя улыбка. Он бросил старую занавеску — эльф бухнулся на пятую точку, злобно зыркнул на меня, но не произнёс ни слова, — подошёл к картине, прижал ладонь прямо к красному от бешенства лицу. Бабка вывернулась, отскочила к краю портрета, продолжая брызгать слюной, потом на её лице появилось недоумение, растерянность, и она тяжело уселась в кресло, почти не видное на тёмном холсте.

— Колин Криви, — повернулся ко мне мужчина. — Позволь представить тебе мою умершую мать, миссис Вальпургию Блэк.

— Очень приятно, мэм, — на автомате ответил я, Сириус вытаращил на меня глаза, и зашёлся лающим смехом.

— Похоже, ей тоже... очень... — криво ухмыльнулся он, протянув руку к картине, на которой старуха опять зашлась в яростном крике. — Ну, раз знакомство состоялось, думаю, самое время показать тебе спальню.

— Хорошо бы, а то у меня после всего пережитого ноги подкашиваются.

— Сил подняться на третий этаж хватит? — улыбнулся он.

— До постели я готов добираться даже ползком!

— Только давай потише, — кричащих портретов, кроме матушки, нет, но в доме живут ещё несколько магов. Не хотелось бы их разбудить.

Мы поднялись вверх по лестнице (наученный горьким опытом, я внимательно смотрел под ноги, потому что ещё раз съезжать по ступенькам совершенно не хотелось), прошли по тёмному коридору — хотя наше передвижение сопровождали вспыхивающие светильники, все как один в виде змей, их тусклый свет не мог ни разогнать темноту из углов, ни сделать интерьер веселее. Ковёр цвета запёкшейся крови, тёмные панели, траченные временем и древоточцами, паутина, нахально свисающая на самых видных местах, — всё это создавало атмосферу запустения и тревоги. Мне всё время хотелось обернуться, чтобы проверить, не крадётся ли кто за нами, не гасит ли толстый, пропылённый ковёр чьи-то осторожные шаги?

Потом глаз поймал движение на самой границе освещённого пространства, там, где свет поглощается тьмой, а серые сумерки превращаются в глубокие, непроницаемые тени, и дальше я шёл, осторожно косясь по сторонам. Хозяин топал неторопливо, — хотелось бы сказать, «спокойно», только вот горбился он весьма заметно, словно темнота и неряшливое отчаяние пустого, безлюдного пространства тяжёлым грузом давили ему на плечи.

Какое-то время мне казалось, что просто разыгралось воспалённое воображение, подстёгнутое сегодняшними смертями, магией, новым телом, но шевеление по прежнему то и дело кололо глаза. Напрягаясь всё сильнее, я никак не мог решиться сказать хозяину про странное движение у нас за спиной, потому что боялся оказаться идиотом, если вдруг обнаружится, что это всего лишь обычная мнительность, и детский страх. Потом мы вышли в коридор третьего этажа, и в голову пришло неожиданно простое решение проблемы.

— Люмус! — сказал я, представив, как вспыхивает яркий шар в пристенном алькове, где тень от рыцарских лат казалась особенно густой. Тени от наших фигур выросли на противоположной стене, брякнуло железо, хозяин дёрнулся, махнул палочкой в контрзаклятии, и чуть не упал, когда в него врезалась невысокая фигурка.

— Ай-ай-ай! — заверещал домашний эльф, обнимая Сириуса за колени. — Только не по глазам!

— Кричер?? Ты что здесь делаешь?

— Бедный старый Кричер! В благородном доме Блэков его слепят, бьют, и пинают, словно старого шелудивого пса!

— Да отцепись ты от меня! — Сириус отодрал лопоухого уродца от себя с большим трудом. — Какого Мордреда ты за нами шпионишь?! Крадёшься, как теневик какой-то! А если бы я «полог праха» накинул?

— Мистер Блэк, мне кажется, ваш домашний эльф просто хотел меня напугать. Знаете, магглорождённый мальчишка, в полном зловещих тайн доме... Сначала лестница, где он кинулся под ноги, потом оборванная завеса на портрете, теперь вот это. Интересно, что будет следующим?

— Кричер! Я запрещаю тебе причинять вред Колину Криви! Ты понял?

— Старый Кричер всё понял. О, если б жива была Госпожа...

Когда мы остановились у очередных дверей из длинной череды высоких и мрачных врат, которые бесконечной чередой уходили в темноту коридора, Сириус потянул ручку (я говорил, что в форме змеи?), и махнул рукой, приглашая внутрь.

Я перешагнул высокий порог, огляделся — большая, метров на двадцать, если не больше, комната с кроватью-полуторкой под балдахином в дальнем от входа углу. Камина не наблюдалось, равно как и других способов обогрева — ни печки-буржуйки, чтоб по-революционному греть замёрзшие пальцы на слабых язычках пламени долгими зимними вечерами, ни батарей-калориферов, как в современных обиталищах успешной молодёжи, ни даже закопчённого ведра, в которое укладывается пропитанный соляркой кирпич перед тем, как зажечь ночной «костерок». Одним словом, типичная английская спальня, в которой единственным тёплым местом является сам человек под несколькими одеялами.

В принципе, я даже могу понять это островное скупердяйство — жизнь у обычных англичан всегда была довольно бедной, и съэкономить лишний пенс на угле или дровах никто не отказывался, но ведь в этой холодной спальне люди не только спят, но ещё и одеваются рано утром! Вылазят из-под нагретых за ночь одеял, скачут босыми ногами по ледяному полу, и стараются поскорей напялить промёрзшую одежду, чтобы уберечь хотя бы крохи ночного тепла! И это всё ожидает и меня!

Хотя стоп, — в Хогвартсе, вроде, в спальнях печки стояли, если мне память не изменяет. Или они согревающими заклятиями пользуются?..

Освещалась комната светом из окна, которое не до конца прикрывали тяжёлые тёмные шторы. Я покрутил головой по сторонам, чтоб найти источник хоть какого-то света, обернулся к Блэку:

— А свечей здесь нет?

Он хлопнул себя раздражённо по лбу, прошептал что-то неразборчивое, махнул палочкой:

— Люмус!

Змеиное кубло под потолком озарил ровный магический свет. Извивающиеся тела, сплетённые в клубок, заставили меня испуганно отшагнуть назад, но почти сразу я понял, что это всего лишь люстра. Особенно помог мне тот факт, что освещение, то бишь ослепительные шарики магической энергии, удерживались распахнутыми змеиными пастями. Ни одна гадюка не может оставаться неподвижной в такой неудобной позе.

— Здорово... — я подошёл ближе, чтобы рассмотреть изумительного качества резьбу. Неизвестный мастер с филигранной точностью отразил на пресмыкающихся каждую чешуйку, каждое пятнышко. — Как настоящие...

— Они настоящие, — хмуро пояснил Блэк. — Последний рубеж обороны Древнейшего и Благороднейшего рода Блэк. Зафиксированы стазисом, а проснутся, когда в дом ворвутся враги Рода.

— Ночью мне на голову не свалятся?

Сириус опять засмеялся хриплым собачьим лаем.

— Не волнуйся, гостей они не беспокоят. Как погасить свет, знаешь?

— Нокс?

— Ага, — мужчина пробежался глазами по комнате, не нашёл ничего, на чём стоило бы заострить внимание. — Я пошёл. Готовься ко сну, а я пока принесу Зелье-Без-Сновидений. Поможет отдохнуть после пережитого. МакГонагал сказала, что Пожиратели убили у тебя всю семью.

— Да. Родителей, брата, — теперь я сирота. Утешает только, что эти твари тоже там остались.

Блэк удивлённо поднял брови:

— Авроры всё-таки успели?

— Нет. Одного застрелил отец, другого убил я.

— Ого... — мужчина окинул меня оценивающим взглядом. — Грифон с четвёртого курса против взрослого Пожирателя... Каким заклятием прикончил ублюдка?

— Палочкой в горло, — я сунул руку в карман, вытащил Маску, растянул её на ладони. — Прямо вот сюда попал, под нижний срез. Порвал ему сонную артерию.

— Совершенно уникальное везение... Даже для гриффиндорца уникальное... — он взял Маску, медленно провёл пальцами по девственно-белой поверхности. — Сам-Знаешь-Кто, как говорят некоторые, в молодости очень боялся боли, даже слабой выдержать не мог, поэтому и самое любимое заклинание его всегда было Круцио. И чтоб защитить себя, а потом и слуг, он сотворил очень хорошую защиту тела. Мантия, которая не боится огня, перчатки, в которые вшито заклятие Ловкости, и Маска, защита для лица...

Она пугает врагов, и защищает хозяина. В Первую войну мы потеряли несколько хороших ребят из-за того, что не знали всех её возможностей... Ни Ослепни, ни Конъюктивитус против неё не действуют, а если бы ты решил воткнуть палочку Пожирателю прямо в глаз, руны, которые нанесены вот тут, по самому краю глазных отверстий, отвели бы удар в сторону...

— Значит, шероховатость, которую я там почувствовал, это руны?

— Да, это руны, которые нанёс очень хороший Мастер артефактов. В Британии спецы такого уровня наперечёт, и кто ему сделал всё это, мы не знаем до сих пор...

У меня вырвался непроизвольный зевок, Блэк смутился:

— Давай-ка заканчивать нашу беседу, Колин. Устраивайся, а я пока за зельем схожу.

Он вышел, и я смог нормально осмотреться, не отвлекаясь на беседы о давно прошедших временах.

Деревянный пол — обычные крашеные доски, никакой не паркет, — прикрывал здоровенный, почти на всю комнату, тёмно-багровый ковёр. Рисунок на этом депрессивном изделии английских мастеров за давностью лет было не разобрать, видны были только очертания каких-то геометрических фигур. Возле окна притулился небольшой столик с выдвижными полками, в углу грустило древнее, как дерьмо мамонта, трюмо, зеркала на котором, похоже, отродясь не протирали. Я поставил сумку с одеждой возле постели, рядом, чтоб далеко не ходить, пристроил шкаф фотопринадлежностей, медленно пошёл вдоль стены.

Когда-то весёленькие, бутылочного цвета обои в светлый цветочек, настоящий цвет которых скрыли возраст и пыль, шершавились под пальцами, оставляя на подушечках тёмные следы, но в целом держались хорошо, не пузырились, не лохматились, и, в общем, были бы даже ничего, если б их освежить влажной тряпкой.

Самое главное, от них не тянуло ни плесенью, ни грибком, ни мышами, или ещё какой ненужной дрянью. Только пыль, и затхлость помещения, которое давно не проветривалось. К счастью, возле кровати не пахло даже пылью, — для проверки я дёрнул полог, которым спящий отгораживался от окружающего мира, но ожидаемых клубов в воздухе не появилось. Наверное, какие-то чары на постели были, потому что в самой комнате этой пыли хватало.

Чтобы освежить воздух, я отправился к окну с намерением открыть хотя бы форточку. К сожалению, оно тоже оказалось английским — без форточки, зато с рамой, которую можно поднимать по специальным пазам. Однако сдвинуть эту дрянь с облупившейся краской не удалось, и это меня так взбесило, что когда я, после нескольких неудачных попыток, заматерился, и врезал кулаком по подоконнику, даже занавески дрогнули, и качнулись от меня подальше.

В этом состоянии и застал вашего покорного слугу хозяин дома — красного, злого, яростно сопящего.

— А, ты тоже... — улыбнулся он, когда увидел, что я пытался глотнуть свежего воздуха. — Эти окна пробуют открыть все, кто ночует в доме Блэков.

— Заклятие?

— Точно. — Блэк поставил пузырёк с зельем на прикроватный столик, а сам подошёл ко мне. — Мы с братом в детстве любили шутить над магглами. Дом-то под чарами, его не видно, а нам, обалдуям, было скучно сидеть в четырёх стенах, и зубрить Кодекс Рода.

Поэтому садились мы на подоконник, и развлекались, как могли — то вишнёвыми косточками стреляли, то бросали водяные бомбочки. Магглы кричали от неожиданности, ругались, а нам того и надо. Потом матушка узнала о наших развлечениях, заблокировала окна, выходящие на улицу, и расширила внутренний дворик, чтобы на нём можно было полетать на метле. Конечно, это не квиддичный стадион, но много ли нужно восьмилетнему пацану?

Он задумался о чём-то не слишком весёлом, вздохнул, провёл пальцами по холодному камню подоконника, вздрогнул, и вытащил откуда-то из-за штор непонятную чёрную хрень, похожую на кучку сбившейся в колтун шерсти, в которую воткнули ножки-палочки, и крылья, как у мухи.

— О, не знал, что они и сюда пробрались! — Он двумя пальцами поднял тельце неведомой зверушки, качнул его перед глазами, пробормотал негромко, — но вижу, что ты уже нашёл на них управу. И даже без палочки...

— Ладно, завтра поговорим, — он отшвырнул крылатую пакость в тёмный угол, развернулся к дверям. — Доброго сна, Колин Криви.

— Доброй ночи, мистер Блэк.

Я постоял ещё немного, на тот случай, если ему вздумается вернуться, но когда по истечении нескольких минут дверь в комнату по прежнему оставалась закрытой, понял, что меня оставили в покое. Наконец-то...

Ноги подкосились так резко, словно кто-то пнул сзади под коленки. Я хлопнулся на подоконник, такой широкий, что на нём с удобствами поместилась бы целая бригада таджикских гастарбайтеров, прижался спиной к прохладной штукатурке, и закрыл глаза. А всё-таки попаданец...

Никогда не мечтал стать кем-то придуманным, и именно таким стал. Да ещё кем — придурочно-восторженным блондинчиком, который запомнился только умением вылезать со своим фотоаппаратом в самый неудачный момент. Кажется, по канону хозяин этого тела должен погибнуть в битве за Хогвартс? То есть, у меня в распоряжении только два года, причём большую часть последнего книжному персонажу пришлось просидеть в Выручай-комнате, потому что из школы его, как грязнокровку, исключили. А теперь мне даже уехать некуда, потому что остался я на этом магическом свете один, как перст.

Слёзы покатили из глаз совершенно непроизвольно. Сначала я их вытирал, потом бросил, и просто сидел, глядя в окно ничего не видящими глазами. Потом грудь начала вздрагивать от всхлипываний, и я зарыдал в голос. Не знаю, долго ли я плакал, громко ли, но в конце концов слёзы иссякли, дыхание выровнялось, и появилась возможность думать относительно спокойно.

Завтра МакГонагал оформит магическое усыновление, и, наверное, это хорошо — по крайней мере, не заявит на меня права какой-нибудь ублюдок из старого рода. Наш декан тётка занятая, много времени посвящать мне не может, и думаю, отстоять родительский дом удастся, чтоб не продавали его от моего имени, как оплату за обучение. Давить буду на то, как не любят грязнокровок маги-аристократы, и как трудно мне, крестьянскому мальчику, будет без своей крыши над головой. Конечно, хозяйство придётся выставить на продажу — ни коров, ни машины мне сейчас не потянуть.

Зато останется мой дом, куда можно вернуться, если в школе что-то пойдёт не так. Повешу на него магглоотталкивающие чары (думаю, такая услуга не слишком дорогая), или даже ещё проще — с соседями договорюсь, чтобы они за домом присмотрели. Им хорошо — лишний кусок бесплатного огорода, и я приезжать буду в жилое помещение, а не в стылое, сырое здание, где от плесени не продохнуть.

Вот бы ещё с колдовством разобраться... Это что у меня за умения такие, и откуда они взялись? Тело не помнит за Колином особых магических талантов, был он обычным магом-середняком, ничего более. И вдруг без палочки Люмус, а потом ещё глушение портрета, который взрослые опытные волшебники заткнуть не могли... Странно это все. Как бы мои способности не напугали ненароком самого доброго волшебника всехмагической Британии. Возьмёт дедушка Дамблдор, поковыряется в башке Колина Криви немытыми пальцами, и останется от меня-переселенца только умение расписываться на снегу одной длинной струёй, без перерывов. Чёрт, надо что-то делать...

Кстати, о делать. Что у нас тут с удобствами? Я слез с подоконника, протопал к постели, и наклонился, подозревая самое худшее. Бинго — ночной горшок во всём его фаянсовом совершенстве! Вытащив этот исторический артефакт из-под кровати, я примерил его к своей тощей заднице, и убедился, что места мне хватит как на нём, так и в нём, чтоб извергнутое, так сказать, добро поместилось с не меньшим комфортом, чем подростковые ягодицы.

Мелькнула даже мысль воспользоваться горшком по прямому назначению, чтоб напакостить мерзкому уродцу, из-за которого едва не сломал шею на лестнице, остановило только подозрение, что этот лопоухий красавец выносит горшки исключительно по утрам, дабы постояльцы смогли за ночь насладиться всеми ароматами средневекового поместья. Пришлось обследовать комнату в поисках скрытых дверей, и поиск этот увенчался успехом, потому что третья панель от входа оказалась той самой дверью.

Я шепнул «Люмус», нахмурился, когда темнота в санитарной комнате осталась прежней, повторил заклинание ещё несколько раз подряд без видимых изменений, а потом разозлился, и сделал всё правильно, — напряг мозги, сжал нижний дань-тянь (знания в китайской медицине помогли мне быстро сообразить, что тянущее чувство под пупком — это зона нижнего киноварного поля, дань-тяня то бишь, если рассматривать наиболее распространённую трёхкиноварную схему энергетическго строения человека), выбросил энергию через правый лао-гун, расположенный в центре ладони, и помог уплотниться магической энергии до вида светящегося сгустка.

Плафон на стене, опять в виде змеи, которая обвила молочно-белое яйцо светильника, давал такое же освещение, как нормальная лампа дневного света, а по обеим сторонам большого, по пояс, зеркала у входной двери, под которым расположилась полочка над стандартной английской раковиной с пробкой и двумя кранами без смесителя, застыли две змейки поменьше. Вероятно, их задачей было дать возможность получше разглядеть свою физиономию при бритье, или ещё каких косметических процедурах.

Впрочем, необходимость регулярного бритья мне пока не угрожала, — пушок на подбородке не дотягивал ещё до нормальной взрослой щетины, — поэтому я только мельком глянул на белобрысое отражение, вздрогнул с непривычки, и отправился за резную, чёрного дерева, в экзотических птичках, ширму. Там, невидимый глазам входящего, блестел ослепительной чистотой друг всех начинающих алкоголиков. Унитаз в тёплых пастельных тонах удивительно гармонично смотрелся на фоне салатных кафельных стен, и по-тропическому яркой ширмы.

Я присел на фаянсового друга, поёрзал, умащиваясь поудобнее, представил, что это всё моё, и каждое утро, выбравшись из тёплой постели, мои ягодицы ощущают надёжную крепость этого символа европейской цивилизации. Эх, хорошо-то как...

Потом кожа напомнила о том, что пора бы уже и помыться. Я отчаянно зачесался, начал стягивать не первой свежести одежду, повернулся к ванне. Здоровенный бассейн, бортики которого цвета морской волны возвышались над полом примерно по щиколотку, судя по сложно профилированному днищу с дырочками, мог служить, как джакузи. Ковыряться в устройстве, разбираться в неизвестных мне установках не было ни сил, ни желания, поэтому я сбросил убрание прямо на крышку биде, и босыми ногами зашлёпал по неожиданно тёплым плиткам к яме в полу.

Краны, которые торчали над ней прямо из стены, умилили одинаковостью мыслей всех сантехников мира: сделанные в виде драконьих голов, тёмного, почти чёрного цвета старой бронзы, они имели ярко выделяющиеся на этом фоне цветовые отличия. У одного дракона гребень был синим, у другого — красным. Присобачь сверху ещё колёсико, и будет прямо как в городской бане!

На ощупь краны друг от друга не отличались — металл, и металл. Включились они тоже довольно просто, хватило чуть посильнее надавить на цветные гребни. Я посмотрел, как извергается вода из драконьих пастей, нажал таким же образом на хрустальный флакончик с розовым содержимым, который стоял возле них. Поверхность воды мгновенно покрылась розовой пеной, а в воздухе запахло яблоками. Я надавил ещё раз, пены стало больше, она густой шапкой укрыла бурлящую воду, и большие пузыри начали взлетать над ванной. Терпеть и ждать стало невмоготу, поэтому я хлопнул по драконьим головам, чтоб заткнулись, и скользнул вниз.

Блаженная невесомость охватила измученное тело, я погрузился в тёплую воздушную пену по подбородок, уложил затылок на удобно сделанную полочку, и наконец-то расслабился. Тихое лопанье пузырьков, которые неторопливо взмывали в воздух, словно радужные монгольфьеры, запах яблок, словно запах осеннего сада, добрая нежность воды, — всё это вымывало из тела напряжение, из сердца тревогу и горечь, мне осталось просто закрыть глаза, и провалиться в сонные грёзы.

Но спать в ванной было бы неразумно — не хватало мне только для полного счастья захлебнуться в чужом доме. Поэтому я вздохнул с сожалением, послушал ощущения, и к своему большому удивлению обнаружил, что состояние моё уже совсем даже ничего. Из мышц ушла память о пыточном заклятии, которая глухой ноющей волной всплывала в теле, как только мысли касались случившегося на ферме, душу наполнила тишина, и сонное спокойствие.

Осторожно и плавно, чтобы не расплескать это внутреннее умиротворение, я выбрался из ванной (дно было так умно выпрофилировано, что ступеньки сами оказались под ногами), завернулся в здоровенное махровое полотенце, которое висело на решётке обогревателя, усмехнулся мысли, что зимой тутошние жильцы бегают погреться в ванную из холодной спальни, и пошёл укладываться на боковую.

Вещи остались лежать в ванной, потому что сил наклоняться, собирать их в кучу, нести с собой уже не осталось. В сумке была какая-то сменка, так что с трениками ничего до утра не случится — с этой мыслью я дошлёпал до постели, бросил полотенце на столик возле флакончика с зельем, и нырнул под одеяло как был, нагишом. Ночную темноту за окном разорвал свет фар проехавшей машины, я лениво повернулся лицом к стене, натянул одеяло повыше, чтобы оно закрыло ухо, и сон навалился быстрее, чем я успел подумать, насколько же удобная мне попалась постель...

— Колин, вставай! Скорее! — звонкий голос вырвал меня из глубокого сна, как ведро холодной воды, вылитое на голову. Я подскочил ещё до того, как осознал, что делаю — руки автоматически захлопали по прикроватной тумбочке, куда я обычно кладу волшебную палочку. Что-то стеклянно звякнуло, подвернувшись под горячую руку, какая-то тряпка обернулась вокруг предплечья, ноги согнулись, готовые к прыжку, или бегству, я обернулся к двери:

— Пожиратели?! Где?!

— А..! — передо мной стояла девушка с рошкошной гривой каштановых волос, прижимая ладони ко рту. Ещё наполовину во сне, я понял только, что это моя однофакультетница Грейнджер.

— Герми, где моя палочка?! Ты её взяла?

Она молчала, и только глаза становились всё больше, совсем как у героинь японских мультиков. И похоже, оне не услышала моих слов, потому что завороженно таращилась мне в пупок.

Пупок???

Медленно, уже проснувшись до конца, я опустил взгляд вниз. Мда, совсем ведь забыл, в каком виде укладывался спать... Впрочем, одно в этом всём оказалось хорошим — утренняя эрекция, так заворожившая подругу Мальчика-Который—Выжил, показала, что природа не пожалела, когда формировала тело Колина Криви. Разумеется, в порноактёры с этим инструментом пробоваться было бы самонадеянно, однако и искать его в ширинке не придётся, если вдруг для чего-то понадобится.

— Гермиона?

Девушка с явным трудом оторвала глаза от моего пениса, и медленно подняла взгляд. А-а-а, котик из Шрека! Её огромные глазищи с какой-то детской обидой смотрели на меня, и этот контраст формирующегося женского тела с по-детски наивным взглядом сорвал мою и так не слишком прочно державшуюся крышу. Да, я об этом ещё пожалею, но я не могу этого не сделать!

— Гермиона Грейнджер, — медленно произнёс я, и когда в этих «котёнкиных» глазках появилась осмысленность, продолжил. — Раз уж ты застала меня в такой момент, я должен познакомить тебя с моим альтер эго, возможно даже, с моим лучшим «Я».

Глаза напротив моргнули от удивления.

— Да-да, я не оговорился, когда сказал «лучшим». Коль скоро физиологи утверждают, что в теле человека нужность органов можно определить по интенсивности кровообращения, то я могу достаточно уверенно сказать, что это второй мозг мужчины, который включается только в самые исключительные, самые важные моменты его жизни.

От таких мудрёных слов девушка почти пришла в себя, и я продолжил, придав самое серьёзное выражение лицу и голосу:

— Гермиона Грейнджер, позволь представить тебе моего лучшего друга, того, кто не умеет лгать, и чей целеустремлённости мне остаётся только завидовать. — Я опустил голову, зная, что её взгляд последует за моим, взял пенис в правую руку, и качнул приветственно головкой. — Гермиона Грейнджер, познакомься с мистером Пинки. Мистер Пинки, — Гермиона Грейнджер.

— А..!! — девочка начала стремительно заливаться краской. За эти алые, как пионерское знамя, щёки мне вечно гореть в аду! Но голос, по прежнему холодный, не выдал той бури, что бушевала у меня внутри.

— Почему Пинки, говоришь? Потому что во время мастурбации к члену приливает кровь, и он краснеет.

— ...! — а я думал, что девочке больше некуда алеть. Глаза её засияли таким гневом, что беззащитный котёнок в мгновение ока превратился в грозную Афину Палладу.

— Идиот!!! — выдала, наконец, самая талантливая ведьма столетия, и метнулась к двери. Та хлопнула, прерывая связь между моими глазами, и её обтягивающими джинсами. Какая классная, однако, у неё попка!

Я постоял ещё какое-то время, разглядывая красивую дверную резьбу, а потом согнулся от хохота, и опустился на пол возле кровати. Надо будет потом перед ней извиниться, а то ещё подумает невесть что. Но всё-таки стоило за этот изумительный вид чуток шокировать! Если мне удастся выжить в здешней войне, и дождаться седин, то холодными зимними вечерами я буду устраиваться перед горящим камином, и наслаждаться этим воспоминанием в Думосборе. Вот ничего не пожалею, последние штаны отдам, а Думосбор ради этих котёночкиных глаз куплю!

Кстати, о штанах — не пора ли одеваться? Раз появилась Гермиона, значит, меня внизу ждут, так как сама бы она в чужую спальню не попёрлась. Или я о ней слишком хорошо думаю?..

В сумке, которая ещё помнила тепло маминых рук, нашлись чистые джинсы, моя любимая ковбойка в крупную сине-зелёную клетку, и вполне нормальная мантия стандартного чёрного цвета. На самом дне нашлись почти не надёванные кеды, так что к посещению Министерства я был экипирован полностью. Осталось только привести себя в порядок, умыться, да забрать брошенную одежду.

Мои вчерашние догадки оказались правильными — боковые светильники загорелись, как только я подошёл к зеркалу, и открыл воду. Яркий свет показал во всей красе белобрысую физиономию, с которой мне придётся теперь жить. Ну что ж, могло быть и хуже — рядом с киношным Криви эта даже была ничего. Светло-русые волосы, серые глаза, прямой нос, в меру полные губы, правильные черты лица. Наверное, можно было бы даже назвать себя симпатичным, надо только физиономии других парней глянуть для сравнения.

Душ нашёлся рядом с ванной. Вчера, оказывается, я был в таком состоянии, что не увидел практически ничего в здешнем интерьере — например, прошёл мимо двери в здоровенный гардероб с кучей разноцветных полотенец, толстыми банными халатами, ночными колпаками самого разного дизайна, и массой разнообразных бутылочек, баночек, флакончиков и лотков с мыльно-рыльной косметикой. Сегодня мне осталось только завистливо пощупать ненадёванный вчера халат, шикарный до умопомрачения, толстый, мягкий, точь в точь, как в самых дорогих отелях (во всяком случае, именно такими я их представлял, когда видел в кино).

И вот теперь, когда шанс попробовать кусочек богатой жизни прошёл мимо носа, мне осталось только нежно гладить материальное воплощение недостижимого уровня жизни, потому что после визита в Министерство магии сюда я уже не вернусь, и надеть эту роскошь не смогу. Ждут меня дом, проблемы с хозяйством, отцовские клиенты, и похороны. Домашнюю живность надо покормить, клиентов обзвонить, контракты перебросить другим молочникам, с тётками из мэрии поговорить, чтоб меня сразу в детский дом не упекли, сгонять в церковь насчёт отпевания, и ещё со своими возможностями разобраться хотя бы в первом приближении, пока местные Гэндальфы попаданца-маггла не учуяли. Работы впереди много, хотя бы в память о людях, которые умерли вместо меня.

Пока я обдумывал план действий на ближайшие дни, утренняя помывка подошла к концу. Как такового, душа здесь не оказалось, чтобы со стояком, рассеивателем, никелированными шлангами и прочей ерундой. Я просто стал ногами на светлый квадрат у стены, ощутимо более пупырчатый и шероховатый, подумал о воде, и на голову полился тёплый дождик. Два осьминога на стене перед глазами (синий и красный, кто бы сомневался) подсказали, как регулировать его силу, и температуру, а насчёт шампуня помог внутренний голос.

Когда я подумал, не взять ли из того флакона при ванной чуток пены для головы, интуиция потребовала закрыть глаза, и пошарить пальцами по стене. Почти сразу мокрые ладони обнаружили то, что при открытых глазах оказалось мраморной полочкой, на которой стояли разноцветные баночки. В первое мгновение я обалдел, когда обнаружил то, чего не было секунду назад, потом вспомнил, что у магов всё не по людски, и решил пользоваться тем, что дают.

Впрочем, до конца насладиться маленькими радостями магической жизни мне не удалось. Наверное, карма у нас такая, у бедных фотографов и будущих героев гражданской войны, потому что голос зовущего меня по имени не пробился сквозь шум падающей воды. Я спокойно плескался под нерукотворным дождиком, напевал бессмертные «Вэн ай сиксти фор», и мылил голову зелёной пастой, которая оказалась изумительным мятным шампунем. Прохладная свежесть пены буквально вытаскивала из черепушки сонливость, наполняя энергией, и бодростью.

Было так замечательно, как только бывает утром на каникулах, когда впереди целый день свободы, давно не виденные друзья, а с кухни тянет свежими булочками и мятным чаем, который так вкусно заваривает мама... Поэтому нового посетителя, влезшего в воспоминания прямо с ногами, встретил я нерадостно.

— Колин! Колин Криви! — голос прорвался сквозь шум воды, когда на голове возвышалась целая шапка пены. Я тряхнул головой, растёр лицо, повернулся всем телом.

Из-за ширмы выглядывал высокий рыжий парень с круглым придурковатым лицом. Он с искренним изумлением таращился то на меня, то на окружавшую нас красоту.

— Чего надо? — плохо смытая, пена стала покалывать кожу, а глаза защипало. Надеюсь, магические шампуни не обладают какими-то побочными действиями... — Вы как буд-то сговорили все. А если б я гадил тут сейчас?

Моё бурчание пролетело мимо кассы, потому что рыжий не мог оторваться от разглядывания ванной. Он что, — в шалаше вырос, кафеля не видел?

— Почему у тебя это всё, Колин? — с искренней обидой выдавил он наконец.

— Ты о чём?

— Ну, душ, классный унитаз, ванна вон. ...Ванна!

Он вытаращился на яму в полу, затянутую полупрозрачным чехлом, как дембель на сиськи.

— Эй, Рон, челюсть подбери, а то пол слюнями закапаешь!

— А?

— Говорю, чего пришёл?

— Так ждут тебя все. Завтрак там... Есть пора...

— Ну раз ждут, то да, — я ещё раз тоскливо глянул на халат «мечта командировочного», вышел из-под дождя, стянул с ширмы заранее повешенное полотенце. Рон Уизли по прежнему не мог прийти в себя, он впился глазами в ванную с непонятным мне обожанием, и тоской. Может, у него фетиш какой с ваннами? Я сам не пробовал, но во времена студенческие не раз слышал, что есть любители дрочить в воде — может, он из таких?

— Рон.

— А?

— Чтоб наполнить ванну, надо нажать на гребни драконов, синий наливает холодную воду, красный — горячую. Вон тот розовый флакон даёт классную пену, пахнет яблоками, и здорово освежает. Больше трёх раз на него не нажимай.

— Ага...

Ну вот и поговорили с лучшим шахматистом Хогвартса. Я забрал вчерашние тряпки, обошёл застывшего соляным столпом Уизли, и вернулся в комнату. Одеться, обуться, застелить постель — вроде всё... Ещё раз осмотрелся, чтобы не забыть чего, подумал, надо ли сразу забирать сумку и фото-шкаф. Вряд ли Министерство магии приготовило камеры хранения для таких, как я, так что лучше пусть пока здесь побудут, чтоб с вещами не шарахаться по тамошнему гадюшнику.

После крепкого сна, и с хорошим настроением (не зря ведь говорят: «сделал гадость — сердцу радость», а Рон теперь от искушения попробовать ванну не удержится) вчерашний коридор с тёмными портретами на стенах, и грязно-бурым ковром на полу, уже не казался дорогой в никуда. Конечно, длинный, тёмный, депрессивный, но не более. Жить в таком месте точно не захочется, и теперь мне понятно, отчего Блэк вёл себя по идиотски до самой смерти. Сначала Азкабан, потом такое вот...

На этот раз за спиной никто не крался, но по ступенькам я шёл осторожно, потому что бережёного бог бережёт. Вот и мне он позволил безопасно спуститься в холл, при этом не проявляя чудеса ловкости, как вчера вечером. Кстати, а ведь у меня ничего не болит!

Я стал ощупывать тело, поворачиваться, наклоняться под разными углами — ничего! Совсем—совсем ничего! А ведь по ступенькам я таки съехал жёстко, боль хотя бы от синяков должна ощущаться. Интересно, это я сам себя вылечил, или местная магия постаралась?

Из холла, мимо плотно завешенного портрета, огромной люстры, и безобразных голов-трофеев, нос повёл меня вниз, туда, где вчера исчезла МакГонагал. За мрачными, как и всё в этом доме, дверями глазам открылась... пещера. Я зажмурился, ущипнул себя, но ничего не изменилось — высокий тёмный свод, который почти не касалось зубило каменщика, по прежнему растворялся в темноте над головой, и мрака там хватало, чтобы свет пламени в огромном очаге казался маленьким, жалким костерком. А ведь на этом огне можно было бы изжарить если не мамонта целиком, то уж носорога точно.

— Вот это да! Какой климат! — вырвалось у меня восторженно. — Леди Макбет, и Робин Гуд в одном флаконе!

Взгляды людей, которые сидели за настоящим рыцарским столом из толстенных деревянных плах, заставили поперхнуться. Ну да, они же в этом средневековье каждый день живут, для них кафельная плитка «осьминожки» самая круть, а не это чудовищное сооружение, за которым впору с гигантами самогоном надираться. Ну, или с гигантессами, чтоб потом на нём же с удобствами устроиться, когда количество перейдёт в качество. Стоп, куда это меня занесло?..

— Здравствуйте, — сказал я в ответ на удивлённое молчание.— Извините за опоздание.

Народ облегчённо зашевелился, толстая тётка в застиранном халате под вязаной кофтой закудахтала про бедную сиротку. Я скромно потупил очи долу, вытерпел её поглаживание по голове, сел, куда сказали.

Гермиона оказалась неподалёку, через стол наискосок. Глянув на меня, девушка уставилась в пустую тарелку, заметно порозовев. Если мама Уизли решит сегодня скормить ораве дармоедов сосиски, то, боюсь, Гермиона останется голодной.

За ней, у края стола, сидел Сириус, такой же всклокоченный, как и вчера. Мне только кажется, или он вообще не ложился? Лихорадочный блеск в глазах, сжатые кулаки, — что за блохи нашего анимага грызут?

По другую сторону Гермионы сидели рыжие близнецы, — двое из ларца, одинаковых с лица. Они хитро перешёптывались друг с другом, и ничего вокруг не замечали, даже того, как изменилась девушка рядом после моего появления.

С нашей стороны сидел Люпин, прямо напротив Сириуса. Он озабоченно хмурился, глядя на задёрганного приятеля, и явно был поглощён его состоянием. Блин, товарищ называется, — вместо того, чтобы здесь медленно спиваться, взял бы другана за хобот, да рванул по бабам куда-нибудь на Ибицу, или ещё какую Майорку. Никогда не поверю, что снобы в белых масках оскверняют себя атмосферой маггловских курортов. А если и так — грим ещё никто не отменял. Если чары изменения внешности другой волшебник сможет снять, то изменённую причёску, какую-нибудь наклеенную бородёнку, усы другого фасона, фальшивую родинку он просто не отличит от настоящих. Такое колдунство, да ещё руками толкового педика-визажиста, покруче любой палочки будет. Сириусу надо окунуться в беззаботную радость, а не в этом фамильном могильнике сидеть. Подсказать ему, что ли?

Младшая Уизли расположилась возле самого очага, напротив близнецов. Я вспомнил, что мы дружили с ней на почве обожания Поттера, улыбнулся при мысли, как она в этом году разочаруется.

Тем временем матриарх рыжего семейства закончила творить кулинарное волшебство, из-за которого запах еды стал совсем одуряющим, повернулась к нам, чтобы осчастливить утренней пайкой, и обнаружила, что предпоследнего Уизли почему-то нет.

— Рон? — нахмурилась она недоумённо. — Куда он вышел?

— Он ещё не возвращался, мама, — наябедничала любимая дочурка.

Двое из ларца посмотрели друг на друга, потом на стол, потом опять друг на друга:

— Малыш Ронни...

— Его нет здесь, брат мой!

— Еда уже готова, а малыш Ронни опаздывает!

— Этого не может быть, брат.

— Да, брат, скорее, Мерлин проснётся, чем маленький Желудок упустит возможность чего-нибудь заточить.

— Прекратите! — одёрнула их мамаша, и посмотрела на меня. — Колин, ты знаешь, где Рон?

— Когда я выходил, он оставался в ванной комнате, мэм.

— А-а-а, — близнецы обменялись многозначительными улыбками, — ванна, брат.

— Да, брат, тогда малыш Ронни может и опоздать.

— Тогда, брат, даже запах маминой стряпни может оказаться бессилен.

— А нам, брат, суждено скончаться в голодных судорогах.

— Да, брат, надо потренироваться, чтобы даже смерть не разрушила наше природное очарование.

Рыжие клоуны стали кривляться, притворяясь умирающими, но смешило это только Джинни: Сириус был слишком поглощён своими мыслями, Люпин — его состоянием, Гермиону отвлекало моё присутствие, а мне после вчерашнего как-то не смеялось. Закончилось всё быстро и решительно: недрогнувшей рукой мамаша отвесила каждому лицедею по подзатыльнику, и отправилась за сыном, доверив накладывание еды будущей миссис Поттер.

Девочка вооружилась половником, и начала ловко раскидывать груз по тарелкам, которые сами подлетали под черпак молодой разводящей, а потом отправлялись по столу к едокам. Когда напротив меня остановилась исходящая паром посудина, я только покачал головой — мама Уизли действительно решила порадовать наши желудки сосисками с картофельным пюре. Розовые упругие сосиски, и нежное, взбитое, как суфле, белоснежное пюре! Я поднял глаза, и чуть не задохнулся, когда меня ударило отчаянием из пойманного взгляда Гермионы. Чёрт!

Девушка замерла на мгновение, посмотрела застывшим взглядом прямо перед собой, аккуратно положила вилку и нож. Мда, надо что-то делать...

— Гермиона, — я поднялся, отодвинув неудобную табуретку. — Можно тебя?

— Что?

— Говорю, можно тебя на минутку? Пожалуйста.

Она с видимой неохотой встала из-за стола, и прямая, как флагшток, отправилась к выходу.

Далеко мы не ушли — я тормознул возле ноги-корзины, подождал, пока девушка не станет рядом. В полутёмном коридоре лицо Гермионы казалось белым пятном.

— Гермиона Грейнджер, извини меня за то, что я сделал в спальне.

— Ничего не произошло, — ответил мне лишённый эмоций голос.

— После того, как вчера погибли родители, я всё ещё не могу прийти в себя. Когда ты пришла сегодня утром, твои слова прозвучали так же, как кричал брат перед смертью. Я не успел проснуться, не понимал, где нахожусь. А потом ещё и разозлился, когда увидел, что красивая девушка разглядывает меня, словно обезьяну в зоопарке...

Белое пятно лица чуть потемнело — Грейнджер покраснела?

— Это я виновата, Колин. Я долго не могла уснуть, и когда в конце концов вышла напиться воды, услышала, как за дверью плачет человек. А утром миссис Уизли рассказала про твою семью. И я подумала, что смогу тебе как-то помочь...

Мои губы сами растянулись в улыбке:

— Гермиона, ты уникальная девушка. Вряд ли кто-нибудь ещё решит помочь ближнему ранней побудкой.

— Это бы тебя отвлекло!

— Ну, в общем-то да, отвлекло...

Она снова опустила голову.

— Гермиона, честное слово, я правда не хотел тебя оскорбить. Пожалуйста, извини меня, я постараюсь так больше не делать.

— Постараешься? Только постараешься??

— Грейнджер, ты ведь самая умная девушка Хогвартса! Ты действительно не знаешь, что утренняя эрекция связана больше с мочевым пузырём, чем половым влечением? Чего ты вообще ждёшь от парня, который проходит период гормональной перестройки организма? Я тут радуюсь, что мы в школе мантии носим — хоть не видно, как тело реагирует на неожиданные раздражители. Отец рассказывал, он в школе иной раз двойки получал только из-за того, что к доске выйти не мог из-за торчащей распорки в штанах...

— Извини, Колин, я правда не подумала...

Я вздохнул, потом осторожно взял тёплую девичью ладошку в руки. Грейнджер удивлённо вскинула голову.

— Гермиона, давай договоримся, чтоб было честно и поровну, что ты не будешь меня больше будить так резко, а я не буду выходить тебе навстречу, прикрытый одними благими пожеланиями.

Она хихикнула, видимо, представив этот образ, радостно закивала головой:

— Хорошо! Только обещай, что никому не расскажешь про наше сегодняшнее утро!

— Скала!

Тепло, которое в этот момент появилось между нами, разорвал возглас с лестницы:

— Колин, где ты оставил Рона?

— Простите, мэм? — я повернул голову навстречу маме Уизли, которая резво спускалась по ступеням. С ловкостью, явно наработанной многолетними упражнениями, она скользила по тёмному ковру так легко, что в сердце заскребла невольная зависть — я так бегать никогда не смогу, особенно, после вчерашнего камикадзе под ногами.

— Его нигде нет!

— Я же говорил — он в ванной.

— Нет его там! Ни на втором этаже, ни на третьем, ни на четвёртом!

— А зачем его там искать? Я имел в виду ванную в моей комнате.

— У тебя была личная ванна?? — дамы задали вопрос синхронно.

— Ну да, а у вас что — нет?

— Я хочу посмотреть! — решительно заявила Гермиона, и взяла меня за руку. — Идём!

Наша троица поднялась на третий этаж, пронеслась по коридору (бежать им мешали только мои отстающие ноги), ввалилась в комнату, где я проспал остаток ночи. Недолгое отсутствие позволило увидеть свежими глазами это обиталище скорби.

При дневном свете комната выглядела не фонтан. Запустение, пыль, сырость, которую вчера, мокрый от слёз, просто не чувствовал, — невесёлое место, короче. Вещи мои по прежнему стояли возле постели, но Рона не было не видно, и не слышно. Точно, я же закрыл дверь в ванную комнату, чтоб вопли оргазмического счастья, которые, зуб даю, рыжий обалдуй издаст неоднократно, не пугали коридорных гуляк!

— Где он?

— Где она?

Опять в унисон заговорили. Ишь, как завелись-то!

Я подошёл к нужной панели, постучал пальцем по выпуклому бутону, сдвинул в сторону прорезавшуюся дверь, и отпрыгнул назад, когда из открытого прохода повалила розовая пена.

Из ванной шибануло крепким яблочным запахом, словно давешний эльф-уродец организовал тут склад свежесобранных антоновок. Кисловатый аромат бил в нос так мощно, что я невольно облизал губы, почувствовав на зубах оскомину.

Розовая пена плотной стеной пёрла в комнату, и я растерянно обернулся к дамам, потому что совершенно не представлял, как нам пробиться к Рону. Что он такого там начудил? Надеюсь, сам то хоть не задохнулся в этой массе... И думается мне, что яблоки он теперь есть не скоро соберётся — ну разве что его легендарное обжорство окажется сильнее психологических травм.

— Калоре суффусус этер! — рявкнула, как заправский фельфебель, матриарх рыжего семейства. Мы с Гермионой дёрнулись, из палочки ударила струя горячего воздуха, пена подалась назад.

— Запомнила заклятие, Гермиона? — одними губами шепнул я в розовое ушко, и едва удержался, чтоб его не куснуть. Девушка, по прежнему державшая мою руку, кивнула, порозовела (видимо, почувствовала горячее дыхание — мы ведь так близко друг к другу оказались), отодвинулась подальше.

— Ага, пригодится голову сушить после душа.

— Не только. Можно ещё замёрзшего согреть, мокрые вещи обработать.

— У нас есть нужное заклятие! Экскуро от грязи.

— Мне почему-то кажется, что этот вариант меньше нарушает пространственную структуру предмета. Вещи будут не так сильно портиться, и дольше носиться. Как думаешь, почему у Рона мантии хоть и поношенные, а не расползаются по швам?

Гермиона удивлённо посмотрела на меня:

— Да? А мне раньше это даже в голову не приходило.

— Мне тоже, если честно.

Мамаша Уизли тем временем уничтожала преграду — от контакта с заклятым воздухом волшебная пена испарялась на глазах, пузыри лопались, стекали на пол лужицами мыльной воды. Как только препятствие на нашем пути разорвалось глубоким каньоном, матриарх бросилась на помощь сыну. Мы переглянулись, шагнули в яблочный сумрак вслед за исчезающей впереди вязаной кофтой.

К счастью, так высоко пена поднялась только у закрытых дверей, дальше её уровень понижался до более-менее проходимого «чуть выше колен». Но разъярённая Уизли махала палочкой, как Скайуокер световым мечом, и после неё оставалась широкая просека с мыльными лужами. Недлинный проход закончился ярко освещённой ванной комнатой, где в магическом свете карабкались на стены розовые сугробы, а с потолка свисали пенные сталактиты.

Основное действие происходило в бассейне, который здесь по недоразумению назвали ванной — на наших глазах в нём оживал истинный Солярис, чтоб мне век Тарковского не смотреть! Вода бурлила, вздымалась волнами, гнала к берегам микроскопические цунами, заворачивалась водоворотами. Клубы нежно-розовой, цвета свежевымытого поросёнка, пены вываливались на кафель, расползались по сторонам, свалили ширму, огромной копной собрались в раковине под зеркалом, заполнили гардероб, который я по глупости не закрыл.

А над ванной творилось настоящее волшебство. Большие радужные пузыри, словно древние шары-монгольфьеры, неторопливо поднимались к потолку, время от времени лопались мутными брызгами, и собирались в большое кучевое облако цвета раннего заката. Из этого неспешного благолепия время от времени показывались на свет божий части человеческого тела, которое, видимо, раскачивалось там внутри на невидимых глазу потоках — то голая нога выглядывала наружу, то рука, то ничем не прикрытая задница.

Когда миссис Уизли увидела это невиданное зрелище, то обалдела так же, как и мы. Бедная тётка вытаращилась на облакоплавающего сына, растерянно опустила руки, забыв про палочку. Струя горячего воздуха ударила в воду, полетели в разные стороны пенные хлопья, вода заколыхалась, толкнула вверх новую порцию пузырей.

— Мама! — из облака под потолком вынырнула рыжая физиономия. — Помогите!

Уизли старшая очнулась, махнула палочкой в царственном жесте:

— Фините Инкантатем!

Теперь настала пора обалдевать мне — классическая горе-домохозяйка, неряшливая курица в растянутой кофте, одним движением развоплотила сугробы, сталактиты, кучи в гардеробе, и раковине. Остались только мокрый пол, да стены в радужных разводах.

— Плюх!!! — молодое тело, которое всё это время поддерживала сила волшебного шампуня, неожиданно вспомнило о земном притяжении. Из ванны хлынула тёплая волна, полетели брызги, дамы завизжали, как девчонки, когда вода хлестнула их по ногам.

Затем над бортом поднялся наш герой, мокрый, голый, и несчастный.

— Мама! — воскликнул он надрывно, и рухнул на колени. Ноги бедолагу не держали, руки тряслись, зубы стучали от пережитого страха. — Почему это всегда происходит только со мной?!

Миссис Уизли бросилась к сыну, прижала его с причитаниями к материнской груди. Мы с Гермионой переглянулись, и тихо ретировались, потому что здесь и сейчас мы были совершенно лишними.

Уже в холле, на последних ступеньках, Гермиона, которая всё это время о чём-то напряжённо думала, обратилась ко мне:

— Колин, что там произошло? Почему он летал?

— Наверно, пожадничал, как всегда. Ты ведь была в «Норе»? Как у них с ванной?

Гермиона скорчила ироничную гримаску.

— Понятно. Традиционный медный таз, и кувшин с наколдованным кипятком?

— Ну, не так плохо, как ты себе представляешь, но долго в ней не посидишь — вода быстро остывает, и маленькая она слишком.

— То-то я гляжу, как вошёл, так и замер, словно в пещере Алладина. Пена для ванны насыщена каким-то волшебством, потому что я после неё спал, как убитый, и проснулся отдохнувшим.

— Проснулся? Да я тебя еле разбудила! Хотела уже водой окатить!

— Спасибо, что не успела. Хорош бы я был — мокрый, взъерошенный. Совсем как Рон.

— Не совсем, — на губах девушки мелькнула хитрая усмешка. — Кое в чём Рон тебе уступает...

О, Гермиона шутит? Да ещё на такую тему?? От неожиданности я споткнулся на ровном месте, но тут же восстановил равновесие.

— Спасибо, Гермиона. Так вот, уходя, я сказал, чтобы он не нажимал на флакон больше трёх раз, потому что уже на втором пузыри стали взлетать к потолку. Ну а Рон, видимо, захотел, чтоб было побольше.

— Да, — вздохнула лучшая представительница Золотого Трио, — он это любит, побольше...

— Кому ты рассказываешь — недалеко от вас за столом ведь сижу.

В столовую мы вернулись с улыбками на лицах. Народ ещё заканчивал стряпню мамы Уизли, так что нам не пришлось давиться едой в молчаливом одиночестве. На вопрос, где сама повариха, Гермиона ответила, что она занимается Роном, а на вопрос о Роне, я сообщил, что он с мамой. Родственников этот ответ удовлетворил, поэтому нам удалось обойтись без риска поперхнуться непрожёванной едой.

Однако никакое счастье не может длиться вечно. Я наслаждался последней сосиской, размышляя о кулинарном таланте миссис Уизли, которая обычную еду умудряется сделать удивительно вкусной всего лишь с помощью усиления запаха, и чего-то ещё, когда в дверь ворвалась растрёпанная глава рыжего семейства с сыном под мышкой. Судя по выражению конопатой физиономии, такая забота его не радовала.

— Колин Криви! — начала мамаша грозно. — Что ты сказал моему сыну?

— Чтобы он не нажимал на флакон с шампунем больше трёх раз, мэм. Но, видимо от восхищения роскошной отделкой комнаты, он меня не услышал.

— Это правда, Рон? — обратилась мама к ещё мокрому рыжику, и тот опустил голову.

— Ты открыл ванную? — удивился Блэк.

— Какую ванную? — близнецы привстали из-за стола.

— Это та, где Джеймс летал под потолком? — оживился Люпин. — С фирменным шампунем Блэков?

— Ванная с магическим шампунем?? — умение близнецов говорить синхронно, меня не удивило.

— С летучим шампунем... — улыбнулся Люпин каким-то воспоминаниям.

— Где она??

— А ну тихо! — рявкнула мама возбудившимся детишкам. — Это правда, Рон?

— Ну мам, — заблеял тот, — я не помню, правда!

— Рон Уизли! Сколько раз тебе надо повторять, что нельзя быть таким бестолковым! Тебе уже скоро семнадцать, ты уже вот-вот мужчина!

Рассмотреть красу Гриффиндора я успел вместе с Гермионой, пока он нас радовал своим неглиже, и подумал тогда, что бедной Герми тётя Ро подложила большую свинью, когда решила, что та свяжет свою судьбу с этим «вот-вот мужчиной». Если б мне пришлось ваять с него Аполлона, фиговый листочек оказался бы самой неброской деталью молодого здорового тела. Мда...

Смотреть, как мама-наседка прессует пацана, при этом совершенно не обращая внимания на реакцию окружающих, было тягостно и неловко. С такой домашней заботой он до самой смерти из-под маминой юбки вылезти не сумеет. То-то Гермиона в фильме так хреново выглядела, когда детей в школу отправляли.

Я быстренько закидал в пасть остатки картофельного пюре, поблагодарил за вкусный завтрак (шеф-повар не заметила моих слов, поглощённая воспитанием почти взрослого сына), кивнул головой соседям, и направился в холл.

В нём было темно, мрачно, зато отсутствовала наседка Молли. Когда я подошёл к выдолбленной стопе, чтоб поближе разглядеть монструальное творение, над головой загорелся настенный фонарь — пламя зашипело так натурально, что я невольно принюхался, опасаясь газовой утечки. Ну да, раз в викторианской Англии газовые рожки были в ходу, то здешние копируют именно их. Я присел, тронул пальцем заскорузлый коготь на чудовищном мизинце, поднял голову, и отшатнулся — надо мной нависали браться Уизли.

— Колин...

— ... рассказывай!

— Что именно?

— Всё!

— С самого начала!

— Ну... вначале земля была темна и пустынна, и дух божий носился над волнами.

— Чего??

— Колин, — Блэк подкрался так тихо, что братья подпрыгнули, услышав его голос за спиной. Он тихо засмеялся, покачал головой:

— Далеко не все маги знают Библию. Христианство у нас не популярно, знаешь ли.

— То есть, рассказывать от начала времён не стоит?

— Нет, не стоит. Лучше ты расскажи, как нашёл ванную комнату.

Я пожал плечами:

— Да, в общем, просто. Перед сном очень захотелось помыться, а тут ночной горшок под койкой. Раньше я читал про старинные особняки, и во многих из них были скрытые проходы, тайные комнаты, слуховые камеры. Искать, кого бы спросить насчёт горячей воды, было поздно, поэтому я, на всякий случай, решил простучать стены. На третьей панели нашёл вход.

Братья обменялись потрясёнными взглядами:

— Джордж, почему...

— ...это не пришло нам в голову, Фред?

— Вас, наверное, сбил с толку ночник под кроватью.

— Да уж, старый Кричер в своём репертуаре, — скривился Блэк. — Сколько ни говорю, чтобы он перестал маяться ерундой, по прежнему ведёт себя так, словно на улице середина девятнадцатого века, а не конец двадцатого.

— Мне другое интересно, Колин, — вмешался Люпин. Видимо, его острый слух полу-волка не выдержал визгливых интонаций Молли Уизли, раз он присоединился к нашей компании. — Как ты сообразил, что не надо больше трёх раз давить на шампунь? Гости традиционно попадались в эту ловушку, поэтому Сириус заблокировал доступ к ванной, пока в доме дети. Джеймс Поттер, например, болтался под потолком, пока его Сириус не вытащил. Помнишь, вы нам так уморительно рассказывали на помолвке, что Лили до слёз хохотала?

— Отец Гарри Поттера тоже бывал в этом доме?

Блэк скривился:

— Один раз, недолго. Выдержал «малый ужин» с мамашей, завтрака дожидаться не стал, аппарировал сразу, как высушил волосы. Мы оба тогда ушли, если быть точным — матушка в то утро была особенно красноречива.

— Ещё больше, чем сейчас?

— Это всего лишь портрет, Колин, — вздохнул Сириус. — В нём нет даже сотой части того ужаса, воплощением которого была живая Вальпургия Блэк...

Неловкую тишину, которая наступила после его слов, прервал громкий стук в дверь.

— МакГонагал? — Блэк подошёл к двери, прижался физиономией к дверному глазку, удовлетворённо кивнул, отступил на шаг, и махнул палочкой.

Что-то громко дзынькнуло, защёлкало, затрещало, словно несмазанная зубчатая передача, и в облаке уличного света на порог ступила профессор в своей вечной зелёной мантии, и высокой шляпе.

— Мистер Криви, вы готовы? — строго взглянула на меня декан. — Нам пора отправляться.

— Да, мэм, только мантию накину.

Я метнулся в столовую, стянул форменную хламиду с каких-то раскидистых рогов, удачно прикрученных у дверей в качестве вешалки — подозреваю, что это был подарок тётушки Вальпургии любящему мужу, не то как предупреждение, не то как констатация случившегося факта, — махнул на прощание рукой. Мама Уизли всё ещё распекала непутёвого сыночка, одновременно подсушивая мокрые патлы бедолаги волшебной палочкой, так что ни она, ни он моих движений не заметили. Джинни с Гермионой возились с посудой, однако моя утренняя муза увидела прощальный жест, повернула голову, чтобы улыбнуться в ответ. Огонь в камине подсветил её тонкую фигурку, каштановый вихрь непослушных волос превратился в волшебное сияние вокруг прекрасного лица, и сердце моё пропустило удар, а в груди что-то болезненно сжалось.

— Держись, Колин, всё будет хорошо, я знаю!

— Спасибо, Гермиона, — выдавил я непослушными губами, — ты мне здорово помогла...

Когда мы вышли на улицу, и мне удалось проморгаться от слёз, которые набежали на глаза из-за контраста с тёмным коридором, окрестности показались намного симпатичнее, чем были ночью. Может, настроение тогдашнее повлияло, может, слишком слабые уличные фонари, но сейчас вокруг нас расстилалась вполне себе атмосферная улочка. Своеобразные «задворки для богатых туристов», которых хватает в старых городах, чтоб с одной стороны было в меру безопасно, а с другой чтобы запустение и срань радовали взгляд бедного мененджера-путешественника.

Он ведь, мененджер, на работе своей изворачивается, как змей из-под вил, страхи испытывает перманентные, фрустрации, отсутствие уверенности в завтрашнем дне, а приедет в какой-нибудь польский Вроцлав, побродит по тамошнему «Бермудскому треугольнику», которым приезжих пугают чуть ли не со времён переселения поляков из-за Буга, и совсем по другому воспринимает свою ипотечную квартиру с кредитным автомобилем. В новых путеводителях часто можно найти подобные объекты, когда заходит речь о старых городах, типа «посмотрите на реальную жизнь», хотя сколько здесь той жизни, а сколько разыгравшегося воображения очередного туриста?

Вот и сейчас, из окон дома напротив, с облупившимся глобусом на фронтоне, играла весёлая музыка, доносилась неразборчивая болтовня довольных жизнью людей, по улице то и дело проезжали неплохие легковушки, тяжело переваливаясь на неровностях брусчатки, прокатил маршрутный автобус, мимо пробежали трое пацанов с пакетом в руках — жизнь била ключом, и совсем даже не по голове.

МакГонагал поджала губы, когда споткнувшийся пацан крикнул «бля!», окинула взглядом окрестности (судя по выражению лица, чистокровная магесса видела вокруг исключительно разруху, уныние, и полный караул), повернула голову:

— Мистер Криви, возьмите меня за локоть.

— А может, на метро? — посмотрел я робко из-под руки.

МакГонагал нахмурила брови, глянула на меня так, словно это я только что осквернил воздух матерным словом:

— У нас нет времени на развлечения, молодой человек. В Министерстве нас уже ждут.

И мы аппарировали, Мерлина, Мордреда, и ихнюю косолапую бабушку в бога душу мать!!

— Буэ! — радостно сказал желудок, когда я поднялся с асфальта, коварно прыгнувшего мне прямо под ноги. — Буэ-э-эк!

— Что с вами, Колин? — встревожилась декан, и вытащила палочку.

— Аппарация, мэм, — я вытер губы, слёзы, вспотевший от неожиданности лоб. — Всего лишь аппарация. Не думаю, что это вина стряпни миссис Уизли.

— Да, — МакГонагал несколькими движениями палочки привела меня в полный порядок, убрав следы неудачного перемещения. — Молли временами злоупотребляет кухонной магией, но только не сегодня. Я поговорю с Альбусом о вашей магической оболочке...

— Аврор Кингсли говорил что-то о проверке магического ядра.

— И это тоже. Идёмте.

Мы прошли по узкому тёмному переулку, и выбрались на обычную улицу где-то на задворках большого города, с давно не мытым асфальтом, кучами мусора у бордюров, серыми плитами тротуара, равнодушную блёклость которых не смогли развеселить даже сигаретные окурки, так щедро разбросанные вокруг.

Я огляделся — какие-то офисы в пятиэтажке слева, паб через дорогу, с утра закрытый, и ни одной живой души. Видимо, народ только-только по работам разъехался, ещё с пол-часа будет в кабинетах, да конторах в себя приходить. Я принюхался, уловил слабый запах кофе, довольно покачал головой: из легальных наркотиков кружка растворимой гадости с утреца — самое лучшее, чтоб до конца очнуться «в жестоком мире взрослых людей».

Из-за угла вывернул старый грузовик. Его движок пёрднул облаком чёрного солярного дыма, надсадно взревел, и машина остановилась под самой дальней вывеской, где было что-то про канцелярские товары. Из кабины вылез водила в потрёпанном синем комбинезоне, поправил на башке бейсболку, даже отсюда видно, что не первой свежести, зашёл в двери. На грузовике примостился здоровенный строительный контейнер — сам таким пользовался, когда ремонтом занимался.

МакГонагал окинула взглядом окрестности, нахмурилась, вышла на проезжую часть:

— Нам туда, мистер Криви, — бросила она, махнув рукой на красную телефонную будку. — Это вход для посетителей.

Мы приблизились, и оказалось, что вход подвергся массированной атаке хулиганов. Они побили стёкла в будке, закидали мусором её внутренности (больше всего на полу валялось конфетных фантиков, упаковок из-под чипсов, и кубиков «лего» — я даже представил на мгновение, как злые парни в наколках, после того, как основательно покуражились над бедным сооружением, собираются в кучку, шуршат конфетами, и отчаянно спорят, размазывая шоколад по губам, куда очередную детальку надо всунуть, чтобы сложить слово «счастье» из букв «ж», «о», «п» и «а»). Стены вокруг, как и то, что от будки осталось, были щедро покрыты какими-то нечитабельными граффити ярких вырвиглазных цветов.

От этого буйства ядовитых красок пришлось прищуриться, потому что от одного взгляда на них запекло под веками, но почти сразу я вдруг осознал, что меня всё время что-то отвлекает, отталкивает от этого места, не даёт сосредоточиться ни на одной мысли — как муха, которая здорово раздражает самим своим жужжанием, даже если не садится на кожу. Я огляделся — водила вышел из здания, и осторожно опускал контейнер на тротуар. Непонятный гул, который ощущало моё тело, не был его делом, потому что расстояние оказалось слишком велико. Тогда я ещё раз попробовал сосредоточиться на своих чувствах, и понял, что мне мешает всё — рисунки на стенах, битое стекло на тротуаре, мусор на полу, и даже каркас многострадальной будки. Это что — магглоотталкивающие чары так действуют?

Тем временем декан Гриффиндора перестала думать о чём-то своём (похоже, она пыталась прийти в себя, выбитая из равновесия серьёзными причинами), мягко, но решительно подтолкнула меня в телефонную кабинку, и втиснулась туда следом. Места внутри оказалось катастрофически мало, зато воздуха было даже слишком много. Я прижался бедром к металлической стойке, а голову выставил наружу, чтоб не упираться в перекошенный таксофон, который радовал взгляд нацарапанными прямо на корпусе ругательствами. Все они были английскими, так что большого интереса не вызвали. Почему вот только вандалы не оборвали трубку? Она так сиротливо висела на длинном шнуре посреди окружающего хаоса, что напоминала самоубийцу, которому всё-таки удалось повеситься, после многих неудачных попыток подавиться чипсами, заболеть сахарным диабетом, или задохнуться «лего».

МакГонагал тем временем взяла трубку в руки, осмотрела её с хорошо заметным неудовольствием, прижала к уху, а левым указательным пальцем стала набирать цифры на покорёженном диске. Вопреки ожиданиям, тот не слетел после первого проворота, и послушно возвращался назад, давая возможность набрать странный номер: шесть... два... четыре... четыре... два... Занятные цифры...

Мысли прервал усилившийся гул, который заставил вздрогнуть от неожиданности — похоже было, что где-то рядом включился огромный трансформатор. Заболела голова, заломило виски, я сморщился, но гудение прервалось так же неожиданно, как и появилось, а тишину разорвал холодный, лишённый каких-либо человеческих эмоций женский голос:

— Добро пожаловать в Министерство Магии. Пожалуйста, назовите имя, и цель визита.

МакГонагал оторвала трубку от уха, удивлённо глянула на неё, аккуратно опустила повисеть на проводе.

— Минерва МакГонагал, заместитель директора школы чародейства и волшебства Хогвартс. Сопровождаю ученика четвёртого курса Колина Криви в связи с административной необходимостью.

— Благодарю вас, — ответила невидимая секретарша. — Посетитель, пожалуйста, возьмите значок, и прикрепите его на свою одежду.

В лоток для сдачи выкатились два жетона. Я взял холодный, приятно тяжёлый на ощупь прямоугольник, прочитал: «Колин Криви, административная необходимость». Булавки с обратной стороны не оказалось, поэтому я взглянул на декана. Та забрала свой жетон, прижала его к груди:

— Он приклеивается к одежде, Колин. Надо только чуть-чуть подержать.

— Посетитель Министерства, — напомнила о себе неизвестная волшебница, — вы обязаны пройти досмотр, и зарегистрировать вашу палочку у стойки службы безопасности, которая расположена в дальнем конце Атриума.

— Спасибо, мэм, вы нам очень помогли, — ответил я на автомате. Дожил — с автоответчиком разговариваю...

— Ми... — голос поперхнулся, — Министерство Магии желает вам удачного дня. Пожалуйста...

МакГонагал удивлённо посмотрела на меня, потом на таксофон, потом снова на меня. Опять, что ли, я как-то не по волшебному выпендрился? Кто меня за язык тянул, чёрт!

Под ногами задрожал пол. Я дёрнулся, декан схватила меня за плечо:

— Мистер Криви, постарайтесь не высовываться из лифта во время движения, это чревато травмами!

Дрожь усилилась, и асфальт медленно пополз вверх, — мне тут же захотелось выскочить из будки, потому что выглядело это так, словно мы проваливаемся в болото, и через минуту над нашими головами сомкнётся чёрная вонючая грязь. Толстый слой асфальта, подушка из щебня, песок, земля, срез какой-то заросшей изнутри трубы проехали у меня перед глазами снизу-вверх, словно в каком-то жутком кошмаре. Рассеянное свечение, похожее на слабый ночник, которое осветило кабину, только усилило моё напряжение.

Уши терзал отвратительный скрежет железа о камни, словно кабина действительно протискивалась сквозь слои почвы каждым сантиметром своего корпуса, и если б не профессор, я бы уже орал, перекрикивая этот чудовищный звук, чтобы хоть как-то заглушить собственный ужас и панику. Но мой декан спокойно опускалась под землю сквозь скрип, визги и стон металла, словно занималась этим каждый день, а мне оставалось только сильнее прижиматься к железной коробке таксофона, да стискивать зубы, чтобы перепуганное сердце не выскочило через горло.

Потом сумрак кабины прорезал золотистый луч. Он мазнул по ногам, и полоса над полом стала расширяться, поднимаясь к потолку. Ослепительное сияние заставило меня зажмурить глаза, слёзы брызнули, как от электросварки, так что из телефонного лифта я вышел практически на ощупь, влекомый поводырём-деканом.

Когда способность видеть опять вернулась в многострадальное подростковое тело, я огляделся, и едва удержался, чтобы от изумления не ушибить пальцы ног упавшей на них челюстью — то, что сотворили местные дизайнеры с этим местом, превосходило всякое воображение. По крайней мере, моё.

Лифт нас высадил в самом углу огромного... нет, так сказать — значит, ничего не сказать... можно было бы выразиться «чудовищно, нечеловечески огромного» вестибюля, холла, зала — короче, того места, где можно поместить целую армию людей. Массы народу в одинаково покроенных хламидах топали по отполированному дереву пола, и широкими потоками исчезали в здоровенных каминах из чистого золота, чтобы вынырнуть из таких же каминов напротив, и продефилировать через всё нереально большое пространство обратно к выходу. Может быть, это были разные люди, которые отправлялись по своим делам в разные места, но первый, самый незамыленный взгляд вызвал в памяти ассоциацию с муравейником. Опасным, всемогущим муравейником, где каждый муравей — всего лишь часть единой махины, о целях которой он даже представления не имеет.

Чтобы отделаться от этого неприятного ощущения, мне пришлось отвернуться, сосредоточиться на стенах. Все они, куда только дотягивался взгляд, были покрыты панелями цвета тёмного мёда, полированными в зеркало. Я тронул пальцем гладкую поверхность, почувствовал слабый запах янтаря. Внезапная догадка заставила ошеломлённо оглянуться — это ж сколько они его сюда вбухали?! Десятки тонн, сотни? А мы ещё думаем — куда это Янтарная комната делась? А она вот где, в Лондоне подземном, у магов!

Декан взяла меня под локоть, мягко потянула за собой, но я даже не заметил, что меня куда-то ведут, потому что окружающее просто ошеломляло масштабом и размахом. Особо изощрённой резьбы на панелях я не заметил, но, может, не красота была главной причиной того, что в Министерстве пахнет смолой и морем? Древние греки с не менее древними римлянами, если мне память не изменяет, янтарь считали магическим материалом, и активно использовали его в Тайном искусстве. Неужели и здесь он те же задачи выполняет? Может, он как аккумулятор магической силы действует — вон сколько её здесь тратится.

Потолок над этим янтарным мотовством тоже был ещё тот, магический. Нежно-голубого цвета, он расстилался где-то высоко над головой, а на нём сияли чистым золотом неизвестные символы. Часть из них напоминала цифры, часть — буквы непонятного алфавита, часть — вообще непонятно что. Эти магические каракули постоянно меняли свои очертания, перетекали друг в друга, исчезали в одном месте, чтобы проявиться в другом, подальше. От этого хаоса над головой, у меня засосало в животе, и набежала тягучая слюна, как при укачивании в самолёте. Боже, как местные работники с этим справляются — неужели их от всего этого не тошнит?

Тем временем профессор провела меня сквозь толпу клоноподобных магов, и мы оказались возле фонтана, который скультурной группой торчал посреди того, что волшебница с красивым, но холодным, как у Снежной Королевы, голосом назвала Атриум. Произведение неизвестного гения молотка и зубила напомнило мне, человеку грубому, и простому, широко известный советский символ «Рабочий и колхозница», только местного, магического масштаба. В смысле, труба у здешнего была пониже, а дым пожиже.

Рабочим выступал мужик в мантии, высоко задравший палочку, а колхозницей, соответственно, шикарная тётка в хламиде, которая расположилась чуток пониже и сбоку от своего хозяина и владыки. В ногах этих гордых повелителей мира нашлось место для всякой магической дряни — кентавра, домашнего эльфа, и какого-то уродца в шляпе. Русалок для композиции не нашлось, так же, как Ктулху. А жаль, жаль, — я бы ещё Макаронного Монстра сюда добавил, и парочку сирен, чтоб спинки призывно выгибали.

Вся честная компания испускала из себя воду — люди из палочек, кентавр из стрелы, а домашний эльф так вообще из ушей. Потоки эти, мелодично журча, собирались в бассейн, и когда я увидел бортики нежно-зелёного цвета, споткнулся на ровном месте — так вот откуда Блэки взяли свою ванну! Это ж один в один министерский бассейн!

Размышления о странном чувстве юмора тёмной семейки направили мысли в другое русло, и я по-новому взглянул на золотые фигуры. Хм... Кентавр за спиной мага в любое мгновение может воткнуть ему стрелу в почку, эльф человека обнимает за коленки, готовый если не повалить, то, по крайней мере, не дать увернуться от атаки, а уродец в шляпе контролирует тётку. Интересная композиция, да... Узнать бы, кто это такой хитромудрый сваял воплощённую гордость английских магов, и сколько он получил от гоблинов — это же они третьей фигурой изображены?

На дне бассейна поблёскивали монеты. Количество их меня разочаровало — думал, маги пощедрее будут. Хотя, может, его как раз перед нами почистили, чтоб место для воды освободить? Но сколько я ни смотрел, из проходившего мимо народа к фонтану никто не подошёл, и денежку не кинул. Да и лица не радовали — классические «синие воротнички» по дороге на работу, ещё не проснулись как следует, но уже осознали, что жизнь полна страданий.

Приятным исключением был только молодой парень в накидке аврора, который дожидался нас у невысокой оградки, и сиявший, как натёртый пятак. Впрочем, виной этому могла быть ошеломляющая брюнетка, которая присела на преграду рядом с ним, чтобы рассеянно взирать на окружающий мир. Судя по восторженному лицу счастливчика, эта черноволосая богиня снизошла к стражу порядка так неожиданно, что он просто не успел натянуть официальное выражение лица. Потом он увидел нас, вытянулся во фрунт, и неожиданно звонко произнёс:

— Здравствуйте, профессор, рад вас видеть!

— Взаимно, Рэджинальд, — улыбнулась декан совсем не по школьному. — Здравствуй, Бэкки.

— Мэм, — красавица склонила голову, а я застыл в изумлении — вот она какая, хозяйка голоса в лифте! — Рада вас видеть. Надеюсь, в школе всё хорошо?

— Как обычно, Бэкки, благодарю. А ты по прежнему «Ледяная королева»?

По лицу брюнетки мелькнула тень, она пожала плечами:

— Вы же знаете, как это упрощает жизнь.

Потом она внимательно посмотрела на меня, и я почувствовал, что лицо начинает предательски пылать.

— А ты тот самый парень, который поблагодарил громковещателя?

Я аристократически содрогнулся, шаркнул ножкой:

— Колин Криви, фотограф-любитель к вашим услугам, мисс Бэкки.

Она склонила голову к плечу. Мне показалось, или в её чёрных глазах действительно прыгают чёртики?

— Любитель?.. — подняла бровь прекрасная незнакомка.

— Фотограф, — уверенно ответил я. — И хотя это прозвучит самонадеянно, очень неплохой.

— Вот как? — протянула красавица. — Неплохой? Тогда, что бы ты мне предложил? Я хочу карточку сделать, чтобы приятно было взглянуть.

Продолжая разглядывать меня с царственной снисходительностью, она перенесла вес с ноги на ногу, и вся её поза вдруг стала невыносимо влекущей. Да как женщины это делают, что даже в бесформенном магическом балахоне на них хочется смотреть и смотреть?!

Я глотнул, чтобы дрожащий голос не дал предательского петуха, улыбнулся в ответ:

— Смотря для кого эта карточка, мисс Бэкки. Если для себя, то предложил бы портрет на фоне осенних листьев, если же для кого-то...

Уши мои пылали, как газовые факелы, но мышцы лица по прежнему оставались под контролем, поэтому я выдал многозначительную ухмылку, и продолжил, когда увидел, что она моргнула от неожиданности:

— Если же для кого-то, лучше «низкий ключ» — угольно чёрный фон, на котором только ваше запрокинутое в порыве страсти лицо. Из-за резкого контраста оно практически не различимо, выделяются лишь алые, словно сочные спелые яблоки, губы (краем глаза я заметил, как непроизвольно облизнулся затаивший дыхание аврор), и белая, как нежный свежий снег, шея. Простите за дерзость, но она у вас идеальна, мисс Бэкки, я буквально вижу, как её очень чувственно, едва касаясь, ласкает избранник вашего сердца.

— Кхм! — профессор МакГонагал вмешалась в самое время. Тело подростка было уже на грани паники, и мне всё труднее удавалось скрывать его естественные реакции.

Мы все облегчённо зашевелились, я смог покаянно опустить глаза:

— Простите, профессор, я очень волнуюсь.

— Вижу, мистер Криви!

— Колин, — молодой аврор пришёл мне на помощь, — давай-ка сюда.

Он вытащил длинный золотой стержень, поводил вокруг меня, как полицейский в аэропорту, забубнил что-то неразборчивое в воротник. Потом отложил магический сканер, протянул руку:

— А теперь палочка.

— У меня её нет, простите. Авроры не отдали.

— Чтооо??

— У нас Акцио не работает, — пухлощёкая девушка в очках «а ля Поттер» со вздохом открыла папку, которая больше напоминала инкунабулу из какого-нибудь фильма про средневековье. Толстая, обтянутая кожей, неподъёмная даже на вид, она казалась живым воплощением магического мира, и всех его идиотских традиций (забавно, всего тут без году неделя обретаюсь, а уже раздражает... как же я два года-то проживу, хватит ли у меня терпения дождаться избавительной Авады?).

— Нет ничего о палочке, Бэкки. Отчёт авроров есть, ссылка на доклад невыразимцев тоже, описание имущества, найденного на месте преступления, присутствует, а палочки и след простыл. Ты точно её там оставлял, Криви?

— Да, в спальне на втором этаже. Перед тем, как нам уйти, молодой аврор говорил Кингсли, что у меня никаких заклинаний не обнаружено, а все они только на палочке пожирателя. Там и Секо, и Круцио были...

— Бр-р-р, — молоденькая архивариус поёжилась, и глаза собравшихся дам снова окатили меня состраданием. Нет, я, в общем, не против, чтоб меня жалели такие красавицы, — от взгляда Бэкки буквально дух замирает, если честно, — только всё хорошо в меру, особенно жалость. Не исключаю, что оригинальный пацан уже успел бы слезами истечь от горя, но я-то мужик, хоть и в теле подростка, мне от такого отношения неудобно, и стыдно. Нечестно, короче, это, словно я у них деньги выцыганиваю, играя на лучших чувствах.

Уже какое-то время наша славная пара гриффиндорцев в компании очаровательной Бэкки торчала в архиве, где с помощью её подружки, весьма серьёзной особы в очках, пыталась найти концы моей палочки. Милая дикторша, или, по-местному, громковещатель, как только мы оставили за спиной официальное пространство, и нырнули в узкие коридоры министерского архива, сбросила маску Ледяной Королевы, и стала нормальной весёлой девушкой, с одним только маленьким недостатком — её ошеломляющая красота действительно била по мозгам. Приходилось всё время контролировать мысли, тело, и давить эмоции, и всё равно то и дело откуда-то из глубин подсознания всплывало дикое желание издать отчаянный вопль: «Смотрите, смотрите все — какая красавица со мной рядом! Я даже могу её потрогать, и мне ничего не будет!!!».

Бедная девочка — к ней же ни один нормальный парень не сможет подойти, по дороге от восхищения задохнётся. Про ублюдков я не говорю, те ничего не стесняются, и, судя по всему, Ледяной Королевой она стала не по простой прихоти. Ладно, посмотрим, что нам покажет завтрашний день. Интересно, а как Блэк на такую красоту отреагирует?

Мне, кстати, преодолевать её давление помогает Гермиона. Тот образ у очага, запечатлённый в памяти, действует, как фильтр, который снижает влияние чужой красоты. Не значит ли это, что Колин ещё до меня был в девушку влюблён? Потому что в прошлой своей жизни я чувств такой силы не испытывал, странно мне сейчас, когда пробую ситуацию анализировать.

— Неужели Сам-знаешь-кто вернулся? — прошептала Бэкки, нахмурив идеальное чело богини. — Мерлин, спаси нас твоя длань...

— Наша Королева из полукровок, — объяснила архивариус мой удивлённый взгляд, — если он победит, нам всем придётся тяжко.

— Тогда я вообще в первых рядах на уничтожение — родители из обычных людей. Но почему вы думаете, что малютка Волди вернулся?

Три пары глаз уставились на меня с ошеломлённым изумлением:

— Кто-о-о??

— Малютка Волди, — объяснил я непонятливым. — Скверно воспитанный, избалованный, и очень капризный мальчуган.

Засмеялись все, даже МакГонагал позволила себе улыбнуться. Правда, улыбка у неё вышла грустной — она-то знала, кем был ужас магической Британии на самом деле.

— Колин, нельзя недооценивать опасность, — мягко попрекнула она мой юношеский оптимизм.

— А ещё больше, профессор, нельзя её переоценивать, — решил я настоять на своём. — То, что мне повезло убить Пожирателя, во многом случайность, но если бы от ужаса перед спятившим от ненависти к людям колдуном я опустил руки, этот ублюдок в белой маске запытал бы меня до смерти с таким же удовольствием, с каким до этого убивал моих родных. А потом, что характерно, убил бы ещё кого-нибудь, и ещё, и ещё, пока не нарвался бы на отпор. Слишком сильный страх заставляет опускать руки, профессор, вам ли этого не знать.

— Что вы имеете в виду, мистер Криви, — немедленно подобралась МакГонагал.

— Вы ведь участвовали в Первой войне, мэм, помните, как тогда было. Мы с отцом внимательно штудировали доступные отчёты, и пришли к выводу, что подавляющее большинство жертв вело себя, как... — я замялся в поисках наиболее нейтрального определения. — Пассивно они себя вели, вот что. Если бы каждая семья из уничтоженных убила хотя бы одного Пожирателя, их Лорду некем стало бы воевать.

— Это всё очень сложно... — протянула девушка в очках. — Не каждый может стать воином...

— Но каждый способен захотеть отомстить. Если бы не это, сегодня меня здесь не было.

Я увидел посмурневшие лица, решил чуть притормозить с резанием правды-матки:

— Простите, меня немного занесло.

— Всё нормально, Криви, — вздохнула Королева Бэкки, — мы понимаем. Только вот где твоя палочка?

— Миссис Линда, а вы не можете глянуть в испорченных артефактах? — стрельнула у меня в башке неожиданная мысль. — Там, где сбрасывают неопределённое?

Та уставилась на меня удивлённым взглядом по-над очками, и стала похожа на молодую, симпатичную МакГонагал с круглыми, как у хомячка, щёчками.

— Думаешь, может найтись там?

— Только догадка, но хотел бы проверить, — вдруг у меня третий глаз открылся, и надо бежать, пока не поздно, к Трелони записываться.

Девчонки прыснули, МакГонагал нахмурилась, но видно было, что сделала она это по привычке.

— Профессору Трелони, мистер Криви, — поправила она меня машинально, пряча улыбку в уголках губ.

— Да, мэм, преподавательнице гадания и ворожбы, профессору Трелони.

Архивариус Линда тем временем закрыла папку, выбралась из-за крохотного стола, который служил её рабочим местом, одарила меня ещё одной недоверчивой улыбкой, и скрылась в узком коридоре, над которым светилось багровым «Только для служебного персонала! Без амулета допуска не входить!»

— А что такое «амулет допуска»?

— Видел у неё на шее колье? — ответила вопросом на вопрос прекрасная Бэкки. Она стояла так близко, что теплый ветерок её дыхания касался щеки, и чтоб не показывать, как хрипит моё подростковое горло от спонтанного выброса гормонов (памятник из золота тому, кто придумал мантии!), приходилось разговаривать почти шёпотом, типа, от впечатления всем увиденным.

— Ага...

— Вот это и есть амулет. Утром одевает, вечером снимает. Чужой его сорвать не сможет, потому что завязан на кровь.

Вот как? Значит, официально мы выступаем против магии крови, а для себя пользуемся? Как это знакомо, чёрт их всех забери...

— А разве магия крови не считается запретной? — пусть я буду наивным мальчиком, успокою профессора.

— Смотря для кого, Колин, — ироническая улыбка скользнула по белоснежному лицу. — Для своих так вовсе нет.

— Бэкки! — я знал, я знал! Сердце замдиректора не выдержало, МакГонагал бросила взгляд на бывшую ученицу, та стушевалась.

— Простите, профессор. Колин, это сложная тема...

— Типа, без допуска не входить?

— Точно, — Бэкки облегчённо улыбнулась моей понятливости, а я продолжил глядеть по сторонам, потому что делать было совершенно нечего.

Кабинет, в котором располагалась приятельница нашей Королевы, поражал размерами и убранством. Точнее, после громадного холла, янтаря, золота, и просто варварской роскоши, спартанская обстановка рабочего места резала глаза. Мы едва поместились между столом и шкафами, так что мне пришлось втиснуться почти в самый угол, под здоровым окном на тропический пляж, где вечерний бриз гнал на зелёные от водорослей скалы бирюзовые волны.

Дикое ощущение долгое время не могло оставить мой многострадальный рассудок, потому что разрывы шаблона, идущие один за другим, вызывали буквально физическую боль.

— Странно... — протянул я, когда очередной порыв ветра швырнул морскую пену прямо мне на плечо. — Не понимаю...

— Это чары трансфигурации, иллюзии, и кое-что из аврорского арсенала, — Бэкки увидела мою попытку отряхнуть одежду. — Это всё только кажется, на самом деле его нет.

— А вот и есть, — воинственно блестя очками, Линда появилась из архивного мрака со здоровенной корзиной в обнимку. — Тут она, родная!

Плетёная ёмкость бухнулась на стол, я с интересом глянул, точнее, попытался глянуть в неё из-за плеча декана. Было слишком тесно, дамы потянулись вперёд, и снова прижиматься к Бэкки я не рискнул.

— Ничего не трогай, Криви! — Линда увидела мою попытку оказаться поближе. — Твоей ауры здесь быть не должно, а то замучаешься потом объяснять!

Я спрятал руки за спину, чтобы наша помощница перестала напрягаться, глянул на неё с немым укором. Та смягчаться не собиралась:

— Знаю я вас, гриффиндорцев (извините, профессор...), — проворчала она негромко, — сначала делаете, а потом думаете...

МакГонагал поджала губы, я ухмыльнулся:

— А разве у барсуков не так?

— Не так, — она нахмурилась, подозрительно зыркнула на Бэкки, — опять что-то про меня успела рассказать?!

— Упаси Мерлин, Линни! Я даже рта не раскрыла!

— Тогда откуда он знает, что я с Хаффлпафа?

— Догадался, — искренняя улыбка заставила её расслабиться, она улыбнулась в ответ. — Всем ведь известно, что барсуки у нас самые заботливые.

— А почему не Рэйвенкло?

— Не хватает... — я пошевелил пальцами в воздухе, пытаясь уловить неуловимое, — не хватает такой очень специфической погружённости в себя, вот как у мисс Бэкки, например. Она даже когда смеётся, или сердится, всё равно остаётся как бы чуть-чуть отстранённой от того, что происходит вокруг, словно её мысли постоянно заняты чем-то другим.

— А ведь правда, Королева, — удивлённо покачала головой молодая работница архивов, — как точно он тебя увидел. Ты проницательный, Криви... Когда вырастешь, таким опасным сердцеедом станешь, что просто держись.

— Если доживу, миссис Линда — война на пороге.

В кабинете ощутимо повеяло холодом.

— Ты тоже веришь, что Сам-знаешь-кто вернулся?

— Меня убивал не Волдеморт, — холодно ответил я, не обращая внимания на то, как вздрогнули женщины, — мою семью убили два идиота, которые совсем недавно закончили школу. Я верю Гарри, потому что он ни разу на моей памяти не соврал, но даже если министр прав, и ему всё померещилось, фактом есть то, что Пожиратели вернулись. Пусть даже без своего хозяина, они всё равно есть, и они убивают. Значит, война неизбежна. И только от наших действий зависит, кто в ней победит.

— Легко сказать...

— Легко, — согласился я. — Но сделать хоть что-то не так уж сложно. Надо только захотеть.

Я сунул руку в левый карман штанов, вытащил на свет белый комок.

— Это маска того, кто меня пытал. Свою палочку я воткнул ему вот сюда, под нижнюю челюсть, — три пары глаз заворожено уставились на то, как палец медленно скользит по краю маски. — Он истёк кровью, как свинья под ножом мясника.

— А вот это — я вытащил ещё один белый комок, расправил его поверх первого, — это маска второго Пожирателя, которого убил мой отец. Да, отца размазало по стене, а маме отрезало голову. И брат остался лежать на лестнице как был, в пижаме из Хогсмита, с зачарованными котятами. Но он умер с палочкой в руках, стоя, а не на коленях, и его не клеймили волшебным тавром, словно рабочий скот. Поэтому, когда ко мне снова придут убийцы, я буду знать, что делать.

— Но что можно сделать без палочки??!

— То же, что и с ней.

Я вытянул вперёд раскрытую ладонь, вспомнил ощущения, сказал «Люмос!». Яркая вспышка резанула по глазам, девчонки ойкнули от неожиданности, бросились прикрываться ладонями.

— Извините, перестарался, — мне пришлось ослабить чувство в руке, словно перекрывая поток в ручье силы, которая бурлила в запястье, и с тянущей болью вырывалась наружу из центра ладони. Свет померк, появилась возможность смотреть прямо на яркий белый шарик, висевший в воздухе благодаря моим словам.

— Ого! — прошептала Линда, зачарованно глядя на возникший ниоткуда огонёк, — первый раз такое вижу...

— Я тоже... — Бэкки смотрела на воплотившийся в реальном мире сгусток магической силы так, словно это была свечка на новогодней ёлке. — В аврорате такое не часто встретишь...

МакГонагал тяжело вздохнула, покачала головой:

— Мистер Криви, знаете, почему в современном магическом обществе так мало распространена безпалочковая магия?

— Нет, профессор.

— Она подвергает сильнейшему истощению вашу магическую оболочку, и может даже привести к деформации магического ядра.

Ну да, то-то вся Юго-Восточная Азия без палочек бегает. Одни сквибы и хлюпики, если верить нашей министерской пропаганде. Непонятно только, почему тогда наши маги так часто улепётывают оттуда в кровавых соплях?

— Да, мэм, — я погасил огонёк, на лицах молодых красавиц мелькнуло разочарование, а декан с явным облегчением расслабилась. — Но разве этого не хватит для проведения обряда?

МакГонагал привычно поджала губы, строго посмотрела на меня:

— Полагаю, этого будет достаточно, мистер Криви, но обещайте мне, что не станете злоупотреблять открывшимися возможностями.

— Конечно, профессор.

— Тогда... — она обвела потеплевшим взглядом нас всех, и на мгновение стала тем, кого больше всего хотели бы видеть гриффиндорские малыши: доброй, всё понимающей бабушкой, — тогда нам пора, Колин. Благодарю за помощь, Бэкки. Огромное вам спасибо, Линда.

— Я прослежу за ходом расследования, мэм, — улыбнулась в ответ архивариус. — Раз у мальчика зарегистрировали на входе отсутствие палочки, то замять дело не удастся. А я сейчас запущу письмо о найденных обломках, чтоб ещё с нашей стороны подтолкнуть министерских улиток. Не беспокойтесь, мы это так просто не оставим.

— Благодарю, миссис Линда, мисс Бэкки. Прошу прощения, что занял у вас столько времени, — мой поклон был глубоким, насколько это позволила теснота кабинета. — И, хотя это может прозвучать самонадеянно в устах мальчишки, всегда остаюсь к вашим услугам.

— С тебя фотография, — уголки губ Ледяной Королевы подрагивали от тщательно скрываемой улыбки, — любитель.

