Прекрасная смерть (джен)

Передо мной расстилается лесная поляна. В центре — озеро с кристально чистой водой. Здесь тихо и спокойно. Под ногами мягко пружинит мох. Только удивляет абсолютная тишина: ни дуновения ветра, ни птичьего пения. Но мне нравится такая депривация. Я подхожу к крутому берегу и сажусь на землю. В воде нет водорослей, камышей и рыб. Кажется, что озеро было создано людьми.

На мне белая льняная рубашка и светлые брюки. Ноги босые. Я опускаю их в воду. Она приятная, прохладная. От моего прикосновения идет рябь. Я заворожено на нее смотрю. Желание окунуться в воду полностью охватывает совершенно спонтанно.

Я быстро снимаю с себя рубашку и прыгаю в озеро. И тут же едва не вскрикиваю от боли. Мое тело изъедено ранами, ссадинами и гематомами. От них по кристальной воде расходятся кровавые разводы. Мне невыносимо жаль, что я испортил природную красоту этого места.

Но постепенно раны прекращают болеть, а кровь растворяется в воде, оставляя ее чистой, как и прежде. Я вижу, как мои раны и ссадины затягиваются, гематомы уменьшаются и сходят на нет. За полчаса мое тело заживает, а душевная боль успокаивается. Я прихожу к совершенной гармонии с собой и окружающим меня миром.

Я закрываю глаза и дышу. Такие простые действия, о существовании которых люди постоянно забывают. Я чувствую, как мое сознание растворяется, переходит какую-то человеческую границу и охватывает все, что меня окружает.

Тихий всплеск воды вырывает меня из этого состояния. Я вздрагиваю и открываю глаза.

Сильный ветер гнет к земле деревья, а вода оказывается холодной, почти ледяной. Меня начинает бить озноб.

В центре озера я вижу тело. Это девушка. Раскинув руки, она держится на поверхности, но я почему-то понимаю, что ей нужна помощь, что еще немного и она утонет. Я срываюсь с места и плыву к ней. От тела девушки по все стороны отходят черные разводы, но в отличие от крови, они не растворяются и не исчезают.

Когда мне остается до нее несколько метров, она начинает опускаться на дно, словно кто-то тянет ее за собой. Я с отчаянием ускоряюсь и успеваю схватить ее за руку за мгновение до того, как она полностью скрывается под толщей почерневшей воды.

Я вытаскиваю девушку на поверхность и прижимаю к себе. У нее бледное, осунувшееся лицо, тонкие губы, острые черты. Кучерявые, потяжелевшие от воды волосы, прилипли ко лбу и щекам. Ее образ кажется мне смутно знакомым, но я не могу ее вспомнить, словно что-то блокирует доступ к этой информации.

В груди у нее развороченная кровавая рана, из которой сочится густая, обжигающая черная кровь. Я вижу белизну крови, сокращающиеся мышцы. Я судорожно пытаюсь нащупать у нее пульс, но ничего не выходит. Но я почему-то уверен, что еще могу ее спасти.

Я хватаю ее поудобней и гребу к берегу. Только вот он оказывается невообразимо дальше, чем я помню. И сколько бы я ни плыл к нему, не приближается ни на сантиметр.

Когда я уже почти выбиваюсь из сил, происходит чудо: девушка делает хриплый, испуганный вдох. Она резко дергается, бьет руками по воде. Кровь из раны льется сильнее.

— Тише ты, тише, — говорю я ей, пытаясь успокоить. — Все хорошо. Я просто хочу спасти тебя.

Девушка смотрит на меня обезумевшими глазами и не может произнести ни слова. Я глажу ее по мокрым волосам и продолжаю тянуть за собой к берегу. Наконец ноги касаются песка.

И внезапно девушка вырывается. Я радостно думаю, что с ней все в порядке, раз уж она может стоять на ногах. Но девушка дергается, и я не успеваю заметить, как тонкие, когтистые пальцы смыкаются на моей шее. Всего за мгновение я падаю в воду. Я чувствую, как девушка, которую я так хотел спасти, топит меня.

Я пытаюсь вырваться, но ничего не выходит. Это только еще быстрее лишает меня драгоценности кислорода. Вода над моей головой все больше чернеет от крови, льющейся из развороченной груди девушки. Скоро я прекращаю видеть видеть свет за черной пеленой. Создается впечатление, что я тону в густой и вязкой нефти. Легкие наполняются водой. Становится больно, словно жидкость разъедает внутренности. Но у меня нет сил этому сопротивляться...