— Фотограф, мэм, — ухмылку мне прятать не было нужды. МакГонагал повернулась к выходу, Бэкки втиснулась между шкафом и стеной, чтобы дать нам дорогу, декан выскользнула в коридор, а я, уже шагнув на порог, обернулся, и махнул прощально рукой.

Над столом, прямо на уровне больших круглых очков милой девушки-архивариуса, повис огромный, сантиметров пятьдесят в диаметре, цветок, — безумно редкая, и потрясающе красивая «чёрная лилия Челленджера», которую нашла в начале двадцатых годов спасательная экспедиция Лондонского университета. Искали они останки того самого легендарного открывателя Затерянного Мира, которого понесла нелёгкая на Юкатан, а нашли цветок, и самое древнее в мире гнездо вампиров, которых в стазис погрузил как бы не сам Кетцалькоатль.

Вампиров, если верить отчётам Министерства, забрали на опыты, а цветок стал героем светских хроник, потому как его красота привела к тому, что лепестки начали цеплять везде — на шляпки, мантии, мётлы, и даже на домашних эльфов. Очень быстро оказалось, что сорванный, он сосёт магию из окружающего мира, как губка, а расти может лишь в очень высоком магическом фоне. Несколько сквибов, которые появились вдруг в древних и благородных родах, умершие от истощения домовые эльфы, погасшие магические источники — всё это привело к тому, что цветок стали бояться. Потом начался Гриндевальд, про лилию благополучно забыли, и только недавно эта зловещая красотка снова обратила на себя внимание магов.

Весной этого года, в Королевском Ботаническом саду открылась выставка редких растений, где в числе прочих красот магической ботаники, между венериной челоедкой, держи-деревом, анчаром и раффлезией Арнольда затесалась наша красавица. Прикрытая магическим куполом, она очаровывала зевак угольно-чёрными лепестками, между которыми пламенели кроваво-красные тычинки, источала пряный аромат с «горчинкой истинного Зла», как заявил «Пророк», и восхищала даже на колдографиях. Бывший хозяин этого тела, как подсказала оставшаяся память, мечтал собственноручно заснять это растение, собрал про него кучу информации, так что воплотить иллюзию особого труда не составило.

Я только заметил угол настенного календаря, который виднелся между шкафом и Бэкки, связал изображение на нём с видом на морской пляж, и потратил долгие минуты ожидания на то, чтобы как можно тщательнее воссоздать образ цветка в голове. Раз девушка так любит южные моря, то цветку оттуда обрадуется точно.

Реакция молодой работницы министерства оказалась такой, как ожидалось — глаза у девчёнки распахнулись шире очков, она захлебнулась восторгом, на щеках вспыхнул пунцовый румянец. Я перевёл взгляд на подругу остолбеневшей архивариус, и почувствовал, что теперь у меня лицо начинает печь от смущения — Ледяная Королева, склонив голову к плечу, смотрела на меня с каким-то непонятным выражением лица. Мне показалось, что там была ирония, удивление, и... неужели интерес? В груди бухнуло сердце, брови красавицы поднялись в немом вопросе, и я (да чтоб вас, гормоны!) подмигнул ей самым залихватским образом.

Реакция Бэкки на этот дурацкий жест осталась неизвестной, ибо сбежал я оттуда быстрее ветра, хорошо ещё, не споткнулся о порог, когда лыжи смазывал. Лицо жгло от стыда и неловкости, поэтому я с огромным облегчением уставился в зелёную мантию декана, которая неторопливо двигалась впереди. Интересно, кстати, гриффиндорка ведь, а цвета зелёные предпочитает. Или это клановые расцветки у неё?

— Мистер Криви, — негромко спросила МакГонагал, когда я незаметно перевёл дух, — что вы ей наколдовали?

— Чёрную лилию Челленджера...

Декан резко остановилась, впила в меня внимательный взгляд, медленно произнесла:

— Мистер Криви, а вы знаете, что Линда Джексон мечтает хоть одним глазком посмотреть на этот цветок? Она все уши этим прожужжала и матери, и Бэкки.

— Так вы её знаете, мэм?

— Линда — дочь моей близкой подруги, мистер Криви. А Бэкки — моя дальняя племянница, если вас это интересует.

Я смутился, опустил очи долу, едва не начал ковырять носком пол от смущения.

— Но вы не ответили на мой вопрос, Колин. Итак?

— Нет, мэм, не знал. Но у неё на стене висит старый календарь с колдографией цветка, и мне показалось, что такая красивая иллюзия помогла бы хоть чуть-чуть отблагодарить за потраченное на меня время.

— Я не замечала за вами таких успехов в Трансфигурации ранее, мистер Криви... — буркнула она, успокаиваясь. — Может, слишком мало требовала на уроках?

— Боюсь, это была не трансфигурация, профессор. Иллюзия, чары, но не трансфигурация.

МакГонагал тяжело вздохнула, и покачала головой. Потом она резко ускорила шаг, так что мне пришлось почти бежать за своим деканом. Уникальный ребёнок, не открытый талант, почти гений безпалочковой магии, а вынужден торопиться за преподавателем, словно какой-то первоклашка. Нет, срочно надо расти, качаться, а то с такими ножками, и цыплячьей грудкой далеко не уйдёшь.

Погружённый в планы ближайшего будущего, я не заметил, как мы добрались до лифта. Очнулся я уже в большой, человек на двенадцать, кабине, где кроме нас с МакГонагал, находилось ещё несколько магов. Парочка в обычных мантиях, а остальные, судя по одежде, прямо со студенческой вечеринки — кто до чего успел дотянуться, то и надел.

Особенно умилял дядя с седыми бакенбардами, одетый в полевой британский френч и яркие гавайские шорты, из-под которых выглядывали худые волосатые ноги. Розовые пушистые тапочки завершали вырвиглазный ансамбль.

— Это заговор, Билли, — хмуро убеждал он своего визави, кожаная косуха и «адидасные» треники которого смотрелись намного привычнее человеческому глазу. Даже босоножки-гэта на высокой деревянной подошве не слишком кололи взгляд, потому что стоял мистер на них уверенно, сразу ясно, что не сегодня нацепил. Вот только если б он ещё цилиндр с башки снял...

— Ты ведь знаешь, как сложно повторно зачаровать расколдованный предмет, — продолжал бакенбардистый начатый ещё в коридоре разговор, — а те унитазы наши разрешенцы уже четвёртый раз блокируют.

— Расслабься, Майки, — отмахивался любитель японской обуви, — каждый год детворе приходят в голову какие-нибудь дурацкие идеи после сдачи экзаменов. Надо же им напряжение сбросить — ты-то сам, забыл свои штучки, что ли? Хорошо ещё, что у магглов резвятся, а не как мы, в Хогсмиде. Вот если б унитазы начали у Розмерты водой плеваться, тогда конечно, хреново было бы, а там... Все знают, что магглы ничего толкового сделать не могут, они сами, небось, внимания меньше на эту ерунду обращают, чем мы.

— Попомни мои слова, Билли, — настаивал хозяин тапочек, — это какая-то хитрая проверка. Смотрят, как быстро авроры аппарируют, как запретники реагируют, какие чары используют. Соберут данные, а потом раз!..

Лифт раскрылся на следующем этаже, в него впорхнули три ведьмы, окружённые роем самолётиков-записок. Слова любителя заговоров потонули в шуме, который производили три накрашенных ротика. Речь их, в принципе понятную, повторить, а тем более запомнить я бы не смог — поток слов лился неудержимой рекой, мелькали «Ведьмополитен», «мадам Малкин», «бирюзовые рюшечки», «а мой, представляете?!», «и тут она говорит...». От этого акустического хаоса я почти мгновенно впал в ступор, по привычке, которую выработал ещё со своей бывшей, когда оказывался в компании её подружек.

МакГонагал нахмурилась было, увидев, как одаунилась моя физиономия, но её отвлёк один из самолётиков, который начал активно тыкаться в руки. Профессор поймала послание, развернула (я успел заметить зелёные буквы, написанные казёнными чернилами), пробежала глазами, и сунула письмо в рукав.

— Нам следует поторопиться, мистер Криви, — обратилась она ко мне. — Нас уже ждут.

Вышли мы через остановку, вместе со стайкой самолётиков, и болтуньи вместе с пророком неизвестного заговора остались за нашими спинами. Огромный холл встретил нас благословенной тишиной, которую только подчёркивало негромкое шарканье подошв.

Зачарованные послания разлетелись по адресатам, а меня декан потянула в самый широкий из коридоров, который начинался прямо возле опунции в большой керамической вазе. Судя по цвету и колючкам, растение в этом подземелье чувствовало себя неплохо, но цветочных бутонов увидеть не удалось, поэтому узнать, плодоносит ли она, оказалось невозможно.

Сразу после школы работал я какое-то время в теплицах, где парочка таких же красавиц, посаженных ещё в постсоветские времена, умудрилась вымахать под самый потолок. Чувствовали они себя под стеклом так замечательно, что регулярно цвели, а мы потом объедали кисловато-сладкие плоды. И хоть давно это было, память об этом экзотическом лакомстве, и о том, как я целовал перемазанные её соком губы любимой девушки, осталась.

Я бросил последний взгляд на живое напоминание о потерянной судьбе, поторопился за МакГонагал, которая целеустремлённо двигалась вперёд, не обращая внимания на посторонние мелочи. А зря — пол у нас под ногами заставил меня задохнуться от восхищения. Выложенный чёрными, как ночь, плитами, он вспыхивал белыми огоньками каждый раз, когда его касалась подошва, и казалось, что под ногами настоящее ночное небо, усыпанное мириадами звёзд. Они медленно гасли за нашими спинами, я ускорил шаг, пристроился за моим деканом, стараясь попадать след в след, и когда обернулся, увидел, что мы оставляем за собой настоящий Млечный Путь. Блин, ну куда мы так торопимся! Хоть бы минут десять тут побалдеть, почувствовать себя демиургом, который походя творит мириады миров!

Но развлекуха закончилась, толком не начавшись, потому что МакГонагал резко затормозила перед высоченными дверями, на которых местные умельцы довольно натуралистично вырезали листья, цветы, и разнообразные винограды с яблоками. Изукрашенные половинки вздрогнули, подчиняясь чьему-то приказу, распахнулись так, чтобы можно было войти двоим, профессор шагнула вперёд, а я нервно глотнул, перед тем, как переступить высокий порог.

Помещение, в котором мы оказались, больше всего напоминало высокий колодец, выложенный из тёмно-зелёных с прожилками плит. Эти линии в камне извивались вокруг нас, тянулись вверх, проникали друг в друга, воздух гудел от скрытой в них магии, и чтобы раньше времени не сорваться от напряжения, которое сразу же пробудилось глубоко внутри меня, пришлось задрать голову повыше, чтобы мельтешение природного рисунка (природного ли?) не кололо глаза.

На высоте, примерно, второго этажа стены колодца заканчивались, и начинались сидения, которые в несколько ярусов окружали арену, то бишь место, где мы оказались. Из-за нашей малозначимости, зрителей сегодня пришло только трое: пожилая тётка в ярко-красной мантии с фетровым грибом на голове, мужичок примерно того же возраста, но с шапкой, для разнообразия, в форме гробика, поставленного на ребро, и молодой парень в обычном магическом колпаке. Вид у бедолаги был замученный донельзя, и даже конец его шапки свисал по-особому уныло. Бедолага сосал кончик пера, и красными глазами смотрел сквозь нас.

Мы с профессором встали на специально отмеченные места на полу, тётка сверху окинула нас строгим взглядом, распахнула толстую книгу, которая лежала перед ней на специальном пюпитре.

— Рассматривается заявление о магическом усыновлении родом МакГонагал магглорождённого Колина Криви, — произнесла она неожиданно зычным голосом. Я вздрогнул от его силы, представил, как эта бабулька останавливает на скаку коня, понял, что есть ещё ягодки в английских ягодицах.

— Избранный в Род, представьтесь.

— Колин Криви, магглорождённый, четвёртый курс Хогвартса, факультет Гриффиндор, — я сделал шаг вперёд, поклонился.

— Наставник Рода, представьтесь.

Мой декан шагнула вперёд, склонила голову резко и коротко, словно честь отдала:

— Минерва МакГонагал, Мастер Трансфигурации, заместитель директора школы чародейства и волшебства Хогвартс.

— Вышеупомянутые, не находитесь ли вы под воздействием принуждающих, ошеломляющих, подавляющих волю, иллюзорных, привораживающих, инициирующих эмоции заклятий, зелий, артефактов или иных магических воздействий?

— Нет, высокий секретарь.

— Нет, высокий секретарь.

— Избранный в Род, не имеешь ли ты каких-либо обетов, клятв, обещаний на крови, проклятий, могущих повредить Роду?

— Нет, высокий секретарь.

— Наставник Рода, не имеет ли род МакГонагал каких-либо родовых связей, обетов, проклятий, клятв, обещаний на крови, могущих помешать намеренному?

— Нет, высокий секретарь.

— Избранный в Род, осознаёшь ли ты серьёзность и неотвратимость своего решения, готов ли ты защищать честь, Родовые знаки, и членов рода до смерти, пока длится вассальный контракт?

— Да, высокий секретарь.

Бабка с зычным голосом продолжала зачитывать долгие юридические формулы, заморенный пацан строчил пером, старикан мерно кивал головой, не то соглашась с хитросочинённым текстом, не то просто раскачиваясь во сне, мы с профессором по очереди то говорили «Да», то «Нет», и я постепенно погружался в странное отупение, транс без эмоций и мыслей, когда тело продолжает выполнять начатые действия, а разум выключается, перегруженный монотонностью событий.

Я словно отделился от тела, плыл в древних формулировках, уворачивался от колючих, неприятных узлов, созданных древними крючкотворами, а потом интонация нашего глашатая изменилась, я очнулся, и успел увидеть, как тётка громко захлопывает свою книгу.

— Наставник Минерва МакГонагал, согласна ли ты принять в род вассала по слову, Колина из дома Криви?

— Да, высокий секретарь.

— Обретённый Колин МакГонагал из дома Криви, вассал по слову, готов ли ты подтвердить сказанное словом, делом и магией?

— Да, высокий секретарь.

Старичок очнулся, поднял над головой странный зеленоватый молоток (уж не яшма ли?), глянул на нас колючими, совсем не старческими глазами, рявкнул:

— Сказано, услышано, подтверждено!

И со всей силы врезал по парапету, который отделял зрителей от нас. Бахнуло так, словно там заранее подложили взрывпакет с бертолетовой солью — в разные стороны полетели яркие искры, тётка сморщилась, начала ковыряться в ухе, пацан испуганно сжался, продолжая строчить, а к моим ногам упал осколок зелёного камня.

— Колин, тебе надо своей магией создать вассальный знак, — шепнула МакГонагал, когда я вытаращился на неожиданный подарок.

Ну что ж, раз надо... От кусочка малахита тянуло кисловатой пороховой гарью, металлическим запахом крови, адреналиновым потом битвы не на жизнь, а на смерть. Интересный кусочек мне выпал...

Я взял его в руки, потянул носом воздух, закрыл глаза, чтобы разум не мешал творить нужное, а не необходимое. Сгусток магии, уплотнённый до осязаемости, под влиянием моего желания начал таять, истончаться, растворяться, как весенний ноздреватый снег под яркими солнечными лучами. Сила проникала сквозь внешнюю оболочку знака-подарка, высвечивала хитросплетение внутренних линий — напряжений, которые звенели в отчаянной попытке высвободиться в бешеном взрыве уничтожения-рождения, чтобы сотворить новую реальность, подходящую только мне...

Возвращение в мир оказалось неприятным — свет резанул по глазам, в башке застучали молотки, колени задрожали, по щекам потекли слёзы. Я вытер лицо рукавом мантии, глянул на тёплый знак, удобно пристроившийся на ладони. Чёрная пантера скалила в вечной злобе белоснежные клыки, усы на морде казались боевыми шрамами, уши прижаты к голове, словно перед прыжком.

— Экая ты... — прошептал я, удивлённый результатом. Звериная голова была прекрасна какой-то хтонической, нечеловеческой красотой, она воплощала абсолютно безжалостную решимость идти до конца, коварную изворотливость, незамутнённый накал эмоций, когда каждое чувство — это Чувство с Большой Буквы, в котором обычные человеческие полунастроения сгорают так же, как бабочка в пламени костра.

Капля крови из носа капнула на морду, глаза пантеры вспыхнули бешеным огнём, лицо обдало жарким сухим ветром, снова запахло горячим металлом, яростью, кровью.

— Чёрный зверь... — МакГонагал увидела зверя, сочувственно посмотрела на меня. — Самый боевой из Родовых знаков. Не думала, что он тебя выберет...

— Я тоже, мэм, — меня удивила и насторожила горечь в глазах старой преподавательницы. Неужели всё так плохо?

Декан нахмурилась, выхватила одним плавным движением палочку, запрокинула мне голову, шарахнула «Люмусом» по глазам.

— Колин, потерпите, — её привычно строгий тон меня так же привычно успокоил, я ровно задышал, перестал вырываться, терпеливо перенося исследование глазного дна.

— Хороший день, Минни, — хозяйка зычного голоса подошла к нам совершенно незаметно. — Давненько я столько крови не видела, пожалуй, с самого Гриндевальда. Хороший день, очень хороший...

Из-за бьющего в глаза света, на какое-то время окружающий мир перестал восприниматься, как непрерывный поток изображений, осталось только ощущение уверенных пальцев, которые то задирали мне голову, то поворачивали её из стороны в сторону, то просто удерживали за плечо, пока голос декана тихой скороговоркой произносил непонятные заклятия. Ни слова из произнесённых формул я не узнал, но догадался, что это какой-то вариант магической диагностики, потому что по телу всё время перемещался отчётливый зуд, словно кто-то водил по мне лучом волшебного фонарика.

— Не мучай парня, подруга, — продолжила тем временем решительная бабка, — пусть он лучше Укрепляющего зелья выпьет. Как знала, прихватила.

— Благодарю, Тори, — в голосе нашего декана почти пропала обычная гриффиндорская сталь, и с закрытыми глазами возникало впечатление, что это две подружки остановились покалякать у подъезда. — Пожалуй, это сейчас будет самое правильное. Нокс.

Появилась долгожданная возможность проморгаться. Я потянулся вытереть глаза, но запястье перехватили крепкие пальцы:

— Не торопись, обретённый, а то ещё больше кровь по лицу размажешь. Слушай, Минни, а давай так и оставим? Когда у вас в клане последний раз кровью лицо мазали?

— В Конго, — неохотно произнесла МакГонагал. — Когда дядя с людьми-крокодилами боролся.

— Это в пятьдесят четвёртом, чтоль?

— Нет, в шестьдесят первом, когда возле Киншасы их гнёзда появились.

— Ну вот, видишь — целое поколение настоящего фения не видело. Представляешь, как жаб из Секретариата раздует?

И тут произошло нечто, что заставило меня втихаря ущипнуть себя за руку — непробиваемая профессор МакГонагал хихикнула, словно малолетняя девчонка. Она тут же торопливо закашлялась, начала гмыкать, как бы прочищая горло, но я всё слышал! Похоже, как свидетелю столь экстраординарного проишествия, меня ждёт только одна фраза: «Теперь ты знаешь всё, Колин Криви, и мне придётся тебя убить».

— Теперь, Колин Криви... — голос над ухом заставил сердце пропустить удар, — а точнее, Колин МакГонагал из дома Криви, можете открыть глаза.

Тётка-секретарь, мой декан, резвый старичок-молотобоец, — все они глядели на меня с сытыми улыбками, словно обожравшиеся коты на блюдце сметаны.

— Господа! Профессор, мэм, многоуважаемый сэр, — я раскланялся с каждым из них отдельно, шагнул назад, отвесил ещё один поклон всем сразу. — Благодарю вас всех за оказанную мне честь. Буду счастлив, если смогу оказаться полезным в случае какой-либо необходимости. Пока же мне остаётся только заверить в том, что все свои усилия приложу на поддержку принявшего меня Рода.

Брови изумлённой МакГонагал полезли высоко вверх, а её подруга промокнула кружевным платочком, который вынырнул откуда-то из рукавов мантии, подозрительно заблестевшие глаза:

— Мерлин, как давно я этого не слышала... Не совсем по этикету, однако видно сразу, что от души...

Она посуровела лицом, гордо выпрямилась, и сказала так, что у меня по спине полезли мурашки величиной с кулак:

— Я, Тори Леймос из дома Кромвел, Драконоборец Рода, принимаю твоё предложение, обретённый из дома МакГонагал!

В воздухе сухо треснуло, знак, по прежнему лежавший в ладони, ощутимо нагрелся, и когда я поднял его к глазам, увидел, что одна из царапин-усов стала глубже, и выразительнее.

— Дорогая Минерва... — протянул задумчиво старичок, глядя, как я рассматриваю родовой знак, — говоришь, парня пытали больше часа?

— Да, мне повезло, что дежурил Кингсли, и что он не только появился необычайно быстро, но ещё прихватил с собой половину ночной смены. Авроры в комплекте, невыразимцы, чистильщики, — такого мне даже в ту войну видеть не довелось.

— Слышал, слышал, хе-хе, — старикан мелко захихикал, глаза почти спрятались под кустистыми бровями, физиономия сморщилась, как сушёное яблоко. — Утром их беседой с Министром наслаждались два этажа. «Неоправданная трата ресурсов и сил», «излишняя оперативность», «преступное нарушение субординации» — весь набор канцелярита, какой только можно представить. Истинный восторг для моих старых ушей, да... Так что там Кингсли?

— Он вырвал доклад у невыразимцев прямо к утру, не стал ждать, как обычно, пока те закончат развлекаться с новыми игрушками. Из рапорта ясно, что пытка мальчика длилась более часа. Когда невыразимцы начали проверять заклинания, сбились со счёта на Круцио.

— Серьёзно досталось... — старичок уставился в меня пронзительным взглядом совсем не старческих глаз. — И говоришь, что новообретённый член Рода благодаря этому резко поумнел?

МакГонагал пожала плечами, улыбнулась ему, по прежнему разглядывая меня, как неизвестную зверушку:

— Меня даже немного пугает это резкое взросление. Оказывается, мистер Криви полон сюрпризов...

— В этом-то как раз нет ничего удивительного: мадам Помфри спроси насчёт эффектов Непростительного, она много может рассказать, — старик свёл брови к переносице, — меня же больше окончательный результат интересует. Может, стоит и моих лоботрясов в отделе немножко покруциатить?

— Твоих, Майки, только Авада исправит, — ухмыльнулась бабушка-драконоборец, — не трать напрасно силы.

Старикан согласно покивал головой, пронзил меня колючим взглядом, пожевал губы, и, видимо, решился.

— Колин МакГонагал!

— Да, сэр!

— Я, Майкл Ослоу из дома Шенк, старший архивариус Рода, принимаю твоё слово, обретённый. Пусть так будет!

Снова треснуло, Чёрный Зверь согрел ладонь, на морде прорезался ещё один ус.

— Это очень большая честь, Колин — оказаться выделенным такими магами.

— Догадываюсь, профессор, — я склонил голову (спина не сломается, а людям приятно). — Жаль только, что произошло это при столь печальных обстоятельствах. Но я приложу все свои силы, чтобы не разочаровать вас, господа!

— Почему-то я ни капельки не сомневаюсь, — хмыкнул старикан. — Минерва, ждём тебя в кофейне!

— Конечно, — декан улыбнулась совсем не по школьному, — но вам придётся чуть подождать, пока я провожу нашего героя к мадам Помфри.

— Опять аппарировать?! — вырвалось у меня непроизвольно, и новый приятель Майки нахмурился при виде такой реакции:

— Не любишь этот вид перемещения?

— Ужасно, сэр! Терпеть не могу рвоту, а после аппарации она появляется обязательно. Профессор МакГонагал, правда, говорит, что требуется время для привыкания, но...

— А что ещё ты испытываешь, кроме тошноты? Обжигающая боль есть? Словно бы тебя огнём жгли?

— Да, сэр. И ещё очень неприятное чувство в зубах, как будто нервы без наркоза вырывают.

— Вот как... — старикан нахмурил кустистые брови, — обретённый, средних магических способностей, разбалансировка магической оболочки...

Старушка с шапкой-грибом на голове, звонко шлёпнула его по плечу, чтобы отвлечь от размышлений:

— Майки, не ищи Паука там, где его нет, прошу тебя. Обычный мальчишка из магглов, ни сквибов в роду, ни магов. У тебя ведь нет магов в предках, Колин?

— Нет мэм, полагаю, что нет. Иначе бы нам с братом обязательно об этом рассказали.

— Ну вот, видишь. Мой старый друг, твоё увлечение теориями Апокалипсиса — давняя притча во языцех, но я прошу тебя, как убелённого сединами мага, а не студента Рейвенкло: помни о том впечатлении, которое производят твои рассказы на неокрепшие умы. Хватит нам Артура с его любовью к магглам, не плоди новых Искателей Арки.

Старикан засмущался, и только носком в полу ковыряться не начал. Экая старушка-одуванчик, лихо она теоретика нашего успокоила! И, кстати, опять про какого-то Паука вспоминают. Надо бы информацией разжиться, что это за кадр такой.

— Колин, — по лицу МакГонагал было понятно, что ей моя реакция не понравилась, — мы отправимся в Хогвартс по камину.

— Благодарю вас, профессор, у меня прямо на сердце полегчало.

Я выпил предложенный флакон, новые знакомые отправились ждать МакГонагал в какой-то кафешке (из разговора удалось понять, что это где-то здесь же, в Министерстве, и что профессор проставляется за меня), а наша парочка отправилась назад, по уже пройдённой дороге, снова по «звёздному пути», мимо опунции в чаше, похожей на китайскую вазу, до лифта. Кабина оказалась пустой, зато самолётиков налетело видимо-невидимо. Они лениво кружились под потолком, словно рой сонных летних мух, и когда на очередной остановке к нам вошёл пассажир, часть из них совершила круг почёта вокруг новой головы, словно присматриваясь, не адресат ли это послания, которое написано на их жёлтом пергаментном теле. Кстати, тоже ещё вопрос — как маги умудряются складывать самолётики из пусть тонкой, но кожи?

Вышли мы в холле, том самом Атриуме, который поразил меня своими размерами. Сейчас в нём было пусто, пропали толпы одинаково одетых людей, гигантские провалы каминов зияли темнотой, а скультурная группа хозяев и слуг магического мира сиротливо блестела жёлтым по зелёному.

Я успел махнуть молодому аврору, который по прежнему скучал у своего заборчика, но МакГонагал торопилась сдать меня с рук, так что поболтать с ним шансов не было — мы сразу направились к золотой рамке каминного перехода.

— Адрес «Хогвартс» — сказала она мне, когда я шагнул на закопчённые камни.

Вспыхнуло зелёное пламя, и тело рванулось вперёд, сквозь тесную трубу дымохода, в безграничный простор хмурого английского неба. Я летел над крышами, нырял в трубы, снова оказывался на свободе уже посреди совсем другого пейзажа, и каждый такой нырок переносил меня всё дальше на север, пока не блеснуло впереди далёкое озеро, а на прибрежной скале не показался огромный старый замок. Очередная труба над черепичной крышей распахнула навстречу закопчённый зев, я судорожно дёрнулся от страха, что застряну в этой чёрной пасти, но мгновение спустя сильный толчок в спину вышвырнул меня на каменный пол пустой комнаты.

Я перекатился через плечо, в темпе поднялся на ноги, с радостью успел ощутить, что старые рефлексы потихоньку возвращаются в это нетренированное тело, отшагнул подальше от камина. Почти сразу же из зелёного пламени вышла МакГонагал. С изяществом, до которого мне ещё много лет тренироваться, она скользнула на черные от сажи кирпичи, и, не замедляя движения, направилась к двери. У самого выхода она тормознулась, вздохнула, обернулась ко мне:

— Колин, тебе особое приглашение требуется?

— Нет, профессор, я просто растерялся.

Она подняла брови в немом вопросе.

— Понимаете, я теперь не знаю, как себя вести, как к вам обращаться, что именно должен делать, как вассал благородного Рода...

Лицо МакГонагал смягчилось:

— Ведите себя как прежде, Колин. Наш Род не относится к Древнейшим и Благороднейшим, основной клан находится в Ирландии, а там всё по другому. Здесь же, в Британии, только его младшая ветвь, поэтому родовыми дарами поделиться я не смогу, тем более, что контракт временный, до совершеннолетия, после которого вам придётся его продлить, если такое желание, разумеется, будет.

Пока же родовой знак прижмите к груди, с левой стороны, и чуть подождите, пока он не прикрепится к мантии. Как члену магического Рода, вам надо освоить «истинный взгляд», который позволяет магу определить, с кем он имеет дело. Пожалуй...

Она задумчиво осмотрелась, я повторил её движение. Судя по всему, нас выкинуло в кабинете Дамблдора — об этом говорили как всякие магические штуки, жившие своей жизнью на полках и в шкафах, так и роскошный трон, который возвышался над здоровенным столом. Глядя на то, как заботливо обустроено директорское седалище, я вдруг поймал в голове страшную в своей крамольности мысль: а не страдает ли главный борец за Добро и Справедливость банальнейшим геморроем?

— Пожалуй, это самое подходящее место... — пробормотала негромко деканша.

— Колин, — она выпрямилась, чопорно поджала губы, и сразу же превратилась в профессора Трансфигурации. — Чтобы пробудить у себя возможность видеть проявления магических сил и заклятий, следует упорно тренироваться, хотя в полной мере эта способность даётся не всем. Проще использовать артефакты в виде моноклей, очков, или специальным образом обработанных полупрозрачных пластин, которые так популярны в Азии. К сожалению, стоимость таких артефактов чрезвычайно высока, поэтому их приобретают в первую очередь те, кому это необходимо по работе: разрушители заклятий, невыразимцы и т.д.

Однако способность к «истинному взгляду» имеется у каждого мага, поэтому в каждой магической семье ему обучают малышей едва ли не с пелёнок. Предвосхищая ваш вопрос, скажу, что политика Министерства, и директора Дамблдора, как главы Визенгамота, направленная на предоставление равных прав всем людям независимо от происхождения, привела к тому, что сегодня уже нет такой острой необходимости в распознавании Рода первого встречного, потому что за ошибку, совершённую по незнанию, маг не заплатит жизнью, как это было ещё сто лет назад.

Поэтому сегодня «истинный взгляд» считается скорее деталью магического этикета, чем первостепенной необходимостью, он позволяет сохранять лицо неофитам в тех ситуациях, где знание ритуалов оказывается важнее всего остального.

— Иначе говоря, при контакте с представителями Древнейших и Благороднейших Родов, мэм?

— Совершенно верно, Колин, — декан вздохнула. — Маги, которые сегодня оказали тебе честь, приняв предложение услуги от свежеиспечённого МакГонагала, относятся как раз к такой категории, поэтому первое, что от тебя требуется, как вассала моей семьи — тщательно проработать учебник магического этикета.

— Он есть в библиотеке, профессор?

— Я дам тебе свой. Пока мадам Помфри будет заниматься обследованиями, я успею сходить в кабинет. А теперь сделай следующее...

Увидеть то, что следовало видеть членам аристократических семейств, мне удалось с первой попытки. Следуя за объяснениями преподавательницы, я расфокусировал взгляд, представив, что смотрю сквозь горячее марево, сказал нужное заклятие (благо, для него палочки не требовалось), и рефлекторно зажмурился, когда мир взорвался яркой какофонией красок.

Магические цвета сияли первозданной чистотой, которая била по нервам с силой высоковольтного разряда. Их насыщенность и бешеная энергия вызывали в памяти рассказы тех, кто принимал ЛСД — может, растительный яд, убивая клетки головного мозга, одновременно приоткрывает завесу, что отделяет магический мир от обычного?

Кабинет директора, ещё мгновение назад нейтрально белый, теперь переливался всеми цветами радуги. Странные штуки на полках и шкафах, те, что булькали, звякали, выпускали клубы разноцветного дыма, или просто вращались в воздухе, вспыхнули яркими лучами, которые, словно спицы разной толщины, пронизывали пространство кабинета, и уходили прямо в побеленные стены. В мгновение ока мир вокруг меня преобразился до неузнаваемости, и от этого когнитивного шока хотелось не то бежать, обгоняя собственный визг, не то биться головой о стену, захлёбываясь слезами счастья. Теперь я знаю, как люди сходят с ума!

Островком спокойствия для моего ошеломлённого сознания послужила МакГонагал. Посреди волшебного безумия, которое взорвало неподготовленный мозг, её фигура оказалась тем якорем, который не дал улететь сорвавшейся крыше. Я сконцентрировался на неподвижном силуэте наставницы, сцепил зубы до скрипа, и заставил неуловимым усилием поблекнуть магические краски до терпимого уровня.

Потом выдохнул, утёр рукавом слёзы, ещё раз посмотрел на моего декана. Брошь на груди, с которой она никогда не расставалась, под новым взглядом покалывала глаза магическим трёхцветьем, и когда я покосился на своего Зверя, он блеснул тем же набором зелёного, жёлтого и красного.

— Да, Колин, это цвета клана МакГонагал. Носи их с честью.

— Приложу все усилия, мэм, — а ведь, похоже, декан не заметила того, что со мной только что произошло, хотя смотрела весьма внимательно. Это потому, что я умело скрываю ощущения, или со мной что-то не то?

— Теперь я проведу тебя к мадам Помфри, и оставлю у неё. Домой вернёшься по камину. Идём.

Цепляться за лучи, а тем более их пересекать, совершенно не хотелось, поэтому двинуться на зов декана пришлось неторопливо, изгибаясь всем телом, или даже приседая. Ощущение было при этом совершенно идиотским, словно я заигрался в «Миссия невыполнима», но даже стыд и неловкость оказались слабее нежелания пересекать волшебные нитки.

— Что с вами, Колин?

— Не хочу зацепить какой-нибудь из лучей, которые испускают волшебные предметы на полках директора, госпожа декан. Вдруг я что-то нарушу в их работе?

— Так ты видишь раппорты?? — МакГонагал изумилась так искренне, словно я произнёс что-то совершенно исключительное.

— Вы имеете в виду те разноцветные лучики, мэм?

— Да, Колин, это магическая связь между человеком, и настроенным на него артефактом. Увидеть её без использования специальных заклятий необычайно трудно, и эта способность встречается весьма редко. Можете рассказать, что видите?

От волнения она снова перешла на официальный тон. Интересно, чего это мой декан так завелась?

— Из каждого предмета, которые стоят на полках, и вон тех четырёх, что спрятаны в шкафу, исходит что-то вроде нитей, которые исчезают прямо в стене. Дальше они уходят куда-то в пространство, по крайней мере те, которые видны в окно. Цвет у них разный. Вон та, к примеру, зелёная (мой палец указал на стеклянный шар, в котором клубились облака серого дыма), а вон та — радужная (маленький флюгер, насаженный на серебряную спицу, провернулся вокруг оси, нить, о которой я говорил, дрогнула, и послышался тонкий хрустальный звон).

А вот из той странной юлы, что висит посреди пустой полки в шкафу, выходят сразу три луча — грязно-зелёный, коричневый, и, вроде бы, оранжевый. Интересно, что только из неё выходит сразу несколько лучей, все остальные предметы выпускают по одному. Кстати, зелёный лучик из этой штуки постоянно пульсирует.

— Идёмте, Колин, — сухо сказала МакГонагал. — Нас ждут.

Она исчезла в дверях, а мне пришлось рвануть за ней, уже не обращая внимания на всякую тонкомагическую хрень. Практически сразу, на первых шагах, зрение вернулось к норме, исчезли психоделические краски, а о тонких лучиках-нитях осталась только память, да ощущение тонкого, не слышимого ушами звона — так звучит натянутая до предела струна, и именно это я почувствовал, когда рассматривал пульсирующую зелёную нить. О том, что в ней заметны вкрапления других цветов — коричневого, голубого, чёрного, я декану рассказывать не стал, чтобы не расстраивать её ещё больше.

Коридоры Хогвартса меня слегка разочаровали. Нет, я понимаю, что в столь огромном здании даже стены побелить непросто, потому что одной извести потратится неведомо сколько тонн, однако пыль-то по углам собрать можно? Паутину всякую, предметы непонятные, что поблёскивают в темных местах — чем здешние эльфы занимаются, скажите мне? Неужели только жрать готовят, да сортиры за школьниками чистят?

Мы шли по неровно уложенным каменным плитам, спускались по вытертым тясячами ног ступеням, проходили мимо живых портретов, изрядная часть которых выглядела, как запылённый кусок холста, почерневший от времени, и висящий на стене лишь потому, что некому его выкинуть, пересекали каменные пороги, которые то и дело попадались в полу, как память о бывших тут когда-то, но снесённых комнатах.

Звук шагов то становился громче, когда мы оказывались в очередном переходе из зала в зал, то поднимался к высоким готическим потолкам, и растворялся в богатой резьбе, почти не видной из-за слабого освещения. Рыцарских доспехов по дороге попалось на глаза столько, что их хватило бы на небольшой музей, причём самых разных, от времён Вильгельма Завоевателя, в длинной кольчуге до колен, и норманнских шлёмах, до полностью закрытых миланских и максимилиановских наборов, выглядевших, словно футуристический стимпанковский скафандр. Освежающий ветерок из незастеклённых окон сменялся душным теплом горячего воска, кисловатый запах ржавчины перебивала мятная нотка какого-то моющего средства, нос то и дело начинал свербеть от пыли, которую поднимали наши шаги, и всё это продолжалось так долго, что я успел забыть обратную дорогу. Сначала даже стало страшно при мысли, что придётся блуждать здесь без поводыря, но почти сразу вспомнилось, что можно спросить дорогу у портрета, либо дать волю подсознанию, и память старого хозяина выведет тело, куда надо.

Пройдя очередной коридор, мы остановились у больших белых дверей. МакГонагал стукнула костяшками пальцев, предупреждая о нашем приходе, и толкнула половинку от себя. За ней оказалась огромная комната, если даже не сказать, маленький зал, вполне годящийся по размерам для того, чтобы в нём сыграть в минифутбол, например. Освещённый ярким светом из больших, почти до самого потолка, окон, медицинский кабинет Хогвартса пах совсем не больницей, а скорее, гербарием. Чувствовалась сладость донника, мелисса, душица, что-то похожее на кипрей, и к этим привычным луговым запахам примешивались экзотические нотки имбиря, корицы, и ещё каких-то неизвестных мне пряностей.

Однако главным элементом ароматического паззла был запах недавно прошедшей грозы. Озонировано помещение было от души, — полагаю, что насморк у местной детворы пропадал уже при самом входе в святыню здоровья, — но я только поёжился от неприятных воспоминаний, когда понял, что этот аромат мне напоминает. Смерть от молнии наступила слишком недавно, равнодушно воспринимать такое амбре было невозможно, и чтобы отвлечься, я попробовал глянуть на окружающее «истинным взглядом».

Ослепительный свет ворвался в глаза с яростью бешеного зверя, раскалёнными свёрлами вгрызаясь прямо в мозг, но вместо того, чтобы прятать лицо в ладони, в глупой надежде уменьшить боль, я зарычал от злости, напрягся, и почти сразу цвет померк, а неприятные ощущения исчезли. Что ни говори, а шоковое обучение действительно самое быстрое: добиться своего удалось почти автоматически. Ещё пару таких встрясок, и буду я включать-выключать нужное состояние даже не задумываясь. Но блин, при одной только мысли о повторе руки начинают дрожать!

— Что случилось, Колин? — встревожилась МакГонагал.

— Похоже, тренируется, — ответил за меня приятный женский голос.— Научила мальчика «истинному зрению»?

— Только что.

Женщина добродушно хмыкнула, я услышал совсем рядом шорох накрахмаленной одежды, потом непонятное заклинание, и остатки боли в глазах прошли, слёзы высохли, а мир вокруг опять стал прежним.

Мадам Помфри улыбалась мне всепонимающей улыбкой, и от самого присутствия школьной медсестры на душе разливалось тепло, и спокойствие. Её родовой артефакт поблескивал на широком кружевном воротнике, из-за этого уютного блеска хотелось от души потянуться, переодеться в пижаму, и позволить измученным векам отдохнуть часика два — три. Потом я сообразил, откуда появилась сонливость, отогнал её на время, поклонился целительнице.

— Здравствуйте, мадам Помфри. Благодарю за помощь, а то у меня пока ещё чересчур яркие впечатления получаются.

— Это ничего, Колин. Я дам тебе настойку многоглазки пупырчатой, и через неделю о своих первых ощущениях ты будешь вспоминать со смехом.

— Искренне надеюсь, мэм. Простите ещё раз за беспокойство.

Медсестра повернулась к МакГонагал:

— Я гляжу, ты мальчика сразу в этикет с головой сунула, Минерва? Не узнать нашего гриффиндорца с вечным фотоаппаратом.

— Поппи, об этом я и хотела поговорить. Колин пережил многократное «Круцио», чудо уже тот факт, что он остался в живых. Но после Непростительных люди меняются, сама знаешь, и мы с директором хотели бы, чтобы ты его хорошенько проверила.

— А почему не в Мунго?

Мой декан подняла бровь в неподражаемой гримасе:

— А фонды взять откуда?

— Ну да, ну да, что это я, право... — целительница покачала головой. Потом глянула на меня оценивающе, махнула палочкой, — ближайшая ширма отодвинулась в сторону, открыв застеленную койку, и табурет, на котором заботливые руки аккуратно уложили светло-синюю пижаму.

— Ну что ж, Колин МакГонагал, переодевайся, и ложись, будем тебя обследовать, насколько позволят наши скромные возможности.

Из блаженного марева сонного небытия меня вывел колючий лучик чьего-то нездорового любопытства. Магическое обследование, которое провела с моим спящим телом мадам Помфри, прошло достаточно приятно — я даже мурлыкал от удовольствия, когда одеяло целебных заклинаний мягко окутывало все тонкомагические оболочки подростка. Но этот лучик ощущался совсем по другому, он был настойчив, как сверло зубного врача, и деликатен, как шприц с формалином. От такого бесцеремонного внимания хотелось забежать куда подальше, поэтому я уворачивался от чьего-то пронзительного желания заглянуть в меня поглубже, прятался за чувствами тела, маскировался памятью бывшего хозяина, его по-детски наивными мечтами и страхами.

Потом чужой интерес ослабел, и осталось только ощущение мягкого, словно кошачьи лапки, прикосновения к мозгу. Когда прошло и оно, я осторожно, готовый в любое мгновение нырнуть в самые глубины подсознания, высунулся поближе к реальности. Как только вернулось управление органами чувств, в ушах зазвучал знакомый старческий голос:

— Не беспокойся, Минерва, легилименция мальчику не повредит.

— Но Альбус!

— Мне надо было проверить его сознание — ты ведь сама об этом просила. Услуги целителей из Мунго стоят слишком дорого.

— А попечительский совет не выделит денег на то, чтобы проверить состояние магглорождённого сироты...

— Совершенно верно, девочка моя, — сокрушённо вздохнул тот, кого я вспомнил по ощущениям кошачьих лапок, то бишь старикан в расшитой ночнушке. — Пока есть возможность, мы должны использовать всё, что в наших силах.

— Что показала легилименция?

— Это по прежнему наш Колин Криви. Он очень сильно переживает гибель семьи, боюсь, это приведёт к определённой эмоциональной чёрствости, когда мальчик подрастёт— Однако твои страхи, Минерва, совершенно пустые — в нашем Колине нет посторонней личности, ни хорошей, ни плохой.

— Слава Мерлину— — а моя деканша более проницательная, чем выглядит, смотри ты...

— Минни, если бы ты читала не только «Вестник трансформации», то знала бы, как много осложнений вызывает длительное Круцио в организме мага!

— Поппи, смею тебя заверить, что у меня большая книжная полка!

Хозяйка этого заведения насмешливо фыркнула:

— И на ней нет ни одной книги о человеке. Поэтому ты не знаешь, что после Круцио очень часто встречается так называемый «ожог души», когда жертва меняется настолько, что её с трудом узнают даже близкие. Страдания пережигают чувства, Минни, а мальчик перенёс их больше, чем некоторые взрослые-

По словам очевидцев, и целителей, которые работали с жертвами Гриндевальдской войны, человек, сохранивший интеллектуальную и душевную целостность после Непростительных заклятий, чувствует и ведёт себя так, словно бы постарел лет на десять. Мощнейший шок, который пережила жертва, оставляет у неё только самые сильные чувства — страх, ненависть, любовь, ответственность. Те эмоциональные обертона и оттенки, которые характеризуют личность молодую и несозревшую, слетают с магического ядра, как луковая шелуха.

Кстати, эффект «быстрого старения» известен и магглам — в специальной литературе описаны их наблюдения за жертвами войны, практически один в один с результатами наших целителей.

— И что нам теперь следует ожидать от молодого МакГонагала?

— Большей ответственности, меньшей порывистости. Возможно, больше агрессии в подростковых шалостях, и раннее половое созревание. К сожалению, с этим ничего поделать не удастся из-за глубоких нарушений магической оболочки, и разбалансировки магического ядра. Мне придётся дать мальчику зелья ускоренного роста, иначе дисбаланс в его психической и эмоциональной зонах будет только усиливаться. Вы ведь не хотите здесь новую Лестрейндж, или Джекила-Хайда?

— Упаси Мерлин, Поппи, лучше пусть Колин за девочками бегает!

— Должна заметить, Минни, что это будет обоюдный интерес — на фоне обычных подростков твой мальчик, рано повзрослевший и сформировавшийся в молодого мужчину, покажется весьма привлекательной кандидатурой для влюблённости. Подозреваю, что на него с интересом будут поглядывать даже чистокровные, а уж про менее закостенелых даже не говорю.

— Спасибо за предупреждение, Поппи, я постараюсь сделать так, чтобы у Колина не было времени на всякие глупости!

Послышалось ироническое хмыканье, а потом совсем не преподавательское хихикание, — жаль, что наши учителя так тщательно держат маску при посторонних, и их настоящие личности можно узнать лишь случайно. Та же МакГонагал была бы намного приятнее в общении, если бы не её мания держать дистанцию. Но пока мне остаётся только притворяться спящим, иначе вся их неформальная беседа «у тела пострадавшего» тут же закончится. А я хочу узнать побольше-

— Когда мальчик очнётся?

— Как только я сниму заклятие сна, директор. Тебя что-то беспокоит, Минни?

— Да... Из головы не идут эти вдруг пробудившиеся способности к беспалочковой и невербальной магии. Колин всегда был устойчивым середняком, он и думать о таком не мог!

Директор озабоченно гмыкнул, прокашлялся, как перед лекцией:

— Минерва, я знаю, что на Севере, где влияние кельтских друидов по прежнему ощущается намного сильнее, чем здесь у нас, последователей Римской традиции, многие события из прошлого помнят лучше, но прошу тебя, посмотри на мальчика непредвзято — какой из него Паук?

— Альбус, на Авалоне Паука называют Ткачом, и относятся к нему совсем по-другому... Но я согласна с тем, что Колин — замечательный ребёнок: если бы хоть доля сомнения теплилась в моём сердце, о принятии в Род не было бы и речи. Его даже Старые Семьи приняли, о чём тут говорить!

Но что-то всё равно не даёт мне покоя. Чувство, что мы все что-то упускаем, какую-то мелкую, незаметную, но очень важную деталь. И это упущение нам всем потом выйдет боком...

— Хорошо, только чтобы тебя успокоить, обещаю, что поищу о Ниспровергателе всё, что смогу. Я и сам давненько за повседневными хлопотами не вспоминал о Тёмных Умельцах, так что думаю, полезно будет освежить в памяти старые страхи. Пока же хочу тебе напомнить, что в известной нам истории Паук, или Ткач, если хочешь, ни разу не воплощался в ребёнке, — это всегда были взрослые, состоявшиеся мужчины. Ведь конфликт между Пауком, и магическим миром — это конфликт убеждений, разных мировоззрений, систем ценностей, жизненного опыта мага, и законов повседневного бытия. Ну а какой опыт может быть у мальчика, который только пару лет назад открыл, что магия существует, и до сих пор живёт словно в сказке?

— Ты прав, Альбус, как всегда прав, только вот...

— Вот только мне пора будить мальчика! — решительный голос медсестры разрушил атмосферу уныния, которая повисла в воздухе. — Вы свои дела закончили?

— Да, Поппи, конечно, извини, что мешаем в работе.

— Хорошо, хоть сама это понимаешь...

Тело наполнила волна бодрящей энергии, в крови забурлили радостные пузырьки, захотелось вскочить, закричать что-нибудь весёлое, кувыркнуться, запрыгать на койке, словно молодой гамадрил. Я с огромным трудом подавил это желание, уселся на постели, улыбнулся заботливым лицам.

— Здравствуйте, директор, профессор, мадам Помфри.

— Прекрасный самоконтроль, — улыбнулась мне хогвартская медсестра. — То, что я и говорила: нормальный ребёнок сейчас носился бы по всему кабинету.

— А можно, мэм? Я едва сдерживаюсь, если честно.

Её кивок отпустил пружину, которая распирала тело изнутри. Я заорал во всё горло, сиганул прямо из сидячего положения на соседнюю койку, попрыгал на ней, как на батуте, повис на ширме, которая отделяла нас от остального зала, покачался на ней (заклятая соответствующими чарами, переносная ширма стояла, как влитая), потом нетренированные пальцы сорвались, я хлопнулся на пол, несколько раз перекувыркнулся, и забрался обратно на койку, красный и задыхающийся от усилий. Да, тело надо тренировать, я даже не подозревал, до какой степени оно дохлое.

— Благодарю... благодарю вас, мадам Помфри... этого мне как раз... как раз не хватало! — выдавил я сквозь одышку.

Трое волшебников смотрело на меня с таким удовольствием, словно я только что исполнил их самые сокровенные желания.

— Вот теперь я вижу нашего Криви, — благодушно заявил мне Дамблдор, — а то мы уже начали беспокоиться, не подменили ли тебя.

— Это всего лишь я, директор, только немного повзрослевший.

— О-о-о, Колин, это ещё только начало, — директор загадочно блеснул очками-половинками. — Не так ли, мадам Помфри?

— Надеюсь, что нет, директор, — школьная целительница махнула палочкой, и рядом с койкой появился столик с разнообразными бутылочками.

— Колин, — обратилась она ко мне, — твоя магическая оболочка оказалась сильно повреждена, поэтому для восстановления организма тебе придётся пить лекарства, которые ускоряют рост, и взросление тела. Мне очень жаль, но другого выхода нет.

— Ничего страшного, мэм, я всё равно решил стать сильнее и выносливее, так что ваши лекарства мне только помогут.

Поппи вздохнула:

— Да, они помогут. Какое-то время тебе придётся усиленно питаться, чтобы дать возможность организму развиваться естественным путём. У тебя будет такая возможность до Хогвартса?

— Конечно, мэм. Я умею готовить, да и соседи у нас хорошие. Миссис Сандерс мне не откажет, если я попрошу.

— Прекрасно... — одним движением волшебной палочки, мадам Помфри начаровала деревянный погребец, в котором уместились бутылочки и склянки с моими лекарствами. — Инструкции по применению на внутренней стороне крышки, как обычно.

— Спасибо, мэм.

— Книга, о которой я говорила, — декан подмигнула так, чтобы этого не видел Дамблдор, и я от изумления едва удержал брови на месте, — она тоже внутри. Пожалуйста, береги её.

— Разумеется, профессор. А теперь, могу ли я переодеться?

— Зачем, Колин? Тебе так понравилась больничная пижама? — хитро улыбнулся директор школы.

Я опустил глаза, и завис в ошеломлённом ступоре — пока мне тут заговаривали зубы, он успел поменять больничную одежду на домашнюю. Ай да директор, на ходу подмётки режет!

— Директор, сэр... — медленно протянул я, разглядывая джинсы на коленках, — в свете моего скорого взросления... не могли бы вы научить меня этому хитрому заклинанию?

— Зачем тебе оно, мальчик мой? — по-ленински прищурился лучший друг грифиндорцев.

— Видите ли... — продолжил я задумчиво, — у меня, конечно, ещё нет такого опыта лично... но я слышал разговоры старших ребят...

— Да, Колин, продолжай.

— Сэр, — я решительно поднял взгляд, уставившись в блестящие стекляшки очков, — ребята говорили, что самое сложное на первом свидании с девушкой — это пуговицы на её одежде.

— Колин! — мой декан, как и ожидалось, не выдержала первой, — как вы можете?!

Директор и мадам Помфри захихикали, потом Дамблдор снял очки, вытер заблестевшие глаза:

— Не волнуйся, Минерва, мальчик только шутит.

— Конечно, директор, я ведь знаю, что на мантиях пуговиц нет!

Наше веселье прервала школьная медсестра. Она строго кашлянула, подождала, пока я обращу на неё внимание:

— Итак, молодой человек, я свою работу закончила. Теперь ваша очередь заниматься собой: пить лекарства, хорошо питаться, и не увлекаться безпалочковой магией.

— Хорошо, мадам Помфри. Благодарю вас за заботу.

Та довольно улыбнулась:

— Иди уже, Казанова.

И мы пошли. Обратная дорога прошла под аккомпанемент препирательств МакГонагал и Дамблдора. Дедушка беззастенчиво троллил своего заместителя, время от времени оборачиваясь ко мне с хитрым взглядом, словно приглашая включиться в игру. Я же, чтоб не рассердить непосредственную начальницу, старательно разглядывал окрестности, притворяясь, что меня страсть как интересует кирпичная кладка голых хогвартских стен.

Тем временем декан продолжала настаивать на целительном влиянии полового воздержания, вспоминая то даосских святых, то христианских пустынников, то, почему-то, русских скопцов. На её не слишком убедительные примеры директор отвечал, что «дело молодое», что «мы-то в их возрасте ого-го» — довольно странная позиция для начальника закрытой подростковой школы, на мой взгляд, потому что в ходе борьбы за наше счастливое детство Дамблдор таким макаром и до действующего борделя мог бы докатиться. Типа, раз у детишек письки чешутся, так пусть хоть на конфеты этим местом заработают.

Потом я поймал взгляд МакГонагал, и споткнулся на ровном месте, потому что в глазах моего декана плясали настоящие весёлые чёртики. То есть, это что — она из нас обоих дураков делает? Директор чуть до сексуальной революции в Хогвартсе не дошёл, в ответ на её проповеди образца девятнадцатого века, а она всё это время над нами прикалывается?

Пока я ломал голову, наша прогулка подошла к концу. Мы протопали по гулкому коридору, и остановились перед горгульей, которая без лишних слов отодвинулась в сторону. Меня начальники отправили вверх первым, видимо, как самого ненужного, а сами потянулись следом, по инерции продолжая свой спор.

В директорском кабинете нас ждал уже знакомый интерьер из полок, шкафов, побеленных стен, и величавого трона за здоровенным столом. На таком преферанс удобно было бы расписывать, всё бы поместилось — и бумажки для записей, и карты, и выпивка к ним. Сесть вот так с директором, МакГонагал, да прочими деканами, расписать пулечку, да содрать со Снейпа его последнюю мантию. Или на щелбаны его раскрутить, чтоб на следующий день у Ужаса Подземелий башка трещала, а на лбу шишка торчала от Флитвиковых пальцев...

Магическое зрение включать я не стал, лучей-раппортов не видел, поэтому дорогу к камину прошёл почти свободно, мешала только память о том, что всё это пространство на самом деле пронизывают невидимые магические связи. Правда, электронно-магнитное излечение тоже везде проникает, но никто большой проблемы из этого не делает, так что я решил махнуть рукой, и постараться забыть о сложнейшей паутине, которую плёл в этом кабинете директор.

Так что я покрепче ухватил погребец с лекарствами, раскланялся с моей госпожой по клану, сказал спасибо Дамблдору, чтобы тот не думал, будто про него забыли, и шагнул в камин, крикнув прямо в зелёное пламя: «Мидсаммер!».

С тяжёлым ящиком по воздуху летелось иначе. Дополнительная масса заставила тело медленно поворачиваться вокруг своей оси, а точнее, вокруг центра обеих масс. Головокружения это не вызывало, скорее, создавало впечатление, что я несусь в пространстве на гигантских качелях, и только периодические нырки в трубы не давали почувствовать себя, как в парке отдыха.

Я проносился над городами, нырял в трубы развалюх, которые стояли прямо посреди лесной глуши, успел полюбоваться тем, как на смену шотландским вересковым пустошам приходят английские торфяные болота, и последнюю часть путешествия провёл в густых дождевых облаках — над Центральной Англией моросило. Поэтому свою трубу узнать заранее не удалось, меня просто дёрнуло вниз, в очередной кирпичный зев, и вышвырнуло в камин, в тот самый момент, когда я решил поудобнее перехватить сундучок с лекарствами.

Поощрённый магическим пинком, я вылетел в одну сторону, заколдованный ящик в другую, а облако сажи оказалось посередине. Столь неловкое прибытие оценивать было некому, поэтому я с чувством выругался, намного выразительнее, чем это следовало бы школьнику, и воспитанному мальчику. Никто не восхитился моим знанием иностранного языка (ругался-то я по-русски), не огорчился моей распущенностью, не начал добродушно ворчать, что выходная мантия снова изгваздана сажей — тишине, которая царила в доме, всё это было безразлично.

Я поднялся на ноги, стянул надоевшую хламиду, бросил её на пол (всё равно потом чистить, так что хуже, чем есть, она не станет), прошёлся по комнате. Следы по Пожирателях исчезли: стена у камина, о которую был раздавлен отец, ковёр, на котором лежала мамина голова, кресло, на которое лилась её кровь — всё выглядело совершенно нетронутым, словно бы ничего не случилось прошлой ночью, и родные просто вышли на минуту, кто во двор, а кто поиграть с друзьями.

Потом я заметил большой конверт на журнальном столике, попытался взять его в руки, но конверт подпрыгнул, завис в воздухе, и превратился в стилизованный рот.

— Колин Криви, — сказал он голосом аврора Кингсли, — официальная версия гибели твоей семьи — отравление угарным газом от непогашенного камина. Местные магглы обработаны, тела родных находятся в больничном морге, и на них наложены соответствующие чары. С похоронами не затягивай — действие заклятий продлится трое суток. В случае каких-то сложностей обращайся в Аврорат, поможем. И держись там, парень...

Пергаментный рот закончил сообщение, упал на стол маленькими кусочками, которые тут же начали искрить, дымиться, и практически сразу растворились в воздухе. Остался только лёгкий, едва уловимый запах горелого, который довольно быстро исчез без следа.

Я ещё раз окинул взглядом нежилую комнату, перекинул мантию на кресло, чтобы об неё не спотыкаться, и двинул на улицу, потому что судьба нашей домашней живности вызывала у меня всё большее беспокойство. Мало того, что ни свиней, ни птицу с утра не покормили, так ведь и коров подоить было некому! Вымя, полное молока — это очень серьёзно, и даже не то важно, что молоко может «перегореть», а то, что животные страдают ни за что.

Поэтому я сунул ноги в резиновые сапоги, которые для этой как раз цели торчали у входа, и побрёл в коровник, расположенный совсем недалеко от дома. В тишине пустого двора слышался только хруст щебёнки под ногами, и гнетущая тишина давила на сердце подозрением, что от домашнего скота остались только трупы — так же, как и от родителей.

Открытые ворота напрягли ещё больше, и в тёплую атмосферу коровника я нырнул с тяжёлым сердцем, ожидая увидеть лужи крови, облака мух, и разорванные заклятьями тела. Однако с первыми же шагами по проходу, из груди вырвался облегчённый вздох: бурёнки спокойно глядели на меня влажными, полными мировой доброты глазами, а в другом конце коровника насвистывал очередной музыкальный хит наш работник Стиви. Он услышал шарканье сапог, подслеповато прищурился, разглядывая мой силуэт на фоне открытых ворот, приветственно кивнул:

— Здравствуй, Колин. Смотрю, тебя уже отпустили? Что там психолог сказал?

— Что мне надо быть сильным, и что родных теряет каждый человек, рано или поздно.

— Ага, ага, яйцеголовые — они такие. Несут очевидность так, словно сами её только что открыли. Ты как вообще?

— Уже лучше, спасибо. Ночью было плохо совсем-

Стиви покивал сочувственно, вытер лицо старой «ленинской» кепкой, с которой не расставался круглый год, вздохнул. Человеком он был странным, в наших краях оказался, по местным меркам, недавно, лет десять назад. По его рассказам, всю свою молодость Стиви прохипповал, мотался по шарику от Непала до Калифорнии, а когда «травка» перестала переть, а девки давать, он вернулся домой, чтобы стать, как говорится, ближе к земле. Жил Стиви в какой-то халупе на холмах, в такой дыре, куда только овцы да козы добираются, ездил старым разбитым «Лендровером», который, по словам деревенского механика, помнил ещё Стенли, и Лоуренса Аравийского, и зарабатывал на жизнь всякой мелочёвкой, пока года три назад не прибился к нам на ферму.

Работником он оказался прекрасным, и только время от времени исчезал на несколько дней, после которых возвращался помолодевшим и умиротворённым. Злые языки говорили, что он просто отправляется на наркоманские оргии с такими же престарелыми обалдуями, но с косяком на кармане его никто не поймал, поэтому родители просто делали вид, что ничего не происходит — в конце концов, хорошему человеку можно простить небольшие слабости, особенно, когда он о своих загулах предупреждает заранее.

Тем более, что мы, в отличие от большинства местных, знали, куда исчезает наш певец и художественный свистун — он ездил искать «места силы». В ходе своих многолетних поисков трансцендентной правды, ударился Стиви серьёзно головой о всякую оккультно-энергетическую хрень, о чём под страшным секретом отцу и рассказал, когда тот его спросил, куда работник пропадает. В мозгу нашего работника смешались поучения тибетских лам, даосские книжки, Кастанедовские байки, и прочая доморощенная магическая радость, поэтому, когда звёзды сходились в нужной конфигурации, он отправлялся медитировать подальше от людей, чтобы открыть третий глаз, разбудить Кундалини, впасть в нирвану, найти путь на Аваллон — не знаю, что там сейчас самое популярное среди любителей дымных палочек.

Свою последнюю «экспедицию в запредельное» Стиви закончил недели полторы назад, и сейчас горел на работе, как передовик-стахановец. Я, после всех моих пертурбаций, о нём просто забыл, но он в очередной раз доказал, что на Стиви можно положиться: живность была накормлена, боксы почищены, утрення дойка проведена, как обычно.

— ...и прихожу, слышь, как обычно, — тем временем Стиви уже начал рассказывать, как здесь развивались события, — а тут дым коромыслом, кого только нет. Лиззи из деревенского совета, та, что волосы себе накручивает копной, викарий, сержант с криминалистами — только Мэда из книжного не хватает, чтоб фотки делать. Работа кипит, меня сразу в оборот взяли, сам сержант, слышь, допрашивать кинулся, не видел ли я чего, или не слышал.

А я ему, слышь, говорю: вас тут много, а про животных никто не подумал. Они же тоже чувствуют, их доить пора, кормить, чистить. Вы тут образованные все, учились не для того, небось, чтоб вилами на чужой ферме махать, так что извини, Том, а меня работа ждёт.

А он меня ещё чуток поспрашивал, для порядку, слышь, и я пошёл в стойло, пока бурёнки полицейскую сирену не заглушили рёвом.

— Спасибо тебе, Стиви! — я с чувством пожал ему руку, — у меня просто сердце было не на месте, так волновался!

Тот пожал плечами, дескать, понимаю, осторожно продолжил:

— Колин, а ты... ты со всем этим что делать думаешь?

Я вздохнул, тоскливо огляделся: здоровенный двор, в прошлом году основательно засыпанный щебёнкой, трактора, два развозных грузовичка, большой молоковоз, полностью оборудованный коровник. Кто этим будет заниматься? У меня ни умений для этого нет, ни желания, ни сил, ни возможностей.

— Думаю продавать, Стиви... Я отцовский бизнес не потяну: через месяц начинается школа, и вернуться смогу только к Рождеству. А здесь нужна хозяйская рука, постоянный контроль.

— А ты в аренду сдай, слышь. Кто знает, как дальше дела пойдут, может, и вернуться захочешь к корням, типа, как я. Не торопись закрывать за собой дверь: сделать окончательный выбор ты всегда успеешь. Да и потом, слышь, за ферму тебе сейчас никто нормальных денег не даст — всем известно, что тебя время поджимает.

— Я адвоката найду, пусть он продажей занимается.

— Ну да, и ещё к нему пару человек, чтобы мне в работе помогали, потому что я в одиночку со всем не управлюсь. И надо, чтоб они в механике разбирались, а то забарахлит машина, и весь дневной заработок коту под хвост.

— Мне надо подумать, Стиви.

— Ага, думай. Только не слишком долго, слышь, а то всю клиентуру растеряешь.

Я хлопнул себя по лбу так звонко, что мой собеседник дёрнулся от неожиданности:

— Твою ж мать, клиенты! Я про них совсем забыл!

— А я нет, — Стиви гордо задрал нос, чихнул, и заулыбался от уха до уха, — всё спокойно, Колин. Старый Миллер бурчал, конечно, что поздно позвонили, но согласился три дня молоко отдавать «Крыльям». У всех остальных то же самое, три дня на размышления у тебя есть.

— Чёрт, Стиви, не знаю, что бы я без тебя делал!

— Ага, без меня, как без рук, — старый бродяга засветился от удовольствия. — Ты, слышь, давай, прыгай на велик, да несись в ратушу, пока они там за тебя всё не решили. А то оглянуться не успеешь, а тебя уже в детский дом пристроят. Или в семью куда, типа, к Джейсонам из Верхнего Мидсаммера. Слышь, Колин, хочешь стать Джейсоном?

— Нет!

Я бросился назад, загребая по щебёнке здоровенными сапогами. Эти «семейные» гамнодавы традиционно стоят у входа в каждом местном доме, и всегда большого размера, чтобы можно было в них впрыгнуть каждому члену семьи, от мала до велика. Разумеется, молодые влезают в эти грязеходы прямо в домашней обуви, чтобы нога хоть как-то держалась, потому что обувать «детские» галоши, которые стоят там же, у ступенек, стыд и позор.

Во всяком случае, так было в нашей семье — мы с братом активно боролись за право сунуть ноги во «взрослую» обувь, чтобы потом вволю посмеяться над лузером в обуви «детской». Родители посмеивались, глядя на эти разборки, но как только мы оба подросли настолько, что перестали выпадать из отцовских сапог, детские галоши оказались подарены в другую семью.

Поэтому сейчас я хрустел гравием слишком просторными сапогами, и торопился как можно скорее открыть сарай, чтобы запрыгнуть на железного скакуна, и ринуться в самый центр деревни, где, возможно, именно сейчас решается моя судьба.

Велик дожидался меня на своём обычном месте, за дверью. Поначалу, сразу после покупки, брат хотел оставлять его в доме, чтобы, как только стрельнет в башку, хватать байк, и нестись навстречу ветру. Мама не стала запрещать, а просто сунула в руки молодому гонщику ведро и тряпку, чтобы тот мог хорошенько очистить своего железного коня от уличной грязи после упоительных гонок по окрестностям. Брательник помыл велик один раз, помыл другой, и новенький байк плавно переместился в сарай, к лопатам, граблям, и прочему сельскохозяйственному инвентарю.

Теперь же я вылез из родительских «ботфортов», поместил свою тощую задницу на жёсткое велосипедное сиденье, и надавил на педали. Сразу за воротами я тормознул, огляделся по сторонам, вздохнул, набираясь решимости, и серый асфальт просёлочной дороги зашуршал под рифлёным протектором «горных» покрышек всё быстрее и быстрее.

В своей прошлой жизни мне довелось побывать в Англии только раз, благодаря тому, что знакомый свалился с гриппом, и освободилось место в групповой экскурсии. В тот момент мой карман жгли деньги после случайной шабашки, а у него пропадала выкупленная поездка. Шенген я открыл заранее — собирался пивка попить в Чехии, — так что практически без раздумий вместо Старой Праги отправился поглядеть на Трафальгарскую площадь. Народ в группе оказался компанейский, общие знакомые нашлись сразу же, так что обратно я привёз только чувство дикого похмелья, да искреннее удивление оттого, что настоящий английский виски по вкусу и запаху оказался такой же дрянью, как наш южный самогон.

Нет, есть, конечно, любители всех этих сивушных ароматов и отрыжек, но я лично предпочитаю хороший коньяк, или, если надо обязательно ужраться в хлам, обычный медицинский спирт. В своё время попить его довелось много, учили меня настоящие мастера, и чувство царапанья в моментально пересыхающем горле я не променяю ни на какую сивушную вонь. Опять же, выгода — просыпаешься утром, зальёшь в пищеводную Сахару воды, и опять весёлый, пока алкоголь не нейтрализуется до конца.

Так что теперь, оказавшись в теле английского подростка, я открывал для себя страну Байрона и Конан Дойля заново, восторженно впитывая воспоминания, которые всплывали из пацанячьего подсознания.

Вот здоровенный раскидистый дуб на холме, известный местным, как Старый Том, где все мои приятели прошли мужскую инициацию, а я жестоко облажался (о поцелуях говорю, только о поцелуях!). Меня угораздило пригласить Кети Сандерс погулять по холмам в тот самый момент, когда та мучилась от насморка, поэтому я наелся стыда, а она ещё с пол-года не могла смотреть на меня без смеха.

А за той рощицей слева лежит пруд, в котором Чёрный Принц утопил свою латную перчатку. Справедливости ради, надо признаться, что существует этот водоём лет триста всего, но туристы и приезжие пасутся у него регулярно. Из Дэрроу-холла, где Белая Невеста оплакивает свою несчастную судьбу, они полевыми дорогами топают к мельнице Джона-Кривое-Весло, которую тот построил на свои пиратские гинеи ещё во времена доброй королевы Бесс, и, налюбовавшись на поросший мхом желоб старого ручья (от мельницы осталось только отводное русло, которое давало воду на колесо), добираются до пруда.

К этому времени мясник Джексон успевает раскочегарить свой передвижной гриль, так что рассказы о Чёрном Принце, Плантагенетах, и Джоанне Прекрасной туристы слушают под запах свежеподжаренных колбасок, и ржаного хлеба от «Бабушки Эммы», самой известной из местных булочных. Устоять против такой массированной атаки приезжие не могут, поэтому в паб «Якорь и весло» возвращаются умиротворённые, довольные жизнью, и проведённым днём. После чесночных колбасок хочется пить, а что может утолить жажду лучше доброго английского эля?

Искусство доить туристов у наших «недалёких» крестьян развито на генетическом уровне — некоторые из соседей владеют фермами лет триста без перерыва, всё это время оставаясь арендаторами семьи Крайтон, самых богатых из местных лендлордов, а те традиционно известны своей любовью пускать пыль в глаза, и умением выдавить деньги даже из камня. Предки их организовывали костюмированные балы с настоящими индейцами и андаманскими дикарями, а нынешние хозяева земли устраивают ежегодные турниры рыцарей, и исторические чтения в Крайтон-мэнор, посреди ростовых портретов своих надутых предшественников.

Колин бывал на этих зрелищах, и память мальчишки подсказывает мне, как ловко сцеживают денежку из восхищённых зевак тутошние аборигены. Стакан травяного чая по уникальному семейному рецепту, баночка варенья, которое сварено «как это делали ещё при Королеве-девственнице», булка из «экологического» зерна, майка с фотографией себя любимого в рыцарских доспехах (тут тебя сфотографируют, и тут же напечатают на ткани), курсы «бабушкиного» вязания из шерсти местных овец, школьный хор, который распевает средневековые баллады, пока самые красивые девочки ходят по толпе с рыцарскими кубками в руках, — вроде бы, мелочь, но за праздники только ленивый не успевает собрать на пару новых ботинок, плейер, или ещё какую нужную вещь.

Родители тоже участвовали в этой охоте на приезжих: на своём столе отец выкладывал домашние сыры, сметану, творог, мамины пудинги и пирожки. Всегда можно сделать чуть больше, когда знаешь, что на следующих выходных толпы незнакомых людей сметут плоды твоего труда, потому что у тебя вкусно, качественно и недорого. А потом в пабе, или на посиделках в Клубе домохозяек, можно поехидничать над соседями, которым в этом году не удалось тебя обогнать по популярности у туристов.

Английское законодательство, со всеми его недостатками, всё ещё позволяет дышать мелким торговцам вроде нас. Конечно, это не то, что было до чёртовой Железной Девы, будь она неладна, премьер-министр Тетчер, со всеми своими родственниками до седьмого колена, однако с реалиями прошлой жизни не сравнить — тут даже в голову прийти не может, что полицейский, вместо того, чтобы за порядком следить, начнёт трясти деньги с таких, как я. Вот штраф при случае он может выписать легко, но вымогать в свой карман? Что за бред? Мы же не в Америке какой...

Пока я предавался воспоминаниям, пробуя как-то уложить сразу две версии прошлого в одной голове, дорога между холмами и рощицами закончилась, а меня ощутимо протрясло на брусчатке там, где начинался участок самого старого в округе моста. Вибрация выгнала из башки ненужные мысли, но привычное раздражение на местный совет, который принципиально не разрешал положить нормальный асфальт вместо старого доброго гранита, вызвало улыбку — раздражение было английского пацана, который не знал, что есть на Земле такие страны, где дорогами называются направления.

От воды тянуло сыростью, какой-то водяной травой, и от этого запаха, который показался страшно родным, накатила такая ностальгия, что я не удержался, и тормознул на мосту, чтобы оглядеться. Прислонив велик прямо к каменному парапету, я глубоко вздохнул, покрутил головой, чтобы расслабить шею, которую стянул неожиданный спазм, глянул по сторонам.

Вниз по течению, там, где местное недоразумение, по ошибке названное рекой, делало поворот, на каменистой мели стояла знакомая фигура в рыбацких штанах, и размеренно махала удилищем. Сначала я понял, что этот наш сосед, Браун, опять пробует поймать форель-гиганта, про которую уже третий год ходят слухи по всем окрестным пабам, и даже назначена немалая награда, а потом только вспомнил, что этот способ ловли называется нахлыст. Очень удобный, кстати, — рыба клюёт на искусственную мошку, поэтому ни червей копать не надо, ни с опарышем возиться. Такой, если можно выразиться, английский способ: один раз постарался, и потом долго пользуешься результатом.

В нависших над речкой ветвях цвиринькали птицы, вода тихо журчала по камням, где-то из-за недалёких домов слышался звук тракторного движка — всё было таким родным, привычным, английским, что неожиданная тоска по ушедшей жизни растворилась в сочных красках повседневности. Я втянул ещё раз запах детства, улыбнулся, и снова надавил на педали.

Дорога шириной целых в три полосы сузилась в привычные две, по обочине потянулись старые дома-близнецы, известные среди местных исключительно как «собачьи будки» — живая память о закрытой ещё после Первой мировой фабрике. Жильё хозяева построили для семейных работников, которых привозили со всей Англии, и особым комфортом по понятным причинам не заморачивались — две спальни, крохотная гостиная, кухня, чтоб только повернуться можно было, ванная в сыром полуподвале, да туалет на улице.

Потом, когда предприятие, которое так и не стало «градообразующим», угасло в ходе конкурентной борьбы, дома пришлось перестраивать по нормальным стандартам, однако память о первых квартирантах осталась, и сегодня, чтобы вспомнить название улицы, каждому из местных пришлось бы лезть в карту, или телефонную книгу. Колин исключением не был — я катил по обочине, разглядывал серые от угольного дыма стены, маленькие, чтобы тепло не терять, окна, яркие цветы на узких подоконниках, старые машины на тротуарах, но вспомнить, как эти чёртовы «конуры» называются официально, не мог.

Этот район по прежнему оставался местом для не слишком богатых, хотя совсем нищие жили с другой стороны деревни, в Старых Дворах, где можно было совершенно спокойно встретить разбитое окно, сгнившую от старости входную дверь, или севшего на ободья старого «форда», который удерживает от рассыпания в труху лишь краска. Тут же обретался народ уровнем повыше, те, кто не сидел на «социалке», и одевался не только с бесплатных раздач старой одежды.

Мы со своим бизнесом относились к категории «почти богатых», из-за чего ни у меня, ни у брата среди здешней детворы друзей не было. Так, случайные знакомства, когда говоришь «привет» при встрече, и тут же забываешь человека. Поэтому я проехал «будки», не встретив ни одного знакомого лица.

Наверно, это даже было к лучшему — что из меня сейчас за собеседник, если в голове всё ещё путаются русские реалии с английскими? Тут бы доехать скорее, решить проблемы, да свалить обратно, к привычным заботам, да пустой тишине мёртвого дома. Хотя нет, к ней как раз я не тороплюсь...

Старые многоквартирники закончились супермаркетом, я переехал очередной ручей, и быстрее закрутил педали, потому что начался район частных домов, где обреталось довольно много моих знакомых. К чёрту, к чёрту, друзья и подруги детства, я лучше без вас пока обойдусь. Здесь уже были нормальные ограды из декоративных заборчиков, цветы в земле, а не в горшках, и тростник на крышах вместо черепицы.

Самое забавное,что ещё недавно я представить даже не мог, какая круть тростниковые крыши. Всё детство провёл у бабушек под камышовой крышей и в саманных стенах, всегда считал, что это пережиток прошлого, а тут вдруг оказывается, что это не только экологично, но и тепло, удобно, экономно, долговечно. Говоря по-русски, престижно, а значит дорого, поэтому «маст хэв».

Наш дом такой роскошью похвастаться не мог, но отец собирался, как только мы закончим Хогвартс, сделать кардинальную перестройку всего хозяйства, чтобы зажить как белые люди, под крышей из особо обработанного тростника. Теперь уже не удастся...

Сзади бибикнула машина, я прижался к тротуару, оглянулся: грузовичок Спикмана, бати моего одноклассника, подъехал почти вплотную, тормознул, из кабины выглянул Питер, их старший. В расстёгнутой почти до пупа рубахе, золотой цепочке из дутого арабского золота, с наколками на крепких руках, он походил скорее на мелкого бандита, чем добропорядочного обывателя, каковым являлся в реальности. Я, как Колин Криви, знал, что самый хулиганский поступок, который сделал в своей жизни этот начинающий лысеть крепыш, — сюрприз в сапогах старого и вредного, словно пикси, Джейкобсона, которые тот оставил возле паба, пока глушил пиво на встрече Рыбацкого клуба.

Средний Спикман, мой приятель, потом взахлёб пересказывал утреннее пробуждение семьи, когда этот самый Джейкобсон, их сосед, орал на весь двор о проклятых малолетних ублюдках, которые нагадили ему в обувь. По причине винных паров, вечером старик этого не заметил, зато утром пережил несколько неприятных моментов, когда очнувшееся сознание вдруг обнаружило, что в комнате пахнет совсем не осенью.

— Привет, Колин, — махнул рукой Питер, — уже вернулся из Костона?

— Да, всё быстро прошло (Костон? А что я в нашем административном центре делал?).

— А мы думали, тебя там до вечера промаринуют, Ма даже собиралась заглянуть попозже, чтобы с дойкой помочь.

— Нет, спасибо, мы со Стиви нормально управились. Поблагодари её за заботу.

— Ага. Ты это, Колин, — Питер, как и многие деревенские ребята, велеречивостью похвастаться не мог, предпочитая действие словам. Поэтому сейчас на его лице невооружённым глазом было видно, как он старается не зацепить какую-нибудь болезненную для меня тему. — Ма сегодня пирог поставила, тот, который ты любишь. Помнишь, с ревенем и сливами? Ты загляни к нам вечером, родичи хотят что-то сказать.

— Хорошо, обязательно загляну. Только дела все в центре улажу.

— Ага... Ты вообще как, мужик?

— Держусь.

— Хорошо... Это, Колин... ты если что надо, не стесняйся, сразу давай к нам. С похоронами если помочь, или по хозяйству что. У меня ближайших пару дней заказов почти нет, и я всегда готов, только свистни.

Благодарную улыбку сдержать не удалось, и Питер, глядя на мою физиономию, ухмыльнулся в ответ:

— Чего ржёшь, Колин?

— Пит, ну ты ведь знаешь, как у меня свистеть получается. Забыл, как нас с братом учил?

Тот облегчённо засмеялся в ответ — мои попытки научиться свистеть с помощью пальцев закончились эпическим провалом, свидетелем которого был как этот субъект, тогдашний наш наставник в сложнейших арканах того, что должен уметь делать каждый серьёзный мужчина двенадцати лет.

— Ну так просто звони, я под телефоном всё время. На кнопки сумеешь нажать?

— Спасибо, Питер, обязательно воспользуюсь твоим предложением!

— Только не злоупотребляй! — шутливо нахмурился собеседник. — Я сегодня с Пэт езжу, так что могу быть занят. Сам знаешь, трудно говорить, когда целуешься. Эй!

Он покачнулся, из-за плеча показалось рассерженное лицо в обрамлении рыжих кудряшек. Пэтти Ирис, а это была именно она, ещё раз стукнула ухажёра, заставив того прикрыть голову в дурашливом страхе, помахала мне рукой.

— Здравствуй, Колин! Пит, я тебе сейчас кое-что оторву, если не перестанешь шуточки шутить!

— Не мешай водителю, Пэт! Я из-за тебя могу в столб въехать!

— Ты стоишь, Питер Спикман, и пока автомобиль не тронулся, я могу делать с тобой всё, что захочу! Хоть на кусочки порвать!

— Пэтти, оставь от меня хотя бы что-нибудь на вечер! Чем я тебя целовать буду?

— Губы оставлю, так и быть!

Пробуя увернуться от ударов крепкими девичьими кулачками, Пит высунулся из кабины почти по пояс:

— Всё, Колин, бывай, меня сейчас только дорога может спасти от её гнева. Ой! Сам знаешь: влюблённая (ой!) женщина — это страшная (ой!) сила! Пэт, да хватит меня щипать!

Грузовичок рыкнул мотором, и ринулся вперёд так, словно за ним гналась стая бродячих собак. Я посмеялся ещё немного — отношения Питера и Пэтти развивались уже второй год, так что свадьба была не за горами, — проверил велосипедную цепь, которая показалась чересчур растянутой, поздоровался с мистером Чедлером, вышедшим поглазеть на наш разговор, и отправился дальше, пока этот любопытный сплетник не втянул меня в долгий и нудный монолог.

До цели моего путешествия осталось уже совсем немного. Я проехал мимо поворота на Крайтон-мэнор, который отмечал здоровенный щит с фотографией поместья, скользнул глазами по витрине магазинчика миссис Черчил, где каждую неделю выставлялось очередное вырвиглазное чудовище из фетра (вывеска на магазинчике убеждала, что это «Дамские шляпки», но поверить в такую глупость могли только приезжие, а мы-то знали, что плоды творческого безумия этого доктора Мабузе в юбке ровно в полночь новолуния превращаются в гремлинов, и горе той дуре, которая не успеет снять с головы жуткий головной убор!), дзынькнул торговцу овощами, и свернул в проулок, чтобы доехать до мэрии без лишних приветствий.

Старое здание деревенского совета, построенное в семнадцатом веке, разрушили нацисты. Сбитый бомбардировщик упал прямо на него, под развалинами погибли все, кто в то время находился на работе, поэтому на стелле возле костёла рядом с именами тех, кто не вернулся с войны, видны фамилии людей из деревенской администрации.

Разрушенный дом восстанавливать не стали, на месте обломков организовали большую клумбу в виде альпийской горки, а новый корпус построили парой улочек дальше от центра, видимо, рассчитывая на то, что если затеряться среди жилых домов, то в будущем это поможет избежать неожиданных гостинцев с неба. Теперь в широком одноэтажном здании под потемневшей от дождей черепицей располагались деревенская администрация, библиотека, местный драматический театр, и устраивались танцевальные вечера.

Я пристроил велик на стоянке, огляделся, в надежде оттянуть неприятную встречу, вздохнул полной грудью, ругнулся на собственную нерешительность, и толкнул зелёную дверь, за которой пряталось моё неизвестное будущее. Умом я понимал, что волноваться не о чем, любые проблемы можно решить с помощью МакГонагал, Кингсли, или кого-то из знакомых магов, но попробуйте найти общий язык с системой нейро-гуморальной регуляции, которая только окисление да нейтрализацию понимает!

Сердце бухало под самым горлом, лицо пылало, дышать приходилось чуть ли не волевым усилием, а первые шаги по ковровому покрытию коридора получились с изяществом больного паралитика. Слава богу, что меня никто не увидел! Из раскрытых дверей доносилось стрекотание пищущей машинки, негромкие разговоры, тянуло свежезаваренным чаем, духами, средством для чистки ковров. Я сделал несколько шагов, растерянно повёл глазами по сторонам — а куда мне, собственно, идти?

Из дверей в конце коридора вышла тётка с высоким начёсом, потрясла рукой, подула на пальцы, увидела меня, и двинулась навстречу.

— Колин, ты уже здесь? Давно вернулся? Что сказал психолог?

— Не очень давно, мисс Лиззи. Как приехал, так прыгнул на велосипед, и сюда. — Память подсказала, что это секретарша мэра, дама, чрезвычайно популярная среди мужской части населения благодаря своим уникальным... э-э... достоинствам. Они были столь велики, что пуговки на белоснежной блузке буквально рвались из петель, чтобы дать им дорогу. Обожал эту даму каждый половозрелый самец Мидсаммера и окрестностей, а ненавидела чуть ли не каждая половозрелая самка, потому что её появление в любом общественном месте заставляло добропорядочных отцов семейства замедлять шаг, сбиваться с темы в разговоре, и улыбаться ревнивому ворчанию жены забытой юношеской улыбкой.

Вопреки ожиданиям, вела миссис Лиззи спокойную, размеренную жизнь одинокой домохозяйки, и если кому и давала, так только своему непосредственному начальнику, потому что его жена, госпожа Стэнфорд, дама, как говорится, «со следами былой красоты на увядшем лице», не любила её особенно горячо. За волосы соперницу она не таскала, но губы поджимала при каждом посещении мужа так сильно, что те превращались в тонкие ниточки, из-за чего становилась ещё более похожей на высохший от старости муляж человека.

Сама же богиня воспринимала попытки местных клуш её уязвить абсолютно равнодушно, словно бы не замечая осуждающих взглядов, и шепотков за спиной. Она только ещё больше цвела и пахла, окружённая мужским вниманием. Вот и сейчас, губы автоматически пересохли, как только наша местная Венера подошла ближе, и окутала меня облаком своих сладко-терпких духов. А ведь запах ей идёт... И кружевной воротничок блузки замечательно шею оттеняет — такая она сразу кажется нежная и беззащитная, что просто вот хватай, и целуй.

— Что у вас с рукой, мисс Лиззи? — не удержался я, когда увидел, что она снова дует на пальцы.

— Даже не знаю, Колин, с самого утра всё идёт наперекосяк. Утром расчесаться нормально не смогла, на работе из рук всё валится, теперь вот, чаем руку облила. Хорошо, хоть не блузку...

— Давайте помогу. Вам как обычно, с сахаром?

— Спасибо, ты мне очень поможешь. Сухость во рту такая, словно мы с Дэном всю ночь виски хлестали. А мы не хлестали!

Она уставила на меня указательный палец, и строго нахмурилась, чтобы выглядеть ещё более убедительной.

— Конечно, мэм. Сколько сахара?

Кружки наших чиновников отличались по цвету и размеру. У той, которую мне дали для наполнения, на боку красовалась панорама Крайтон-мэнора. Я сыпанул две ложечки в уже разведённый молоком чай, начал мешать, разглядывая прекрасный вид древнего здания в окружении зелёных деревьев. Стоп, Дэн — это не молодой ли наследник? Так это на него наша сексуальная богиня замахнулась? Высоко берёт девчёнка, дай бог ей счастья.

Узкая ладонь мягко легла на моё плечо.

— Колин, мне очень жаль, что так случилось.

— Спасибо, мисс Лиззи.

— Если что-то надо, если нужна какая-то помощь, говори, не стесняйся.

— Конечно, мисс Лиззи. Вот ваш чай.

— Благодарю, — она сделала глубокий глоток, задумчиво нахмурила брови. — Что-то я должна была с тобой сделать, только вот что... Чёрт, все мысли в голове поперемешались. Идём.

Секретарша, обработанная аврорскими «чистильщиками», решительно двинулась по коридору, я последовал за ней. Мы вошли в большой светлый кабинет, и глаза сразу же остановились на огромном допотопном мониторе, красовавшемся за кучей бумаг. Из-за монитора высунулась ещё одна женщина, глянула на нас измученными глазами.

— Да что такое сегодня творится, пол-часа не могу текст написать!

В ярко освещённой комнате я заметил то, что не привлекло внимание до этого. Не знаю, слабое ли освещение повлияло, или мощное очарование Лизкиных грудей, но только теперь, при солнечном свете, я увидел, как плещется в глазах окруживших меня женщин синее пламя магического заклинания, и дрожащими язычками оборванных раппортов тянется из глазниц мне навстречу. Я вздохнул, напрягся, воображаемыми пальцами мягко прикоснулся к магическим оболочкам. Тепло человеческих желаний, хаос взбаламученных мыслей, жёсткие рамки подсознательных ограничений, которые надломил вчерашний Конфундус, кольнули несуществующие подушечки, синие ниточки потянулись мне навстречу. Стараясь не обращать внимания на всё более заметную боль в левой руке, я свёл оборванные раппорты вместе, подтянул их к себе, добавил чуток успокаивающей сонливости:

— А может, со мной не надо ничего делать, как вы думаете?

Вопреки ожиданиям, сложнее всего договориться оказалось с доктором из морга, хотя я думал, что самым крепким орешком будет наш местный священник. На самом же деле, лучики в его глазах поддались манипуляциям практически сразу, почти без сопротивления. Подвязать их на то, чтобы похороны провести уже завтра, и оформить их по самой низкой цене, как для мальчика-сироты, удалось быстро, зато с коновалом-прозектором пришлось возиться до самой темноты.

Он непрерывно бурчал про какие-то дополнительные исследования, хотел отправить образцы тканей мертвецов в графство, чтобы их проверили на отравление, собирался держать тела моих родственников чуть ли не до второго пришествия, и вообще, оказался чёрствым бездушным чиновником, которому наплевать на бедного подростка. Как я ни давил на жалость, как ни пробовал вытянуть синее пламя из его красных от недосыпа глаз, этот чёртов эскулап не поддавался.

Злость поднималась в душе мутной волной, раздражение усиливалось, из-за ощущения дурацкой нелепости всего происходящего снова проснулась боль под ребром, которая, чуть поутихнув, начала опять расти после того, как я обработал священника. Тянущее чувство в левой руке только усиливало общую нервозность, упрямый врач в несвежем халате, источающий смрад сигаретной вони, доводил до бешенства, совсем как нудная муха, которую никак не прогонишь, и вся эта мучительная тягомотина длилась, длилась, длилась, пока хренов потомок Гиппократа не рявкнул что-то малопонятное, но явно по медицинской матушке, собираясь закрыть дверь прямо перед моим носом.

— Замри, сука! – прорычал я в таком бешенстве, что от боевого холодка по спине побежали мурашки в кулак величиной, и физически ощутил, как мой разум ухватился за что-то податливое в его голове. Я сконцентрировался на ускользающем контакте – Открой дверь!

Мужик с неряшливой щетиной остекленел взглядом, неестественно выпрямился, будто ему загнали железный прут в позвоночник, распахнул дверь каким-то неживым движением.

Я протиснулся мимо него, прошёл по недлинному коридору, свернул к тёплой синеве компьютерного монитора. В кабинете моего «оседланного», как говорят вудуисты, бокор срал, и гри-гри потерял. Я беспомощно огляделся, но в этом бардаке мог разобраться только сам хозяин, поэтому позвал его рукой:

— Садись, и пиши нужные документы, чтобы тела семьи Криви можно было завтра похоронить. Кто-нибудь интересовался этой смертью больше обычного?

— Нет, — равнодушно ответил захваченный магической силой доктор. – Это была моя собственная инициатива. Слишком нелогичная смерть, слишком глупая, ненатуральная.

— А что написали полицейские?

— Предположительно, смерть от отравления газом из испорченной духовки.

— Что тебе не нравится?

— На кухне нет газовой духовки, там электропечь.

Я с размаху припечатал себе по лбу. Твою ж мать! Долбанные авроры! Так напартачить! А ведь Кингсли говорил совсем иное…

— В гостиной есть камин. Они могли отравиться угарным газом?

— Могли, если каминная задвижка плотная. Но потребовалось бы много времени – комната довольно большая.

— Смотрели кино всей семьёй, не заметили, что дрова ещё не прогорели, задремали, угорели. Годится?

— Да.

— Вот это и напиши. Потом вышли е-мейл священнику, чтобы он прислал людей утром, тела забрать. Ты что собирался делать сегодня?

— Выиграть в дартс у приятелей. В «Золотой лани» хозяин угощает пивом новой варки, сегодня чемпионат Первой бочки.

— Напиши всё, что надо, потом выйди из здания, и забудь обо всём, что здесь происходило. Колин Криви был у тебя так долго, потому что расклеился после того, как увидел трупы семьи, а ты его приводил в себя. Напейся в пабе от души, и выиграй главный приз.

— Хорошо.

Доктор застучал по клаве со скоростью профессиональной машинистки, а я вытер воображаемый пот, и осторожно побрёл к выходу, опираясь о стенку, потому что сил почти не осталось. От ментального захвата невыносимо тошнило, ощущение было похожим на то, что испытал ещё в школе, когда батя заставил меня выкурить несколько сигарет подряд, найдя в штанах пачку «Примы». Проблевался я тогда знатно, и чувство, что кишки выворачиваются наизнанку, а тело пытается сделать то же самое, настолько засело в памяти, что курить я больше не пытался. Теперь же чувствовал себя очень похоже, не хватало только густой едкой слюны, с запахом никотина.

На улице мне стало немного полегче, так, что сил хватило, чтобы навалиться на велосипед, и перебраться вместе с ним в кусты жимолости, которые отгораживали приземистое здание морга от главного корпуса больницы. Там я опустился прямо на бордюр, огляделся, и увидел, что пока мы с прозектором бодались за его здравый смысл, на деревню наполз туман.

Мягким толстым одеялом он накрыл дома и деревья, приглушил звуки, погасил цвета. Серая густая масса окружила меня непроницаемой стеной, исказила очертания, спрятала привычный мир, одновременно укрывая меня от чужих глаз. Внутри было так плохо, что спасительную маскировку я воспринял, как дар небес, потому что иначе любой прохожий заинтересовался бы, что здесь делает подросток в столь позднее время. А так как выглядел я и чувствовал, словно отравленный химикатами овощ, наша беседа закончилась бы реанимацией, или, как минимум, обследованием в больнице. А оно мне надо?

Поэтому я забился поглубже в кусты, лёг прямо на холодную землю, и постарался расслабиться, чтобы скорее прийти в себя. Вначале получалось не очень, тело то сжималось в рвотных спазмах (хорошо, хоть блевать было нечем), то начинало истекать потом, в животе бурчало, густая тягучая слюна собиралась во рту, и приходилось её выплёвывать, чтобы не спровоцировать полноценную рвоту. Слюна тянулась за губами тонкими нитями, словно обойный клей, я вытирал рот рукавом, тяжело дышал, чувствуя, как трясутся от накатившей слабости даже самые крохотные мышцы.

К счастью, эта мука в конце концов закончилась. Вначале тихо пропала слабость, слюна перестала быть такой густой и обильной, а потом из вечерней темноты донеслись приглушённые туманом звуки молодых девчёночьих голосов. Я испугался, что меня здесь кто-нибудь заметит, попробовал влезть ещё глубже в заросли, но велосипед, здоровый и неудобный, всё равно оставался на асфальте, и как бы я ни прятался, он всё торчал, словно сигнальный флаг: «Смотрите, здесь кто-то есть!».

Занятый паническими мыслями, я не заметил, как в серой мгле появились туманные силуэты, которые оказались медсёстрами из больницы. Они везли на каталке какие-то узлы, болтали на непонятные мне темы, и так увлеклись разговором, что ни меня, ни моего железного коня не заметили. Как только их компания исчезла за углом корпуса, там, где, видимо, находился больничный склад, я выкарабкался из своего хлипкого укрытия, и решил валить домой, потому что находиться здесь дальше было нельзя.

К этому времени состояние несколько улучшилось (видимо, помогла холодная земля), потому что усесться мне удалось достаточно легко, а затем, прикусив губу, я даже встал, хотя и с трудом. Слюна всё ещё наполняла рот, но уже не тянулась за каждым плевком, дышать тоже удавалось без усилий, сердце не тарахтело, как припадочное. Поэтому я опять уместил свою тощую задницу на сидение, и оттолкнулся, чтобы скорее набрать скорость, потому что чем быстрее едешь, тем легче крутить педали.

Вечерами в деревне народ прячется по домам рано, а уж промозглая, почти непроницаемая муть отбила охоту шататься по улицам даже у детей, поэтому ехал я в тишине и одиночестве, и только желтые размытые огни показывали, что где-то рядом есть жизнь, свет, и тепло человеческого тела. Катиться по ночной дороге было жутковато, тем более, что туман свёл видимость почти до нуля. Я крутил педали, слышал своё хриплое дыхание, чувствовал струйки пота на спине, но за «собачьими конурами» пропал свет из окон, исчезли звуки чужой жизни, и я остался один в темноте, посреди холмов и леса, который навалился на меня абсолютной чернотой, и вязкой, ватной тишиной, в которой пропадали все звуки. Фонарик на велосипеде не освещал дорогу, он только обозначал границу между реальным миром, в котором я крутил педали по мокрому от ночной влаги асфальту, и миром воображаемых существ, родом из ночных кошмаров.

Бывший хозяин моего тела привык к ночным поездкам, да и я любил иногда побродить в темноте, однако сейчас наши разгулявшиеся подсознания, взбодренные мощным коктейлем из магии и страха, пытались увидеть в слоистом мареве, которое выплёвывало дорогу передо мной, и поглощало её сразу за задним колесом, то силуэты Пожирателей, то очертания драконов с Трехмагичного турнира, то размытые очертания дементоров. Память не самого плохого ученика Гриффиндора услужливо подсовывала образцы из курса ухода за магическими тварями, которые могли бы ждать меня в ночном мраке волшебной Англии, и хотя я гнал от себя всю эту бешеную хрень, жуть холодила тело так, что непонятно было, от чего ползут мурашки – от холода, или от страха?

Потом я разозлился на себя, взрослого мужика, который не в одной жопе мира побывать умудрился, а теперь вдруг поддался страхам молодого щегла. Я скрипнул тормозами, скатился на обочину, и выключил свет, чтобы не отвлекало жёлтое марево велосипедной «коногонки».

Темнота поглотила меня с головой сразу, без предупреждения, шарахнула по чувствам, словно гигантская волна-цунами, и на несколько ударов сердца я выпал из этого мира, исчез, растворился в нигде. Потом, вместе с изменением окружающего пространства, ко мне вернулись ощущения, чувства, слух, я увидел, что над головой тьма светлее, чем по бокам, услышал, что где-то в невидимом лесу цинькает ночная птица, и негромко квакают последние лягушки, почувствовал, что пахнущий прелыми листьями ветерок бродит холодными пальчиками по распахнутой груди. Я поёжился от этой неожиданной ласки, застегнул повыше куртку, усмехнулся недавним кошмарам, и спокойно покатил дальше по ночной дороге. Меня ждал дом.

Довольно скоро беспросветная темнота сменилась на тёплый серый свет жилого квартала, сквозь который пробивали жёлтые пятна уличных фонарей; соседские собаки поприветствовали меня родным и близким лаем, я энергичнее закрутил педали, и не успел оглянуться, как невысокий каменный забор, который прадед отца выложил в последнее лето перед Великой войной, оборвался высоким столбом, за которым распахнулись наши ворота.

Двор меня встретил сумраком, тишиной, и привычными запахами. Темень разгоняли только фонарь над входными дверями, да ночное освещение коровника. На ступеньках темнела фигура Стиви, с вечной сигаретой в зубах.

— Долго ты, — заметил он, когда я остановился у крыльца, и слез с велосипеда.

— Зато всё решил. Похороны будут завтра, в час дня. Поминки в «Золотом колесе», я с хозяином договорился.

— Быстро ты, — почему-то не удивился наш работник. – Думал, помогать придётся.

— Ты меня здесь выручил, — кивнул я головой в сторону коровника. – Не знаю, что бы без тебя делал.

— То же самое, только намного медленнее, — судя по голосу, помощник довольно ухмыльнулся, потом тлеющий кончик сигареты вспыхнул от затяжки, осветил усталое лицо под надвинутой на брови кепкой. – Там соседка передала кусок пирога на ужин, они тебя к себе ждали.

— Не успел, закрутился с этими чёртовыми бумажками. Все мозги выели, бюрократы долбанные.

— Я так и сказал, — Стиви ещё раз затянулся, воткнул окурок в пепельницу, которая появилась у входа с прошлой весны, когда отцу пришло в голову облагородить наше жильё. На дверях появились кованые петли, на окнах первого этажа — решётки а-ля «вьющаяся роза», а под старинным резным фонарём – такая же хитровымудренная коробка с песком, на длинных витых ножках. Не знаю, для чего она служила изначально, а у нас в ней тушил окурки батя, когда на мать находил очередной приступ борьбы с курением. В эти дни он ходил дымить только на улицу, мы старались не подворачиваться под горячую руку, а соседи заключали пари, на сколько её хватит в этот раз. Обычно борьба с зависимостью длилась от трёх дней до недели, а потом всё возвращалось на круги своя.

— Мне пора, — Стиви сошёл со ступенек, захрустел щебёнкой, направляясь к тёмной массе «Лендровера», слился с ним в вечернем тумане, хлопнул дверцей. – Ты думал, что будешь делать с фермой?

— Сегодня мне пришлось думать о другом, Стиви. Обещаю, что завтра скажу тебе своё решение.

— Хорошо… — он шумно вздохнул, — ты извини, что так надоедаю, но мне бы хотелось знать, что ждёт в ближайшем будущем. Привык я к вам, знаешь.

— Ты будешь первым, кто узнает о моём решении.

— Доброй ночи, Колин, — дверца его вездехода захлопнулась, затарахтел изношенный движок, вспыхнувшие фары резанули по глазам, и джип медленно выкатился со двора. Я постоял ещё немного, дождался, пока перед глазами перестанут летать «зайчики», закрыл ворота, и пошёл в дом.

Ужин, заботливо прикрытый полотенцем, чтоб не остыл слишком быстро, дожидался меня на кухонном столе. Я убрал тёплую ткань, зашуршал фольгой, в которую оказался завёрнут соседский подарок, и улыбнулся от неожиданности, когда мне в лицо пахнул ароматами домашней кухни йоркширский пудинг.

Память подсказала, что в Хогвартсе он тоже появлялся на столах, но там он подавался в классическом варианте, как дополнение к ростбифу, потому что хрустящий снаружи, и нежный внутри, йоркширский пудинг, запечённый в круглых формочках, похож на чашечку из теста, в которую можно положить немного вкусной подливы, и заедать ростбиф вместо хлеба.

А миссис Спикман, привезённая мужем в нашу деревню прямо с йоркширских холмов, готовила его, как самостоятельное блюдо, с домашними сосисками и луковой подливкой. Боже, как это было вкусно!

Я втянул носом божественный аромат, сглотнул набежавшую слюну, схватил ещё тёплый кусок обеими руками, и захрустел поджаристой корочкой. Внутри тесто у настоящего «йоркшира» должно быть влажное, на первый взгляд, словно бы недопечённое, но это особенности блюда, которое в восемнадцатом веке называли «капающий пудинг», потому что пекли в одной печи с мясом, на жиру, который из мяса вытекал. Поэтому «йоркшир» ожидания не любит, его надо есть, как только остынет, быстро и жадно, как все те блюда, что предлагает народная кухня для уставших от тяжёлой работы людей.

Вот и я, жевал сосиску, вложенную миссис Спикман в каждый кусок пудинга перед запеканием, похрустывал корочкой, и торопливо глотал кулинарное совершенство, словно через минуту его у меня заберут. Потом, когда от пудинга остались только крошки, да пара капель соуса на тарелке, я облизал пальцы (вы что, серьёзно думаете, что его можно есть как-то иначе?), и отвалился от стола с чувством хорошо исполненного долга. Сытость тёплой кошкой шевелилась в животе, на душе было светло и спокойно.

Вторым блюдом сегодняшнего вечера оказался ревеневый пирог, о котором говорил Пит – кисловато-сладкое наслаждение, при одной мысли о котором рот наполняется слюной, а глаза щурятся от удовольствия. Но я был сыт, расслаблен, умиротворён, и объедаться ревенем после «йоркшира» было бы кощунством по отношению к обоим блюдам, поэтому завернул пирог обратно в полотенце, а сам напряг всю свою волю, сосредоточился, и таки поднял обожравшееся тело, чтобы оно помыло посуду. Молодец я, потом с полки пирожок возьму.

Пока мы с посудой плескались в раковине (её было немного, но и я после еды быстро двигаться не мог), чайник на плите засвистел, и, направляемый решительной рукой, отдал тонкую струю кипятка в заварник, поднимая правильную, грязно-серую пену. Я сыпанул сверху ложечку сахара, чтобы чай дал побольше аромата, прикрыл фарфоровую ёмкость чистым полотенцем, дабы запахи не улетучились, сыто вздохнул, и приготовился ждать, пока заварится напиток китайских мудрецов.

Конечно, до Конфуция мне было далеко, но после вкусной еды глаза щурились, прямо как у него на картинке из учебника истории. Сытость приглушила эмоции, дала возможность думать о будущем практически спокойно, если можно это слово применить к человеку, которого вчера убила молния, а сегодня мучает юношеский стояк.

В принципе, дела могли бы обстоять и хуже – к примеру, воплощение в Малфоя, с его манерным папашей, или в Гойла какого. А ещё лучше, если в Беллу-дурочку, да сразу после Азкабана, вот тогда я бы нарадовался, да… Бр-р-р, передёрнуло от одной только перспективы всю оставшуюся жизнь мочиться вприсядку. Однако, несмотря на такие замечательные варианты, я появился в теле обычного, ничем не примечательного мальчишки, наивного, жизнерадостного, и не слишком умного. Полагаю, бывшие приятели Колина Криви будут сильно удивлены, когда мы встретимся в Хогвартсе…

Мысли о шотландском замке напомнили мне о погребце, который дожидался своей очереди посреди гостиной. Хлопоты сегодняшнего дня совершенно выгнали из головы тот факт, что магические лекарства надо начать принимать как можно скорее, чтобы тощее тельце подростка успело измениться до школы. Я поставил деревянный ящичек прямо на столешницу, ещё раз удивился изысканной резьбе, украшавшей боковинки, подцепил пальцами крышку.

Ну да, это я прям разогнался – зачарованная транспортным заклятием, она осталась на своём месте, надёжно храня ценное содержимое от превратностей внешнего мира. Блин, как же запарили эти маги, которые всё подвязывают к волшебной палочке! Ни дверь руками открыть, ни хлеб ножом порезать, ни задницу нормально подтереть! Хотя нет, в Блэковском туалете бумага была, лично ведь проверял, — нарезанная крупными листами, бархатно мягкая бумага с запахом земляники. Но глядя на прочно закрытую крышку, подумалось мне, что вероятнее всего, бумага эта служила признаком исключительности Древнейшего и Благороднейшего Рода, его экстравагантности и уникальности.

Потому что память тут же подсказала, что в школе чародейства и волшебства гигиенические вопросы решаются с помощью волшебной палочки, да нескольких очищающих заклятий, которым маггловских первогодков учат в первый же день, как только те отправятся в места общего пользования. Ещё одна причина, кстати, по которой сквибы у магов вызывают презрение, смешанное с жалостью – он такой никчёмный, что даже задницу очистить не может!

Вашу Мерлиновскую мать… Я посмотрел на крышку, зацепил ногтем бронзовую заклёпку на ажурной петле. Использовать свои беспалочковые умения казалось страшновато, сегодняшний откат после контроля нескольких человек показал, что магическая энергия – это не игрушка, предупреждение о том, что это опасно, и может закончиться потерей всех своих сил, оказалось правдой. Я, понимаешь, решил, что самый умный, слова опытных чародеев пропустил мимо ушей, а потом валялся издыхающей жабой на мокрой земле. Кстати о жабах – меня ведь сладкая Долорес в этом году ожидает! А учитывая страсть этой гниды к детям из немагических семей, встреча с Кровавым пером сто пудов обеспечена, к Трелони не ходи. Эх, грехи наши тяжкие!

Что ж, судьба, похоже, заставляет быть героем, — я вздохнул, смиряясь с последствиями, прищурился, глянул на сундучок с лекарствами Истинным зрением. Берёзовые дощечки, из которых был сколочен ящик, оказались оптическим обманом, — на самом деле, ёмкость с лекарствами выглядела, как большой кожаный мешок, принявший формы угловатой коробки. Сквозь колючую изморозь конфигурирующих заклинаний, удалось увидеть, что крышки, о которую я только что пытался сорвать ногти, на самом деле нет, а есть нормальная горловина, стянутая хитрым узлом неизвестного заклятия.

Я закрыл глаза, протёр набежавшие слёзы, вернулся к обычному зрению. Чёртов погребец красовался на журнальном столике, и выглядел на модерновой столешнице так же натурально, как украденный из музея средневековый экспонат в современной арт-галерее. Пальцы скользнули по тёплому дереву корпуса, ощутили холодок бронзовых оковок на уголках, подвигали петлёй, за которую эта магическая хрень переносилась. Ну и чем, скажите мне, это всё отличается от шизофрении?

А что если сделать по-другому?.. В далёкие времена увлечения китайскими штучками, один малоизвестный спец по тай-чи показывал нам чудеса, которые сложно было объяснить полученными в школе знаниями. И говорил нам тогда этот выходец из получившей классическое воспитание семьи китайских эмигрантов, успевших перейти границу до того, как хунвейбины стали охотиться за носителями традиционных знаний, что интеллект, логика, здравый смысл, всё то, чем мы по праву гордимся, и что позволило нам вскарабкаться на самую вершину пищевой пирамиды, одновременно тормозит наше личностное развитие.

И если нас гложет внутренняя неудовлетворённость, сосёт неясное стремление к чему-то большему, то стоит попробовать обратиться к медитации, которая учит хотя бы на время выключать интеллектуальный фильтр, — тот самый, что просеивает информацию, поступающую в мозг, и решает, что для него важно, а что нет. Основываясь, что характерно, на коллективном знании, которое мы впитываем с первых же минут своей жизни. Человек, он скотина общественная, без других людей шансов на выживание в дикой природе практически не имеет, поэтому должен быть «как все», чтобы дать потомство, и оправдать своё появление в биосфере (даже если это появление длилось всего несколько минут, пока леопард доедал ослабленную после родов мамашу).

Но по мере развития человеческого вида, мы всё дальше удаляемся от тех условий, которые сформировали наше тело с его рефлексами, а значит, заложенные матерью-природой принципы начинают сбоить. Противоречия между интеллектом человека разумного, и чувствами прямоходячего узконосого примата из отряда Homo, всё больше увеличиваются, разум пытается держать тело в узде приличий и обычаев, оно в ответ бунтует гормональными всплесками, а человек страдает.

Правильная медитация, в свою очередь, помогает если не найти выход из ситуации, то хотя бы уменьшить внутренний дискомфорт. И не важно, считаем ли мы выдохи, рассматриваем ли собственный пупок, или погружаемся в ритм шаманского бубна, главное, что это всё даёт возможность хоть на время выскользнуть из-под контроля интеллекта, воспринять окружающий мир нашей животной частью, которая улавливает малейшие дуновения ветерка, самые слабые оттенки запахов, и видит больше цветовых оттенков, чем можно было бы подозревать.

Эти, казалось бы, ненужные мелочи на самом деле очень важны для более полного понимания окружающего мира. Язык тела другого человека, на который мы не обращаем внимания в обычной жизни, подскажет, к примеру, что этот человек думает, чувствует, и что собирается сделать. Форма дождевых облаков, и запах воздуха сообщат о скором дожде, а заодно предупредят о том, что завтра возможен разрыв с любимой девушкой, потому что она родилась в час воды, избыток которой оказывает угнетающее воздействие, и эмоциональный надлом, наметившийся в ваших отношениях, не выдержит завтрашнего выяснения отношений.

В нашем конкретном случае, медитации помогали впустить в голову зверя, — мы бегали, как тигр, подкрадывались, как леопард, и атаковали, как богомол. И хотя потом я почти забросил кун-фу, умение воспринимать мир не совсем, как человек, здорово помогало в сложных ситуациях.

Поэтому я уселся на стул, пару минут расфокусированным зрением внимательно изучал стол, комнату, вещи в ней, чтобы сразу наметить опорные точки неизменённой реальности, а потом позволил воздуху освободиться из лёгких длинным, спокойным выдохом, отпустил напряжённые мышцы, и дал шее возможность уложить потяжелевшую голову на грудь. Поза «кучера на дрожках» намного удобнее в наших условиях, чем проверенные веками медитативные позиции Востока, хотя бы потому, что можно расслабиться на любом стуле.

Как только зубы верхней и нижней челюсти соприкоснулись, отработанная многолетними упражнениями, включилась программа «Я отдыхаю, изучая мир вокруг», — переключение внимания с внутренних размышлений на внешние звуки, ощущения, запахи, позволяет выкинуть из головы ненужные мысли, если они там находятся, и быстро прийти в себя после психических потрясений. На этот раз, однако, я хотел сделать кое-что иное.

Почти сразу, через двадцать – тридцать выдохов, я ощутил, что пространство вокруг меня потеряло свою однородность. Кожа чувствовала, как по комнате медленно перемещаются массы воздуха, из кухни дотянулись запахи оставленного на ужин пирога, и моющего средства из раковины (тарелку я, оказывается, ополоснул не до конца…), уши уловили мышиный писк в сеннике, и похрустывание хитиновых сочленений паука, спрятавшегося в углу за картиной.

А передо мной тянул магическим холодком заколдованный мешок из кожи дракона, который следовало открыть. Я потянулся к нему, очень мягко, деликатно, почти нежно, зная, что любое другое движение, более резкое, более настойчивое, разорвёт контакт, так же, как одним небрежным движением разрывается паутина. Лёгкими, в одно касание, прикосновениями, мне удалось выяснить, что ключевым заклятием, которое объединяет весь этот конструкт, является тот хитрый шнур на горловине.

На его шероховато-морозной поверхности, то здесь, то там пробивались колючки непонятного колдовства, вложенного внутрь заклинания-фиксатора. Интересно… Гладкие на ощупь, они отличались по своей природе от основной нити, и, похоже, служили опорными точками, на которые подвязывалось волшебство. Убери их, и распустится вся ткань магического воздействия… В памяти шелохнулась смутная мысль, я попробовал её поймать, не прекращая ласково-осторожных поглаживаний артефакта.

Торчащие иголки, словно раскрытые скобы в небрежно сшитой брошюре, о них так легко уколоть палец, и потерять каплю крови. Острые проволочные штырьки, словно кухонная сетка для отдирания пригоревшей еды – брат её даже сравнивал с рабицей, в которую завернули пригоршню Футарка… Руны?..

Не веря удаче, я мазнул по оттопыренным колючкам своими невесомо-прозрачными конечностями, и поймал то тянуще-болезненное чувство, что испытывает каждый неофит при работе с ненастроенными на оператора рунами. Не подключённые к Источнику, после пробуждения, они начинают тянуть магическую силу из окружающего пространства, в первую очередь из того болвана, что их активизировал без предварительного подчинения-привязки. В Хогвартсе это успел почувствовать каждый первоклашка…

Среди разнообразнейших инициаций новичков, которые проводятся в каждом Доме, наиболее популярны шутки с личной магией новоявленных адептов – это безопасно, потому что Хогвартс не даёт ей излиться чрезмерно. Хаффлпапцы что-то мудрят с растениями, рейвенкловцы любят, если верить слухам, чары иллюзии с логическими загадками (достаточно вспомнить печально известный «Колодец и маятник», родившийся из простого рассказа магглорождённой девочки про маятник Фуко), слизеринцы, как обычно, секретятся от всех, а на Гриффиндоре предпочитают что-то простое, но зрелищное, вроде гадания «дикими» рунами на свою судьбу.

Собирается вечером у камина самый цвет краснознамённого факультета (читай, самые отъявленные авантюристы и обалдуи), выдёргивают из толпы пару – тройку новичков, и подсовывают им набор костяных плашек. Рунология – наука сложная, изучают её немногие, поэтому даже выходцы из чистокровных родов не всегда замечают, что следов крови на рунах нет. Кого-то из «счастливчиков» подначивают проверить ближайшее будущее, кого-то – не ошиблась ли Шляпа с выбором факультета: способов развести малышню много, рано или поздно поддаются все.

И когда новоявленные клоуны пробуждают неоткалиброванные руны (кость дракона, футарк запечатлён зубом Лунного зайца, в Косом переулке полный комплект дешевле, чем за галеон, не найдёшь), с ними начинаются разные смешные для зрителей вещи: одни кричат Истинным Голосом (разве не забавно, когда мелкая пигалица с косичками начинает гудеть, как паровоз?), другие неудержимо пердят, третьи обрастают зелёной, к примеру, шерстью, причём везде, включая внутреннюю поверхность ладоней, и язык.

Всплески спонтанной магии, вызванные резким магическим истощением, которые в других условиях могли бы закончиться даже смертью, в Хогвартсе не приводят к серьёзным негативным последствиям, зато навсегда вбивают в память основы чародейской безопасности, и отбивают охоту к излишней доверчивости, особенно у детей из немагических семей, потому что те поначалу видят лишь радостную сторону волшебства. Тот чудовищный ужас, который испытывает мелкота во время магического изменения самих себя, является прекрасным стимулом учиться, поэтому деканы на такие шутки смотрят сквозь пальцы.

Говорят, у Поттера, когда он, по совету братьев Уизли, решил проверить свой магический потенциал, в мгновение ока отрасли волосы такой длины, что Рапунцель удавилась бы от зависти. Правда, после того, как загоревшуюся голову Мальчика-Который-Выжил потушили (кто же знал, что они дотянутся до камина!), директору пришлось модифицировать воспоминания всех, кто был в факультетской гостиной, но об этом молчок. Гриффиндор умеет хранить секреты не хуже слизняков, так что наш герой до сих пор не узнал о своём приключении.

Колин во время подобной шутки всего лишь прыгал по комнате, словно каучуковый мяч, — у этого тела, оказывается, большие запасы упругости, и очень крепкие сухожилия. Есть мнение, что защитная реакция молодого тела как-то связана с магической предрасположенностью, но в Британии узкая специализация была отменена ещё в девятнадцатом веке, сразу после того, как прошёл Европейский Конвент Магов, тот самый, для которого в Лондоне построили Хрустальный дворец.

В обычном мире прекрасное здание через несколько лет разобрали на металлолом, а маги его перенесли в Европу, и дворец служил штаб-квартирой самой крупной организации европейских волшебников, пока, уже под конец войны с Гриндевальдом, на Дрезден не сбросили гнездо огненных саламандр. В адском пламени сгорели десятки тысяч человек, но попытки магов из «Анненербе» призвать в наш мир Нагльфар, Корабль Мертвецов, развеялись пеплом по ветру вместе с самими организаторами.

В учебнике истории написано, что отказ от магической (читай – стихийной) специализации был вызван стремлением прогрессивных кругов к действительному равноправию всех слоёв магической Британии, но меня гложут весьма серьёзные сомнения, что всё было так просто. Есть подозрение, что индийское восстание сипаев, Крымская война, война с Махди в Судане как-то связаны с этим резким поворотом имперцев к Логике – во всех приведённых случаях, против англичан выходили стихийники, во всех случаях англичане выиграли войну, но что-то чрезвычайно серьёзное произошло потом со здешними волшебниками, раз они практически отказались от стихий, и сконцентрировались на Аналитической магии, да Ритуалистике.

Достаточно глянуть список членов Визенгамота: есть целых три артефактора, мастера конфигурации, рунологи, но последний Мастер Бурь в его стенах появлялся ещё до того, как авроры уничтожили Вычислитель Бэббиджа, у магглов более известный, как Разностная машина. О том, как маги изменили историю людей, нам с отцом удалось узнать из Магического Ежегодника – сначала наткнулись на список награждённых, потом поковырялись в текстах визенгамотских заседаний того времени, и обнаружили, что не всё так просто было с «предтечей современных компьютеров». Два Ордена Мерлина первой степени, причём оба – посмертно, несколько пожизненных пенсий, какие-то торговые льготы в колониях участникам операции: это всё чрезвычайно отличалось от сегодняшних забот наших доблестных силовиков. За ремонт заколдованных унитазов, о котором слышал давеча в лифте, орден Мерлина не дают... Впрочем, дальше списка награждённых мы не продвинулись – практически вся информация по операции «Арифметический голем» шла в приложениях, а те в общий доступ не попали.

Вообще, информации по тем временам в свободном доступе практически нет. Книги по истории, которые можно найти на полках Хогвартской библиотеки, или во «Флорише», написаны в худших традициях научно-популярной попсы: без ссылок на источники, с передёргиваниями, выпячиванием не самых важных фактов, и с обилием сцен «как это было», созданных буйным воображением автора. Да в лекциях Бинкса больше информации, чем в этих книжонках!

Впрочем, это всё эмоции, сейчас мне история Англии нужна так же, как знание языка фульбе. Ну, или умение танцевать гавот, то есть не нужно от слова «совсем». Зато знание, что руны подчиняются крови – это важно. Ихор, который испускает страдающий маг во время кровотечения, вызывает такой вихрь магических возмущений, что если капнуть пару капель крови в нужное место, появляется возможность разрушить ткань чужого заклинания, и сплести своё на той же основе. Причём, если делать это достаточно аккуратно, то все ключевые метки по-прежнему будут указывать на старого хозяина. Как много вещей я знаю, оказывается… Что интересно, Колин их тоже не знал… Так откуда у меня уверенность, что всё будет сделано правильно?

Продолжая наблюдать окружающее пространство Истинным зрением, я вытянул вперёд левую руку, осторожно коснулся морозного облака, которое окружало волшебный предмет. Сколько читал про ауру, думал, что это высосаный из пальца бред, а теперь вот гляжу собственными очами... Пальцы исчезли в чародейском мареве, ощутили твёрдую опору деревянного ящика. Получается, визуальный морок мне удалось обойти, а физический нет. И что дальше делать?

Я откинулся на спину, вышел из транса, потёр глаза. Что же придумать-то? Как обмануть тактильные рецепторы? Разумеется, можно попробовать действовать наперекор ощущениям, преодолевая наваждение, но есть смутное подозрение, что ничем хорошим такое расщепление сознания не кончится. Не хотелось бы закончить карьеру мага, толком её не начав...

Забавная штука – ассоциации. Радостная ухмылка расползлась по физиономии раньше, чем нужная мысль сформировалась в голове: слово «карьера» и «магия» напомнили о доморощенном факире, которого мне довелось фотографировать в прошлом году, на празднике Летнего Солнцестояния. Рыжий, почти как Уизли, замотанный в тряпки, гордо называемые «браминская тога», он показывал разные забавные фокусы из тех, что называются «экзотическими»: лежал на битом стекле, жевал стакан, подбрасывал животом сливу так, что она попадала в подставленную розетку для варенья, и читал мысли, благодаря подсказкам ассистентки, по-английски крепкой, и по-английски же плоскозадой.

В числе прочих умений, которыми он поражал восторженных зевак, оказалась временная остановка сердца – наследник Блаватской и Кришнамурти садился боком на стул, и протягивал руку желающим убедиться, что древние знания Атлантиды не пропали вместе с последними атлантами. Пока ошеломлённые избранники пытались нащупать пульс (ассистентка даже предлагала старый бронзовый фонендоскоп для удобства), наш герой закрывал глаза, и погружался в медитацию, которая, собственно, и давала ему такую удивительную власть над телом.

Довольно скоро желающие убедиться в правдивости его слов обнаруживали, что пульс действительно пропадает, — это было удобно сделать на выпрямленной руке, протянутой к ним через спинку стула, пока «тонкое тело» самого факира витало в астральных эмпиреях. Всё действительно было организовано шикарно: старинный резной стул на фоне расписанного абстрактной хренью полога, замотанный в бесформенный балахон факир с закатившимися глазами, который не падает на пол только потому, что навалился подмышкой на спинку, и обалдевшее лицо какого-нибудь фермера «из-за леса», что к поездке в Мидсаммер готовился, словно к путешествию в Содом и Гоморру.

— Не стучит! – орёт наш исследователь подруге, такой же красной от выпитого эля, как он сам. – Мать твою, Пэтти, и правда не стучит! Сама пощупай!

Та лезет на сцену, гордо показывая всем, как элегантно её зад не умещается в джинсах, а излишки телес, будто тесто из квашни, выползают из-под кофточки, нависая над поясом, и пробует попасть фонендоскопом по запястью. В процессе она задевает локтем ассистентку, та, ошеломлённая напором, спасается в дальний угол площадки, опрокидывает по дороге коробки с реквизитом для следующего выступления, а сам астральный путешественник таки валится на пол, сброшенный искренними чувствами провинциалов.

Иногда, после особенно бурной реакции зевак на сценический бардак, мне казалось, что они специально выбирают из толпы самых неадекватных, чтобы реакция здешних крестьян «от английской сохи» была поярче, повыразительней, потому что уж очень часто повторялась куча мала из астрального путешественника, и его добровольных, но очень недоверчивых контролёров.

Секрет фокуса с исчезновением пульса нам открыл батя, только вместо высокой спинки стула, он для пережатия артерии использовал маленький резиновый мячик, зажатый под мышкой. Эффект был тот же – пульс под нашими пальцами становился всё слабее, тоньше, пока не исчезал вовсе. Ошеломляющее впечатление, должен признаться: вот он стучит, «тук-тук, тук-тук», и вдруг начинает пропадать, словно выскальзывая из-под подушечек.

Я потом тоже пользовался этой штучкой, чтобы поразить сердце очередной избранницы, но секрет быстро перестал быть тайной, а вместе с ней пропало очарование волшебства. Зато осталось в памяти ощущение того, как деревенеет рука при пережатой артерии. Слава богу, мне никогда не приходилось пользоваться жгутом, но по описаниям, чувствительность в пережатой конечности исчезает вместе с тем, как ухудшается кровообращение в тканях.

А значит, решено – попробую жгут. Искать долго не пришлось – он нашёлся в кухонной аптечке. Ещё раз убедился, что отцовская «здоровая паранойя», которой он заразился во время службы на Королевском военно-морском флоте, себя оправдала: ведь если б не ружьё, сейчас в деревенском морге лежало бы четыре тела вместо трёх. Не забери он с собой на тот свет одного из ублюдков...

Ненужные мысли из головы удалось прогнать быстро. Я опять уселся перед столиком, быстренько затянул резинку на предплечье, прямо по полотенцу, которое использовал вместо подкладки под ремешок, и стал ждать, пока не одеревенеет конечность.

Неприятное ощущение появилось довольно быстро, но я сосредоточился на выдохах, прикрыл глаза, и медленное, практически неощутимое движение воздуха сквозь носоглотку практически сразу погрузило меня в транс. Вдох – выыыыдох, вдо-о-х – выыыыыдохххх...

Мир опять изменился, наполнился запахами, звуками, новыми красками, но все эти обманки, — результат изменённого состояния сознания, которые лишь отвлекают человека от стремления к главной цели, коварные ловушки начинающих цигунистов, «цветы у обочины», как их называют китайцы, — привычно скользили мимо, подкрепляя уверенность, что всё идёт правильно.

Потом я позволил векам опуститься до конца, подождал несколько ударов сердца в темноте, и вокруг стал проявляться иной мир, тот, что не увидишь обычным взглядом, потому что хлопотливый мозг слишком сконцентрирован на сиюминутных проблемах.

От волшебного мешка с лекарствами тянуло магическим холодком, аура заклятия окутывала горловину инеистым блеском, и стоило только приблизить к ней щупальце, как во рту появлялся отчётливый металлический привкус. Значит, действительно нужна кровь, раз тело само подсказывает...

Одеревеневшая рука лежала на колене. Я чувствовал её тяжесть, видел, как бледнеет кожа, но не ощущал пальцев. Затем поднял непослушную конечность плечом и спиной, приблизил её к заколдованному ларцу, ткнул в горловину. Та поддалась под напором, но в руке не появилось ощущения, что я касаюсь дерева. Вот и хорошо, теперь можно чуток крови пустить.

Продолжая удерживать руку над мешком, я приблизил запястье к узлу, который стягивал магический конструкт в единое целое, и когтем второй педипальпы резанул по вене. Боль от магической раны пробилась даже сквозь физиологическое онемение, запястье обожгло холодом повреждённых рецепторов, но к счастью, все эти неприятности жгут ослабил настолько, что удалось не отдёрнуть руку, когда из разорванной вены крупными чёрными каплями начала капать кровь.

Она падала на горловину, на шнур заклинания, разбрызгивалась на столешнице, текла по рукаву рубашки, но никак не могла попасть в нужное место. В голове стало шуметь, металлический привкус во рту усилился, раздражение становилось всё сильнее по мере того, как слабло тело из-за магического истощения. Потом я взбесился от ярости на собственную беспомощность, и ткнул окровавленным запястьем прямо в узел хитро сплетённых заклятий:

— На, с-с-сука, жри!!!

Бам!!!

Разрыв магической реальности, совершённый безграмотным идиотом, вырубил меня так же эффективно, как удар в челюсть. Секунду назад я трясся от бешенства, тыкал бесчувственной рукой в идиотский саквояж, чтобы добиться хоть какой-то реакции от окружающего мира, а теперь валяюсь на полу, разглядываю потолок с неровностями штукатурки, и чувствую, как разгорается в левом запястье пожар магической раны. Боль усиливается, разливается на кисть, на предплечье, тянет жилы до самого плеча – зарраза, как же это я так себя неудачно резанул, коготь ведь всегда оставляет загрязнение магического фона, надо было хелицерами куснуть, тогда и разрез чистый, и заживает быстрее...

ЧЕГОООО???!!!

Какие хелицеры?! Что за, вашу мать, педипальпы такие??! Что это было???

Я повернулся на бок, чтобы встать, ойкнул, когда что-то твёрдое и угловатое вбилось в ребро, огляделся по сторонам – моё тело лежало в куче разноцветных флакончиков, бутылочек, баночек, и чёрт знает чего. Вся эта радость ссыпалась со стола, на котором бесформенной кучей возвышался кожаный мешок, основательно заляпаный кровью.

В руке опять запекло, боль толкнулась в локоть, я попытался встать, но рука подвернулась, пол радостно кинулся навстречу, и только чудом удалось так извернуться, чтобы подставить скулу вместо глаза угловатой банке с Костеростом. Твою ж мать!

Я снова зарычал от бешенства, яростно завозился среди аптекарского барахла, поднялся на колени, потом на ноги, — маленькая плоская баночка с какой-то пипец как важной мазью оказалась под стопой, та поехала по полу, и я опять грянулся на спину во весь свой подростковый рост. Больно-то как!

Всё ещё перетянутая жгутом рука, измазанная в крови рубашка, стеклянная и жестяная посуда самых разных размеров, боль в запястье, которая раскалённой иглой шибает в мозг, не взирая на механическое обезболивание, одиночество, неловкость, отчаяние – я не выдержал, и просто разревелся, как мелкий пацан, у которого злые мальчишки только что забрали смелого и отважного солдатика, того самого, что подарил папа на Рождество.

Я рыдал, ничего не видя и не слыша, слёзы бежали по физиономии ручьём, тело сотрясалось от спазмов, и отчаянное желание взять отцовское ружьё, да шарахнуть в башку так, чтобы черепушка разлетелась в хлам, останавливало только понимание, что с моим счастьем я скорее ноги переломаю, чем его найду после авроров с полицейскими. Мне было страшно, обидно, больно, — подсознание мальца прорвалось наружу, и теперь я корчился от страданий, густо замешанных на детских страхах исчезнувшего ребёнка.

Тёплые руки мамы, измазанные в муке вишнёвого пирога, отец за рулём первого своего грузовичка, брат на метле, Гарри Поттер за столом Гриффиндора, моя первая фотография, которая медленно появляется в кювете проявителя – всё то, что потерял Колин Криви, то, что было его жизнью, рвалось сейчас в клочья, просачивалось наружу вместе с кровью, и прозрачной дымкой парило над разорванным запястьем.

Ихор?? Я вижу ихор?!

Шок от такой неожиданности отрезвил мгновенно. Мальчишка исчез, остался только я, — циничный мужик из нормального мира, которому после обычнейшей медитации померещилось вдруг, что он стал пауком, да так отчётливо, что сам себе порвал запястье. Чтоб вас всех, дайте же мне подняться, долбанные мази с притирками!

Занятый борьбой с гравитацией, и разбегающейся из-под ног маломерной посудой, я не увидел, как камин вдруг вспыхнул зелёным пламенем, а только услышал неожиданное:

— Колин? Колин Криви, что с тобой?

Я обернулся, сквозь пелену не высохших слёз увидел прекрасное лицо в обрамлении языков огня, и отчаянно взвыл:

— Господи, Бэкки, ну почему ты вспомнила про меня именно сейчас?!

— Ну и что прикажешь с тобой делать? – ловкими движениями Бэкки творила заклятие за заклятием, и волшебная палочка порхала в её руках, словно вязальный крючок, плетя хитрые узлы в окружающем пространстве. За кончиком тянулся лёгкий след магических эманаций, и лёгкая дымка у меня на глазах превращалась в колдовскую сеть, благодаря которой моё истощённое неумелым волшебством тело должно было очень скоро восстановиться. Всё ещё немного ошеломлённый той любительской магией, которую сотворил, я полулежал, с удобством навалившись на опрокинутый стул, и любовался отточенными движениями волшебницы. Красивая женщина хлопочет рядом, рана обработана так качественно, что почти не болит, на душе спокойная благость, чёртов ящик с лекарствами открыт – не жизнь, а сказка.

— Знаешь, Бэкки, смотрю на тебя, и понимаю, как были правы древние…

Девушка вопросительно подняла бровь, и на божественно совершенном челе появилась морщинка.

— Я имею в виду, когда они говорили, что на три вещи можно смотреть бесконечно: на текущую воду, на горящий огонь, и на танцующую женщину. Боже, как совершенны твои движения…

Она иронически хмыкнула, восприняв этот порыв души за лесть:

— Криви, ты что – заигрываешь со мной?

— Мы в разных весовых категориях, — устало вздохнул я, — поэтому могу позволить себе говорить правду. Ну а ты можешь верить моим словам по той же причине.

— По какой?

— Мне не нужно отчаянно стараться завоевать твоё расположение, потому что разница между нами слишком велика. Вот лет через десять…

— Ооо, какой зловещий, и многозначительный тон!

— Да, наивная девушка, вот встретишься ты со мной во всём расцвете мужского обаяния, тогда посмотришь!

— Хо-ро-шо, — Бэкки закончила вязать заклинания, удовлетворённо вздохнула, и потёрла уставшую руку. – Ловлю тебя на слове. Через десять лет встретимся.

— А раньше нет?! – отчаяние в голосе было таким искренним, что моя спасительница фыркнула от неожиданности, и расхохоталась. Я же, любуясь повеселевшей богиней, открыл для себя, что Ледяная Королева так же прекрасна в смехе, как и в холодном равнодушии. Крайне редкий случай, должен сказать, — за всю мою прошлую жизнь, чтобы посчитать, сколько встретил таких красавиц, хватит пальцев одной руки. Обычно, идеальное лицо совершенно только в одном каком-то эмоциональном состоянии, а в других теряет половину своей привлекательности, но вот эта представительница лучшей половины человечества была одинаково хороша во всех. Чёрт, повезёт ведь кому-то…

— Ну хорошо, Криви, так и быть, встретимся раньше, — её улыбка буквально осветила мою комнату. – Как насчёт завтра?

— У меня похороны в час дня. Извини.

Улыбка погасла, девушка смущённо опустила глаза:

— Прости, Колин, я не подумала…

— Да нет, всё нормально. Авроры на совесть обработали чиновников, так что больших проблем с официозом не было. Просто я подумал, что лучше закончить со всем этим побыстрее, чтобы семья могла упокоиться с миром.

— В час дня, говоришь?

— Угу, раньше никак, потому что после утренней дойки, и хозяйственных работ, надо ещё решить вопрос с отцовским бизнесом. Да и большинство соседей раньше освободиться не может – это ведь село, работы у всех по горло.

— А… а можно, я тоже приду?

Я поднял глаза от шрама на запястье, который парил ихором, словно кусок сухого льда. Вместе с исчезновением магической эссенции, вызванные её появлением физические повреждения магического тела постепенно исчезали, оставляя после себя чистую и здоровую кожу. Наши глаза встретились — Бэкки смотрела на меня с непонятным напряжением и тревогой, словно от моего решения что-то важное зависело в её жизни.

— Конечно, — медленно произнёс я, не отрывая взгляда, — почту за честь.

Она облегчённо вздохнула, на губах мелькнула тень улыбки:

— Ты всегда такой официальный, Колин?

— Нет, — по прежнему серьёзно ответил я, — если точно, то со вчерашнего дня стал.

Щёки девушки порозовели, она шепнула:

— Опять я сморозила глупость…

— С чего бы? Ты задаёшь нормальные вопросы, а я вот туплю, но только потому что ещё не до конца пришёл в себя.

— Этими вопросами я лишь сильнее расковыриваю твою рану.

— Бэкки, — я улыбнулся хмурой девушке, — у меня необычная ситуация. Она довольно редкая, если не исключительная, потому что мало кто выживал после множественных Круцио. Мадам Помфри говорила, что в подобных ситуациях у магов происходит «ожог души», то есть человек эмоционально перегорает, лишается каких-то чувств. Происходит ускоренное взросление, так что ты смотришь на подростка, а перед тобой на самом деле молодой мужчина.

— Ооо, — девушка склонила голову набок, одарила меня полным иронии взглядом. – Так ты уже взрослый, ответственный маг? Тогда открой глаза юной глупышке, и скажи, зачем ты выпил «Дерзость гоблина»?

— Что??

— Зелье Дерзости, аврорский коктейль, который наши силовики глотают перед опасными операциями. Он делает мага склонным к рискованным поступкам, но при этом не выключает здравый смысл, — смесь начали использовать после Первой войны с Сам-Знаешь-Кем, когда оказалось, что она помогает преодолевать заклятия подчинения. Кстати, в Хогвартсе зелье не изучают, во избежание, так сказать.

— Клянусь, Бэкки, ничего я не пил, только пару глотков чая сделал, — вон стоит, можешь проверить.

Моя спасительница нахмурилась, достала палочку, зашептала заклинания, опять вывязывая не по-хогвартски сложное колдовство. Её магия была совершенна до пронзительной, бритвенной остроты понимания, что сам никогда так не сможешь – не хватит глазомера, точности движений, степени владения собственным телом. Смуги магической энергии, которые тянулись по воздуху, продолжая траекторию палочки, сплетались в идеальные узоры волшебства. Я смотрел, как прекрасная богиня выполняет абсолютно совершенные магические пассы, творит новую магическую реальность, будто какой-то сложный, непостижимый для обычных смертных танец, и осознание собственного несовершенства резало душу, обжигая так, словно каждое увиденное движение или жест отделяют от сердца ещё один ломоть.

Сосредоточенная на задаче, Бэкки покрыла стол и меня возле него сетью магических узлов-заклинаний, двинулась на кухню, продолжила колдовство там, и почти сразу заварочный чайник бухнул фейерверком призрачных огней. Из-под крышки брызнули разноцветные искры, Бэкки привычно нахмурилась, отлевитировала чайник в воздух, перевернула, и комок по-карнавальному ярких блёсток вывалился на пол.

— А вот и оно, — удовлетворённая улыбка мелькнула на губах строгой красавицы. Несколькими движениями палочки Бэкки убрала остатки чая с непонятным мусором, отправила посудину в раковину промываться струёй воды, а сама вернулась к столу.

— Знаешь, Колин, я постепенно начинаю верить, что ты ещё больший везунчик, чем Поттер.

— Почему-то я не слышу в твоём голосе зависти.

— Если бы ты выпил целую чашку, а не пару глотков, то, боюсь, одним разорванным запястьем дело не закончилось…

— Вот как?

— Твой организм не привычен к стимуляторам, а что может прийти в голову подростка, сама Кассандра Троянская не предскажет. Хотела бы я знать, кто над тобой подшутить решил.

— Хочешь сказать, что это была шутка??

— Колин, от «Дерзкого гоблина» не умирают, он даже в больших концентрациях не ядовит, и не вызывает привыкания. В профессиональном квиддиче, между прочим, его принимают почти официально, наравне с костеростом, или «жабьим глазом» для ловцов.

— Ну да, он такой безопасный, что я себе запястье вскрыл. А от целой чашки, надо полагать, сонную артерию решился бы распанахать?

— Ты скажи мне лучше, зачем с кровью связался, горе аврорское?

— Решил, что надо как можно скорее открыть погребец с лекарствами, чтобы начать восстановление уже сегодня. Палочки не было, вот я и подумал, что кровь поможет разрушить конструкт.

— Чтооо?? – Бэкки распахнула глаза так широко, что я увидел себя в них целиком, в бинтах, и разбитой физиономией. – Это был погребец?!

Она бросилась к столу, опять забормотала неразборчивые заклинания, вывязывая палочкой волшебные узоры. Над кучей бутылочек, баночек и флакончиков замерцало марево, и сквозь него проявился ящик из школьного медпункта. Несколько долгих мгновений он красовался на столе, а потом развеялся в воздухе. Ошеломлённая девушка взялась за горловину полупустого мешка, потянула кожу вверх, не обращая внимания на то, что этим движением сталкивает на пол часть лекарской посуды, ткнула палочкой в выделанную шкуру, и я увидел, как в месте контакта вспыхнула вязь рунного плетения. Увидела его и Бэкки.

— Ах ты ж потная Мордредова мошонка!.. – прошептала богиня. – Ну ни хера себе!

Если бы я не лежал на полу, грохот от упавшей на него челюсти разбудил бы даже соседей – это что я услышал мгновение назад?! Богиня ругается??!

— Колин, как ты это сделал?? – она снова обратилась ко мне. — Тут ведь работа уровнем не ниже Мастера рун!

Я пожал плечами, и постарался стереть с лица глупое выражение:

— Капнул кровью на нужные рунные узлы, и разорвал последовательность заклятий.

— Хрена себе, — моя богиня совершенно по-бабьи хлопнулась на стул, — это же магия крови… Кто тебя ей научил??

— Никто, Бэкки, сам догадался, — ошеломление красавицы начало постепенно раздражать: — можно подумать, это никому раньше в голову не приходило.

— У меня отец погиб из-за неудачного эксперимента с магией крови, — обожгла хмурым взглядом девушка. – Они с Лавгуд разбирали старые, дореформенные ещё заклятия на крови. Сначала погиб он, а через месяц и она, когда решила продолжить исследования самостоятельно. Ты знаешь, почему сегодня от магии крови отказались?

— Разрушение магического ядра?

— Яйца Мордреда, что за хрень ты несёшь?! Всё из-за того, что энергией ихора управлять очень трудно, чересчур сильные нарушения и разбалансировку она вызывает! Маг очень быстро теряет контроль над ситуацией, и всё идёт в разнос!

Девушка замерла, на мгновение превратившись в идеальную статую, потом на её лице медленно проявилось понимание:

— Так вот зачем ты перетянул руку… Уменьшить уровень хаотического шума до минимума, чтобы мочь контролировать истечение ихора…

Сказать ей правду, или остаться умным?

— Толково, ничего не скажешь… Но как ты увидел, что конкретно в этом заклинании следует разрушить?

— Истинным Зрением.

— Оно не позволяет так глубоко войти в вязь волшебства. Каждый взрослый маг обладает таким взглядом, но далеко не каждый может разрушить работу артефактора.

— Может, мне удалось, потому что я могу видеть раппорты?

— Ещё и это, Мордредовы штаны! – в искреннем отчаянии Бэкки врезала по столешнице кулаком, зашипела от боли, стала дуть на раненый палец.

— Знаешь, я бы охотно поменялся этими способностями с кем-нибудь другим, — мне не понравилась её реакция. Она что – завидует?

— Извини, я не о тебе, — похоже, девушка сообразила, что её немного занесло. – Просто, если бы такие возможности достались папе, он до сих пор был бы жив. А я не сидела в громковещателях…

Я вздохнул – сердиться на идеальную женщину было невозможно. В конце концов, она всего лишь женщина, а значит, ей можно ошибаться.

— Кстати, об ошибках – думаешь, эту аврорскую дрянь подлили исключительно ради шутки?

— А зачем ещё?

— Бэкки, тебе не кажется, что слишком много вокруг меня шуток собирается? Сломанная палочка, ошибка в документах, там, где её быть не должно, эта хрень в чае – чего следующим ожидать? Оборотня в спальне?

— Что за ошибка?

— Наш патологоанатом ещё и коронером работает, и когда я к нему пошёл за разрешением на похороны, он вдруг стал артачиться. Я кучу времени и сил угробил, пока не выяснил, что наши авроры накосячили в документах – они собирались записать смерть от угарного газа из камина, а осталась на бумаге смерть из-за духовки.

— Ну и что?

— А то, что у нас духовка электрическая, вон, сама убедиться можешь. И мне пришлось без палочки в мозгах ему ковыряться, чтобы он поправил бумаги, пока сюда не припёрлась полиция из центра. Думал, сдохну, когда потом откат пошёл…

— Хммм… — Бэкки опять вытащила палочку, и несколько бесконечно прекрасных мгновений я наслаждался идеальным волшебством. Ни Флитвик, ни МакГонагал, наши признанные мастера, не могли тягаться с этим совершенством. Интересно, их самих жаба не душила, когда видели, как девочка колдует?

— Знаешь, — задумчиво протянула она, когда магический сеанс закончился, а комната наполнилась свежим запахом озона — в твоём теле не осталось даже следа магического истощения. Нас в Аврорате учили всему понемногу, так что я совершенно авторитетно могу заявить, что у тебя всё в порядке.

— Это хорошо, — я вздохнул, и начал подниматься с пола. Как ни удобно было валяться на ковре, долг хозяина требовал поблагодарить спасительницу. – Значит, появление сквиба в семье Криви откладывается на неопределённое время.

Воду на огонь поставил я руками, хотя было сильное искушение рисануться перед девушкой беспалочковыми умениями. Внутренний голос был абсолютно уверен, что захоти я сейчас, и предметы сделают всё, что угодно «по щучьему велению, по моему хотению». Однако здравая часть рассудка понимала, что подобные номера мою спасительницу совсем не обрадуют, и восхищения в прекрасных глазах увидеть не удастся. Поэтому я спокойно возился с чаем, наступив на горло собственной песне, а посетившая эту юдоль скорби богиня рассматривала гостинцы от мадам Помфри.

— Колин, зачем тебе всё это? – оторвалась она в конце концов, — драконоборцем хочешь стать?

— Это чтобы я в очередного Джекила-Хайда не превратился. Наш колдомедик сказала, что ускоренный рост мышечной и костной массы направит в нужное русло регенерацию нервной системы. Кстати, Бэкки, ты училась на аврора? А почему в громковещателях сидишь?

Девушка нахмурилась:

— Это долгая история, Криви, предпочитаю о ней не вспоминать.

— Прости. Хочешь вкусняшку?

— Какую?

Я зашелестел фольгой, стал медленно разворачивать оставленный на завтра кусок пирога. После недавних пертурбаций мне опять захотелось есть, и разделить трапезу с девушкой показалось неплохой идеей. Тем более, что чем-чем, а творением рук нашей соседки можно было действительно гордиться – оно соответствовало кулинарному идеалу почти так же, как моя гостья идеалу физической красоты.

— Ооо, — брови на прекрасном лице полезли вверх, — то ли это, что я подозреваю?

— Несомненно, моя госпожа! Позвольте представить звезду сегодняшнего вечера – ревеневый пирог миссис Спикман! Совершенство в каждом дюйме, наслаждение в каждом куске!

Я театральным жестом сорвал полотенце, и Бэкки прижала ладони к щекам, подыгрывая моему дуракавалянию:

— Ах, как он прекрасен! Но, мистер Криви, удобно ли молодой и незамужней девушке завязывать близкое знакомство со столь притягательным джентльменом? Что скажет талия?

Я вытянул губы в задумчивую трубочку:

— Нуу, во-первых, никто вас наедине с этим молодцом оставлять не собирается, на это даже не надейтесь, а во-вторых, мой опыт подсказывает, что талия, как и прочие благоглупости, захлебнутся слюной, как только мы приступим к священнодейству.

— Думаешь? – склонила моя собеседница голову к плечу. Боже, как она красива!

— Уверен, — хладнокровно ответил я, разрезая всё ещё теплый пирог. – Чаю?

На сей раз пришлось напиток китайских мудрецов употреблять по-английски, с молоком, чтобы не злоупотреблять своей инаковостью. К счастью, удовольствие от общения с богиней этот непривычный для меня вкус не испортил. Боюсь только, что в Хогвартсе придётся хуже – там не будет Бэкки, лицезрение которой превращает любой вкус в божественный, там будут лишь малолетние идиоты, да мои личные проблемы.

— Мисс Тэтчер, а скажите мне, пожалуйста, как старший товарищ… — начал я озвучивать мысль, которая вдруг стрельнула в голове.

Девушка фыркнула чаем от неожиданности, удивлённо подняла брови.

— В смысле, не как женщина в возрасте, а как более опытный, более знающий маг!

— Криви, я сейчас проклятием в тебя брошу! — богиня отставила чашку, стала вытирать капли на лице. Я торопливо подсунул салфетку, она пренебрежительно фыркнула, достала из забрызганной мантии палочку, окинула меня тяжёлым взглядом.

Предчувствуя неприятности, я торопливо зачастил:

— Боже, да что за хрень я несу! Прости за косноязычие, просто у меня слишком мало опыта общения с девушками, а тем более такими красивыми!

— Но со «старшими товарищами» опыт общения у тебя есть, да?

— Бэкки, ну прости меня! Хочешь, отдам половину своего пирога?

Девушка глянула на мою тарелку, перевела взгляд на жалкие крохи в своей:

— Хочу!

Когда перераспределение благ закончилось, и её лицо посветлело от предвкушения, богиня спросила уже нормальным тоном:

— О чём спросить-то хотел?

— Да глянул, как мы чай пьём, и подумал вдруг – а почему в Хогвартсе нас одним тыквенным соком морят?

— Потому что он вам нравится, — снисходительно ответила красавица, и блеснула ровными зубками, отправляя в рот кусок моего пирога, — традиции Гриффиндора.

— А если кому-то не нравится?

— То он покупает в Хогсмиде, что хочет, и договаривается со школьными эльфами.

— Но я не видел на столах ничего, кроме сока!

— Не пьишматъивавшя, — конец света, богиня разговаривает с полным ртом еды! – Чаы ийюзии.

— Чтобы не вводить в искушение тех, кто об этом не знает?

— Угу, — Бэкки глотнула чаю, прикрыла глаза, тихо прошептала: — Мерлин, как мне хорошо…

— Рад, что тебе понравилось.

— Колин, — девушка вздохнула, повернула ко мне блестящие глаза. – Последний раз такой пирог я ела, ещё когда мама была жива. Думала, никогда больше такого попробовать не удастся. Несколько раз даже пыталась научиться, но плохо у меня с готовкой получается. Вот и приходится довольствоваться стряпнёй домашнего эльфа.

— Разве это плохо? В Хогвартсе нас тоже эльфы кормят.

Богиня подняла брови в ироничной гримаске:

— Скажи-ка, студент Гриффиндора, чем отличаются магические создания от немагических?

— Более узкий набор поведенческих реакций, ярко выраженная специализация?

— В точку, десять баллов Гриффиндору. Эльф никогда не пережарит стэйк, и в его манной каше не бывает комочков, но вот с разнообразием блюд у него совсем плохо. В старых родах сборники поваренных рецептов – это многотомные собрания толстенных книг, а в нашей семье только небольшая брошюрка в полторы сотни страниц. И ревеневого пирога в ней нет…

— Когда в следующий раз захочется сладкого, дай знать – миссис Спикман никогда не отказывает, если нужна помощь.

— Обязательно, Колин, даже не надейся, что забуду, — улыбнулась Бэкки.

Мы помолчали, наслаждаясь покоем в благословенной тишине. Оказалось, что с ней можно не искать лихорадочно тему разговора, а просто ни о чём не говорить, при этом испытывая чувство совершенного комфорта.

Девушка глянула на опустевшие тарелки, вздохнула, и двинула палочкой. Посуда медленно поднялась в воздух, поплыла журавлиным клином к мойке, где её дожидались горячая вода, и щётка с моющим средством.

— Ты даже не представляешь, какой радостью этот вид наполняет моё сердце, — с искренней благодарностью я обратился к Бэкки. — Вроде, и мытья всего ничего, а такая лень после ужина, что даже вставать неохота. Кстати, что за чары ты использовала? Хотел бы я таким научиться.

— Во «Флорише», если пойдёшь вдоль левой стены почти до конца, то за большим стеллажом с «Историями гоблинских войн» найдёшь отдел «Всё для домохозяек». Там и «Магическое домоводство», и «Сорок семь способов, как экономить в дому», и по кухонной магии тоже. Я бы советовала купить «Восемьдесят восемь заклятий молодой жены», если хочешь научиться колдовать, как Молли Уизли, — в ней и объясняется всё просто, и чары несложные.

— Уизли? – удивился я, — ты тоже знаешь Молли?

— Кто же не знает Крольчиху, — снисходительно улыбнулась девушка. – На её примере воспитывают девочек из хороших семей, чтобы знали, как поступать не следует. С другой стороны, её чары, и способ вести дом в полной нищете, позволяют не опускать руки в отчаянии наследницам слабых Родов, и многим сквибам, потому что даже отрезанная от родового древа, она смогла справиться с проблемами, и вырастить здоровых детей. Пусть и не самых лучших…

Наш разговор прервал низкий, тягучий звук. «Доннн! Донн! Донн!» — часы на стене начали свой ежеполуночный отсчёт. Бэкки дёрнулась от неожиданности, в мгновение ока выхватила палочку, вскочила из-за стола. Опрокинутый стул завалился ей под ноги, она зацепилась мантией за мебель, и вместо броска вперёд рухнула на пол, прямо к моим ногам.

— Яйца Мордреда!

— Ты не ушиблась?!

Наши крики прозвучали в унисон. Я сунулся помочь, но гневный взгляд на порозовевшем от бешенства лице заставил остановиться. По спине побежали мурашки от неприятного предчувствия, Бэкки опустила голову, скрыв лицо за длинными чёрными волосами, медленно выдохнула, посмотрела на меня снизу-вверх:

— Почему ты не смеёшься?

— А это должно быть смешно? Никогда не умел радоваться чужой боли.

Она впилась взглядом в мои глаза, и несколько долгих мгновений я чувствовал себя, словно препарируемый таракан, которого чужие руки разделяют на составные части слой за слоем. Это не было похоже на дамблдоровское воздействие, но процедуру эмоционального рентгена приятной я бы не назвал. Вопреки своей паранойе, закрываться, или убегать в подсознание от молодой ведьмы я не стал, и она смогла увидеть все мои чувства, от страха перед фигурой в чёрном балахоне, до ошеломлённого восхищения красотой незнакомки в Атриуме. Потом богиня моргнула, давление на мозг ослабло, она вздохнула совсем по-другому, как-то по-девчёночьи, покачала головой своим мыслям:

— Извини, Колин. Ты спрашивал, почему я не работаю в Аврорате? Вот поэтому…

— Имеешь в виду, что в аврорской хламиде путаешься?

Девушка засмеялась, ухватилась за протянутую руку, встала, одарила меня персональной улыбкой:

— Умеешь ты рассмешить, Колин. В моём роду передаётся умение чувствовать людскую фальшь, и при эмоциональных потрясениях оно включается само собой, инстинктивно. Когда-то это помогло предкам выжить во времена междоусобных войн, а сейчас только мешает. Знаешь, трудно продолжать экзамен, когда вдруг открываешь, что твой будущий напарник всерьёз намерен тебя покрыть на очередной попойке, и даже приготовил нужное зелье, чтобы подлить его, когда подвернётся момент. И половина твоей группы заключает пари на то, когда ему это удастся.

— Какая мерзость…

— Ты даже не представляешь, какая…

Она провела палочкой по телу, прошептала заклинание, вязь колдовства призрачной сетью опутала тело, и одежда вновь стала совершенно чистой. Я вздохнул от восхищения:

— Знаешь, никогда не перестану удивляться красоте волшебства. Это так прекрасно, что просто хочется смотреть, и смотреть. Бесконечно, как на текущую воду, или танцующую женщину.

Девушка озорно улыбнулась:

— Надо не смотреть, а действовать, Колин – мы любим решительных, а не рохлей.

Я развёл руки в шутливом поклоне:

— Мне остаётся лишь пассивно восхищаться вашей красотой, госпожа, ибо палочку сломали неизвестные недоброжелатели, а новой в родовом маноре почему-то не оказалось.

Подчиняясь пассам Бэкки, наша мебель вернулась на своё место, а забрызганная скатерть обрела девственную чистоту. Сама же богиня окинула царственным взглядом комнату, остановилась на часах, прикусила задумчиво губу:

— Колин, я ведь пришла по этой самой причине. Тётя попросила помочь тебе с покупкой палочки, когда я с ней связалась по камину этим вечером, и дала твой адрес. Но коль скоро завтра похороны, то в Косой переулок нам придётся отправиться позже? Когда тебе было бы удобно?

— Да мне всё равно, Бэкки. Тебе самой какой день подходит? В принципе, может, завтра это и сделать? Служба и прощание с родными много времени не займёт, на кладбище обычно всё заканчивается за час, а в пабе мне делать нечего – не пивом же накачиваться с родительскими друзьями…

— Но, Колин…

— Что, «Колин»? Я боюсь возвращаться в пустой дом, понимаешь? Так хоть в Косом отвлекусь на время, после всех тутошних слёз и прощаний. Да и чувствовать себя спокойнее буду, а то словно раздетый, с голыми руками.

Девушка покачала головой, соглашаясь.

— Да, наверное, ты прав. Тогда я к тебе прибуду… а когда лучше мне появиться, кстати?

— В одиннадцать можешь? Надо быть в церкви раньше, сама понимаешь, а дорогу на кладбище на пальцах мне не объяснить. А так я тебя встречу, и нас всех Стиви отвезёт прямо туда. На «Лендровере» ездила раньше?

— Что это такое? Ковёр-самолёт?

— Примерно, только трясёт неимоверно, а летом ещё пыль добавляется. Сама увидишь.

— Уже боюсь, — моя спасительница хмыкнула, и пошла к камину. Когда она зачерпнула горсть порошка, я вдруг сообразил, что забыл о самом главном:

— Бэкки, подожди! У тебя маггловская одежда хоть есть?

Ошеломляюще прекрасная, словно воплощённое совершенство, которое пришло в этот мир только для того, чтобы ярче оттенить наше ничтожество, черноволосая богиня повернула лицо, окинула меня взглядом, полным превосходства небожителя, бросила:

— Криви, не заставляй меня в себе разочаровываться.

Её силуэт исчез в зелёной вспышке, я постоял несколько минут, наслаждаясь памятью об улетевшим идеале, и постепенно вернулся к своей жизни. Зачесалась задница, засвербело в носу, пересохшее от восхищения горло напомнило о том, что его слизистую оболочку надо время от времени смачивать водой. Я вздохнул ещё раз, повернулся спиной к камину, оставляя в прошлом весь этот сказочный вечер, шагнул к столу. Теперь меня ждали бутылочки мадам Помфри, и ночь без сновидений. Золотую статую тому, кто изобрёл такое эффективное снотворное!

Разбудил меня сигнал будильника, пронзительный, словно зубная боль. Чтобы вставать побыстрее, когда-то я сам выбрал такой отвратный звук, но в это конкретное утро мерзкий писк привел к тому, что настроение упало, ещё толком не поднявшись.

Я выкарабкался из-под одеяла, вздохнул при виде серой мути за окном, оценил расстояние до будильника, и когда понял, что подушкой заткнуть его не смогу, встал с пола. Эту ночь я провёл там же, где веселился целый вчерашний вечер, то есть в нашей гостиной, которая могла похвастаться камином, здоровым телеком, и выходом во двор. Именно последний факт заставил меня решиться на столь неожиданную ночёвку, потому что отправляться наверх, в свою спальню, я просто побоялся.

Нет, конечно, я сходил, посмотрел, и даже посидел на кровати. Но стоило мне только растянуться на постели, и прикрыть глаза, как ужас, который взорвался внутри, буквально подкинул на ноги. Я подождал, пока бухающее сердце не перестанет колотиться о рёбра, восстановил дыхание, и побрёл вниз. Там я накачал пляжный матрац, который родители не успели перенести в сарай, сунул его за диван (при таком варианте высокая спинка закрывала моё ночное укрытие от того, кто зайдёт в дверь), и попытался завернуться сразу в два пледа, чтобы утренняя свежесть не разбудила слишком рано.

Лежать оказалось неожиданно удобно, — стена с одной стороны, и диван с другой создавали впечатление уюта и безопасности, а надувной матрац упруго пружинил при каждом движении тела, так, что, если закрыть глаза, могло показаться, что я устроился где-то высоко на дереве, в гнезде, до которого не доберётся никакая дрянь. Полежав так несколько минут, я почувствовал, как начинает отпускать подсознательное напряжение, тот страх перед пустым домом, который сидел глубоко в душе всё это время.

Оказалось, что решается эта проблема очень легко, надо всего лишь спрятаться от своих тревог, — кто бы мог подумать, что таким убежищем окажется кокон из одеял на надувном матраце? Я засмеялся, когда сообразил, о чём думаю, и на этот раз смех не был похож на карканье, или лай. Всё начинало возвращаться в норму, пусть даже и не так, как предполагалось вначале.

Чтобы успокоить напуганное подсознание мальчишки, я выкарабкался из убежища, прошлёпал босиком по холодному полу до дверей, и пристроил один из стульев так, чтобы нежданный гость споткнулся об него сразу у входа. Потом подумал немного, приволок из кухни табурет, и поставил его под окном, на тот случай, если надо будет срочно бежать из дома, а двери окажутся заняты. Крепкая мебель гарантированно вынесет раму вместе со стеклом, и выпрыгивать мне будет не в пример безопаснее. Чтобы ещё более уменьшить возможный риск порезаться при неожиданном бегстве, я метнулся к себе наверх, и натянул пижаму, которую надевал в Хогвартсе — она была достаточно плотной, хорошо грела, и без сомнения, защитит мою кожу от стекла.

Потом я уселся за стол, расставил гостинцы мадам Помфри в порядке их употребления, и выпил первые четыре флакончика, из которых знакомым оказался только Костерост, — его мясной привкус трудно было бы перепутать с чем-то ещё, особенно, если вспомнить, сколько я выпил этого зелья за первые два года учёбы. Ступеньки, которые проваливаются под ногами, Пивз со своими ловушками, приколы рыжих близнецов, штучки слизеринцев, и просто подростковая глупость, — всё это собирало обильную жатву среди молодых школьников, а прошлый хозяин моего тела был далеко не последним коллекционером травм, даже если брать под учёт самых безголовых подростков.

Со временем, когда юный задор начал подкрепляться знаниями, заботливо вбитыми в наши головы строгими учителями, количество травм уменьшалось, потому что большую их часть молодые маги научились исцелять сразу же, не доводя дела до заклятий мадам Помфри, а не влезать во что-то серьёзное помогала память о пережитой боли и страхе. Поэтому-то основную массу данных мне лекарств я просто не знал, потому что либо ранее не сталкивался, либо их вливали в меня в бессознательном состоянии.

Когда программа вечера была выполнена на все сто процентов, я удовлетворённо вздохнул, улыбнулся чистой посуде, вымытой волшебством прекрасной Бэкки, и отправился в гнездо. Пара минут ворочанья, чтоб спрятать голые стопы в несколько слоёв пледа, укладка подушки, натягивание одеяла на голову, обязательное прикрытие уха, опускание век, словно последней границы между явью и сном, ровный, длинный выдох…

Не знаю, что было главной причиной — зелья мадам Помфри, хорошо устроенное «спальное гнездо», или моя взрослая личность, но проснулся я с чувством, что выспался на неделю вперёд. Утренняя хмарь попыталась было нагнать в сердце тоску, поэтому долго разлёживаться не стал, а без промедлений метнулся под душ, чтобы освежающими струями выгнать из головы ненужный депрессняк. Правда, включить программу нагрева вчера вечером я забыл, и горячей воды в нашем титане не оказалось, так что оздоровительное закаливание началось раньше, чем хотелось.

Я взвизгнул, когда ледяная вода хлестнула по тёплой после сна коже, с горем пополам намылился висевшей у смесителя тряпкой (память подсказала, что у англичан вообще нет такой традиции, чтобы тереть кожу, поэтому губку или щётку для себя на будущее придётся искать где-то в национальных магазинах, у греков, или ещё каких турков), и выскочил из-под душа, как ошпаренный. Тело не успело ещё приобрести весёленький синеватый оттенок, но губы уже начали дрожать, так что я отчаянно схватился за большое махровое полотенце с пальмами, предусмотрительно повешенное у дверей, и бросился на кухню, к газовым горелкам, чтобы согреться хотя бы от них.

Пробуждённый таким шокирующим образом, молодой организм радостно приветствовал горшки да плошки громким бурчанием — слова мадам Помфри начали исполняться. Я прислушался к внутренним ощущениям, понял, что двумя яйцами тут не обойдёшься, и начал метать на сковороду розовые ломтики бекона, чтобы было на чём поджарить яичницу для победителя злых сил. Потом, когда сало свежего забоя зашкварчало вытопленным жиром, добавил сосисок, мелко порезанного лука, и как только запах, и стеклянный блеск показали, что карамелизация углеводов имеет место быть, залил всё это богатство шестью яйцами — гулять, так гулять!

Я не стал дожидаться, пока желток в яичнице прожарится так, как ем обычно, — голод заставил снять сковороду с плиты сразу же, как схватился белок. Соль, чёрный перец, поверху несколько капель ворчестерского соуса, ломоть серого ноздреватого хлеба в свободную руку, и я кинулся жрать приготовленную еду прямо со сковороды, потому что сил терпеть больше не осталось. Какие там манеры, какой мизинец, и губки бантиком! Промакивать салфеткой яичный желток на губах? А мякишём хлебным вытирать их не хотите? Самоконтроля хватало лишь на то, чтобы есть вилкой, а не запихивать горячие, истекающие жиром куски в рот прямо руками!

Остатки пиршества подчистил хлебной корочкой, с трудом удержался, чтобы не облизать сковороду, окинул глазом кухню на предмет заточить ещё чего-нибудь, и только тогда понял, что наелся. А значит, пришло время заняться домашними обязанностями, потому что теперь, после того, как погибли родители, их за меня делать некому.

Холодные пальцы промозглой утренней сырости проскользнули под рубашку сразу же, как только я вышел на ступеньки. Остатки ночного тумана — уже не густая мгла, а полупрозрачная дымка, — размазывали очертания древесных крон, видневшихся за коровником, словно те были частью старой фотографии, и этот нерезкий, расплывчатый фон создавал впечатление игрушечной, почти карманной нереальности, в которой я странным образом оказался. На несколько мгновений мир стал маленьким, безопасным, словно песочница, в которой дети играют в магические куличи, но потом я втянул холодный утренний воздух, и всё вернулось к своему обычному состоянию.

Влажный воздух пах бензином, ржавым железом, цветочным сеном, и горьковатой угольной дымкой от соседей, — миссис Джексон зажигает огонь в печи ещё до рассвета, чтобы к завтраку вся семья могла получить свежие булочки с яблочным джемом.

Из нашего коровника доносилось мычание бурёнок, гудела помпа доильного аппарата, и сквозь этот привычный шум ухо улавливало насвистывание верного Стиви. Я поёжился, закрыл дверь, решительно отрезав от себя домашнее тепло, и захрустел сапогами по гравию. Когда ворота коровника впустили меня в мир крестьянского утра, переполненного запахами навоза, сена, парного молока и солярки, я просто позволил телу делать то, что оно делало обычно, и ноги сами понесли меня налево, к тому ряду коров, до которых ещё не дошла очередь нашего работника. Руки нырнули в дезинфицирующую жидкость, привычно вытерли капли полотенцем, которое висело на положенном крючке, потом пара шагов приблизили меня к крайней слева красавице Мэг, махнувшей приветственно головой, я потянулся за доильным аппаратом, и началась работа.

Следующий час пролетел, как в тумане — хоть и рос в деревне, как Колин, я практически не имел дела ни с коровами, ни с прочей крупной живностью. Родители держали птицу, да пару свиней на окорок, и этим наш домашний зоопарк ограничивался, не считая временного увлечения то кроликами, то нутриями, то ещё какой фигнёй. Но здесь всё было по-взрослому: двадцать четыре коровы, доильные аппараты, промышленный холодильник для собранного молока, автоматизированная кормёжка и уборка. Одним словом, маленький заводик, где станки мычат, и производят молоко вместо шайб, или транзисторов.

Однако вся эта радость служила только подспорьем к главному бизнесу семьи Криви — скупке и перевозке молока. И если с коровами что-то ещё можно было сделать, то водить грузовик-молоковоз я не мог физически, из-за своего возраста. Так что на самом деле, проблемы с наследством у меня не было, потому что решение было только одно — продажа. Ну, или аренда, чтобы продать позже, когда всё более-менее устаканится.

Поэтому, как только мы закончили возню с коровами, бидоны с молоком оказались в холодильнике, а я присел на груду поддонов, чтобы перевести дух, Стиви обратился ко мне:

— Ты думал о нашем разговоре, Колин?

— Ага, — я сбросил с предплечья муху, ещё по-утреннему сонную, от души потянулся. — Думал.

— И каково твоё решение?

— Отдать дело тебе.

Ошарашенный Стиви замер, вытаращил на меня глаза, и окурок, навсегда, казалось, прилипший к нижней губе, неожиданно вывалился из раскрытого рта. Упал он прямо в широко распахнутый ворот, так что через мгновение наш работник отчаянно матерился на трёх языках, включая какой-то пакистанский, и рвал на груди рубаху, как заправский комиссар из фильма про Гражданскую. Потом «бычок», коварно разрушивший торжественность момента, вывалился нам под ноги, Стиви облегчённо вздохнул, и раздавил его, словно капиталистическую гадину.

Когда зло было наказано, а кожа на волосатой груди проверена на предмет ожогов, мой товарищ по несчастью застегнул оставшиеся пуговицы, число которых значительно уменьшилось, и неверяще покачал головой:

— Ну ты даёшь, Колин. Вот ведь учудил...

— А что не так? Я знаю тебя много лет, и на разу ты не дал повода для нареканий. Ты любишь животных, ответственный, честный, — что мне ещё надо? К тому же, полагаю, тебе надо становиться хозяином, Стиви, потому что с нашим правительством на достойную пенсию надеяться нельзя.

Лицо Стиви после моих слов почему-то сморщилось, глаза заблестели, и он натужно закашлялся, словно что-то попало в горло. Когда кашель прошёл, он вытер глаза, криво улыбнулся:

— Спасибо, — сказал хриплый, будто от простуды, голос, — спасибо за заботу, Колин. Этого я не ожидал, честно.

Затем потрёпанный жизнью человек улыбнулся пронзительно грустной улыбкой, вздохнул, и добавил:

— Жаль, что это невозможно...

— Но почему?! Кто сможет мне это запретить? Это моя ферма!

— Соседи, Колин. Соседи, и наши клиенты.

Наш работник привычно ссутулился, достал сигарету из мятой пачки, которую всё это время крутил в руках, затянулся так глубоко, что чуть не половина сигаретины превратилась в пепел, и выдохнул целое облако дыма, в которым скрыл сморщившееся лицо.

— Не думал, что когда-нибудь это скажу, но... Понимаешь, Колин, в нашей благословенной околице только вы относитесь ко мне серьёзно, как к ответственному человеку. Да и то, может, потому что сами недавно здесь поселились.

— Мы здесь уже тридцать восемь лет, между прочим!

— А Фоссеты на своей ферме больше трёхсот сидят. И Колинзы на ножах с Томпсонами ещё с англо-бурской войны остаются.

— И что?

— А то, что если завтра я приеду за молоком к тем же Фоссетам, и скажу, что теперь я «хозяин», старый Пит мне даже ворота не откроет, потому что я доверия не вызываю.

— Блин, так что же мне делать?

— Делай то, о чём говорили вчера: сдай ферму и бизнес Спикману. Я с ним разговаривал, он меня не прогонит.

— Точно? Не хотелось бы мне приехать домой на Рождественские каникулы, и обнаружить, что здесь не осталось ни одного знакомого лица.

— Ооо, Колин, поверь мне — так просто ты от меня не отделаешься!

Мы облегчённо засмеялись, и вернулись к работе совсем с другим настроением. После того, как главное дело — дойка, — успешно закончилась, всё остальное было делом простым. Уборка помещения, кормёжка, подготовка молока к траспортировке, забота о свиньях, которые нетерпеливо напоминали о себе голодным визгом,— большую часть всех этих работ сделал Стиви, у которого после нашего разговора будто выросли крылья. Я же только подносил, выключал, и старался не путаться под ногами.

Потом на двор въехал грузовичок с красным крылом в круге — эмблемой нашего коллеги по бизнесу из «Крыльев Мидсаммер», который обычно собирал молоко с ферм на запад от деревни. Пока не утряслись все необходимые формальности с переходом имущества в мои руки, он будет обслуживать наших клиентов, как вчера договорился Стиви.

За рулём грузовичка сидел сам Энди, — хозяин фирмы, и приятель отца. В молодости он отслужил в парашютном полку, поэтому одной из самых любимых тем их разговоров был спор, кто лучше — парашютисты, или королевская морская пехота, за которую выступал батя. Всегда весёлый, на этот раз Энди выглядел хмуро, и его моржовые усы не топорщились задиристо, как обычно.

— Здравствуй, Колин, — он крепко пожал руку, похлопал по плечу. — Как ты?

— Спасибо. Держусь, как видите.

— Ничего, парень, всё перемелется. Если что надо, обращайся, поможем.

— Конечно. Благодарю за помощь.

Он остро посмотрел в глаза, добавил серьёзно:

— Ты, главное, не раскисай. После гибели своих это очень просто сделать, знаешь. Стоит чуть-чуть слабины дать, и не заметишь, как на самом дне очутишься. Сколько у меня ребят так закончило...

Он вздохнул, прищурился, и взгляд весёлого Энди улетел куда-то далеко. Он порывисто вздохнул, вырываясь из плена воспоминаний, сказал:

— Мы на похороны приедем. Мэг с континента вернулась, так что будем всей семьёй.

— Спасибо.

Мы погрузили бидоны с молоком в грузовичок, он бибикнул на прощание, и уехал, оставив после себя облако выхлопных газов. Стиви глянул на часы, и тоже куда-то заторопился, так что после недолгого утрясания будущих планов (ровно в девять мы едем в Мидсаммер, подписываем договор об аренде, потом возвращаемся, и в районе одиннадцати отправляемся в церковь, вместе с дамой из моей школы, которая приедет, чтобы поддержать морально, и решить некоторые проблемы с будущим учебным годом, а после похорон Стиви отвозит нас домой, и отправляется в бар, чтобы помянуть моих родителей в хорошей компании), я проводил взглядом старый «Лендровер», и остался один.

Благословенная тишина... Те, кто не жил в деревне, просто не знают, до какой степени может быть вкусным глоток утреннего воздуха, когда работа сделана, на спине высыхают капли трудового пота, а в мышцах приятно ноет предвкушение нового дела.

Живот буркнул, напомнив о том, что организм находится под воздействием волшебных зелий, я озадаченно опустил взгляд, — только пару часов назад кормил ведь! Но гладкая мускулатура кишечника не обратила внимания на укоризненный взгляд, поэтому вслед за бурчанием засосало в желудке. Ладонь машинально почесала живот в тщетной надежде успокоить разбушевавшуюся физиологию. Однако та успокаиваться не захотела, ощущения усились, так что пришлось поднимать тощую задницу, и шлёпать на кухню.

Я открыл холодильник, задумчиво глянул на яйца, пожевал губами, вспоминая вкус, и понял, что пока их не хочу. Поэтому, чтобы голову не морочить с готовкой, отхватил ломоть от каравая, который мама испекла вечером перед смертью, и прямо с ножом отправился в кладовку, где хранились домашние колбасы, бекон, и окорок. Разумеется, до пармского или шварцвальдского ему было далеко, но от этого копчёное мясо не становилось хуже. Я отрезал добрый пласт свиной ноги, и стал энергично работать челюстями.

Посещение кухни навело на одну мысль, которую следовало немедленно претворить в жизнь. Я торопливо дожевал импровизированный бутерброд, сменил нож на корзину, и отправился собирать яйца. В отличие от коров, которые были частью бизнеса, приносили прибыль, а значит, заботливым правительством обставлялись целой кучей требований, условий, непонятных формуляров, и нашей головной болью, птицу мы держали для личных нужд, поэтому пернатое племя безвозбранно слонялось по двору, время от времени совершало выпады на окрестные луга, и даже забредало в соседнюю рощу, что по другой стороне холма. Соответственно, чёткого подсчёта, сколько этих кур на самом деле есть, никто не вёл, и заморачиваться их бытом начинали, только если где-то в окрестностях появлялась лиса.

В связи с этим, каких-то особенных мест для несушек у нас не было, и утренний моцион начинался обычно с прогулки по двору, чтобы проверить старые гнёзда, и поискать новые. Главную часть яичного урожая мы собирали в сеннике, где между тюками сухой соломы квочки находили свой куриный рай. Так как последние дни собиранием яиц никто не заморачивался, после недолгой пробежки я стал богаче на двадцать шесть яиц. Свежие, некоторые ещё тёплые, после очистки от перьев и соломы, они устроились в картонном контейнере на кухонном столе, а я вытащил из холодильника лотки с предыдущим сбором, и довольно улыбнулся — хватало на всё.

Первую дюжину я поставил на каминную полку, зажёг огонь, и сыпанул в него щедрую горсть порошка «Фью».

— Профессор МакГонагал! Профессор МакГонагал! Госпожа по слову!

В открывшемся сквозь магический проём кабинете послышались шаги, и перед глазами появилась моя начальница. Одетая в обычную зелёную мантию, на сей раз она не стала надевать шляпу, и седые волосы были собраны в плотный узел на затылке. Гордо посаженная голова взглянула на меня с неприкрытым удивлением:

— Колин? Почему вы уже не спите?

— Фермерское хозяйство, госпожа, — приходится вставать раньше животных. Однако я посмел отвлечь вас не по этому поводу, профессор...

Я взял упаковку с яйцами, протянул в зелёное плямя, и почувствовал, как верхние конечности вытягиваются в неизмеримую даль. Странное чувство, признаться, какое-то шизофреническое даже — вот они здесь, ручонки, а в то же время где-то у чёрта на куличках в Шотландии.

— Профессор, прошу вас, это сегодняшний сбор, с благодарностью от семьи Криви.

— Благодарю, Колин... — она взяла из рук картонную коробку, открыла, глаза удивлённо расширились. — Но ты вовсе не обязан!..

— Конечно, мэм. Но вы сделали для меня очень много, а я пока не смогу ответить тем же. Поэтому, я подумал, что омлет из свежих яиц позволит мне хоть как-то выразить свою благодарность...

— У тебя вчера была Бэкки, — профессор изогнула бровь, весело глядя на мою смущённую физиономию. — Это она раскрыла мою страшную тайну?

— Простите, профессор?

Пожилая тётка вздохнула, покачала головой:

— То, что я обожаю яичницу, наверное, самый строгий секрет Хогвартса, поэтому о нём не знают лишь Гриффиндорцы. Полагаю, ваша госпожа по слову может надеяться, что так останется и в будущем?

— Так точно, мэм! Могила! Ни слова, даже если меня будут пытать абрикосовым повидлом!

— О, теперь я могу спать спокойно! — мой декан умело держала лицо, но по морщинкам в уголках губ, по тому, как заблестели глаза, понятно было, что на самом деле она веселится от души. И слава богу, а то в каноне бедную тётку таким сухарём сделали, что только в молоке размачивать.

— Профессор, я бы хотел ещё спросить...

— Да, Колин? — она подобралась вмиг, словно и не смеялась только что по-своему, по макгонагаловски. — Что вы хотели?

— Я вот подумал, мэм... Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны послать такие же подарки госпоже Леймос из дома Кромвел, и мистеру Ослоу из дома Шенк? Подозреваю, что успешное решение моих проблем во многом их заслуга?

МакГонагал вздохнула, посмотрела на меня очень грустно:

— Колин, твоё взросление меня просто пугает... Как быстро, как резко ты начинаешь рассуждать по-взрослому... У тебя просто забрали детство...

— Это война, профессор. Некоторым не повезло ещё больше, — у них забрали жизнь.

— Ты прав, конечно прав...

МакГонагал замолчала, вспоминая что-то своё, а я почувствовал, что действие порошка вот-вот закончится.

— Профессор Макгонагал, мэм, простите, что прерываю...

— Да, Колин, извини. Нет, это не будет дерзостью. Скорее, будет выглядеть, как поступок хорошо воспитанного молодого человека. Так что отправляй, не беспокойся.

— А как лучше это сделать? Боюсь, совой может лететь долго, а утро скоро закончится. Свежие яйца хороши, пока свежие.

Профессор обернулась, посмотрела куда-то в невидимый отсюда угол, что-то негромко сказала, и вернулась ко мне:

— Колин, запомнишь? «Драклея пурпурис» — это к Тори, и «Анте люцем» — адрес Ослоу. Понял? И поторопись, Тори на завтрак всегда выпивает сырое яйцо, твои были бы к месту.

— Благодарю вас, профессор!

Когда мы разорвали связь, и довольная МакГонагал осталась наслаждаться гостинцем из английской глубинки, я взял коробку летучего порошка, и проверил, сколько там ещё осталось. Как уже говорилось ранее, в нашем доме каминной сетью практически не пользовались, так что на сегодняшние нужды его должно было хватить. Поэтому я быстро организовал ещё два контейнера с яйцами, уселся перед каминным зевом по-турецки, — вести беседу в полусогнутом состоянии, словно половой из рассказов Гиляровского, никогда не любил, — и на всякий случай перекрестился.