Из беспокойного сна меня выводит тихий щелчок двери. Я тяжело открываю глаза и прислушиваюсь к шебуршанию в коридоре. Осторожно снимаю с себя крепко спящую Женю и иду к источнику звука.

— Серьезно? — спрашиваю я Марка. Он стоит на одной ноге и пытается разуться. Координация заметно нарушена.

— О, привет, — отзывается парень, скидывая ботинок с правой ноги. — А я все думал, где же ты останешься ночевать. Евгена тоже здесь? Надеюсь, я не разбудил ее. Я же вроде тихо зашел. Что тебе снилось?

— Как Эрна пыталась меня утопить.

— О, ну это ей свойственно. Твой сон не такой уж бессмысленный.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — недовольно говорю я.

— Если ты хочешь услышать признание в любви и предложение руки и сердца, то давай лучше завтра? Сегодня я слишком устал для романтичной лабуды, милый.

— Очень смешно, — рычу я, следуя за Марком на кухню. — Хочешь сделать вид, что ничего сверхординарного не случилось? Но не выйдет. Я слышал вашу сегодняшнюю радиопередачу.

Марк резко останавливается и оборачивается на меня. На его лице нет ни страха, ни изумления. Только некоторое замешательство и досада.

— Ну, и как тебе? — замедленно спрашивает Марк. — Правда, у нас классная музыка?

— Ты что, издеваешься надо мной? — говорю я, стараясь не переходить на крик, чтобы не разбудить Женю.

— Нет, прости, — с искренний сожалением отвечает парень, присаживаясь устало на стул. — Просто не знаю, что тебе сказать. Это все так неправильно и дико. А то, что ты теперь в курсе, вообще не входило в конечный план.

— Только в конечный? А что же было сначала?

— Эрна хотела взять тебя с собой. Как еще одного солдата, голос за своей спиной. Но в последний момент отказалась от этой идеи. Не знаю, что такого ты там ей сказал.

— Что это, вообще, было такое? — спрашиваю я, все больше поднимая голос. — Зачем вы это сделали? Чья это была идея? Почему ты ее не остановил? Как же твоя идея дать шанс детям культа быть такими же, как и другие люди? Куда ты все это дел? И на что променял?

— Сколько вопросов, — морщится Марк, включая чайник. — Не зря Эрна говорила, что это одна из твоих раздражающих черт — задавать вопросы, ответы на которые ты можешь найти сам. И даже сейчас. Передачу на радио ты нашел, а решения не смог. На первые три вопроса ты можешь ответить и сам.

— Почему ты ее не остановил?

— А ты?

Я теряюсь от такого вопроса. Марк смотрит прямо и уверено. Я невольно улавливаю в нем черты лица Эрны: та же изможденность, синяки под глазами и бледные, едва заметные веснушки. И я тут же думаю, что, может, это Эрна живет так долго, что успела собрать в себя черты лиц всех адептов культа.

— Я не знал об ее плане, — робко говорю я, и только озвучив эти слова, понимаю, что вру. Я все это знал. Возможно, с самого первого мгновения, когда познакомился с Эрной. Всегда знал, что она бомба замедленного действия, но надеялся, что она не рванет в моих руках.

Марк разливает по чашкам кипяток. На кухне повисает умиротворяющий запах хорошего, крепкого кофе. Парень пододвигает одну из чашек ко мне, приглашая сесть за стол. Моя злость на Марка уже утихла. Я понимаю, что он такая же жертва обезумевшей от идеи мести ведьмы, как и я.

— Я ничего не понимаю, — честно признаюсь я. — Почему именно сейчас Эрна решила развязать эту войну?

— Развязать? — хмыкает Марк. — Нет, эта война была всегда. Просто до этого момента адепты культа выступали только в роли жертв. На них нападали, убивали, брали в плен. И Эрна решила, что хотя бы единожды в истории должен был случиться момент, когда нападение будет с нашей стороны. Почему именно этот момент истории? Потому что несколько лет назад были найдены документы рейха из Уккермарка, где проводилось много экспериментов над адептами культа. А посколько это были не первые, но одни из самых подробных свидетельств существования Арс Фатрум, то власти многих стран начали тихонько шевелиться. То есть, культ снова оказался в шаге от охоты на ведьм и гонений рейха. Их либо будут уничтожать, как потенциальную опасность миру, либо изучать, как новое оружие, вроде атомной бомбы. Но как бы там ни было, ничем хорошим для адептов это не закончится. Это только обывателям кажется, что правительство глухо, слепо и консервативно.