Код доступа в поместье Леймос я выкрикнул первым, чтобы успеть до завтрака порадовать боевую бабку. Зелёное пламя вспыхнуло, рванулось навстречу, опутало непрозрачным коконом, и втянулось обратно в проём. Перед глазами открылся запущенный холл таких огромных размеров, что показалось, будто это какой-то старый цех, в котором уже много лет не бывала нога рабочего. Стены из грязного, покрытого сажей кирпича, кое-где украшенного фестонами пожухшей от древности краски, под ними кучи ржавых железок, а сверху, над всей этой убогостью, закопчённые балки — единственное, что в окружающей разрухе напоминало о замках, рыцарях, и прекрасном Средневековье. Я шмыгнул носом, почувствовал запах пыли и горячего железа, удивился тому, что увидел — мать вашу, это убожество и есть волшебный манор, что ли?!

— Госпожа Леймос! — крикнул я в пустоту. Где-то за границами видимого пространства громко звякнула цепь, что-то загрохотало, словно упал стеллаж с железяками, и шумно загудел воздух, создавая впечатление, что неподалёку включили здоровенный вентилятор. Мало им такого пространства, они ещё вытяжную вентиляцию включают?

— Госпожа Леймос! Тори Леймос, мэм!

Вентилятор выключился, зато цепь зазвенела громче, словно кто-то от скуки развлекался, волоча её по полу. Потом раздался сухой треск, как бывает, когда наступишь на сухую ветку, ветер заревел ураганом, прямо передо мной пронеслась обугленная деревяшка, от которой во все стороны разлетались искры, как от шутихи. Она врезалась в кучу железного хлама, тот развалился от неожиданного толчка, и я с искренним изумлением обнаружил, что железками притворялись рыцарские доспехи, правда, изрядной степени поношенности. Полукруглый шлем, которого угораздило подкатиться совсем близко к каминному проёму, блеснул жёлтой насечкой орнамента вокруг больших глазниц. Тонкие изящные линии, сплетавшиеся в ажурную паутину, смотрелись абсолютно свежими на фоне зелёных клякс патины, которая затянула почти весь предмет. Он что — бронзовый, этот шлём? И какого он валяется под стеной — прибрать, что ли, некому?

— Госпожа Леймос! — ещё раз позову, и буду закругляться. Похоже, тут или народ весь занят, или гостей видеть не хотят. Спрошу потом у МакГонагал, может, они всех так встречают...

— Госпо...

РРРААААА!!! Чудовищный рык, который взорвал тишину старого цеха, чуть не заставил меня подавиться собственным языком. Я отчаянно закашлялся (слюна попала не в горло, а в трахею), и поблагодарил бога за то, что уселся на пятую точку перед тем, как стучаться в гости! Иначе от такой шокирующей неожиданности прямо бы в проём сейчас рухнул, в объятья к тому невидимке, что ревёт, как бешеный паровоз.

Пламя, настоящее, не магическое, загудело с той стороны камина так мощно, что жар опалил лицо. Я отшатнулся, убирая физиономию подальше от неожиданностей манора Леймос, прикрыл глаза ладонью, как козырьком, увидел, что орнамент на старом шлёме от воздействия пламени начинает светиться холодным белым сиянием. Пора было откланиваться, но что-то меня останавливало, и не позволяло разорвать магический контакт.

Жуткий рёв-грохот ослабел, сквозь него пробились резкие щелчки, будто кто-то поджигал китайские петарды одну за другой, потом снова зашумела вытяжная вентиляция, и ветер так усилился, что старый шлем откатился за срез каминного отверстия. Затем, словно по мановению волшебной палочки, наступила мёртвая тишина. Несколько мгновений, пока в ушах звенело от неожиданной глухоты, я даже боялся вдохнуть, но быстро вернулись уже привычные звуки — зазвенела цепь, послышался шорох, словно по полу проволокли что-то тяжёлое, простонал изгибаемый невидимыми руками металл. Разбросанные недавним ураганом доспехи зашевелились, начали сползаться на старое место под стеной, кусок обугленной деревяшки взмыл в воздух, провернулся на месте, и поплыл обратно, собирая в себя по дороге, уже погасшие угольки. Я вздохнул, приготовился к новым неожиданностям, но всё равно не заметил тот момент, когда передо мной появилась хозяйка дома.

Точнее, одна из охранниц, если судить по внешности, — одетая в традиционную магическую хламиду, из-под которой выглядывали тяжёлые сапоги на высокой подошве, светловолосая девушка лет семнадцати смотрела на меня с абсолютно безмятежным лицом.

— Колин Криви из рода МакГонагал, вассал по слову, к госпоже Тори Леймос из дома Кривел.

— Она занята, — голос девушки прозвучал совершенно равнодушно, и если бы не предательские капельки пота на высоко подбритых висках, да ходящая ходуном грудь в тщательно скрываемом дыхании, можно было бы подумать, что передо мной стоит прекрасно сделанный голем. На мгновение даже появилось искушение протянуть руку, и ущипнуть блондинку за щёчку, но тут же пропало, унесённое здравым смыслом. Вместо этого я натянул на морду лица самую дружескую улыбку:

— А с кем я имею честь?

— Эльжбета Леймос, к вашим услугам. — Судя по лицу, и тону произнесённого, дама совсем не горела желанием услужить, скорее мечтала, как можно быстрее попрощаться со мной красивым. Но я такую роскошь позволить ей не мог, ибо стремился к благородной цели.

— Многоуважаемая Эльжбета (губы английского подростка, непривыкшего к звукам польско-чешских шипящих, чуть не подвели меня при инородной артикуляции, но имя удалось выговорить точно, так что получилось заметить момент, когда зрачки белобрысой дылды расширились от удивления), я и не собирался отвлекать госпожу Тори, — лицо радостно улыбалось острому носику и тонким губам собеседницы, а глаза продолжили изучение стоящего передо мной человека.

К сожалению, найти в ней хоть что-то оригинальное и привлекающее не удалось. Обычная девушка, или молодая женщина, с серыми водянистыми глазами, большим узлом светлых волос на затылке (будь она посимпатичней, назвал бы их платиновыми, а так даже на особое прилагательное тратиться не захотелось), скорее высокого, если из моего сидячего положения судить, роста. Уши не большие, и не маленькие, шею не видно за высоким воротником-капюшоном, фигуру надёжно прячет мантия фиолетово-коричневого цвета.

Встретив такую дамочку, забудешь ее сразу после расставания, а если увидишь на улице, оборачиваться вслед даже в голову не придёт. Никакая — вот самое точное описание.

— Мне только хотелось бы, чтобы многоуважаемая госпожа соблаговолила передать Драконоборцу рода этот маленький подарок, с выражениями искренней признательности, — продолжил я.

Ответного движения дамочки заметить не удалось. Не моргнув, не изменившись в лице, она размазалась на мгновение, словно бы выпав куда-то в другую реальность из этой картинки, и ткнула мне в голову здоровыми двузубыми вилами, которые появились в её руках словно из ниоткуда.

Вспышка магического разряда шарахнула по глазам, я зарычал от боли, размазывая по щекам слёзы, а когда пришёл в себя, и проморгался, белобрысой мерзавки уже не было. Вот ведь дрянь!

— Сэр, — послышался снизу чей-то голос. Я вытер лицо, прищурился, — глаза ещё не вернулись в норму, мир двоился, плыл в очертаниях, и потребовалось какое-то время, чтобы понять, что передо мной стоит домашний эльф. При первом контакте чувство он вызывал гадливое: уродец с голой, бледной кожей, и лопоухими ушами, странная помесь безволосой кошки-сфинкса с поросёнком, причём взявшая от обоих самые худшие черты. Бедная Гермиона, вот эту мерзость она собирается освобождать от магического гнёта?

— Я заберу подарок у сэра, и передам его госпоже Тори, — домашний слуга воспринял моё молчание, как знак для продолжения разговора.

— Ага... — после пережитых ощущений ожидать от себя каких-то глубоких, осмысленных сентенций было бы самонадеянно, но и в ступор впадать рановато. Чего расклеился-то?! Скривившись от неудовольствия собой, я передал коробку с дюжиной яиц ушастому уродцу.

— Пусть сэр не гневается на госпожу Эли, мэм, — неожиданно произнёс тот. — Она сегодня дежурит при Алессаноурисска’Тх’Ссан, которая слишком остро чувствует положение Луны...

РРААА!! Последние слова магического чебурашки заглушил чудовищный рык, из-за верхнего среза каминного портала полыхнули языки пламени, от близкого жара затрещали волосы на макушке. Я дёрнулся назад так резко, что чуть не упал на спину, эльф исчез вместе с подарком, и, провожаемый резкими хлопками-выстрелами драконьего бича, я разорвал контакт.

— Спасибо, — запоздало поблагодарил я опустевший камин. После слишком горячего приёма в магическом поместье, родная копоть на кирпичах, и не чищенный с весны медный лист-отражатель показались такими родными, что захотелось прижаться щекой к рожице-улыбайке, на нём отчеканенной. Потом в памяти всплыли образы Трёхмагичного турнира, на котором Колин истратил чуть не годовой запас плёнки, фигурки драконоборцев с двурогими жезлами-вилами в руках, белые, как электросварка, вспышки разрядов.

Значит, можно с почти полной уверенностью сказать, что не слишком приветливая Эли — Эльжбета на самом деле не меня хотела шарахнуть разрядом, а всего лишь исполняла обязанности хозяйки дома, спасая мою голову от слишком близкого знакомства с какой-то раздражённой драконихой. И попал я не в заводской цех, а в гостевой холл рода Леймос, в котором сидит на цепи дракон, и встречает незваных гостей дружеским языком пламени. Интересно, кучи железа — это не остатки ли бедолаг, что до меня к ним впирались? Если так, то остатки доспехов, которые разбросали в художественном беспорядке по всему залу, служат чем-то вроде предупреждения — не шали, а то убьёт. Поэтому их до сих пор не убрали, значит.

Блин, даже страшновато открывать камин на второй адрес. Чем меня там поприветствуют? Оборотнем, виверной, акромантулом? Ну да ничего, высовываться из камина не буду, передам подарочек, и смогу облегчённо перевести дух — чай, не у каждого мага драконы вместо дворовых собак служат.

Анте Люцем!

Зелёное пламя взревело в камине, и, раздуваемое магическим ветром, рванулось навстречу. Оно затянуло окружающее пространство непроницаемым туманом, колыхнулось тяжёлой вязкой массой, словно океан в «Солярисе». Я почувствовал, как задница напрягается в предчувствии очередной неприятности, качнулся назад, мелькнула даже мысль разорвать контакт. Однако в этот момент марево развеялось, магический адрес открылся, и тело парализовал ужас такой силы, что сквозь сведённое спазмом горло удалось вытолкнуть только слабый писк.

Я висел над океаном, прямо над серыми волнами, и хлопья белой пены, которую те взбивали на прибрежных скалах, взлетали метрах в тридцати подо мной. Холодный, по-морскому промозглый воздух гладил мою шкуру, отчего по спине ползли здоровенные мурашки, в ноздри лез запах йода и гниющих водорослей, уши ловили хриплые крики чаек, бескрайнее пространство северного моря расстилалось, куда только достигал взгляд вытаращенных в ужасе глаз. И всё это было внизу!

Нет, я по прежнему сидел у себя дома перед камином, на металлическом листе для отлетающих искр и головёшек, однако во весь его закопчённый зев на меня глядел неуютный серый океан, освещённые утренним солнцем скалы, да береговой обрыв, до которого нужно было пролететь метров тридцать пустоты. Весь ужас положения заключался в том, что морской пейзаж располагался перпендикулярно комнате!

Скованный ужасом, я мог лишь таращиться на бескрайний простор впереди, и чувствовать, как сила магического притяжения всё сильнее тянет меня вперёд. Верхняя часть тела всё ощутимее клонилась в портал, я отчаянно напрягал поясницу, чтобы выгнуться назад, упасть на спину — может, хоть это уменьшит тягу в пустоту, — шарил пальцами по полу, в надежде ухватиться хоть за что-нибудь. Да окажись там хоть один торчащий гвоздь, я за него даже задом ухватился бы! Но гвоздя не было.

Я не мог повернуть голову, потому что сведённая ужасом шея позволяла смотреть только вперёд, в бездну, полную лечебного морского воздуха, и хлопьев пены, взбитой порывами бриза. Пытаясь найти спасение от неумолимого притяжения, я лихорадочно возил руками за спиной, но чувствовал только гладкую поверхность металла. И дёрнуло же меня сесть так близко!

Мимо прошуршал коврик, обычно лежавший перед креслом, — пальцам удалось зацепиться за этот продукт домашнего рукоделия, и даже потянуть за него, но по какой-то причине, сегодня он оказался небрежно брошен на пол, вместо того, чтобы быть придавленным к полу ножками тяжёлой мебели. Поэтому коврик сначала поддался моим рукам, а потом, набирая скорость, скользнул по полу, и нырнул в заполненную ветром и утренним светом пропасть.

Развеваясь, словно дементор на первомайской демонстрации, он завершил недолгий полёт на скале, которая гнилым зубом торчала из береговой пены. Несколько мгновений половичок лежал распластавшимся трупом на мокром камне, потом его слизнула волна, он замелькал в прибое, до жути напоминая утопающего человека, и пропал навсегда.

Я не хочу так умирать! Как угодно, только не так! Пустота тянула в себя, в океанский простор, солнечный свет, солёный ветер, в белую пену и серые волны. Мышцы нетренированного тела начали поддаваться непреодолимому влечению, я с ужасом почувствовал, как в поясницу втыкается раскалённый гвоздь, и тело всё заметнее наклоняется вперёд, в пробитую каминной магией бездну.

Задница, до этого прижатая к полу, начала отрываться, я вытянул ноги, отчаянно пробуя упереться в край кирпичной кладки, но до неё не хватало каких-то пары десятков сантиметров. Чтобы иметь хоть какую-то опору в реальном мире, я попытался подползти ближе, переваливаясь с ягодицы на ягодицу, но тут в пояснице что-то хрустнуло, и спину обожгло яростным пламенем. Я заорал от нечеловеческой боли, на мгновение выпал из окружающей реальности, и меня кинуло вперёд.

Улыбка смерти пахнула в лицо могильным смрадом скальных обломков, которые тянулись ко мне из вспенённого прибоя, и я отчаянно дёрнулся, пытаясь вывернуться из магических оков предначертанного конца. В спине опять хрустнуло, боль исчезла, словно её никогда не было, а я замер, раскоряченный, как человек Леонардо Давинчи, которого гениальный итальянец всунул в квадрат.

Руками я упирался в стены камина, пальцами ног цеплялся за кирпичи топки, а глазами, когда удавалось смахнуть с ресниц очередные капли едкого пота, мог наслаждаться прекрасным видом морского побережья. Совсем недалёкого, убийственно близкого даже, если можно так выразиться. Благодаря столь удобному ракурсу, мне удалось даже увидеть небольшой дом, который притулился возле развалин старого маяка — раньше его закрывал нижний край каминного портала. Возле домика виднелись ровные зелёные грядки огорода, поблёскивала теплица, и никаких дорог поблизости — похоже, хозяева ценили уединение.

Над остатками маяка взвилось белое облако, распалось в птичью стаю, закружилось на ветру широкой спиралью, от неё отделилось несколько точек, потянулись ко мне, и стало видно, что это морские чайки, только неожиданно крупные, словно откормленные на магических стеридах. Они приблизились, зависли рядом, покачиваясь на упругих воздушных потоках, уставились на меня чёрными непроницаемыми глазами.

— Майкл Ослоу! Сэр Главный Архивариус! — крикнул я в отчаянии, когда самая здоровая из птиц приблизилась к моему лицу, с явным намерением сделать какую-то гадость. Та едва заметно двинула хвостом, отдалилась к товаркам, а её место заняла другая, с крупным, хищно загнутым клювом, и треугольным пятном на груди.

— Кто? — спросила птица, и я поперхнулся от неожиданности. Та качнулась рядом, — перья на крыльях шевелились от ветра, показалось даже, что слышен тонкий металлический звон, когда они задевают друг друга, — повторила: — Кто?

— Колин Криви из дома МакГонагал! К Майклу Ослоу из дома Шенк, Главному Архивариусу!

— Зачем? — птица, которая была похожа на чайку только издалека, говорила, открывая клюв, но выглядело это так странно, что на мгновение удалось забыть даже про своё идиотское положение.

— Благодарность от принятого в Род! Подарок!

— Где?

— Вон там, в коробке!

Я повернул голову, чтоб показать, где упаковка с яйцами, — а почему она не упала в провал, кстати? — но контейнер из плотного серого картона на своём месте отсутствовал. Чёрт! Сейчас меня прикончат!

— Стойте! — крикнул я стражу манора, и мой голос отразился от кирпичной стены погасшего камина. Сеанс закончился, я выжил. Ноги подкосились, и я рухнул на спину, заливаясь потом, и слезами облегчения. Да будь они прокляты все, эти долбанные маги!

Трясло меня долго. Ужас, сожравший хренову тучу нервных клеток, выплёскивался теперь вонючим адреналиновым потом, тарахтящим сердцем, дрожью в руках, и слабостью в теле. Такой, что даже перевернуться на бок я смог только после того, как основной приступ паники закончился, и мир снова вернулся в привычное русло деревенской жизни.

Я поднялся на колени, содрал насквозь мокрую рубашку, кое как встал на ноги, и ухмыльнулся тому, что на сей раз смог таки не обмочиться. Правда, и Круциатусом никто не прикладывал, только волосы немного подкурчавили, да морскими просторами заставили полюбоваться, — это ведь мелочь, друзья мои, у нас, магов, это вместо здрасте.

Чёрт! Такого в каноне не было! Где заставленные вычурной мебелью гостиные, и постные морды высокомерных снобов? Почему я расшаркиваюсь, как какой-то Дон Жуан, а мне даже книксен сделать не хотят? Где нормальное, «книжное» волшебство? Нахрен мне ваша страшная сказка с драконами, и летающимим крокодилами вместо птиц?

Горячая вода помогла справиться с внутренним раздраем. Я долго отмокал под душем, благо раскочегаренный «титан» успел нагреться. Включённые на полную мощь, струи хлестали кожу, но в конце концов их тепло вытеснило внутреннюю дрожь, а вместе с ним накатила слабость, из тех, что лечатся горячим чаем с лимоном, тёплым пледом, и крепким сном. Жаль, что сейчас не удастся забуриться в постель минут этак на шестьсот...

Я выбрался из кабинки, как можно сильнее натёрся, чтобы возбудить кожные рецепторы, но даже этот проверенный способ не изменил внутреннее состояние. Впрочем, сил хватило, чтобы добраться до кухни, где меня встретил заждавшийся холодильник. Он призывно блеснул полированной дверцей, намекая, что пора бы нам опять слиться в гастрономическом экстазе. Ну уж нет, я так за неделю все запасы сожру, а потом что — лапу до самого Хогвартса сосать?

Чтобы заглушить пробуждающийся голод, я пробежался с контрольной проверкой по ящикам с овощами, и решил сварганить простенький салат, а то так никаких яиц не хватит на мою ненасытную утробу. Капуста, морковка, сельдерей, лук — если руки не крюки, нарезать всё это дело потоньше сможет каждый, а потом дело остаётся только за дрессингом, чтобы кучу не слишком вкусной травы превратить в питательный, и вкусный хавчик. В моём случае эту задачу выполнили оливковое масло, и соус винегрет, которые превратили овощную мешанину в практически изысканное блюдо.

Перед едой, так сказать, для разгону, пришлось употребить зелья по списку. Вкус магических лекарств нёбо не порадовал, поэтому на салат я накинулся с удвоенной энергией. К приходу Стиви, от здоровенной кучи остались только воспоминания, за которыми по здоровенной тарелке гонялась моя вилка. Делала она это неторопливо, скорее по обязанности, чем по необходимости, поэтому, когда в окне появилась знакомая фигура, вилка тут же улеглась отдыхать.

Как только окрылись двери, мои брови полезли высоко на лоб. Работник наш сегодня превзошёл сам себя — хоть и поношенный, но весьма неплохой костюм, галстук, до синевы выбритая физиономия, и даже (о нет, дайте мне ещё раз протереть глаза!) новая, ещё не пожамканная сигарета в губах. И начищенные ботинки. Умереть, не встать.

— Кто ты, и что ты сделал с нашим Стиви? — я медленно отодвинул тарелку, начал подниматься из-за стола.

Тот удивлённо вытаращился на меня, потом сообразил, что это была шутка, ухмыльнулся, пряча смущение:

— Колин, слышь, я тут подумал... И решил, что надо меняться.

— Правильно, Стиви, ты ещё не старый, глядишь, и пару себе найдёшь.

Работник закашлялся, пряча глаза:

— Ага, точно. Пару, ага...

Он пробежал глазами по комнате, явно чувствуя себя не в своей тарелке, поправил пальцем галстук, словно тот давил шею, и неожиданно уставился на меня:

— Слышь, а ты чего сидишь-то?

— В смысле? Ем вот, — я показал на тарелку, и тихо порадовался, что бедный Стиви не видел, сколько еды здесь было навалено совсем недавно.

— Какое «ем», ты что? Нам же к нотариусу ехать пора.

— Да какое «пора», ты на часы глянь, — стрелка на циферблате показывала только семь утра. — У меня ещё времени вагон.

Стиви вздохнул, прошёл к стене, снял часы, и выковырнул батарейку.

— Сдохла, — сообщил он кратко. — На моих без пятнадцати уже.

— Ой!

— Ага. Сидеть ещё долго будешь?

— Мать! Мать! Мать!

Собирался я так, как никогда в жизни. К счастью, нога не подвернулась, рука не сломалась, и шея не свернулась, когда моё тело носилось по домашним лестницам вверх-вниз, в поисках недостающих частей туалета. Надо понимать, что патриархальное общество чрезвычайно консервативно, и неважно, где вы живёте — в Англии, Сомали, или Верхних Подмышках, — везде требуется следовать определённым правилам поведения. Если траур, то надо быть в чёрном, и никаких отклонений не позволяется, так что я благодарил бога, что выходной костюмчик, который в последний раз одевался на выпускной бал нашей деревенской школы, оказался именно этого цвета. К счастью, он оказался на месте в шкафу, рубашка белая нашлась там же, и Стиви только одобрительно покачал головой, когда я предстал перед ним готовый к употреблению.

Документы лежали на своём месте в родительской спальне, на второй сверху полке платяного шкафа, и руки задрожали, когда я перебирал стопку бумаг, отбрасывая те, что больше никому не пригодятся. Паспорта родителей, акт рождения брата, какие-то доверенности, старые фотографии, письма, — всё это отлетело в сторону, и с каждым новым документом в глазах становилось всё влажнее. Расклеиться не позволила только мысль, что мы опаздываем, и мне осталось только горько улыбнуться такому удачному стечению обстоятельств, потому что если бы не Стиви, тут бы я и остался, рыдать над прошлым, которое никогда не вернётся.

— Что-то случилось? — похоже, скрыть переживания не удалось.

— Родительские документы перебирал. Те, что больше не пригодятся.

— Понятно... — к счастью, наш работник оказался понимающим мужиком, и не стал добивать своей жалостью. Мы вышли из дома, он отправился заводить «Лендровер», я же глянул на двери, подумал, и не стал их закрывать на ключ. Всё ещё совсем не закончилось, так что пусть мне чуть-чуть повезёт.

Доехали мы быстро, может, потому, что я больше заботился о том, чтобы не помять костюм, чем глядеть по сторонам. Стиви, как обычно, насвистывал какой-то шлягер, пыхтел сигаретой, дым которой выносился сквозняком из открытых окон (ни разу не видел, чтобы он ездил с поднятыми стёклами, может, их тут просто нет?), обгонял трактора, махал рукой знакомым, и вообще, жил полноценной жизнью «роуд раннера».

Когда мы проехали щит с дорогой на Крайтон-мэнор, я вспомнил о важной детали, которая совершенно вылетела из головы.

— Стиви, к мэрии сначала заверни!

— Колин, у нас времени нет. Мы и так опаздываем.

— Документы должен подписывать мой усыновитель, забыл?

Стиви вытаращился на меня, словно увидел призрак коммунизма.

— Твою мать! — стукнул он по баранке, — а я-то думаю, что мне спать мешает! Зудит и зудит в башке, словно муха, а поймать не могу!

— Во-во, хороши б мы были, если бы я не подумал заранее.

— Слышь, Колин, а у тебя башка варит! — Стиви покачал головой. — Как же это я ступил-то?

Парковка перед мэрией оказалась занята, поэтому он остался за рулём тарахтящего вездехода, а я метнулся внутрь. Когда мы с усыновителем появились на ступеньках, глаза работника чуть не вылезли из орбит.

— Здравствуй, Стиви, — секретарша мэра хлопнула обшарпанной дверцей, поёрзала, устраиваясь поудобнее, и её грудь колыхнулась под обтягивающей кофточкой. Бедный водитель зашевелил губами, глотнул, и отчаянно закивал головой. Потом он вспомнил, зачем мы здесь собрались, дёрнул рычаг переключения передач, и «Лендровер» горным козлом прыгнул вперёд.

— Мисс Лиззи... — прохрипел он, когда неповоротливый джип выбрался на дорогу — а как вы решились..?

— Усыновить Колина? — наша красавица безмятежно улыбнулась, повернулась к нему всем телом, и Стиви резко уставился в лобовое стекло. — Вчера он пришёл к нам, и я подумала, а почему бы мне не помочь мальчику? Я в деньгах не нуждаюсь, семьи пока нет — значит, нам будет проще найти общий язык, а Колину не придётся привыкать к незнакомым людям, и приспосабливаться к их образу жизни.

— Вот как, -в зеркале заднего обзора я поймал странный взгляд нашего работника. Как только мы встретились глазами, он дёрнулся, и отвернулся — Это очень мудро, мисс...

— Конечно, Дэн мне так и сказал позже вечером.

— Кто, простите?

— Младший Крайтон, мы с ним встречаемся. Он объяснил, что ему, как молодому политику, полноценная семья придаст больше авторитета в будущей карьере, — Лиззи посмотрела на изящные часики, украшавшие запястье, озабоченно нахмурилась, повернулась ко мне, так, что её грудь легла на плечо бедного Стиви. — Колин, мы успеем вернуться до десяти? Миссис Стэнфорд в это время привозит мужу второй завтрак, не хотелось бы давать повод для её жалоб.

— Полагаю, что всё будет в порядке, мисс Лиззи. Мы уже приехали.

Нотариус Фишер, который вёл дела нашей семьи, принимал клиентов на первом этаже старого викторианского дома, который располагался недалеко от церкви, в длинном ряду таких же почтенных, дорогих особняков. Спикманы нас уже ждали — я увидел их красный микроавтобус ещё издалека, как только мы вывернули с главной улицы. Стиви запарковался рядом, но стоило моим ногам коснуться асфальта, он ухватил меня за руку, и потащил в сторону.

— Колин, на минутку!

Лихорадочный шёпот, и бегающие глаза обычно спокойного мужчины здорово меня напрягли:

— Стиви, что с тобой?!

— Колин, скажи честно, — ты её Конфундусом обработал?

— Чтооо??

— Повторяю, — ты её Конфундусом обработал, или чем-то другим? Это для меня очень важно!

Я отшагнул назад, и отчаянно пожалел, что в кармане нет палочки:

— Какой Конфундус, Стиви, ты о чём? Что тебе померещилось?

— Колин Криви, тебе что, в Хогвартсе мозги уже совсем промыли? Ответь, каким заклятием ты подчиняешь магглов?

И тут до меня, наконец, дошло.

— Подожди, — я отцепил его пальцы, которые чуть не открутили пуговицу на моём пиджаке, глянул в перепуганные глаза, — Стиви, так ты что — маг, которому отобрали палочку?

Тот криво ухмыльнулся, выпрямился, убрал за спину дрожащие руки:

— Хуже, парень, намного хуже. Я сквиб, жалкий, никчёмный сквиб...

Мороженое действительно было волшебным. Положенный на язык, кусочек белой холодной массы расплывался во рту крохотными пузырьками, которые лопались, наполняя рот вкусами лимона, манго, яблока, вишни, ежевики, и чего-то совершенно незнакомого. Я слушал тихий треск, похожий на похрустывание молодого льда у причала, и балдел от восторга. Никакого сравнения с тем, что ел раньше. Совсем-совсем никакого! Ради одного этого мороженого стоило превратиться в волшебника. Ухмылка счастья наползала на физиономию неудержимо, и «держать лицо» совершенно не хотелось — да хоть раз в жизни буду искренним!

Бэкки поглядывала на меня, хитро прищурившись. Она аккуратно слизывала с ажурной лопаточки вкуснятину, и явно развлекалась от души. Розовый язычок моей соседки аккуратно подцеплял крохотную порцию, отправлял её в рот, и время от времени пробегал по влажным губам. Каждый раз, когда он облизывал чуть припухшую нижнюю губу, в моей голове пробовали всколыхнуться жаркие догадки, отчего она так припухла. Но «Лесная пузырчатка» эффективно давила любую побочную хрень, потому что наслаждение, которое она рождала во рту, поглощало сознание полностью.

Полностью? Я замер, привычно нахмурил брови, прислушался к ощущениям. А ведь и правда, восторг какой-то излишне яркий, словно мои чувства дополнительно подпитывает какой-то химический реагент. Или магический, — я медленно вытащил изо рта костяную лопаточку, положил её на тарелку, даже не облизав, и взглянул на соседку.

— Да, Колин? — невинно улыбнулась та.

Во рту было непереносимо пусто, и отчаянное желание сунуть в него ещё чуть-чуть мороженого было почти непреодолимым. Но всё-таки «почти», — это не «совсем», и от понимания, что роскошь наслаждения новым вкусом оказалась прервана моей силой воли, настроение быстро упало практически до нуля. Разумеется, на Бэкки я не злился, ибо невозможно злиться на небожительницу, а вот на себя, и на этот чёртов день — вполне.

Девушка увидела, как поменялось выражение моего лица, вздохнула, и осторожно прикрыла мою ладонь своей. От этого тепла, от выражения простого человеческого участия, сначала в руке, а потом и в животе стало уютно, легко, и дрянное настроение растворилось в этом ощущении, как тает на солнце ноздреватый кусок старого зимнего снега. Я улыбнулся, и Бэкки ответила мне тем же:

— Ну что, теперь полегче?

— Да, спасибо. Что не так с едой?

— Обычное магическое усиление вкуса. Проверь сам.

Я вытащил свежеприобретённую палочку, махнул над остатками порции, увидел, как над расплывшимся шариком мороженого появляется характерный сиреневый блеск.

— Амортенция?? Они что, влюбляют посетителей в свой продукт?

— Это одна из деталей повседневной магической жизни, которая ускользает от внимания магглорождённых, Колин. Те, кто живёт в мире обычных людей, не нарабатывают привычек, которые являются для нас, магов, такими же естественными, как проверка родовых знаков каждого встречного. Сильно разбавленная утренней росой с подснежника горького, Амортенция перестаёт действовать, как любовное зелье, а только усиливает твоё ощущение всего хорошего вокруг. Если ты пьёшь чай с приятелем, собеседник будет казаться настоящим другом, а если решил поесть мороженого, то оно покажется самым вкусным в жизни. Это не усилитель вкуса, это усилитель твоих хороших ощущений, порция счастья, если хочешь. На званых приёмах такое средство помогает избежать ненужных поединков, дома улучшает отношения в семье, а в кафе просто даёт магам немного наслаждения.

— А там, на Диагональной, её тоже добавляют?

— Разумеется, Колин. Или ты думаешь, что постоянный наплыв посетителей у Фортескью — заслуга кондитера? Обратил внимание, что почти все, кто там сидит — это магглорождённые?

Я вспомнил, как любили в каноне эту кафешку возле «Гринготса» все основные герои, и на душе стало горько. Что-то непорядочное в этом всём есть, в том, что ребята даже не догадываются про обман. Какая всё-таки дрянь, этот магический мир!..

Похороны прошли, как ожидалось. Пришло больше тридцати человек, что по нашим деревенским меркам довольно много, и я только успел тихо порадоваться, что с хозяином паба обо всём договорился заранее. Если число желающих выпить окажется неожиданно большим, он их обслужит в кредит, а я потом доплачу. Пришлось, конечно, помочь ему с принятием этого решения, но в сравнении с поголовным окучиванием тёток из мерии это была мелочь.

Я стоял у гробов, смотрел на зачарованные аврорами лица, чистые и строгие в посмертной красоте, сквозь которые то и дело просвечивали настоящие тела убитых родственников Криви, и молча плакал — то, что осталось во мне от мальчишки, прощалось со своим прошлым. С одной стороны меня поддерживал Стиви, крепкая ладонь которого лежала на плече, а с другой держала за руку Бэкки. Мне не было стыдно за эти эмоции, потому что даже взрослые мужики могут рыдать в такой ситуации, и я был очень благодарен за поддержку самых близких, как оказывается, людей.

Знакомые Колина, и те, кого он почти не помнил, стояли у могилы, внимательно слушали заупокойную службу священника, и даже поразительные формы моей новой родительницы Лиззи не привлекали их внимания, потому что у свежей могилы людям было не до похоти. Ветерок шевелил волосы на взъерошенной голове Бобби Спикмана, моего старого приятеля по местной школе, Питер Спикман, средний из большой семьи моих теперешних арендаторов, прижимал к себе кудряшку Пэтти, а та прятала на его груди мокрое от слёз лицо, совершенно забыв о том, что официально они только друзья. Глава семейства хмурился рядом, точно таким же жестом прижимая свою жену.

«Крылья Мидсаммер» приехали в полном составе, как Энди обещал. Его жена Мэг, бретонка из тех, что на южном берегу Канала сидят со времён Вильгельма Завоевателя, крепкая, высокая, с резкими чертами лица, двое дочек-близняшек, рыжих, как отец, тётка Маргарет откуда-то из Озёрного края, которая приехала сюда после смерти мужа, да так и осталась, двое молодых работников, Колину ранее не знакомых— все они стояли над могилой, живым примером подтверждая, что в деревне дружба ставится выше прибыли. По идее, Криви были их конкурентами в молочном бизнесе, а в реальности друг другу помогали, часто даже без специальной просьбы.

Пришло много людей из деревни, крестьяне прибыли со своих ферм в холмах, так что когда служба закончилась, и гробовщик с помощниками начал засыпать могилы, прощание затянулось надолго. Каждый считал своим долгом подойти ко мне, сказать пару слов поддержки, пожать руку, поблагодарить бедную Лиззи. Наша красавица тоже прониклась настроением, и плакала ничуть не слабее моего. Переполненная эмоциями, она прижимала меня к своей роскошной груди так сильно, что я начал даже бояться, что испорчу настроение неожиданной эрекцией, но, к счастью, мою новую мачеху забрали тётки из деревенского благотворительного совета, которые тут же стали восхищаться её решительностью и самоотверженностью.

Даже её известная нелюбительница, жена мэра, соизволила произнести что-то насчёт своего несправедливого отношения к такой замечательной молодой женщине, чем ввела красавицу в ступор и глубокое изумление. То, что Лиззи болезненно переживает отношение деревенских куриц к своей персоне, я узнал ещё в мэрии, когда полез топтаться им в головах. Может быть, этот неожиданный для меня самого выбор усыновительницы был вызван желанием хоть немного помочь девчёнке освоиться в нашем курятнике, не знаю. Проблем со мной быть не должно, я, чай, не подросток в гормональном раздрае, соображаю, что можно делать, и когда, зато её перестанут воспринимать, как вертихвостку. Тем более, что в голове своей она оказалась вполне симпатичным человеком, никакой не секс-мегерой, и свои огромные достоинства воспринимала, как обузу, а не радость.

Честно говоря, потом я даже успел помучиться от стыда, когда анализировал свои намерения. Поначалу-то, когда понял, что могу людьми управлять, мелькнула было мысль попользоваться халявой — до магической отмашки ещё не дошло, и казалось, что всё будет даром: тётки, деньги, и прочие радости жизни. Захотелось даже заголить этой сисястой Венере юбчонку где-нибудь в углу, да сбросить напряжение раза три — четыре подряд — разве не об этом мечтаем, пацаны? Но контакт с человеком в его сознании, когда между тобой и ним больше нет ничего, никаких барьеров и тормозов, и он открывается тебе полностью, до самых потаённых мыслей и страхов, оказался настолько интимным, личным процессом, что описать ту гамму ощущений, которая взорвалась в душе, просто невозможно. И воспользоваться этим знанием с такими грязными целями, это как щенка, который любит тебя больше жизни, пнуть изо всех сил ногой.

Слишком низко было бы воспользоваться беззащитностью молодой женщины, которая мечтает о семье, детях, уютном домашнем гнезде, о мужчине своей жизни, и её изнасиловать. Ну да, память у жертвы потом можно стереть, но чем я тогда от Пожирателей Смерти отличаться буду? Тем, что не убиваю, а только накладываю Обливиэйт? К тому же после посещения разума Лиззи, стало понятно, что у них с молодым Крайтоном всё настолько серьёзно, что дело идёт к свадьбе, и тот факт, что наша красавица самых простых кровей, его абсолютно не пугает. Он, как я понял, аристократок наелся до изжоги, ему нормальной жены хочется, а не приложения к генеалогическому древу. После ощущения того тёплого и нежного ожидания счастья, с которым Лиззи, оказывается, живёт последние недели, мысль о насилии вызывала дикий стыд, и отвращение к самому себе. Нет, братцы, не гожусь я на роль ходячего пениса, что-то родители в моём воспитании накосячили.

Всё это помогло удержать тело Колина Криви в рамках приличий, и на могиле родителей я не бросался на гробы, как несколько раз порывалось сделать подсознание мальчишки. Вместо этого, я мужественно стоял, вытирая бегущие по лицу слёзы, и молчал. Сжатое отчаянием горло не позволяло сказать что-либо, поэтому на слова сочувствия приходилось молча кивать, пожимать протянутые руки, и время от времени выталкивать из себя односвязные «Нет», «Да», «Спасибо», «Конечно».

К середине заупокойной, небо, с самого утра затянутое хмурыми облаками, разрешилось мелким, нудным дождём. На гробы землю я бросал сухую, из той части, которая оказалась прикрыта большим зонтом священника, но закапывали могилы уже мокрыми комками. Наша местная супесь, разумеется, не сравнится с кубанским чернозёмом по способности липнуть к обуви, но всё равно неприятно было смотреть, как грязь закрывает лакированное дерево, навсегда пряча самых близких парню людей. Потом я, всё-таки, сорвался, и зарыдал в голос, спрятав лицо на груди Стиви. Он осторожно гладил меня по спине, и от этой неловкой ласки было отчаянно больно, потому что вид гробов, которые постепенно засыпаются землёй, заставил меня осознать, что теперь всю жизнь меня будут касаться только чужие руки.

Потом я постепенно восстановил управление телом, и помогла мне в этом Бэкки. Я не увидел, я только почувствовал движение за спиной, и сразу же по телу, от головы до самых пяток прокатилась холодная волна, которая смыла отчаяние, притупила чувства, оставив после себя лишь тупую боль. Я обернулся, — Бэкки стояла рядом, и хотя глаза у неё были на мокром месте, взгляд был полон решимости. Я кивком поблагодарил девушку за помощь, оторвался от Стиви, шепнул «Спасибо».

— Ничего, Колин, всё нормально, — ответил тот, и попытался пошутить, — но если я из-за тебя простыну, то смотри!

Благодаря вовремя оказанной помощи, похороны закончились «как положено». Никто не сказал бы худого слова, если б я час или два рыдал над могилами, но всё равно это оставило бы осадок в душах соседей. Надо понимать крестьян — их мир сосредоточен вокруг определённого количества постоянных вещей. Из года в год, примерно в одно и то же время они сеют, пропалывают, удобряют, косят, и эта стабильность действий и событий даёт людям возможность справляться с проблемами повседневной жизни, которая совсем не так легка, как кажется городским мечтателям, что приезжают к нам на летние праздники, побродить по окрестным холмам.

Но постоянство, дающее чувство безопасности, одновременно делает человека зависимым от привычного положения вещей, нарушение которого вызывает беспокойство и тревогу. Поэтому, хорошим поведением считается то, которое позволяет соседям предугадывать ваши действия, а сами поступки не выламываются за рамки традиции. Похороны, к примеру, должны продлиться часа полтора — время на заупокойную службу, прощание с телом, выражение сочувствия родственникам умершего. Потом самые близкие друзья отправляются в паб, и выпивают одно — два бесплатных виски, своего рода благодарность за то, что пришли попрощаться, то есть отказались от других, может, очень важных, дел. У нас в России организовывают поминки, иной раз весьма обильные, но в Англии промышленная революция серьёзно подорвала крестьянские традиции, убив огромное количество земледельцев, и доведя до края нищеты тех, кто пережил огораживания. Поэтому поминки превратились в бесплатную выпивку, сосиски покупаются на штуки, а чай — на десятки грамм.

Так что заклятие Бэкки позволило мне сохранить лицо, и избавило соседей от долгого пережидания детской истерики. Они смогли быстро выполнить положенный ритуал прощания, и разъехались по хозяйствам, к не терпящим отложения делам. Я же с помощью Бэкки отказался от попытки Лиззи приютить меня у себя в доме, напоить чаем, накормить печеньками, которые, оказывается, мастерица печь моя мачеха, и отправился домой.

Стиви довёз нас в мгновение ока, и только мы ступили на щебёнку двора, ринулся прочь. Я не стал объяснять Бэкки, что он сквиб, и что его страх перед магами имеет под собой вполне материальную основу — сам до сих пор не отошёл от разговора перед домом архивариуса. Кто бы знал, что в изгнании сквибов из магических семей есть свой резон? Оказывается, главное несчастье сквиба коренится в родовых проклятиях, а не в том, что он не владеет магией, словно обычный маггл. Сквибы — ходячие воплощения магических болячек, которыми оброс за века существования тот или иной Род.

Соответственно, в стройной системе обороны от врагов, и несчастий магической жизни, сквиб — самое слабое звено, потому что, пока он остаётся в семье, на нём, как на любом нормальном маге, лежат долги и обязанности, которых он выполнить и сдержать не может.

Учитывая, что вендетта в магическом мире — не пустой звук, ещё сто лет назад изгнание сквиба из семьи часто было единственным способом сохранить ему жизнь. Забавно, правда? Отказаться от своего ребёнка, чтобы его спасти... В тех Родах, что постарее да темнее, их просто убивали, чтобы не мучить, но времена изменились, самых отпетых отморозков из родителей перебили в войнах, так что количество бедолаг, которые знают, но не могут, становится всё больше. Насколько я понял из слов Стиви, в первую очередь они ищут способ, как избавиться от своих болячек. Наш работник, к примеру, панически боится любых ментальных заклинаний, потому что всякие Конфундусы с Обливиэйтами могут вызвать в его мозгу кровоизлияние. Вот такое наследие предков он получил при рождении — особую хрупкость кровеносных сосудов. Причём, лабораторные исследования ничего особенного не показывают, в нашем мире он обычный человек, которому проще умереть от алкоголизма, или какого аппендицита. Но вот магическая Англия — это совсем другое дело, и учитывая, как легко тамошние чародеи шарахают друг в друга заклятиями, он может превратиться в овощ раньше, чем успеет это осознать.

Хорошо ещё, Бэкки появилась под волшебной личиной, которая не вызывала никаких ассоциаций с магами. Выглядела она, словно обычная конторская мышь, с волосами неопределённого цвета, бабушкиными очками, в платье до середины колен и в толстых чулках. Правда, очертания лодыжек под этим нарядом по прежнему заставляли замирать дыхание, но это уже моя проблема — видимо, попала девчонка в тот идеал, который у каждого из нас в подкорке заложен, и я просто обречён страдать. Народ же привычно сосредотачивался на главной красавице Мидсаммера, и знакомая каждому жителю грудь «Лиззи, той, что из мэрии», эффективно отвлекала внимание от ног моей магической помощницы.

После кладбища, когда мы остались вдвоём перед входом в дом, первое, что сделала Бэкки, — сняла с себя ложную внешность. Она взмахнула волшебной палочкой, с конца магического жезла потянулась искрящая пелена, потянуло холодом, и с каждым оборотом над головой, эта сияющая дымка, от яркого блеска которой мне пришлось сощуриться, опускалась всё ниже, окутывая тело девушки полупрозрачным туманом. Несколько мгновений волшебница казалась призраком Снежной Королевы, неожиданно явившейся ко мне во двор, чтобы забрать далеко на Север, но наваждение прошло, как только исчезло морозное дуновение. Морок развеялся, а на ступеньках осталась прекрасная дама в обычной волшебниковской мантии.

Я поёжился, щёлкнул замком, и пригласил Бэкки внутрь, пока её не увидел кто-нибудь из соседей. Мне только слухов про загадочных незнакомок не хватало.

— Колин, ты прости за непрошенное заклинание... — неожиданно произнесла красавица. — Я понимаю, что этого не надо было делать, но...

— Наоборот, я очень тебе благодарен за помощь, — от нежданного извинения стало теплее на душе. — Люди не виноваты, что я эмоционально несдержанный подросток.

— Эмоционально несдержанный??? — изумление Бэкки было настолько каноническим, что могло бы стать примером в справочнике человеческих эмоций. — Это кто такое сказал?! А как ещё можно вести себя на похоронах?? Лениво зевать? Наворачивать рыбу с картошкой?

— Не знаю, частым гостем на кладбище я не был. Но по местным традициям — более сдержанно. Не принято здесь напрягать соседей слишком ярким выражением своих чувств. Извини, мне надо в душ. Подождёшь немного?

— Разумеется, Колин. Спинку потереть?

От этой незамысловатой шутки, которую Бэкки подкрепила соответствующей «призывной» миной, я заржал, как конь. То есть, во взрослом сознании тридцатипятилетнего мужика прошмыгнула мыслишка, что было бы классно замутить чё-нить «до шестнадцати», но тут же внутренний взор показал, как это бы выглядело в реале — роскошная молодая красавица, и малолетний дрыщ. Так что я отмахнулся от смеющейся девушки, и побежал в ванную, по дороге сбрасывая верхнюю одежду.

Понятное дело, раздевался я в пределах разумного: пиджак там, галстук, носки, и за дверью исчез ещё вполне одетый, так что за первые минуты душа, пока стекала холодная вода, как раз успел до конца освободиться от оков цивилизации. Потом горячая вода смыла остатки депресии, так что обратно я вернулся чистый во всех смыслах, что физически, что эмоционально.

Бэкки тем временем не скучала, на практике доказав, что одинокая женщина на кухне — это оружие массового поражения мужских сердец. Она не стала возиться с посудой и чем-то долгоиграющим, а просто соорудила большие «клубные» бутерброды, те, что в кругах не слишком культурных называют «разорви ебало». Но, блин, как же они пахли, эти кулинарные небоскрёбы! В животе привычно забурчало, я глотнул слюну, и Бэкки одарила меня сияющей улыбкой:

— Это ты так голоден, или просто рад меня видеть?

Глаза автоматически опустились вниз, — у меня что, не только желудок перевозбудился? Бэкки перехватила взгляд, и неожиданно смутилась:

— Ты что, тоже знаешь эту шутку?

— Моя прекрасная спасительница, — ухмылка от радостного предвкушения еды наползла на физиономию сама собой, — должен тебе признаться, что Криви читают не только «Таймс». Скорее даже наоборот, «Сан» и «Дейли Мейл» — наша главная духовная пища. Так что приколы подобного рода мне ближе, чем то, что на Континенте называют «английским юмором».

— Буду знать... — Бэкки загадочно улыбнулась, и протянула руку в царственном жесте. — Прошу угощаться.

И мы угостились. Пока челюсти перемалывали очередную порцию строительного материала для магических лекарств, я наслаждался вкусом, и не переставал удивляться разнице восприятия мира женщинами и мужчинами. Видимо, это как раз одна из тех великих тайн, что не будут раскрыты до конца времён — почемы мы так отличаемся друг от друга?

— О чём задумался, Колин? — вырвала меня из размышлений девушка. — Тебе невкусно?

Теперь настала моя очередь таращить глаза в искреннем изумлении:

— Ты что, как такое может быть невкусным?! Я всего лишь думал о том, как женщины умеют сделать чудо из того, что им под руку подвернётся. Мы столько лет учим всякую ерунду о магии, посвящаем жизнь на изучение её тайн, а настоящее волшебство творится прямо здесь и сейчас, вот как ты, например.

— Ха-ха-ха! Да ладно тебе, Колин!

— Нет, серьёзно. Вот я перед выходом из дома сварганил бутерброд почти из тех же материалов, что и ты — тот же хлеб, то же мясо. Но у меня получилась сухомятка, которую можно было есть только потому, что компоненты составляющие хороши. А ты добавила салата, лука, петрушки, пару капель ещё чего-то, и я просто не могу оторваться!

Бэкки порозовела от смущения, глаза её заблестели. Эх, почему я только после тридцати понял, что если женщинам говорить правду в глаза, они становятся краше в тыщу раз? Почему в пятнадцать, в двадцать чтобы сказать что-то приятное девушке, надо было проталкивать слова сквозь горло, и вечно получалась какая-то хрень? Сколько прекрасных мгновений упущено...

— Ладно, подхалимщик, — улыбнулась богиня, — твоя попытка засчитана. Давай собираться, а то мы на кухне до вечера просидим.

— Угу, — я подхватился со стула, — мне тоже это место в доме нравится больше всего.

К счастью, попытку Бэкки аппарировать нас двоих, удалось подавить в зародыше. Насколько я понял, ей просто хотелось похвастаться, как здорово она умеет это делать (память Криви подсказала, что для магов умение перемещаться силой мысли — знак взрослости, что-то вроде получения наших прав). После рассказа о необычной реакции желудка на перемещение, она согласилась, что было бы печально, если бы такие классные бутерброды покинули меня слишком быстро. Поэтому я достал банку с порошком, сделал мысленную зарубку на лбу, чтобы не забыть купить ещё, и предложил даме идти вперёд.

— Диагональная аллея! — прекрасная богиня шагнула в зелёное пламя с грацией царицы, и я почувствовал, как опять в груди что-то сжалось. Почему красота вызывает такую боль, и чувство несовершенства?

Путешествие на главную улицу магической Британии продлилось недолго. Я успел полюбоваться на тёмные от копоти черепичные крыши каких-то деревенек, понырять в облака, порадоваться, что магия защищает от окружающей среды, не давая одежде промокнуть, а потом до самого горизонта растянулись городские многоэтажки Лондона, блеснула Темза с почти игрушечными корабликами на ней, появилось колесо обозрения, которое до этого видел только на открытках, и не успел я налюбоваться триумфом современного инженерного искусства, как перед глазами вспыхнула зелёная завеса, а пол жёстко ударил в стопы.

Уже опытный, я заранее поджал ноги, поэтому смог удержаться в позиции вертикальной. Правда несколько козлиных скачков, которые пришлось сделать, чтобы не упасть на четыре кости, здорово разозлили, потому что где-то внутри пряталась уверенность, что на этот раз получится. А оно, чёрт возьми, не получилось. Да ещё сажа на рукаве — мазнул, не уберёгся!

Попал я в место, сразу напомнившее провинциальные вокзалы моего российского детства — большое помещение, вдоль стен которого понаставлены киоски с разной ерундой. Высокие стрельчатые окна заливали пространство мягким жёлтым светом, в котором терялось пламя факелов, чьи тёмные стояки виднелись почти под потолком. Я удивился этой странной системе освещения — они что здесь, вечные, факела? А как с противопожарной безопасностью? Потом вспомнил про замаранную одежду, тряхнул рукавом мантии, чтобы избавиться от копоти.

— Дай помогу, — Бэкки оттянула меня в сторону, чтобы освободить площадку перед камином, куда выбрасывало прилетевших магов, повела палочкой вдоль рукава, и я снова затаил дыхание от красоты её волшебства.

— Знаешь, чем больше с тобой общаюсь, тем отчётливее понимаю, что я обязан сфотографировать, как ты бросаешь заклятья.

— М? — Бэкки, уж не знаю почему, колдовала, почти не размыкая губ, и от тихого шёпота её волшебство казалось ещё более восхитительным.

— Это воплощённое совершенство, Бэкки. Твои движения можно как наглядное пособие использовать!

— Угу, Флитвик уже предлагал, — судя по нахмурившемуся лицу, воспоминания были не слишком приятные. — Только ничего хорошего из этого не вышло.

— Жаль... — мимо торопливо просеменила бабка в высокой шляпе с хрустальным шаром на верхушке. Острый лучик его блеска кольнул прямо в глаз, и пришлось прервать неначатую речь, чтобы вытереть слёзы.

— Миссис Прегстон, — улыбнулась ей вслед моя провожатая, — старая гвардия привычек не меняет.

Потом она увидела вопросительную физиономию, пояснила, возвращая палочку в специальные ножны на поясе:

— Старая Джил участвовала в войне с Гриндевальдом, и вернулась домой с твёрдым убеждением, что жизнь ей спасли семейные артефакты. С тех пор всегда имеет при себе хотя бы один — вон, как этот на шляпе, Колючий Хрусталь. Отводит взгляды врагов, не даёт прицелиться для того, чтобы ударить заклинанием. Очень полезная вещь.

— Успел убедиться, — пришлось улыбнуться, хотя глаз ещё чесался. — Их можно где-то купить?

— К сожалению, это семейные реликвии. Наши артефакторы такую сложную вещь повторить не могут — уровень не тот. Говорят, швейцарцы похожее творят, но это надо ехать на Материк. Или австрийцы?.. Не помню, Сваровски — он кто по национальности?

Продолжая разговор, Бэкки аккуратно направляла меня к выходу, незаметно подталкивая к широким двустворчатым дверям. На мгновение мелькнула мысль вывернуться из очаровательных объятий, и пойти глянуть, что там такого, в этих киосках, но тёплая ладошка милой помощницы так уютно лежала на талии, что вырываться из её плена совсем не хотелось. К чёрту, потом всё равно увижу.

Диагональная аллея встретила нас шумом, вонью, и ярким солнечным светом. Я поднял голову — над крышами средневековых многоэтажек светило не по-английски яркое Солнце. А ведь над Лондоном небо было в облаках. Не дождевых, правда, а каких-то перьевых, которые только небо закрывают, но факт остаётся фактом — за пределами Диагональной аллеи света было поменьше, а сам он был потусклее... Магия!

Здание Гринготса торчало белоснежной занозой среди темного средневековья, и привлекало внимание своей инородностью, как если бы посреди русской деревни кто-то воткнул китайскую пагоду. Аборигены привычно не обращали внимания на такую архитектурную странность, однако мне, как иностранному туристу, было позволительно видеть то, на что у местных замылился глаз.

— Колин, совсем забыла спросить — как у тебя с деньгами? — Бэкки обратилась в тот самый момент, когда я начал вспоминать разницу между капителью и акведуком. — Ты не стесняйся, — как представитель Рода, я могу оказать финансовую помощь.

Память мальчишки подсказала, что у Криви открыт свой счёт в банке, и галеонов там хватает. Буквально неделю назад приезжали, оказывается, чтобы доложить перед школьными покупками.

— Всё нормально, моя госпожа, денег хватит. — Я раскланялся перед вспомнившей о наших официальных отношениях девушкой, прижал к сердцу ладонь в жесте признательности. — Родители совсем недавно добавили, собирались делать покупки перед школой для нас с братом...

— Понятно... — Бэкки замолчала, потом спросила: — С тобой в банк пойти?

— Зачем? У гоблинов мы бывали неоднократно, так что не заблужусь, — я улыбнулся девушке, она ответила благодарной улыбкой.

— Тогда, где и когда мы увидимся?

Я огляделся по сторонам, но каких либо средств измерения времени не заметил. Мне что — гвоздик какой в стену вбить, чтоб хотя бы солнечные часы на Аллее были? Бэкки заметила растерянность, хихикнула совершенно по-девчоночьи, и протянула руку — на открывшемся запястье блеснули золотые часики.

— Сейчас даже самые махровые борцы за чистокровность пользуются этим маггловским изобретением, знаешь?

— Ага, уела, — я почесал нос, глянул на свои механические «Сейко» (отец рассказывал, что именно такие носили крутые ребята — «зелёные береты», и наёмники в Конго, так что не полюбить этот подарок просто не было сил), поднял глаза на девушку:

— Может, через два часа? Как у тебя со временем? Хотел бы ещё кое-что, кроме палочки, приобрести.

Она нахмурила брови, начала разгибать пальцы в беззвучном подсчёте, вздохнула:

— Через два часа мне надо быть совсем в другом месте...

— А если через час? Я очень-очень постараюсь сделать всё быстро!

Девушка улыбнулась, покачала головой:

— Колин, как у тебя это получается? Понимаю, что дурачишься, а сердиться почему-то не хочется. Почему?

— Это потому что я человек хороший.

— Да ну тебя!

Разошлись мы, хохоча друг над другом. И правда, когда мне удаётся забыть о её нечеловеческом совершенстве, Бэкки остаётся тем, кем является на самом деле — славной девушкой самого замечательного возраста. Разочарование, и боль потерь ещё не вызвали горечи характера, глаза смотрят на мир открыто и радостно, — одно удовольствие с таким человеком общаться!

К Гринготтсу пришлось подниматься вверх по улице. Мимо лавок с каким-то магическим секондхендом, мимо открытых дверей, из которых шибала в нос непривычная вонь, мимо известной по канону аптеки с драконьей печенью, выставленной на всеобщее обозрение в здоровенной бочке (лучше бы они бочку с виски так выставили, честное слово!), окутавшей меня смрадом протухшего мяса с ноткой корицы и какой-то восточной приправы, и в дополнение ко всей этой экзотике надо было постоянно коситься под ноги, чтобы не споткнуться на неровной брусчатке.

Народу вокруг хватало. Он собирался вокруг выставленных прямо на улицу лотков, у витрин с непонятными для меня предметами (ну что интересного, к примеру, в музыкальной шкатулке, на которую сквозь давно не мытое стекло таращится человек двадцать? Или в пергаментном листе, что висел в воздухе над подоконником лавки с писчими перьями, и медленно складывался в разные фигурки?). Вся эта масса людей в потрёпанных халатах разной степени свежести, в странных колпаках, беретах шириной с аэродром, гоголевских чепчиках и капорах, создавала впечатление, что я попал на съёмки исторического фильма, как мечтал когда-то. Протискиваясь между живыми, реальными до запаха пота и грязных волос, магами, я почувствовал, как меня начинает трусить внутреннее перевозбуждение.

Да мать вашу, я же в сказку попал! Но почему она такая блёклая, вонючая и потрёпанная? Почему эти клоуны вокруг не используют хотя бы заклинания чистоты? Им что, своя грязь не воняет? Хотя бы о других подумали, уррроды!

Позлиться долго не получилось — как только я перестал глядеть под ноги, прямо из-под них с радостным воплем вынырнуло несколько малышей, и от такой неожиданности я чуть не свалился в кучу подержаных колпаков, выложенных прямо на брусчатке предприимчивой тёткой с крепким деревенским румянцем на улыбчивом лице. Сама продавщица почему-то не хотела скрывать голову под предлагаемым товаром, а связывала волосы видавшей лучшие времена широкой полосой ткани, по которой тянулся выцветший орнамент. Я прищурился, и отшатнулся от неожиданности, когда вспыхнувший в магическом свете узор защитных заклинаний шарахнул по глазам.

— Гляжу, кое-что умеешь, парниша? — тётка одобрительно хмыкнула, указала рукой на шляпы, — присмотрись, может, для себя что-нибудь найдёшь.

— Пустой я, мэм, — раздражение, которое мутной волной заливало сознание минуту назад, схлынуло после детских воплей. Малышня была слишком счастлива, чтобы продолжать злиться, — в Гринготтс иду за деньгами. Но благодарю за предложение.

— Слова денег не стоят, — продавщица глянула в сторону звонких возгласов, успокоилась, вернулась ко мне, — а ты, может, на обратном пути что решишь. Не дело хорошенькому юноше с непокрытой головой ходить.

— Почему?

Она снова прищурилась, глянула на меня оценивающе:

— Магглорождённый, значит... Что, совсем у вас там сказки забыли? А как же присушка на волос, перевод лихорадки, «кольцо бессилия», наконец? Не смотри так удивлённо — думаешь, как запретили Тёмные искусства, так маги сразу все хорошие стали? Даже здесь, на Диагональной, всякое случается, что уж говорить про места, куда авроры не заглядывают.

— В том, что не все маги хорошие, довелось убедиться совсем недавно, — медленно протянул я. — Пожиратели к нам заглянули на днях.

— Давно про них не было слышно... Но раз ты живой, и не заикаешься даже, значит, всё прошло хорошо. «Красные подмышки» их спугнули?

— Нет. Повезло их убить.

Тётка зло сузила глаза:

— Блондинчик, сказки — это не здесь! Подружкам их рассказывай!

Я вытащил из-за пазухи маску, протянул её на ладони:

— Можете пощупать.

Продавщица испуганно отшатнулась:

— Да ты что?! Мерлин, ужас какой! Настоящая..!

Она посмотрела на меня совсем по-другому, задумалась, нахмурив брови, потом огляделась по сторонам, и резко бросилась в темноту лавки:

— Подожди!

Торопиться мне было некуда — я собирался просто прийти к гоблинам, забрать пятьдесят галеонов, и спокойно откланяться, без всяких там катаний на ихних подземных горках, как это делал Гарри в каноне. Ну а сколько времени требуется на то, чтобы клерк, даже зелёный и зубастый, выдал не слишком большую наличку — минут десять максимум, да и то, если не торопиться? Поэтому я остался у кучи шляп, колпаков, чепчиков, и прочих топологических извращений с кружавчиками, разглядывая окрестности.

Детвора, которая помогла мне вырваться из-под злобной пелены раздражения, крутилась неподалёку, возле узкого прохода куда-то за дома. Целая стайка будущих волшебников и волшебниц толкалась, пищала друг на друга, и высматривала там что-то очень для них важное. Удивило, что мантии не было ни на ком из мелких — нормальные рубашки, штаны чуть ниже колена, у девчёнки — потрёпанное платьице той же длины. Головы непокрытые, воротники не застёгнутые, только у мелкой пигалицы остро поблёскивают серёжки в ушах — глаза эти украшения кололи почти как хрусталь встреченной недавно героини войны. Значит, тоже артефакт?

— Опять они за своё, — продавщица вынырнула из лавки со свёртком в руках. — Динки, отстаньте от зверя!

Мелкая обернулась на зов, махнула рукой, и опять уставилась в щель между домами.

— Непослушная, — вздохнула тётка, — вот поцарапает их книзл, будут знать.

— Книзл?

— Ага. Приблудился тут дикий пару дней назад. — Она прищурилась, крикнула детворе. — Томми, вот я мать позову!

Мальчишка в клетчатой рубашке, загоревший почти до черноты, дёрнулся, но тут же присел, стараясь укрыться за остальными.

— Она тебе быстро загар сведёт на спине!

— Почему я?! — парень взвился над головами приятелей с выражением обиды на замурзанной физиономии. Так это у него не загар! Хрена се, как он изгваздался... — Мы только посмотреть хотим!

— А он на вас смотреть хочет?

— Так мы только чуть-чуть!

— Иди сюда, горе луковое!

Бедный Томми нахмурился, забурчал что-то под нос, и побрёл к нам. Моя собеседница склонила голову к плечу, и на мгновение показалась похожей на нашу строгую госпожу декана. Блин, они тут что — все МакГонагалы?!

Потом тётка подмигнула мне, и морок пропал. Ну да, воспитательная мина с поджатыми губами, и нахмуренными бровями из любого нашу гриффиндорскую «маму» сделает.

— Томми, напомни мне, когда вы последний раз были у Старой Мадб?

Мальчишка засопел, уставился на что-то ужасно интересное под ногами, однако в конце концов выдавил:

— На прошлой неделе...

— Это когда вы магазинного акромантула по крышам гоняли, и провалились к миссис Бэнкс на кухню?

— Да...

— А когда вас в понедельник аксолотль мистера Кройчерча слизью потравил, уже не считаешь?

— Тогда мы к Старой Мадб не ходили...

— Ну да, вас ведь нести пришлось, на руках. Потому что, Томми, вы уже и не соображали ничего, к тому моменту, как Мастер открыл свою лабораторию. Правильно я говорю, ни в чём не ошиблась?

Юный страдалец всем своим лицом показал, что не совсем правильно, и даже наоборот, очень сильно ошиблась, но он, как человек прекрасно воспитанный, и практически без пяти минут взрослый мужчина, не будет спорить с женщиной, ибо это не пристало джентльмену. При этом джентльмен почесал задницу, и невольно поморщился — видимо, вспомнил интеллектуальный диспут с родителями после выхода из местной реанимации. Сразу вспомнилось, как меня самого учили уму-разуму на бабушкином хуторе — ох и помогает же понять свои ошибки вовремя применённая хворостина!

— Томми, это книззл, а не простая кошка, — видимо, тётка решила, что наш герой достаточно проникся, — и он не просто царапает

— Да знаю я, миссис Уайт! И говорил уже малышне, а они всё равно погладить хотят — говорят, он такой несчастный! А я знаю, что он просто голодный, и ослаб...

Продавщица вздохнула, развернула свёрток, что держала в руках, и я увидел кусок сырой рыбы.

— Держи, — протянула его мальчишке. — Отгони малышей, сам подойди, и предложи съесть. Впрочем, кому я это говорю?

— Ага, спасибо, миссис Уайт! За мной должок!

— Вот как моя Динки снова блох домой принесёт, так его и отработаешь.

— Замётано, миссис Уайт! Спасибо огромное!

Мелкий бросился к стайке, которая за это время стала почти в два раза больше — детвора чует приключения, как акулы чуют запах крови в воде. После нескольких подзатыльников, толчков, и командирского голоса, наш юный друг «построил» малолетних сорванцов, отвёл их от тёмного прохода, и нырнул туда сам. Его товарищи дисциплинированно толкались в паре шагов от входа, тянули головы, и старались рассмотреть то, что нам отсюда было не видно. Потом они все вместе, как по команде, замерли, может, даже перестали дышать, и через несколько долгих секунд взорвались радостными воплями. Переполненные эмоциями, словно это каждый из них лично подкрадывался к опасному зверю, и совал ему в пасть еду, дети прыгали, хлопали, обнимали друг друга, но ни один из них не перешагнул отмеченную Томми границу.

Потом они замолчали — видимо, укротитель хищника дал отмашку вести себя потише, — и девчёнка с серёжками обернулась к нам с умоляющим выражением на симпатичной мордашке. Продавщица нахмурилась, выдерживая марку, а мелкая в ответ прижала к груди ладошки в немой мольбе, и увеличила трагизм с помощью бровей, которыми отчаянно задвигала вверх-вниз. Строгая начальница поперхнулась, потом покраснела, удерживая смех, но в конце концов не выдержала, и махнула рукой, — мол, Мерлин с тобой, делай что хочешь. Девчёнка тут же шмыгнула в проход — видимо, гладить бедного котика, а продавщица захохотала в полный голос, привалившись к стенке.

— Уморит она меня когда-то, — вытерла женщина глаза уголком фартука, — знает, что не могу удержаться, когда она вот так бровями...

— Да, жизнерадостная девочка, — поддержал я разговор. — Ваша дочь?

— Племянница, — тётка перестала смеяться, — моих ещё в ту войну убили.

— Простите...

— Ты то здесь причём? — пожала плечами она. — Жизнь дала, жизнь забрала. Я вот что хотела-то...

Женщина наклонилась над кучей головных уборов, сунула руки в неё по локоть, и выдернула откуда-то из глубины симпатичный бархатный берет глубокого тёмно-синего цвета, очень похожий на те, что когда-то носили художники. Спереди на берете поблёскивала брошь, из-под которой торчало белоснежное перо, зачарованное, судя по тому, что пережило без последствий пребывание в этой куче. Тётка осмотрела берет критическим глазом, потом глянула на меня оценивающе, вздохнула что-то насчёт прятанья дочек от такого красавца, и протянула его мне:

— Держи, тебе он будет стоить шесть кнатов.

— Но я же говорил...

— Позже отдашь, когда увидимся. Берет не простой — подкладка из паутины акромантула, так что заклинания чистоты держатся почти в два раза дольше обычного. Брошка — артефакт, зачарованный на «Люмус». Очень удобно, когда возвращаешься после покупок, руки заняты, а в доме темно. Не надо махать палочкой, достаточно просто громко сказать, и она тебе минут пять светит лучше всякого фонаря. А если шепнёшь — те, кто решил напасть на тебя, неожиданно получат «Люмус Максима» по глазам.

— Ого!

— Вот именно. Поэтому осторожнее со словами, не перепутай. Держи!

Я принял нечаянную покупку, тут же натянул её на голову, посмотрел в окно, как в зеркало — вид был непривычный, какой-то артистично-художественный. Хотелось заткнуть за ухо длинную кисть, взять в руки измазанную красками палитру, принять вдохновенную позу. Потом я представил, что бы нарисовали мои кривые руки, ухмыльнулся, и продавщица тут же отреагировала:

— Ты не смейся, не смейся, — вид у тебя хоть куда. Через пару лет девчёнки штабелями укладываться будут от такого красавца. Давай уже, модник, иди по своим делам, не отвлекай меня от работы.

Поблагодарив занятную тётку ещё раз, я потопал к белому зданию банка, которое возвышалось мраморным айсбергом над окрестной серостью и убожеством. Берет удобно сидел на голове, снимать его не хотелось, в том числе и потому, что теперь я вообще не выделялся из толпы, буквально растворился в ней.

По мере приближения к местному «Сбербанку», народу становилось всё меньше — то ли потому, что лавки исчезли, то ли их распугал грозный охранник-коротышка, колючим столбиком торчавший у здоровенных двустворчатых дверей, которые своими размерами навевали мысли о колхозном амбаре. Ну, если, конечно, представить колхоз-миллионер, где вырученную на социалистическом рынке прибыль вкладывают в украшение ферм и сараев. Отполированные до блеска, врата-двери тянулись ввысь так монументально, что хотелось восхищённо поднять голову, чтобы проверить, не скрывается ли их верхняя часть в облаках. К тому же, практически вся их поверхность была покрыта резьбой, что добавляло впечатления. Я поднялся по широким ступенькам, увидел мозаику, выложенную из разноцветных кусочков перед входом, покосился на гоблина в ало-золотом. От него тянуло сухим жаром, словно температура тела этого создания была выше человеческой. Может, поэтому и одежда показалась слишком тёплой, как на августовский день — толстый колет, вроде тех, что в Средневековье под доспех одевали, штаны-шоссы грубой вязки. Опять же, цвета одежды, смысл которых может понять даже слепой: красное и жёлтое, золото и кровь. Только вот маги ничего понять не могут до сих пор. Интересно, с чего бы это?..

Швейцар был неказист, уродлив, бородат, и, судя по загребущим пальцам, жаден без меры. Иными словами, готовый банкир. Он поклонился, когда я потянул ручку на себя, и пришлось ответить ему тем же, пока открывалась высокая половинка. За первыми вратами оказался небольшой тамбур, в котором было светло, хотя никакого источника найти не удалось. Мягкий, заполняющий каждую щёлку, свет проникал отовсюду, как будто просачиваясь сквозь стены. На очередных дверях, то ли сделаных из настоящего серебра, то ли просто покрашеных краской «серебрянкой», прямо по центру была вырезана каллиграфическая надпись, любовно окружённая изящной рамочкой. Канонный текст всплыл в памяти сразу, как только глаза разобрали первые слова:

Входи, незнакомец, но не забудь,

Что у жадности грешная суть...

Это они о себе, что ли? Весьма самокритично, ничего не могу сказать. Текст, похоже, сочиняли местные Капитаны Очевидность, потому что кроме повторения банальных истин, смысл послания можно было описать коротко: красть нехорошо, и если попробуешь, то хрен отсюда выйдешь.

За этими дверями стояла парочка зелёных уродцев в такой же униформе, которые, исполняли, похоже, обязанности внутренних разводящих. А дальше растилались длинные ряды высоких столов-постаментов, редкие фигуры магов при них, а за столами — целое море зелёных зубастых голов, длинных рук, блестящих камней, которые эти руки пересчитывали, монет, и белоснежных листов. Я окинул взглядом эту шевелящуюся массу нечеловеческих созданий, поморщился от раздражения, что глухой волной поднималось внутри, и понял, что они мне напоминают — осот! Такой же сорняк, который хрен выведешь, который развивается глубоко спрятанными корневищами, и который даже скотине не скормишь, потому что листья у него с колючками. Только гербициды помогают избавиться от вредного соседа, или глубокая многократная перекопка, чтобы самые глубокие кусочки его вытащить на белый свет. Понимание снизошло абсолютно неожиданно, как просветление, дарованное небесами, и когда я осознал причину своего неприятия зелёных коротышек, на душе стало легче.

Поэтому унизительный процесс получения денег я пережил спокойно. Постоял, заглядывая в глазки зубастика снизу вверх, сунул в загребущие лапы ключ, подождал, пока недомерок отсчитает монеты, и потопал назад, согреваемый мыслями, что магические сорняки кто-то обязательно выполет. Вряд ли это буду я — не с моими умениями за такие вещи браться, — но рано или поздно появится тот, кто поймёт всю глубину унижения магов. Чёрт, где же найти историю магической Англии, такую, чтобы без купюр? Может, на Континенте поискать? Должна ведь быть причина, из-за которой наши маги отдали в руки своих исторических врагов самое ценное достояние государства...

Погруженный в мысли, я очнулся только возле магазина Оливандера, да и то лишь потому, что в нос ударил запах пыли. Витрина с одинокой коробкой, облезлая вывеска, старые двери — всё это выглядело таким родным, таким канонным, что в магазин я рванул, как к себе домой. Дилинькнул колокольчик, перед глазами предстал пустой прилавок, и пыльные коробки на полках за ним, по ушам ударила тишина, особенно резкая после уличных криков. И я бы проникся, наверное, волшебным очарованием этого места, в котором остановилось время, если бы не отчаянный зуд в носу. Он рос, усиливался, нарастал, словно грозовая туча, и сил удержаться просто не было. «Апчхи!» прозвучало в сонной атмосфере магазинчика, словно выстрел. Я трубно высморкался в платок, обернулся, и едва не забрызгал соплями старичка в здоровенных очках, когда чихнул снова, на этот раз от неожиданности.

— Благодарю вас... — сказал он, и вежливо подождал, пока я вытру свою физиономию (второй чих оказался намного более обильным, если говорить о последствиях). — Колин Криви...

— Здравствуйте, мистер Оливандер. Простите за мою несдержанность.

Очки старикана замерцали голубоватым огнём, пушок на голове встопорщился от магического возбуждения, а сам дед улыбнулся жуткой улыбкой безумного учёного:

— Что вы, что вы, мистер Криви, если бы все, кто входит в этот магазин, вели себя так же сдержанно...

Я представил себе «несдержанное» поведение, вздрогнул, и, как мне кажется, понял, отчего продавец дошёл до жизни такой.

— Мистер Оливандер, мне нужна новая палочка.

— Разумеется, мистер Криви, ведь сюда приходят только за ними. Но что случилось со старой? Остролист, одиннадцать дюймов, хвост мексиканского тушкана, гибкая, прекрасно подходит для атакующих заклятий...

— Мне её сломали авроры.

— Чтооо???? — глаза старикана чуть не стали больше очков. — Что вы наделали, мистер Криви??!

— Я лично ничего не сделал. На наш дом напали Пожиратели Смерти, убили родных, и авроры палочку забрали вместе с остальными вещами. А на следующий день оказалось, что она сломана.

— Никогда, никому не давайте свою палочку, мистер Криви! Палочка — это часть вашего магического «Я»! Она созревает вместе с магом, она влияет на формирование магического ядра, и даже любимые заклятия маг выбирает, подстраиваясь под неё! Запомните это! Запомните это хорошенько, мистер Криви!

Старикан разошёлся так, словно я переехал его любимую кошку. Он подпрыгивал, размахивал руками, воздух в комнате начал ощутимо потрескивать, запах озона почти перебил запах пыли, а последние слова он произнёс, тыча мне пальцем в грудь. Да что с ним такое? Ну палочка, ну волшебная, и что? Можно подумать, он их из собственного тела вырезает, право слово!

— Конечно, мистер Оливандер! Это никогда не повторится! Не забывайте, что я только магглорождённый, и нам никто ничего про палочки не рассказывал!

После этих слов продавец неожиданно сдулся, люминесцентные очки потухли, и он вздохнул уже совсем по человечески:

— Ах да, вы же только неофит... Что вы вообще можете знать об умклайдетах...

Оливандер сгорбился, побрёл за прилавок, вытащил первую попавшуюся коробку, бросил её мне:

— Приложитесь...

Я снял пыльную крышку, вытащил изрезанную растительным орнаментом палочку, махнул в пустое место на стене. В стороны полетели искры, запахло жжёной резиной, а из стены вылезла ветка омелы, которая тут же свернулась в венок.

— Кха-кха-кха!! — подавился слюной Оливандер. Он вытаращился на неожиданное украшение интерьера, просеменил к ветке, ухватился за неё обеими руками, и дёрнул изо всех сил. Штукатурка вспучилась, и вывалилась большим куском прямо на ботинки продавца, оставив ветку в старческих ладонях. Тот ойкнул, прыгнул назад молодым козликом, повернул ко мне ошарашенное лицо:

— Эээ...

— Попробовать ещё одну палочку? — догадался я.

Дед кивнул, посмотрел на омелу в руках, отбросил её, словно гусеницу, тщательно вытер руки о штаны, и посеменил обратно за прилавок. Потом внимательно осмотрел свои сокровища, вытянул сверху коробку посвежее, положил её передо мной:

— Прошу...

Я опять самостоятельно открыл упаковку (если он мне и третью так же закрытой подсунет, я решу, что в этом прячется некий сакральный смысл), вытащил палочку цвета липового мёда, с чётко выраженной ручкой, махнул в тот же кусок стены. В ладони кольнуло, в стороны полетели разноцветные искры, на месте выпавшей штукатурки возникла сосновая ветка. В комнате запахло смолой, ветка согнулась под тяжестью шишек, и откуда-то из иголок выскочила маленькая белка. Оливандер замер, разглядывая неожиданного посетителя, белка покосилась на нас, потом схватила ближайшую шишку, и начала её грызть. На пол посыпались разноцветные стекляшки, которые заблестели, словно огранённые драгоценные камни, но я не успел ещё подумать, что надо бы сунуть чуток в карман, как продавец очнулся от ступора, зашипел, словно разъярённая кошка, неожиданно быстро подскочил к моему творению, и стал ожесточённо бить по ветке огромной мухобойкой. Белка заверещала, метнулась на стену, но Оливандеровская мухобойка догнала её и там. На стене возникла большая некрасивая клякса, а ветка с хрустом повалилась на пол. Оливандер отшагнул, тяжело дыша, трансформировал мухобойку обратно в волшебную палочку, глянул на меня очками-консервами.

— Ещё раз? — спросил я, и запыхавшийся дедуня согласно кивнул головой.

На этот раз он отправился куда-то в глубину магазина, долго там шебуршился, опрокинул, судя по грохоту, целый ряд коробок, а когда появился опять, на руках его лежала деревянная шкатулка, длинная, словно школьный пенал.

— Приложитесь-ка, мистер Криви... — шепнул он, и от его зловещей ухмылки мне стало не по себе.

Крышка, покрытая какой-то скандинавской резьбой, держалась на кожаных петлях — это стало видно, когда её удалось подковырнуть, и открыть. Если бы она полежала ещё немного у Оливандера в загашнике, то, боюсь, одних ногтей уже бы не хватило — крышка просто срослась бы с корусом в единое целое. Ну а внутри, как только содержимое оказалось доступно дневному свету, нашим глазам предстала палочка из какой-то узловатой кости, чёрная, как антрацит. Блин, если я такую в Хогвартсе вытащу, меня не то что в Пожиратели запишут, а сразу Чёрным Властелином назовут!

Палочка легла в руку удобно, но каких-то особых ощущений испытать не удалось. Ну, приспособа магическая, ну, понтовая — и это всё. Судя по разочарованной физиономии Оливандера, он ожидал чего-то иного. Поэтому, чтобы не расстраивать старика ещё больше, я поднял её вверх, и уже собрался снова махнуть в стену, когда он не выдержал:

— Пожалуйста... Только не туда...

Да мне то что, хозяин! Мне всё едино, куда колдовать — хоть вверх! И я колданул в потолок. Негромко треснуло, в нос шибануло йодом, с потолка посыпал мелкий снежок.

— Да что такое, Моргана побери! — воскликнул Оливандер, и начал рвать волосы на голове. — Даже пенис морского дьявола подходит!

Я резко положил палочку назад, тщательно вытер ладони о мантию, сделал зарубку в памяти, чтобы основательно вымыть руки, как только выйду из этого приюта для альтернативно интеллектуальных. Мать твою, палочка из хера! Да ещё длинная какая! Чёртов изобретатель, в задницу бы себе её засунул!

Бах! Старикан перестал вырывать и без того редкую поросль на голове, с размаху хлопнул ладонями о прилавок.

— Мерлиновы подштанники, до чего же я туп..! — улыбнулся он мне безумной улыбкой, и очки снова озарились волшебным светом. — Мистер Криви, не подвергались ли вы в последнее время сильному магическому воздействию?

— Эээ, ну да, Круцио меня пытали, — резкое превращение безобидного придурка в маньяка-учёного меня испугало по-настоящему. Я обернулся, с тоской взглянул на окно, за которым по безопасной аллее бродили толпы практически адекватного народа, и отчаянно захотел, чтобы это всё закончилось как можно быстрее. — Мистер Оливандер, может, я пойду?

— Рано ещё, мистер Криви, — отмахнулся маньяк. — И с момента воздействия вы испытываете что-то вроде раздвоения личности?

— Не совсем. Точнее даже, совсем не испытываю.

— Вот как... — он задумался, я шагнул к дверям, Оливандер махнул палочкой, и кресло, которое стояло у стены, с размаху ударило меня под колени.

— Так будет удобнее, мистер Криви, — прошептал он мягко. — Расслабьтесь. Пока...

Я поёрзал на подушках, и понял, что мне мешает всё, даже заросли на спине, которые встали дыбом от ужаса. Вот уж не думал, что их там у меня так много!

Безумный дед приблизился, продолжая улыбаться, наклонился так близко, что стали видны волосы, торчащие из его носа:

— Но ведь вы чувствуете себя, словно постарели на десяток лет, не так ли, мистер Криви?

— Эээ, ага, чувствую.

— Замечательно... А приступы агрессии — они случаются? Раздражение, злость?

— Конечно.

Да как же мне отсюда вылезть-то? Кресло было глубоким, мягким, я проваливался в него, словно ложка в банку с вареньем, и всё никак не мог поймать опору под ногами.

— А что у вас с магией, мистер Криви? Невербальная, беспалочковая — теперь кое-что получается, не так ли?

— Ну да, получается немного...

Чего это я разоткровенничался? Что меня за язык тянет?

— Неужели Паук?.. — восхищённо прошептал Оливандер. Его огромные очки засветились таким ярким светом, что пришлось отвернуться, и прикрыть глаза ладонью.

— Ах, простите, простите, мистер Криви... — старикан шагнул назад, кресло приобрело нужную упругость, и мне удалось опереться ногами о пол. — И всё-таки, неужели Паук?..

— Кто это, мистер Оливандер, что вы так увлечённо о нём говорите?

— Ооо, мистер Криви, это страх и ужас магической Британии, — улыбнулся продавец. — Человек, и монстр одновременно. На Севере, так же, как в Эйрин, его зовут Ткачём, потому что он, по слухам, может влиять на судьбы людей так же легко, как ткачиха плетёт свою ткань. Но я полагаю, что всё не так просто...

Он побрёл к себе за прилавок, а я смог выкарабкаться из подлого кресла. Боже, как приятно, оказывается, стоять на своих ногах!

— А почему вы решили, что это я?

Оливандер одним движением волшебной палочки убрал снег, который продолжал сыпать на пол, глянул на мокрый потолок, вздохнул, и наколдовал в самом его центре старинный, уже затянутый паутиной светильник. Оплывшие свечи вспыхнули дрожащим желтоватым пламенем, и влажное пятно на потолке стало уменьшаться прямо на глазах. Затем наш местный палочник-артефактор посмотрел на меня, нахмурился, явно что-то вспоминая, и улыбнулся почти обычной улыбкой:

— У всех Пауков, что сохранились в памятных записках английских магических родов, была очень характерная особенность, мистер Криви — они прекрасно владели беспалочковой магией. Поэтому, если вы действительно он, то палочка вам совершенно не нужна.

— А если я всё же захочу купить?

— Тогда можете выбирать любую — для Паука нет разницы, из чего палочка сделана, и для чего предназначена. Паук — хозяин не только своей судьбы, но и своей магии.

— Эээ, — я посмотрел на расковырянную стену, на потолок, и решился, — дайте мне, пожалуйста, ту первую.

— Прекрасный выбор, мистер Криви! Ива с Хогвартского озера, и волос единорога из Запретного леса, двенадцать дюймов чистого волшебства. Крепкая, гибкая, — палочка для решительного мага! С вас десять галеонов.

Я отсчитал монеты, старик упаковал палочку, завернув коробку в шёлковый платок тёмно-синего цвета, и пока я совал её под мышку, снова посмотрел на меня.

— Мистер Криви, — сказал он, уставившись очками-фонариками, — я сохраню в тайне случившееся сегодня, но вы должны мне пообещать одну вещь.

— Да, мистер Оливандер?

— Все Пауки, о которых мне довелось услышать (а поверьте, слышал я много), приходили в магический мир взрослыми, сформировавшимися магами. Возможно, Пауку предстоит вылупиться из вашего тела, как бабочке из куколки. Возможно, вам просто не повезло, и вы умрёте, так и не став Пауком. Возможно, вы постепенно созреете, и станете Пауком позже. В любом случае, я хочу, чтобы вы дали слово, что Паук придёт ко мне, и раскроет тайну, над которой мой род бьётся уже который век подряд — объяснит, как палочки выбирают себе хозяев!

— Хорошо, мистер Оливандер, если я стану Пауком, то обязательно вам об этом расскажу. Обещаю.

Мы пожали руки, и я смог, наконец-то, вырваться на свободу. Чтоб ещё раз! Хоть в чём-нибудь! Поверил в канон! Да пусть у меня ноги отсохнут по самые уши! Да пусть... !

Пронзительный холод в правой ладони заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Я раскрыл гневно рот, чтобы выругаться от души, увидел смеющиеся глаза Бэкки, и медленно выпустил воздух. Вот ведь блин, задумался... Я опять сидел за столиком кафе, рядом с прекрасной девушкой, а за кружевной занавеской окна простирался Кривой переулок, куда меня привела наставница по Роду сразу после того, как поймала возле магазина волшебных палочек. Вид у вашего покорного слуги, похоже, был настолько дикий, что без каких-либо разговоров она схватила мою руку, и повлекла за собой. Узкая щель между домами вывела нас на боковую улочку, прямо к симпатичной забегаловке «Вале!», которую, по словам Бэкки, вёл настоящий этруск, и в уютной атмосфере сдобных запахов я смог, наконец-то, прийти в себя. А после большой кружки клюквенного морса «По-Сиракузски», и мороженого «Лесная пузырчатка» мне стало до такой степени хорошо, что я даже позволил себе забыть о прекрасной соседке. Чёрт, зашибись из меня ухажёр! Хорошо ещё, народ в кафешке не обратил на нас внимания, занятый своими делами.

— Ты с кем мне изменял, Колин? — нахмурилась девушка. — Как ты мог оставить меня наедине с таким количеством мороженого?

На обеих тарелках остались только жалкие остатки былого великолепия. Ага, значит, наша красавица ещё и сладкоежка.

— Ох, Бэкки, лучше не спрашивай...

— Что, опять вспомнил похороны? — согнала улыбку с лица моя собеседница.

— Хуже, милая, намного хуже — я вспомнил Оливандера.

— Нормальный старичок, как мне кажется. Что с ним не так?

— С его палочками не так, Бэкки! Он мне предложил ту, что сделана из пениса морского дьявола!

Девушка удивлённо уставилась на меня, и вдруг залилась смехом:

— Ааа, так ты ещё одна жертва его научного интереса! Бедненький, как мне тебя жалко. Руки-то хоть вымыл потом?

— Да чуть со шкурой не содрал, блин!

Она хихикнула, блестя глазами, в которых запрыгали весёлые чёртики, потом вытянула руку, и прикрыла мою ладонь тёплой ладошкой:

— Колин, эта палочка — один из его бзиков. Время от времени Оливандер подсовывает её тем, кто приходит в магазин, но, насколько я знаю, ничего ужасного с этими «счастливчиками» не случилось. Почти половина рейвенкловцев держала её в руках, так что ты не исключение, понимаешь? У тебя ведь не появилась сыпь в неожиданных местах? Или, может, какие-то противоестественные желания?

— Да ну тебя, Бэкки, — я понял, что девушка шутит, и вздохнул с облегчением. — Всё бы тебе над моими страхами смеяться.

— К сожалению, больше не могу — мне пора идти, Колин.

— Я могу проводить?

— Ооо, — Бэкки одобрительно подняла бровь, — да вы джентльмен, как я погляжу?

— А то! — залихватски ухмыльнулся я, и вытер нос рукавом. — Завсегда!

Девушка страдальчески подняла брови, и вздохнула:

— Мне только кажется, или я тебя всё-таки перехвалила?

С Бэкки главная аллея магической Британии уже не казалась грязной и вонючей. Мы шли в толпе весёлых, разговорчивых людей, проходили мимо романтически загадочных витрин, улыбались встречным, раскланивались с незнакомыми людьми, и я чувствовал себя совершенно замечательно рядом с прекрасной девушкой, особенно потому, что благодаря берету не нужно было снимать шляпу перед каждым встречным. Да, берет — это класс, удачно я его купил...

Мать твою, да я же деньги не отдал!

— Что случилось, Колин? — Бэкки увидела, что я начал озабоченно озираться по сторонам. — Кого-то увидел?

— Да нет, вспомнил, что за берет свой так и не заплатил! Только вот лавка где?

— Как не заплатил? — девушка остановилась. — Ты что, его украл???

— Боже, Бэкки, разумеется нет. Когда мы с тобой расстались, и я отправился в банк, меня перехватила одна тётка, и вручила этот вот берет.

— Я бы на её месте то же самое сделала — он тебе очень идёт.

— Спасибо. Так вот, я же был пустой, ни сикля в кармане, и она сказала, что заплачу позже. А после тех зелёных кровопийц из «Гринготса», у меня её слова совершенно вылетели из головы, и я просто забыл! Чёрт, мне теперь срочно надо найти эту миссис Уайт, и перед ней извиниться!

— Подожди, Колин. Как ты её назвал? — неожиданно тихо спросила Бэкки.

— Миссис Уайт. К ней так мелкий один обращался. У неё лавка со шляпами, колпаками, и прочими головными уборами где-то неподалёку от камина, которым мы прилетели. Такая симпатичная румяная тётка, она ещё волосы подвязывает широкой полосой с орнаментом.

— Колин, Колин, — задумчиво покачала головой девушка. — Ты не перестаёшь меня удивлять...

Потом она вздохнула, и улыбнулась такой улыбкой, что защемило сердце:

— Можешь не торопиться, Колин, — Белая Шляпница нечасто показывается на Диагональной Аллее, так что вряд ли ты её скоро увидишь...

— Ты хочешь сказать...

— Да, она не человек. Я не знаю, привидение ли она, или что-то другое, но миссис Уайт была убита со всей своей семьёй много лет назад. С тех пор она изредка появляется на Аллее, то в виде симпатичной женщины среднего возраста, то как старуха, злая на весь мир. Можешь считать, что тебе повезло.

— А что с платой?

— Не знаю. Правда не знаю — эти силы, или духи, если хочешь, совершенно непредсказуемы. Иногда человек должен за услугу заплатить жизнью, а иногда отдать какую-то совершенную ерунду. Не могу тебе ничего сказать, извини.

Я пожал плечами:

— Спасибо, что просветила. А то бы я до вечера по аллее бегал, всё её лавку искал...

— Колин? — знакомый голос заставил меня обернуться, и я почувствовал, как губы сами расплываются в радостной улыбке.

— Здравствуй, Гермиона. Давно не виделись.

И только сейчас, при виде этого милого лица, я наконец понял, как сильно по ней соскучился!

День был солнечным, и такое же по-летнему радостное настроение вызывала Гермиона, светлая и тёплая, как солнечный зайчик. Соломенного цвета сарафан открывал беззащитные ключицы, почти не загоревшие плечи, высокую шею, которую, наверно, ужасно приятно целовать... Блин, о чём это я?!

— Бэкки, позволь представить тебе Гермиону Грейнджер, гриффиндорку и очень хорошего человека.

— Гермиона, я рад познакомить тебя с Бэкки Тэтчер, моей хорошей знакомой, которая очень помогла при решении последних проблем.

Снежная Королева, в которую за несколько мгновений превратилась Бэкки, изволила показать ироничное удивление на прекрасном лице:

— Только «хорошая знакомая», Колин?

— Мне показалось, что назвать тебя своим другом без разрешения было бы слишком большой дерзостью.

— Хороший мальчик, — богиня одобрительно похлопала меня по плечу, кивнула на прощание, и предоставила нас своей судьбе. Провожая взглядом удаляющуюся девичью фигуру, я удивился, почему на глазах не выступают слёзы от осознания собственной никчёмности.

— Колин, что с тобой? — озабоченный голос вырвал из глубин внутреннего самокопания. Я моргнул, с трудом вернулся к действительности, и почувствовал, как физиономия расплывается в радостной ухмылке.

— Гермиона, как я рад тебя видеть!

— Взаимно, Колин, — судя по лицу, её удивила сила моих эмоций. — Но ты это уже говорил.

— Говорить правду совсем не трудно, знаешь. Какими ветрами ты здесь оказалась? Неужели сбежала из того ужасного логова Дракулы?

— Ну-у-у, покупки надо сделать, Колин, — девушка глядела на меня большими глазами, в которых плескалось чистое, рафинированое изумление. Ну да, встретить смешного гриффиндорца-фотографа в компании ошеломляющей красавицы — это непросто даже для нашей ботанички. Потом она, видимо, осознала фразу целиком, и нахмурилась в праведном осуждении: — Но почему сразу «Дракула», Колин?

— Потому что недавно Бориса Карлоффа смотрел. Небось, забыла уже страшного кровожадину?

На девичьем лице мелькнула снисходительная ухмылка:

— У меня, чтобы ты знал, дома вся коллекция Карлоффа есть! Ну, почти, — около сотни фильмов, все мистеры Вонги, Франкенштейны, и много чего ещё!

— О-о-о, снимаю шляпу! Ты тоже поклонница Карлоффа Ужасного?

— Скорее папа, чем я. Но мне очень нравилось бояться вместе с ним. Когда за окном темно, завывает ветер, и от промозглой сырости только плед спасает.

— И кружка горячего какао в ладонях.

Гермиона засмеялась, ткнула в меня указательным пальцем:

— Вы, мистер Криви, тоже этим грешите?

— Ага. Но у меня есть кое-что поинтереснее, чем старомодные ужасы

— И что же это?

Я поднял указательный палец, сделал торжественное лицо:

— Магический мир полон сюрпризов, и далеко не все их них известны ученикам Хогвартса. В этот знаменательный день я тебе покажу то, о чём многие волшебники из «простых» даже не догадываются! Только вот надо тебе одеться потрадиционней...

— А что с моей одеждой не так? — нахмурилась Гермиона.

— Она тебе слишком идёт, — пояснил я хладнокровно. — Боюсь, местные клуши в паранджах от Малкин при виде твоих изумительных плеч задохнутся от возмущения. Ну, или забрызгают слюной всё вокруг. Они-то не могут похвастаться такой красотой.

— Ты очень изменился за лето, Колин... — прошептала порозовевшая девушка. Судя по реакции, бедной отличнице отродясь комплиментов не говорили.

— Я сегодня похоронил семью, Гермиона.

— Ой! — она прижала к губам ладонь. — Извини...

— Ничего страшного. Я просто не хочу возвращаться домой. В одиночество.

— Хорошо. Конечно, да, разумеется, я понимаю, — растерявшаяся девушка забормотала какую-то чушь, похоже, не осознавая, что говорит. Потом она нахмурилась, вытащила палочку, и плавным движением трансформировала сарафан в симпатичную мантию тёмно-синего цвета, практически под цвет моего берета. — Нормально?

Я осторожно взял тёплую ладошку в свои руки, и Гермиона вздрогнула от прикосновения. Наши глаза встретились:

— Гермиона, я не настаиваю на прогулке, упаси бог. Просто, если у тебя есть время, мне бы хотелось показать одно милое местечко, в котором время летит совершенно незаметно.

— Хорошо, идём...— девушка забрала ладонь из моих пальцев, смущённо улыбнулась.

Похоже, наступил момент проявлять инициативу.

— Тогда вперёд! — Я снова ухватился за ладошку, и потянул за собой, пока Гермиона не передумала.

В толпу волшебников мы вонзились, как нож в масло. Я пёр напролом, лавируя между тётками в потрёпанных мантиях, мужиками разной степени волосатости, обходил широкой дугой, чтобы не оттоптали ноги, зевак, которые столпились то поглазеть на витрину, то послушать препирательства продавцов и покупателей.

Судя по тому, как вели себя волшебники в естественной среде обитания, развлечений в магической Англии не было от слова «совсем», иначе люди не толкались бы перед вывесками, да ярмарочными фокусниками. Народа в богатой одежде, кстати сказать, среди прохожих практически не попадалось. Отдельные личности, которые выделялись в толпе, как прыщ на заднице, шествовали по своим делам, словно не замечая жизни вокруг. Создавалось впечатление, что богачи на Диагональной аллее появляются исключительно в силу необходимости, или по какой-то неизвестной нам традиции.

Я скользнул в знакомую щель между домами, увлекая Гермиону за собой — девушка инстинктивно затормозила под влиянием отталкивающих чар. Потом, когда мы разорвали сторожевой контур, и радужная плёнка заклятия сомкнулась за нашими спинами, она двинулась уже без моей помощи, с искренним интересом разглядывая стены мрачного от вечной тени проулка.

Мы спустились вниз по неровным ступенькам, отчаянно просившим о ремонте, потопали между стенами домов, стараясь не задевать одеждой шершавые стены. Английское стремление к свободе проявилось даже здесь — чуть выше наших голов мрачная серость облезлой штукатурки прерывалась окнами, которые неведомые архитекторы умудрились воткнуть не только на разной высоте, но и сделать разного размера. Или тут каждый дырявил стены как заблагорассудится?

— А что это за червячки? — отвлекла меня Гермиона.

— Против плесени и лишайников. Тут ведь сыро, видишь? Поэтому здешние жители придумали способ улучшить жизнь, чтобы туберкулёзом не болеть.

Порождения магического мира, словно маленькие гусеницы ползали по оконным рамам над нашими головами. Не понимаю, зачем в столь сумрачном месте делать окна, когда до соседской стенки можно дотянуться не напрягаясь. Может, они иллюзию накладывают на стекло, что-то ведь говорил Флитвик о таком, если память Колина не изменяет? Я прищурил глаза, и на мутном окне блеснули руны оптической иллюзии. Точно, какая-то магическая фигня, и даже могу угадать, какая — небось, сидишь такой в облезлой лачуге, а за занавесками волны на морской пляж набегают, или бабочки порхают над лесной поляной, полной цветов. На сердце легче, в комнате светлее. Да, здорово быть волшебником!

Мы протиснулись сквозь сумеречный проулок, и оказались на небольшой тихой улочке, которая резко отличалась от Диагональной аллеи тишиной и порядком. Здесь ровная мостовая выглядела, как огромный мозаичный ковёр, выложенный из разноцветных камней.

— Как здорово!.. — восхищённо прошептала Гермиона, уже забывшая о том, что минуту назад не хотела за мной идти. — Красиво, как в сказке.

— Так мы в ней и есть, — улыбка сама появилась на лице, и Гермиона обиженно нахмурилась:

— Чего смеёшься?

— Это я над собой, Гермиона. Представил, как сам выглядел здесь первый раз. Идём, покажу самую важную достопримечательность.

Здания возвышались над нами, словно большие пряничные домики, яркие и уютные. При виде них отчаянно хотелось постучать в первую попавшуюся дверь, усесться перед камином, и вволю наговориться с хозяевами под традиционный чай о разных интересных вещах. Но ноги несли меня дальше, мимо крепких дверей, мимо маленьких клумб с цветами, кованых петель и карнизов, мимо невысоких, в три ступеньки, входов, над которыми переливались узоры сторожевых заклятий. Ну да, магический дом можно не закрывать на ключ — нежданного и непрошенного гостя встречают силы куда более серьёзные, чем засов или самый сложный замок.

Потом улочка закончилась небольшой площадью с симпатичным фонтаном, что журчал в крупной вазе розового туфа, выточенной руками неведомых умельцев. Рядом стояли украшенные замысловатой резьбой скамейки, похожие немного на те, что ставят в наших парках. Видимо, чтобы домохозяйки, пришедшие набрать воды для хозяйственных нужд, могли отдохнуть и покалякать с соседками, пока набирается вода в бадейку. От воды тянуло свежестью и спокойствием, нежное журчание ласкало уши, я вдохнул радостный запах покоя, прищурил глаза, представил, как мы здесь с Гермионой, постаревшие и прожившие вместе целую жизнь, сидим на такой лавочке, и глядим, как наши внуки бегают взапуски по цветной брусчатке, которая отсюда, от фонтана, укладывается в рисунок Фестского диска.

Чего? Какой ещё диск?!

Я потряс головой, ущипнул себя за руку, растёр лицо, чтобы прогнать сонливость. Это что за хрень такая в воздухе распылена?

— Очнулся, парень? Молодец.

Рядом улыбался добродушный старикан, живьём сошедший со страниц Диккенса — рубашка с жабо, сюртук бутылочного цвета, плотно обтянувший упитанный живот, штаны чуток ниже колен с застёжками, туфли с пряжками-бабочками. И лысина в обрамлении седых волос, блестящая, как ночной фонарь.

— Простите, сэр, мы что-то замечтались не вовремя. Заняли ваше место? Мы уже уходим. Извините ещё раз. Гермиона?

Девушка сидела обок, глядела в пустоту остановившимся взглядом, и лицо её освещала тихая счастливая улыбка. Такой видеть нашу Гермиону не доводилось ни мне, ни Колину: похоже, это мягкое тепло на лице Гермионы появлялось только дома, или в кругу самых близких людей.

— Гермиона!

— Ей сейчас слишком хорошо, чтобы к тебе возвращаться, парень, — дед засунул большие пальцы в жилетные карманы, и с удовольствием разглядывал мои попытки вернуть девушку в сознание. — Тут надо что-нибудь посильнее, чем просто прикосновение, знаешь ли.

— Вы о чём?

— Магглорождённым вечно всё приходится объяснять... — старикан неодобрительно покачал головой. — Небось, знаки на фонтане заметить не удосужился?

Я глянул вслед за его пальцем — по самому низу чаши бежала цепочка фигурок, очень похожая на древнегреческую роспись. Какие-то голые мужики вперемешку с человеко-рыбами, человеко-птицами и кораблями — их терракотовый цвет терялся на фоне бассейна.

— Ты ведь к «Этруску» шёл, девушку хотел угостить?

— Ага, — от стыда начали гореть щёки. Боже, какой же я кретин!

— Ну и чего ты её прямо в кафе не повёл? Сидели бы сейчас, мороженое ели, флиртовали в своё удовольствие, вместо того, чтобы отплывать в никуда под слёзы сирен.

— Что-о-о, простите???

Шокирующая новость прогнала остатки сонливости, я бросился к фонтану, чтобы внимательнее рассмотреть картинку. Точно — сирены ведь описывались то как помесь женщины с рыбой, то с птицей, прямо как здесь нарисовано!

— Раньше надо было смотреть, ещё до того, как шум воды вас заурочил.

— Так эта пакость не в воздухе?

— Конечно. Его-то как раз каждый ждёт, и готовится, да. А вот подумать про звук...

— Что я должен сделать?

Старикан затрясся в мелком смешке:

— А ты до сих пор не догадался?

— Поцеловать?

— Ну, или по физиономии отхлестать что есть сил. Так сказать, вырвать из удовольствия другим путём. Только учти, что если она к тебе, например, хорошо относится, то пощёчинами её не разбудишь, а только ещё глубже загонишь в мечты.

— Она же меня убьёт...

— Ты её сюда привёл, не она. Магглорождённый парень магглорождённую девушку в старый магический квартал, где до сих пор не убрали ловушки, поставленные ещё во времена Кромвеля и «железнобоких»! По заброшенным поместьям тоже так ходишь — раззявив рот, и вытаращив гляделки? Вассал по слову должен быть более осмотрительным.

Стараясь не слушать морализаторство деда, который был совершенно прав, я наклонился к бедной девчушке. Что она там видит сейчас, когда на лице столько счастья? И что подумает, когда я вырву её из колдовского плена?

Вытянув губы трубочкой, я коснулся девичьих губ, тёплых и мягких, и зажмурился в ожидании вскрика. Однако ничего на произошло.

— Ты всерьёз думаешь, что вот о таком тыканье губьями красавица мечтает? Может, ещё локтем ей по лицу проедешь? Или задницей ткнёшь — что у вас там сейчас остроумным считается?

Старикан разозлился по-настоящему: брови нахмурились, лицо побагровело, глаза метали молнии.

— Сэр, Гермиона мне действительно нравится, но я не уверен, что её обрадует пробуждение в моих объятиях.

— У тебя не слишком много времени осталось, парень, — старик устало вздохнул, вытащил тяжёлую луковицу часов из жилетного кармана, щёлкнул крышкой, глянул на циферблат, — уже совсем скоро на улице появится Ночной Фонарщик, и тебе придётся навсегда попрощаться с девушкой. Это если он тебя тоже не заберёт, как никому не нужную вещь. Есть кто-нибудь, кто о тебе вспомнит?

Будь она проклята, долбаная привычка «держать лицо»!

— Я сегодня похоронил семью, сэр.

— Вот видишь. Может, она — единственное, что у тебя осталось?

— Может...

Чёрт! Что же делать?! Я огляделся в отчаянной попытке найти хоть кого-нибудь, кто может помочь. Противный старикашка ухмыльнулся:

— Ищешь, на кого бы переложить ответственность?

— Я хочу помощь найти!!!

— А разве это не одно и то же? Сделал глупость, не подумав, а когда настала пора действовать, тут же в кусты? Видишь же — сейчас такое время, что все или уже по домам сидят, или ещё домой не вернулись. Здесь, у Фонтана Сирен, ты остался сам, и никто к тебе не придёт. Так что, парень, — бросишь девочку, и удерёшь?

— Гермиона! Проснись, пожалуйста! Слышишь меня, Гермиона?!

Я взял удивительно красивое лицо в ладони, прижался лбом к девичьему лбу, — может, хоть телепатия какая-нибудь поможет?

— Гермиона, пожалуйста, открой глаза! Прошу тебя!

Затылок свело порывом ледяного ветра. Я вздрогнул от неожиданности, обернулся — далеко отсюда, там, где улочка растворялась в вечерних сумерках, вспыхнул слабый жёлтый огонёк, словно кто-то невидимый зажёг свечку. Потом рядом затеплился ещё один, другой, третий, в груди шевельнулась тягучая боль утраты, и показалось на мгновение (холодное, пронизанное ледяным ужасом потери мгновение), что это кладбище с поминальными свечками на могилах. Однако тело сразу же непроизвольно вздрогнуло, морок скатился по спине колючими мурашками, и стало понятно, что это загораются вечерние фонари, такие же, как тот, что торчал из брусчатки рядом с нами. Кованый под экзотическую пальму столб удерживал прямо над скамейкой здоровенный гранёный стакан светильника, пока ещё мутного и непрозрачного.

— А вот и он... — прошелестел негромкий голос за спиной. — У тебя осталось совсем немного времени...

— Гермиона! Счастье моё, радость моя, сердце моё! Открой глаза!

Девушка безмятежно улыбалась, однако под опущенными веками быстро двигались глазные яблоки, и ясно было, что ей что-то снится. Судя по щекам, которые успели порозоветь, и по неровному дыханию, снилось ей что-то приятное.

Мой неожиданный поцелуй может оттолкнуть девушку так далеко, что я больше не смогу с ней даже разговаривать нормально. Но оставлять её здесь, это вообще за пределами добра и зла. Значит, остаётся только одно...

Я наклонился низко-низко, прямо к нежной девичьей шее, тихонько шепнул:

— Гермиона, пожалуйста, вернись назад...

И поцеловал её так нежно, как только смог.

Пульс дрогнул под моими губами, плечи шевельнулись — значит, она не до конца погрузилась в мечты, что-то может услышать. Запах клубники, простого детского шампуня, которым мама когда-то мыла наши с братом головы, заставил сжаться сердце, и эта боль дала возможность почувствовать слабое тепло далеко-далеко отсюда. Я потянулся к нему всем своим существом, и почти сразу почувствовал слабый ответ.

Я оставил девичью шею, прижал изо всех сил Гермиону к себе, стараясь охватить её своим теплом, а потом осторожно прикоснулся к губам. Они ответили мне почти сразу же, решительно ответив на мягкую ласку, да так, что я вздрогнул от неожиданности. Девушка решительно потянулась навстречу, и когда наши языки встретились, жадно, словно делали это много раз, я дёрнулся, и увидел, что Гермиона открыла глаза.

Несколько бесконечно долгих мгновений мы были единым целым, одним на двоих теплом, нежностью, желанием, потом её зрачки расширились, она осознала себя, и поцелуй прервался. Она вскочила с лавки, закрутила головой по сторонам, словно не понимая, где оказалась, потом глаза Гермионы остановились на мне, и лицо девушки начало набирать ровный пунцовый оттенок.

— Мамочка, — она прижала к губам ладонь, но я услышал этот негромкий шёпот. — Что я себе навоображала!..

Я протянул руку к девушке, взял её ладонь (та напряглась, словно собираясь отдёрнуть, потом ощутимо расслабилась), мягко потянул за собой:

— Гермиона, нам пора. Мы слишком здесь засиделись.

— Да... — она двинулась следом, по прежнему розовая от смущения, потом глянула на часики, которые поблёскивали на тонком запястье:

— Ой! Сколько времени прошло! Я ведь обещала вернуться как можно скорей! Куда нам идти?

— Вон туда, — старик протянул руку за фонтан, я прищурился, и увидел, что между двумя домами темнеет щель проулка. Ага, ещё один вход, значит.

— Огромное спасибо, сэр! — Гермиона благодарно склонила голову, чуть присела в книксене (где её этому научили???), сжала мои пальцы. — Скорей, Колин!

— Подожди, — я отпустил ладонь, повернулся к старичку, медленно сунул руку в карман. — Я вам должен за берет. Вот шесть кнатов, большое спасибо за доверие. Он действительно очень удобный.

— Узнал, значит...

— Да, сердце подсказало.

— Молодец. Но за её жизнь будешь должен желание.

— Конечно, моя госпожа.

Поклонившись как можно вежливее, я оставил за спиной странное существо, очертания которого начали расплываться прямо на глазах, и ринулся за Гермионой. Ветерок принёс на прощание запах свежей воды, холодя вспотевший лоб, и только теперь стало ясно, что всю нашу беседу с Белой Шляпницей вокруг царила мёртвая тишина. Блин, не скоро я теперь здесь появлюсь!

Обратный выход оказался намного короче. Не успели мы оглянуться, а вокруг уже зашумела Диагональная аллея. Среди привычной обстановки Гермиона вернулась в нормальное состояние, но глазами со мной встречаться избегала, так что расстались мы как-то скомкано — я пригласил её к нам в деревню, она пообещала заскочить, если удастся вырваться из дома Блэков, и мне осталось только проводить взглядом её сарафан, который вернулся в своё обычное состояние сразу же после выхода из проулка.

Мда, угостил девушку мороженым, называется. И долг непонятному существу, да такой серьёзный... Чтобы не влезть ещё в какое-нибудь приключение, я решил возвращаться домой. Прикупил порошка «Фью» в лавке у каминов, взял писчих перьев с пачкой нарезанного пергамента, чтобы потренироваться в письме, и заодно понял, чего это меня Бэкки так настойчиво оттуда выпроваживала — среди множества непонятных для рождённого в обычном мире штучек, лавки торговали прессой, в том числе той, что для взрослых.

Выглядело это забавно, как на наши времена — ведьмы не первой свежести зазывно подмигивали с колдографий, оттопыривали средней фигуритости попки, да время от времени выставляли коленки из складок мантии. Я посмотрел на эту, с позволения сказать, порнографию, и чуть не расплакался от умиления. Впрочем, продавец мои гримасы воспринял совершенно по-другому. Он высунулся по пояс из своей будки, шуганул меня подальше, так что осталось только сыпануть порошка в каминное чрево, и отправиться домой, к пустоте и молчанию вымершего дома.

Однако дома всё оказалось не так плохо, как ожидалось. На столе меня дожидалась кастрюлька рагу, исходящая паром и запахами, пол буханки свежайшего хлеба с тмином, и записка от Стиви, в которой он предупреждал, что обо мне вспоминала Лиззи, которой следовало бы отзвониться, как опекунше.

Пришлось еду завернуть обратно в полотенце, и хвататься за телефон, пока ещё время позволяет. Дома новоиспечённой мачехи не оказалось, однако инстинкт и опыт взрослой жизни подсказали мне набрать номер паба.

Наша Лиззи оказалась там, в окружении друзей и знакомых, часть которых пришла помянуть моих родителей, а остальные чтобы просто посидеть за пивом в окружении дружеских спин. Мою новую маму уже хорошо напоили, так что я успел буквально в последние минуты — ещё немного, и она понеслась бы ко мне, чтобы окружить сироту-подростка теплом и заботой. Перспектива утихомиривать расчувствовавшуюся англичанку меня совсем не радовала, так что добрых пол-часа пришлось её убеждать, что это не самая лучшая идея.

Закончилось всё благополучно, к нашему обоюдному удовольствию — я остаюсь здесь, она там, — но лишь после того, как подключилась тяжёлая артиллерия в виде милашки Дэна, молодого наследника из Крайтон-мэнора. Оказывается, он примчался к нашей грудастой красавице, как только та позвонила, что поминает в пабе моих родителей, тут же был представлен народу, как будущий обладатель всех её душевных и телесных сокровищ, и остался в пьяной компании, дабы служить избраннице плечом и опорой (ну и присмотреть за ней, конечно, а то мало ли что может прийти в голову расчувствовавшейся девице под шофе).

Поговорили мы с ним неплохо, и договорились встретиться через пару дней, чтобы разобраться, во что оба вписываемся. Решение Лиззи для него оказалось настоящим громом с ясного неба, это даже по голосу можно было понять, но пока Дэн не хотел принимать какое-либо решение — вначале мой потенциальный отчим намеревался оценить нежданного подкидыша. Да уж, весёлый у него сегодня денёк выдался...

В конце концов мы распрощались, и я остался один. Время от времени за окном мелькали человеческие силуэты — соседи возились с вечерней дойкой, но я в доме свет не включал, так что никто из них не пришёл нарушить моё уединение.

После всего, что успело сегодня произойти, есть не хотелось совершенно. Скорее для порядка, я поклевал ужин, почти не чувствуя вкуса, потом заварил чай в несколько раз перемытой посуде (уж очень мне прошлое чаепитие с разорванными венами не понравилось), и уселся на родительском диване в гостиной с большой кружкой нормального чёрного чая в руках. Не хотелось мне пока ни молока, ни мёда, а только горечь и терпкий вкус.

Палочка лежала прямо передо мной, на том платке, что дала Бэкки перед походом в кафешку. Я развязал свёрток на журнальном столике, вытащил покупку из коробки, и осторожно прихлёбывал горячий напиток, грея ладони о кружку, поглядывая то на палочку, то на окно, за которым медленно опускалась ночь.

Темнота сгущалась неторопливо и неотвратимо, а я глотал чай, и словно сомнабула глядел, как двор, всё видимое из окна пространство сокращается с каждым моим выдохом, укорачивая безопасную зону жизни, и перепуганное подсознание подростка время от времени прорывалось наружу с какими-то жуткими картинами вроде такой, что густая, как смола, чернота заливает двор, проникает в комнату через выдавленные окна, и медленно топит меня в бесформенном Нигде. Сначала в нём растворяются ноги, потом тело, потом я отчаянно машу руками в чёрной жиже, которая вливается в меня сквозь рот и ноздри...

А потом затарахтел тракторный пускач, во дворе зажгли свет, я дёрнулся, и проснулся, залив чаем брюки. Единственные выходные брюки, мать их!

Пришлось отчаянно сдирать с себя горячую одежду, прыгать под душ на одной ноге, пока за вторую цепляется штанина, и снова натягивать старое трико. За всеми этими хлопотами мрачные мысли из головы улетучились, так что когда авария была преодолена, я глянул в окно, и решил поприветствовать новых арендаторов.

— Привет! — Стиви заметил меня первым. Пьянка пьянкой, а работа не терпит. Коровам не объяснишь, что у тебя мигрень, депрессия и похмельный синдром, — они должны есть регулярно, и так же регулярно избавляться от молока. Поэтому наш работник долго в кабаке не засиделся, и уже вовсю орудовал по хозяйству. Новые арендаторы тем временем заканчивали дойку.

— О, Колин! — средний из Спикманов, Бобби, приятель по школе и летним каверзам, вышел из коровника, вытирая руки. Увидев меня, он бросил полотенце кому-то невидимому, скрытому за плахой ворот, а сам кинулся навстречу. Гравий захрустел под его торопливыми шагами, на меня пахнуло тёплым молоком, человеческим потом и машинной смазкой.

— Ты уже вернулся? Как там эта тётка из колледжа, плешь в башке не проела? Мне она показалась страшно официальной.

— Утрясали бумажные вопросы, вот она и была такой, — успокоил я приятеля. — В целом она нормальная, жить можно.

— Привет, — из коровника вышел старший Спикман, с тем же полотенцем в руках. Он подошёл к нам, отвесил лёгкий подзатыльник брату. — Смотри, куда бросаешь, баскетболист. Из-за тебя чуть полотенце в лужу не уронил.

— Меньше надо про Пэтти думать, — не остался в долгу Боб, — а то даже коровы ревнуют.

— Сейчас «морковку» сделаю, — нахмурился старший. Он неторопливо, явно на показ, начал сворачивать мокрое полотенце в жгут, и память Колина тут же вспомнила, как больно шлёпает такая хрень по спине. Средний Спикман, видимо, неоднократно испытывавший это на собственной шкуре, тут же спрятался за меня в шутливом ужасе.

— Вот-вот, — довольно кивнул Пит, — боишься, значит уважаешь. Кстати, Колин, ма тебе ужин принесла.

— Я видел, спасибо. Чуть позже съем. Как вам наши коровы?

Физиономия старшего расплылась в ухмылке, которую тут же повторил средний брательник.

— Ну как тебе сказать... — протянул лениво старший наследник фермерской династии. — С нашими, конечно, не сравнить...

— Чего-о-о?!! — не выдержала гордость Криви, — «не сравнить»?! Да нашей Брауни в Мидсаммер ни одна корова в подмётки не годится!

— Это которая? Та, что хвостом по глазам хлестнуть норовит? Ну да, такой дикарки по всем фермам не найти. А ту, что у дальнего входа, с пятном на морде, как родинка, пришлось руками раздаивать, пока она не соизволила молоко аппарату отдать.

— Это Маркиза, её надо парой кубиков сахара-рафинада угостить, тогда она сразу капризничать перестаёт. Или яблоком.

— Вот и я говорю — этой сахарку надо, той песенку спеть, ещё одной джигу плясать. Не ферма, а детский сад какой-то.

— Много вы понимаете!

— Колин, не сердись, — на мои вопли подтянулся глава семейства, мистер Ричард, которого за спиной называли просто «старый король». Прозвище своё он получил за имя, непонятно с какого бодуна записанное родителями в церковной книге в память о «добром короле». Сам он на аристократа не походил ни капли — низкий, худой, резкий живчик, мистер Спикман передал сыновьям упрямый характер и готовность драться где и с кем угодно, а рост и стать те забрали у матери, которая была на голову выше мужа. — Они тебя просто дразнят.

— Можно подумать, я не понимаю... Простите, что с дойкой не помог.

— А зачем? — искренне удивился главный арендатор, — мы и сами прекрасно управились. Ты нам скорее мешать будешь, чем помогать — работаем-то иначе.

— Ну да, это я не подумал. В сыгранной команде друг друга с полуслова понимают.

— Вот-вот, сам видишь. Тебе скоро в школу ехать, так чем здесь торчать, лучше к урокам подготовься, чтоб потом не краснеть перед учителями. То, что на лето задавали, небось, ещё не всё сделал?

— Ну да, только собирался за учёбу браться...

— Откуда я это знаю? А, Бобби, как думаешь?

— Ну па-а-ап! Успею ещё!

— Ага, я верю. Ладно, мы тут закончили, поехали домой. Доброй ночи, Колин!

Народ позапрыгивал в тракторную тележку, и новенький «Ровер», купленный Спикманами в кредит этой весной, резво покатил со двора. Я махнул рукой на прощание, вернулся обратно на крыльцо. Из-за сарая вышел Стиви, позвякивая пустым ведром.

— Всё, понимаешь, конец работы! — Он затянулся привычно пожамканной сигаретой, устало присел на ступеньки. — Хорошо сегодня постарались.

— А я только смотрел...

— Самое правильное, что мог сделать, кстати. Нефиг тебе под ногами у Спикманов путаться, они и сами знают, что на ферме делать. Лучше скажи, вот как ты умудрился такую мачеху себе завести?

— Поверишь — сам не знаю, как получилось. Очень уж не хотелось к Джейсонам в Верхний Мидсаммер, наверное.

— Да уж, это и правда было бы хреново...

Мы помолчали несколько минут, пока Стиви докуривал сигарету, потом он отправился проверить свиней перед отъездом, а я пошёл в дом, продолжать лениться.

К счастью, никто из тех, кого довелось увидеть, не спрашивал о похоронах, поэтому моё эмоциональное состояние продолжало оставалось почти спокойным. Не знаю, как сам Криви перенёс бы весь этот ужас. Скорее всего, его сейчас забрала бы какая-нибудь семья из соседей, и вечер он провёл бы в кругу людей если не родных, то по крайней мере близких. Но я боялся такой ситуации, потому что не обладая памятью Криви в полной мере, обязательно в чём-нибудь прокололся. Поэтому для меня-попаданца удобнее всего было одиночество, и я его, наконец, получил.

В наступивших сумерках тоска усилилась до такой степени, что её почти не сдерживали воспоминания о приключениях на Диагональной аллее. Поэтому первое, что я сделал, когда вошёл в дом, — вытащил на свет божий лекарства от Помфри. Первый флакончик, второй, третий, какая-то малюсенькая бутылочка из тёмно-красного, почти чёрного стекла, опять флакончик, для разнообразия окружённый облаком серебристых искорок, и ощутимо более холодный, чем предыдущие. Все они отличались от тех, что приходилось пить утром, и ощущения в теле вызывали совсем другие. Если после утренней порции я чувствовал лёгкость и энергию, то вечерняя принесла с собой душевное спокойствие и лёгкую сонливость. Как раз то, что требовалось для нейтрализации подросткового отчаяния.

Как только растрёпанные нервы успокоились, и горе спряталось глубоко в подсознании, я доел остатки ужина, и развалился на диване почти довольный жизнью. Это было кощунственно, и я это прекрасно понимал, однако такой вариант развития событий для меня, переселенца, был наилучшим. В каждом другом случае любящие родители и приятели детства очень быстро заметили бы подмену разума, и что за этим последовало бы, даже страшно представлять.

Хотя «старец из Хога» запретил чёрную магию, знания о том, что делать с подселенцами по прежнему оставались доступными для каждого желающего, и на седьмом курсе, если верить рассказам старшекурсников, этому довольно много уделялось внимания на Защите от Тёмных Искусств. Отчасти по этой причине Квиррелу на первом курсе канона удалось так долго оставаться незамеченным -никакому уважающему себя магу в голову не пришло бы, что кто-то в здравом уме позволит духу вселиться в своё тело. Они ведь обманщики, духи эти, как им можно верить?

Так что после обнаружения моего сознания в теле подростка, знающие люди очень скоро изгнали бы чужого духа на какой-нибудь нижний план бытия, или переработали в магическое удобрение для мутантов из Хогвартской теплицы. А так я жив, здоров, и являюсь обладателем неплохого тела. И всё это ценой всего лишь трёх жизней — очень неплохой размен.

Стоп! Я вскинулся, тяжело дыша, и ощутил, как пылают от стыда щёки. Что я за хрень такую несу?! Неплохой размен, чтоб меня! Неужели магия так на мозги влияет? Нет, надо отвлечься, надо подумать о чём-нибудь хорошем. Взгляд упал на волшебную палочку, которая всё это время сиротливо лежала на столе, и руки тут же ухватились за лакированную деревяшку. Очень приятная на ощупь, она вызывала чувство комфорта и уверенности в себе, а ровная поверхность, по которой пальцы скользили не задерживаясь, буквально требовала гладить её снова и снова.

Однако кроме понятного удовольствия, никаких дополнительных восторгов, чего-то вроде чувства магического единения, сродства, я не испытал. Для меня палочка была замечательной игрушкой, полезным инструментом, но не более того. Никаких волшебных эффектов типа движения тепла по руке, беспричинного счастья или ещё каких пузырьков под кожей почувствовать не удалось. Наверное, это как раз то, о чём говорил Олливандер — все палочки мне одинаково удобны, что есть плюс, зато никаких дополнительных бонусов от какой-то особой палочки я не получу. Ну и хрен с ним, не очень-то и хотелось.

Внимательный осмотр показал, что я был прав, когда думал, что палочки склеивают из двух половинок. Несколько слоёв лака, тщательная полировка готового изделия создавали впечатление однородности, но в реальности это были две части, безжалостно разделённые рукой мага, а затем опять связанные вместе грубой силой клея и магического заклятья. А ведь если придумать способ наносить рунную вязь внутри, не раскалывая при этом материал носителя, прохождение магической энергии усилилось бы в несколько раз, да и её завихрений, хаотических нарушений основы заклинания было бы не в пример меньше. Даже представить сложно, как такой палочкой колдовал бы обычный маг, насколько легче ему было бы, и насколько мощнее стали бы заклятия. Думаю, наша Гермиона просто обезумела бы от счастья, получив такое чудо в свои нежные пальчики...

Гермиона...

Лицо снова запылало, сердце забилось сильней, я непроизвольно облизал губы и зажмурился. Боже, какой это был поцелуй! Словно мы — исстрадавшиеся в разлуке любовники, которые встретились через несколько лет одиночества! Какая страсть горит в этой девушке! Господи, как же мне было приятно её целовать...

Я опять вспомнил тепло девичьего тела, мягкую нежность объятий, запах волос, дыхание на лице, и чуть не завыл от желания. Гермиона-а-а!!!

Чёрт, чёрт, чёрт! Да что это со мной?! Лицо горит, сердце тарахтит, мистер Пинки из штанов на свободу рвётся! Вот ведь хрень какая, эти юношеские гормоны! Ворочанье с боку на бок облегчения не принесло, а только ухудшило ситуацию, потому что стоило моему второму «Я» уткнуться головкой в упругую поверхность дивана, как руки тут же тянулись к ширинке, а по телу разливалась сладкая истома. Просто хоть бери, и дрочи!

В конце концов терпение лопнуло. Злой, возбуждённый, красный (а в некоторых местах просто пунцовый) я вскочил, содрал с себя пижаму, и в чём мать родила кинулся под душ. Холодный, пробирающий до мозга костей ледяной душ. Мистер Пинки, гордо торчавший до этого пиратским бушпритом, в ужасе спрятался в лобковых волосах, а все остальные мысли вылетели из башки вместе с желанием трахаться. Поэтому когда я, окоченевший словно куриный окорочок в морозилке, растёр себя до красноты, в теле осталось только желание замотаться в плед, и улететь в объятия Морфея. Что я и сделал.

А утром меня разбудил нож, приставленный к горлу.

Из дыры в облаках, серым кольцом затянувших пол-неба, ослепительным потоком лился на землю свет. Девственно-чистый, словно снег на горных вершинах, не осквернённый каким-либо оттенком иного цвета, поток чистой магической энергии сияющим водопадом обрушивался на развалины древней крепости. В ярком свете изначальной природной магии остатки оборонительных укреплений торчали, как изъеденные кариесом зубы — жалкая память о былом человеческом величии.

Магическая концентрация такой чудовищной силы создавала гул, который ощущался всем телом. Время от времени его заглушали порывы ветра, и тогда казалось, что в морском шуме ухо ловит знакомые звуки, уже слышанные когда-то — пение сладкозвучных сирен, вой потерянных душ, рокот боевых барабанов. Но мимолётный морок тут же вытеснялся гулом, и возвращалось ощущение, что прямо за спиной работает невообразимой силы высоковольтный трансформатор. От осознания этой нечеловеческой мощи ёжились волосы на теле, и на спине вспучивались мурашки размером с мячик для пинг-понга.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть этот магический светопад, почесал затылок в напрасной надежде пригладить шевелюру, принюхался, — сквозь йод и запах водорослей отчётливо тянуло озоном, и свежая память заставила ещё сильнее встопорщиться волосы на затылке. Слишком свежо было воспоминание, слишком остры ощущения, чтобы соваться к этому памятнику магической природы.

— Интересная оптическая иллюзия, — меланхолично произнёс мистер Шенк. Мощь светового потока была такова, что мне всё время хотелось прикрыть лицо ладонью, или просто отвернуться, но он глядел на магическое чудо широко открытыми глазами, и казалось, что вместо зрачков у него белая непроницаемая пелена, как у древних статуй. — На самом деле этот столб бьёт снизу вверх, прямо из магического артефакта. К сожалению, за давностью лет информация о том, что это такое, утеряна, и ни одна из попыток приблизиться не увенчалась успехом. Некоторые исследователи говорят, что в развалинах лежит Святой Грааль, другие считают, что это Экскалибур, оставленный здесь Дамой Озера после смерти Артура, третьи убеждают, что там лежит загадочное оружие Кухулина. Мнений много... Безопасная дистанция, кстати, заканчивается вон у того мелового холмика.

— Где жердь торчит?

— Это не жердь, — вздохнул маг, — это одно из Младших Копий. Не Лонгинус, конечно, однако... Мой предок сэр Томас там лежит. Уже восемьсот лет...

— Примите мои соболезнования.

— Конечно, — кивнул головой старый кудесник. — Идёмте ближе, Младший МакГонагал.

Вниз по склону идти было легче, следовало только внимательно глядеть под ноги, чтобы не поскользнуться на одном из крупных камней, чьи лобастые головы прятались под толстым слоем мха.

Здесь пахло морем, йодом, какими-то цветами, сырой землёй. Прохладный ветер ерошил волосы, холодил разгорячённое лицо, и даже когда он нескромно залезал за шиворот, это не вызывало неприятных ощущений, потому что солнце жарило совсем не по-северному.

Местный Вергилий спустился быстрее меня. Пока я выбирал дорогу по нехоженному косогору, он спокойно стоял на узкой тропинке, которая сверху была почти незаметна, и вытирал красное вспотевшее лицо. Ага, значит, не только мне здесь хреново!

Магическая интуиция, странное непонятное чувство, которое проснулось, как только я ступил на камни внутреннего дворика поместья рода Шенк, одного из Старых Семей, про которые не написано ни в одной книге, зато известно каждому магу из чистокровных, шептало мне, что с этим девственно-зелёным склоном не всё в порядке, что это наведённая специально для меня иллюзия, но солнце было слишком жарким, а прохлада ветерка слишком приятной, чтобы заморачиваться такой ерундой.

Мне удалось не упасть, хотя пару раз пришлось помахать руками, когда нога подвернулась на совершенно безопасном месте. Нафик это старому Майку надо — меня, что ли, проверяет?

Когда Шенк увидел мою запыханную физиономию, то понимающе улыбнулся:

— Сегодня очень жаркий день. Поэтому они и выбрали это место — напоминало их Родину...

— Кто?

— Пифагорейцы, древние греки. Первые хозяева этих земель. Вы что, ничего не знаете о наших местах?

— А когда бы я узнал, сэр? История в Хогвартсе крутится вокруг гоблинских войн, да пары — тройки анекдотов, что рассказывают деканы.

— А библиотека?

— Нет времени, если честно. Я ведь будущий фотограф, мне фактуру для съёмок искать надо, а не за книжками сидеть.

Сэр позволил себе поднять бровь в выражении сильнейшего изумления, повернулся ко мне спиной:

— Идёмте, мистер МакГонагал.

И мы пошли. Судя по выглядывавшим кое-где из травы тёсаным камням, во времена оны это было дорогой, и к тому же важной, раз удосужились её камнем выложить.

— Старый имперский тракт, — бросил проводник через плечо. — Построили в то же время, что вал Адриана.

— Вот как? Но об этой дороге наши археологи (я имею в виду обычные, не маги, сэр) ничего не знают, хотя Стену облазили чуть не до сантиметра.

— И не узнают.

Мы спустились с холмов, вскарабкались на ещё одну гряду, и остановились на самом гребне. Впереди пологий склон зелёным газоном тянулся до моря, а дальше, за прибрежными скалами, до самого горизонта распахнулся простор, в котором небо и море сливались в одну серую бесконечность. В лицо дунуло йодом, шумом волн, опять послышалось пение сирен, а вслед за ним — жестяное карканье.

— Стимфалийские птицы, — улыбнулся Майк, — они всегда на страже.

Над нашими головами, слабо покачивая крыльями, висели в потоках ветра пернатые охранники рода Шенк. Ох уж мне эти птички, ржавчина их побери...

...То, что я не навалял в постель сразу после пробуждения, можно объяснить лишь чувством обиды, которое оказалось сильнее даже страха смерти. Представьте себя на моём месте — вчера похоронили родителей, хоть и не родных, но эмоционально близких, перед этим умудрились пережить такую муку, от которой нормальные маги с ума сходят, потом умудрились поцеловать девушку, которая вам очень нравится, и вдруг, когда потихоньку жизнь начинает налаживаться, вам прижимают нож к горлу.

Да ещё как — прямо к гортани, а не к соннику, то есть, вам даже умереть быстро не удастся! Вместо того, чтобы истечь кровью, и буквально за несколько секунд отрубиться в кровавом тумане, который «сифонит» из надрезанной сонной артерии, вам придётся булькать и хрипеть, дёргаться в предсмертных судорогах, ощущая каждое мгновение утекающей жизни. Поэтому, как только давление на горло исчезло (на раздумья, почему это убийца передумал резать меня сразу не осталось времени), я скатился с дивана, и тут же вскочил, чтобы продать жизнь подороже.

Однако вместо неизвестного врага мои глаза увидели здоровенную птицу грязно-белого цвета, сидевшую на спинке ночного ложа, и во все глаза разглядывавшую эволюции на ковре. Длинный хвост этой уродливой недочайки свисал вниз, так что картина несостоявшегося «убийства» тут же встала перед глазами. Она просто положила его мне на горло, благо, я лежал развалившись, как морская звезда, и бедному телу спросонья показалось, что его сейчас будут «нэмножко рэзат». Ах ты ж, зараза пернатая!

Птичка с жестяным скрежетом переступила с ноги на ногу, заинтересованно склонила голову, разглядывая меня другим глазом, немелодично брякнула, когда укладывала перья на спине удобнее, и этот звук напомнил мне, где я эту летучую дрянь видел.

— Поместье Шенк!

Крылатый охранник перебрался повыше на спинку, и там, где когти хватались за мебельную обивку, остались аккуратные дырочки. Твою ж мать, совсем новый диван был! Интересно, «Репаро» у меня получится? И будет ли это воспринято Министерством, как дозволенное волшебство? Амбридж мне палочку не заберёт?

— Колин Криви из рода МакГонагал! — рявкнула птица, которой, видимо, надоело ждать от меня правильной реакции. — Благодарю!

Голос был мужским, но искажённым так сильно, что я не сразу узнал голос старичка из Министерства.

— Мне было приятно узнать, что традиции этикета продолжаются новым поколением магов! Хотел бы обсудить с вами некоторые вопросы, которые могут быть интересны нам обоим, и принести славу нашим Домам. Если полдень сегодняшнего дня вам подходит, прошу отвязать с ноги посланца ленточку.

Птичка открывала клюв независимо от произносимого текста, словно голос проигрывался где-то внутри её пернатого тела отдельно от всех других движений тела, и на этот рассинхрон было неприятно смотреть. Закончив речь, она снова покрутила головой, разглядывая меня обеими глазами, приблизилась бочком, показала цветную полоску на чешуйчатой лапе.

Я стянул вещицу с неожиданно горячей ноги, повертел в руках — больше всего она напоминала фенечку, вроде тех, что плели на продажу неформалы, только бусинки на ощупь казались более грубыми и шероховатыми.

— Колин Криви! — снова каркнула птичка, и я вздрогнул от жестяного голоса. — Ровно в двенадцать дня прошу переплести пальцы правой руки этой полоской, зажать её в кулак, и назвать адрес поместья. Порт-ключ перенесёт вас ко мне в оранжерею. До встречи в поместье Шенк!

Посланец глянул на меня снова, явно раздумывая, не повторить ли ещё разок мессинг бестолковому адресату, затем взъерошил крылья с металлическим звоном, и выпорхнул в окно. На диване осталось лежать перо, которое выпало откуда-то из посланского тела. Я взял его, чтобы разглядеть получше, и тут же отбросил, когда пальцы резанула острая боль — перо было острым, как бритва! Вся эта птица была хреновым роботом, чтоб его ржавчина поела!

Пришлось бежать на кухню, рыться в ящиках, и торопливо бинтовать порезанные пальцы. К счастью, глубоко распанахать мясо не удалось, но кровь текла обильно, а в свете последних событий у меня стала развиваться идиосинкразия на это дело. Так что я проводил улетевшую птичку не самым радостным взглядом, и начал думать, как мне с этими бинтами управляться по дому. Потом во дворе мелькнул знакомый силуэт, сразу вспомнилось вчерашнее подписание аренды, и на душе отлегло — теперь это уже стала не моя проблема.

На крыльцо я вышел, чувствуя себя почти что Обломовым, — люди работают, платят за это деньги, а я только пальцы забинтованные растопыриваю.

— Что с тобой, Колин?! — встревожился Стиви, который увидел меня первым. — Ты чего это с рукой сделал?

— За нож неудачно взялся спросонья.

Он бросил тюк соломы, который тащил из сарая, ухватился за руку:

— Ты это прекращай! Гони от себя такие хреновые мысли! А я ведь, понимаешь, говорил вчера Спикманам: «Не оставляйте парня одного! Не оставляйте!».

— Да ты что, Стиви, — решил, будто я вены вскрыть захотел?

Работник порозовел от смущения, начал интенсивно жевать сигарету:

— Так ты сам посуди, что ещё можно подумать, когда у человека всю семью убили?! Один ведь дома остался, понимаешь...

Я аккуратно забрал ладонь из его пальцев, положил руку на плечо в умиротворяющем жесте:

— Стиви, обещаю — пока эти твари живы, я не покончу с собой. Слишком было бы подло по отношению к родителям и брату, так трусливо от мести убежать.

— Так ведь их прикончили — кому мстить собрался?

— Тому, кто дал ублюдкам наш адрес, кто научил их Непростительным, кто дал им маски Пожирателей.

Стиви нахмурился:

— Значит, решил с мотыгой на Солнце наброситься? Ты ведь понимаешь, что не умрёшь своей смертью? Сторонников Лорда очень много, Колин, и далеко не все из них могут похвастаться Меткой.

— Значит, убью, сколько смогу. Но не бойся, вендетта начнётся не завтра. Пойду лучше, прогуляюсь.

Я улыбнулся приятелю, и поторопился удалиться подальше от моей небритой няньки. Чтобы не попасться на глаза другим таким же заботливым соседям, пришлось отправиться на задний двор, к яблоням — там сейчас было самое безлюдное место.

Но не успел я с комфортом расположиться возле толстенного ореха, как послышался ещё один знакомый голос:

— Колин! Ко-о-олин! Давай сюда, тебя ищут!

Да что за хрень творится?! Я же теперь буржуй, мне полагается качаться в гамаке, и балдеть от скуки! Что там ещё?

Оказалось, что приехала новая мама, то бишь красавица Лиззи. Сначала в глаза бросился шикарный «ягуар», который в нашем дворе смотрелся так же инородно, как летающая тарелка, потом стала заметна мачеха, которая осматривалась вокруг, изящно прикрывая ладошкой глаза от солнечных лучей, а потом брови полезли на лоб от удивления, когда двое мужиков, о чём-то говоривших возле машины, повернулись в мою сторону, и в том, что помоложе, я узнал Дэна Крайтона, младшего из «тех-кто-в-Крайтон-маноре». Отчим пожаловал глянуть на нежданного сыночка!

К счастью, мои худшие ожидания не оправдались. Мы с Дэном поглядели друг на друга, мило побеседовали на нейтральные темы, согласились, что жить следует отдельно от родителей, даже если мамочка — самая сексуальная женщина деревни, а папик — самый богатый лендлорд округа. Похоже, Дэна слегка отпустило, когда я прямо заявил, что денег от него не хочу, что на учёбу и жизнь мне хватает родительского наследства, а когда стану профессиональным фотографом, то попрошу о парочке рекомендаций или о совете, где лучше начинать карьеру.

Лиззи, как и ожидалось, начала ахать при виде забинтованных пальцев, пытаться окружить меня материнской заботой, и только наши совместные усилия помогли отбиться от неудержимого потока английской нежности. Пусть она лучше свои нерастраченные чувства сублимирует в постели с новообретённым папаней, честное слово!

Я изо всех сил старался вести себя, как скромный подросток, то есть побольше молчал, и слушал, что говорят другие. Мой новый отчим, в свою очередь, внимательно разглядывал наше хозяйство, меня, и смягчался лицом только когда глядел на Лиззи. В этот момент его «жёсткая верхняя губа», та самая часть лица истинного джентльмена, что известна всему миру, вздрагивала в сдерживаемой улыбке, показывая, что наследник Крайтонов тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо.

Выражение вежливой отстранённости на лице Дэна изменилось, когда я вспомнил фамилию Финч-Флечли. Он поднял брови, спросил:

— Какой из них, интересно. Не знаешь?

— Джастин, на год старше меня. Думаю, из главной ветви: он вспоминал, что живёт в Глэрбишире.

Дэн улыбнулся:

— Так вот куда их младший пропал. А мы-то гадали — записан был в Итон, и вдруг какая-то школа для одарённых детей. Мы с ним родственники по отцовской тётке, он мне дядей приходится четвероюродным.

— Но ведь он моложе?

Отчим пожал плечами, возвращая на лицо привычное выражение:

— Люди женятся и выходят замуж в самом разном возрасте. В нашем кругу эта разница между супругами бывает поразительной. Боюсь, мы с Лиззи окажемся весьма странным исключением на новогоднем балу в Крайтон-мэнор. Как думаешь, дорогая, — может, чтобы не слишком выделяться, мне стоит отпустить бороду?

— Не вздумай, — нахмурилась в шутливой строгости невеста. — Иначе я стану ходить с клюкой.

Мы посмеялись, что для других родственников мужа она станет ещё привлекательнее в таком виде, поболтали ни о чём пару минут, а потом опекуны помахали ручкой, и отправились дальше в деревню. Народ проводил их взглядами, потоптался ещё немного по инерции, и разбрёлся по двору заниматься делами. Ну а я снова отправился в дом, потому что приближалось время отправляться в гости к старому магу.

Книжку по этикету прочитать до сих пор не удалось, — уж очень насыщенными выпали последние дни, — однако мне подумалось, что принцип «светлый верх — тёмный низ» достаточно универсален, чтобы придерживаться его даже у магов. Так что я оделся скромно, но аккуратно — бледно-голубая рубашка, на неё джемпер в тон (у английского моря бывает холодно даже летом), тёмно-коричневые брюки, а к ним свеже начищенные ботинки.

Когда процесс полировки обуви подошёл к концу, и в ней появилось моё отражение, я глянул на часы, ещё раз плотно перекусил, чтобы потом не бурчать пустым брюхом в непонятных гостях, и сел пить чай. Стрелка медленно ползла к двенадцати, я так же медленно цедил терпкий напиток, и пытался изо всех сил погасить червячок беспокойства. Что меня ждёт у старикана, повёрнутого на ритуалах? Может, ему для Родового камня свежая жертва понадобилась? Или он меня по кельтской традиции в плетёной корзине сожжёт? Или на священном дереве за руки повесит, чтобы радовать богов долгими мучениями?

На дворе порыкивала молоковозка, тарахтел наш развозной трактор, слышались чьи-то голоса, неразличимые за шумом моторов, во всю прыть научно-технического прогресса нёсся к своему концу двадцатый век, а я сидел за кухонным столом, и никак не мог освоиться в здешнем магическом средневековье. Потом стрелка перепрыгнула на полдень, я торопливо намотал фенечку на пальцы, и ринулся навстречу судьбе. Как сказал классик: уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца!

Ещё звучали последние звуки адреса, а меня уже втянуло в узкую трубу, вывернуло наизнанку, ободрало кожу, пронзило сотнями иголок, и поставило на ноги в небольшом дворике, высокие стены которого оплели толстые стебли плюща.

Я осознал себя на новом месте, удивлённо ощупал тело, сделал глубокий вдох — не взирая на магическое воздействие, чувствовал я себя хорошо. Какая интересная разница в ощущениях с переносом МакГонагал... Что же является причиной — уровень мастерства, технологические различия, или изменения, которые произошли за эти дни в моём организме?

Жёлтые плиты песчаника, которым была выложена площадка, излучали тепло, почти такое же, как от от серых камней вокруг, и окутавшее ощущение уюта оказалось таким сильным, что захотелось просто закрыть глаза, и нежиться в этом тёплом комфорте долго-долго, пока стоят стены, и солнечные лучи греют старые английские камни.

Однако в памяти тут же всплыл фонтан с сиренами. Желание забыть обо всём тут же пропало, а чтобы выгнать из тела неуместную негу, я покрутил головой, присел, и сделал несколько шагов к ближайшему стеблю, чтобы повнимательнее рассмотреть растение — что-то странное в нём показалось моему хогвартскому глазу.

— Прикасаться к нему не стоит, мистер МакГонагал, — послышался тут же за спиной совсем не старческий голос. — В пазухах листьев, там, где у обычных растений собирается роса, здесь выделяется особый яд. Жизни человека он не угрожает, однако на несколько часов заставляет тело оцепенеть в неподвижности. Во времена древних греков напиток из разведённого сока этих растений очень ценился пифиями — помогал им усидеть долгими часами на неудобном алтарном табурете.

— Благодарю за предупреждение, — развернулся я к хозяину, и церемонно поклонился. — Мистер... Шенк??

В узкой калитке, что вела из тупичка куда-то дальше в дом, стоял улыбающийся мужик в клетчатой ковбойке и потёртых джинсах. Выглядел он как старикан из суда, только помоложе на пару десятков лет — более ровная спина, меньше морщин на лице, волосы погуще. Это сын или младший брат?

— Моложе выгляжу? Это нормально для мага, мистер МакГонагал, если покой Родового источника не нарушали какие-либо пертурбации, а сам Род не менял своей резиденции пять — шесть веков подряд. Как говорится, в старом гнезде и стены помогают. Кстати, определение «Старые Семьи» пошло именно отсюда, а не потому, что мы ведём свою родословную ещё от фоморов, или каких-нибудь неандертальцев. Хотя некоторые ведут, да... Прошу за мной.

Калитка открыла нам путь в коридор под открытым небом. Высокие стены из дикого камня поднимались на два моих роста, над головой открывался прекрасный вид на облака и голубое небо, а под ногами хрустел мелкий гравий дорожки, покрытый густой растительностью. Сочные зелёные стебли плелись по земле, тянулись вверх по кладке, цвели снежно-белыми колокольчиками, которые пахли ванилью с примесью какой-то знакомой горчинки. Я потянул носом и испытал неприятное удивление, узнав запах миндаля. У них что, синильная кислота вместо сока течёт?

Я внимательнее присмотрелся к местной флоре, и память Криви тут же вспомнила среди окружающей флоры кольчатку хватучую, лиану держи-держи, и что-то похожее на монстра с гнойными почками, вокруг которого плясал шаманские пляски гриффиндорский ботан Лонгботтом. Правда здешний уродец, похожий на искалеченную генетическими мутациями опунцию, не прятался в горшочке, а вымахал на всю высоту стены. Мясистые отростки, утыканные здоровенными колючками, отбивали всякое желание подходить ближе — уж очень неприятно они выглядели. Потом сверху упала сторожевая птичка, села прямо на колючки (под её весом те начали ломаться со стеклянным звоном, словно сосульки), ухватилась когтями за толстую зелёную лопасть, и неприязненно уставилась на меня.

Псевдо-опунция брызнула вонючим соком, начала гнуться под весом пернатого наездника, и неожиданно мотнулась в сторону. Птичка со всего маху шарахнулась о стену, да так, что во все стороны брызнули каменные осколки, немелодично каркнула, и вспорхнула в небо, продолжая ругать невежливое растение на своём птичьем языке. Шенк вздохнул, извиняюще пожал плечами, дескать, что с них возьмёшь, и открыл мне следующую дверь, — чёрную от времени, с потрескавшейся резьбой и полустёртыми рунами на косяке.

Я шагнул вперёд, и...

Как можно описать поток силы, который бьёт сквозь тебя, неудержимый, словно водопад? Нечто, что есть и нет одновременно, сила и мощь, на которую нельзя опереться, но можно ощутить почти также вещественно, как кирпичную стену.

Оглушённый ощущениями, не знаю, сколько времени я стоял, пока что-то внутри не перестроилось — опять то неописуемое ощущение напрягшихся, словно бицепс или ягодицы, мозгов. И поток, от которого нечем было дышать, а слёзы застилали глаза, как при сильном ветре, тут же пропал. Мгновение назад я стоял на стремнине бешено рвущейся сквозь меня реки, и вот всё исчезает — неслышимый шум, рёв под черепушкой, ужас и восторг от этой нечеловеческой мощи.

Я вытер слёзы, глубоко вздохнул, шагнул вперёд.

— Я догадывался... — старый Шенк улыбался так, словно обожрался сгущёнки. — Но как же это всё-таки интересно...

— Что интересно, сэр? — ставить на мне какие-то свои эксперименты, козлина? Раз семья не магическая, так всё можно?

— Не обращайте внимания, — махнул он рукой. — Просто мне нужно было кое-что проверить.

— Что же, если позволено будет мне узнать?

— Нет времени объяснять, — улыбнулся он извиняясь. — Если в двух словах, то это значит, что следующее зрелище будет для вас совершенно безопасным.

— Какое следующее, сэр?

— Семейное наследие рода Шенк, наша гордость и проклятие... Он прямо за вашей спиной, мистер МакГонагал, достаточно просто обернуться.

Полный неприятных предвидений, я медленно повернулся назад, и увидел магический светопад...

Когда птички убрались с глаз, и появилась возможность глядеть по сторонам, открывшийся вид заставил восторженно вздохнуть — красотища нам открылась невероятная. Мощёная гранитными кубиками дорога убегала вниз, где белел на зелёном склоне дом с обширным участком, огороженный светлой стеной. Пониже усадьбы тянулся пологий склон, который заканчивался узким галечным пляжем. Уютная бухточка буквально на две — три яхты радовала глаз тёмно-зелёной водой, под спокойной поверхностью которой тёмнели пятна водорослей.

Вся эта красота располагалась словно в кратере погасшего вулкана — со всех сторон пасторальный пейзаж ограничивали голые скалы, крутые обрывы, и только с нашей стороны склон опускался достаточно полого, чтобы не свернуть себе шею по пути к воде. Ближе к дому кусты, разбросанные по обеим сторонам дороги, выстраивались в относительно ровные полосы — видимо, остатки заброшенного сада, или неудачного парка.

Мы остановились прямо на дороге, когда моему проводнику захотелось отдохнуть. Он махнул палочкой в сторону небольшой площадки — что-то вроде вытоптанной проплешины на заросшем травой и ежевикой склоне, — на которой тут же возникли плетёные кресла, столик, и даже зонт, прикрывший мебель приятной тенью.

— Присаживайтесь, мистер МакГонагал, — улыбнулся старикан. — Наблюдать прошлое лучше всего с чашкой хорошего чая в руках.

Я опустился в скрипнувшее кресло, с удовольствием посмотрел на сервированный столик. Тут всё было приготовлено для послеобеденного английского чая — молоко, мёд, несколько розеток с вареньями, трёхэтажная конфетница с набором бисквитов, тортиков и печенек, количества которых, пожалуй, хватило бы не только чтобы восстановиться после такой вот прогулки по холмам, но даже перейти потом на Тёмную сторону Силы. Пахло от всего этого великолепия одуряюще приятно, и чтобы не бороться с собой (чертовки вдруг захотелось наброситься на сладости, и распихать их по карманам, чтобы потом почавкать дома без помех), я перевёл взгляд на усадьбу.

Шэнк разливал чай по чашкам, и под ароматное журчание светлый домик казался оазисом спокойствия в бурном море житейских невзгод. Хотелось верить вопреки здравому смыслу, что в её стенах течёт спокойная и размеренная жизнь, обитатели улыбчивы и открыты, а каждого путника, вставшего на пороге, ждёт горячий ужин и тёплая постель.

Поддавшись сиюминутной мысли, я прищурился, взглянул на поместье Истинным взглядом, и чуть не подавился слюной — на месте симпатичной усадьбы переливался всеми цветами радуги клубок заклинаний. Некоторые лучи-нитки уходили из него под воду, некоторые тянулись вверх по склону, исчезая в скалах, вход в бухту затянула паутина хитрых чар, и даже на окрестных вершинах то и дело поблёскивали пятна старой волшбы.

Когда-то в детстве я попал на плантацию шелковицы, которую атаковала американская белая бабочка. Громадные коконы паутины, в которые превратились деревья, потом долго снились в детских снах. И теперь нечто подобное предстало перед моими глазами, только в магическом свете...

— Похоже, вы впечатлены, Колин? Как вам забытые умения предков?

— Жуть, — признался я. — Оторопь берёт от чужеродности этого всего. Оно такое чужое, что просто не по себе.

— Некоторые заклинания, применённые для защиты поместья, использовались ещё во времена, когда Геракл рубил головы лернейской гидре. Это пробуждение человечества, мистер МакГонагал, его предрассветные сумерки.

— А перед рассветом всегда темней...

— Вот-вот. Не удивлюсь, если под каждым углом этого очаровательного дома закопаны человеческие жертвы.

— А ведь точно! — старый маг помог мне понять то неуловимое ощущение, которое никак не мог ухватить язык. — Если можно так сказать, то мне кажется, что всё поместье воняет тухлой кровью. Странно, ведь Истинное зрение показывает образ, а мне всё запах мерещится.

— Случается и такое, — нахмурился Шенк. — Особенно, когда используется магия на человеческой крови. В зиккуратах Мессопотамии та же проблема, кстати, в бывших священных рощах кельтов, и в доступных нам сидах.

— Боюсь даже представить, что творится в Южной Америке тогда, — я криво ухмыльнулся.

— Вы правы, лучше даже не представлять.

— Что же касается усадьбы, мистер МакГонагал, то это наше семейное наследство, — он пригубил чай, откинулся в кресле. — Знаете, такая ноша, которую и нести тяжело, и бросить невозможно. Бывшие хозяева закрыли поместье так, что до сих пор его не удаётся открыть. А ведь там жили последние пифагорейцы, те, кто бежал из Греции и Рима. Представляете, какие знания там скрыты?

— Мурашки по коже ползут, сэр, — кивнул я головой. — Но почему вы не обратитесь к взломщикам заклинаний?

Губы Шэнка скривились в язвительной улыбке:

— Вы знаете, что стараниями Визенгамота на британской территории запрещена работа специалистов из этой Гильдии? Разрешено только гоблинским слугам, которые опутаны массой обетов, и обязаны сообщать хозяевам о всех находках. А во времена пифагорейцев предки зелёных коротышек активно портили жизнь как магглам, так и магам, если вы помните лекции по истории. Готов заложить последний галеон, что попытка влезть в поместье с гоблинскими артефактами закончится для экспериментатора весьма печально.

Тем более, что они уже пробовали — во Вторую гоблинскую войну здесь пропал целый отряд ихних «крепколобых». Под оградой, если подойти со стороны моря, видны остатки этого воинства.

— А чего вы ждёте от меня, сэр? Я всего лишь магглорождённый, который не может похвастаться ни знаниями, ни избытком магических сил. Ещё совсем недавно я был обычным мальчишкой...

— Вы можете похвастаться тем, что пережили множественное Круцио, юноша. Последний раз такое случилось во времена Гриндевальда, когда наши высоколобые невыразимцы потрошили его помощников из «Анненербе». Однако все подопытные превратились в овощей, у которых сохранились только самые базовые физиологические функции. А у вас и ясный рассудок присутствует, и непонятные изменения в магии.

Должен сказать, что вам необычайно повезло, молодой человек. Несмотря на все недостатки Дамблдора, как политика и общественного деятеля, он смог значительно смягчить нравы магической Британии. Ещё в начале века вас ожидало бы только заклинание Адского пламени, прямо там, на Министерской арене. А вы живы, приняты в не последний Род.

— Спасибо за откровенность.

Старый маг пожал плечами:

— Надеюсь, вас не расстроила откровенность? Не вижу необходимости лгать будущему соратнику по магическим приключениям.

— Сотруднику? Я не ослышался, сэр?

— Нет, молодой человек, не ослышались. Позвольте, я введу вас в курс дела — Шенк взял фарфоровую чашку, пригубил чай, махнул палочкой в сторону дома.

— В этой усадьбе когда-то жили маги. К сожалению, до наших дней не дошло практически ничего конкретного о хозяевах поместья, кроме того, что артефакт в крепости — их дело. Последние сообщения о магической активности в этих местах датируются концом одиннадцатого — началом двенадцатого века, когда стали распространяться слухи, что этот участок побережья связан с нечистой силой. Пропадали рыбаки, пастухи, и проплывавшие мимо корабли — одиночки. Магглы считали, что это шалит Дивный народ, и настоятель самого крупного в округе монастыря даже собирался отправить сюда экзорцистов, чтобы запечатать предполагаемый сид. Но тут вмешались датские пираты, — они высадились на берег одной тёмной летней ночью, как раз неподалёку от обители святых отцов, и отправляться сюда стало некому.

Затем наступила тишина на несколько веков, пока уже в конце пятнадцатого века в эти окрестности не занесло первого английского мага-исследователя, упомянутого в школьной программе Хогвартса. Надеюсь, вы помните его имя?

Я стыдливо опустил глаза, и попытался изобразить раскаяние:

— Мне очень жаль, сэр...

Шенк тяжело вздохнул, поднял очи горе, выражая искреннее страдание, и продолжил:

— Джонатан-Персиваль Каргон-Филис, мистер Криви! Его записки по сей день остаются непревзойдёнными по качеству информации документами о фауне и флоре магической Британии, и во многих семейных библиотеках являются важной частью интеллектуального наследия!

Он первым описал поведение «красных шапок» в их натуральной среде, наблюдал брачные ритуалы гриндилоу, был в очень хороших отношениях с русалками Северо-Западного побережья, благодаря которым и смог описать «змееголова из Горькой бухты», той самой, что расстилается перед нами.

Кроме самих животных-охранников он сделал набросок бухты и её окрестностей, где первый раз оказалась запечатлена усадьба. Видимо, что-то нарушило режим охраны, потому что раньше её не видели, и даже не догадывались о наличии, а после нашего Джонни Бродяги она стала открываться глазам путешественников время от времени. Ну а под конец шестнадцатого века пелена невидимости спала с неё окончательно...

Шенк махнул палочкой, прямо в воздухе перед нами возникла цветная схема дома с пристройками и большим внутренним бассейном. Я не большой знаток истории, но римскую усадьбу ни с чем не перепутаю — даром, что ли, в Помпеи ездил?

— Мне кажется, сэр, или это план древнеримской усадьбы?

— Вы совершенно правы, мистер МакГонагал, это именно она, — довольно улыбнулся старик. — Ничего удивительного в этом нет, ибо как сами хозяева, так и времена, в которые она активно существовала, связаны с Древним Римом. Уж очень велико было очарование развитой имперской культуры для неокрепших варварских умов. Даже друиды, как ни старались они противостоять чужеродной экспансии, не смогли ничего сделать.

— Так вот! — он пригубил чашку, неотрывно глядя на висящую перед нами карту. — Мы точно знаем, что ключ к загадке артефакта скрыт в усадьбе. Поколение за поколением наш Род штурмует эту тайну, жертвуя всем — финансами, жизнями, силой. Принятое когда-то обязательство обернулась для нас полным и тотальным оскудением. Иногда я даже задумываюсь — а не была ли встреча предка с тенью из прошлого своеобразным проклятием? На Балканах любили изощряться в магии...

С другой стороны, если бы не серия неудач, мне бы в голову не пришло воспользоваться помощью э-э-э... более специализированных магов. Таких, например, как вы, молодой МакГонагал.

— И чем же я могу помочь, сэр?

— Умением видеть магические связи прежде всего. Эти мордредовы развалины опутаны настоящей паутиной сторожевых заклятий, родовых сглазов и Мордред с Морганой знают чего ещё! Всё, что мы смогли добиться за три последних века — открыть ворота, и пройти остий! Сколько мы ни бьёмся, дальше передней ходу нет!

— Хорошо, я готов попробовать. И сэр, прошу понять меня правильно, я всего лишь небогатый подросток из обычной деревенской семьи, — что с вознаграждением?

Шенк равнодушно пожал плечами:

— Да как обычно, полагаю. Магический контракт, стандартная министерская ставка за проведённую работу, и процент от добычи. В случае травм и магических повреждений оплата лечения в Мунго, но не более трёх месяцев. При нарушении магического ядра — эвтаназия.

Я развернул ткнувшийся в руки свиток, пробежал строчки не слишком длинного договора:

— Имеется в виду, если стану сквибом?

— Конечно.

— Тогда этот пункт прошу исключить. Большую часть своей жизни я провёл, не догадываясь о существовании магии. Полагаю, что в случае неожиданной трагедии смогу найти способ продолжить жизнь простого человека.

— Ваше право, мистер Криви, — буркнул Шенк.

Строчка вспыхнула ярко-красным, несколько секунд светилась, как угли в костре, затем потускнела, и серым пеплом осыпалась с пергамента. Я не удержался, нюхнул шершавую поверхность там, где только что виднелись буквы — пованивало жжёными перьями. Неужели это действительно настоящий пергамент из кожи?

— С остальным возражений нет?

Я ещё раз пробежался по написанному:

— Нет, всё остальное вполне приемлемо.

— Тогда подписываем.

На столик улеглось длинное перо угольно-чёрного цвета, прямо на то место, которое ещё несколько мгновений занимала конфетница. А я ведь даже не все пирожные попробовал...

Шенк подмахнул резким движением свой экземпляр (на моём тут же появилась его подпись), вернул перо, и я черканул подпись там, где кончался каллиграфический текст. Ладонь полоснуло обжигающей болью, на тыльной стороне возникла копия подписи, тут же исчезнув, а я зашипел от неожиданности и потёр заболевшее место.

— Гоблинские артефакты всегда несут в себе какую-нибудь пакость для людей, — вздохнул старый маг. — Видимо, так они пытаются утешить своё непомерное Эго.

— Похоже на то, — улыбнулся я в ответ. — Хорошо ещё, что не надо таких подписей сразу несколько сотен делать.

— Это запрещено, — не понял шутку мой собеседник. — Поэтому на каждой должности в министерстве имеется магический ограничитель. В день разрешается использовать перо от тридцати до пятидесяти семи раз, иначе могут возникнуть проблемы с кровью.

— Полезно знать... — пробормотал я. Значит, сладкая Амбридж пробовала испортить здоровье Мальчика-который-выжил? Интересно, она для министра старалась, для Волдеморта или просто по велению, так сказать, души?

Тем временем работодатель наколдовал две симпатичных бамбуковых ширмы с английскими пейзажами (читал, в девятнадцатом веке такие были популярны), и поднялся с кресла.

— Тогда, мистер МакГонагал, переодеваемся, и берёмся за дело.

И правда, чего время терять?

За ширмой обнаружилась хорошенькая резная тумбочка в тон, на ней комплект защитной одежды глубокого чёрного цвета, а рядом массивные ботинки на толстой подошве, с высокими, почти под колено, голенищами. Я порадовался, что прибыл в туфлях, а не каких-нибудь шлёпанцах, — носки оказались к месту, — натянул просторные штаны из материала, который напоминал тонко выделанную кожу, сунул ноги в ботинки. Те немедленно подстроились к стопам (странное ощущение, скажу я вам, когда брюки с обувью начинают обтягивать ноги — словно вас ощупывает множество нескромных рук), и когда процесс закончился, начал застёгивать пряжки, крючки и застёжки на широченном, в ладонь, поясе.

Потом сообразил, что верхнюю часть одеяния под всё это засунуть не удастся. Я шлёпнул себя по бестолковому лбу, расстегнул ремень, начал вертеть перед собой длинную рубаху из такого же, как штаны, материала. Может, её надо надевать первой?

— Мистер МакГонагал, забыл спросить — вы сталкивались ранее с самонадевающейся одеждой?

— Нет, — я просунул голову в широкий ворот (как он застёгивается кстати, ведь ни одной пуговицы нет?!), нашёл куда совать руки, однако уткнулся в проблему сокращения длины. Балахон опускался мне почти по колени, и куда его в штанах прятать, мне совершенно не приходило в голову. Может, его одевают поверх брюк, и застёгивают поясом?

— Тогда я пришлю вам помощника. Бэс!

Земля перед тумбочкой вспучилась, выросла в горку, та стянулась невидимыми обручами в грубое подобие снеговика, и на верхнем шаре выдавилось лицо. Глаза несколько раз моргнули слепыми бельмами, потом в них прорезались дырочки зрачков, и голем уставился на меня.

В это время средний шар выдавил из себя пухлые ручки с пальцами — веточками, которыми домашний монстрик, сильно пахнущий сырой землёй, тут же нацарапал рот на незаконченном лице.

— Гость дома Шэнк! — произнёс он таким густым басом, что я вздрогнул от неожиданности. — Я помогать одеться!

Нижний шар крутнулся, и он резво оказался у моих ног, требовательно вытянув руки.

— Раздеться!

Пришлось отдать ему то, что почти удалось натянуть. Снимать одежду оказалось сложнее, чем одевать — она ощутимо льнула к телу. Когда рубаха и штаны расстались с моим телом, голем повторил:

— Раздеться!

— Так я уже всё снял!

— Раздеться своё!

— Надо снять с себя всё, — объяснил из-за ширмы хозяин. — Форма драконоборца требует плотного контакта с кожей мага, иначе могут возникнуть проблемы с выполнением заклятий. Вы ведь помните, почему до широкого распространения волшебных палочек маги носили мантии на голое тело?

— Конечно, — буркнул я, стягивая майку. — Чтобы не нарушать движение магических потоков по телесным каналам.

— Совершенно верно. Тот же принцип используется в защитной одежде — мы пользуемся любыми возможностями, чтобы облегчить себе выполнение поставленной задачи.

Я стянул трусы, и остался перед големом в чём мать родила. Тот протянул мне рубаху:

— Надеть!

Без майки та легла на тело, словно вторая кожа.

— Брюки!

Широкие, словно козацкие шаровары, они обтянули ноги, как противоперегрузочный костюм. Длинный балахон рубахи, который до этого никак не хотел всовываться за ремень, волшебным образом перестал мешать, и сам как-то там распределился в паху.

— Сапоги!

Непонятна мне эта манера — называть ботинки сапогами. Однако штаны буквально срослись с ними, так что регулировка шнурками не потребовалась. Ну и замечательно.

— Пояс!

Тот прилип к одежде, защёлкнулся самостоятельно. Я присел, подпрыгнул, наклонился — широченный пояс не мешал двигаться, при этом защищая зону почек и низ живота. Провёл рукой, и обнаружил, что под каждым пальцем оказываются свои крючочки и петельки. Похоже, используется какое-то стандартное расположение зельев, чтобы рука сама находила, что надо.

— Сюртук!

Тяжёлый и необъятный кафтан с кучей застёжек и карманов оттянул руки немалым весом, а потом разложился по плечам ощущением надёжной защиты. Во времена армейские я успел побегать в бронежилете, поэтому со всей уверенностью могу сказать, что этот бронесюртук оказался не в пример удобнее.

— Шарф!

Ну да, защита шеи и верхних дыхательных путей. Как же без этого.

— Очки!

У меня в детстве были похожие, только круглые стёкла — лягушки там удерживала резина, и назывались они «очки комбайнёра». А так практически один в один.

— Перчатки!

Неожиданно удобные, хотя выглядят топорно.

— Шлем!

Действительно, самая настоящая шапка из металла. Я взял его в руки, покрутил, нащупал пальцами тонкую вязь рун вдоль края, и похолодел, когда вспомнил, где видел такой же. У бабушки — чародейки в холле! Это что получается — у них там незваный драконоборец погиб, или они таким хитрым образом предупреждают потенциальных врагов об уровне защиты? Гляди, дескать, против наших чар даже костюмчик защитный не поможет.

— Всё, — голем убрал пухлые руки, блеснул дырками зрачков, и рассыпался грудками земли. Вместе с ним развеялась ширма, а так же тумбочка с моей одеждой. Надеюсь, мне её вернут перед обратной дорогой, а то ведь и рубашка новая, и брюки почти не ношеные.

Шенк одобрительно улыбнулся — он встретил меня в таком же стимпанковском прикиде, только кроваво-красного цвета, а не чёрного,— махнул приглашающе рукой.

— Идёмте, мистер МакГонагал, я введу вас в курс дела.

Топалось мне по старинной брусчатке уверенно, хотя время от времени из-под ног выскакивали мелкие камешки, которые устремлялись вниз, высоко подскакивая на неровностях. Я обернулся назад, потом внимательнее глянул вперёд — странно, ровная дорога, и непонятно откуда берущаяся щебёнка. Присел, ковырнул пальцем покрытие. Гранитные кубики до сих пор плотно сидели в полотне дороги, и даже пыли в щелях между ними за все эти годы набралось немного. И ни следа трещин на брусчатке, словно её уложили только вчера. Что за хрень творится с этой дорогой? Её точно римляне строили?

— Мистер Криви меня совсем не слушает, — недовольно заявил Шенк, грозовой тучей нависнув над головой.

— Простите, мистер Шенк, но я уже говорил, что история меня не слишком интересует. Когда мы добьёмся своего (или не добьёмся, тут уж как получится), я никогда больше не увижу эту усадьбу, и вряд ли даже услышу о ней. Так зачем мне забивать голову ненужной и даже вредной информацией?

— Почему это вредной? — растерялся дед.

— Потому что это наследие вашего Рода, как вы сами сообщили недавно. И если в поместье действительно найдётся ключ к тому светопаду на холме, то узнает об этом чрезвычайно малое количество людей. Просто потому, что за артефакт такой мощи может разгореться нешуточная война, которой вы не хотите из-за слабости Рода.

Так что мне для собственного спокойствия надо знать исключительно то, что поможет открыть дорогу в поместье.

— Вы можете принять Магический обет о неразглашении.

— А потом умереть из-за того, что какой-нибудь любитель артефактов решит не церемониться с грязнокровкой, и вольёт в меня Веритасерум?

Даже если принять самый идеальный вариант, когда у нас всё получилось, об этом никто не узнал, и я по прежнему остаюсь никому не интересным школьником. А вдруг что-то в поместье меня по-настоящему заинтересует? Я уйду в самостоятельную жизнь, и годами буду вздыхать по упущенным возможностям и несбывшимся мечтам. Зачем мне портить будущую жизнь? Помните, наверное, — многие знания приносят многие печали.

— Как странно, что из уст магглокровки я слышу рассуждения, достойные профессионального взломщика заклятий, — протянул задумчиво Шенк. — Не того, что рискует жизнью для зелёных недомерков, а настоящего гильдийца... Если ваши умения окажутся такими же толковыми, как мысли, то, возможно, наше знакомство перерастёт в плодотворное сотрудничество.

— Благодарю, мистер Шенк, но сначала давайте разберёмся с этой дорогой.

— А что с ней не так? Уже несколько поколений она остаётся без изменений.

— Вот и я об этом. Много вы знаете римских дорог, которые были бы вымощены гранитными кубиками? Я лично не знаю ни одной. И безотносительно тех, кто строил — как долго такая брусчатка служит?

Мне бы хотелось проверить одну вещь. Позвольте вас на время оставить.

Развернувшись спиной к удивлённому магу, я потопал наверх по склону. Костюмчик сидел, как влитой, он ощущался буквально второй кожей, прочной и упругой, а ботинки словно вгрызались в дорогу. Наверное, какое-нибудь заклятие прилипания на них наложено, не иначе.

Пока добрался до гребня, за которым дорога начинала спускаться в ложбину, я успел запыхаться, но ничего странного вокруг не заметил. Покрутил головой, двинулся назад к Шенку, остановился метров через двадцать — ничего. Где-то рядом цвиринькали птички, невидимые в камнях и густом кустарнике, от нагретых солнцем камней тянуло теплом, которое приятно охлаждал ветерок, а из-за скал то и дело доносился шум моря, лениво стучавшегося о высокий берег. Идиллия.

Я стянул шлем, очки, перчатки — всё это хозяйство повисло на поясе, зацепившись за какие-то крючки, — снова покрутил головой. Что-то зудело в подсознании, что-то, успевшее проскользнуть мимо, пока Шенк читал мне лекции по исторической ерунде. Похоже, не часто ему удаётся попи... э-э-э... поговорить вволю. Не удивлюсь, если подчинённые от него бегают, как от чумы — хуже нет разговорчивого шефа, сам через это прошёл.

— Что вы ищете, мистер МакГонагал?

— Сам не пойму, — ответил я, продолжая глядеть по сторонам. — Что-то, что ускользнуло от сознания. Простите, сэр.

Я опять вбежал на самый верх склона, посмотрел на изумительный пейзаж внизу, и стал медленно спускаться к удивлённому Шенку. Где-то метров через десять я поймал какую-то границу, отступил назад, и по сантиметру, очень неторопливо, двинулся вперёд.

Переход оказался чрезвычайно тонким, буквально несколько сантиметров толщиной. Едва уловимое ощущение инаковости, словно мир вокруг тебя меняется, как картинка на экране монитора. Несколько раз переместив голову на эти сантиметры, я подумал, что при более быстром восприятии мира это изменение стало бы заметнее. Как при ускоренной съёмке замедляется всякое движение, когда его потом просматривают на обычной скорости, так и здешнее изменение стало бы понятнее при очень быстрой жизни.

Например, как у колибри-однодневки, — магической птички, которая на самом деле даже птицей не является, а есть всего лишь отдельно существующая часть органов размножения южноамериканской псевдо-лианы Гастеруса.

Это магическое создание, которое выглядит как лиана, и живёт как лиана, является на самом деле каким-то хитрым червём, которого индейские шаманы времён ацтеков и мочика то ли вырастили, то ли случайно получили во время каких-то магических манипуляций.

Так вот его цветы опыляются очень необычным колибри, у которого полностью отсутствуют внутренние органы. Вылупляется это создание в ночь полнолуния, когда псевдо-лиана покрывается цветами, сутки порхает с цветка на цветок, а потом умирает, сразу после того, как завянут опылённые цветочки. При этом птичка чудовищно активна, носится по джунглям буквально со скоростью ружейной пули, прошибая навылет любую преграду, которая встретится на пути.

Когда в семнадцатом веке потомок конкистадоров дон Печарио умудрился подключиться, «оседлать» это создание, оказалось, что за сутки оно умудряется прожить лет десять по своим внутренним часам. Испанский маг заплатил за это знание пятью годами собственной жизни, так как разорвал связь довольно поздно, а несколько старых семейств Мадрида и Толедо обзавелись хитрыми проклятиями, которые наши английские целители научились купировать только во второй половине девятнадцатого века, после широкой экспансии американских кузенов за Панамский перешеек. Сейчас бы нам такого колибри...

— Мистер Шенк, идите сюда! — позвал я работодателя, и с завистью увидел, как легко этот седой маг преодолевает подъём.

— Вы нашли что-то интересное? — он даже не запыхался, блин!

— Станьте здесь, — я показал нужное место, — а теперь медленно переместитесь на длину стопы. Чувствуете разницу?

— Не могу понять, — задумался он после нескольких попыток двинуть головой вперёд-назад, — что-то знакомое, но не удаётся сообразить что.

— Как граница. Тонкая прозрачная... не знаю — плёнка, силовое поле? Мы её пересекаем, и оказываемся внутри изменённого пространства.

— Граница... — задумчиво протянул Шенк. — Плёнка... Барьер... Луч?!

Он стал лихорадочно оглядываться, побежал к соседней скале, поскрёб её поверхность, затем перебежал дорогу, присел у здоровенного камня, почти целиком скрытого лишайниками и мхом, вытащил из какого-то кармана зелёную линзу в золотой оправе, сунул её на манер монокля в правую глазницу, закрутил головой по сторонам.

Несколько следующих минут я чувствовал себя героем стимпанковского фильма — характерная одежда с массой застёжек и заклёпок, безумный учёный с моноклем, практически дикая природа, и викторианский чайный сервиз на плетёном столике. Не хватает лишь какого-нибудь дирижабля на пердячем пару, чтобы медленно проплывал на заднем плане.

Мистер Шенк поднял правую бровь, зелёное стёклышко выпало из глазницы, и закачалось на цепочке, пуская «зайчики» острыми гранями. Он решительно отодвинул меня назад к гребню холма, сунул руку в коробочку на поясе, и широким жестом сеятеля сыпанул перед нами серый порошок. Облачко заискрилось белыми, как сварка, огоньками-вспышками, поменяло цвет на нежно-розовый, и застыло в воздухе тонким бесформенным блином.

— Подождите здесь, мистер МакГонагал.

Шенк взмахнул палочкой, завертелся в вихре и исчез. Розовый блин постепенно расползался в стороны, по прежнему удерживаясь на невидимой преграде. Отчаянно захотелось сунуть в него палец, и поболтать, но здравый смысл победил.

Потом я решил посмотреть на эту магическую штуку Истинным зрением, прищурился, но тут раздался громкий хлопок. Рядом возник пульсирующий комок лучей и лучиков всех цветов радуги. Из глаз тут же брызнули слёзы, и пока я вытирал физиономию, вернулся к обычному восприятию мира — мистер Шенк смотрелся куда лучше в человеческой ипостаси, чем в магической.

С собой мой работодатель принёс две толстых проволоки почти двухметровой длины, согнутых в виде русской буквы Г, и большое кольцо вроде тех, что в спорттоварах продаются для хулахупа. Он положил это кольцо прямо на дорогу, подошёл к облаку, всмотрелся в игру огоньков-вспышек, махнул палочкой.

Проволочные «Г» воткнулись на самой границе розового тумана, и огоньки, повинуясь плавным движениям волшебной палочки Шенка, начали стягиваться в пространство между ними. Когда их насобиралось так много, что поверхность блина стала похожа на блестящий кусок рыбной чешуи, Шенк затянул что-то неразборчивое тонким гнусавым голосом. Это не был английский, и не был латинский — что-то совсем другое, немузыкальное, чужеродное, из далёких тёмных времён.

Кольцо взмыло в воздух, стало вертикально, подлетело к проволочным стержням и село на перекладинки. Шенк завыл фальцетом, огоньки переместились в круг, дунуло холодным ветром, и в круге открылось окно на ту же самую дорогу. Только теперь даже следа от брусчатки не осталось, лишь крупные неровные плиты из местного слоистого камня да утрамбованная щебёнка между ними.

Повинуясь внутреннему импульсу, я перешёл на Истинное зрение, и прикрыл глаза, ослеплённый ярчайшим жгутом, который тянулся от открытого Шенком прохода в скалы. Цвета молока, разбавленного самой малостью кофе, он неслышно потрескивал в такт дрожи, которая время от времени пробегала по магической связи-раппорту.

— Мистер Шенк, сэр, — медленно произнёс я, на всякий случай повернувшись к тому спиной. Хватит с меня одного раза, видеть этого монстра, как он есть.

— Да? — голос был запыхавшийся, и представилось, как он вытирает пот со лба. Тяжкое колдовство, и похоже семейное. Такому в школе не учат...

— Вы можете очистить поверхность вон той скалы примерно на высоту нашего пояса? Так, чтобы нанесённую грязь убрать.

— Сейчас, — он протопал к показанному месту, и метров с десяти (ближе не получалось из-за крупных обломков) махнул палочкой. Возникший из ниоткуда вихрь загудел вентилятором, сорвал кусты ежевики, разросшейся колючим ковром на прогретых солнцем склонах, поднял тучу пыли, в которой закружились сухие ветки, камни, земля. Весь этот мусор, вращаясь в хоботе смерча, медленно двинулся вдоль подножия скалы, скрыл мага, укрытого пологом Протего, от моих глаз. Через минуту — другую хобот, словно наконечник огромного пылесоса, пополз вверх по скале, переместился за гребень, распался там мусорным облаком, а перед скальной стеной остался кусок свежевспаханной земли и чистенький Шенк. Он повернулся, махнул приглашающе рукой:

— Вы были правы, мистер МакГонагал! Гляньте сами!

Я двинулся к нему по целине, сквозь запах раздавленной зелени и сырой земли. На скале чётко выделялся рисунок человеческого глаза, вырезанный неведомыми мастерами бог знает когда. Удлинённый по восточной моде, он вызывал в памяти древних греков и путешествие аргонавтов, у которых похожие глаза украшали нос корабля.