— Откуда Эрна все это узнала? У нее дружеские отношения с президентами всех стран.

— Я не вдавался особо в подробности. Если кратко, то кто-то из культа, который она формировала в Англии, был пойман за свое дело и отправился в лаборатории. И немке, видимо, об этом сказала Хель. Ну или сама Фогель отслеживает судьбу своим новоиспеченных адептов. Но суть, в общем, в этом. Способности Эрны значительно превышают способности любого из культа. Если даже главам позволено было узнать лишь еще песню призыва бога смерти, то Эрна знает не меньше десятка различных заклинаний, начиная от самой Колыбельной и заканчивая возможностью растягивать время и манипулировать людьми.

— И... ты стал ее пособником из-за заклинания манипуляции?

— Нет. Все люди, которые идут за Эрной, делают как бы добровольно. Так что я был в здравом уме и доброй памяти. Потому что точка зрения Эрны слишком... слишком убедительная. И подкрепленная историей, которую Эрна видела своими глазами. Это все может выглядеть ужасно и неправильно, показаться убийством ни в чем неповинных людей ради банальной мести. Но дело немного в другом. Это как... предупреждение властям. Я честно не знаю, как Фогель собирается действовать дальше. Будут ли какие-то переговоры, или она просто собирается казнить людей каждый раз, когда верхи будут захватывать кого-то из культа. Вообще, в ее стиле скорей второе. Но она просто хотела, чтобы о культе знали. Знали, что он тоже может бороться за себя, а не просто терпеть всю боль, что ему приносят. — Марк вздыхает. — Знаю, звучит как бред. У Эрны лучше получается объяснять. Она бы и тебя убедила, если бы захотела. Просто в определенный момент я понял, что убеждения будут проходить куда лучше, если у нас будет сила. И... контраст. Старое поколение — чудовища, а новое — те, кто сможет ужиться с людьми.

— Ты сам-то в это веришь? — скептически спрашиваю я. — Что Эрна делает это для блага культа, а не для того, чтобы заткнуть собственную боль?

— Я не знаю, — честно признается Марк. — Я чувствую, что запутался. Но... даже если бы я отказался от этой идеи, и следовал своему плану, все обернулось бы так же. Эрну поддержал американский культ, кельтский. Скандинавский, даже если бы хотел, не смог бы ей перечить. За столько лет у них просто-напросто развился культ личности Эрны. И их можно понять — она сделала ужасающе много для них.

— Почему они ее поддержали?

— Ты же не думаешь, что страдал только скандинавский культ. Досталось всем. И даже на славянских землях, где официально не было инквизиции, адепты культа тотально вырезались. Да и Советский Союз вел себя едва ли лучше Третьего Рейха. А американский культ был, чуть ли, не самым ярым последователем идеи мести людям. Пусть Эрна очень плохо ладит с дамочкой, возглавляющей на данный момент американцев, но именно она убеждала тех, кто был не согласен с Фогель. Американскому культу, который зародился у индейцев, досталось больше всех. Когда европейцы прибыли на континент и колонизировали его, они же подчистую вырезали коренное население. А все эти резервации? До нашего времени чистокровных последователей Арс Фатрум из индейских племен осталось всего-ничего. А их глава ужасно идейная. Поэтому, почувствовав, что она может отомстить за это, она не могла не воспользоваться шансом. На деле, изначальный план Эрны был растянут на многие месяцы переговоров. Но поскольку американский культ сделал свой шаг вопреки этому плану, дальше оттягивать не было смысла. Теперь всего в течение недели такие же акции пройдут во всех странах, где есть хоть какая-то централизированная власть Арс Фатрум. Да, это звучит ужасно и все такое. Мне тоже это неприятно и омерзительно. Но… цель оправдывает средства, верно? Во всяком случае, я хочу верить именно в это.

— Ты хоть представляешь, сколько людей из-за вас погибло? — озлобленно рычу я. — Никакая цель не может этого оправдать! Среди них могли быть дети, такие же, каких вы хотите защитить из своего культа. Люди за рулем могли слушать вашу передачу, из-за чего могли произойти аварии. И еще куча всяких непредвиденных случайностей. И вы хотите, чтобы такое же произошло и в других странах? Вы просто повергните мир в хаос. Да, власти вас будут бояться. Но этот их страх не будет вас оберегать. Вы сейчас просто копаете сами себе могилу!