— Я так и знал, — Шенк улыбался на все тридцать два зуба, — почему только нам это раньше в голову не пришло? Ведь заклинание Сторожевого Глаза было очень популярно в те времена.

Я потянулся к рельефу, чтобы коснуться шероховатой поверхности камня, но Шенк остановил руку.

— Не вздумайте! — нахмурился он. — Иначе заклятие опять активизируется, и все наши усилия пойдут прахом. Идёмте лучше, пока держится проход. Он не вечен.

Ну, нет так нет. Мы вернулись на дорогу, очистили обувь от приставшей земли (по словам Шенка, это очень важно, если прорываешься сквозь «сторожевик»), и по очереди протиснулись сквозь круг.

Несколько мгновений покалывания кожи, пока длился проход, и мы оказались внутри охранного полога. Теперь дорога выглядела намного более старой, заброшенной, неухоженной, — такой, какой она и должна быть. И почти каждый шаг наших тяжёлых ботинок сталкивал со своего места мелкие камешки когда-то утрамбованной поверхности, которые начинали свой бег вниз, к далёкому пляжу.

— Мистер Шенк, — повернулся я к магу. — Вас не смущают эти камешки?

— Вы о чём, мистер МакГонагал?

— У обычных людей есть такое понятие — «критическая масса». Мне почему-то кажется, что когда их станет достаточно много там внизу, то включится какая-нибудь магическая ловушка. Такого раньше не случалось?

Шенк нахмурился, махнул палочкой, и перед нами возникла рыбацкая сеть. Она растянулась поперёк дороги, и всё, что сталкивали наши ноги, оставалось в её мелких ячейках. На пол-пути к развалинам поместья (отсюда они выглядели именно как развалины, а не уютное жильё) в сети накопилось столько груза, что моему работодателю пришлось наколдовывать ещё одну. Старую он свернул в толстенный узел, и оставил лежать на обочине.

Потом Шенк вздохнул, повернул ко мне хмурое лицо:

— Мне очень неприятно это признавать, мистер МакГонагал, но ваша помощь показала, до какой степени мы погрязли в тупости и самодовольстве. Не подумать о такой простой вещи, как Глаз-Камень! Столько веков повторять такую детскую ошибку!

— Не думаю, что это обязательно тупость, — позволил я себе прервать старика. — Скорее, это привычка, рутина, шаблон. У простых людей такое случается очень часто, поэтому и говорится, что старым командам, которые долго занимаются одним и тем же, требуется время от времени свежий глаз.

— Да, да, вы совершенно правы...

Мы остановились там, где от дороги ответвлялась почти исчезнувшая тропинка. Она тянулась в сторону, бежала мимо упорядоченных рядов какой-то зелени (наверное, бывших грядок), а дальше исчезала за углом высокой ограды. На эту часть архитектурного ансамбля время практически не повлияло — сложенная из местного камня, стена могла похвастаться сохранившейся штукатуркой и яркой белизной почти целой побелки. Конечно, вблизи сразу стали заметны дождевые потёки на ней, птичьи «гостинцы», длинные царапины, словно кто-то пытался поточить когти, или вскарабкаться наверх, однако в целом состояние стены можно было оценить на твёрдую «четвёрку».

Шенк осмотрелся вокруг сквозь свой зелёный монокль, кивнул удовлетворённо, вспомнил, что тут не один:

— Если присмотреться, мистер МакГонагал, то под стеной, где заканчивается бывший огород, и кое-где между грядок, можно увидеть кости глупцов, которые плохо учили гербологию.

— Вы имеете в виду раздел об опасных растениях?

— Нет. «Магический уход и сложности селекции».

— В смысле, изменения домашних растений под влиянием «сырой» магии?

— Именно. Я благодарю всех магов прошлого, что к поместью не закрыта хотя бы эта дорога. Не представляю, сколько сил пришлось бы потратить на прорыв сквозь эти зелёные джунгли...

На мой вкус, зелёный травяной ковёр, покрывавший склоны вокруг, совсем не заслуживал такого определения. Ежевика, какие-то злаковые, даже клевер, если глаза не врут — чего это он так?

Видимо, старый маг прочёл на моём лице все эти мысли:

— Смотрите.

Рядом с нами возник большой жёлтый цыплёнок, размером с магазинного бройлера, который пискнул, и подчиняясь волшебной палочке, ринулся по траве. Метра через три он ухнул как в прорубь прямо в зелёный ковёр, по траве прошла дрожь, словно кто-то пытался вырваться снизу, и умиротворяющий пейзаж восстановился.

Следующий цыплёнок побежал чуть в сторону. Он успел добраться до ежевики, когда гибкие хлысты колючих побегов обвили его тело с такой силой, что хруст ломаемых костей донёсся до моих ушей. В воздух взлетело несколько перьев, их тут же сбили молниеносные движения кустарника-убийцы, вернулась тишина, пение невидимых птиц, и негромкий шум моря.

Я поёжился:

— И так везде, сэр?

— По-разному, — равнодушно ответил тот. — Где-то появляется облако ядовитого газа, где-то открывается провал в пропасть, а если захочется подплыть на лодке, то в воде плавает стая «змееголовых». Обычные атакующие заклятия на них не действуют, между прочим. Самый безопасный путь — эта дорога. Хотя на ней тоже гостинцев хватает. Кстати, мой просчёт...

Маг нарисовал заклятие, и на моём поясе возникла кожаная коробка. Я подцепил жёсткую крышку большим пальцем — под ней оказался стандартный набор «скорой помощи», который мы вызубрили наизусть ещё на первом курсе. Ромбическая пробка Костероста, округлая Кроветворного, треугольная Бодроперцового — пальцы сами находили на ощупь крышки флакончиков с зельями, необходимыми в критических случаях магической жизни. Правда, все остальные крючочки и петельки остались незанятыми — экономит старик на мне, что ли?

— Мистер МакГонагал, подозреваю, что в Хогвартсе не учат пользованию аврорским поясом?

— Нет, сэр. Только ковчежец «первой помощи», такой, как у меня здесь.

— В критической ситуации вам больше и не понадобится, поверьте. В стрессе иной раз даже простейший Ступефай не удаётся наколдовать сразу, что уж говорить про незнакомые медикаменты.

— Совершенно с вами согласен, сэр.

— А вот мы и пришли. Идёте только по моим следами, ни шагу в сторону. Объяснить, почему?

— Нет, сэр.

— Прекрасно.

Перед нами сквозь повисшие на косяке ворота открывался вид на большой хозяйский дом, тот, что у римлян назывался «домус». Узкий дворик вдоль забора занесло ветками, обломками черепицы, высохшими костями, остатками доспехов, сгоревшими брёвнами, — не хватало только газет и пивных банок, чтоб почувствовать себя, как на задворках какого-нибудь старого завода.

Шенк опять сунул в глазницу монокль, сыпанул перед собой щедрой горстью уже знакомый порошок, послал его вперёд движением палочки. Слева потянуло гнилью, из кучи мусора поднялось что-то непонятное — куча полуразложившихся костей, тряпок, кожаных доспехов. Она двинулась в нашу сторону, облачко, направляемое Шенком, встретило её на пол-пути, и магический констрикт рассыпался сухой трухой. Маг шагнул в ворота, оставляя на дороге выразительные отпечатки подошв, я отправился по этим следам.

Несколько шагов между воротами и дверями в дом оказались насыщенным приключением. По обеим сторонам взмывали призраки разной степени прозрачности, пару раз в спину прилетели свинцовые окатыши, которыми в древности стреляли из пращей, заунывно выл хриплый голос, напевая то-то неразборчивое, а смрад изменялся с каждым шагом.

Всё это кончилось, как только ботинок Шенка стал на пороге дома. Наступила мёртвая тишина, гнусавый голос прервался на полуслове, словно кто-то выключил электричество.

— Смотрите, — бросил через плечо маг. — Под ногами.

Впереди за порогом, прямо на каменном полу, неизвестные умельцы выложили яркую мозаику в виде огромного кудлатого пса, который щерил белые клыки в злобном оскале.

— Здесь погиб мой дед, — вздохнул Шенк. — Он недооценил умения древних артефакторов.

По мановению палочки возник большой цыплёнок, такой же, как тот, что совсем недавно показывал мне опасности местной флоры. Он пискнул, бросился вперёд, и... ярко-красная кровь брызнула выше дверного косяка. Каменный пёс выпрыгнул из рамки, клацнул зубами, захрустел косточками невинного создания.

Маг снова махнул палочкой, ещё один цыплёнок погиб в зубах кудлатого охранника. Шенк повернулся ко мне:

— Вооружитесь терпением, мистер МакГонагал, процесс заполнения магической ловушки займёт некоторое время.

Цыплята один за другим бросались в самоубийственную атаку, пёс хрустел их косточками, чавкал и давился свежим мясом, а я разглядывал окружающую обстановку.

Сразу за порогом расстилался коридор, который уходил в обе стороны и заканчивался лестницами на верхний этаж. Широкие деревянные ступени из толстых балок уходили вверх, в темноту, которую уличный свет разогнать не мог. Под потолком висели фестоны паутины, серой от вековой пыли, на полу валялся строительный мусор, битая посуда, старые кости.

Впереди же открывался проход в глубину дома, завешенный тяжёлым коричневым пологом. Умелые руки выткали на нём женскую голову с клубком змей вместо волос — я поёжился, узнав Медузу в этом милом рисунке. Надеюсь, она нас окаменять не будет? Рядом со входом красовалась статуя греческого гоплита в полном доспехе, а с другой стороны по белой штукатурке стены летел меж облаков ещё один такой же красавец со здоровенным щитом.

Очередной цыплёнок пробежал прямо по мозаике пса, и ударился в каменного вояку. Тот сделал выпад копьём, птичка затрепыхалась на длинном наконечнике, на пол брызнула кровь.

— Инкарцеро!

Волшебные ремни стянули гоплита, тот рухнул с невысокого пьедестала, сорвал занавес копьём, и здоровенный греческий щит загрохотал по каменному полу.

— Всё, как я и рассчитал! — радостно крикнул Шенк. Несколькими движениями палочки он собрал занавеску в неряшливую кучу, и накрыл её отлетевшим щитом. Из-под того раздался глухой вой, щит задрожал, а у меня чуть не подогнулись от страха колени, когда звук, произнесённый нечеловеческим горлом, стянул кишки в тугой узел. Шенк опять махнул палочкой, крикнул что-то неразборчивое в этом вое, и в ушах зазвенело от наступившей тишины.

— Обычный Полог тишины бывает очень полезен, если его несколько модифицировать, — повернул он ко мне вспотевшее от напряжения лицо. — Не забывайте о простых заклинаниях, мистер МакГонагал, как правило в них скрыт огромный потенциал.

— Конечно, сэр, — кивнул я. — Очень впечатляющее решение сразу двух загадок.

Старик польщённо улыбнулся:

— Не один месяц размышлений! А на фреску мы плеснём немного чернил...

Огромная чёрная клякса плюхнулась на красавца в крылатых сандалиях. Тот дёрнулся, попытался вывернуться из-за непроницаемого пятна, но чернила расплывались по стене всё дальше, надёжно закрывая опасное изображение.

— Ну что, идём дальше?

На морду пса я наступил с внутренней дрожью. Однако ловушка, истощённая обилием жертв, на время выключилась, оставаясь обычной римской мозаикой — такие мне попадались ещё в Помпеях. Мы оставили связанную статую лежать на полу, прошли короткий коридор, созданный боковыми стенами комнат для клиентов и ближних слуг, остановились перед широким выходом во внутренний дворик.

Впереди сквозь дыру в крыше синело небо — это отверстие служило для сбора дождевой воды и дармового освещения, — а к бассейну, который заполнился мусором чуть не по самый край, склонилась голая нимфа с горшком под мышкой. По краям освещённого пространства виднелись колонны, поддерживавшие потолок, за ними какие-то неподвижные силуэты, фигуры на стенах, обрывки тряпья, бывшие когда-то занавесками, обломки мебели — мерзость запустения, короче. Пахло прелой листвой, гнилым деревом, пылью и уже привычным озоном. Значит, гостинцы для нас заряжены по самую крышу.

Я вздохнул, положил руку на плечо мага, который разглядывал это сомнительное великолепие перед тем, как сделать шаг:

— Сэр, куда вы смогли дойти прежде?

— До гоплита и занавеси с Медузой.

— То есть, далее никто из вас не был?

— Угу. Смотри-ка, а в таблинуме действительно стоит сундук... Не соврали записи, значит...

— Сэр, давайте-ка я пойду первым.

Шенк обернулся с искренним удивлением на лице:

— Зачем??

— Нет никакой гарантии, что ваш магический монокль увидит опасность, а я могу что-нибудь заметить.

— Или пропустить, — маг с неудовольствием поджал губы, одарил меня взглядом точь в точь как наша декан. — У вас нет ни малейшего опыта, молодой человек.

— А ваш опыт несколько веков подряд не давал заметить Глаз-Камень.

— Туше, — невесело улыбнулся Шенк, и отодвинулся в сторону. — Ведите нас, мистер Тесей.

Я хмыкнул, шагнул вперёд и прислонился к грязному от времени косяку. Идти во внутренний дворик мне совершенно не хотелось. Воздух звенел от напряжения, озон щипал ноздри, а задница в предчувствии неприятных приключений сжалась чуть не до размеров грецкого ореха. Ох, грехи наши тяжкие!

Потом я сделал шаг вперёд и поставил подошву на каменные плиты атриума. В мёртвой тишине пустого пространства скрип обуви бил по ушам, а тяжёлое дыхание Шенка ощущалось буквально за спиной. Прикрыв глаза, я повёл головой, представляя себя локатором, который улавливает каждое зло. Шелестели прелые листья в бассейне — имплювии, скрипела ветка сухого дерева, которое выросло в том мусоре, что нанесли века запустения, позвякивали на сквозняке карнизные кольца под потолком.

Дерево?!

Я открыл глаза, задохнулся от удивления, когда увидел прямо посреди бассейна сухой остов, растопыривший вокруг кривые ветки. Это что за хрень?!

— Оно появилось на нашем втором шаге, — тихо сказал маг за спиной. — Чтобы это значило?

— Мистер Шенк, скажите, а куда нам надо пройти? Конкретно?

— Вон в ту нишу за имплювием. Она изначально предназначалась для ложа хозяйки, а потом в ней стали хранить ценные и важные для семьи предметы — деньги, восковые маски предков, статуи духов-покровителей. Если присмотреться, даже отсюда можно увидеть там большой сундук и жертвенный стол. И прекрасно сохранившийся шкаф для статуэток ларов. Если нам удастся захватить хотя бы одну из них, можно будет взломать всю здешнюю защиту. Я знаю, как их заставить сотрудничать...

— Тогда нам придётся идти мимо бассейна вон до той нимфы, а затем от неё до ниши. Правильно я понимаю?

— Да.

— Ваш порошок может что-нибудь здесь показать?

— Его нельзя использовать в помещениях. Зато можно использовать Фонарь Диогена.

Откуда-то из под полы Шенк вытащил треснувший глиняный горшок со свечкой внутри, зажёг её от палочки, повёл вокруг широким серым лучом, который вырвался из щели на боку невзрачной посудины. В мертвенном свете магического артефакта соседняя плита вспыхнула яркой вязью греческих букв, которые заблестели, как отражатель на куртке велосипедиста. Такие же исписанные заклинаниями ловушки обнаружились дальше по трассе нашего предполагаемого перемещения. Шенк сосредоточенно подумал, мерно покачивая фонарём, затем поднял волшебную палочку, и на каждой плите-ловушке появилось красное пятно.

— Обходим их стороной, мистер МакГонагал.

— Благодарю за напоминание, сэр. Отметьте, пожалуйста, ещё вон ту плиту и ту треснувшую, что у бассейна, — на них надо высоко поднимать ноги, потому что на уровне щиколоток растянута тонкая нить, которая тянется к статуе нимфы.

— Полагаете, разбуженная девушка станет швырять в нас горшками? — ухмыльнулся маг.

— Не знаю, сэр. Женщины — существа непредсказуемые.

Мы обменялись понимающими улыбками, и осторожно двинулись к той куче мусора, в которую превратился бассейн. Потом я услышал тонкий звон, словно лопнула тонкая струна, и каменная голова прекрасной девушки медленно повернулась в нашу сторону.

Словно в замедленном кино я увидел, как её глаза загораются багровым светом, губы расплываются в дьявольской улыбке, и уши разрывает отчаянный треск, когда старое дерево начинает наклоняться в нашу сторону, протягивая к нам жуткие ветви.

Потом сильный рывок дёргает меня назад, и из-за плеча Шенка, отчаянно рисующего Протего, я вижу, как прекрасная нимфа взрывается сотнями каменных осколков, которые смертельной шрапнелью летят в нас. И один из них прорывает магическую защиту, летя мне прямо в лицо...

Сознание возвращалось медленно, а вместе с ним приходило узнавание окружающих предметов. Вот тонкая цепочка рун, затейливой вязью вписанная в геометрический орнамент деревянного косяка. Если бы не знал, что искать, подумал бы, что это трещинки, вызванные разрушительным влиянием времени. Кое-где прямо в доске торчат каменные обломки — это от статуи, которая взорвалась при нашем приближении. Жаль, красивая была нимфа...

Кислый запах колотого мрамора раздражал ноздри, а во рту тяжело ворочался сухой и пыльный язык. Я подвигал плечами, осторожно перекатился на спину — придавленное телом левое предплечье онемело так, что пальцы совсем не чувствовались, — сунул в рот правую ладонь, чтобы проверить, как там обстоят дела.

Вопреки ожиданиям, пальцы нащупали целые зубы, язык, и даже крови на них не оказалось. Это хорошо, значит, к мадам Помфри за помощью бежать не придётся. Ещё не слишком послушными пальцами я порылся в поясной аптечке, нащупал треугольную крышку флакона с бодрящим зельем, вытащил его на свет божий, и опрокинул содержимое в рот.

Поум! Мягкая подушка хлопнула по мозгам, лицо запылало жаром, из глаз брызнули слёзы, и пока я пытался проморгаться, в тело вернулась лёгкость, а в голове прояснилось.

Как только стихло бумканье в ушах, они тут же уловили негромкий кашель. Я перевернулся на бок — старикан лежал по другую сторону небольшой хозяйственной ниши, чуть не целиком заваленный каменной крошкой. Я бросился к раненому магу, сбросил со старческих ног здоровенный мраморный обомок, глянул в пустые глаза, и влил в потрескавшиеся губы такой же флакончик с треугольной пробкой. Тело дёрнулось, старикан выгнулся дугой, застонал, вытаращил на меня полубезумные глаза, схватился за рукав, словно утопающий.

— Что с големом?

— Каким големом?

Маг сморщился, хлопнул себя по лицу, тихо прошептал:

— Мерлин, чему их учат в этом Хогвартсе?

Потом он пронзил меня острым взглядом:

— Мистер Криви, за нами катился небольшой моток медной проволоки, известный практически всем артефакторам Британии, как «нить Ариадны», — о нём обязательно должно упоминаться в ваших учебниках по трансфигурации, чарам, и истории магии. Стыдно не заметить то, что должно было служить нашим аварийным порт-ключом!

Меня его эмоции задели не слишком. Наверное, оригинальный Колин должен был немедленно изойти на слёзы и сопли от чувства стыда и маггловской никчёмности, но мне лично дедушкины тараканы были побоку. Поэтому я огляделся, и тут же увидел комок металла, который действительно катился за нами до того, как мы зашли в зал — просто я тогда воспринял позвякивающую штуку, как одну из местных достопримечательностей. Раз Шенк на неё внимания не обращает, то и мне волноваться нечего. А оно вишь как, — было, оказывается, нашим обратным билетом из этой юдоли скорби.

— В клочья, — я сунул кусок оплавленной меди в белую от мрамора ладонь. — Вон на той статуе издо...

Слова мои застряли в горле, потому что на месте разлетевшейся тысячами шрапнельных осколков статуи начала формироваться новая фигура, такая же прекрасная. Нимфа, полупрозрачная и дрожащая, словно марево над асфальтом, уплотнялась, набирала объём и цвет, овеществляясь из призрачного видения в реальную фигуру. На мгновение даже показалось, что её безмятежная улыбка приобрела издевательский оттенок, но я выбросил из головы эту мысль. Зато её взгляд — это совсем другое дело.

Безжизненные белки с пустыми ямками зрачков, — рубины, которые должны были их заполнять, валялись где-то среди щебня, — глядели прямо на нас. Точнее, на дверной проём, у которого лежали наши тела. Почему я не вижу раппорта? Как же эта долбанная хрень выключается??

— О-о-ох! — дед нашёл силы подползти к выходу, оперся о старую штукатурку, начал рыться в своём сундучке с зельями. — Где же оно..?

— Костерост ищете?

— На Мордреда мне костерост? У нас времени осталось только только до момента, как вырастут Зубы Дракона у тебя за спиной!

Тут я осознал, что всё это время слышал тихое похрустывание и шелест сзади. Оказалось, что в бассейне, который собирал дождевую воду при живых хозяевах, и успел до самых краёв наполниться старыми листьями, хворостом и нанесённой землёй, появились неожиданные ростки.

Грязно-жёлтые кончики густо торчали из земли, засеянные щедрой рукой исчезнувших хозяев. Я моргнул, и за это мгновение зубчики стали чуть выше. Мать твою, они действительно растут на глазах!

— А как с ними бороться, сэр?

— Не знаю, — поморщился старикан. — Последние Зубы истреблены турками на Косовом поле. Завалили их трупами, но после этого ни одного упоминания о Зубах нет — может, потому, что там погибли практически все потомки Медеи.

— А если запустить камнем в самую гущу?

Маг уставился на меня обалдевшими глазами, несколько мгновений таращился, будто перед ним возникло что-то совсем ни в какие ворота, а потом согнулся в приступе сухого смеха, больше похожего на кашель. Отсмеявшись, он попробовал вытереть слёзы, размазал по физиономии пыль, и стал похож на бомжа с мукомольной фабрики. Так тебе и надо!

Позлорадствовать над чужим несчастьем не дало резкое:

— Агуаменти!

Поток воды ударил в лицо, я извернулся, отплёвываясь, но когда вода закончилась, понял, что умыться было действительно здорово. Как и напиться, кстати, а то в горле першило, словно мы день шагали по Сахаре, а не взламывали старый английский мэнор.

Пока я заливал жажду, старик привёл себя в порядок, насколько это было возможно для человека с множественными переломами.

— У вас всё было нарисовано на лице, молодой человек.

— Простите, сэр, поддался эмоциям.

— Пустое, — хмыкнул аристократ, — от современной немагической молодёжи трудно ожидать чего-то большего. Вас ведь не учили держать лицо, контролировать голос, часами беседовать на темы, в которых вы абсолютно не разбираетесь. А возвращаясь к теме разговора — говоря о камне, вы, как я понимаю, вспомнили миф про аргонавтов и Ясона?

— Конечно!

Он вздохнул, грустно улыбнулся:

— Вы всерьёз полагаете, что магические отродья греческих волшебников можно победить обыкновенным булыжником, даже очень большим? Медея, к вашему сведению, была необычайно могущественной колдуньей, и если бы не амортенция, вовремя подлитая на пиру, история о Золотом Руне закончилась, ещё не начавшись. Кстати, именно этот случай является первым официально зафиксированным случаем применения любовного зелья, которое известно нам, как амортенция.

— Не может быть!.. — прошептал я в изумлении. — Это же было чёрт знает когда...

Старикан гордо откинул седую голову:

— К вашему сведению, мистер Криви, наш род в своих жилах несёт частичку крови одного из аргонавтов!

— О-о-о!

— Наконец-то я вижу правильную реакцию от подрастающего поколения. А то всё время слышится: «Аргонавты? Это кто?»

— Я в детстве зачитывался греческой мифологией, сэр.

— И правильно делали, юноша. В истории этих романтичных южан можно найти не только воспевание гомосексуальных связей, как это делают некоторые отпрыски благородных семейств. У них можно многому научиться — преданности, мужеству идти до конца, не взирая на обстоятельства, или хотя бы умению встретить смерть лицом к лицу. Что нам предстоит сделать очень скоро...

Я обернулся — из земли уже торчали целые головы, все, как одна, смуглые и бородатые, в высоких шлёмах, тонкие верхушки которых показались мне поначалу ростками. Врагов было, если прикинуть на глаз, штук сорок, потому что бассейн, к нашему несчастью, оказался большим.

— Не расстраивайтесь напрасно, Колин, они способны прорастать сквозь любую поверхность. В какой-то из ассасинских крепостей, где они росли сквозь гранитный пол, отряд монголов потерял больше половины убитых не от оружия Зубов, а каменных осколков, что разлетались под напором проклёвывающихся голов. Считайте, нам повезло, дольше поживём.

Глаза на этих одинаковых лицах засветились жизнью в один и тот же миг, и я вздрогнул, когда на нас уставились десятки ненавидящих взглядов.

— Жуть какая...

— Абсолютно согласен с вашим выводом, Колин из МакГонагалов.

Не слишком обрадованный таким единогласием, я начал лихорадочно оглядываться по сторонам, в глупой надежде найти путь к спасению. Но его не было! Назад не вернуться, вперёд не пройти — статуя ждала нас, словно взведённая мина, а как её осколки пробивают щит сильного мага я успел не только увидеть, но даже ощутить.

Машинально почёсывая синяк на бедре, я опять встретился глазами с каменной нимфой. Нет, её улыбка действительно злорадная! Странное ощущение накатило, словно морок, — лицо мраморной красавицы задрожало, заколыхалось, размываясь в колдовском мареве, и только глаза, мёртвые, неподвижные, упорно глядели в одно и то же место. Что же она там видит? Её взгляд ощущался, словно копьё, вбитое в деревянный косяк ворот, совершенно не постаревших от времени, погоды и магических эманаций.

Стоп!!!

Подброшенный ментальным пинком, я вскочил так резво, что старикан дёрнулся от неожиданности, ударился затылком о стену, и зашипел, потирая затылок. К чёрту его ворчание!

Растительный орнамент по прежнему извивался по твёрдому, словно кость, дереву, и по прежнему в нём прятались руны, вырезанные чей-то умелой рукой. И никуда не делся запах цветущих оливок.

— Скажите, какой алфавит использовали греки для заклятий?

— Свой, греческий. Иногда вписывали слова из других языков, чаще семитских, персидских, египетских тоже. Зависело от того, с кем соседствовали.

— Я имею в виду, алфавит минойский, или позднедорийский?

— А-а-а, — оживился старикан. — Вот вы о чём! Подтащите меня поближе, будьте добры.

Подхваченный под подмышки, он только скрипнул зубами, когда ноги переплелись между собой, и долго, целую минуту, тяжело дышал, опершись о косяк, когда мы их уложили по новому.

— Стар я для этих приключений... — тихо произнёс он, вытер вспотевший лоб, и близоруко прищурился в орнамент.

— Ну да, ну да, — вот и «безопасность», вот «связь» и «месть»... Ах-ха... Интересное сочетание «повторять снова и снова»: отсюда берётся восстановление всех ловушек... А если вот тут поменять руну, то...

— Подождите, здесь что-то не так.

Старик недовольно отвлёкся, и я чуть не хмыкнул — настоящий безумный учёный, как их показывали в фильмах, со всклокоченными волосами и безумным взглядом из-за очков. И даже то, что линзы блестят радужными бликами рунного хрусталя, не портит впечатление. Скорее, даже усиливает.

— Так что вы имеете в виду, молодой человек?

— Вам не кажется, сэр, что замаскированные руны — это слишком просто? Где же хвалёное греческое коварство? Надо искать их алфавит, он где-то здесь!

Старик несколько мгновений глядел сквозь меня остекленевшим взглядом существа, лишённого каких-либо эмоций, затем повернулся, точно так же уставился на ворота. Я облегчённо глотнул, потому что за эти секунды всю спину морозом стянуло.

Шуршание сзади ужасно отвлекало, понимание, что смерть всё ближе, зудело в руках, билось в горле задавленным воплем ужаса. Зубы, одинаковые, как близнецы, вылезли уже по плечи, копья торчали над ними, как молодой камыш, колючий и смертоносный. Боже, сделай так, чтобы это не были метательные пилумы, а только сариссы, или что там у гоплитов копьями называлось! Нам только от дротиков защищаться не хватает!

— Мистер МакГонагал...

— Да, сэр? — странный тон проводника меня больше напугал, чем обрадовал.

— Будьте добры, взгляните туда, куда я укажу палочкой. Что вы видите?

Красная точка, похожая на пятно от лазерной указки, остановилась на фронтоне главного здания. Я присмотрелся к тому, что увидел старый маг, и от удивления раскрыл рот:

— О!

— Не «о», молодой человек, а «а». Учитесь правильно выражать свои мысли.

— Ага. Ну да, конечно. Простите, сэр, конечно «А».

Окно на фронтоне, перечёркнутое ставнем, действительно напоминало эту букву.

— Теперь прошу глянуть вон туда. Какая буква?

Поднятая рука нимфы, вместе с поднятыми в хитрой причёске волосами действительно создавала «б».

— И вон там, то странное дерево.

Торчащий из каменных плит искорёженный ствол, до сих пор не съеденный короедами, давал чёткую «р».

— Это что, сэр, — я посмотрел в наполненные яростным торжеством глаза. — Получается «абракадабра»?

— В точку, мистер МакГонагал! В некоторых дневниках и воспоминаниях путешественников я натыкался на упоминания, но сам никогда не видел «площадных заклятий»! Утерянное искусство, ещё в Средневековье уничтоженное инквизиторами! Даже не мечтал такое увидеть!..

Тем временем зубы вылезли из-под земли по локти. Стало видно, что их тела скрыты под чешуйчатым доспехом из медных пластин, а руки держат большие прямоугольные щиты, похожие на римские. Глаза магических монстров глядели на нас с неутихающей злобой. Чёрт, надо поторопиться!

— Сэр, вы знаете, как нам вырваться из ловушки?

— Конечно. Надо разрушить ключевой элемент констрикта, то есть одну из букв. Только надо понять, на какую всё завязано... И ещё — никак не могу найти первую букву «д». Вторая видна вон там, в проёме ворот: чердачное окно сторожки. А первой не вижу...

— Давайте поторопимся, а то зубы уже по пояс выросли!

Старик бросил на них равнодушный взгляд:

— Опасными они становятся только после полного созревания. Попробуйте швырнуть в них камень, Колин.

Я подобрал кусок мрамора, прицелился, бросил в ближайшего. Камень врезался в край щита, упал на землю, старик вздохнул:

— Всё время забываю, что вы не урождённый волшебник...

От короткого движения палочки воздух свистнул, и здоровенный кусок гранита, чуть ли не половина дворовой плитки, врезался в ту физиономию, по которой я так позорно промахнулся. От удара лицо вмялось внутрь, воин покачнулся, а потом я увидел, что изуродованная физиономия вернулась в первозданное состояние, словно это была резиновая кукла.

— Ранить его можно только тогда, когда он полностью выйдет из земли, и оторвёт от неё хотя бы одну ногу, то есть сделает шаг. Но именно тогда из его крови и костных обломков вырастают новые Зубы, так что вместо одного противника получается сразу три — четыре.

— Хорошо знать... А вон тот проём не может быть «Д»?

— Нет, он с этими никак не связан. Я даже боюсь, что её в этом слове нет...

Шенк нахмурился, начал сосредоточенно разглядывать окружающее пространство.

— Посмотрите-ка, мистер Криви, не буква ли «С» висит под потолком на месте оборвавшихся штор?

Я прищурился — место, на которое показывал старый маг, пряталось в глубокой тени, его не так просто было заметить. Большое медное кольцо, совершенно не позеленевшее за столько веков, но разорванное неведомой силой, действительно напоминало искомую букву. Что значит опыт — увидеть там, куда я, например, и не подумал бы глянуть...

— Точно, она, мистер Шенк.

— Как скверно то... Неужели Петухоголовый?..

Мой работодатель нахмурился, и как-то резко сдал, прямо на глазах состарившись лет на десять.

— Петухоголовый, сэр? — странное прозвище для кого бы то ни было. На зоне он сидел, что ли?

— Да, это весьма известный демон времён Древнего Рима, точнее, его заката. Голова петуха, вместо ног — змеиные хвосты... Настоящее имя называть не буду — у нашего Рода с ним весьма напряжённые отношения.

Шенк криво ухмыльнулся:

— Если бы мы сейчас попробовали активизировать то, что буквально минуту назад казалось порталом, то вполне могли увидеть одну из его низших эманаций.

— И?

— И встреча эта ни вам, ни мне удовольствия не принесла бы. Бесконечные эоны нестерпимых мук — совсем не то, о чём мечтает маг. Упреждая следующий вопрос: защититься от него невозможно ни вам, ни мне в нынешнем состоянии.

— Понял, сэр. Тогда как мы отсюда выберемся?

— А кто вам сказал, что мы отсюда выберемся, мистер Криви? Нам пора готовиться к смерти.

Шенк поёрзал на каменных плитах, попытался удобнее опереться о стену. На его шикарном костюме драконобрца остались большие пятна извести, которой штукатурили стены давние хозяева, но на моих глазах побелка аккуратно осыпалась мелкой крошкой с намагиченной кожи. Я повторил опыт — потёр предплечьем по стенке, — и с удовольствием убедился, что на моём не осталось ни пятнышка грязи. Ну нет, погибать, когда получил такой шикарный прикид? Это он пускай умирает, если хочет, а мне пока не к спеху.

Момент, когда Зубы созрели, я услышал, и даже ощутил телом — по всему пространству старого магического поместья прозвучало низкое гудение, которое тяжёлой дрожью отдалось в животе. Заныло под ложечкой, во рту пересохло, я оторвался от разглядывания фрески с танцующими менадами, и прижался к стене совершенно автоматически, когда встретился глазами с бешеными взглядами сформировавшихся монстров. Под густыми чёрными бровями, в нескольких сантиметрах над верхним краем щита, белки почти человеческих лиц давили тяжёлой запредельной ненавистью, от которой слабли колени и начинали дрожать руки.

С кряхтением поднялся Шенк — видимо, зелье подействовало, раз он смог устоять на сломанных ногах. Так же, как я, он шагнул назад, отступая перед густой злобой, от которой начало пощипывать лицо, махнул палочкой, создавая полог тишины.

— Мистер Криви, пришло время молиться! Я выставлю Щит, но долго его мне не удержать. Если повезёт, у вас будет минут семь, пока копья этих констриктов не наделают в нас дырок. Молитесь!

— Я атеист, мистер Шенк, — удалось вытолкнуть сквозь сухую гортань. Голос показался совершенно чужим, грубым и хриплым.

Старый маг удивлённо обернулся, сочувственно кивнул, когда понял мои чувства.

— Нет ничего зазорного в страхе смерти, молодой МакГонагал. Мне тоже страшно, если хотите знать. Уж очень неожиданно пришла эта смерть...

— Меня немного утешает, что умирать мы будем от артефакта, который давно уже считался исчезнувшим, мистер Шенк. Не от банальной «Авады», и не от зубов оборотня — внутренний любитель древнегреческой мифологии чувствует определённую гордость, и именно она помогает мне сейчас не обмочиться от страха.

— Ха-ха-ха!!! Вы мне нравитесь, Колин! Жаль, что мы не...

— Р-Р-Р-А-А-А!!!

Заклинание разлетелось радужными хлопьями под импульсом чудовищной силы. Акустическая волна ударила меня в лицо, отчего оно сразу онемело, в грудь и живот, вышибая остатки воздуха, швырнула о стену с такой силой, что перед глазами поплыло — даже шлём не смог амортизировать жуткий удар. Уши пронзила острая боль, и почти такая же взорвалась в голове — сознание поплыло, я в полуобоморочном состоянии увидел, как старый маг ожесточённо трёт лицо, размазывая кровь из носа, кричит что-то, неслышно раскрывая рот, выстреливает из палочки длинный чёрный хлыст, хлещет им по первому ряду атакующих, и падает без сил на колени, сразу после того, как неприятный даже на вид хлыст разлетается каплями чёрной крови на вражеских щитах.

Потом, словно по неслышной мне команде, Зубы опустили щиты единым слитным движением вниз, открывая незакрытые шлёмами лица, и ещё раз рявкнули свой боевой крик.

Новый толчок опрокинул меня навзничь. Я только успел увидеть, как Шенк заваливается на бок, уже без сознания, Зубы делают ровный слитный шаг в нашу сторону, опускают копья вниз, а затем прямо в мозг мне ворвался солнечный луч, который пробился в наш сумрак сквозь дыру в разбитой крыше. Господи, больно-то как!..

...Солнце висит над головой на выцветшем от жары небе, словно чей-то недобрый глаз. Оно глядит на нас неумолимым равнодушным фатумом, словно храмовый палач, которому уже давно нет разницы, кого резать, принося в жертву — человека ли, овцу, быка, или соломенную куклу, подменившую ребёнка из богатой семьи. Иссушающий зной горячими волнами льётся на наши головы, проникает под шерсть доспеха, высасывает силы из тела, ворует ловкость из рук, крадёт воздух из груди, затягивает тёмной пеленой безумия глаза.

И даже пыль, которую поднимают навстречу беспощадному солнцу тысячи ног, кажется горячей от человеческих выдохов, кашля, хрипа, звона клинков, треска ломаемых костей и тяжёлого хеканья, которое вырывается из груди, когда топор врубается в очередное тело. Грязь под ногами, в которую превратилась высохшая до звона глинистая почва, разит человеческой кровью, смрадом немытых тел, дерьмом из вывалившихся кишок, кислой вонью сыромятной кожи.

Когда очередное бородатое лицо проваливается вниз, перечёркнутое ударом боевого топора, удаётся заметить, что бесконечные ряды врагов значительно поредели, но усталость в руках и во всём теле, из-за которой движения теряют свою убийственную точность, заставляет понять, что увидеть конец битвы не удастся. В шлём с грохотом ударяет снаряд пращи, голову дёргает назад, и мир вокруг заволакивает пыльное облако, в которое превратилась обожжённая глина, так метко брошенная врагом. Незрячие глаза заполняются слезами, но протереть их не хватает времени — острая боль пронизывает шею, и горло, разрубленное чужой рукой, булькает горячей кровью, давя последний вскрик...

Холодная вода ударила в лицо так неожиданно, что я вскинулся, замахал руками, отбиваясь вслепую от невидимого шутника, и только потом услышал:

— Фините.

Вода исчезла, я вытер физиономию ладонью, проморгался после купания, повёл головой по сторонам: окружали меня вполне современные стены с весёленькими обоями в стиле «арт деко» (в смысле, приглушённые пастельные цвета, и силуэты рыб в вытянутых от пола до потолка зарослях морской капусты, долженствующей отображать морские глубины). Нет, это точно не греческая фазенда, будь она неладна. А вот отсутствие потолка над головой напомнило оранжерею в доме Шенка.

— Я рад, что с вами всё закончилось хорошо, мистер МакГонагал.

Старый волшебник, который устроил мне незабываемое приключение, сидел за чайным столиком, и аккуратно прихлёбывал что-то из изящной чашки. Вместо аврорского доспеха была на нём та же ковбойка и джинсы, что при первой встрече в маноре. Значит ли это, что мы вернулись к нему домой?

Я сел на лежанке, глянул на себя — неизвестные доброжелатели вернули меня в привычную одежду. Из-за спины вынырнул мужик лет тридцати пяти в жёлтом медицинском халате, поклонился Шенку, спрятал волшебную палочку в чехол на поясе, и удалился в недалёкую дверь, которую прятали занавеси, почти неотличимые от обоев на стене.

— Присаживайтесь, — улыбнулся мне гостеприимный хозяин, махнув рукой в сторону накрытого угощения. — Теперь вам можно.

— А долго было нельзя? — я поднялся с лежанки, увидел под ней брошенный небрежной кучей аврорский комплект, капли крови на простыне, очертившие силуэт лежащего человека, понял, что это про меня, и почувствовал, как по спине пробежал запоздавший холодок. — Благодарю за помощь, мистер Шенк.

— Ничего, — отмахнулся тот, и заулыбался, как старый кот на сметану. — Сначала вы уничтожили наш спасательный порт-ключ, а затем так же походя спасли от неминуемой смерти. Так что не благодарите, а лучше выпейте чаю. У меня он всегда хорош.

— Успел убедиться, сэр, — я улыбнулся в ответ, нацедил тёмно-рубиновую жидкость в невесомую чашку, движением ладони отказался от молока, поднёс к губам ароматный напиток, и сделал осторожный глоток. Обжигающе горячее наслаждение покатилось вниз по пищеводу облаком призрачных надежд, и я прикрыл глаза от восторга.

Не знаю, сколько длилась тишина, — мистер Шенк позволил мне насладиться первыми мгновениями чаепития, когда аромат силён, а вкус напитка ощущается всем телом, — но вежливое покашливание дало понять, что пора заняться делом. Я ещё разок окунулся лицом в тёплое облако аромата над чашкой, опустил её на стол, и повернулся к собеседнику:

— Благодарю, мистер Шенк, — этого мне как раз не хватало.

— Похоже, вы настоящий любитель чая по-континентальному, мистер МакГонагал?

— Наверное да. У меня было не слишком много возможностей попробовать напиток высокого качества ранее, так что эта любовь для меня самого тоже несколько неожиданна.

— Как вы думаете, откуда он?

— Хм-м... Цейлон? Ява?

— Нет, мистер МакГонагал, ни за что не угадаете, — это чай из России!

— Не может быть! — подыграть бедному англичанину получилось легко: я ведь и правда не ожидал, что здесь найду такое.

— Краснодарский, сэр? Я слышал когда-то, что это самый северный чай в мире.

— Крас..— что? — недоумённый Шенк махнул палочкой, и на стол хлопнулась жестяная банка цвета замёрзшего льда. С неё из-под насупленных бровей на нас глянул классический старорусский богатырь в шлёме. За его спиной виднелись заснеженные горы, и низкие облака. Потом картинка приобрела объём, богатырь прикрыл глаза рукавицей, глядя на что-то за нашими спинами, сдвинулся в сторону, и стало понятно, что он на коне. Здоровенный битюг махнул гривой, неторопливо зашал по скалам, и вдруг я осознал, что зелёная поросль, которую топчут его копыта — это ели. Гигантская парочка медленно двинулась от нас, налетевший порыв скрыл их за снежной круговертью, и перед глазами проявилась надпись «Святогорскiй чай. Кiтежский сборъ».

— Мне сказали, что это «Святогорский», лучшая смесь из Китежа.

— Вы совершенно правы, сэр. Краснодарский, о котором я говорил, производят в обычной России, где-то на берегу Чёрного моря. А здесь изображён Святогор — герой древних славянских мифов. Из-за своей величины и тяжести ему приходится передвигаться только по горам, потому что в обычной земле он тонет.

— Да, я знаю, — кивнул хозяин. — Один из последних титанов, которому хватило ума не лезть на Олимп вместе с братьями, а заняться личными делами. Пошёл против Геи, вот и пришлось блуждать по горам, чтобы в материнские руки не попасть. Однако чай у русских действительно необычный...

Он начал медленно тянуть рубиновый напиток, о чём-то глубоко задумавшись, но как только я поставил на скатерть пустую чашку, встрепенулся:

— Мистер МакГонагал, вы сталкивались с Омутом Памяти?

— Только читал, сэр. Говорят, у директора Хогвартса есть такой, но видеть его не доводилось.

— Хорошо... Тогда придётся провести краткий инструктаж.

После короткого движения палочкой исчезла скатерть, исчез сервиз, пирожные, и прочие радости жизни. На столешнице уместился кусок грубо обработанного камня, едва отёсанный чьими-то неумелыми руками так, чтобы только поставить на ровную поверхность. По верхнему срезу, там, где начиналось углубление чаши, колола глаза яркая цепь рун — они буквально светились заряженной магией, словно серая поверхность камня служила лишь внешней оболочкой, которая прикрывает конденсированный сгусток чистейшей магической энергии.

Эта яркая цепочка угловатых рунных царапин обрамляла неглубокую впадину — миску, в которой плескалось густое серебристое сияние. Опалесцирующая поверхность светилась мягким серебристым светом, время от времени в ней вспыхивали крохотные искорки, которые всплывали откуда-то из глубины, словно пузырьки газа в лимонаде. От чаши пахло озоном, а когда искорка гасла, слышался негромкий треск, словно кто-то развлекается с проводами и батарейкой.

— Это очень старый Омут, — поянил Шенк, — в него не надо нырять с головой. Но и полное погружение не получить, конечно.

При этих словах по его лицу скользнула гримаса недовольства — то ли относительно устаревшей модели, то ли из-за чего-то ещё.

— Давайте посмотрим вместе...

Он сунул палочку прямо в то, что казалось сгустившимся туманом, помешал в серебристом сиянии, и поверхность забурлила, словно кипящая вода. Искорки начали всплывать чаще, треск превратился в шипение, и я не успел моргнуть, как поверхность Омута Памяти стала похожа на экран старого черно-белого телевизора, заполненного «белым шумом».

Потом мельтешение белых пятнышек по серому фону замедлилось, и проявилась немного размытое изображение пацана в кожаной куртке. Его белобрысая голова неудобно упёрлась в стену, из уголка губ тянулась кровавая слюна, и, судя по всему, парень был в отключке. Стоп, — это что, я так выгляжу со стороны?!

Потом картинка сдвинулась в сторону, показался ряд щитов, над которым перекошенные бородатые морды орали боевой вопль. Они шагнули вперёд, изображение дёрнулось, поплыло — снова показался я, только на этот раз моя фигура уже сидела. Глаза по прежнему были закрыты, изо рта тянулась кровавая слюна, а руки и ноги дёргались, как у марионетки, словно бы начиная жить собственной жизнью. Потом я встал, как будто меня подняла невидимая сила, и по прежнему не приходя в сознание, начал двигаться в странном танце, размахивая руками и ногами, как кукла.

Движения становились всё быстрее, я прыгнул вперёд, прямо на копья, отпрянул назад, когда стена щитов развалилась под невидимым толчком, и слитный строй Зубов превратился в беспорядочную кучу. Моё тело ускорилось ещё больше, очертания начали расплываться, на мгновение показалось, что я превращаюсь в какого-то монстра, горбатого и здоровенного, однако это впечатление практически сразу прошло, зато конечностей словно бы стало в несколько раз больше.

Они раздваивались, растраивались, я прыгал влево, и тут же оказывался справа, по прежнему без сознания, болтая головой так, словно она — шар на короткой верёвке. Строй магических тварей, который совсем недавно поражал своей нечеловеческой синхронностью, однородностью, развалился в кучу беспорядочных тел, которые под воздействием непонятной силы постепенно смещались в сторону выхода.

Связанные неожиданным колдовством, Зубы включали магические ловушки, заряженные на нежеланных гостей, в их щиты то прилетали стрелы, то втыкались здоровенные копья, кто-то проваливался в открывшуюся под ногами яму, а кого-то охватывал огонь, или ледяной туман, после которого полупрозрачное тело рассыпалось кучей ледяных осколков. Потом, когда эта хаотическая масса переместилась ближе к фонтану, чуть не половину вояк снесло шрапнелью, в которую опять превратилась нимфа у бассейна.

Когда прекрасная статуя вспучилась клубами мраморной пыли, я оказался рядом, наклонился к наблюдателю, — весь экран Омута заполнило мертвенно-бледное лицо с чёрными, на всю глазницу, зрачками, — схватил его за руку, и потянул к выходу, прямо сквозь толпу обезумевших Зубов.

Перед нами мелькнули окаменевшие фигуры, попавшие под взгляд Медузы, с клочьями занавеси на клинках, где-то в коридоре целая толпа Зубов рубила в крошево статую Тесея, но мы пронеслись мимо, прямо в ослепительное солнце дворика, обрушили на входные ступени наддверный портик, чтобы заблокировать выход, потом выскочили за стены поместья, и тут я, наконец, оставил наблюдателя.

Тот упал на землю, и уже под углом, под каким-то безумным ракурсом я увидел, как Криви брызнул кровью, словно продырявленная во многих местах бутылка. Потом он упал на четвереньки, выхаркнул чёрный сгусток, и рухнул в кровавую лужу.

Изображение скрылось в «снегу», я поднял голову — Шенк смотрел на меня непонятным взглядом.

— Странная магия... — выдохнул я.

— Если бы не пара деталей, можно было бы сказать «магия крови», но из-за них так сказать не получится. Поэтому не беспокойтесь, молодой МакГонагал, Азкабан вам не грозит.

— Я рад.

— В процессе вашего магического восстановления проявилась ещё одна деталь... — Шенк вздохнул. — И я совершенно не могу её объяснить.

— Какая же?

Шенк ещё раз вздохнул, махнул палочкой — оказывается, всё это время он держал её в руке, — кивнул в сторону зеркала, которое появилось возле столика:

— Вас не затруднит стать возле него?

Что он собирается делать? Зеркало, вроде, обычное, на Еиналеж не похоже... Я неохотно поднялся, прошуршал кроссовками по гравию, взглянул на белобрысого парня, который хмуро смотрел на меня с той стороны стекла. Это что — взрослеющее зеркало? Таким я буду лет через пять?

— Нет, мистер Криви, — опять вздохнул старый маг, — это самое обычное зеркало. В нём нет ни капли магии.

Я удивлённо поднял бровь, парень оттуда повторил моё движение. Голову к плечу мы тоже склонили синхронно, потом растерянно почесали затылок. И тут до меня дошло...

— Что-о-о??? Это я?! Нет!!!

Отражение повторило отчаянную попытку растереть физиономию, лихорадочно захлопало по телу, обернулось вокруг своей оси, глянуло из-за плеча с совершенно идиотским выражением лица:

— Да что за хрень такая творится?!

— Не знаю, мистер МакГонагал, — неохотно признался Шенк. — Колдомедик тоже с такими случаями не сталкивался. Он обещал поискать в архивах, возможно, там найдётся что-то похожее.

— Тоесть, я постарел на несколько лет?

— Похоже, да.

— Вот это я зашибись в гости сходил...

— В какой-то степени это моя вина, — процедил Шенк. — Слишком уж меня понесло. Возможно, ускоренное взросление — это эффект соединения лечебных зелий, которые вы принимаете, с той неожиданной магией, которую вы смогли проявить в нашем маноре.

Теперь вздохнул я:

— Меня сейчас больше беспокоит, как повзрослевшего Криви воспримут соседи. У нас небольшая деревня, сэр, очень консервативная и традиционная, если можно так сказать. Даже представить не могу, что им говорить...

— Это как раз не проблема, мистер МакГонагал, с этим я помогу...

Он махнул палочкой каким-то мудрёным способом, Омут Памяти пропал, зато на столике появилась небольшая коробочка глубокого чёрного цвета.

— Откройте её, мистер МакГонагал.

Внутри оказалась симпатичная серьга в форме восьмёрки из чернёного серебра.

— Прошу вас, примерьте.

— Серёжку?

— Да, — терпеливо произнёс Шенк, словно разговаривая с капризным ребёнком. — Прижмите её к мочке уха, и не бойтесь, когда уколет: она активизируется кровью хозяина.

В каком ухе носили серьги пираты? Чёрт, не помню... А педики в каком ухе носят? Блин, вот ведь задача!

— Мистер Криви, совсем не важно, к какому уху вы её прикрепите, потому что артефакт сразу после активации становится невидимым.

— Вы даже не представляете, мистер Шенк, какой огромный камень вы мне с души свалили!

И я прижал серьгу к правому уху.

После лёгкого укола мочку стянуло ледяным холодом, потом онемение-заморозка начало распространяться по всему телу. Я почувствовал, как челюсти сводит судорога, как спазм тянет назад голову, кожа спины вспучивается огромными мурашками, деревенеют ноги, и подошвы пронизывает острая боль, когда холод вытекает в землю. Я выдохнул, запоздало поёжился, потом сильно потёр левое подреберье, где ещё осталось лёгкое чувство дискомфорта.

— А теперь снова посмотрите в зеркало, пожалуйста.

Я глянул, и пацан оттуда улыбнулся мне в ответ — вот это правильный Колин Криви, подросток и фотограф! Мы помахали приветственно другу другу, и я повернулся к магу:

— Сколько это стоит, сэр?

— Для вас — нисколько, — улыбнулся Шенк. Затем он встретил мой удивлённый взгляд, подержал паузу, и добавил: — Если вы захотите продолжить наше сотрудничество.

— У меня очень скоро начинается учёба. Полагаете, мы успеем вскрыть манор до отъезда в Хогвартс?

— А что вам мешает работать у меня в свободные дни? Я отправлю письмо, директор его подпишет, и вопросов к вам не будет ни у кого.

— Не думал, что такое возможно...

Старый маг снисходительно хмыкнул:

— В магической Британии возможно всё, мистер МакГонагал. Мне Дамблдор не откажет.

Он так выделил слово «мне», что стало ясно — к нашему директору он относится без излишнего пиетета.

— Искушаете наивного школьника, сэр?

— Скорее, даю шанс развиться в полноценного мага, — серьёзно ответил Шенк. — Поверьте, такая возможность появляется крайне редко даже у волшебников из уважаемых семей.

— Конечно я согласен, мистер Шенк.

И правда, чего кочевряжиться? Можно подумать, он меня просто так отпустит, — пацана из маггловской семьи, без связей, денег и возможностей. Лучше уж добровольно отдаться, глядишь, и болеть будет меньше, и может, правда чему-то научусь...

— Прекрасно! — старикан обрадовался так, словно я ему вягру перед романтическим свиданием принёс. Он засиял, как лампочка, вскочил, и даже соизволил похлопать меня по плечу. — Уверяю вас, мистер Криви, вы не пожалеете о своём решении. А сейчас прошу за мной, время поджимает.

Мы вышли сквозь другую занавеску (подозреваю, что в этой странной комнате все стены куда-нибудь ведут), потопали по знакомому коридору из высоких стен, оплетённых всякими ботаническими монстрами.

— Кстати, мистер Шенк, — я вдруг вспомнил бедолагу Стиви и его страх перед мозголомными заклятьями, — а как действует этот артефакт? На какой основе?

— Он формирует полный образ мага. Вас даже можно хлопать по плечу, или обнимать — собеседник ничего не заметит. Благодаря тому, что вы прошли сквозь Дверь, я получил полное отображение вашего тела, как физического, так и магического. Обычно артефакту требуется время на полную подстройку — от суток до трёх, и всё это сопровождается не слишком приятными ощущениями, но сегодня утром мне вдруг пришло в голову, что вас стоило бы провести сквозь Дверь, и вот результат: вам не придётся страдать от головной боли и тошноты несколько следующих дней.

— Замечательная интуиция, сэр.

— Да, наша семья когда-то была известна своими прорицателями. И тем, что к ним почти никогда не прислушивались...

Над головой поблескивали в вечернем небе силуэты птиц-хранителей, тянуло морской солью, йодом, запахом гниющих водорослей. Странное ощущение нереальности окружающего постепенно охватывало меня, и начало казаться, что все эти стены вокруг, заросли хлыстницы колючей на них, стебли держи-держи возле поворота в соседний коридор, негромкое жестяное звяканье где-то рядом — всё это иллюзия, призрачный образ несуществующего благополучия, тщательно поддерживаемая обманка.

Я попробовал сосредоточиться на этом ощущении дискомфорта, неудобства сознания, но Шенк вздрогнул, словно укололся обо что-то невидимое, и резко свернул прямо в стену.

В ней открылся проход, пахнуло горячим сухим воздухом, разогретыми на солнце камнями, я прищурился от солнечных лучей, которые опять ударили прямо по глазам, а когда привык к свету, обнаружил себя на том самом месте, откуда всё начиналось — затянутые плющом стены, светлый песчаник под ногами, только в тени под листьями появилась аккуратная корзина с плотно закрытой крышкой.

— Мистер МакГонагал, — обратился ко мне с неожиданной серьёзностью старый маг. — Вам следует знать, что артефакт подпитывается ихором носителя, поэтому долго использовать его не рекомендуется даже взрослым магам. В вашем возрасте безопасным временем можно считать пять — шесть часов в сутки, далее может начаться магическое истощение.

— У меня есть знакомый сквиб, который страдает магической аллергией на заклятья типа «Обливиэйт» или «Ступефай». Этот артефакт не может навредить таким, как он, если находиться рядом?

— Ни в коем случае. Упомянутые вами заклинания относятся к агрессивно-наступательным, они воздействуют на органы восприятия человека, и формируют в мозгу жертвы образ искажённой реальности. Поэтому, чем слабее магическое поле, тем выше опасность кровоизлияния. Наш же артефакт является пассивно действующим, он изменяет самого носителя, а не его окружение, поэтому его практически невозможно определить наиболее распространёнными способами поиска магических закладок. И он совершенно безопасен.

— Вот как...

— Кроме того, упрощается нелегальное использование палочек несовершеннолетними — сбой установок, некая «двойственность» реципиента не позволяет срабатывать заложенным в палочку закладкам Министерства. Так сказать, дополнительный бонус.

Старый маг подмигнул мне, я засиял ответной улыбкой, и он размяк. Разгладились складки на лбу, смягчилось выражение лица, расслабились плечи — мужик перестал ждать от меня какой-то неприятной неожиданности. В принципе, я бы на его месте тоже так себя вёл, потому что днём в гостях принимал школьника, а вечером отправляю домой почти что молодого мужчину. В такой ситуации гость и взбеситься может, от нежданного подарка-то.

— Прошу взять с собой корзинку, — продолжил Шенк. — Думаю, костюм драконоборца может пригодиться не только здесь. Да и вам проще будет сразу прибывать на точку входа, а не сюда в манор, чтобы не терять время на дополнительные переносы.

— Это не плата, — уточнил он, передавая мне увесистый гостинец, — это подарок от рода Шенк.

— О! — неожиданные эмоции помешали сказать что-нибудь более осмысленное. Я перехватил ручку, открыл рот, чтобы хоть что-то сказать, улыбнулся, выдавил: — Спасибо!

— Я пришлю вам порт-ключ птицей. В ближайшие дни попробую разобраться с тем, что мы наворотили, да и системам безопасности надо дать время успокоиться. Вы же пока освежите в памяти пользование спас-набором — слишком неуверенно ваши пальцы искали соответствующие зелья, когда нас отшвырнуло к стене. До встречи.

Меня потянуло в трубу пространственного перехода, глаза кольнула ярко-белая точка стимфалийской птицы на фоне темнеющего закатного неба, и дом, сладкий дом, распахнул твёрдый пол в приветственных объятьях. Я грохнулся об него всем телом, несколько долгих секунд распахивал рот в беззвучных проклятиях, потому что от падения дыхание сбило напрочь, потом осознал всю никчемность своего бытия (группироваться надо, кретин, а не губья раскатывать!), и сел на пятки.

Всё здесь было по старому — на столе грустила чашка недопитого чая, за окном тарахтел разъездной трактор, слышались чьи-то голоса у коровника. Потом нос уловил приятный запах, а глаза увидели, наконец, замотанный в чистое полотенце ужин. Живот привычно буркнул, я тут же забыл про боль в теле, и отправился проверять, чем меня сегодня будут кормить. Своей участи дожидалась похлёбка с потрохами, и пастушеский пирог — как раз такой, как люблю, с твёрдой хрустящей корочкой, и сочной влажной начинкой. Ещё раз глянув на двор, я быстро преодолел появившееся вдруг желание помочь с вечерней дойкой, и принялся за еду.

Пока я ублажал ненасытный организм, арендаторы успели закончить все дела по хозяйству, так что на крыльцо я вышел как раз в момент их загрузки на тракторную телегу — правилами это запрещено, только кого они волнуют, эти правила? Дорожная полиция набегает в нашу глухомань только в туристический сезон, когда по местным асфальтированным тропинкам (их даже язык не поворачивается назвать дорогами, такие они узкие) начинают носиться городские идиоты. Всё же остальное время за порядком следят местные, которые сами знают, как устаёшь после целого дня работы по хозяйству.

— Привет, Колин, давно не виделись! — крикнул младший Спикман. Он вытряхивал солому из волос, одновременно пробуя сделать это же с рубашкой. Разумеется, ничего толкового из его попыток не получалось. — Где пропадаешь?

— К школе готовлюсь, Бобби! Домашние задания пробую доделать!

— Так ты поэтому из дома уходишь? — Питер обошёл трактор с другой стороны, подхватил брательника под мышки, и придал тому правильный вектор ускорения. Бобби крякнул, успел толкнуться ногами о колесо, и перевалился через борт телеги.

— Ага! — крикнул я, когда взъерошенная голова приятеля выглянула из-за чужих спин. — Чтобы здесь никому не мешать!

— Ну ты даёшь, Колин, — ухмыльнулся Питер, — скажешь тоже, мешать. Там тебе ужин оставили, кстати. Видел?

— Да, большое спасибо. Уже половину слопать успел. Передай миссис Спикман, что было очень вкусно!

— А то! — Питер заулыбался ещё шире, довольный похвалой, словно сам еду готовил, и забрался в кабину. — До завтра!

— Спасибо за работу! — я помахал рукой всем сразу, подождал, пока тарахтящий «Ровер» не выкатится за ворота, повернулся к Стиви:

— Как тебе с ними?

Тот пожал плечами:

— Да нормально, Колин. Я у них работал, так что привыкать не требуется. А у тебя как там... с магами?

Пожалуй, от Стиви укрывать то, что со мной стало, я не буду. Если уж и верить кому-то здесь, так только ему.

— Кое-что случилось сегодня, Стиви. Ты только не волнуйся, для тебя это безопасно, я спрашивал.

Из мочки артефакт вышел совершенно безболезненно. На мгновение по телу пробежала дрожь, словно холодным ветром за шиворот дунуло, и всё. Стиви дёрнулся, когда с меня спала магическая личина, отпрыгнул в испуге:

— Это ты чего, слышь?! Это что за хрень такая, Колин?!

— Спокойно, Стиви, это я! Просто один манор вскрывал с магом, и там произошёл спонтанный выброс. Вот и повзрослел неожиданно. Пришлось артефакт взять, чтоб меня здесь со двора не прогнали...

— Господи, Колин, куда ты вляпался?! Ты знаешь, сколько таких наивных закончило призраками-сторожами при чужих сокровищах? Зачем ты куда-то попёрся?

Вёл он себя почти как мама, если бы та осталась жива. Во рту появился горький привкус, настроение упало.

— У меня не было выбора, Стиви. Я этому магу в определённой степени обязан. Подозреваю, мне в любом случае пришлось бы сделать то, что сделал.

Стиви криво ухмыльнулся:

— Что, кто-то из Благороднейших и Древнейших Родов к тебе снизошёл?

— Нет, из Старых Семей.

— Ох ты ж... — работник покачал головой, — вот ведь тебя угораздило! Кто хоть, если не секрет?

— Майк Ослоу из рода Шенк.

— Ну хоть не главная ветвь, и то хорошо. Я, как ты понимаешь, знаю не сильно много, но из того, что помню, Шенки нынче захирели, былой силы у них нет. На них какое-то проклятье лежит, считается, а что там на самом деле, так и сам Мерлин не знает.

— А для меня это как может обернуться?

Стиви пожал плечами:

— От Старых Семей лучше держаться подальше, это тебе каждый скажет. У них такое за спиной тянется, что некоторых магов людьми назвать можно только с натяжкой. Шенки, вроде бы, арифманты были сильные и предсказатели, но от их прогнозов иной раз у людей ум за разум заходил. Проклять могли очень сильно, — когда наши сцепились с голландцами за Пряные Острова, тамошних шаманов вывели в корень Шенки. Только в учебниках ты про это ничего не найдёшь, сразу предупреждаю — настоящей магической истории учат дома, в комнате Рода.

— Почему?

— История магами рассматривается в практическом смысле — кто и как победил, чем это обернулось, какими проклятьями победителя наградили. То есть, это тактика и стратегия семьи, те самые ошибки, на которых умные учатся. Думаешь, почему у вас призрак историю преподаёт?

— Я думал, из-за того, что маги её роль недооценивают...

— Ну да, маги ведь такие идиоты. На дворе двадцатый век, а они всё перьями пишут, да на мётлах летают. Нет, Колин, во всех обычаях и привычках, которые кажутся глупыми сегодня, есть смысл и целесообразность, только увидеть их не каждому дано. ...Ладно, заболтался я.

Стиви потушил сигарету, осторожно коснулся моего плеча.

— Блин, как ты меня напугал сегодня, Колин! Не делай так больше, пожалуйста.

Он усмехнулся, неверяще покачал головой, и забрался в машину:

— Доброй ночи! Постарайся до утра не повзрослеть ещё больше!

«Лендровер» мазнул по глазам светом фар, захрустел колёсами по гравию, и уехал в ночь. Я подождал, пока «зайчики» не перестанут прыгать под опущенными веками, закрыл ворота во двор, постоял немного в вечерней тишине. Далёкие звуки обычной деревенской жизни только оттеняли умиротворённое спокойствие, которым дышало наше хозяйство. Потом куда-то в спину дунул ветерок, словно чьи-то холодные пальцы пробежались по шее. Меня обдало морозом, стянуло под ложечкой от смутного страха, и я позорно бежал в тепло дома.

Желтоватый свет трёхлампвой люстры согрел душу, уют обернул тело пушистым и безопасным одеялом спокойствия. Оно стало ещё ощутимее после того, как от ужина остались только крошки да разводы на грязной посуде. Я машинально убрал за собой, спрятал в мешок пузырьки с зельями, встал перед большим зеркалом, которое батя поместил в гостиной два года назад.

На меня посмотрел светловолосый высокий парень, которого я не знал и не ощущал телом. Мы потрогали лицо, разделись, покрутились друг перед другом. Странное состояние, когда смотришь на человека, понимаешь, что это ты сам, но при этом чувствуешь себя совсем другим. Практически шизофрения, чтоб его!

Сложен я почти взрослый оказался ничего так себе, всё, что необходимо мужику, находилось на своём месте и было «в плепорцию» ко всему остальному. К счастью, не так, как бывает у греческих статуй, которым хватает совсем маленького листочка, чтобы прикрыть «второй мужской мозг». Хорошо, хоть из-за этого комплексовать не придётся.

Вот с координацией нового тела было не совсем радостно — пару раз успел мимо тарелки промахнуться, когда ел, а на дворе заносило почти как пьяного. К счастью, никто не видел, а то начали бы спрашивать, что со мной. Придётся попрактиковаться с этим телом, мда...

Ещё один вопрос появился в голове, когда я разглядывал себя красивого — что с МакГонагал делать? Сейчас её радовать подросшим учеником, или завтра утром? В принципе, можно было бы и после завтрака её озадачить, потому как взросление тела — ожидаемый результат той смеси дьявольских зелий, которые приходится вливать в себя каждый день. Мадам Помфри об этом сама говорила, так что, наверное, моя ускоренная трансформация не слишком удивит декана. Или всё таки удивит?

Я скривил себе на прощание рожу, почесал яйца (вот тут координация не подкачала ни на миллиметр), побрёл одеваться в пижаму. Хорошо ещё, выходные шмотки увеличили вместе с телом, а то выглядел бы я сейчас в костюмчике по локти, да в штанишках по колено... Мать, мать, мать! Это ведь теперь вся одежда на меня маленькая! Покупать придётся, чёрт. Вот и траты неожиданные, ни сном, ни духом, как говорится. Надеюсь, Стиви поможет, а то я ведь даже не знаю, куда ехать — не в нашем же деревенском секондхэнде скупаться. Есть там две подружки, Кетти и Полли, разговорчивее которых во всём Мидсаммере человека не найдёшь. Они не поймут, если Криви, тот, у которого вся семья погибла, вдруг начнёт покупать одежду на несколько размеров больше.

Сонливость накатила неожиданно. Мгновение назад я подпрыгивал от внутреннего беспокойства, и вдруг стало всё равно — чего там с одеждой будет, с деканом, с этим старым магом, от которого лучше было держаться подальше. Только веки всё тяжелее, да тело всё расслабленнее. Я перебрался в своё место за диваном, и заснул быстрее, чем упал на подушку. Снилась мне всякая непонятная хрень.

А утром разбудила автоматная очередь за окном. Я вскинулся в коконе из одеял, бешено заработал локтями, чтобы выкарабкаться из той кучи барахла, которую намотал на себя за беспокойную ночь, и расслабился, когда услышал звук не разогретого тракторного движка. Ф-фух, это всего лишь арендаторы!

Пока тело приходило в себя, а пульс успокаивался, голосов за окном становилось всё больше, а вместе с ними оживало хозяйство — звякали бидоны, верещали свиньи, мычали коровы. Начинался новый день, а с ним новые проблемы. Можно было бы ещё полежать, но крестьянская привычка работать с самого утра заставила мышцы подёргиваться в ожидании нагрузки. Ну да, обычно мы уже все успели выпить чай с булками, и приступили к выполнению повседневных обязанностей, а тут я лежу, словно африканский набоб. И чего лежать, собственно?

Я вскочил со своего лежбища, заглянул на кухню, чтобы плеснуть в физиономию чуток холодной воды, и понёсся наверх. Пока народ занимается делом, я займусь телом, а то оно мне совсем не нравится. Две спальни — брата и моя, — расположенные напротив друг друга, оказались подходящим спортзалом, если двери распахнуть настежь. Хватает места и на кувырки, и на перекаты с падениями. Нашёлся даже крюк в стене, к которому удалось привязать резинки от эспандера, а они, резинки, в нашем борцовском деле поважнее даже манекена будут.

Следующий час я издевался над своим телом, а оно изо всех своих сил пыталось мне сопротивляться. Победила дружба — я стал чуток ловчее, зато по окончании тренировки упал на пол без сил. То есть совсем, ни пальцем шевельнуть, ни головой покрутить. Последние минуты доезжал исключительно на злости, как наш тренер говорил — «на зубах». Тело оказалось запущено просто ужасно, ни дыхалки, ни силы, ни растяжки. Меня даже авадить не надо, обычной Таранталегры хватит, чтобы сдохнуть через пол-часа волшебных плясок!

Вниз спускаться пришлось почти ползком, оставляя за собой влажный след не засохшего ещё пота. Но душ помог вернуться в себя — после того, как я почти сорвал голос от ледяного холода, который сменял обжигающий кипяток. На кухню после всех этих экзекуций я вышел практически счастливый, и готовый ко всему. Бутылочки и баночки из волшебного мешка вместо аперитива, потом шесть яиц с толстыми ломтями копчёного сала на скворчащей сковороде, сладкий чай, чтобы это всё запить, и существо, что ещё час назад проснулось дёрганым подростком, отвалилось от стола довольным жизнью человеком.

Нет, ребята, в английском завтраке есть своя сермяжная правда, и никакой французский джем с фуа-гра её не перебьёт. Сами вот попробуйте сказать вслух, да сравнить ощущения — «яичница с салом», к примеру, или «дже-е-ем», «кгуасса-а-ан». Пфе! Голодный человек этой изнеженности никогда не поймёт!

Тем временем пришла пора звонить шефине. Я нацепил вчерашнее убрание (ну не в халат же заворачиваться перед начальницей!), проверил, заперты ли двери, чтобы никто не впёрся в самый неожиданный момент, и уселся на пуфик перед камином. Да, на мягкую подушку, потому что на карачках перед ним пусть чистокровные маги стоят.

— Профессор МакГонагал! Госпожа по слову!

— Коли..? Вы кто, молодой человек?! — волшебная палочка нацелилась мне прямо в переносицу. Я даже не заметил, как она это сделала!

— Мэм, это я, Колин Криви. Позвольте, я сейчас покажу.

Ухо кольнуло, кожа взъерошилась от морозной свежести, а у МакГонагал растерянно опустилась палочка.

— Колин? Что с вами случилось?

— Я вчера получил письмо от Ослоу, мэм. Он приглашал к себе в манор по какому-то делу, и я решил, что отказывать влиятельному магу не стоит. После прибытия оказалось, что он хочет воспользоваться моим умением видеть магические раппорты, и в результате случившихся неожиданностей я повзрослел на несколько лет.

МакГонагал тяжело вздохнула, опустилась в кресло, которое вовремя выскользнуло из-за стола ей навстречу.

— Позвольте я угадаю, мистер Криви: речь идёт о старом поместье на краю бухты?

— Да, мэм.

Она покачала головой, спрятала лицо в ладонях, едва слышно прошептала:

— Майк совсем из ума выжил...

Несколько минут длилось молчание. Я терпеливо ждал, декан о чём-то думала. Потом МакГонагал вернула привычный вид чопорной старухи:

— Боюсь, мы ничего не сможем сделать, мистер Криви. Предполагалось, что взросление тела будет происходить медленно, в течение учебного года, чтобы ваши приятели и друзья успели привыкнуть к изменениям. Жаль, что так не получилось.

— Мне тоже, мэм.

— Что он ещё говорил?

— Ну, что я его заинтересовал, и что ещё пятьдесят лет назад меня сожгли бы ещё там в Министерстве.

Губы МакГонагал превратились в тоненькую ниточку.

— Мистер Ослоу очень любит экскурсы в историю, Колин, так что не воспринимайте слишком серьёзно его рассказы.

— Я читал протоколы Визенгамота, для меня эта информация неожиданностью не была.

Профессор тяжело вздохнула, на лбу появились страдальческие морщинки. Мне очень жаль, но придётся...

— Мистер Ослоу предложил сотрудничество на будущее, мэм. Я подумал, что отказываться от такого предложения было бы неразумно — магглорождённому сироте не пристало отбрасывать руку мага из уважаемого рода, вытянутую в столь щедром жесте.

— Вы очень хорошо понимаете традиции, Колин. Я даже не подозревала, настолько хорошо... — на МакГонагал было жалко смотреть.

— Последние дни я практически всё время думаю, профессор. Анализирую, вспоминаю, представляю возможные последствия тех или иных поступков. Похоже, у выходцев из обычных семей выбора практически не остаётся, когда на нас обрушивается благосклонное внимание кого-то из старых родов. Я правильно понимаю текущее положение?

МакГонагал промолчала.

— Сэр Ослоу сказал, что у меня не будет проблем с отлучками из школы, потому что он договорится с директором.

— Вот как? Он собирается вас отпрашивать с занятий?

— Не знаю, мэм. Возможно, ограничится выходными.

Декан вздохнула:

— Устав позволяет это делать. За последние десять лет мы много раз старались изменить соответствующие пункты, но ни Совет попечителей, ни Визенгамот не хотят что-либо менять. Так что да, Колин, директор не будет против. И вот ещё что...

Она помолчала, потом глянула мне в лицо:

— Старые семьи — это совсем не то, что Древнейшие и благороднейшие Рода. Последние сами себя назначили таковыми ещё много веков назад, поэтому в них часто больше спеси и самоуверенности, чем настоящих умений и силы. Старые же — совсем другое дело. Некоторые из них действительно чудовищно стары, другие же настолько глубоко погрузились в изучение магии, что их трудно понять нашим, человеческим, разумом.

Вы этого не знаете, Колин, но в тех магических семьях, что победнее и попроще, давно уже ходит такая поговорка: «От ласки Древнейших, и интереса Старых охрани нас, Мерлин». Похоже, вы заинтересовали Шенка, и ситуация усугубляется тем, что на сегодняшний день их род сильно сдал свои позиции, а Майк к тому же происходит из боковой ветви. Он подчинённый по положению, понимаете, что это значит?

— Конечно, мэм. Он будет стараться, как это говорится у нас, обычных людей, на моей спине в рай въехать. Но я буду изо всех сил пытаться сделать так, чтобы эта поездка не оказалась для него слишком лёгкой прогулкой. И потом, будет ли у меня ещё такой шанс научиться настоящей, не кастрированной Министерством магии?

— Нет, Колин, — твёрдо ответила МакГонагал. — Не будет.

— Значит, мне остаётся смотреть вокруг на триста шестьдесят градусов, и беречь себя изо всех сил. Полагаю, я справлюсь.

— Думаю, у вас всё получится, Колин, — улыбнулась декан. Из уголков глаз побежали морщинки, на мгновение она опять стала доброй бабушкой, у которой всегда самые вкусные пирожки, и самые увлекательные сказки. — А я вам помогу. Вот прямо сейчас отправлюсь к Майку, возьму его покрепче за шиворот, и помогу. Только сначала Тори позову, а то от меня одной он уже убегал. До встречи, Колин!

Профессор исчезла в зелёном пламени, а я остался сидеть перед пустым камином. Интересно, что у них там за отношения такие?

Чтобы не мозолить глаза соседям и не засыпаться в разговорах с бывшими друзьями, пришлось мне убираться подальше из дома. Я незаметно проскользнул на задний двор, и, оставив шум крестьянского хозяйства за спиной, отправился в поля, которые начинались прямо за садом. Они тянулись далеко за холмы, расчерченные каменными стенами времён Огораживания. Овец, ради которых английских крестьян сгоняли с земли, сегодня почти не осталось, а средневековые булыжники по-прежнему делят желтый ковёр пшеницы серыми линиями границ.

На самой вершине холма, прямо на линии недалёкого горизонта, взъерошенной метёлкой торчал старый дуб, под которым любили собираться местные пацаны из начальной школы. Криви провёл возле него столько времени, что мог вспомнить каждую трещинку на толстой коре, и это дерево показалось мне удобным для нынешнего одиночества. Видно оттуда далеко, любого нежеланного гостя замечу очень быстро, так что никто не помешает, если вдруг захочется колдануть. Палочку я брать не стал во избежание соблазна, но с моими талантами всё возможно...

Запах созревшей пшеницы горячим теплом согревал душу. В этом году лето выдалось сухим, озимые поднялись раньше обычного, и соседи заканчивали готовить технику, чтобы через пару дней начать жатву. Кое-где по жёлтому ковру созревших колосьев алели кровавые брызги мака-самосейки, красивого сорняка, истребить которого не могли самые мощные гербициды, а в высоком английском небе заливались жаворонки. На сердце было спокойно и тепло.

Я уселся на толстом корне, который много лет служил опорой для наших подростковых задниц, прижался спиной к стволу, закрыл глаза. Привычная атмосфера позволила расслабиться, почувствовать себя в полной безопасности и комфорте. Самое то, чтобы хорошенько обдумать ситуацию, в которую мне пришлось попасть.

Сказка оказалась страшной. Запредельная жестокость, цинизм, равнодушие, магические чудовища — реальность гаррипоттеровского мира пугала до дрожи в коленях, и осознание, что я умею творить чудеса, не радовало совсем. Да и не смотрелись мои фокусы рядом с тутошними монстрами вроде Дамблдора, или Майка из рода как его там. Один семейный магопад чего только стоит...

А особенно меня напрягали кульбиты, что вытворяло тело в древнем поместье. Без меня вытворяло. Кто дёргал за его ниточки? Почему я брызгал кровью, словно плохо зарезанная свинья? Это что вообще за магия такая, после которой человек стареет на несколько лет? Ни одного ответа на мою грязнокровную голову.

И что мне делать дальше? Ясно, что пересидеть войну в тихой английской деревне не удастся: коль скоро клоуны с татушкой на предплечье один раз в гости заглянули, то второй раз точно не пропустят. А куда бежать — в другую страну? А кто мне позволит, сироте-малолетке? Да и куда я там подамся, перебравшись через Канал, — несовершеннолетний англичанин без документов и знакомств? В сырьё для ингредиентов, разве что, — память услужливо подсказала, что аналоги Лютного есть в каждой магической стране, об этом первоклашкам на уроках ЗОТИ объясняют, с картинками пропавших туристов для наглядности. И того, что от них находят — чтобы проблевавшийся школяр тут же попрактиковался в заклятии очищения.

Мда, здесь плохо, а там будет ещё хуже...

Ничего не решив, я понял, что надо успокоиться. Сел поудобнее, сконцентрировался на дыхании, так, как обычно поступал в минуты тревоги, потянул воздух. Вдох, выдох... вдох-выдох... вдо-о-ох — вы-ы-ыдо-о-ох-х-х...

Медленное движение воздуха в носоглотке, — такое слабое, что его не ощущает слизистая (положи на кончик носа перо, и оно не шевельнётся), — помогает скорее выйти за пределы логического мира, заставляя кору головного мозга замедлять работу из-за нехватки кислорода.

Позвоночник прямой, убраны «слабины» в естественных изгибах, голова «подвешена», и теперь можно максимально «отпустить» мышцы, чтобы тело не мешало подсознанию сливаться с окружающим миром.

Вы-ы-до-о-о-х-х-х...

Шершавая ткань рубашки давит на плечи, ягодицы ощущают жесткость древесной коры, ветер доносит слабый треск тракторного мотора, и мир начинает терять цвета, когда я погружаюсь в себя...

В окружающем меня спокойствии мешает только близкий источник непонятного раздражения, что-то, чего не было ещё совсем недавно. Как только я пытаюсь нырнуть в релакс, помеха выдёргивает меня наружу, в тело. Что за чёрт?

Я растёр лицо, чтобы избавиться от ненужного теперь расслабления, поёрзал спиной по шершавой коре, и прищурился, глянув на ферму Истинным Зрением. Опа! Откуда-то из-за строений бежал к горизонту грязно-коричневый шнур непонятного раппорта. Он тянулся от фермы, но в то же время словно из меня, потому что такое ощущение возникло в теле сразу, как только я увидел эту странную хрень.

Магическая связь была неприятной до отвращения, и желание разорвать шнур начало усиливаться с каждой секундой. Мерзость — а это была именно мерзость, всё моё магическое естество говорило об этом, — после того, как её удалось увидеть, ощущалась как прикосновение чего-то омерзительно скользкого. Я попытался её сбросить мысленным усилием, но только ещё сильнее почувствовал гадливость. Что это за дрянь такая?

Может, за палочкой сходить? Только поможет ли махание деревяшкой, особенно если вспомнить мои успехи у Оливандера? Но кажется, я знаю, как эту мерзость убрать и с меня, и с фермы...

Преодолев внутреннее отторжение, я сконцентрировался на загадочном шнуре-раппорте, и снова задышал медленно — медленно. Медлен-н-о-о... ме-е-едле-е-енно-о-о-о... Сейчас мы вспомним о хелицерах, и аккуратненько подцепим эту хрень...

Раздражение бухнуло в голову, словно граната — КАК ОНИ СМЕЮТ ЦЕПЛЯТЬ ВСЯКУЮ МОХНОНОГУЮ ДРЯНЬ?! Дышать медленно, говоришь? Я ВАМ СЕЙЧАС ПОДЫШУ, БУРДЮКИ С ДЕРЬМОМ!!

Ниточку, похожую теперь на тонкую кишку, покрытую густым слоем пушистой плесени, я смахнул одним движением когтя. Тонкий высокий звон резанул бы по ушам, если бы они сейчас были, но я лишь поймал толчок магического отката, как наказание за грубый разрыв мощного раппорта. Волна нечистой магии обдала меня облаком зловонного волшебства, от которого потянуло смрадом разложившейся крови так сильно, что мандибулы жадно зашевелились в поисках жертвы. Через мгновение чужая воля бессильно растворилась в пространстве — хитиновая скорлупа оказалась слишком крепким орешком для этой древней волшбы. Я рассерженно покачался, сканируя мир вокруг, потом поймал себя на том, что мне не нравится ни это пространство, ни я сам, что стоять всего на двух конечностях неудобно, солнце из-за облаков неприятно колет своими лучами, и сильно раздражает непонятный звук — какое-то татаканье на грани восприятия.

Татаканье... Это же трактор, блин! Что со мной происходит?! Какие хелицеры и мандибулы?

Я хлопнулся на корень костлявой задницей, перевернулся на четыре кости и выблевал содержимое желудка. Тело била мелкая дрожь, глаза заливал липкий холодный пот, а из носа поползла горячая струйка крови. Откат после резкого перехода из анимагической формы в человеческую? Чёрт его знает, что это за хрень, но спрашивать про такие превращения у знакомых магов просто стрёмно — вдруг и правда решат, что я какой-то Ужас на восьми ножках? Может, к акромантулам сходить за выяснением? Три раза ха-ха...

Пока я приходил в себя, и пытался вытереть физиономию сорванными тут же под дубом лопухами, трактор, что так резко вернул меня в повседневную реальность, выбрался из-за холма. Ярко-зелёный колёсник с жёлтыми молниями на капоте — самоходный инструмент мистера Банкса, одного из местных арендаторов, — неторопливо двинулся в поле, что-то там распыляя на колосья. То ли быстро разлагающиеся гербициды, чтобы сорняки перед уборкой завяли, то ли ещё какую современную пакость, благодаря которой урожаи взлетают до небес, а у верующих в мировой заговор вырастают на голове шапочки из фольги.

Я перебрался на другую сторону ствола, снова прижался к тёплой коре, расслабился, бездумно глядя в далёкий простор. Самочувствие вернулось в норму, тошнота прошла, вернулось хорошее настроение. Высокое чистое небо над головой, голубое от края до края, желтое море пшеницы и зелёный трактор на нём. Какое прекрасное фото можно сделать — даже «Нэшинэл Джиографик» такого не постыдится. Я резво вскочил, полный творческого задора, прикинул, на сколько времени хватит такого шикарного света, и быстро зашагал к дому.

Так, надо взять свой любимый пейзажник, ещё «рыбий глаз» на всякий случай (вдруг панорамное фото сделать удастся), штатив, который покрепче, чтоб не дрожал от ветра и резкость не смазывал, и, конечно, светофильтр. А какой светофильтр, кстати — серый, поляризованный, или вообще без него обойтись?..

Кочка подвернулась под ногу в самый неожиданный момент. Я автоматически ушёл в перекат, поднялся на колени, выплюнул сухую траву, которая непонятным образом попала в рот, и звонко шлёпнул себя по лбу — идиот! Как я мог забыть?! Да ведь все мои сокровища в доме Блэков, я же сам их туда оттащил! М-мать!!!

Как я мог про это забыть?! За столько времени ни разу не вспомнил, фотограф хренов! Да они же там пропадут к чёрту — и фотоаппараты, и инструменты, и негативы. Все мои негативы, вся моя жизнь! Родители, брат, первые дни в Хогвартсе, друзья из местной школы!

Нет, с этим надо что-то делать... Пока я разорялся над собственной глупостью, ноги привели прямо на задний двор. Потом громкое кудахтанье несушки отвлекло меня от попыток вырвать волосы на бестолковой голове, и я как-то неожиданно резко успокоился. Ну а что, собственно, ужасного случилось? Если судить по канону, там сейчас Гарри Поттер обижается на старых друзей, которые про него типа не вспоминали, и ещё пара — тройка дней у меня есть, пока Рыжая Госпожа В Старом Халате не загонит детвору на уборку магического мусора.

Ну что ж, решено — еду в Лондон, к малышке Гермионе и соперникам за её сердце. Ничего, я им покажу, где раки зимуют! Но сначала поем, а то опять в животе забурчало...

В столицу нашей английской Родины я отправился взрослым, без серьги в ухе. Вышел из дома школьником, с большой сумкой наперевес, предупредил ребят, что уезжаю по школьным делам, и в ближайшей рощице выдернул надоевший артефакт. Потом дошёл до вокзала, купил билет на ночной рейс, и сырым английским утром уже искал нужную вывеску, пробираясь сквозь толпу таких же сонных приезжих на Ливерпул-стрит. Затем карта города в центре туристической информации, прокладка нужного мартшрута, покупка рисовального альбома с карандашами, проездной билет на неделю, чтобы не заморачиваться, если задумка сразу не выгорит, и здравствуй, зы кэпитал оф Грэйт Бритн!

Прокатиться до нужного места удалось на красном двухэтажном автобусе, том самом дабл-дэкере, что в прошлой жизни так нравился на фотках про Англию. Я забрался на верхний этаж, уселся в самом заду, чтобы соседи не мешали, и начал с интересом крутить головой — чай, первый раз в Лондоне, грех не поглядеть, как империалисты живут. Экзотики оказалось так много, что по дороге удалось даже сцепиться с какими-то смуглыми придурками, которые решили, что раз контролёра на верхнем этаже нет, то можно чуток погопстопить.

Так как сел я очень удачно, обойти меня со всех сторон им не удалось, пришлось в проходе друг другу мешать. Когда самый наглый из троицы начал уже конкретно наезжать, я вытащил из-под куртки садовый нож, захваченный для подточки карандашей, и аккуратно кольнул его в бедро. Тот замер от неожиданности, вытаращил глаза на неожиданный сюрприз у самой ширинки.

— Мне что, вас прямо здесь порезать, придурки? Нахер пошли гуськом отсюда!

Загорелые жители столицы — не то цыгане, не то пакистанцы какие, — послушно отодвинулись в проход, несколько долгих секунд боролись со мной взглядом, и самый кучерявый из них процедил:

— Ты ещё пожалеешь...

— Уже жалею, — оскалил я зубы в улыбке, — что не взял топорик: ваши тушки разделывать было бы сподручней. Прям по суставам, чтобы мусорить поменьше.

Тот, что на меня бычил, побледнел, его кучерявый друг злобно сверкнул глазами, а третий, который всё время прятался за их спинами, выглянул с явным намерением сделать какую-то пакость. Похоже, придурки не хотят поверить в реальность моих угроз.

— Ну хорошо, смуглянки, я вам сейчас покажу фокус, — пришло время вспомнить о своём статусе. Продолжая играть ножом правой рукой, левой я вытянул палочку из-под куртки, где она очень удобно лежала в специально сшитом чехле. — Вот из этой штуки сейчас полетят искры фейерверка...

— Ребя, у него волшебная палочка! — испуганно завопил хитрый третий. — Ноги, пацаны!

Они горохом ссыпались вниз по лестнице, и я услышал, как кондуктор что-то кричит про молодых хулиганов. Потом я увидел их на улице — автобус почти под прямым углом сворачивал в узкую улочку, скорость его упала почти до нуля, так что придурки выпрыгнули прямо на ходу, не дожидаясь остановки. Я свесился наружу, и помахал им ручкой. Кучерявый крикнул что-то гортанное, видимо, обидное по-ихнему, а вот третий, бормоча под нос, сделал странный жест рукой, словно завязывая узел всеми пальцами сразу, и я ПОЧУВСТВОВАЛ, как в лицо ударяет невидимая подушка. Тут же во мне снова бухнула ярость, чужой раппорт оборвался, и упругая нить волшбы захлестнулась на шее главаря. Тот подавился кашлем, злорадная ухмылка третьего перекосилась в злобную гримасу. Потом автобус завернул таки в улочку, и трое придурков скрылись за углом.

Странная компания.... Видимо, ребятки из какой-то этнической банды, которых, если верить прошлой памяти, в Британии хватает. Кажется, лет через двадцать здесь даже голову отрежут человеку прямо на улице такие вот загорелые и кучерявые за то, что он по их району шёл. А ещё как минимум один из этих уродов имеет понятие о магах, и знает, чего от нас ожидать

Надо будет здесь внимательнее по сторонам смотреть, а то мало ли какие гости столицы ещё попадутся...

Нужная мне остановка оказалась прямо на площади Гриммо. Я кивнул кондуктору на прощание, спрыгнул со ступеньки, и автобус отправился дальше, переваливаясь на старой брусчатке. «Ну вот я и в Хопре», буркнул я, озираясь. Да, господа мои, при свете дня это совсем не Рио-де-Жанейро.

Старый район, когда-то видавший лучшие времена, — вот что можно было бы сказать об окружающих меня улочках. Остатки лепнины на высоких фронтонах, окна самых разных форм и размеров: что ни дом, то свои собственные, не такие, как у соседей. Парадные двери с резьбой, и древние ступени, вытертые сотнями тысяч ног. Я таких районов повидал много, и чувствую себя в них вполне комфортно, хотя многим они кажутся средоточием пороков и всякого ужаса из-за облезающей позолоты лучших дней.

Ну и запаха повседневной жизни, конечно: здесь в подъезде может тянуть мочой (ну не донес до родного унитаза!), а на лестничных клетках вонять тухлой капустой или ещё какой-то дрянью, что кладут хозяйки в свои обеденные кастрюли. Причем, что интересно, — если прийти вовремя, то есть когда готовка закончена, а запахи выветрились, то очень часто в тарелке оказывается вполне себе вкусная еда. Но почему она так воняет перед этим?

На самой площади, которая в дневном свете выглядела как маленький проулок между улицами (в Венеции, кажется, такие вот масенькие закуточки «кампьелло» называются), на слабом подобии газона росло старое дерево, заботливо окруженное высоким бордюром. Я огляделся ещё раз, понял, что скамейку не найду, и уместил свое тощее седалище прямо на его холодные камни. Поерзал, усаживаясь поудобнее — высота ограждения оказалась ниже, чем хотелось бы, — и стал внимательно осматривать окрестности перед началом операции «Возвращение блудного сына».

Отсюда нужные мне дома номер одиннадцать и тринадцать видны были очень хорошо, только вот задача была самому показаться, а не других разглядывать. Поэтому я допил газировку, сунул пустую банку в рядом стоящую урну, воткнул артефакт в мочку, пока никто не видит, и пошёл к выбранной позиции.

Остановившись метрах в двадцати от того места, где кончается дом номер одиннадцать, наискосок от входных ступенек и прямо напротив того места, где начинается серая от угольного дыма стена дома номер тринадцать, я убедился, что никому вокруг не мешаю, достал из сумки складной рыбацкий стул, и уселся максимально комфортно. Из той же сумки я достал рисовальный блок-планшет формата А3, сунул за ухо заточеный карандаш В2, а другим, который потверже, НВ, стал набрасывать предварительный эскиз входных дверей и ступенек.

Старые двери и ворота — моя слабость еще с детства. Мне они всегда казались наполненными волшебной силой, и открывая новую дверь, я всегда затаивал дыхание, словно вот сейчас передо мной откроется не привычная спальня, офис или магазин, а совершенно новый, неожиданный мир. Потом, когда я стал зарабатывать на жизнь фотографией, удалось даже организовать персональную выставку под названием «Двери, которые нас ожидают».

В данном случае дверь оказалась действительно интересной. Архитектор создавал дом в стиле «ар нуво», популярном в самом начале двадцатого века — растительные мотивы, листья и стебли, гибкость и изящество уходящего в небытие мира угля и пара. До сих пор стёкла, отродясь не мытые, удерживались в дверях не современной угловатой рамой, а выгнутым железом, которое руки мастера превратили в виноградную лозу. Такую красоту стоило попробовать запечатлеть на бумаге. А ещё лучше на фотографии — в ней я увереннее себя чувствую, чем с грифелем в руках.

Несколькими штрихами обозначив фронт будущих работ, я поёрзал на своём раскладном троне, расслабился и прищурил глаза. Надобен мне сейчас Истинный Взгляд, ибо некая мысль уже несколько дней не даёт покоя магической голове...

Я замедлил дыхание, пустил его тонкой струйкой сквозь нос, оттолкнул окружающий мир с его шумами, запахами, ощущениями, сосредоточился на нижнем киноварном поле, и попробовал по другому взглянуть на мир — множеством глаз, чувствительных вибрисс, волосками на суставчатых лапах, всем тем, что мне помогло сорвать заклятия с медицинского ковчежца мадам Помфри.

В теле стало жарко, под пупком запекло, воздух обжёг носоглотку, и я рывком вернулся в человеческое тело. От резкого возвращения в голове закружило, живот недовольно забурчал, и я выдал такую громкую отрыжку, что обернулась бабка, семенившая по своим делам.

— Что-то случилось, милый? — обратилась она, глядя, как я вытираю вспотевший лоб.

— Нет, мэм, спасибо, всё нормально, — я попытался улыбнуться максимально убедительно, но, видимо, получилось не очень, и бабка подошла ко мне ближе.

— Что-то вид у тебя не слишком хороший...

— Я шаурму съел на вокзале, мэм. Возможно, это последствия необдуманного поступка.

— Да ты что? Неужели там так сильно упало качество за последние десять лет?

— Не знаю, мэм. Возможно, всё не так уж плохо, но я покупал в передвижной кебабной, — мой просчёт.

— А ты откуда, молодой человек? — внимательно посмотрела на меня бабушка.

— Из глубокого захолустья, по местным меркам, разумеется, — привстал я и поклонился. — Мидсаммер, мэм.

— О, Дербишир? — обрадовалась старушка. — Мэнор с тремя косыми башнями? Там ещё прекрасный сыр можно купить на ярмарке?

— Не только сыр, мэм. Ещё и булочки по старому рецепту, и колбаски на травах, и много чего ещё.

— Помню, помню, — старушка улыбнулась так ослепительно, что показалось, будто меня обдала волна тёплого воздуха. — Помню, потому что меня там впервые поцеловал мой Юджин...

Несколько мгновений я буквально видел, как сквозь морщины и груз прожитых лет улыбается своим воспоминаниям молодая женщина, но потом очарование развеялось, и всё вернулось вспять.

— Так, молодой человек, — вздохнула старушка, — видишь вон те двери?

— Дом номер пятнадцать?

— Точно. Когда прижмёт живот, или просто захочешь напиться чаю, позвони в четвёртую квартиру — там я живу.

Я растерялся настолько сильно, что не нашёл что сказать, и просто вытаращился на неё в немом изумлении — в центре Лондона вот так вот просто получить приглашение от незнакомого человека?!

— И не бойся, разглядывать семейный фотоальбом тебе не придётся, — старушка хитро улыбнулась, видимо, по-своему поняв мою реакцию. — Просто чай, ничего больше.

— Э-э-э... Благодарю вас, мэм! — я ещё раз поклонился, прижав правую руку к груди. — Колин Криви, мэм, из Нижнего Мидсаммера. Непременно воспользуюсь приглашением!

— Уж прости, возраст не позволяет ответить книксеном, — хихикнула старушка. — Буду ждать.

Она отправилась домой, а я уселся на складном троне, и спрятал горячее от стыда лицо в ладонях. Мать твою, я бы ещё палочкой у тётки перед носом помахал! Придурок средневековый!

Хотя... Может списать манеры на увлечение средневековьем? Типа, в поместье рыцари бьются на турнирах, а мы им подражаем? Такой, дескать, кружок живого средневековья? В принципе, даже врать не придётся — что-то подобное в маноре действительно есть, кто-то из приятелей Криви даже туда ходил... Вспомнил! Томми-Дылда прошлым летом хвастался здоровенным синяком на плече от удара настоящим мечом! Ещё рассказывал, как нацепил кольчугу, и полез рубиться в толпу, — думал, что в доспехе ничего не почувствует. Решено, буду рассказывать об этом, если спросит. Но что делать с домом Блэков?..

И почти сразу же мне захотелось с размаху врезать себя по физиономии — куда я полез, придурок, с известным каждому завалящему магу Взглядом против многовековых заклятий старого рода?! Я бы ещё Рассеиванием попробовал их пройти, Фините Максима каким, или Гоменум Ревелио!

Тут надо по другому, напролом ничего не выйдет.

Пока я размышлял, рядом возникли представители аборигенов. Двое парнишек — лет семи, примерно, — начали разглядывать мои наброски. Пришлось заняться делом, то есть нарисовать ещё чуток линий, чтобы человек посторонний смог увидеть среди моих крокозябр наметки будущего рисунка.

— Так это дверь будет! — не выдержал один из зрителей. Второй, поглощённый созерцанием, задумчиво сосал большой палец правой руки, левую держа по-взрослому, в кармане потрёпанных шортов.

— Точно, — ответил я, — дверь и входные ступени.

— А зачем?

— Красиво.

— Не-ет, красиво там, — он показал рукой, где именно, и я увидел нос красного «ягуара», который выглядывал из проезда. — А здесь просто дверь.

— Нам задали нарисовать дверь, — пожал плечами я, — а машины будем рисовать позже, на следующий год.

— Так долго?

— Угу, — в процессе разговора мазяки оформились в ступени, а среди кривых и загогулин стала проявляться ар-дековская дверь. Боюсь, такую красоту моими кривыми руками удастся только обозначить, ибо для воссоздания её на бумаге умениями не вышел...

— А кем ты станешь потом?

— Промышленным дизайнером.

Собеседник озадаченно наморщил лоб:

— Это кто?

— Тот, кто придумывает, как выглядят новые вещи.

— Зайнер... — потрясённо выдавил второй, до сих пор молчавший шкет. От впечатления он даже вытащил палец изо рта, и потянулся чумазым пальцем к рисунку. — Это...

— Нет-нет! — я отвёл набросок от замурзанного исследователя. — Руками не трогать! Мне потом препод работу не примет! Он знаешь, какой вредный!

— Хочу! — объяснил настойчивый поклонник.

— Давай-ка я лучше поделюсь чистым листом, и ты сам чего-нибудь нарисуешь, — чтобы отвязаться от ненужных зрителей, пришлось раздербанить рисовальный альбом, и пожертвовать будущим творцам пару карандашей. Они тут же уселись на корточки, и занялись рисованием, причём один пробовал наваять дверь, а второй — «ягуар». Довольно быстро оказалось, что машину удобнее рисовать с другого угла, откуда она лучше видна, поэтому автолюбитель решил поменять место, потянул лист на себя, сцепился с любителем дверей, который двигаться с места не хотел, и творческий дуэт закончился короткой дракой.

Грешен, в этом есть и моя вина — не просто так я им дал один листок на двоих. Поругавшись друг с другом, мальчишки забыли про меня и разбежались в расстроенных чувствах, а я смог сосредоточиться на главной задаче — попытке увидеть дом Блэков. Что же мне придумать?..

Не знаю, сколько времени я протаращился в посеревшую от времени штукатурку викторианской стены — на часы не смотрел, про мир вокруг забыл, только на автомате время от времени шкарябал карандашом по бумаге. Потом что-то толкнуло изнутри, я вернулся на улицу, и осознал, что пора навестить бабушку, ибо мочевой пузырь не безразмерный.

Пятнадцатый дом, четвёртая квартира, да?

Разумеется, бабушка соврала, когда обещала, что обойдёмся без альбомов — ну кому она ещё покажет свою ушедшую молодость? Слишком велик соблазн вспомнить, ощутить всем увядшим телом те эмоции с чувствами, которые присыпаны пеплом прожитых лет. Жизненный опыт позволяет совершать меньше ошибок, но он же притупляет эмоции, гасит яркость красок окружающего мира...

Так что я совсем не удивился, когда после посещения туалета (там был сливной бачок, как в моей старой студенческой общаге из прошлой жизни — под самым потолком! С длиннющей цепочкой! Я чуть не расплакался от ностальгии!) бабушка затащила меня в чистенькую гостиную с большим телевизором и распахнутыми дверями на балкон, за которыми шумела жизнь площади Гриммо.

Впрочем, главным в этой комнате был стол — почерневший от времени монстр с опорами в виде львиных лап. Его морёное величество прикрывала ослепительно белая скатерть, а на ней сияли чашки, плошки, сахарницы и прочие розетки. В смысле с вареньем розетки, а не с электричеством, да.

— О! — вырвалось у меня при виде этого великолепия, и бабушка улыбнулась ярче скатерти: похоже, именно такой реакции она и ожидала.

— Садись, Криви из Мидсаммера, — махнула она рукой, — хотя время ещё не чайное, думаю, что от чашечки — другой наша английскость не пострадает.

— Совершенно с вами согласен, — улыбнулся я в ответ. — Чай для англичанина хорош в любое время.

Мы уселись за эту накрахмаленную льдину, которая вполне могла бы поместить какую-то из советских полярных экспедиций, тех, что «Северный полюс» назывались, и рубиновая жидкость полилась в изящную чашечку с молоком, распространяя вокруг одуряющий травяной аромат.

— А может, ты предпочитаешь по-европейски, без молока? — подозрительно взглянула на меня хозяйка.

— Ни в коем случае, мэм! — ужаснулся я. — Упаси меня Кромвель!

Бабушка прыснула от неожиданности, и чуть не пролила чай мимо посудины. К счастью, рефлексы ещё сохранились, так что девственная белизна скатерти урона не понесла. Хозяйка налила чай себе, опустилась на стул, продолжая хихикать.

— Так вы теперь это так говорите, рыцари? Кромвель, да?

— Мир реконструкторов довольно замкнутый, мэм, постепенно в нём появляются всякие жаргонные словечки или вот такие шуточки.

— Угощайся, сама пекла, — подвинула она тарелку с пирожными. — К сожалению, рецепт совсем новый, прочитала девчонкой в поваренной книге, и вот пеку время от времени. Муж очень их любил...

— Безумно вкусно! — Похвалил я совершенно искренне бабушкино творение, — даже не верится, что ему не триста лет!

Она снова рассмеялась, и мы начали классический английский разговор ни о чём.

Который, как и следовало ожидать, перетёк в разглядывание семейного альбома. Я начал рассказывать, как хозяева мэнора стимулируют молодых ребят и девушек собираться на ежегодные исторические «реконструкции», как в живую увидел первый раз шатры из крашеного травяным соком холста, попробовал хлеб, испечённый на кирпичах старой деревенской печи, окорока из хозяйских коптилен, пиво, специально сваренное к празднику деревенским пивоваром, а очнулся в тот момент, когда осторожно переворачивал пожелтевший от времени лист с фотографиями.

— Да, вот прямо после этого он меня и поцеловал, — хихикнула старушка, поглаживая фотку с усатым молодцом, который восседал на здоровенном першероне, — слез с этого гиганта, отряхнулся, и так решительно направился ко мне, что я просто растерялась от неожиданности!

— Этими лошадьми хозяева мэнора гордятся по праву, — улыбнулся я в ответ. — Если хотите, можно приехать, и покататься — они очень спокойные, мэм.

— Аха-ха-ха! — старушка потянулась за кружевным платком, вытереть слёзы, — скажешь тоже: покататься! Я уже совсем не та Мэгги, что была когда-то...

— Кстати, — она увидела, что я окончательно пришёл в себя, и улыбнулась, спрятав хитринки в морщинах вокруг глаз: — ты ведь что-то рисовал. Это наброски? Можно посмотреть?

— Да я ничего сделать не успел! — альбом вывалился из пакета, неудачно приставленного к стулу, и распахнул исчёрканные страницы. Блин, тут же ничего нет! Меня же сейчас раскроют!

— Как интересно... — пробормотала хозяйка, остановившись взглядом на каком-то листе из последних, — значит, ты тоже это увидел?..

— Что, мэм? — Я изогнулся, чтобы глянуть на каракули, что привлекли её внимание, и чуть не сверзился на пол от неожиданности: прямо сквозь сетку небрежных штрихов, грубо очертивших на бумажном листе облупленную штукатурку прохода во внутренний дворик, пробивался образ старой двери с ручкой в виде извернувшейся змеи. Словно голограмма советских времён, когда на пласмассовом брелке под разными углами наклона можно было увидеть два разных изображения.

— Ничего себе! — удивление моё было совершенно искренним. — Это что за фигня у меня получилась? И как?

— Прошу прощения, мэм, — тут же добавил я, увидев неодобрительное движение бровей. — Вырвалось нечаянно.

— Не удивлена, — вздохнула она. — Бывало, и покрепче люди выражались, увидев такое...

— Так я не первый, мэм? — Это что же получается: заклятия от маглов работают не всегда? Или Блэковская магия сбой даёт?

— Далеко не первый, дорогой друг, далеко не первый... — Старушка поёжилась, словно от холодного ветра, посмотрела в окно невидящим взглядом: — Даже я видела однажды. Правда, очень давно...

— А как это случилось, мэм?

— Это не слишком весёлая история, Колин. Муж отправился в командировку куда-то к африканским дикарям, не был дома уже почти год, и я сходила с ума от тоски. По совету подруги отправилась в бар — залить депрессию, и это мне настолько удалось, что большую часть возвращения домой не помню, выпало из памяти. Помню только, что для устойчивости шла я по стене, иначе ноги не держали. И вот я пришла в себя от того, что держусь за дверную ручку, пробую открыть дверь, и мне этот факт очень не нравится. Причём не тот факт, что дверь закрыта, а то, что я пытаюсь её открыть. Словно она меня сама от себя отталкивает. Обувь скользит на старых железных ступеньках, я пытаюсь опереться о дверь, чтобы не упасть, и всё тело вздрагивает от неприятного озноба. Как-то гадко и страшно одновременно.

А должна тебе сказать, что о нашей площади дурные слухи ходят давно. Ещё девочкой была, когда услышала, что у нас тут дети пропадают. Дескать, если выйти на площадь тёмной ночью в одиночестве, и не включать фонарик, то может появиться злобный карлик, который схватит за руку, и утащит прямо в ад.

И вот только я осознала, что стою перед дверями, которых никогда не видела ранее, как весь хмель как рукой сняло. Рванула я изо всех сил оттуда, да так, что не поняла вовсе, как дома очутилась. Закрыла двери на все задвижки, подпёрла их шваброй, и дрожала до самого утра с мужниным револьвером в руках.

Попозже я аккуратно распросила соседей о подобных вещах. Оказалось, что кое-кто уже бывал в похожей ситуации — несколько человек будучи пьяными, парочка после наркотиков. То есть, какая-то чертовщина может случиться, если человек здорово нагрузит свой разум. Впрочем, тебе это не угрожает!

Старушка рассмеялась, растрепала мои вихры, и я, рассыпавшись в благодарностях, начал собираться на выход, потому что время тикало, а блэковский дом увидеть ещё не удалось.

Моё прежнее место оставалось незанятым, когда я вышел на улицу, малолетние поклонники бегали где-то по своим делам, так что никто не мешал разложить стул, и продолжить притворяться начинающим художником. Я поправил бейсболку, большой козырёк которой должен был укрыть моё лицо от глаз мамы Уизли, если та случайно глянет в окно, потому что мне нужна была только Гермиона. Оказывается, я успел ужасно по ней соскучиться...

Я вспомнил её тонкую шейку и по-детски беззащитные ключицы, едва заметный пушок над верхней губой, и сжал карандаш так, что тот хрустнул в пальцах. Грудь стянуло жаркой болью, я до слёз зажмурил глаза, напрягся всем телом, чтобы удержать отчаяние в себе, и не закричать на всю улицу: «Гермиона!!!»

Но почти сразу в лицо дунул прохладный ветерок, и слёзы высохли под веками. Я настороженно приоткрыл глаза: прямо передо мной чернела дверь дома номер 12 с её характерной рукоятью и стёртыми от времени ступенями. От неожиданности я подался назад, и чуть не опрокинулся на радость воробьям с воронами — уж очень неожиданным оказалось проявление Блэковского особняка.

Видимо, так и работает спонтанный выброс магии? Или это мои скрытые способности, которые появились после живительного Круцио? Изображение появившегося особняка время от времени начинало дрожать и смазываться, словно я гляжу на него сквозь поток горячего воздуха, но что-то внутри подсказывало, что я теперь буду видеть его всегда. Ну вот и славно, пора начинать притворяться работать.

Я устроил поудобнее альбом на коленях, нанёс первые линии будущего шедевра, и задумался. Моё время на сегодня заканчивается — магическая серёжка может скрывать повзрослевшего Криви только пять — шесть часов, затем её надо снимать до следующего дня. Ещё минут тридцать, максимум час, и придётся сворачиваться до завтра. Похоже, не продумал я вопрос, когда решил, что перед особняком надо быть в образе молодого Колина, — нет никакой гарантии, что обитатели меня заметят за то время, пока я тут торчу. А находиться долго в Лондоне тоже резона нет, потому что... Потому — что? Хозяйством Криви прекрасно занимаются арендаторы, необходимости там сидеть безвылазно нет совершенно никакой, денег на неделю ночёвок в здешних хосписах мне хватит, а за это время хоть кто-нибудь, да меня увидит. По крайней мере, остаётся на это надеяться.

Окна на втором этаже блэковского особняка неожиданно сменили свой цвет с непроглядно-тёмного на грязно-серый. Цепочка изменений пробежала по ним слева направо, словно кто-то невидимый отодвигал шторы, и я подобрался — неужто удалось? В тёмном проёме крайнего слева окна появилось непонятное мельтешение, затем стала видна фигурка с рыжими волосами, которая вытирала стекло изнутри — Джинни? Чуток повозившись, она исчезла, появилась в соседнем окне, повторив теже самые действия, а в предыдущем окне возник силуэт с каштановыми волосами.

Сердце тяжело бухнуло в груди, во рту пересохло так, что языком стало тяжело ворочать — неужели это Гермиона?!

Тонкая фигурка встала в окне в полный рост, махнула рукой, брызнула синими искрами, и окно посветлело. Потом она выпустила несколько красных лучей по углам оконного проёма — пикси, что ли гоняла? — и начала неторопливо двигать рукой, словно протирая окно невидимой тряпкой.

Интересно, как мне привлечь её внимание? Постучать в окно, может?

Точно! Вот ведь тупица из меня! Я лихорадочно вырвал лист из альбома, сложил самолётик, и послал его в полёт всем своим нетерпеливым ожиданием встречи. Белый истребитель взвился над пыльной брусчаткой, и врезался в стекло прямо перед лицом Гермионы. Та пошатнулась от неожиданности, судорожно ухватилась за оконную раму, и уставилась прямо на меня.

Я нетопливо встал, снял с головы воображаемую шляпу и раскланялся в стиле французских мушкетёров — с отставлением ноги, размахиванием рукой и поклонами в пояс. Гнев на лице девушки сменился изумлением, она открыла рот, чтобы что-то сказать, но я тут же скроил умоляющее выражение на лице и приложил палец к губам — молчи, мол!

Девушка нахмурилась, я же приглашающе махнул рукой, опустился на складное седалище, и повернул к ней альбом своими мазяками — в хаосе линий она ничего не поймёт, зато заинтересуется точно. Мне ведь надо с самой Гермионой поговорить, а не с тяжёлой артиллерией вроде Молли Уизли, потому что оставаться в этом мрачном особняке я не собираюсь. А та, если узнает, что секрет Гриммо раскрыт посторонней особой, тут же накляузничает Дамблдору, что может повлечь для меня самые неожиданные последствия.

Так что я приглашающе помахал Гермионе, показал ей загадочные каракули, которые обязательно привлекут внимание нашего аналитика в юбке, и натянул на физиономию самую дружескую улыбку.

Девушка какое-то время постояла на окне, настороженно разглядывая меня, потом кивнула, соглашаясь, и исчезла. Ну вот, теперь остаётся только надеяться, что она всё-таки выйдет... Серёжка-артефакт тем временем стала нагреваться и пощипывать мочку — явный знак, что пора её снимать. Ну же, Гермиона, выйди на крылечко!

Минуты ожидания тянулись так долго, что я совсем извёлся — а ну как не выпустят? А если она сама что-то себе напридумывает, вроде того, что переодетый в Колина Криви Пожиратель смерти выманить её пытается? Может, зря я так дурачился перед ней? Что за идиотская мысль с этими мушкетёрами в голову мне пришла? Теперь до завтра буду себя поедом есть...

Тем временем размытая горячим маревом дверь Блэковского особняка приоткрылась, на улицу выскочил крупный чёрный пёс, который отряхнулся всем телом, словно из лужи выбрался, огляделся, и неторопливо потрусил вдоль стенки к соседнему подъезду. Там он задрал лапу, отметился по-соседски, и так же неторопливо потрусил ко мне.

Я провожал его глазами всё время, но так и не поймал тот момент, когда из размытого образа он стал чётким и реальным. Просто моргнул как-то неожиданно, словно мошка попала, потёр глаз, и обнаружил рядом здоровую псину, которая втянула носом воздух, дружески махнула хвостом, и села рядом.

— Привет, красавчик, — улыбнулся я, — тоже интересуешься высоким искусством?

Пёс стукнул хвостом по земле, соглашаясь, и вывалил слюнявый язык.

— Ну смотри, — я повернул к нему свои каляки-маляки. — Интересная штука в этом месте получается — когда я начинаю рисовать в трансе, сквозь очертания этих вот домов начинает прорезаться ещё один, которого тут совершенно нет. Занятно, правда?

— Колин, что ты тут делаешь?!

Мы с псом одновременно повернулись на звук, и увидели нашу красавицу, комсомолку, спортсменку, то бишь Гермиону. Я глотнул, когда увидел её тонкую фигурку в джинсах и свитере, почувствовал, как на лице расплывается улыбка облегчения:

— Гермиона, как же я по тебе соскучился!

Девушка растерянно моргнула, маску строгой наставницы сменил румянец смущения:

— Мы с тобой виделись совсем недавно!

— Да, но с того времени столько всякого со мной произошло! Ты не представляешь, Гермиона!

— Сначала докажи, что ты Колин Криви, — только теперь я заметил палочку в её руке. Какая молодчина, смотри-ка!

— Мне очень стыдно, что мы так и не попробовали мороженого в «Последнем этруске». Но я надеюсь, что возможность это сделать нам ещё подвернётся.

— А ещё что-нибудь? — Гермиона ощутимо расслабилась, но так просто доверять не собиралась.

Я иронически поднял бровь:

— Надеюсь, ты не на Мистера Пинки намекаешь?

— Дурак! — твёрдый кулачок ощутимо врезался в моё плечо, и я захохотал, когда пустило державшее всё это время напряжение. — Ну хватит, Гермиона, больно же!

— Мерзавец! Негодяй! — она продолжала меня колотить, не обращая внимания на слова извинения. — Я так перепугалась! Мерлин знает что подумала, а он тут в мушкетёров играет!

— Колин, это твоя девушка? — неожиданно знакомый голос заставил меня перестать прятаться от кулачков. Я выпрямился, Гермиона врезала ещё раз, ойкнула, отпрыгнула чуть ли не на метр. Рядом улыбалась знакомая старушка с полным пакетом продуктов.

— Ещё нет, мэм, но я очень надеюсь.

— Судя по тому, как у вас получается, ты на правильном пути. Простите, мисс... — она улыбнулась Гермионе, на время превратившейся в соляной столп, потрепала псину по голове, и отправилась дальше.

— Извините... — пискнула Гермиона ей в спину, и та помахала ей, не оборачиваясь.

Затем богиня мщения повернула пунцовое от гнева лико:

— Колин Криви, ты что себе позволяешь!..

— Гермиона, у меня очень мало времени! — Прервал я начинающуюся тираду, потому что боль в серёжке стала почти невыносимой. — Идём, я тебе кое-что покажу!

Я схватил девушку за руку, протянул её вперёд к ступенькам номер двенадцать, и когда лицо мазнуло холодком отталкивающих чар, остановился. Девушка настороженно уставилась на меня, а чёрный пёс у её бедра напрягся и прижал уши.

— Я подписал контракт с хранителем одной из Старых семей. Чем мы занимаемся, сказать не могу, но во время последней нашей эскапады я попал под магический выброс. Теперь я выгляжу иначе, Гермиона, и сейчас покажу тебе своё настоящее лицо. Только пожалуйста, не шарахни меня Ступефаем каким-нибудь!

После этого я вырвал, наконец, осточертевший артефакт из мочки уха, и облегчённо выдохнул.

— У меня сгорело несколько лет жизни, Гермиона. Теперь мой возраст девятнадцать — двадцать лет, как говорит маголекарь, и меньше уже не будет.

— Ой, мамочка!.. — прижав ко рту кулак с зажатой в нём палочкой, Гермиона посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. — Колин! Но как же...

Я пожал плечами, попытался улыбнуться, но губы стянул неожиданный спазм:

— Мы же в сказку попали, Гермиона, помнишь? А сказки, как жизнь показывает, бывают самые разные — в одних молочные реки текут, а в других людоеды прячут аристократические морды под белыми масками...

— Я не знала...

— Можно посмотреть на это более оптимистично — я теперь такой красавец, что глаз не отвести! — дурачась, я повёл плечами, и Гермиона невольно улыбнулась. — Представь, сколько девчонок будет меня глазами провожать в Главном зале. И даже некоторые юноши...

Девушка забыла про сочувствие, вытаращила глаза в искреннем удивлении:

— Колин! Я даже не подозревала, что ты...

Я широко улыбнулся в ответ:

— Ты ведь даже не спросила о ком я, Гермиона. Уверен, что назови я сейчас фамилию, и ты согласишься со мной.

— Ну, назови.

— Самый очаровательный и нежный блондин Хогвартса, наша нежно розовеющая ящерка Дракусик.

Несколько мгновений тишины и ошеломления прервались диким хохотом. Девушка согнулась, села на корточки, обессиленно привалилась к стене. Слёзы текли потоком, плечи дрожали.

Я присел рядом, ободряюще положил руку на плечо:

— Держись, Гермиона, я знаю, что трудно признать такую потерю, но эту голубую звезду в этом году я тебе не отдам.

— Да забирай! — Она отмахнулась, второй рукой вытирая слёзы: — Сколько хочешь его, столько и бери!

— Договорились, — улыбнулся я, — этот придурок будет мой.

— О-ох... — девушка с видимым трудом поднялась с колен, отряхнула брюки, улыбнулась совсем другой, ясной и чистой улыбкой. — Подозреваю, в этом году Малфоя ожидает множество хлопот...

— Ага. — я погладил пса, который возбуждённо прыгал перед нами, требуя своей части внимания. — Хочу немного поиздеваться над ублюдком: не всё же ему другим портить настроение.

Кстати, о настроении, Гермиона. Я ведь чего вас рискнул побеспокоить — у меня все фотосокровища остались здесь. В той спальне, где мама Уизли показала нам с тобой высший класс домашней уборки, возле кровати. Там стоит уменьшённый аврором мой фото-шкаф, а в нём и фотоапараты, и негативы и всё-всё-всё. Пожалуйста, вынеси его, а?

Гермиона задумчиво нахмурилась:

— Знаешь, после того, как миссис Уизли спасла Рона из ванной, эту комнату от нас закрыли. На всякий случай, как она сказала. Даже не знаю, как мне к ней подойти...

Чёрный пёс толкнул её руку лобастой башкой, девушка машинально погладила настойчивого зверя, потом, видимо, сообразила, на что ей товарищ намекает, ойкнула смущённо:

— Знаешь, я думаю, надо обратиться к мистеру Блэку! Сириус ведь хозяин, ему пройти в спальню забрать твои вещи будет не сложно.

— Точно! — обрадовался я. — И уменьшить шкаф, если тот в свой нормальный размер вернулся, ему будет проще!

Пёс радостно задышал, и помахал хвостом от избытка чувств.

— Кстати, а что это за милый пёс? Почему я его не видел раньше? Он хозяйский?

— Можно сказать и так, — загадочно улыбнулась Гермиона, — Сириус и этот пёс неразлучны. Куда один, туда и другой.

— А кличут его как?

— Э-э-э... — растерялась девушка. Она растерянно моргнула, глянула на пса — тот раззявил пасть в широкой ухмылке, с интересом уставился на неё.

— Блеки... — медленно произнесла моя подруга. — Его зовут Блэки.

— Ага, понятно. Чернуш, значит. Не скажу, что хозяин с фантазией заморачивался — повыше Чёрный, а пониже Чернуш. Чтобы не перепутать, если что?

— Что — «если что»?

— Ну смотри: оба черноволосые, и если пса тоже Чёрным назвать, то можно ведь и перепутать, если, к примеру, на обед звать. Или, там, ругаться: «Блэк, ты зачем опять в тапки леди Вальбурги нагадил?!». А старший из библиотеки: «Это не я — у меня после вашей стряпни третий день ничего не выходит!».

Растерянную тишину прервал сиплый кашель пса. Он сидел на заднице, странно сгорбившись, и кашлял в лапы, которыми закрывал морду. Потом он глянул на нас, и мы увидели, что по собачьей морде текут слёзы.

— Что случилось, Блэк?! — Гермиона хлопнулась на колени перед животным, и палочка в мгновение ока появилась в её руке. — Я сейчас!..

— Подожди! — я опустил руку на девичье плечо. — Не нервничай, он просто смеётся. Мне кажется...

— Чего??

— Говорю, смеётся пёсик. Подозреваю, что он намного умнее, чем кажется. Правда, Чернуш?

— Ты о чём, Колин? — красавица подозрительно прищурила глаза. Ой, она меня сейчас заобливиэйтит!

— Ну, есть ведь магические кошки, — книзлы которые, — значит, должны быть и собаки, правда? Вот Чернуш, мне кажется, из таких. Соображает практически как человек.

Девушка облегчённо выдохнула, поднялась с колен, улыбнулась мне так, что защемило в груди.

— Конечно, Колин, ты совершенно прав — это не простой пёс. Он очень-очень умный. Сейчас я принесу твои вещи. Идём, Чернуш?

Она погладила пса по голове, тот тяжело вздохнул, соглашаясь, и они исчезли за дверью.

Сладкая парочка... Кто бы мне так волосы на голове распушил...

Я сунул руки в карманы, прислонился к стене, и приготовился к долгому ожиданию. Потом глянул по сторонам, быстренько выскочил на открытое пространство «к магглам», цапнул сумку с рисовальным добром, туристическую скамейку, и теперь уже уселся с удобством под стеной Блэковского особняка.

Времени, как я понял, на мой квест Гермионе потребуется немало — добраться до запретной спальни, забрать шкаф так, чтобы об этом не узнали назойливые друзья, спуститься вниз, обойдя миссис Уизли с прочими жильцами, и незаметно выскользнуть на улицу. Сложная задача для неопытного игрока — один босс «Ронни» чего стоит, или та же «Джинни» с её привычкой совать любопытный нос куда ни попадя. Вот кстати, не подсунуть ли бывшей подруге Колина Криви информацию про такую сексуальную утеху, как римминг? Для её характера и привычки влазить в задницу без мыла это развлечение было бы как раз в масть.

Газанув так, что расплылось облако сизого выхлопа, мимо проехал автобус, один из тех, что должны меня доставить на вокзал после выполнения задачи. Лишь бы заклятия миниатюризации хватило на дорогу, а то запарюсь вытирать память у народа после того, как на их глазах прямо посреди салона возникнет платяной шкаф. А ведь я теперь могу колдовать невозбранно — Шенк сказал, что сигналка не сработает. Знать бы ещё, как она вытирается, эта память...

На площадь выскочили малолетние почитатели моего таланта. Каждый держал в руке ломоть тоста с джемом, и мог похвастаться следами его же на замурзанной физиономии. Похоже, пацаны искренне считали, что мытьё — это опасный ритуал, придуманный извращённым умом взрослых для того, чтобы мучить подрастающее поколение. Они подбежали к бордюрчику, возле которого я так удачно расположился ранее, и стали озираться по сторонам. Похоже, вовремя удалось смыться — против джема и масла на тостах я не устою. Даже представить страшно, во что могли бы их цепкие ладони превратить мои бумаги.

Пока начинающие искусствоведы искали мои следы (я ведь не мог уйти так быстро и просто, правда? Я мог, например, спрятаться за мусорным баком, или прилечь за каменной стенкой — так многие художники делают), мне захотелось ещё раз посмотреть на каляки-маляки, что удалось наваять в ожидании солнышка по имени Гермиона. Что там ещё в хаосе линий укрылось от моих глаз?

Он неловкого движения папка с листами раскрылась, и плод моих сегодняшних бдений выскользнул с тихим шорохом прямо в городскую пыль. Да что такое с руками творится, не пойму?! Я чертыхнулся, кинулся собирать листы дорогой рисовальной бумаги, и увидел, как тот самый эскиз подхватила мужская ладонь. Тяжёлый перстень, змея на котором кольнула глаза жирным серебряным блеском, на фоне тонких нервных пальцев музыканта выглядел совершенно чужим, инородным предметом.

— Благодарю, мистер Блэк, — сказал я, поднимая голову.

— Приветствую, Колин, — улыбнулся мне хозяин особняка. Его горящие глаза уставились на хаотическое смешение черт и линий. — Значит, это так выглядит...

— Вы о чём, сэр?

— О двери, разумеется. Как она проявляется, говоришь?

— В трансе, мистер Блэк.

Лицо собеседника на мгновение скривилось, он приблизился, глянул прямо в глаза:

— Пожалуйста, Колин, обращайся ко мне «Сириус». Мамочка постаралась, чтобы я возненавидел свою фамилию от всей души.

— Конечно. Хорошо... Сириус.

Он обнял меня за плечо, с тоскливой улыбкой посмотрел на площадь — пацаны уже бросили поиски, и нашли что-то интересное с другой стороны дерева. Один из них, вооружённый сухой веткой, тыкал во что-то невидимое отсюда, а другой, выбранный на хранителя бутербродов, торопливо откусывал от обеих, видимо, чтобы скорее присоединиться к забаве. Потом первый исследователь обнаружил это подлое предательство, крикнул что-то гневное , врезал партнёру веткой по голове, и кинулся отнимать хлеб с вареньем. Напарник заревел, бросил недоеденные куски под ноги, кинулся бежать, размазывая слёзы и джем по физиономии. Первый замер на мгновение, растерянно глядя вслед убегавшему предателю, подхватил кусок что побольше, бросился вдогонку. Мистер Блэк вздохнул, повернулся ко мне:

— Так что там с трансом? Мне казалось, что семейные чары не подвластны ни времени, ни людским усилиям, и вдруг такая неожиданность.

— Местная старушка рассказала, пока я у неё чай пил, что ваш дом уже достаточно давно проявляется обычным людям. Надо только надраться до положения риз, и вуаля. Про особняк даже легенды рассказывают и страшные сказки: дескать, если в полночь оказаться в нужном месте, то появится уродливый карлик, и утянет прямо в ад.

— Мерлин... — Блэк ожесточённо потер лицо. — Вот ведь удружили родственнички...

— А вы принесли мой шкаф, сэр?

— Да, вот он, — добровольный узник местного дома с привидениями протянул ладонь, на которой красовалась миниатюрная копия платяного шкафа.

— Какая прелесть! — вырвалось я меня. — А я голову ломал, как мне его в автобусе везти! Благодарю!

Уменьшённый, но неожиданно увесистый для своих размеров шкаф поместился в сумке с рисовальными принадлежностями, и я вздохнул облегчённо.

— Ну, слава богу, теперь можно и домой собираться!

— Подожди, — хитро улыбнулся Блэк. — Гермиона хотела с тобой попрощаться.

-О!

— Наберись терпения: когда я смывался из дома, её как раз поймал Рон. А пока мы тут дышим воздухом, скажи мне — как ты нашёл особняк под фиделиусом? Это ведь в принципе невозможно.

— Автобус, сэр. Обычный городской автобус. — Я ткнул рукой в очередного рейсового трудягу, который, тяжело переваливаясь на неровной брусчатке, прополз по площади. — В ту ночь, когда...

Горло неожиданно перехватило, я поперхнулся сухостью, закашлял, махнул напрягшемуся Блэку, что, мол, всё в порядке, нашарил бутылку с водой в сумке, и жадно припал к горлышку.

— Извините... — я вытер мокрый подбородок, судорожно вздохнул. — В общем, когда я пробовал открыть окно, мимо проехал автобус. Я запомнил номер: у меня хорошая зрительная память. Потом, когда понял, что фотоаппарат и все мои сокровища остались у вас, вспомнил тот автобус, нашёл в справочнике лондонского транспорта его маршрут, и решил проехать осмотреться. Та вон остановка прямо так и называется: «Плошадь Гриммо», так что осталось лишь вспомнить, как мы с профессором МакГонагал заходили, и вооружиться терпением. Я надеялся, что если несколько дней посижу тут, примерно перед окнами особняка, рано или поздно меня кто-то из жильцов заметит. Даже не надеялся, что это случится так быстро, думал, что дней пять — шесть придётся здесь провести...

— Поэтому и рисовать начал?

— Конечно! Что может быть проще студента-художника? Перетерпеть несколько часов, а потом местные меня даже видеть перестанут, стану привычной частью пейзажа.

— Мерлин... — на растерянную физиономию было жалко смотреть. — Вот так просто всё?..

— Не надо расстраиваться, Сириус, это решение для обычных людей. Маги до такого в жизни не догадаются, так что ваша тайна по прежнему в безопасности.

Он скептически глянул на меня, и я ответил своей фирменной улыбкой в тридцать два зуба:

— Вы много знаете Пожирателей из обычных людей?

— Действительно... — хмыкнул представитель одного из Благороднейших и Древнейших родов. — Они вряд ли даже понимают, что такое вообще этот «рейсовый автобус», ибо на «Ночном рыцаре» аристократам ездить не комильфо.

— Вот и я о том же. Незачем мне мозги подчищать, мистер Блэк.

— Полагаешь, я собирался это сделать?

— А иначе зачем вам палочку от меня прятать?

Он смущённо хмыкнул, сунул волшебную палочку на своё обычное место на поясе. Блин, детский сад на лямках — совсем меня за придурка держат!

Обдав нас крепким запахом алкоголя, прошла компания местных люмпенов. Они шли вдоль стены, но на подходе к тому месту, где начинается особняк, резко свернули в сторону, и продолжая интенсивную философскую дискуссию, потопали по мостовой. Как только территория, прикрытая антимаггловскими чарами закончилась, они снова приблизились к ободранной стене.

— Кстати, мистер Блэк... Простите, Сириус, — вы ведь аппарируете?

— Конечно. Только вот извини, тебя обратно домой перенести не смогу.

— Да мне и не надо, я про Гермиону. Вы можете увеличить на пару минут мой шкаф?

— Нет проблем, давай.

Я поставил масенький шкафчик у стены, Блэк махнул палочкой, и игрушка выросла в здоровенный шкаф на три отделения.

— Спасибо, сейчас только минуточку...

Я нырнул в отдел с готовыми фотографиями, быстренько пробежался по закладкам — мой предшественник в этом теле для удобства поиска каждый конверт отмечал квадратиком разноцветной бумаги, чтобы сразу видеть, где какая тема собрана. Поэтому долго искать не пришлось, и нужное фото быстро нашлось в пейзажах.

— Благодарю, Сириус. Можно шкаф снова уменьшить?

На этот раз я смотрел на движения волшебника намного внимательнее, особенно на те смуги, что оставляла за собой волшебная палочка. Складывались они в почему-то знакомый силуэт... Почему?..

— Скажите, Сириус, правильно я понял, что движения палочкой при выполнении этого заклинания напоминают кельтский узел?

Я вытащил карандаш, медленно повторил узор, брови волшебника поползли вверх:

— Совершенно верно, Колин. Только в конце добавляется вот такое движение, — он двинул палочкой так, словно это вязальный крючок, который заканчивает цепочку петель. — Оно очень короткое, поэтому его трудно заметить...

— А что вы тут делаете? Колин, Сириус?

Мы обернулись на голос, и сердце моё опять сбилось с ритма — на ступеньках озадаченно хмурилась Гермиона, прекрасная, как всегда.

— Вы колдуете? Прямо перед домом? Сириус, а если в Министерстве заметят волшбу, это ведь на самой границе чар?

— Не беспокойся, Гермиона, мы только обсуждали заклятие, а не выполняли его. Кстати, замечательно выглядишь. Держи.

Я вручил ей фотографию, и девушка сбилась с привычного тона:

— Красивый пейзаж. Это где?

— Перед нашим домом в Мидсаммер. Слева соседское поле, а справа — въезд на наш двор. Вот эти высокие ворота.

— Прямо как в поместье...

— Это ещё до нас. В конце девятнадцатого века хотели построить манор, но хозяин прогорел на акциях Панамского канала, и от идеи осталась только стена с воротами. Так что дальше там обычная английская ферма — чуток коров, несколько свиней, и куры с гусями. А с заднего двора открывается очень красивый вид на поля.

— А зачем ты мне всё это рассказываешь? — хитро улыбнулась девушка.

— Хочу тебя пригласить в гости. С Сириусом, конечно. Вы ведь аппарируете без проблем?

— Конечно, — удивился тот. — Почему ты спрашиваешь?

— Знаете, про Азкабан всякое говорят...

— Нет, — Сириус добродушно улыбнулся, — с аппарацией у меня всё в порядке, не волнуйся.

— Тогда вообще классно. Приглашаю вас обоих в гости на ферму: отдохнёте от этих мрачных стен, попробуете наш окорок, фирменный «мидсаммеровский» хлеб и яичницу из свежих яиц. На домашнем беконе! А ты, Гермиона, сможешь потрогать живую корову, и подёргать за хвостики поросят. Они такие потешные, пока мелкие.

— Да ты просто искуситель! — засмеялась красавица. — Такое предлагать городской девушке! Я ведь могу и согласиться!

— А я этого и хочу! Не вот прям сейчас, конечно, — у вас тут и своих дел хватает. Но как только настроение испортится, и стены особняка начнут давить на душу, сразу переноситесь ко мне. Буду ждать!

— Хорошо, Колин, я подумаю, — Гермиона улыбнулась, и прижалась в прощальном объятии. Меня охватило блаженное тепло девичьего тела, на физиономии расплылась такая широкая ухмылка, что Сириус не выдержал, и подмигнул в ответ.

Потом счастье кончилось, она отстранилась, и осталось только вздохнуть.

— Только пожалуйста, Гермиона, не думай слишком долго, а то каникулы кончатся.

Девушка закатила глаза:

— Скорей бы!

Теперь улыбнулись мы оба. Потом я пожал руку Блэку, и побежал через площадь к автобусной остановке, потому что мой номер уже вывернул из-за угла. Я запрыгнул на площадку весь в прощальных чувствах, сунул деньги контролёру, который что-то пробурчал про современную молодёжь, и посмотрел в окно. Автобус газанул, тронул с места, и старые дома двинулись назад, в прошлое, вместе с милой старушкой, пацанами, и всем тем, что случилось за сегодняшний день. Пришло время возвращаться на ферму...

Домой я приехал уже после полуночи, когда местные жители досматривали очередной сон в своих тёплых постельках. Я проводил взглядом автобус, поёжился от промозглой сырости, а потом отправился злодействовать к почте — возле неё всегда можно найти пару бесхозных велосипедов. На этот раз подвернулся спортивный многоскоростной байк из навороченных, весьма необдуманно закреплённый за ограду всего лишь тонким стальным тросиком на маленьком висячем замке.

Вскрывать такие замочки наш путешественник-сквиб научил братьев Криви ещё год назад, как он тогда выразился: «для ловкости рук и интеллектуального развития», так что уже через минуту я давил на педали по дороге домой. Велосипед оставил у моста, чтобы его утром вернули хозяину, а остальной путь протрусил рысцой, наслаждаясь чистым деревенским воздухом, особенно вкусным после лондонской вони.

Проснулся я в прекрасном настроении, и пока жарил утреннюю яичницу, строил планы забуриться в учебники на весь день, потому что Хогвартс всё ближе, а в моих домашних заданиях ещё конь не валялся. Однако все планы накрылись медным тазом, когда в открытое окно влетела жестяная чайка с утренним приветом от работодателя...

Старый Шенк встретил меня перед воротами в римскую виллу. Он сидел на том же плетёном кресле, что в прошлый раз, тянул чай из семейного фарфора, и хмуро глядел в проём на замусоренный двор. Видно ему было достаточно много, потому что остатки ворот, оборванными крыльями висевшие в арке, исчезли.

— Приветствую, мистер МакГонагал, — кивнул он головой, когда я поднялся с колен после неудачного приземления. — Прошу прощения за спешку, но у меня возникли определённые сложности, которые, возможно, удастся решить с вашей помощью. В рамках компенсации за беспокойство, я решил угостить вас нашей фамильной выпечкой. Мне показалось, что в прошлый раз вы одобрили вкус кондитерских изделий?

— О да, было очень вкусно, мистер Шенк.

— Замечательно. Прошу вас, попробуйте сегодняшнюю — она удалась исключительно хорошо. Когда эльфы узнали, что их работу будет оценивать человек, который помогает вернуть величие рода Шенк, они старались изо всех сил.

— Благодарю вас, мне очень приятно ещё раз попробовать эти удивительные пирожные.

— Угощайтесь, — он царственно махнул рукой, а я не стал ломаться, и уселся за стол. Чай опять был изумительным, бисквиты и всякие розочки с кремом воздушны и божественно хороши, а ветерок с залива освежал ещё не до конца проснувшуюся голову, и шебуршил в ней дурными мыслями.

С чего это вдруг старый маг решил постараться для молодого грязнокровки? Что, не получилось добраться до ларов старому снобу, опять молодое мясо нужно? Он ведь обмолвился тогда в зале, что вся безопасность поместья завязана на этих мелких домашних божков, и что он собирается до них добраться. Значит, это ещё не получилось, раз меня вызвал... Впрочем, чай был хорош, сладости магически хороши, а жить вечно я не собирался, так что чаепитию и обжираловке мои мысли не мешали.

Хозяин тоже не собирался с постной физиономией смотреть на то, как я набиваю живот вкусняшками — на своём блюдце он активно уничтожал целых две креманки с чем-то нежно-розовым, по очереди ныряя в них ложечкой. Меланхоличное выражение лица не мешало ему наворачивать сладости почти с моей скоростью — видать, тоже сладкоежка, наш человек.

— Мне кажется, или климат в этой бухте несколько мягче того на побережье? — вспомнил я о том, что всё-таки англичанин, а значит, не могу не поговорить о погоде.

— Вы совершенно правы, мистер МакГонагал, скалы так удачно расположены, что отражают солнечное тепло внутрь, а холодный воздух сюда практически не попадает. Настоящий оазис, можно сказать.

— Удивительно, — кивнул я. — Умели древние выбирать удобные места для жизни.

— Да, умели, — улыбнулся старый Шенк. — И никакой магии при этом. Всё здесь создано абсолютно натуральным образом.

— А я уж подумал, что это какой-нибудь артефакт старается...

— Нет. К сожалению, никакой магический конструкт не выдержит столько времени.

— А как же заброшенные маноры? У нашего Уизли старший брат работает взломщиком заклятий, и он рассказывал такие страсти...

Маг поморщился, словно ему в чай упала муха, аккуратно отложил кусочек недоеденной пироженки:

— Мистер Криви, слова магов, которые работают на гоблинов, следует делить на десять как минимум, и уж во всяком случае не верить слепо их россказням. К сожалению, наши зелёные соседи по планете скверно влияют на умы людей-подчинённых. Уж не знаю, что там играет главную роль — магический ли фон, осквернённый их волшбой, или непосредственное воздействие гоблинских артефактов, — но магов, которые проработали на которышек больше пяти лет, вы не увидите ни в одной уважающей себя английской фирме. Меняется их мышление, меняется их восприятие мира, и даже сама их магия начинает пованивать гоблинской шкурой.

— Вот как... — протянул я озадаченно. — Благодарю за предупреждение, мистер Шенк. У меня хороший знакомый подумывает пойти в «Гринготс» после выпуска, и я с большим удовольствием его отговорю. Мне тоже его затея не нравилась с самого начала.

— Полукровка?

— Нет, чистокровный, из небогатого рода.

— Тем более, — нахмурился старик. — У нас в Министерстве с каждым годом всё меньше фамилий остаётся на Большом Королевском Гобелене, а тут добровольно суются в зелёную пасть...

— Совершенно с вами согласен, сэр. — Мне поддакнуть человеку ничего не стоит, пусть ему будет хорошо, а вот про такое скверное влияние гоблинов никто ещё не рассказывал. Надо будет попозже к этой теме ещё раз вернуться, глядишь, ещё чего нового узнаю. И кстати, если это правда, роль декана «воронов» в Хогвартсе, многозубого нашего Флитвика, расцветает новыми красками...

— ...вот я и говорю, что без магического источника или, по крайней мере, родового камня ни один манор долго волшебство не удержит. Только магия крови, ныне практически запрещённая, или что-нибудь из высшей демонологии — для тамошних тварей время течёт совсем по другому, им наши тысячи лет на один укус или взмах хвостом. А то, что дают вам в школе — этого лет на триста обычно хватает. — Шенк, оказывается, так увлёкся старыми поместьями, что не заметил моего интеллектуального отсутствия. — Поговаривают, что это, дескать, политика Министерства, которое не хочет иметь неприступных налогоплательщиков, но я вам скажу, что это всё ерунда. Такие теории следует отправлять в ту же мусорную корзину, в которой лежат рассказы о полётах на Луну, материке Лемурии или, к примеру, том самом Пауке, которым пугали средневековых магов.

— А вы считаете, что на Луну полететь невозможно? — я заметил, как у старого хитреца блеснули глаза, и на такую дешёвую ловушку не повёлся. Нет, я тебя про Луну спрошу, а про Паука вопросов ты ещё не скоро от меня дождешься.

— Конечно! — он уставился на меня с искренним изумлением. — Туда нет дороги, мистер Криви, это ещё Фламмарион доказал своими экспериментами.

— Американцы высадились на Луне и провели оттуда прямую трансляцию совсем недавно, лет тридцать назад.

— Магглы? — Шенк иронически поднял брови. — И вы им верите? Они ещё, кажется, отсутствие магии доказали, не так ли? И драконы у них вымерли миллионы лет назад, а великой Атлантиды так и не было вовсе? Бросьте, мистер Криви, в моём возрасте слишком много смеяться вредно. Вижу, вы наелись?

— Да, было очень вкусно, благодарю.

— Ну что ж, тогда пойдёмте... — движением руки весь чайный набор вместе с мебелью был удалён в неизвестном направлении, и мы захрустели каменной крошкой, которая обильно усыпала вход в поместье. Интересно, а почему Шенк ничего об этом не говорит? Неужели не замечает весь этот мусор? Может, здешняя магия потомкам былых хозяев глаза отводит? Или он вовсе не потомок, а так, не пришей кобыле хвост?

Дождь хлестнул по глазам, как только я вышел из-под надвратной арки. Капюшон тут же оказался на голове, я огляделся — мерзость запустения производила ещё худшее впечатление, когда старый хлам намочила вода. Серый унылый цвет облезлой штукатурки, грязь под ногами, обрывки непонятного тряпья, разбросанные по двору, полусгнившие доски, бывшие когда-то телегой, черепки и просто непонятная хрень — да Тарковский от зависти бы удавился, увидь он такое после своего «Сталкера»!

— Что-то заметили, мистер МакГонагал? — Шенк нетерпеливо обернулся, дожидаясь меня в дверном проёме.

— Ага, — я остановился, глядя, как исчезает дождь там, где кончается зачарованная земля. За аркой сухо, а тут моросит. Странное впечатление остаётся от зрелища границы двух миров — мокрого тут и сухого там. Я подошёл к воротам, высунул ногу наружу, полюбовался на абсолютно сухой сапог, потом вышел сам — капли дождя волшебным образом исчезали, как только я пересекал невидимую границу.

— Мистер Криви, что вы там нашли? — в голосе моего престарелого чичероне явно чувствовалось раздражение. — Вам в школе ничего не говорили о пространственно-временных порталах?

— Это материал для, кажется, пятого года, сэр. Их, вроде бы, дают после освоения трансгрессии.

— Марлин, куда катится этот мир... — Шенк хлопнул себя по лицу перчаткой, вздрогнул от неожиданности, когда вместо шлепка мягкой ладонью в физиономию прилетела неслабая оплеуха, несколько мгновений таращился на руку, словно не понимая, почему на ней вываренная в алхимических декоктах драконья кожа с серебряными бляхами, потом вздрогнул, и раздражённо посмотрел на меня: — Мистер Криви, я бы предложил не тратить время напрасно. Разного рода эксперименты с межфазовым переходом вы ещё успеете проделать в школе, а сейчас нас ждёт нечто куда более серьёзное.

— Несомненно, мистер Шенк, только вот гложут меня подозрения... Позволю себе отнять у вас ещё несколько минут.

Я вернулся во двор, пробежался к тому сооружению, что напоминало сарай, подобрал несколько керамических обломков — тут их было много, видать, несколько горшков разбили прямо о стену, — вернулся ко входу в дом, и показал магу. На каждом остраконе виднелись буквы греческого алфавита, нацарапанные чьей-то умелой рукой. Шенк сморщился, и застонал, как от зубной боли:

— Мордред и Моргана!.. Столько работы!..

Потом он растёр рукой лицо, словно пробуждаясь ото сна, метнулсялся вдоль ограды, которая закрывала внутренний дворик от нескромных глаз, по дороге поднял несколько черепков, которых там тоже хватало, и показал мне найденное — на каждом виднелись буквы.

— Вы опять оказались правы, мистер МакГонагал, — вздохнул он. — Площадные заклинания. Почему мне это раньше не пришло в голову?

Может, потому что тебя здесь не хотят? Именно тебя, и твою кровь?

— Свежий взгляд, мистер Шенк, — улыбнулся я расстроенному магу. — У американцев есть выражение: «солёное негритянское счастье». В смысле, новичкам везёт.

— Ну да, ну да...

Старикан швырнул магический мусор в ближайшую кучу, тоскливо провёл глазами по двору — мда, без тщательного удаления всех «заряженных» остраконов тут и думать не приходится о спокойном исследовании поместья. Ведь эти осколки когдатошних амфор с пифосами представляют собой сложнейшую систему магических ловушек, «чуек» и сигналок, разобраться в которой обычному человеку просто нет шансов. Точнее, простому магу, потому что человек тут просто ничего не увидит. Экая хитрая подляна тут была создана много веков назад, снимаю шляпу, господа хозяева! Простите, что влез по незнанию!

Я прижал ладонь к сердцу, поклонился на три стороны. Шенк подозрительно прищурился:

— Вы что-то почувствовали, мистер МакГонагал?

— Да, мистер Шенк. Подозрение, что возиться здесь нам придётся очень долго. Мне очень жаль...

— Это не новость, — хмыкнул тот. — Мы это поняли ещё много веков назад. Идёмте, мистер Криви, я хочу кое-что вам показать.

И мы, наконец, вошли под крышу.

Внутри тоже было иначе. Занавеска с мордой Горгоны, так удачно порубленная Зубами, не восстановилась, так же, как и статуя гоплита, а на стене с Персеем расплывалась огромная, от пола до потолка, клякса. Мозаику с псом накрывала кованая решётка из толстых металлических полос, которые поблёскивали множеством заряженных рун, и несколько мгновений, пока наши ботинки бухали по свеженаколдованному настилу, я чувствовал себя словно в грозовом облаке из-за густого запаха озона. Зверь проснулся, разбуженный нашими шагами, бросился в атаку, но магия рода Шенк удержала выброс, и решётка мелко задрожала в такт рычанию активизированной ловушки.

Я остановился, глянул под ноги — пёс не рычал, а буквально клокотал, захлёбываясь яростью, и на мгновение мелькнула шальная мысль взять, да помочиться на эту мохнатую морду прямо сквозь защиту. Интересно, что получилось бы? Смог бы магический констрикт, зажатый в форму сторожевого пса, разорвать свеженаложенные оковы, или он меня, как в том анекдоте, за струйку бы дёрнул? Зверь не выдержал дуэли взглядов, прыгнул, решётка гулко ухнула, и даже сквозь толстую подошву аврорских ботинок стопы почувствовали неприятную вибрацию, похожую на боль от старого перелома, который ноет на смену погоды.

— Мистер Криви, прошу за мной, — к счастью, работодатель моих размышлений не знал, и голос его был достаточно ровен. По-английски, то есть близко к температуре замерзания воды. Торопится старик, ручки шаловливые зудят от нетерпения...

— Простите, сэр, вдруг мысль пришла некий эксперимент провести с вашей ловушкой. Прямо вот на решётке стоя...

— Может, в другой раз, мистер Криви.

— Как скажете, сэр.

Мы прошли мимо постамента, на котором в прошлый раз красовался полураздетый гоплит, — древний мрамор уродовали сколы и глубокие зазубрины от мечей и копий наших невольных помощников, а от самого воина осталась только мелкая крошка. Я заметил, что все мало-мальские кусочки помощники старого Шенка тщательно убрали: наверное, чтобы герой снова не вернулся на своё место у коридора, и не начал в нас копьём тыкать в самый неожиданный момент.

Потом коридор закончился, и я вздрогнул, когда встретился глазами с прекрасной нимфой, так плохо встретившей нас прошлым разом. Над бассейном для сбора дождевой воды, из которого вылезли Зубы, красовалась такая же решётка, что и на входе.

— Думаете, выдержит?

— Нет, конечно. — Шенк даже позволил себе улыбнуться от такой наивности. — Но даст нам время вырваться из ловушки. Если такая необходимость возникнет, конечно.

Потом, когда удалось оторвать взгляд от мраморной бомбы с сиськами, я увидел, что над всем пространством внутреннего дворика натянута паутина тросов, которые тянулись в разные стороны, и уходили в далёкую тьму внутренних коридоров.

— Мистер Шенк, похоже, вы тут не сидели без дела?

— Да уж, скучать не приходилось, — расцвёл старикан. — Наполовину израсходованный маховик времени, несколько литров бодрящего зелья, и два потерянных домовика. Давно мы так интенсивно не работали, мистер МакГонагал. Прошу вас.

Он сунул руку за отворот сюртука, вытащил оттуда неожиданно большие крюки вроде тех, что на бойнях используют для подвешивания мясных туш, и протянул мне парочку.

— Держите.

Я взял эти мясницкие инструменты, покрутил в руках, — довольно удобные рукояти, с мелкой насечкой, чтобы рука, видимо, в крови не скользила, — молча взглянул на любителя садистских приспособлений. Надеюсь, меня на эти верёвки не за ребро подвесят? Похожим образом, кажись, Один на древе Иггдрасиль висел, чтоб поумнеть, но я в себе резкой потребности в увеличении интеллекта не ощущаю. Как бы мне так деликатно сквозануть на выход?..

— Коль скоро нельзя становиться на пол, нам пришлось создать вот такую систему перемещений, — старик не заметил моих внутренних переживаний, а не говорить о них вслух мне хватило ума. — На метле здесь полёт невозможен принципиально, в этом пришлось убедиться ещё пару веков назад, так что осталась только «паутина». К счастью, наша прошлая эскапада здорово истощила местную систему обороны, и у нас появилась возможность быстро проникнуть дальше в дом. Это главная причина моей торопливости, мистер МакГонагал, — надо ковать железо, пока горячо. Я не рискну ещё раз пробуждать Зубы, уж простите.

— Да я и сам не рвусь. Мне не понравилось стареть, знаете ли.

— Я рад, что мы понимаем друг друга, — поощрительно улыбнулся старый маг, и лучше бы он этого не делал. У него мышцы лица совсем под другие эмоции заточены, и даже я вижу, как ему сложно с таким маггловским выкормышем, как я. Вот уж не думал, что смогу увидеть вживую, что богатые тоже страдают — хотя бы из-за такой вот необходимости быть хорошим, когда этого делать совсем не умеешь.

— Смотрите: крепко держим крюки всей кистью, накидываем их на вот этот трос, и передвигаемся вон туда, за столб с амфорами. Там переходим на другой канат, и движемся дальше. Понятно?

— Наверное, — неуверенно пожал я плечами. — «Обезьяний гай» никогда не был моим любимым развлечением. Отец разок туда свозил, и больше мне не хотелось.

— Обезьяний гай?

— Да, так назвали тренировочную полосу препятствий для английских коммандос во вторую мировую войну. Полос было несколько, и одна, для развития смелости, как раз была похожа на вот это всё — натянутые на разной высоте верёвочные лестницы, канаты и прочее. По ним надо было карабкаться, спускаться, перепрыгивать — примерно, как обезьяны в лесу. Брат был в восторге, а мне как-то не очень зашло. Вы покажете, что тут надо делать?

— Конечно. Следуйте за мной, — старый маг поудобнее перехватил крючья, неожиданно резво подпрыгнул, закачался на верёвках, и пополз вперёд через дворик. Получалось у него здорово, словно он пол жизни тут провёл, аки лесной человек орангутанг. Я вздохнул, молча завидуя умениям живчика-работодателя, ещё раз осмотрел приспособления для лазанья, и последовал за ним.

Это оказалось намного труднее, чем казалось со стороны. Тело раскачивалось во все стороны, руки не хотели слушаться, безмятежная улыбка мраморной девы вспучивала спину мурашками страха, а мне ведь надо было проползти почти рядом с этим творением сумрачного древнегреческого гения, и с каждым метром шею сводило всё сильнее, а руки деревенели всё больше. Но я дополз до столба, за которым следовало перейти на другую верёвку — скорее на страхе, чем упрямстве или силе воли. Просто слишком свежи в памяти были Зубы дракона, растущие из бассейна, и бешеная ярость в их глазах. Воплощённая ненависть и бешенство берсерка, да такие сильные, что лицо автоматически стягивала судорога страха. Нет-нет, я уж лучше на верёвке помучаюсь!

— Вы не можете похвастаться достаточно хорошей физической формой, мистер Криви, не так ли?

— Нет, сэр, не могу! — вытолкнул я из себя, когда получилось хоть немного восстановить дыхание. — Как-то не возникало необходимости, сэр!

Старик, свеженький, как огурчик, недовольно поджал губы:

— Это очень скверно, мистер Криви... Я настоятельно советую вам заняться своим физическим состоянием, потому что надеяться только на магию можно далеко не всегда. Как здесь, например...

— Ага!.. — наконец, мне полегчало, пот перестал заливать глаза и сердце более-менее успокоилось.

— Теперь нам надо вон туда, — старикан показал рукой в дальний угол, где верёвки уходили за потерявшую от времени свой натуральный цвет портьеру. По странному недосмотру погоды этот кусок тряпки всё ещё не сгнил за долгие века пребывания на дожде и ветру. — Там можно будет перевести дыхание, чтобы перейти на следующий канат.

Я потёр уставшие держать вес целого тела руки:

— А почему нельзя сделать подвеску, как в альпинизме, и передвигаться по верёвкам более удобно? Почему надо именно на руках висеть?

Старик скривился, процедил с явным усилием:

— Эти «верёвки», как вы изволили заметить, — часть охранной системы родового мэнора, мистер Криви. По этим тросам невозможно передвигаться, как по обычным верёвкам.

Он повернул крюк так, что в свете полуденного солнца стали отчётливо видны руны на металле:

— Только вот эти на скорую руку слепленные приспособления помогают нам держаться в безопасности. Если прикоснуться к тросу голой рукой, вам её отрежет, а если в перчатке, то прилипнете, и самостоятельно оторваться уже не сможете. У меня не было времени сделать что-то более удобное, мистер Криви, потому что время не ждёт. Каждый час критически важен!

— Понятно... — господи, как меня достала эта спешка, кто бы знал! — Ведите, мистер Шенк, я, кажется, отдохнул.

Старикан повис на верёвках, как заправский обезьян, ловко пополз вперёд, а я последовал за ним. На этот раз было ещё хуже, потому что усталость усилила раздражение, а оно плохой помощник в таких ситуациях. Самое дрянное заключалось в том, что лезть приходилось почти что назад, к входу, только под другим углом. Это сколько же мне придётся тут извиваться под потолком, туда-сюда перебираясь?!

Ладони стали сползать по рукояткам, когда я почти добрался до Шенка. Последние метра два я преодолел отчаянным прыжком, потому что иначе можно было сорваться прямо в ловушку, которая рдела багрянцем возле опорного столба. Прыжок оказался удачным — я не попал старику на ноги, и не столкнул его на опасные места, только обнял с разбегу, как блудный сын любимого папашу.

Шенк оказался на высоте — он даже не выругался, пока я выпутывался из объятий, только поджал губы так, что они превратились в тоненькую голубую нитку. Потом дал мне время отдышаться, глубоко вздохнул, и с тоской глянул в дальний конец триклиния.

— Нам ещё надо пробраться вон туда, мистер Криви...

— Ага... Щас попробую... — трудно говорить, когда лёгким не хватает воздуха. — Только чуток отдышусь... Руки одеревенели, блин.

— Ситуация усложняется тем, что в настоящий момент я не могу наложить на вас никаких заклятий, мистер Криви. Ни Восстановления, ни Бодрости, ни даже Парения — совсем ничего. Нам приходится надеяться лишь на то, что вам хватит сил добраться до конца, не свалившись по дороге в одну из ловушек.

— Куда мы вообще движемся, мистер Шенк?

— До входа в кладовку. Отсюда её не видно, закрывает опорная колонна. Именно там находится то, что я хотел вам показать, мистер Криви.

Я интенсивно растёр руки, понаклонялся в разные стороны, похрустел шеей, растягивая спазмированные мышцы, глянул серьёзно в лицо старому магу:

— Полагаю, что мне хватит сил туда добраться. Давайте рискнём?

Тот усмехнулся в ответ одними губами:

— Другого варианта, как и другого шанса, у нас нет. Прошу следовать за мной.

И прыгнул на «паутину» с ловкостью молодого бандарлога.

Блин, если вернусь домой целый, весь день буду физухой заниматься! От одного взгляда на этого пенсионера физиономия краснеет от стыда! Я тут корячусь из последних сил, а он молодым козликом скачет! Нет в жизни счастья!

Этот участок я прополз буквально на зубах. Если бы не страх сдохнуть в древнегреческой ловушке, раз пять бы плюнул на всё, и свалился. Вот только пол под ногами буквально горел магией, и даже хогвартское образование не могло дать ответ, что за гадость под неровными каменными плитами меня ждала все эти долгие века. Так что приходилось плакать от злости, рычать от боли в ладонях, и двигаться вперёд, туда, где меня ждал неутомимый англичанин.

Потом я сорвался с крючьев, упал прямо перед Шенком, и замер без сил. Маршрут закончен.

Шенк наклонился надо мной, махнул волшебной палочкой, и по мановению его руки боль, судорога в измученных мышцах, сердцебиение, одышка и бог знает что ещё просто исчезли, словно их не было. То есть совсем исчезли — раз, и всё.

Я озадаченно покрутил головой, сел, вопросительно глянул в полную самодовольства английскую рожу.

— Здесь уже можно, мистер Криви, — пояснил он, — дорога пройдена, дисбаланса между охранной паутиной и личной магией не будет.

— Благодарю, — я поднялся, отряхнул колени, прислушался к телу:как будто и не было этой обезьяньей прогулки по магическим растяжкам! Хочу тоже вот так! Хочу!

— Это сложное заклинание, мистер Шенк? Я не помню такого среди школьных чар...

— Аврорское. Одно из самых сложных, к сожалению. Боюсь, мистер Криви, вы не сможете его усвоить раньше, чем через два — три года.

— Понятно. Жаль... — я растянул губы в понимающей улыбке, старый маг ответил мне тем же. Несколько мгновений мы мерялись гримасами, потом мне надоело. — А куда мы теперь двинемся, мистер Шенк? Надеюсь, с акробатикой закончено?

— Ну... — он смерил меня нечитаемым взглядом, вздохнул. — В основном да. Можно и так сказать. Прошу следовать за мной.

Старикан шагнул за ветхую занавеску, потерявшую свой натуральный цвет под слоем многовековой пыли, сыпанул щедрой горстью искристый порошок, и прямо в стене открылось окно в другую комнату — такую же старую, облезлую и ободранную. Ещё одна мерзость запустения, так сказать.

— Идите первым, мистер Криви. Как окажетесь внутри, выгляньте в окно, оно должно быть слева, и скажите мне, что увидите.

— Ага, — я осторожно переступил через тихо гудящую границу двух пространств, хрустнул какой-то деревяшкой, что подвернулась под ботинок, чертыхнулся про себя от неожиданности, и прошёл сквозь пустое пространство к оконному проёму.

Стекла в нём не было отродясь. Забранное в мелкую решётку из трухлявого дерева, окно, вероятно, изначально затягивалось чем-то вроде бычьих пузырей или кусков отскоблённого до полупрозрачности пергамента — во всяком случае размер окошечек, тех, что уцелели, предполагал масенькие кусочки заменителя стекла. И слюду сюда точно не ставили, для неё пришлось бы раму потолще делать.

— Мистер Криви, что вы там видите? — отрвал меня от размышлений нетерпеливый работодатель. Ишь, как разоряется — нет, чтобы самому пойти и глянуть.

— Сейчас выгляну, секунду! — Я лёг грудью на подоконник, высунулся наружу, покрутил головой. — Пусто, мистер Шенк! Пустая улица, и многоэтажка напротив. Судя по всему, в ней тоже никого нет!

— Хорошо... — старый маг проскользнул в комнату, и отверстие за ним стянулось в точку, тут же затерявшись в трещинах, выбоинах и пластах лишайника на сырой стене.

— А как мы обратно пойдём? — не удержался я от вопроса. Глупый вопрос, конечно, вот только меня он действительно беспокоит. — Вы дорогу найдёте?

Брови Шенка полезли на лоб.

— Мистер Криви, позвольте вас уверить, что безопасное возвращение домой является самой главной целью для меня в любой магической эскападе. Или вы позволили себе в этом усомниться?

— Ни в коем случае, сэр! Я верю в ваш магический потенциал! — иногда стоит побыть исполнительным придурком: начальству это нравится.

— Спасибо, — ухмыльнулся Шенк. — Тогда идёмте.

Он развернулся на пятках, и двинулся к выходу. Самой двери тут не было уже много лет, но проём радовал девственной чистотой — ни пыли, ни тебе каких-то щепок с обрывками старого белья, ни даже паутины. А кстати, ведь паутины тут вообще нет, как я посмотрю...

— Что вы ищете, мистер Криви? — от нашего старика ничего не ускользнёт. Он резко тормознул, внимательно глядя на меня. — Что-то вас беспокоит?

— Скорее, удивляет. Паутины не вижу.

— А, это нормально, — махнул рукой Шенк и заметно расслабился. — В местах с такой концентрацией дикой магии пауки выжить не могут. Тут вообще мало какое живое существо может долго находиться.

— А мы?

— И мы тоже, мистер Криви. Этого места на самом деле не существует. То есть, оно есть, но одновременно и как бы нет. Парадокс Бецалеля, если вы помните такую фамилию.

— Пражский раввин? А он разве не големом прославился?

Старик неожиданно хихикнул, словно старая дева, которую поймали со здоровенным дилдо в руках, и отвёл глаза:

— Голем — это лишь побочный продукт. Приключения тела, если хотите, а вот межпространственные переходы, «ложные» реальности и прочие топологические выверты — вот то действительно приключения духа!

Потом мы пошли сквозь дома. Иногда пробирались по лестницам, но чаще Шенк просто шарахал заклятьем, и мы пёрли сквозь пробитую дыру. Пыль столбом, грохот, вонь, и скорость — бегом, бегом! Старик гнал нас так, словно сзади гналась свора гончих: не оглянуться, не перевести дыхание, не глянуть, куда мы попали.

Мелькали пустые квартиры, в которых догнивали остатки мебели да пятнами старой порыжевшей крови со стен облезала краска, потом какое-то время мы бежали через торговые лавки, прямо сквозь кучи разбитых черепков и позеленевшей бронзы, потом через пустые комнаты, раскрашенные корявой порнографией («Бордель!» — удосужился бросить через плечо неутомимый старик), потом сквозь анфиладу залов, где в полу зияли чёрные дыры непонятных ям, затем взлетели по внутренней лестнице куда-то под крышу, и сквозь художественный беспорядок развалившейся черепицы я увидел местное небо — белесую муть, в которой едва проглядывало пятно Солнца.

Тут мой чичероне тормознул. Пока я пытался отдышаться, хлопнувшись на задницу прямо у входа, он потоптался в нерешительности, покрутил головой, словно не зная, куда бежать, и захрустел по осколкам черепицы туда, где стена обрывалась в пустоту, раскрывая прекрасный вид на соседнее здание.

Осторожно, так, словно где-то здесь прячутся снайперы, он высунул голову в пустоту, и я услышал, как он что-то бормочет под нос. Если судить по экспрессии, явно ругательское.

— Мистер Криви, проверьте другую сторону, пожалуйста. Каково расстояние до ближейшего дома?

Я молча застонал, и, чувствуя себя разбитым стариком, поднялся с такого удобного пола. Да, сегодня наша прогулка меня здорово вымотала. Что за тело мне досталось! Как этот будущий говно-фотограф мог так запустить свой организм?! Всё, решено — как только вернусь домой, начинаю новую жизнь. Тренировки, растяжка, боксёрский мешок: всё, как привык в прошлой жизни. До чего же меня достала эта пацанячья хлипкость!

Под аккомпанемент внутреннего брюзги я добрался до противоположной стороны чердака и выглянул наружу. Впереди расстилалась небольшая площадь, вроде той, что довелось увидеть с Гермионой в Кривом переулке. Только здесь дома были повыше, да чаша фонтана побольше — видимо, чтобы воды хватило для местных. На квадратах серого от времени тротуара валялись гнилые доски когдатошних вывесок и защитных козырьков, зелёные обломки бронзовых поделок, не до конца съеденные коррозией, остатки тряпья и бог знает что ещё.

На фоне этого запустения фонтан казался глотком свежести в пыльной пустыне — широкая чаша, блеск воды, даже отсюда видно, что чистой. Интересно, какие заклятия отталкивают пыль? Я завороженно смотрел на кусочек жизни в здешнем мёртвом царстве, любовался игрой света, и неожиданно почувствовал, как пересохло во рту. Цапнул фляжку с пояса, прополоскал рот, почувствовал каждым сосочком языка, насколько эта тёплая бурда уступает той журчащей воде. Интересно, а Шенк не захочет напиться свежей воды? Секундочку... Чего это вдруг мне захотелось переться на площадь?

— Мистер Шенк, а на здешние места могут быть наложены заклинания привязки?

— Вы о чём, мистер Криви?

— Да вот я на фонтан гляжу, который на площади, и чувствую, как мне всё больше хочется спуститься вниз, подойти к нему, опустить руки в холодную воду, смыть грязь с потного лица...

Резкий рывок отшвырнул меня от пролома в крыше, я перекатился через плечо, сел на колени — спасибо магу за костюм, а то бы на этих черепках всю башку раскровянил! Старик замер, уставившись наружу, потом протянул, разглядывая что-то скрытое от меня:

— Теперь желание прошло?

— Да, благодарю за помощь.

— А что вы теперь чувствуете, мистер Криви?

— Пожалуй что ничего... Только журчание воды слышу, и всё.

— Журчание?.. Мордредовы трусы! — Шенк отпрыгнул от дыры в крыше, и одним плавным движением волшебной палочки оторвал от стропил здоровенную балку. Тяжёлый стон пронзил, казалось, всё здание, дом вздрогнул у меня под ногами, черепица с грохотом сыпанулась вниз, и сквозь облако поднятой пыли я увидел, как брус толщиной в моё бедро мелькнул в воздухе, гигантским дротиком вылетая наружу.

— За мной! — бросил Шенк. Ещё раз махнув рукой, он сгрёб в стороны всю дрянь, которая толстым слоем лежала под ногами, и бросился вслед за улетевшей балкой.

Да что такое, ч-чёрт?! Я поднялся на ноги, глянул на клубы пыли, которые остались после его волшебства, и услышал:

— Скорее, Моргана вас забери! Я не могу ждать бесконечно!

Как оказалось, балка, так легко оторванная старым волшебником, далеко не улетела. Она легла тонким мостиком между нашей многоэтажкой и соседней развалиной. Когда я подошёл к тому месту, где заканчивалась крыша, и глянул в многометровую бездну с далёкой улочкой внизу, Шенк уже стоял на другой стороне импровизированного моста.

— Идите сюда, мистер Криви! — махнул он рукой. — Нам надо торопиться!

Я посмотрел на плохо отёсанное бревно шириной в две моих ладони, осторожно шагнул на него, и почувствовал, как начинают дрожать колени. Тут же метров шесть идти, блин! А вниз падать метров двадцать, если не больше! Да я в жизни не пройду по этой узенькой жёрдочке!

— Вы куда, мистер Криви?! — на мою попытку отступить старикан отреагировал немедленно. — У нас очень мало времени!

— Мистер Шенк! Я пойду через низ! Это будет быстро!

— Идите немедленно ко мне, юноша! — похоже, работодатель не на шутку рассвирепел.

— Да меня ноги на этой хреновине не удержат! Я боюсь высоты-ы-ы! Ы-ык!..

Не слушая воплей ужаса, добрейшей души старикан махнул волшебной палочкой, и невидимая рука схватила меня за воротник. Сила дёрнула тело вперёд, и меня поволокло прямо по деревянному мостику сквозь пустоту над пропастью. Сапоги бессильно заскребли по занозистой балке, крик застрял в глотке, и я не успел обмочиться от неожиданности, как непреодолимое препятствие осталось позади.

Я рухнул на колени, отчаянно хватая воздух ртом — сердце пыталось вырваться из груди, лёгкие горели, руки тряслись, а ноги не держали. Старик порылся на поясе, автоматическим движением сковырнул пробку на вытащенном пузырьке, воткнул его в мой открытый рот. Глоток получился сам собой, горечь ободрала пищевод крохотными колючками, а вслед за ней холодная волна покатилась по телу, смывая сиюминутный ужас и наполняя тело энергией. Я почувствовал, как тело наполняется магическими пузырьками, вскочил, и коротко поклонился:

— Благодарю, мистер Шенк.

Тот кивнул головой, и развернулся, всовывая пузырёк на своё место в походном футляре:

— Бежим, мистер Криви. У нас остаётся всё меньше времени...

И мы снова побежали очертя голову. Только теперь я и сквозь грохот пробитых Бомбардо стен, и сквозь собственный кашель от поднятой пыли, и сквозь бешеный стук сердца словно бы кожей не то слышал, не то ощущал тихое журчание родниковой воды, что спокойно течёт в городском фонтане на безлюдной площади города, который застыл где-то между времён. Спокойное тихое журчание, которое не заглушают ругательства старого волшебника, моё надсадное дыхание и топот наших ног.

А ещё я почувствовал, что бежать становится заметно трудней, — не потому, что силы иссякли, а потому, что сам мир вокруг словно бы уплотнился вокруг нас, сгустился, всё больше напоминая густую патоку, которая замедляет наши движения. Как муху, которая по глупости или жадности свалилась в таз с вареньем, и теперь отчаянно пытается вырваться из липкого плена.

И ещё звуки... Сквозь мёртвую тишину, которую до этого нарушали только наше сопение, скрип кожаных камзолов, да грохот заклинаний, ухо стало улавливать далёкий шум — не то волны на берег накатываются, не то люди где-то собрались, да разговаривают сразу все вместе.

Когда мы остановились ровно настолько, чтобы выдернуть из аптечки очередной пузырёк, влить в рот очередную магическую бурду и вздрогнуть от пронзительной горечи, которая на мгновение перехватила дыхание (Антидот! — прошептал сипло старый колдун. — Снимает фоновое влияние!), я проморгался сквозь выступившие слёзы, и прошептал:

— Мистер Шенк, вы тоже это чувствуете?

— Что?!

— Замедление... Словно мир вокруг нас сгущается...

— Мордред и Моргана! Надеялся, что мне от страха кажется!

Волшебник сморщился, как от сильной боли, повёл вокруг лихорадочным взглядом:

— Этот мир начинает нас растворять в себе... Не слишком нам помогли Аль-Хазредовские штучки!

Он пнул какой-то горшок, что подвернулся под ногу, тот улетел в ближайшее окно, грохнул о невидимую стену.

— Как нам выбраться отсюда, мистер Шенк?

— Я потерял дорогу... — выдохнул доморощенный Вергилий, и постарел на глазах: опустились губы, побежали морщинки вокруг глаз, провисли мешки под глазами. Словно вместе с воздухом из него магию выпустили. — Нам остаётся только бежать вперёд. В надежде найти выход прежде, чем родовой Ужас семьи Шенк найдёт нас...

— Он действительно так ужасен?

Взгляд волшебника проморозил меня насквозь -на спине вспучились пупырышки величиной с кулак, и я на мгновение просто забыл дышать от той жути, что дохнула на меня из глаз собеседника.

— Поверь, ты не хочешь этого знать...

— А как мы узнаем, что выход найден?

Колдун пожал плечами:

— Любой необычный элемент пейзажа: полёт птицы, яркий рисунок на стене, абсолютно новый предмет, который выглядит чужеродным в этом сером унынии.

— А может ли таким знаком быть какой-нибудь звук?

— Что ты имеешь в виду, Криви? — резко подобрался мой собеседник.

— Видите ли, мистер Шенк... — медленно сказал я, боясь спугнуть удачу, — я всё время слышу журчание воды. Той самой воды из фонтана на площади. Абсолютно нового фонтана на старой пыльной площади...

— А что ты ещё слышишь, молодой МакГонагал? — тихо продолжил волшебник. — Ещё какие-нибудь звуки?

— Да. Словно шум далёких голосов. Много людей собрались где-то на площади, и говорят все сразу. Но это в другом месте, не у фонтана.

По виску волшебника поползла крупная капля — первая за всё это время.

— А не похоже ли это... — он с усилием глотнул, на лице появилось ещё несколько капель пота, — не похоже ли это на шуршание множества маленьких лапок?

— Вполне может быть, мистер Шенк, — осторожно прошептал я. При виде того, как изменился взрослый опытный маг, мне отчаянно захотелось сжаться в комочек, забиться в угол и изо всех сил зажмурить глаза, чтобы не видеть, как боится чего-то могущественный чародей. — Я стараюсь не прислушиваться...

Громко скрипнула доска, которая висела над входом в таверну вместо вывески — непонятно откуда взявшийся ветер сорвал её с места, и она закачалась на гвозде. Порыв ветра принёс запах какого-то гнилья и далёкий шорох, словно бы действительно что-то многоногое пробиралось к нам сквозь все эти развалины.

— Это Она! — Шенк подскочил словно чёртик из табакерки, рявкнул что-то зубодробительное, раскатисто-грохочущее, почти из одних согласных, описал палочкой круг, воздух вокруг нас задрожал, словно марево над горячим асфальтом, потом эта видимая дрожь стянулась в шарик, который повис слева от нас, у дверей в следующую инсулу.

— Бомбарда! — рявкнул волшебник, и дёрнул меня за шиворот, переводя из сидячего положения в стоячее. Потом он бешено выдохнул прямо в лицо: — Или мы от Неё уйдём, или оба будем ВЕЧНО жалеть, что родились магами! Бегом!

На этот раз было всё по-взрослому. Я думал, что предыдущая гонка — это бег на пределе сил. Как я ошибался!

Мы теперь не бежали — мы продирались сквозь замедлившееся время, буквально плечами расталкивая густое, как кисель, пространство, и если бы не усилия старого Шенка, там бы я и остался. Но конец его волшебной палочки пульсировал багровым огнём, и там, где падал волшебный свет, двигаться было заметно легче. Старый колдун пёр напролом, сквозь стены, коридоры, заваленные строительным мусором улицы, ломился бешеным кабаном к цели, которую я показывал ему своей вытянутой рукой. Второй рукой я держался за его пояс, и в другое время, полагаю, здорово посмеялся бы с нашей парочки, которая, вероятно, повторяла композицию «Рабочий и колхозница», разве что только пол обеих героев одинаковый, да в руках вместо серпа с молотом торчали волшебные палочки.

Но мне было слишком страшно для смеха, и чем дальше, тем сильнее охватывала меня усталость — та усталость, от которой перестаёшь думать, и постепенно превращаешься в бессмысленного зомби, который тупо передвигает ногами, да выполняет чужие приказы, пока сердце не разорвётся от нечеловеческой перегрузки.

Силы идти вперёд, держаться мёртвой хваткой за Шенка мне придавал страх — жуткий страх от тихого шелеста за спиной, который постепенно становился всё отчётливее, как если бы то, от чего мы убегали, постепенно приближалось к нашим измученным телам.

Облака пыли, щепки от взорванных балок, осколки разбитой черепицы, гнилое тряпьё, летающее в воздухе над нашими головами, пыль в горле, слёзы в глазах, наждак в лёгких, и упорное продвижение вперёд — спотыкаясь на обломках, скользя по откуда-то взявшейся грязи, отмахиваясь от паутины, стараясь не обращать внимания на то, что пульсация палочки Шенка становится всё слабее, а созданный им маячок-сигналка, который показывает, где находится наш сверхестественный преследователь, всё ярче.

Потом мой проводник рухнул, — упал прямо на шагу, словно вышли из него все силы, а огонёк его волшебства задрожал и потух. Пространство вокруг нас уплотнилось так, что показалось, будто протяни я руку, и смогу пощупать воздух.

Мне удалось перевернуть Шенка на спину — почти высохший скелет, в которого он превратилсяза время гонки, прошамкал едва слышно:

— Я не успел... Мерлин, как обидно...

Я выпрямился, лихорадочно крутнул головой по сторонам — мы застряли посреди улицы, вывалившись из одной стены, и не дойдя до другой. Древнеримские многоэтажки сходились далеко над нашими головами в узкую щель, озарённую желтоватым светом вечернего неба. Тени вокруг густели чернотой, и маячок отбрасывал по сторонам изломанные силуэты, в которых можно было уже увидеть исковерканных неведомой силой людей. Эти силуэты жили своей жизнью, они раскачивались под неслышимым ветром, и казалось, что тихий шелест приближающейся смерти делает их всё более материальными.

Но с противоположной стороны, там, где проулок расширялся в улицу, веял лёгкий верок, и несло свежестью. Мне даже показалось, что я ощутил на губах капельки воды, когда повернулся к нему лицом, и позволил себе замереть на мгновение.

— Мистер Шенк! — потянул я старика. — Нам осталось совсем немного! Идёмте!

Волшебник шевельнул рукой, та бессильно упала. Он попробовал что-то сказать, но голоса я не услышал. Похоже, он выдал из себя всё, что мог...

Дуновение ветерка словно выдуло из головы тупую усталость. Я вдохнул полной грудью, почувствовал, как разгорается в груди ярость на всю эту хрень вокруг, потянул старика за петлю, спрятанную под воротником форменного сюртука. Тяжёлое тело поддалось усилиям, старик попытался мне помочь, отталкиваясь ногами, но он был слишком истощён, а я чересчур слаб — буквально через пару метров мои стопы разъехались на кирпичной крошке, да так, что ноги в падении взлетели выше головы.

Физиономия с размаху врезалась в гнилую доску, из глаз полетели искры.

— Ах ты ж мать! — бешенство взорвалось в груди фугасным снарядом. — С-с-сука!!! Вашу магическую срань!

Я мазнул перчаткой по физиономии, увидел кровавую грязь на ладони, и сквозь ярость, которая жидким азотом выморозила грудь, почувствовал, как меня окружает облачко ихора. Собственного ихора, моей неповторимой жизненной энергии.

И сразу же откуда-то потянуло гнилью — сквозь стены, перекрёстки, пустые дома и безжизненные площади. Вонь стянула живот в болезненный узел, я увидел, как из моего киноварного поля, так же, как и из живота Шенка, тянется тонкая нить, которая уходит вдаль по улице, сплетаясь в едва заметный жгут. А на той стороне этой связи находится источник гнили, шелестящей мерзости, и наша смерть. Потому что всё время, что мы провели в поисках дурацкого прохода в свой мир, неведомая хрень играла с нами, как рыболов вываживает рыбу. Или как паук обхаживает пойманную муху, чтобы та не вырвалась из его паутины.

Ну да, паук. Ещё один паук... Я глянул на облачко ихора, собравшееся вокруг раны на лбу, зачерпнул из него сил, подтянул к себе свой огромный волосатый живот, и перехватил ловчую паутину у самого её основания, там, где начинаются мои собственные паучьи железы.