Марк молчит и мешает ложкой остатки остывшего кофе. Звон заполняет тишину, повисшую на кухне. Я злюсь и медленно вскипаю, хоть и понимаю, что время обернуть назад нельзя. Вряд ли это под силу даже Эрне.

— Ты совершенно прав, — тихо говорит Марк. — И только сейчас, спустя несколько часов, я понимаю, что натворил. Но разве это можно исправить?

— Можно предотвратить повторение в других странах и городах.

— Можно, — медленно кивает парень. — Но не мне. Я едва ли имею хоть какую-нибудь власть над членами других ветвей культа. Вот если уговорить Эрну… Ее послушаются.

— А где она? — оживляюсь я. — Вернулась домой?

— Я не знаю, — пожимает плечами Марк. — Когда я уходил, она оставалась еще на радиостанции. Сказала, что ей нужно уладить кое-какие дела. Я уехал, побродил по городу. Она обещала связаться со мной, когда будет такая возможность. Но пока еще не звонила.

— А что с работниками станции? Они тоже мертвы?

— Нет, что ты, — качает головой парень. — Эрна их как-то усыпила, надела на всех звукоизоляцию.

— Я так погляжу, она хорошо продумала свой персональный апокалипсис.

— У нее для этого было несколько сотен лет, — хмыкает Марк, одним глотком допивая гадкий кофе и морщась. — Пойду-ка я отдыхать. Сегодня был ужасный и долгий день. Хочу забыть его как можно скорей. Если ты придушишь меня во сне во благо человечества — я пойму.

— Ага, сейчас. Чтобы мне одному пришлось расхлебывать сумасшествие Эрны? Вот не дождешься. Нам еще мир спасать.

Марк улыбается. Я больше не держу на него зла. Он всего лишь жертва обстоятельств. Но, в отличие от меня, он должен лучше знать, как остановить происходящее, ведь является неотъемлемым участником этого.

Я остаюсь сидеть на кухне, мрачно разглядывая остатки гущи в чашке. Сон как рукой сняло. В добавок ко всему, все еще не отпускало ощущение, что Эрна меня топит. Очень символичный сон.

Я не верю, что могу убедить ее в чем-либо, спасти. А даже если и дотяну до безопасного берега, то для меня все кончится плохо. Потому что это ничерта не сказка. Я не рыцарь, Эрна не принцесса. В конце все должны умереть. И я к этому готов? Самое странное, что да, готов.

Подобные мысли нагоняют на меня тоску. Я никогда не хотел умирать, но, видимо, кровь адепта Арс Фатрум дает и себе знать в этом глупом желании пожертвовать собой. С другой стороны, кто, вообще, сказал, что все должно закончиться чьей-либо смертью? Где же оптимизм и вера во всякие "долго и счастливо".

Занятная дилемма.

Но от нее меня отвлекает звон разбивающегося стекла. Я буквально подскакиваю на месте от неожиданности, а сердце берет мгновенный разгон. Звук раздался из комнаты Марка. Он не самый осторожный человек, но что можно разбить с таким грохотом?

Я встаю и иду к нему, чтобы убедиться, что все в порядке.

— Вернись в комнату, — командую я Жене, которая вышла из гостиной на звук. — Все нормально. Это Марк чего-то хулиганит.

Девочка сонно кивает и, не очень заинтересованная в происходящем, хочет вернуться ко сну. Но в ту же минуту по квартире разносится крик и еще какие-то непонятные звуки.

— Иди в комнату, сейчас же, — куда жестче говорю я, и Женя не решается со мной спорить.

Я срываюсь с места и вваливаюсь в комнату Марка. Мое сознание дает не больше пяти секунд, чтобы рассмотреть происходящее.

Огромная сова, громко хлопая крыльями, зависла над Марком и пытается вцепиться когтями ему в лицо и шею, в руки, которыми парень пытается ее от себя отогнать. Я успеваю различить растекающуюся кровь. И именно это переключает меня из режима наблюдателя.

Я действую быстро и по наитию. Хватаю тяжелую джинсовую куртку, которая висела на двери, и, не задумываясь, ударяю ей по сове. Совершенно глупый поступок, но такого отношения к себе птица явно не ожидала. Потеряв равновесие, она, путаясь в собственных крыльях, отлетает в сторону и обращает свой взор на меня. За эти несколько секунд я успеваю понять, что это не просто одичавший представитель фауны, а один из обликов Морены. Меня бросает в холодный пот. Огреть славянскую богиню смерти курткой — это только я так могу.