Волна разорванного намерения шарахнула по сторонам, стены пошли трещинами, полетела штукатурка, расколотые чужеродной силой булыжники, и весь этот несуществующий мир схлопнулся, стал плоским, как тетрадный лист. Я увидел выход, слишком далёкий и близкий одновременно, почувствовал злость и голод монстра, который устроил здесь своё логово, поймал слабую тень разочарования от неудавшейся ловушки, и потянулся туда, где журчала вода, где пахло свежестью, и где я целовал губы самой красивой девушки на земле. Я потянулся к Гермионе...

За мгновение до того, как треск разорванного пространства ударил по слабому человеческому телу, разрывая его в клочья вместе с иллюзорной реальностью, которую он создал своими собственными стараниями, кокон моих усилий спрятал Шенка от уничтожения. Мерзость потянулась за нами смрадом утраченной жертвы, но ложноножки бессильно скользнули по моему панцирю, кокон затрещал под напором чужой силы, но я был уже в своём мире, и неслышимый вопль ярости захлебнулся за спиной. Ну что ж, вот и у меня есть вечный Враг.

Мы вывалились у самых ворот, прямо перед ступеньками в дом. Я вытащил старика наружу, свалился рядом, и зажмурил глаза — губы дрожали, челюсти сжались до скрежета, тело подёргивалось от спазмов, а по физиономии текли капли дождя, кровь и слёзы облегчения. Гермиона, я живой!..

— Кха! Кха! — сквозь гул крови я услышал, как старый пердун, от дурости которого мы сегодня чуть не загнулись, начал приходить в себя. — Кха! Кха!

— ...Мистер Криви! Молодой МакГонагал!

Я не мог ответить, так же, как не мог открыть глаза — меня всё ещё трясло от пережитого ужаса. Дёргались ноги, сводило руки, судороги прошивали всё тело, как будто кто-то кинул на меня провод под высоким напряжением. Боже, как мне хреново!

— Петрификус Тоталус! Апэрире!

Тело замерло, одеревенело, плотно сжатые губы разошлись, подчиняясь магическому приказу, и по гортани покатились обжигающе холодные капли.

— Кха! Кха! — я перевернулся на живот, попытался сесть на колени, но не смог, опять свалился рожей в грязь.

— Сейчас пройдёт, потерпите секунду... — голос, который пробился сквозь мой кашель, был необычно мягок. Это было так странно, что я открыл глаза: старый Шенк мне улыбался, как родной отец улыбается блудному сыну, который припал, наконец, к его стопам. Кто подменил старого брюзгу?!

Выглядел он не в пример лучше, чем в том временном кармане — помолодел, посвежел, подобрел. Интересно, это зелья так подействовали, или местная магия?

— Магия, мистер МакГонагал, — улыбнулся волшебник на мой неозвученный вопрос. — Там приходилось всё время подпитывать реальность из своего резерва, и как только накопители закончились, я начал стремительно стареть. Очень неприятное чувство, должен вам сказать.

Кстати, не перебраться ли нам в более удобное место? Держите мою руку.

Я моргнул, подавился воздухом, мощный толчок которого выбил слёзы из глаз, и ощутил себя в кресле.

Мы снова оказались в том уютном уголке, где Шенк меня угощал пирожными в нашу первую встречу. Изящный столик, на котором исходит паром пузатый чайник, полупрозрачные чашки из фарфора толщиной в папиросную бумагу, молочник, розетки с вареньем и конфетница с вкусняшками.

Одним длинным движением волшебной палочки Шенк разлил чай, разложил пирожные по тарелочкам, и очистил меня от грязи. Я с удовольствием пошевелил чистыми пальцами, взял невесомую чашку, потянул носом божественный аромат. Ах, как я люблю магию...

— Я тоже, мистер МакГонагал, я тоже. — улыбнулся волшебник. — Люди без неё для меня просто неполноценны. Это не презрение, ни в коем случае, скорее жалость. Такая же, как к слепым, безногим и прочим инвалидам.

Не представляю, как они прозябают в своём мирке, где нет ничего — ни фениксов, ни вейл, ни огневиски...

— Смею заверить, они чувствую себя неплохо, мистер Шенк, — ответил я такой же улыбкой. — Конечно, в мороженое «зелье дружбы» не добавляют, как у Фортескью, но на вкус не жалуются. Да и виски у них бывает очень неплох, если верить рассказам.

— Именно, рассказам! — наставительно поднял палец старик. — Подозреваю, что сами вы ещё не пробовали этот волшебный напиток?

— Нет, слишком молод ещё.

Волшебник хитро улыбнулся, и глаза его почти скрылись в морщинах:

— Уже нет, Колин. Вы ведь повзрослели, по-крайней мере физически. Не заметили?

— А ведь правда... — я растерялся от этой неожиданной новости. — Тело ведь выросло...

— Ну так что — хотите попробовать огневиски из семейных погребов?

— Давайте! Гулять, так гулять!

Столик со всем его содержимым задрожал, потёк вслед за потоками магической энергии, и превратился в низкий, тёмный от возраста дубовый стол, на котором заблестели хрустальные стаканы, окружённые батареей пыльных бутылок самох разных форм. Рядом стояли чаши из резного хрусталя с подозрительной закуской — что-то вроде обгорелых жабьих лапок в одной, какие-то сушёные летучие мыши в другой, дальше виднелись мелкие шарики в панировке, что-то вроде крабовых палочек и, кажется, чипсы. Хоть что-то знакомое!

— А начнём мы со «Старого Дэна», он новичкам-дегустаторам обычно нравится больше всего.

Бутылка с длинным горлышком, которое неведомые стеклодувы завязали в узел, поднялась над столом, наклонилась над моим «шотом», булькнула несколько раз, и в стакане появилась жидкость цвета мёда с чёрным перцем. То есть, в светло-жёлтой влаге, ощутимо густой даже на взгляд, висели крохотные чёрные точки — точь в точь, как если бы кто-то сыпанул щепоть перца в молодой акациевый мёд.

— Пригубите, Колин. Едва-едва, чтобы только почувствовать аромат.

Я качнул резной стакан, глянул на потёки, что оставило виски на стенках, осторожно потянул носом. Мягкий тёплый запах окружил меня, и губы сами растянулись в улыбке — самый разгар весны, когда земля уже согрелась, но воздух ещё не обжигает зноем, и огромное поле цветов, которое меня окружает: вот что сразу появилось в голове.

Терпкая горечь смочила губы, царапнула язык, мягко скользнула в горло.

— Х-х-хааа... — выдохнул я клуб голубого пара. Он тут же собрался в колечко, и растворился в воздухе. — Божественно...

— Абсолютно... — расплылся в довольной улыбке Шенк. — Обожаю видеть эту реакцию у тех, кто пробует «Старого Дэна» в первый раз. А теперь заешьте глоток шкуркой бумсланга. Вон та чашка с копчёными полосками, да-да, она самая.

— Бумсланга? — я повертел перед глазами кусочек того, что принял за пережареные ноги лягушки. Ну да, это просто её так перекривило, шкурку. — Того самого, что на оборотное идёт?

— Он самый, — кивнул головой хозяин. — Но после специальной обработки он во-первых становится абсолютно безопасным, а во-вторых приобретает воистину необычайный вкус.

Я осторожно прикусил деликатес, хрустнул зубами — мягкая копчёность с отчётливой солоноватьстью. Интересно, да.

— Попробуйте так: глоток — укус, глоток — укус.

— Благодарю, — кинул я головой, и последовал совету. Да, так было интересно: сладкое, солоноватое и чуть-чуть горчинки. Необычный вкус...

— А теперь «Тринадцатая бочка»! — хозяин махнул палочкой, толстая бутылка, действительно похожая на бочонок, взлетела над столом, наклонилась над моим стаканом, плеснула почти чёрной жидкости, которая тут же заплясала языками пламени. От напитка отчётливо потянуло дымом. — Не беспокойтесь, это холодное пламя. Определённые время это виски выдерживают в желчном пузыре дракона, так что некоторые визуальные эффекты присутствуют, да. И к ней обязательно попробуйте пальцы гриндилоу!

Надеюсь, не те, которые наши герои в Хогвартском озере ломали во время турнира?

Я взял обжигающе холодный стакан в руки, осторожно наклонился над огнём. Блин, никак не могу отделаться от мысли, что он настоящий... Потом я поймал иронический взгляд хозяина поместья, решительно пригубил магический самогон.

В напитке доминировала горечь. Терпкая, почти вяжущая горечь, немного похожая на очень крепкий чай, но с привкусом торфа в конце. И мягкое тепло, которое покатилось по пищеводу сразу, как только я отрыгнул пламенем.

— Замечательно! — восхитился Шенк. — Вы абсолютно правильно пьёте этот редчайший сорт! Надо обязательно позволить пламени выйти наружу, иначе послевкусие почти не проявляется!

— Ага... — озадачился я, когда почувствовал во рту рой маленьких шебутных пчёл. Несколько мгновений они пощипывали мне язык, гортань, а потом испарились, оставив едва уловимый медовый привкус.

Я куснул жареные пальцы — такие палочки в кляре с хрустящим содержимым, — проглотил, посмотрел на Шенка. Тот прищурился:

— А теперь скажите что-нибудь.

— И-и-ирря! — вырвалось изо рта. Это что за хрень?! — Иккрря!

Хохочущий маг вытер слёзы, протянул руку:

— Сделайте ещё глоток, но уже без закуски. Речь вернётся в норму.

— Благодарю, — выдавил я после того, как проглотил ещё одну порцию волшебства. — Неожиданный э-э... опыт...

— Одно из самых любимых развлечений в старых домах, — улыбнулся волшебник. — Абсолютно безопасное, приятное, безобидное. И почти никогда не повторяется. Сколько бы нас не сидело за столом, каждый произносит что-то своё. Говорят, во времена оны пробовали даже словарь составить, но ничего не получилось.

— Забавно...

— И это только одно из традиционных развлечений, о которых магглорождённые понятия не имеют, — вздохнул Шенк. — Теперь стоит попробовать...

Он окинул взглядом разнокалиберную батарею на столе, хитро улыбнулся:

— Вам какой вкус нравится больше — сладкий, солёный, кислый?

— Сладкий я уже попробовал, солёный тоже. Может, кисловатый?

— Правильный выбор, — согласился Шенк. Он задумался на несколько мгновений, искоса бросил на меня острый взгляд — Значит, попробуем... а почему бы и нет?.. Попробуем «Старый сид»!

Длинная тонкая бутылка, одна из самых красивых среди этого разнообразия форм, плеснула мне в стакан светло-зелёную жидкость, и ноздри тут же уловили запах морских водорослей.

— Одним из компонентов этого виски являются слёзы сирены. Как вы помните из курса Истории магии, последние английские сирены погибли, когда мы громили Великую Армаду, а европейские химеры, созданные для тёплых морей и другой солёности воды, не дают такого отчётливого вкусового эффекта. Так что проникнитесь уникальностью момента, друг мой — вы попробуете один из редчайших на сегодняшний день напитков!

Уникальное виски вызвало в памяти море — уже после первого глотка я ощутил себя на морском берегу, среди гниющих водорослей, выброшенных прибоем ракушек и странных вещей с другого конца света. Я вдохнул запах йода, старого дерева, прелой листвы, кашлянул огнём, улыбнулся, когда голова стала легко покачиваться в такт ленивым волнам. Ка-айф...

— Самое правильное определение, — кивнул Шенк. Он откинулся в кресле, пригубил свою порцию, выдохнул язык пламени, проследил, как тот струйкой дыма растворяется в воздухе.

— Кстати, Колин, а как ты смог вытащить нас из той дыры?

— Волшебное Зрение, — лениво протянул я. — Увидел раппорт, который привязал ваш семейный ужас на входящих. Там ловушка, мистер Шенк, которую не пройти.

— Но ты прошёл?

Я медленно покачал головой — и не лениво ему об этом болтать?

— Вырвался, не прошёл. А точнее даже просто сбежал.

— И опять спас мне жизнь...

— Сочтёмся, — улыбка наползла на физиономию быстрее, чем я успел сообразить, что отвечаю: — Виски из ваших подвалов.

— Договорились, — старик ухмыльнулся в ответ. — Как ты смог найти выход?

— Я же говорю — увидел. Дар у меня такой проснулся после живительных Круцио, мистер Шенк...

Я прикрыл глаза, поёрзал в кресле, умащиваясь поудобнее. Ну да, вот прям щас я тебе всё расскажу, хитрец седозадый. Был бы тут пацан, он бы тебе всё как на духу выложил, а мне по саунам погулять довелось, и всякими алкогольными фокусами меня не возьмёшь.

— Только лучше не пробуйте сами, потому что это как-то с ихором связано. Вы и так здорово с магией просели, пока мы там бегали. Страшно было смотреть прямо...

— Мне с кровью шутить нельзя — вздохнул старик. Он заскрипел креслом, позвякал бутылками: — Ну что ж, мистер Криви, теперь то вы понимаете разницу между магической выпивкой и маггловской?

Я заулыбался:

— Да-а, мистер Шенк. Это потрясающе!

— Осторожнее ближайшие часы с колдовством, мистер Криви. Вы ещё слишком молоды, лучше не рискуйте. Зато могу гарантировать, что утром никакого похмелья не будет! Особенно, если сделаете пару глотков огневиски сразу после пробуждения...

Старикан широким жестом указал на бутылки — выбирай, дескать.

— Вот это царский подарок! — я ухватил последнюю, со «Старым сидом», — благодарю, мистер Шенк!

— Ещё раз повторяю: осторожнее в ближайшие часы с колдовством! До встречи, мистер Криви!

И меня швырнуло в открывшийся портал. Бутылку я удержал, но момента выпадения не почувствовал — голова отключилась ещё в полёте. Переоценил я пацанячье тело...

После прихода в себя на домашнем коврике, стало понятно, что опьянение имеет место быть — голова плыла, на душе было спокойно, а во рту вкусно. Таки прав мой работодатель — магический виски намного лучше обычного английского, шотландского, ирландского или какого там ещё самогона.

Я посидел у тёмного камина, с удовольствием глядя, как раскачивается комната, потом вспомнил, что ничего не ел с самого утра, ибо жареные пальцы подводных монстриков едой считать нельзя. Это пусть аристократы всякой фигнёй пробавляются, а мне надо простую крестьянскую еду — сальце, мясце и прочие «витамины ЦЭ» по списку.

Поэтому пришлось усилием воли остановить головокружение (точнее, перестать на него обращать внимание), вывернуться из драконоборского доспеха, и шлёпать под холодный душ. Блин, это уже становится хреновой традицией, купаться в таких условиях! Ну кто мне мешал включить обогреватель перед уходом?!

Холодная вода помогла прийти в себя. Точнее, в какой-то лишь степени помогла — квартира перестала кружиться, осталось только лёгкое покачивание, безопасное при ходьбе, но глупая ухмылка по прежнему наползала на лицо, а мысли были лёгкие и простые.

Ну что ж, вот и ещё один день прожит. Ничего себе такой день — мог ведь пропасть в том месте, куда нас завёл озабоченный возрождением угасшего рода маг. Ещё там, в древнеримских многоэтажках, я вспомнил, что нам рассказывали о подобных карманах во времени-пространстве, которые, дескать, любили некогда создавать великие волшебники. И МакГонагал рассказывала, и Флитвик, и даже мадам Стебель, когда вспоминала, откуда берутся особо чудодейственные материалы для магических декоктов. И рассказывая, все они особенно напирали на то, что в таких местах очень быстро заводится разная магическая хрень, потому что сырая магия влияет на магов, как радиация на людей, так что нормальный волшебник бежит оттуда как можно быстрее — ну прям как я.

Поэтому не известно, что нас там хотело высосать — то ли действительно Родовой Ужас, то ли боггарт-переросток, которого угораздило попасть в изолированное пространство. Впрочем, узнавать мне совсем не хочется, потому что ощущений хватило почти что до усёру. Хватит с меня приключений на ближайшие дни, буду есть, спать и готовиться к возвращению в Хогвартс. А то у меня ещё половина домашних заданий не выполнена, школьный сундук не собран от слова «совсем». Да ещё ко всему прочему я вырос, мать его Круцио. Блин, всю одежду по новой покупать!

После душа я ожесточённо растёрся полотенцем, и так мне понравилось дышать всей кожей, что я остался в костюме Адама. За окном давно стемнело, ночь была тёплой, и припереться ко мне никто не мог. А как припрутся, так я одеться успею — чай, драконоборские шмотки прямо возле камина лежат. Потом уберу. Может быть.

Я пластал окорок, в кастрюльке кипели сосиски, на микроволновке стоял кувшин с молоком, а я радовался жизни и вкусной здоровой пище, которую вот прямо сейчас употреблю.

— Колин Криви! — донеслось неожиданно из-за спины. — Колин, это Бекки. Я могу зайти?

— Конечно, — ответил я на автомате, а потом только сообразил, что одет исключительно в собственную кожу. Магическое виски приятно давило на мозг, поэтому я лишь хихикнул, представив, как она удивится, когда увидит меня такого красивого. Правда, сразу же осознал, что это может оказаться моей последней шуткой — девчонки в Хогвартсе и за меньшее проклинают.

Полотенце лежало рядом, так что я успел намотать его на бёдра, пока зелёное пламя бухало из включившегося камина. Когда фигура в чёрной мантии шагнула в комнату, я улыбнулся и помахал рукой.

— Добрый вечер! Ужинать бу...?

— Ступефай! Инкарцеро!

Магический удар отшвырнул меня к холодильнику, я приложился затылком о холодное железо, сполз на пол, задрав при этом полотенце по самое немогу. Разъярённая фурия приблизилась, и я с удивлением понял, что это моя богиня, только всклокоченная, запыхавшаяся и словно после марша по пересечённой местности.

— Где Колин Криви?!

— Это я, Бекки! Я постарел из-за магического выброса!

— Не лги мне! Где мальчишка?!

— Да глянь мне в глаза, чёрт!

Пасс волшебной палочкой поднял меня в воздух, и я успел почувствовать, как тряпка, стыдливо прикрывавшая чресла, осталась лежать на полу. Ну вот и пошутил, блин! Попытка двинуть руками ещё сильнее стянула магические узы, осталось только зашипеть от боли.

Разъярённая богиня приблизила меня к себе так близко, что мы едва не стукнулись носами, и стало видно, что с девушкой происходит что-то странное. Огромные зрачки, расширенные настолько, что белок едва-едва виднелся тонкой полоской по краям глаза, капли пота, красное лицо, тяжёлое прерывистое дыхание...

— Бекки, тебя что — отравили?

— Силенцио!

Её взгляд шарахнул меня, словно таран — в черноте девичьих глаз я увидел белобрысого пацана, который растерянно озирался на кладбище среди толпы людей, затем появилась МакГонагал в кресле, снова тот же пацан, но с чёрной орхидеей в руках, какой-то хмырь в мантии аврора с сальной улыбочкой на тонких губах, ещё раз белобрысый мальчишка в старой колымаге (так это я??!), жабообразная тётка в коридоре, и наконец голый Аполлон с здоровенным хреном у знакомого холодильника. Что я вижу?!

— Колин??!

— Да, он самый! Бэкки, что с тобой?

— Мерлин!!! Я... я не могу больше!..

Она впилась в меня поцелуем. Я почувствовал, как её горячий язык врывается в мой рот, попытался отодвинуться:

— Бек..! М-м-м!..

Я успел ещё поймать какой-то странный привкус на губах взбесившейся богини — то ли яблок, то ли слив, но через мгновение бешеная похоть разбудила зверя в паху, желание горячей волной бухнуло в голову, и я потянулся к красавице всем телом. Магические верёвки исчезли, я стал рвать её мантию, чтобы скорее добраться до обнажённой кожи. Не разрывая поцелуя, Бекки отчаянно извивалась, торопясь избавиться от чёртового платья, и когда на меня пахнуло прохладой женского тела, в голове мелькнула последняя осознанная мысль — за мгновение до того, как мы слились в единое целое:

— Господи, что же я делаю??!

Солнечный зайчик полз по потолку, а я лежал на спине, тихо млея под тяжестью женского тела. Бекки устроилась сверху, и медленно рисовала пальцем какие-то буквы на моей груди. Шёл первый день нашего брака, и мне уже было почти хорошо. Нам обоим было хорошо.

В эту долгую ночь магическая похоть превратила нас в пыхтящих животных, способных только совокупляться. Большая часть того, что произошло между нами, милосердно улетучилась из памяти, потому что приятного там не было ничего. Мы просто копулировали, спаривались, как два заведённых кролика-энерджайзера, а когда батарейки, то бишь силы, кончились, без всяких затей отрубились.

К счастью, проснулись мы тоже одновременно. Заспанная богиня, осознав тот ужас, который с нами случился, сорвалась в прекрасной наготе то ли бежать куда-то, то ли мне память вытирать прямо не отходя от постели. Но тут она весьма удачно споткнулась о мою ногу, я перехватил её руку с палочкой, стал нести какую-то успокаивающую фигню, наша возня загадочным образом перешла в ласки, и закончили утро мы полноценным сексом — не тем физиологическим «бум-бум», который случился ночью, а настоящим соединением двух тел, с чувством, толком и полным ощущением друг друга.

А потом, в тот самый момент, когда волна наслаждения захлестнула нас обоих, я почувствовал, как на левом запястье проявился брачный ободок — тонкое колечко магической связи, которая материализовалась благодаря объединению тел и чувств двух магов. И даже отсутствие алтаря не помешало!

Тонкие браслеты обожгли наши запястья короткой болью, вспыхнули мягким розовым светом, и растворились в коже. Всё, магический брак заключён, мы стали мужем и женой... Бекки застонала от удовольствия, а меня в грудину уколол изнутри острый кусок льда. Тот, который несколько минут назад был сердцем.

И вот уже после этого меня затрясло. Я успел брякнуть, что пойду приготовлю душ, и пока Бэкки нежилась в моём импровизированном гнёздышке, а бойлер грел воду на быстром режиме, накатило ошеломляющее до слабости в коленях понимание, что я предал свою любовь. Нет, я её просто кинул через хер! Да, богиня — прекрасная девушка, идеальная в каждом дюйме своего тела, но я же другую люблю! И этой ночью я зачеркнул всё — мечты, планы, надежды, — абсолютно всё, на что рассчитывал, и чего хотел добиться!

Ноги мои подкосились, я сполз по стенке — хватило сил не рухнуть мешком — и завыл, давя крик в горле, пока не сообразил вцепиться зубами в предплечье, чтобы физической болью перебить боль душевную, потому что пугать девчонку своими воплями не хотел. Вода смешала слёзы и кровь, боль отрезвила голову, и я даже успел заживить укус до того, как Бекки заглянула ко мне в душевую. Слава богу, к этому времени я успел намокнуть достаточно, чтобы размазать влагу по физиономии. Раз нет дождя, в котором можно спрятать слёзы, будем их прятать в воде.

— Ты дрожишь? — удивилась богиня, когда увидела меня в кабинке.

— Ага, вода была холодная поначалу, — я растянул в улыбке онемевшие губы. — Замёрз.

— Так тебе и надо, — прищурилась Бекки многообещающе, — чтобы больше не забывал, что у тебя жена — вошебница. Давай-ка я тебя согрею, мр-р-р...

Руки потянулись к ней совершенно автоматически, и я не успел удивиться своей прыти, как богиня устроилась в моих объятьях. Мягкое тепло девичьего тела и короткие поцелуи, которыми жена стала поклёвывать меня в шею, неожиданно вызвали ответное тепло в груди, и я ощутил, что холод и напряжение тают. Да что со мной такое? Это Криви так реагирует на свою первую женщину, или с мозгами у меня проблема?

— Я помогу тебе расслабиться... — жар её дыхания вызвал зуд в том месте, которое буквально пару минут назад казалось выжатым до последней капли. — Мама учила, как это делать...

Пальцы её начали рисовать знаки на моей груди, и с каждым штрихом, который мгновенной вспышкой освещал кожу, лёд, в который превратилось сердце, таял всё ощутимее. А потом я не выдержал, и впился поцелуем в податливые губы.

Бонусом той магической дряни, которая нам вчера вечером устроила незапланированную случку, оказался факт, что всенощное сексуальное бдение не закончилось чем-то неприятным с точки зрения физиологии. То есть, мышцы побаливали, и мозги были как с похмелья, но всего того, чем заканчивается изнасилование — раны в самых неожиданных местах, психический шок и прочие трудноудаляемые радости, — не было. Так что теперь, под струями тёплой воды, мы смогли ещё больше сблизиться друг с другом.

Тарахтел за окном трактор, переговаривались о чём-то арендаторы, то и дело взрёвывал движок молоковозки, которую мучил молодой Спикман, а мы нежно и осторожно раскачивали мир, пока он не взорвался фейерверком наслаждения. А потом повторили всё это ещё раз уже в комнате, куда я перенёс богиню на руках — просто потому, что кончилась вода в «титане».

И только потом пришла усталость — настоящая, не искажённая магическим вмешательством любовная усталость, и мы затихли в моём уютном гнёздышке за диванной спинкой. Бекки тихо сопела мне в грудь, скользила пальцами по коже, и, похоже, млела от удовольствия. Как и я, впрочем.

— А что ты мне такое нарисовала на груди, Бекки?

— Женская магия, — хихикнула она. — Мужчинам этого не понять.

— Угу. Может, и к лучшему...

Я помолчал, но беспокойство подталкивало к дальнейшему разговору.

— А про вчерашнее — что это было с нами?

Девушка вздохнула:

— Течка Пасифаи.

— Чего??

Пальчик преместился с моей груди на лоб, постучал в черепушку:

— Плохой студент, плохой! Совсем не учил про Древнюю Грецию!

— Как это не учил? Я даже про двенадцать подвигов Геракла эссе в четыре фута написал! И Дельфийский оракул помню — там ещё про первую наркоманию у европейских магов надо было упомянуть.

Девушка хмыкнула, и от её дыхания защекотало шею.

— Кто построил Лабиринт?

— Ну этот, как его... Де... Ду... Погоди, сейчас вспомню!.. Артефактор известный, один из самых сильных у древних греков... А! Дедал! И сынок у него был придурок, птиц бескрылый — Икар назывался!

— А кому он строил Лабиринт, помнишь?

— Владыке острова, конечно.

От ещё одного вздоха отчаянно захотелось почесать ухо, но теплая тяжесть на руке и груди расслабляла до полного изумления. Я извернулся и чмокнул белоснежный лоб. Бекки фыркнула:

— Тебе это не поможет. В общем, слушай, двоечник... У Миноса, владыки острова Крит, была прекраснейшая жена Пасифая. Верная жена, которую он очень любил, что в те времена случалось редко. Она рожала ему детей, он властвовал над островом, а потом наткнулся на свитки из Атлантиды, и решил завладеть всем, куда доплывут его корабли.

Одним из условий успеха было наличие магического концентратора, который давал заклятиям и артефактам необходимую мощь, поэтому он заказал Дедалу такой построить. Сегодня мы его знаем как Лабиринт...

— Я так понимаю, закончить его не удалось?

— Точно. К нашему общему счастью, потому что неизвестно, как бы атлантское безумие сработало в греческих руках.

— И что помешало нашему экспериментатору? Людей на жертвы не хватило?

— Похоть единственного сына помешала. Пасифая была очень красива, и Дедаловский последыш захотел с ней переспать. Разумеется, царская жена посмеялась над самонадеянным юнцом, а тот обиделся, и решил отомстить. Зельеваром он был неплохим, да ещё помогли ему, и появился в результате сильнейший афродизиак, действие которого нам с тобой пришлось испытать на себе. Вот эта мерзость и называется сегодня «течка Пасифаи» — надо объяснять, почему?

— Спасибо, я уже догадался. А как умер этот сексуально озабоченный?

— Почти как в маггловском мифе. Чтобы спасти сына, Дедал решил бежать с острова. Его даже магический откат прерванного контакта пугал меньше, чем смерть наследника. Дедал соорудил крылья, а над морем их атаковали стимфалийские птицы с известным тебе результатом.

— Сынок разбился?

— Угу. Где именно он погиб, и кто там старался больше всех, версий существует несколько, но результат один — сильнейший артефактор тогдашней Греции больше ничего серьёзного сделать не смог. До самой смерти. И потомки его тоже страдали творческим бесплодием, пока не исчезли уже в Средневековье в какой-то из тамошних войн. Так что справедливость восторжествовала, пусть и по-древнегречески...

Утомлённая долгим рассказом, Бекки заснула на моей груди, а я послушал-послушал тихое сопение, и последовал за ней. В конце концов, сегодня Криви потерял девственность, так что имею право расслабиться.

Зато разбудило меня прекрасноголосое чертыхание. Ещё с закрытыми глазами я умилился от того, как мелодично звучат «немытые яйца Мордреда» в устах богини, но решил не доводить её до состояния, когда женщина начинает вспоминать анатомические особенности половых органов Морганы. Моему взгляду предстала новоиспечённая жена, которая хмуро разглядывала телевизор, и из одежды на ней были только тапочки-зайки, необдуманно брошенные под столом. Вижу, начинается так любимое женщинами заграбастывание мужских вещей, — сначала тапочки, потом рубашки, а потом, как в классике: «Мне нужна твоя одежда, ботинки и мотоцикл». В смысле, квартира и сберкнижка. Уже боюсь.

— Могу я помочь, Бекки?

— Можешь. Где он включается, Мордред его забери?!

— Ты про телевизор?

— Уж точно не про миксер! — Богиня повернула ко мне разгневанное чело, закрыла глаза, помолчала мгновение, мягко улыбнулась: — Извини, я правда здорово разозлилась. Битый час вожусь с дурацкой коробкой, и ничего не могу понять — ни где тут кнопка, ни где переключение каналов.

— Вон та чёрная штука возле твоей правой руки называется пульт управления. Дашь мне его?

— Конечно.

Я за это время перебрался на диван, так что голая красавица тут же нырнула мне под бочок.

— Раскроешь глупой волшебнице это страшное маггловское колдунство? А то я так замёрзла, что уже не целовалась целый час.

— Конечно! Смотри — вот эта красная кнопка включает телевизор... Подожди, на моём теле такой кнопки нет! Ты не там ищешь!

В общем, краткий курс телепользователя несколько затянулся. Однако, через какое-то время, мы всё-таки смогли отправиться по волнам мирового эфира. Телевидение у нас было спутниковое, так что выбирать было из чего — от «Нэшнл Джиогрэфик» до каких-то французских и чуть ли не тайских каналов. Однако богиня довольно быстро взмолилась, что у неё кружится голова, и она просит что-нибудь спокойное и милое.

Я перешёл в программу, увидел, что на одном из каналов идёт «Джен Эйр», та, что 1983 года, с Зилой Кларк и Тимоти Далтоном, переключился на вечную английскую классику, и настроился на долгое смотрение. К чести моей волшебницы, она довольно быстро разобралась в особенностях истории, так что уже минут через десять жену я потерял — она вся ушла в переживания. На экране бедная девочка брела по английской провинции без денег и еды, богиня ёрзала от возбуждения, толкаясь острым локотком, а мне отчаянно захотелось пить.

— Бекки, коктейль хочешь?

— Угу.

— Молочный с ягодами, или с яйцом?

— Угу.

— Или с бананом?

— Угу. Милый, такой же, как тебе!

— Угу. Тогда я пошёл за бананами.

Организация питья заняла неожиданно много времени. Сначала оказалось, что молоко в холодильнике прокисло, потом — что бананов на кухне нет, а сахар в коробке закончился. Пришлось одеваться, выходить из дома к знакомым и приятелям, болтать с ними ни о чём, потом идти за продуктами в «штаб-квартиру», как отец называл собственноручно построенный сарай, возвращаться с грузом через чёрный вход, чтобы не отвлекать от кино, и только после этого заниматься тем, ради чего я оторвался от тёплого девичьего плеча.

С двумя стаканами тяжело добытого коктейля в руках я шагнул в комнату, и задохнулся от восторга, когда увидел богиню, которая устроилась на диване. Свернувшись калачиком, зарывшись в подушки и одеяла, она выглядела как истинное воплощение домашнего уюта — того самого, о котором мечтает каждый мужчина.

Я замер в двери, несколько мгновений впитывал это мирное тепло, а потом сунул посуду на ближайшую ровную поверхность, чтобы метнуться к шкафу за фотоаппаратом. К счастью, Бэкки слишком погрузилась в фильм, и забыла обо всём на свете. Там, на голубом экране, одинокий мужчина обнимал одинокую женщину, в уголках глаз моей богини поблёскивали слёзы, вечерний свет из окна мягко заполнял пространство, и лицо идеально вписалось в объектив на фоне плюшевого мишки. Идеально! И ещё раз! Боже, какой кадр!

Наконец мои манипуляции заметили. Бэкки вытерла кулачком слёзы, улыбнулась:

— Колин, что ты делаешь?

— Останавливаю мгновение, которое прекрасно!

Она смущённо хмыкнула, ледяная скорлупа недостижимого совершенства осыпалась с прекрасного лица, и следующий кадр запечатлел улыбку «девушки из соседнего двора». Господи, как у неё получается так меняться всего лишь за пару секунд? Удивительно!

— Ты меня смущаешь, муж мой.

— Прости, жена моя, но это сильнее меня. Я ведь фотограф — помнишь?

— Хочешь сказать, что теперь это будет мой жизненный крест?

— Ага! — радостно ответил я, хлопнулся рядом, прижался к тёплому боку, и отложил аппарат. — Всё, больше пока не буду.

— Хорошо, — муркнула Бэкки, забираясь поглубже мне под руку. — Вовремя ты пришёл. Мне ужасно не хватало твоих объятий...

— Мне тоже не хватало тебя, — прошептал я в розовое ушко. И чувствуя, как сжимает сердце холодная рука, добавил: — Всю жизнь...

Бэкки довольно вздохнула, и вновь погрузилась в перипетии сюжета, а я смог заняться мыслями. Да, она мне нравится, и да, я не люблю её. Пока не люблю. Из того, что подсказывает память Колина Криви, после консумации магического брака, когда на несколько бесконечных мгновений магические ядра слились в единое целое, процесс подстройки друг к другу занимает от нескольких месяцев до года — полутора. Супруги становятся похожи друг на друга, их характеры приобретают некоторые черты партнёра, и постепенно укрепляется взаимная связь, что-то между дружбой и любовью. По-настоящему сильное чувство проявляется нечасто, это надо действительно полюбить друг друга, но брак становится настолько крепким, что до измен и разводов доходит редко.

Если партнёры слишком разнятся, если брак заключён силой, если в стандартном контракте и ритуале были проведены изменения, один из партнёров подавляется другим. Насколько я понял, небезъизвестная Беллатрикс, которая Чёрная в девичестве, поехала крышей именно после брака. У старых семей такие жуткие тараканы иногда попадаются, что от костра и Авады их спасает только Непреложный Обет всех членов Рода. Там тебе и инцест, и групповуха, и даже зоофилия встречается. Не знаю, чем конкретно Лестрейджи балуются, но судя по состоянию Беллатрикс одной только поркой на родовом алтаре дело не закончилось.

И вот здесь выплывает на свет божий интересная деталь — среди Азкабанских сидельцев, тех, что с корявой татушкой на предплечье, есть как минимум шесть последних наследников старых семейств. Причём ни одного из Старых, а всё больше Благороднейшие да Древнейшие, на которых эти Рода и заканчиваются. Все осужденные будут чалиться в северном отеле «олл-инклюзив» до смертного конца, и шансов продолжить свою кровь в наследниках, а значит, сохранить всю ту грязь и ужас, что называются Кодекс Рода, у них нет. Не этим ли на самом деле занимается наш Светлейший и Добрейший директор — выпалыванием разного рода грехов, которые чуть ли не с Античности до наших времён тянутся?

Странные мысли в голову лезут, когда под боком тихо шмыгает носом прекрасная девушка.

— Бэкки, ты что — плачешь? Что случилось, милая?

— Вон... они там... — ладошка машет в телевизор как раз тот момент, когда герои расстаются друг с другом. Чёрт, совсем забыл, что это мелодрама! Бедная моя волшебница, она ведь совсем не подготовлена к современному кино!

— Чш-ш-ш, хорошая моя, с ними всё будет хорошо. Они помирятся, и будут счастливы...

— Правда? Он её не бросит?! — блестящие от слёз глаза пронзают меня насквозь, и я чувствую, как ледяная глыба, что сидит в груди, начинает таять, а напряжение постепенно отпускает. Я делаю глубокий вдох, ободряюще улыбаюсь: — Конечно не бросит. До конца фильма ещё много времени, они успеют помириться.

— Хорошо, что он её не бросит. И ты меня не оставишь, да?

Я замираю от неожиданности, на несколько мгновений забываю про то, что надо дышать, затем проталкиваю сквозь онемевшие губы:

— Нет, Бэкки, я тебя не оставлю.

Её взгляд, пару секунд назад пронзивший меня, словно булавка энтомолога, смягчается, и меня обдаёт теплом:

— Спасибо!

Бэкки выворачивается из объятий, вытягивается на диване, кладёт мне голову на колени, смотрит внизу-вверх.

— Я знаю, что ты меня не любишь, Колин... — очень бережно, словно величайшее сокровище, она берёт мою ладонь и целует её. Потом, не отрывая взгляда от моих глаз, кладёт ладонь на свою грудь, прижимая к себе. От податливой мягкости под пальцами у меня привычно перехватывает дыхание, а «нижний мозг» немедленно реагирует на прикосновение к бархату кожи.

Девушка одним гибким движением перетекает из горизонтального положения в вертикальное, и оказывается у меня на коленях. Неожиданно сильным рывком она срывает с меня рубашку, и пока я выворачиваюсь из рукавов, берёт моё лицо в ладони, приближается так близко, что я чувствую её жаркое дыхание на губах:

— Ты любил другую, муж мой. И всё ещё любишь...

Я не успеваю заметить, как тело освобождается от одежды. Мгновение на осознание собственной наготы, и мы движемся навстречу друг другу, становясь единым телом. Бэкки коротко стонет от наслаждения, когда я проскальзываю в неё, обжигает губы яростным поцелуем, и начинает колыхаться в едином ритме со мной.

— Я не отдам тебя! Потерпи ещё чуть-чуть, и страдание уйдёт. Мама рассказывала, как это происходит! Всего лишь пара недель, и душевная боль слабеет, превращается в саднящее воспоминание о том, что было. А потом и вовсе исчезает, остаётся только память о прошедшем. Мы ещё улыбнёмся ушедшим страстям!

Я молчу, полностью ушедший в ощущения тела. Мы раскачиваем мир, ускоряя темп, потому что всё ближе ошеломляющий взрыв наслаждения, и тот зверь, который пробудился во мне в памятную ночь и бросил недостижимую ранее богиню на скомканные простыни в холодном доме, с каждым нашим толчком навстречу друг другу поднимается всё выше по позвоночнику, давит на мозг, и сознание замирает в сладком предвкушении оргазма. А потом, когда богиня, ставшая живой женщиной, выкрикивает долгое «А! А! А!», вбивая ногти мне в спину, я затыкаю раскрытый в наслаждении рот жадным поцелуем, и взрываюсь яростной судорогой победителя!

— Х-х-ха-а-а... — Бэкки распластывается на мне опустошённая до самого дна. Я чувствую, как её напряжение вытекает из тела с каждой каплей пота, запускаю в её волосы пальцы, которые ещё подрагивают от слабости, и мягко поглаживаю затылок и шею. Она поворачивает голову, мои пальцы скользят, едва касаясь, по нежной коже за розовым ушком.

— Мур... — прижимается девушка всем телом, словно пробуя поделиться со мной своим теплом.

— И всё равно ты — богиня... — выдыхаю, переполненный нежностью, а её голова покачивается в несогласии.

— Я всего лишь девушка из слабого Рода, Колин. И везло мне в жизни почти как бедной Джейн, пока не встретила тебя...

На следующее утро первой зашевелилась Бекки. Она вздохнула, изо всех сил показывая, как ей не хочется вставать из-под тёплого одеяла, но я решительно продолжал лежать, и тащить на руках в душ свою лучшую половину не собирался. Слишком тепло и уютно было в постели, да и силы ещё не до конца восстановились, если честно. Поэтому жене пришлось, тяжело вздыхая, выбираться на свет божий в одиночестве.

Но женщина не может оставить без ответа равнодушие в свой адрес, поэтому, увидев, как я разглядываю её прекрасную наготу, она тут же забыла про страдания. Повернулась ко мне вполоборота, чтобы рельефнее показать все выпуклости, сладко потянулась, чтобы совсем уж добить, а потом не то пошла, не то потанцевала в душ, отчаянно крутя попой.

Во дворе зарычал движок старого грузовика, — звук соседского тарантаса я с нашим «Ровером» никогда не спутаю, — Бекки дёрнулась от неожиданности, вскинула волшебную палочку.

— Мерлин, я совсем про них забыла!.. — буркнула она задумчиво.

Девушка повернулась к дверям, прищурилась, о чём-то раздумывая, подняла волшебный артефакт к глазам, и какое-то время разглядывала палочку так, как художник оценивает свой любимый карандаш перед тем, как нанести первые штрихи на полотно будущего шедевра. Потом богиня повернула ко мне идеальное лицо:

— Сколько здесь работает людей, Колин?

— Сосед с родственниками, да наш работник. Восемь всего.

— Замечательно.

Жена сунула ноги в тапочки-зайчики, пошлёпала к дверям, словно ожившая статуя в своей обнажённой красоте.

— Бекки, — окликнул я девушку, когда она уже собралась открывать уличную дверь. — Что ты собираешься делать в таком виде?

— Отбить охоту заглядывать к нам сюда, — пожала она идеальными плечами. — Это безопасно и безболезненно, просто они на время забудут про нас. Сейчас выйду, они сбегутся поглядеть на голую женщину, а я всех сразу зачарую, чтобы не вылавливать по одному.

— Подожди, — тормознул я Бекки. — У нас работает сквиб, которому лучше не попадать под ментальные заклятья.

— Вот как? Что с ним?

— Родовое проклятие. Повышенная уязвимость мозга ко всяким «Обливиэйтам» с «Конфундусами». Человек он хороший, и мне бы не хотелось причинять ему вред. Может, что-нибудь другое придумаем?

Девушка задумчиво прикусила губу, остановив взгляд на моей груди. Хвастаться там было ещё нечем, но даже сейчас волшебные зелья мадам Помфри, сдобренные ядовитой желчью Ужаса Слизеринских Подземелий, превратили цыплячью грудку подростка в нормальный торс молодого мужчины.

— Можно эту проблему решить, — задумчиво протянула Бекки, не отрывая глаз от молодой поросли на груди, — только надо будет в Косой переулок сходить...

— Давай вместе пройдёмся.

Она отмахнулась:

— Нет такой нужды. Я должна зайти в Министерство, отпуск оформить, а потом в Мунго, чтобы зафиксировать применение зелья похоти. Меня там хорошо знают, поэтому стоит появиться с неизвестным молодым человеком, как пойдут разговоры.

— Ты не хочешь говорить обо мне?

— Конечно! Пока ты не попадёшь в Хогвартс, надо молчать, иначе тебя убьют скорее, чем ты произнесешь слово «квиддич»!

— Почему?

Богиня вздохнула, посмотрела на меня с материнской жалостью:

— Муж мой, ты ведь понимаешь, что я — красивая женщина?

— Конечно.

— А ты не думал — почему я до сих пор свободна?

— Э-э-э...

Она покачала головой, хмыкнула:

— Мужчины... В общем, пока наша связь не укрепится, о браке мы говорить не будем никому. Пока. Хорошо?

Я пожал плечами — наверное, что-то действительно не понимаю в этом раскладе.

— Если ты считаешь нужным, хорошо, будем пока молчать.

— Спасибо, любимый, — она бросила палочку на стол, шагнула ко мне, прижалась всем телом:

— Потрёшь мне спинку?

Потом нам было не до разговоров, и мысль о том, что у моей жены как-то многовато тайн открывается, я сунул на задворки сознания, чтобы вернуться к ней позже. После исполнения супружеского долга нам удалось ещё выпить чаю, — по-прежнему нагишом , — но всё хорошее заканчивается быстро, так что Бекки заторопилась по делам, в первую очередь порадовав меня стриптизом наоборот. Вот уж не думал, что одевание может возбуждать так же, как раздевание...

Одним движением волшебной палочки девушка поправила что-то в своей внешности, улыбнулась мне на прощание:

— Не целую, а то опять на пару часов из жизни выпаду!

И шагнула в зелёное пламя камина.

Ну а я спустился в шкаф, где моя благоверная организовала «тёмную комнату» для обработки фотоплёнки и печати фотографий. Чары расширения пространства — это великая вещь! Да и подумать есть о чём, пока один тут вожусь.

Интересную деталь сегодня подметил — после наших любовных игр я чувствую усталость, а вот она прямо бурлит энергией. Разве не должно быть иначе? Хотя ведь ещё древние римляне говорили, что «каждое животное после совокупления печально, кроме петуха и женщины», так что я, наверное, сам себе голову морочу из-за непонятных знаков, которые мне богиня рисовала на груди. Надо бы поискать их подобия, только вот где? На руны каракули совсем непохожи, больше напоминая какой-то древний алфавит — такие змеиные извивы где-то мне попадались на глаза. Надо только вспомнить, в какой книге я их видеть мог.

Впрочем, коль скоро я оказался в святыне фотографии, пора заняться делом, а не тратить время на бесплодные раздумья. Уж очень мне захотелось показать Бекки первые её фото, а заодно проверить, как она получается на фотографиях. Известно ведь, что бывают такие люди, которых лучше не фотографировать вовсе, потому как их лица никакая ретушь не спасёт. Это я знаю лично, так как неоднократно сталкивался с подобным феноменом, — чай, не вчера камеру в руки взял.

Удивительное волшебство проявления того, что уже исчезло, меня увлекало с малых лет. Ещё батиной «Сменой», которую он купил в стройотрядовские времена, я не просто «щёлкал фотки», а чувствовал себя великим чародеем, в руках которого останавливается время. Но теперь, в теле Колина Криви, этот детский восторг получил реальное подкрепление, потому что печать колдофото позволяла увидеть кусочек жизни, а не застывшую картинку. Словно вместо гипсовой маски, из кучи строительного мусора я сотворил живое лицо! Реактивы почти те же самые, и температурный режим обработки чем-то особым не отличается, но стоит лишь добавить щепотку магии из пакетика, что куплен в Косом, да соответствующим образом махнуть волшебной палочкой, и меняется всё!

Бекки смотрит телевизор, Бекки хмурится, Бекки улыбается мне в ответ, Бекки бросает в меня подушкой, Бекки у кухонного стола в переднике, что открывает больше, чем скрывает. Я чувствую себя Пигмалионом! Мраморная статуя богини преобразилась в живую девушку, которая хохочет от моих шуток, греет об меня замёрзшие стопы и сопит в ухо по ночам.

Я накатил фотографии на гладкую поверхность — у меня вместо глянцевателя для этих целей припасён здоровенный кусок бронестекла, очень удобно, — сел перед моими жёнами, и задумался. Да, я по прежнему её только ценю и уважаю, но холод, который стягивает живот при одной мысли о Гермионе, начинает постепенно слабеть. Видимо, сила магического брака начинает менять сознание. Похоже, теперь я знаю, как Нарцисса Блек стала Нарциссой Малфой...

А ведь собирался отбить Гермиону у рыжего придурка, провести с ней долгую и счастливую жизнь, наплодить детишек. Можно было бы вообще куда подальше рвануть — хотя бы в Австралию перебраться, поближе к родителям и шаманским практикам аборигенов.

Но теперь все эти планы остаются в прошлом, потому как моя жена к Волдемордовской бойне накаким боком не относится. Правда, скрываться нам всё равно придётся — я двух ублюдков на свой счёт записал, и хлопцы со стрёмными татухами этого мне никак не простят. Опять же, слишком Бекки привлекательна, а в гражданскую войну красивая женщина — ценный приз для каждого боевика. Только вот куда бы нам уехать до того, как резня начнётся? В Европу, Штаты, или вообще на другой конец света? И что здесь будет с героями книг мамы Ро? Если моё появление уже исказило канон, сами они могут и не вытянуть. А я не смогу простить себе, если Гермиона погибнет из-за меня...

— А вот и я! — радостный голос вырвал меня из тягостных раздумий. Бекки скользнула по ступенькам, прижалась к моей спине, обдав запахом фиалок. — Вижу, ты здесь гарем устроил, негодник?

— Точно, — чмокнул я в ответ ладошку, пока пальцы другой ерошили мне волосы. — Соскучился по жене, и подумал: а почему бы не устроить маленький гаремчик из лучших в мире красавиц?

— Хм-м-м... — задумчиво протянула Бекки, — а тебя не смущает, что они все какие-то на одно лицо?

— Хорошего слишком много не бывает, это я тебе как мужчина, то есть сатрап и сластолюб говорю.

— А почему тогда кого-нибудь получше не выбрал?

— Ты о чём?

— Ну вот смотри: у этой волосы всклокоченные, та губы кривит, а вон у той попа никакая.

— Да что ты в попах понимаешь, женщина? Замечательная попа — круглая, аппетитная и с ямочками!

— Не могу с тобой согласиться!

— А кого интересует мнение женщины? — зарычал я утробно. — Конг хотеть, Конг крушить!

Когда я знакомил Бекки с телевизором, мы наткнулись на «Кинг Конга», и бедная ведьмочка успела проникнуться печальной историей обезьяны-мутанта. Поэтому в ответ на мой рёв Бекки испуганно запищала, а я забросил тело на плечо, и отправился вверх по лестнице. Хотелось бы сказать, что понёсся, но не могу — опыта в переношении женщин маловато, да и кондиция для подвигов подкачала. Ну да ничего, до постели тут пара шагов, запыхаться не успею...

— Когда приезжают твои арендаторы? — Бекки глянула флакон на просвет, поставила его на скатерть стола рядом с изящным ридикюлем, который сопутствовал ей во время посещения Косого переулка. Судя по количеству уже вытащенного, на нём те же заклятия расширения пространства, что и на бисерной сумочке Гермионы. Так, надо обязательно этому научиться!

— Думаю, часа в четыре. В любом случае, до пяти здесь будут. А что?

— Мне к этому времени следует переодеться и немного потренироваться, — улыбнулась она загадочно в ответ на мою вопросительно поднятую бровь. — Сам увидишь. Тебе понравится.

— А как прошло твоё посещение чиновников?

— Всё хорошо. Три дня ничем не ограниченной свободы! -Бекки с наслаждением потянулась, высокая грудь отчётливо обрисовалась под моей рубашкой, которую по известной женской привычке девушка натянула на себя сразу после секса. Может, это у них как-то с тактильной чувствительностью связано? Типа, коитус уже закончен, но где-то в подкорке ещё теплится огонёк наслаждения, которое продляется благодаря одежде партнёра, как замене его объятий.

— А что в Мунго?

Бекки нахмурилась:

— Тоже всё нормально. Аврорат заявление принял, пергамент от колдомедика приложили. Всё нормально вроде бы...

— Но что-то не так?

— Не могу понять реакцию некоторых знакомых...

— Что конкретно?

— Начали меня убеждать, чтобы не писала заявление, потому что это, дескать, только чья-то глупая шутка. Но это совсем не то, что даже в Хогвартсе можно шуткой назвать.

— А это хорошие знакомые? Ты в них уверена?

— С моей внешностью, Колин, нельзя быть уверенной ни в ком.

— И во мне тоже?

— В тебе я смогу быть уверенной через месяц — полтора, когда наши магическая ядра закончат предварительную подстройку друг к другу. К этому времени ты перестанешь любить ту девушку, и станешь моим.

— А ты моей?

— Я уже твоя, муж мой, — улыбнулась Бекки. — Мы, женщины, проживаем это иначе, чем мужчины. Те, кто идёт Путём Левой Руки, те, кто служит Лунной Богине, не разменивают своих чувств. Так что я стала твоей уже после первого поцелуя...

Я подошёл к ней, прижал к груди покрепче, и шепнул:

— Я не предам тебя, Бекки...

— Знаю, — вздохнула она, — и поэтому я самая счастливая женщина на свете.

Потом мы просто молчали, обняв друг друга в тишине обезлюдевшего дома. Мне по прежнему страшно в этих стенах, я всё ещё не могу вытеснить из памяти смерть родственников, боль чужого Круцио и ужас смерти, которая заглянула мне в глаза белой маской Пожирателя. Поэтому я вжимался в доброе тепло богини, а она щедро дарила его мне всем своим телом. И когда в гулкой пустоте комнаты часы пробили три пополудни, мы вздрогнули оба. Девушка завозилась, с явной неохотой выскользнула из моих объятий:

— Колин, пора начинать сюрприз!

Загадочно усмехнувшись, она подошла к столику, раскупорила флакон, который принесла из прогулки в Косой переулок, бросила что-то внутрь, и выпила одним залпом.

Её передёрнуло, лицо пошло рябью, словно между нами появился горячий воздух — как марево над разогретым асфальтом. Несколько мгновений девичий силуэт дрожал, размывался, а потом женская одежда с тихим шорохом сползла на пол, а посреди комнаты остался стоять голый парень, высокий, белобрысый и с глупой ухмылкой на знакомой физиономии.

— Ну как? Нравишься себе, Колин? — сказал парень, и я невольно скривился: это что же? Вот так я выгляжу?

Парень увидел растерянность на моём лице, засмеялся, и бросился к зеркалу в чём мать родила.

— Чего замер? — обернулся он ко мне, улыбаясь во все тридцать два зуба, — иди сюда, сравним наши образы!

В зеркале отразились близнецы — одинаково светловолосые, высокие, с намечающейся мускулатурой, и почти одинаковым кретинским выражением на лицах.

— Здорово, правда? — мой двойник повернулся к зеркалу одним боком, развернулся другим, а потом вдруг полез ко мне в штаны.

— Эй, ты чего?! — я отпрыгнул от мужских объятий быстрее, чем сообразил, что хочет сделать Бекки. — Хватит дурачиться!

— Хорошо... — задумчиво протянула она, поворачивая в своих руках мой конец. В смысле, на моём теле, в которое обернулось её тело, женское.

— Ты злой, Колин, — серьёзно глянула на меня жена. — Я так хотела ощутить разницу, а ты не дал. Эгоист ты, вот кто.

— Ну хватит, Бекки! — взмолился я, не выдержав издевательств над здравым рассудком. — Я сейчас с ума сойду!

Парень, то есть я — в смысле, Бекки под Оборотным, улыбнулся, и пошлёпал к гардеробу.

— Хорошо, больше не буду, — протянула она, приложив рубашку к груди. — Как думаешь, в чём я буду лучше выглядеть?

— А что — есть разница? Бэкки, так ты хочешь появиться вместе со мной?

— Ну да, ты-меньший представишь меня, то есть себя-большого, как случайного знакомого из очень далёкой Новой Зеландии.

— А почему именно оттуда?

— У меня хорошо получается их акцент. И потом, я несколько лет прожила в Квинсленде, у меня даже колдофото оттуда есть.

Парень нахмурился:

— Папу убили маори, нам пришлось уезжать в Англию, потому что я к этому времени выросла достаточно, чтобы идти в Хогвартс.

— Извини, я не знал...

— Это не удивительно — я ведь ничего не рассказывала. Наши маги замкнуты на себя, и редко замечают, что творится даже на соседнем дворе. Что уж тут говорить о месте, куда добираться надо почти сутки, с четырьмя порт-ключами пересадки. И дорого, и утомительно, и самолюбие страдает, когда чистокровный английский сноб открывает, что на свете есть места, где на его кровь и магию всем плевать...

Ладно, хватит о печальном. Давай-ка обсудим, что будем говорить магглам. А может, всё-таки палочкой их, а?

— Нет уж, дорогая, давай-ка по простому, как у обычных людей принято!

Когда соседский трактор въехал во двор, мы уже были готовы. Как только народ стал выбираться из местного аналога такси, я открыл дверь и шагнул на ступеньки.

— Эгей, соседи, давно не виделись!

— Колин, я уже начал забывать, как ты выглядишь! — мой приятель по школе бросился навстречу, и неловко тормознул, когда из комнаты вышел я-взрослый. Чтобы усилить разницу во внешности, мы приклеили Бекки маленькие усики, такие, чтобы потом не жалко было «типа сбрить», и чуток добавили щетины на подбородке.

— Добрый день — улыбнулся мой двойник, — рад вас видеть!

— Привет, — настороженно протянул Билли. — Я друг Колина ещё со школы, Билл.

— А я Ник Макласки, — пожала протянутую руку Бекки. — Из Новой Зеландии.

— Тебе говорили, что ты на Колина похож?

— Мы впервые увидели друг друга буквально пару дней назад. Колин обращался в деканат по личным вопросам, а я оформлял документы на работу. У нас там пол-школы сбежалось, чтобы посмотреть на случайных почти что близнецов. Вот Колин и пригласил меня, чтобы показать настоящую английскую деревню. У нас-то на островах всё больше овцы да коровы...

— Так вы не родственники?

— Ни капли общей крови, клянусь веслом маори!

— Какая интересная штука — жизнь. Па, смотри, кого Колин привёз!

Остальное знакомство прошло быстро и скомканно — у людей была работа, а нам хотелось избежать лишних распросов. Так что народ отправился в коровник, а мы обратно в дом, предупредив всех, что я увожу гостя в поля, и вернёмся мы нескоро.

— Ну вот, а ты боялся, — улыбнулась Бекки, когда я закрыл входную дверь. — Никто ничего не заподозрил.

— Угу, — я торопливо сунул в рот ломоть ветчины, потому что от всех этих нервов жрать захотелось космически. — Вот ещё в гости к соседям сходим на ужин, и можно будет вздохнуть с облегчением.

— На ужин? — заинтересовалась девушка. — Туда, где готовят тот волшебный пирог?

— Именно, — улыбнулся я. — Сегодня миссис Спикман узнает, что у бедняжки Колина появился новый друг, а завтра нас позовут на ужин. Ты ведь гость с другой стороны света, можешь много интересного рассказать.

— Уже боюсь! — поёжилась Бекки. — Надо срочно вспомнить парочку историй из детства.

— Зато в награду получишь ревеневый пирог.

— О! — решительно подтянула брюки моя волшебная половина, — я готова! Когда идём?

Перед тем, как показать Бекки окрестности, мне захотелось предупредить Стиви — просто на всякий случай. Я отправил жену на задний двор, там, где калитка выходит в поля, а сам выскочил к работникам. Наш бродяга как раз толкал тележку с бидонами молока.

— На секунду! — махнул я рукой. Он кивнул, что-то сказал напарнику, захрустел гравием навстречу.

— Этот двойник для тебя кто? — сразу спросил он.

— Моя жена.

— Чего-о??! — от удивления очередная сигарета вывалилась изо рта.

— Магическая жена, Стиви, прямо по волшебной классике.

— Ого! Вот это ты попал! — сочувственно протянул он, выковыривая очередную сигарету из мятой пачки. Дрожащие пальцы слушались его плохо.

— Что, со мной всё так плохо? — не выдержал я.

— Не знаю, Колин, — затянулся он сигаретой наконец. — Обычно в таком браке больше выигрывает тот, у кого Родовой камень сильнее. А у тебя его нет вообще, ты свежеиспечённый маг, так что сам понимаешь...

— У неё тоже Род слабый. Камня нет, домашний эльф только один, сама сирота.

— Это ещё ни о чём не говорит. Родственники могут появиться в самый неожиданный момент.

— Понял, буду знать. Ещё одной проблемой больше... Кстати, а ты не помнишь, что у вас дома говорили про Путь Левой Руки и Лунную Богиню? В учебниках нашёл только случайные упоминания, когда про вымерших друидов писали.

— Это жена у тебя спрашивала? — как-то резко подобрался Стиви.

— Нет, упомянула случайно, что Лунной Богине служит.

— Сколько она у тебя здесь пробудет? До начала учебного года?

— Не знаю, наверное да.

— Тогда я буду пока держаться от дома подальше. Спасибо, что предупредил.

Стиви развернулся на пятках, и заторопился к трактору, на который уже начали грузить бидоны с молоком.

— Подожди, ты ведь ничего не рассказал!

— Извини, — бросил он через плечо, — ничем не могу помочь.

Да что за тайны мадридского двора!

Я посмотрел на испуганного сквиба, и отправился к Бекки, показывать ей окрестности.

На краткий просмотр местных красот ушло часа два. Мы прогулялись до моего дуба, послушали под ним жаворонков, затем дошли до ручья, который разделял фермерские участки, пощипали ежевику на поле старика Бена — у него, на солнечной стороне, ягода уже успела набраться сладости, вся окрестная детвора его кусты в первую очередь обрывает. Бекки всё ещё оставалась в моём теле, а я с серёжкой в ухе, так что регулярно накатывало ощущение нереальности от разглядывания себя со стороны.

Нас успели заметить несколько соседей, я узнал последние новости про Верхний Мидсаммер, кто кому расквасил нос в пабе «Под старой короной» — местном гадюшнике на манер Аберфортовской забегалки. Только наша была почище, потому что маги про санэпид не слышали, а у нас он свирепствует. Вернулись мы уже под вечер, уставшие и довольные.

— Хорошо у вас, Колин, — промурлыкала моя богиня уже в своём натуральном облике. — Через пару дней покажем меня как девушку твоего друга, и дело сделано.

— Точно, — согласился я. — Как эта мысль мне самому в голову не пришла? Спасибо за подсказку.

— Я о себе забочусь, — улыбнулась Бекки. — Может, мне хочется с тобой почаще целоваться.

— На людях?! — ужаснулся я, и засмеялся, когда увидел порозовевшие щёки собеседницы. — Тогда садись есть, потому что для поцелуев надо иметь много сил.

Мы зашуршали бумагой, и сосредоточились на традиционном английском перекусе — «фиш энд чипс», то бишь жареной рыбе с картошкой. Я хватал пальцами жирные, ещё горячие, куски, улыбался раскрасневшейся жене, а сам думал, как всё-таки сильно меняется человек.

Готов поспорить, что в старом теле я бы от такой еды отказался, или съел бы её только с большой голодухи, а вот английский подросток трескает непритязательный закусон с огромным аппетитом, и от самого запаха слюна капать начинает, как у собаки Павлова. Теперь ещё по пивку, и можно будет сказать, что день удался.

Кстати о пиве! В чулане ведь ещё оставалось батино светлое, традиционный английский биттер от нашего деревенского пивовара!

Пока Бекки колдовала над грязной посудой, я метнулся по-быстрому, и приволок несколько бутылок прохладненького. С негромким пшиком пробки слетели с длинных шеек, а янтарная жидкость забулькала в стаканы-пинты, с традиционным кольцом-расширением у самого верха, по которое следует наливать традиционный английский напиток. Жена почувствовала запах хмеля, выразительно потянула носом:

— Это то самое, о чём я думаю, муж мой?

— Точно! Английский биттер от лучшего производителя в нашем околотке. После жирной рыбки самое то!

— Никогда не пробовала магловского пива, — задумчиво протянула она, и качнула стакан. Лёгкая пена мазнула прозрачную стенку.

— И пены почему-то мало...

— Потому что маги живут в девятнадцатом веке, и пьют пиво, которое у нас тогда называлось «молочный стаут». Именно из-за количества пены название получило, кстати, потому что была она густая, как сливки, и было её много. Однако мир не стоит на месте, у людей появилось огромное количество самого разного питья, а наши маги по-прежнему тянут древний напиток.

Бекки бросила на меня нечитаемый взгляд, осторожно пригубила пиво.

— Неплохо, — подняла на меня удивлённые глаза. — Очень неплохо!

— А то! Криви плохого не посоветуют!

Дегустация так увлекла мою дражайшую половину, что пришлось раскупорить ещё парочку бутылок. Напиток, не слишком крепкий для привычного организма, ударил волшебнице в голову — она явно ничего крепче той сладковатой бурды, что называется кремовым пивом, не пила. Лицо порозовело, язык стал заплетаться, она глупо хихикала и дурачилась, как ребёнок.

После недолгой возни мы упали на диван, который пьяная богиня на полном автомате превратила в огромный траходром. Но в этот раз мы оба оказались слишком расслабленными, чтобы заняться чем-то более серьёзным, поэтому просто развалились на постели, блаженно растянувшись как хочется. День был утомительным, как ни крути — сначала нервы, потом многочасовая прогулка.

— Бекки, а ты давно служишь Лунной Богине?

— С самого рождения. Меня посвятили ещё в утробе матери.

— А мать тоже ей служила?

— Конечно. Думаешь, почему предки уехали из Штатов? В Инвелморни всегда криво смотрели на Старую Веру. Это индейских шаманов они терпят из-за Нерушимого договора, а таких, как мы, давят без жалости.

— Не любят, когда людей сжигают в плетёных корзинах? — понимающе хмыкнул я, и она хихикнула в ответ.

— Нет, этим друиды увлекались, хотя против римской магии человеческие жертвы им не очень помогли. Путь Левой Руки не нуждается в такой ерунде, поэтому не бойся, никто тебя в костёр не потащит.

— А куда потащат?

— Да ничего страшного, — пьяно махнула рукой жена. — Может, поделишься кровью с сёстрами, или оплодотворишь кого-то, если Ковен захочет.

— Может и не захотеть?

— Конечно, — заёрзала под боком уже почти заснувшая Бекки. — Мне очень с тобой повезло, знаешь. Мужской донор должен быть совершенно обычным, без каких-либо уродств, странностей и отличий. А ты и после Круцио выжил, и после магического выброса повзрослел сразу лет на десять. Это очень хорошо, потому что сёстры тебя не захотят, и не надо будет тебя с кем-то делить. Знаешь, как мама злилась, когда отца на шабаш забирали? Неделю ещё в себя приходила, пока он зельями отпаивался. А уж когда его в Звёзды посвятили...

А ты у меня необыкновенный, и такого в производители не захотят. Ты только мой, Колин. Никому тебя не отдам, пусть они хоть лопнут со своими дриадами...

Жена тихо засопела в подушку, а я остался наедине со своими мыслями.

Какие неожиданные вещи открываются под благословенным воздействием алкоголя... Ведьминские шабаши, о которых ни слова не сказано в хогвартских учебниках, тайные культы и почти легальные убийства. И всё это рядом, тихо дышит под бочком. Я начинаю себя постепенно ощущать не Девкалионом, который силой чувств оживил статую, а мужским вариантом той самой Рипли, что несколько фильмов с «чужими» боролась. Что же я такое расковырял, переспав нечаянно с незнакомой девушкой?

И ещё мне очень не понравилась реакция Стиви. Он действительно испугался, когда услышал мои слова. У кого же про старые культы спросить? К МакГонагал обращаться боюсь — та родственница Бекки, и может столько неожиданностей из расспросов вылезти, что хоть из Хогвартса беги.

Опять же, как эти ведьмы, судя по всему настоящие, из самой глубины веков традицию передающие, к Волдеморту относятся? То, что в моём доме убиты два Пожирателя — факт, который нельзя сбрасывать со счетов. Даже если их Ковен спокойно воспринял убийство двух магов недочеловеком, то бишь мной, ещё не известно, как он воспринимает идеи Главного придурка всея Британии.

Мысли навалились толпой, закружили в голове, под их тяжестью веки опустились так естественно, что я не заметил, когда заснул. Просто лежал, ворочал потяжелевшими после пива извилинами, а потом раз, и мир выключился.

Зато утро оказалось удивительно приятным, потому как первое, что ощутил мой организм — запах жареного бекона и яичницы. О, это божественное шкварчание жира на сковороде, которое поднимает даже полумёртвых!

— Мерлин!.. — простонала Бекки. — Что со мной?

— Похмелье, дорогая, — улыбнулся я заспанной мордашке. — А на кухне кто хозяйничает?

— Бинки, молодой господин! — возле печи материализовалось лопоухое создание в наволочке через плечо. Доморощенную тогу украшали розовые цветочки. — Осмелилась приготовить завтрак для малышки Би!

— Спасительница! — прошептала жена, пытаясь выкарабкаться из-под одеяла. — Как же мне плохо...

— Ничего, сначала душ, потом добрый английский завтрак, и моя красавица снова оживёт.

— Да ты смерти моей жаждешь, изверг!..

— Что, ноги не держат?

— Угу... Всего три бутылки, и так опьянеть... Из чего маглы делают своё пиво?

Я подхватил страдалицу на руки, и понёс её в душевую. Перед дверями вспомнил, что у меня в обьятьях английская немочь, а не русская женщина с конём и горящей избой в анамнезе. Неожиданные холодовые процедуры ей на пользу не пойдут.

— Бинки, здесь у меня бак с холодной водой. Можешь его нагреть, а то у меня руки заняты?

— Уже, — тряхнуло ушами лупоглазое создание, — хозяйка будет довольна!

Процесс мытья занял у меня времени больше, чем ожидалось. Бекки неожиданно вспомнила, что секс помогает от всех болезней, и решила подлечить своё состояние. Мы настолько увлеклись оздоровительными процедурами, что мыться пришлось два раза — в процессе, и после.

Тем временем исходящий умопомрачительными запахами завтрак ожидал нас на столе, и за вилки мы ухватились, не успев одеться. Глаза Бекки блестели от удовольствия, лицо разрумянилось, и умирающую нимфу она больше не напоминала.

— Что это за пиво такое, Колин? — продолжила начатый разговор волшебница, уничтожая очередную сосиску. — Я ведь не затворница, пива в Хогсмиде мы выпили с девчонками немало. Только я никогда ранее не теряла голову так быстро.

— Думаю, здесь два фактора сыграли свою роль: малоалкогольное сливочное пиво, которым балуются волшебники, то есть отсутствие привычки к более крепким напиткам, и какие-то особенности магического организма, который отличается от организма обычного человека.

— Точно?

— На Земле есть целые народы, которые не могут сопротивляться действию алкоголя. Индейцы Северной Америки, например, эскимосы опять же, кочевники какие-то — всех не упомнишь.

— А почему так получается? Что маглы об этом думают?

— Учёные считают, что это связано с разделением человечества на охотников и земледельцев тысячи лет назад. Дескать, те из них, кто больше питался растительной пищей, выработали в ходе эволюции механизм быстрого расщепления спиртов, потому что спирт, как ни крути, всё-таки яд, а в дикой природе он довольно часто встречается — те же яблоки, которые перезрели, осыпались и забродили, например.

А вот те, кто охотился и питался в основном мясом, в таком защитном механизме не нуждались, потому что пьяные яблоки случайно найти можно, а вот пьяное мясо — нет.

— Значит, мы произошли от охотников,- улыбнулась Бэкки, и тут же захрустела жареным беконом. — Это хорошо. Я всегда любила мясо!

— Я тоже. Но пиво у нас вкусное, согласись.

— Точно. Вот если бы ещё не это похмелье...

— Искусство требует жертв! — решительно заявил я. — Да и средство от болезни ты знаешь.

Бекки хмыкнула, и смущённо спрятала взгляд. Ну да, мы всего лишь пару дней вместе, она ещё не привыкла. Хорошо, что у неё нормальный характер без особых тараканов, а то выросла бы какая-нибудь гипертрофированная скромница, что даже раздевается в темноте. Или раскрепощённость Бекки — это следствие её служения Лунной Богине?

— О чём задумался, муж мой? — игриво стрельнула глазками девушка.

— О Лунной Богине.

О тарелку звякнула вилка, выпавшая из девичьих пальцев.

— А зачем ты о ней думаешь?

— Приходится этим заниматься, коль скоро ты её жрица. Раз в наших учебниках о ней практически ничего не пишут, это должно быть что-то очень древнее?

— Очень, Колин, — медленно проговорила Бекки, — с каменного века. Это матриархат, муж мой.

— А почему сегодня мы о нём не знаем?

— Потому же, что вы практически ничего не знаете о друидах, волхвах, итальянских стригге. В христианском мире им места нет, потому что никто не хочет делиться силой.

— Кто такие стригге я знаю, жена моя. И про друидов кое-что слышал. Только вот никак не могу отделаться от впечатления, что ты пытаешься заморочить мне голову. Я прав, жена моя?

Бекки сосредоточилась на тщательном пережёвывании бекона.

— Давай я попробую угадать. Просто так, развлекаясь милой болтовнёй. Друиды — это мужская магия, а Путь Левой Руки — женская?

— Да...

— Из того, что я помню про шаманов, первобытные культы и прочие Кетцалькоатли, их отличительная черта — абсолютное пренебрежение к человеческой жизни, потому что важно только племя, Род?

— Да...

— И учитывая, что культ Лунной Богини женский, в первую очередь жертвами оказываются мужчины?

— Мы никого специально не убиваем! Мы служим жизни!

— Чтобы выжить тигру, ему надо съесть козу. Или ягнёнка. Так кому вы служите — тигру или ягнёнку?

— Ты не понимаешь! — бедная жена вскочила из-за стола, и бросилась в сад.

Я вздохнул, поднялся, оставляя недоеденный завтрак. Эльфийка с укором посмотрела на меня:

— Хозяйка любит господина, а господин заставляет её плакать!

— Можешь рассказать, как умер старый хозяин?

Эльфийка обеими руками заткнула рот, испуганно вытаращила на меня базедовые глазищи.

— Ну вот, — укоризненно покачал я головой. — Не хочу умереть на жертвенном камне. Даже ради любви Бекки.

— Молодой господин не подходит, — хмуро буркнула эльфийка. — Грязная магия, Великая Мать такую не примет.

Хоть одна добрая новость за утро...

Бекки далеко не убежала. Она сидела под кустом черёмухи, прямо у стены, за которой начиналась стежка в поля, и тихо шмыгала носом. Я пристроился рядом — плечи девушки напряглись, — мягко прижал к себе:

— Не обижайся, пожалуйста. У каждого из нас есть свои скелеты в шкафу. Но пойми и ты меня: очень странно обнаружить себя женатым на служительнице древнего культа. В голову сразу начинает лезть всякая ерунда.

— Это не мои тайны!

— Знаю, знаю. Не переживай ты так — эльфийка уже порадовала, что душить священной косой из лобковых волос сорока одной девственницы меня не будут, потому что магия не годится.

— Что-о?! Какой косой?! Из чего?! — глазки моей жрицы оказались почти как у эльфийки, а на заплаканном личике нарисовалось такое изумление, что я не смог удержаться от смеха.

— Шутка, Бекки! Это шутка у меня такая! Раз жить буду, то грусть и печаль отменяются.

Волшебница успокоилась, обмякла у меня в объятьях. Я прижал её к себе, шепнул в ухо:

— Ну что, полегче уже? Больше плакать не будешь?

— Нет...

— Вот и славно. Пошли, доедим, а то эльфийка старалась, готовила...

По-английски жирную еду мы залили горячим сладким чаем, и перебрались в сад, на гамак. Бекки увеличила его одним царственным движением палочки настолько, что теперь раскачиваться в нём можно было сразу вдвоём, уютно прижавшись друг к другу.

— Что у нас дальше в программе развлечений? — расслабленно протянула Бекки.

— Фотосессия. Меня она сделает знаменитым, а тебя прославит в веках.

— Я не хочу славы.

— Хорошо, сделаем фото в высоком и низком ключе, а потом выберем, что больше понравится. Гарантирую, ты себя не узнаешь.

— А что это за ключи такие?

— Степень освещения. На фотографии или очень много света, или очень мало, так что видны только самые важные элементы изображения, то, на чём фотограф хочет сосредоточить внимание зрителей.

— Ты хочешь сказать «на груди»? — хихикнула девушка.

— Всё бы вам, женщинам, о сиськах думать, — проворчал я. — Нет чтобы о высоком, вдохновенном.

— Мне совсем не хочется вставать, муж мой. Так бы лежала весь день, и качалась, качалась...

— Не получится. Видишь вон то облачко? Над рощей слева?

— Да, симпатичное такое.

— Уже довольно скоро оно увеличится, подберётся к нам, и прольётся дождём. Так что всё равно придётся вставать.

— Жаль...

— Мне тоже. Но делу время, а потехе — час. Идём, красавица, будем творить маггловское волшебство без палочек и заклинаний.

Когда я беру в руки фотоаппарат, время останавливается. Я сосредотачиваюсь на изображении в видоискателе, на силе света, на лучшем подборе «главной тройки» — экспозиции, диафрагмы и светочувствительности. Я хочу остановить мгновение, но так, чтобы оно навсегда осталось прекрасным. На иное я несогласен!

Может, поэтому и занимался больше пейзажной фотографией, а потом урбан-экстримом, где неожиданный ракурс превращает скучный до оскомины образ в кадр из другой Вселенной, другого мира, путь в который знаю только я. Гордость и тщеславие, согласен. Но как же здорово смотреть на лица тех, кто видит мои фото впервые! Удивление, растерянность, восторг — и всё это заслуга моих рук, моего опыта и профессионального взгляда!

И вот сегодня я изменил своим привычкам с Бекки, занявшись портретом. Освещение, чтобы долго не возиться, я расставил вокруг камина, выбрал штатив покрепче, и показал бедной волшебнице, что такое «высокий ключ» и «низкий ключ», благо плёнки разной светочувствительности хватало, и можно было выбрать ту, которая даст минимальное зерно для конкретных условий. Я мимолётно пожалел, что время цифровых мыльниц ещё не пришло, сунул первую катушку в фотоаппарат, и начал волшебство.

Самое сложное здесь — обеспечить модели безопасность и комфорт. Если она это чувствует, то раскрепощается, и даёт из себя всё, как цветок, который максимально раскрывается на самом ярком свету. Вот и моя волшебница постепенно расслабилась, и позволила одеть себя в современное платье, которое после долгих уговоров трансфигурировала из каталога готовой одежды — семья Криви часто такими пользовалась благодаря хорошим скидкам, и лежала их у нас целая куча.

Платьице было по нашим современным меркам самое обычное, но Бекки надевала его с порозовевшим от смущения лицом — то ли голые плечи под бретельками её смущали, то ли почти открытые коленки, — не знаю. Но этот блеск отчаянной решимости в глазах и румянец меня так «завели», что удержаться помог только фотоаппарат, иначе было бы это платье немедленно приведено в самый непотребный вид.

Зато сессия удалась! Богиня принимала самые смелые позы, призывно смотрела в объектив, и, наверное, чувствовала себя как на съёмках в каком-нибудь «Плейбое», потому что я прямо ощущал, как пышет из неё стыд и бесшабашность. И это при том, что ни сантиметра лишнего тела в кадре не появилось, всё было максимально скромно и целомудренно!

Если называть вещи своими именами, фотосессия у нас получилась самая что ни на есть обычная, потому как были времена, когда я не в пример более отважными вещами занимался, которые от порнографии тонюсенькая граница отделяла. А здесь девушка поворачивалась, улыбалась, смотрела — выражала эмоции, показывала чувства, — но, боже, как она всё это делала! У меня руки тряслись, дыхание перехватывало, когда она всего лишь поворачивала голову, чуть искоса взглянув на меня с едва заметной улыбкой на вспухших от поцелуев губах.

И я не выдержал. Остатков самоконтроля хватило лишь на то, чтобы аккуратно передвинуть штатив с аппаратом в сторону, дабы не зацепить его случайно, а потом мы бросились на друга с такой силой, что не устояли на ногах.

— Наконец-то! — выдохнула богиня, оказавшись сверху. — Я уже не могла дождаться! Р-р-р!

Треснула рубашка, полетели в стороны пуговицы, я отчаянно вывернулся из последних оков цивилизации. Бекки тем временем просто убрала с себя одежду одним движением волшебной палочки — за мгновение до того, как я впился в её губы долгим поцелуем...

— А ты опасный, Колин, — задумчиво протянула жена, когда мы обессиленно растянулись на полу после очередного увеличения энтропии вселенной. Она снова лежала на мне, словно на костистом матраце, и видел я только её макушку.

— Ты про тепловую смерть Вселенной? — хмыкнул я. — Согласен, при таких выбросах энергии, как у нас, будущее человечества под угрозой.

— Чего?? — богиня подняла голову, уставившись на меня с искренним изумлением. — Ты о чём, Колин?

— Про уровень Хаоса во Вселенной, конечно. Ты ведь помнишь, что выработка тепла увеличивает уровень беспорядка, и это когда-нибудь приведёт к мировому коллапсу, правда? Энтропия не спит, поэтому нужна постоянная бдительность!

В глазах богини мелькнула растерянность, и я не выдержал, рассмеялся:

— Да шучу я, Бекки, шучу! Просто вдруг вспомнилась какая-то ерунда из старого журнала.

Девушка нахмурилась:

— Вот я и говорю, что ты — опасный человек. Зубы заговариваешь так, что я просто не успеваю понять, как реагировать. Я ведь только хотела сказать, что мне надо внимательно просмотреть всю твою коллекцию фотографий, потому что мне, как твоей жене, следует знать, кого ты ещё так снимал, развратник.

— Никого, милая, — улыбнулся я, — до тебя мне нравилась пейзажная фотография, а групповые фотки я шлёпал больше для друзей, чтобы Гарри Поттером поделиться, или ещё чем интересным.

— Точно? — подозрительно прищурилась красавица. — Не врешь?

— Бородой Мерлина клянусь! Ну или всеми бубенцами Дамблдора, если хочешь.

— Не хочу, — потянулась богиня. — Мерлин, какое счастье, что я решила спрятаться у тебя, а не бежать в Мунго...

— Кстати, а действительно — почему ты решила заглянуть ко мне?

— Потому что любого взрослого мага я бы изнасиловала сразу, как увидела. Вот и подумала остатками рассудка, что надо перетерпеть приступ у единственного знакомого мальчишки, — на ребёнка я точно не брошусь. Кто же знал, что меня встретит молодой бог...

Вот тут я покраснел. Щёки запылали жаром, и осталось только порадоваться, что богиня по прежнему распласталась на моей груди, и физиономии не видит. Бедная девочка — вот эту бледную немочь, которую я в зеркале вижу по утрам, за красавца принять. Нет, женщин я никогда не пойму!

— Но о фотографиях мы ещё поговорим, — мурлыкнула богиня. — Не думай, что я тебе отпущу.

— Бекки, я готов доказать свою искренность прямо сейчас. Хочешь, покажу самое красивое место в округе? Убедишься, что оно по-настоящему прекрасно, и никакие малолетние хогвартские пигалицы рядом даже не стояли.

Бекки заинтересованно подняла голову:

— Точно?

— А то! Идём на экскурсию!

Красавица вскочила на ноги, полная сил, и бросилась из комнаты, забыв про остатки одежды, разбросанные по полу:

— Я делаю бутерброды, а ты пока прибери здесь!

Повёл жену я в рощу за лугом Томпсонов, туда, где пробивается ключ с самой вкусной водой в окрестностях. Народ сюда приезжает, когда приходит время консервировать пикули, а в остальное время только случайные парочки вроде нашей забредают. Когда-то именно из этого ручья брали воду для местного пива, но изменился климат, ручей усох до ручейка, а потом в деревне пробили артезианскую скважину, и здесь стало пусто и спокойно. Даже туристы появляются тут редко, потому что от основных трасс далеко, а каких-то достопримечательностей нет, один только вид на поля.

Впрочем, пара лавочек здесь стоит — несколько лет назад буря повалила старые грабы, и хозяин земли решил облагородить когда-то популярное место. Сколотили нарочито грубые «деревенские» лавки, и на одной из них мы уселись, чтобы дать отдых гудящим ногам. Бекки тут же скинула ботинки, уложила мне стопы на колени, а сама откинулась на спину:

— Как здесь красиво...

— Да... — согласился я абсолютно искренне. Вид перед нами расстилался изумительный. За спиной негромко шелестели листья, а перед глазами убегал вниз по склону жёлтый ковёр пшеницы. В далёкой дымке таяли домики Верхнего Мидсаммера, а за ними до самого горизонта тянулись разноцветные лоскуты полей. На этом пятнистом ковре зеленели рощицы, слева широкой полосой темнел лес, за которым прятался манор моего в скором времени приёмного отца. Было просторно, спокойно и очень тихо на душе...

Момент, когда всеобщее благолепие закончилось, я поймать не успел — просто почувствовал вдруг, как напряглась Бекки, секунду назад гревшая мне колени. Я подался вперёд, чтобы встать, но тело обвили магические верёвки, Бекки вскочила с палочкой наперевес, а я хлопнулся обратно на лавку.

— Спокойно, сестра, это всё ещё свои, — раздался властный голос, и девушка заметно расслабилась. Она опустила палочку, сердито нахмурилась:

— Зачем вы это сделали?

— Можешь предложить что-то иное? — женщина, которая появилась перед глазами, была одета, как волшебница, двигалась, как волшебница, и вела себя, как волшебница из чистокровного Рода. Тот самый вариант, который я ненавижу больше всего: вы тут все навоз, а я цвету и пахну.

Верёвки плотно стянули руки и ноги, но головой крутить не мешали, так что удалось сразу же осмотреться. В кустах, почти не видимая за ветками, стояла ещё одна волшебница, почти девочка, а возле Бекки улыбалась третья, самая симпатичная из троицы незваных.

— Дорогая, это не твоя родня, надеюсь? — вырвалось у меня на автомате. Блин, надо работать над самоконтролем!

— Нет, Колин, это только старые знакомые.

— Надеюсь, хорошие? — промурлыкала симпатяшка. Она внимательно посмотрела мне в глаза. — Колин, да?

Я почувствовал себя неуютно под этим взглядом учёного-энтомолога, который разглядывает очередного жучка перед тем, как наколоть его на булавку для коллекции. Не маньячка ли она часом?

— Могу я узнать, с кем имею честь? — постарался я улыбнуться как можно шире: обычно мне удаётся робость и страх прятать за улыбкой. В этот раз трюк не прошёл, дамочка только хмыкнула.

— Конечно. Конечно можешь...

Длинными холодными пальцами она взяла меня за подбородок, и с неожиданной силой задрала голову, словно собираясь полоснуть по горлу. Я услышал громкую пощёчину, пальцы с лица исчезли.

— Алиса! — рявкнула моя Бекки, — Прекрати!

Странная красотка потёрла щеку, по которой начало расползаться алое пятно, одарила жену тяжёлым взглядом:

— Ты что себе позволяешь, сестра?!

— Это мой муж! Прояви уважение!

— Уважение?! К кому — тебе, или этому..?!

— Хватит! — оборвала их старшая, и обе мгновенно сдулись. Она окинула холодным взглядом задир, процедила:

— Мы все видим, что это муж. Любой артефакт рядом с вами заверещит. Почему ты не сообщила сёстрам?

— Не успела.

— Ну да, конечно. Судя по вспухшим губам, послать сову не было ни времени, ни сил.

Бекки порозовела от смущения, опустила глаза, а я поёрзал на скамейке. Заклятье наложено правильно, путы удерживали тело прочно, не вырваться, но в самом способе воздействия было что-то неправильное. Мы ведь отрабатывали эту технику на ЗОТИ, и тело прекрасно помнит, как магический шнур вяжет руки и ноги почти что в кокон.

Только вот обычное заклинание можно терпеть долго, оно не несёт особого неудобства, если не считать того, что ты чувствуешь себя мухой в паутине. А здесь в плетение волшебства была добавлена какая-то непонятная деталь, потому что уже за эти несколько очень недолгих минут тело начало терять чувствительность. Словно руку отсидел, а так не должно быть, это нечто другое.

Я прислушался к ощущения, отбросил бабский трёп — старая выговаривала моей жене за нарушение дисциплины, а молодая ей подгавкивала, — ушёл в себя ещё глубже. Неудобство... Паутина... Да эти обезьяны магию мне блокируют!! Внутренним взором я увидел, как грязно-коричневый шнур раппорта тянется из моего нижнего даньтяня в заросли, где торчит ихняя малолетка! Мрази!

Тяжело бухнуло сердце, сбиваясь с ритма, во рту появился резкий металлический привкус, и я потянулся всем своим телом к этой мелкой вампирше. Что-то странное в её магии отталкивало меня и притягивало одновременно,ощущаясь словно отвращение и наслаждение, объединённые в одном теле.

Поэтому я почти не удивился, когда осознал, а потом и увидел, что она нижней частью своего псевдо-человеческого тела проросла в наш лесок, словно фикус в горшке. Омерзительные корешки-черви, белесые жирные псевдоподии, в которые переходили её ноги, тошнотворным клубком копошились в земле, проникали в ткани деревьев и кустов, тянули силу из всего, что окружало незваных магичек. ЯРОСТЬ! НЕНАВИСТЬ! Мир вокруг поблёк, потерял глубину, и я чудом удержался от ухода в то жуткое состояние, когда пространство становится плоским, а расстояние исчезает. Остатков здравого смысла хватило понять, что хелицеры и паучье брюхо волшебниц не порадуют, и мне придётся их всех убить. Либо они убьют меня, БУРДЮКИ С ДЕРЬМОМ!

Лавируя на грани сваливания в безумие, я скользнул по плоскости леса к непонятной дряни, которая шибала в рецепторы деревом и смолой больше, чем человеческой кровью, завязал её «корешки» в специально сплетённом коконе, а затем, когда она задёргалась от неожиданности, потянул её к нам за тот самый раппорт. Ты хотела энергии, сучка? А вот попробуй теперь отдать свою!

Старшая поперхнулась на полуслове, когда мелкая тварь с треском и хрустом веток проломилась к дамской тусовке прямо сквозь бурелом.

— Это делает он, — просипела девочка неживым голосом, — я не могу сопротивляться!

Ведьмы замерли в неудобных позах — я оплёл их паутиной своего раздражения совершенно незаметно, и теперь пришла их очередь чувствовать себя, как мухи в паутине.

— Мне не понравились твои подруги, милая, — поднялся я со скамейки. Затёкшее тело напрягалось с трудом, да ещё внутреннее напряжение помехи давало, поэтому двигался я как дряхлый пенсионер. Но двигался, вашу магическую мать! — Я очень надеюсь, что у нас их больше не увижу. Ты ведь не будешь за это на меня сердиться?

С этими словами я разорвал главную нить — ту самую, которая, как поначалу казалось, была связана со странной малолеткой, а на самом деле объединяла всех троих. Волшебницы исчезли с наших глаз сразу, без дешёвых эффектов вроде хлопка или стремительного вращения вокруг своей оси — просто я моргнул, и их не стало. Подружки теперь по колено торчат в навозе, в щелястом сарае километрах в пятидесяти отсюда — удачно я вспомнил экскурсию на старую ферму, когда нам в школе рассказывали об «экологических» хозяйствах.

Бекки вздрогнула, стала дико озираться вокруг, потом ринулась ко мне, схватила за одежду:

— Что ты с ними сделал?! Где они, Криви?!

— Далеко отсюда, в коровнике, где много навоза и деревенских ароматов. Людей там немного, думаю, никто этих куриц не увидит, пока они пёрышки чистить будут.

Дикая боль взорвала голову, я успел оттолкнуть жену, и рухнул на колени.

— Буа-ак! — сгусток чёрной крови плюхнулся под ноги. Спазмы начали корчить тело, алые капли брызнули из носа. Я вытер мокрый от пота лоб, глянул на ладонь, понял, что это кровь выступила сквозь поры, согнулся в приступе рвоты. Снова кровь...

Прохладный ветерок дунул в лицо, я увидел, как бледная решительная Бекки что-то колдует, успел прохрипеть до того, как тьма захлестнула сознание:

— Только не в Мунго, Бекки!..