— Не трогай ее! — кричит мне Марк. — Все нормально. Саша, иди отсюда.

Сова раздувает перья, стремясь стать больше в размерах. Я вижу, как она хочет вцепиться когтями мне в глотку, но не решается это сделать. Я мельком смотрю на Марка. Он склонился над полом, и прижимает руки к лицу. Вероятней всего, он серьезно ранен.

— Проваливай! — говорю я сове, снова взмахивая на нее курткой, но та никак не реагирует на мои движения. — Улетай отсюда, пока я не нашел чего-нибудь потяжелей куска ткани. Тебе здесь нечего делать! Это не его вина, и он не заслужил никакого наказания. И если ты такая справедливая, то нужно было защищать свой культ! Я не позволю тебе сделать ничего плохого.

Птица издает короткий, пронзительный крик и устремляется на меня. Я отшатываюсь. Когти смыкаются в нескольких сантиметрах от моего лица, и сова отлетает обратно. Птичья фигура рассыпается дымом на пол, а из него поднимается силуэт женщины. Она смотрит на меня злобно и недовольно. Потом переводит взгляд, полный презрения, на Марка.

— Уходи, — упрямей твержу я.

Глаза Морены вспыхивают злобным огнем, и она кидается на меня, но тут же отшатывается обратно. Вскинув руки вверх, она снова обращается в сову и, хлопая крыльями и ухая, вылетает в разбитое окно. Я бросаю мимолетный взгляд за спину и вижу Хель. Она не скрывает лицо капюшоном и слегка кривится, глядя Морене вслед, будто раздражена.

— Хэй, ты в порядке? — спрашиваю я Марка. Он сидит на полу и прижимает руки к лицу. Сквозь пальцы сочится кровь. Я присаживаюсь рядом с ним и пытаюсь посмотреть, что же Морена успела сделать.

— Кажется, не очень, — шепотом отвечает парень. — Я… я ничего не вижу. Совсем.

Я убираю его руки и судорожно вздыхаю, не зная, как выразить свои эмоции. Над правым глазам рассечена бровь. Под тканями виднеется белая кость. Кровь из раны заливает лицо. Но это не самое страшное. Когда я осторожно убираю левую руку Марка, вместо глаза я вижу лишь месиво из кожи, крови и чего-то такого, о природе которого я даже не хочу знать. Увидев среди всего этого торчащие нити нервов, я едва могу подавить в себе приступ тошноты. Желтоватая густая жидкость смешивается с кровью.

— Сиди здесь, — выдавливаю я из себя. — Я сейчас вызову врача. Тебе срочно нужна помощь.

— Морена должна вернуться и убить меня, — с усмешкой говорит Марк, неосторожно дотрагиваясь до своего лица. От боли он едва сдерживает крик.

Не в силах наблюдать за его мучениями, я быстро выхожу из комнаты. Натыкаюсь на Женю и, подхватив ее на руки, отношу обратно в гостиную.

— Что плоизошло? — дрожащим от страха голосом спрашивает девочка. Я усаживаю ее на диван и хватаю телефон.

— Сиди тихонько здесь. Все хорошо. Просто Марк себя очень плохо чувствует. Побудешь немного одна?

Она робко кивает и зарывается обратно под одеяло. Я выхожу из гостиной и плотно прикрываю дверь, чтобы Женя меня не слышала. Пока звоню в скорую, беру в ванной полотенце, мочу его в прохладной воде и возвращаюсь к Марку.

— Я вызвал тебе врача, — тихо говорю я. Парень все еще сидит на полу, но уже убрал руки от лица.

— Думаешь, я ослепну, если останусь в живых?

— Никаких «если останусь», — жестко говорю я и сажусь рядом. — Все будет хорошо. Кажется, Хель выступает на моей стороне, а Морена не хочет разводить войну богов. Так что, она вряд ли вернется. А насчет зрения… Я честно не знаю. Я же не медик. Но думаю, все будет хорошо.

— Мне бы твой оптимизм, — усмехается Марк, помогая мне вытирать его кровь с лица и рук. — Но… спасибо большое. Ты спас мне жизнь. Пусть это и был крайне идиотский поступок. Кто ж еще бы рискнул кинуться в бой с богом смерти?

— Только такой благородный идиот, как я, — киваю я и улыбаюсь. — Но я решил, что раз уж вы с Эрной облажались с человечностью, то мне надо это как-то восполнить.

Скорая приехала на удивление быстро. Объяснить, какого черта в квартиру залетела сова и напала на человека, было сложно, но Марк благодаря своей энергичности и харизме смог убедить докторов, что это не более чем несчастный случай. И это с учетом, что он потерял зрение и постоянно шипел от боли. Я невольно позавидовал такой его силе. Смог бы я так же держать лицо?

Поехать с ним в карете скорой мне не разрешили, так как родственниками мы не являлись, хоть свою норму двусмысленных взглядов я все-таки получил. Поэтому до больницы мне пришлось добираться своим ходом.

Пока я доехал, Марка уже определили в палату и сделали все необходимые процедуры.

— О, ты пришел навестить меня, любовь моя, — усмехается Марк, когда я захожу в палату и здороваюсь. — Это так трогательно. Я бы даже расплакался, если бы у меня были глаза.

Я смотрю на парня и не могу злиться на него даже за такие глупые шутки. Он сидит в постели и нервно водит руками по одеялу. Трудно не заметить, что ему страшно. И, возможно, стыдно передо мной за произошедшее. Ссадины на руках обработаны зеленкой, некоторые, особенно глубокие, заклеены пластырем — видимо пришлось зашивать. Я стараюсь не смотреть Марку на лицо, но взгляд раз за разом поднимается на бинты, скрывающие оба глаза. С левой стороны на белой повязке уже начало проступать мерзкое багровое пятно. На щеке глубокая царапина.

— Тебе врачи что-нибудь уже сказали?

— Еще бы они мне не сказали, — натянуто скалится Марк. — Мне проще ответить на вопросы, чем объяснить, почему нет. Сказали, что правый глаз в целости и сохранности. Только бровь сильно рассечена, из-за этого появилась опухоль, которая мешает видеть. Но через пару дней это пройдет. Зато второй глаз потерян безвозвратно. Исправить можно только эстетически — сделать протез. Ну и пластику по восстановлению века.

Я не нахожу подходящих слов, чтобы выразить весь шквал эмоций. Поэтому просто молчу и стараюсь смотреть в пол.

— Хэй, ты еще здесь? — спустя какое-то время спрашивает Марк, крутя головой, пытаясь уловить звуки. — Или тебе надоело слушать мое нытье?

— Здесь, — отзываюсь я. — Мне очень жаль, что так вышло.

Парень вздыхает и закусывает губу. Он на ощупь поправляет подушку и ложится.

— Все нормально, Алекс. Я сам во всем виноват. Я же знал, на что иду. И знал, что меня, по-хорошему, вообще убить должны были. Так что потеря глаза на фоне этого — сущий пустяк. Ты сделал слишком много, чтобы говорить, будто тебе жаль. Не зацикливайся. У меня будет отличный протез! Всегда мечтал обзавестись глазом киборга. А еще можно будет сделать повязку и притворяться пиратом. Аррр! Марк Лунц. Капитан Марк Лунц. А что, звучит! Все детские мечты в одном флаконе. Можно будет еще раз сделать что-нибудь против кодекса Арс Фатрум и попросить Морену оттяпать мне ногу. Тогда я смогу еще и деревянной ногой обзавестись. Останется только купить корабль и набрать команду. Будешь моим боцманом?

— Ну и глупые же у тебя шутки, — говорю я, но все равно невольно улыбаюсь. Марк тихо смеется. Мне становится гораздо легче. Я до последнего думал, что этот случай может сломать его, но раз уж парень продолжает нагло скалиться и нелепо шутить, значит, все будет хорошо.

Я дожидаюсь, пока Марк засыпает, и только после этого чувствую, что мой долг спасителя выполнен. Мне не очень хочется оставлять его одного, зная, что Морена вполне может вернуться. Но дома ждет Женя. Она тоже переживает и боится.

— Хеель, — тихо зову я, надеясь, что это сработает. — Пожалуйста, появись. Я ведь не знаю никаких заклятий призыва, а ты мне сейчас вот очень нужна.

Я слышу шелест ткани, но саму богиню не вижу, поэтому продолжаю говорить в пустоту:

— Если ты хочешь, чтобы я спас Эрну, ты должна помочь мне. Я ведь не могу сберечь всех в одиночку. Но очень хочу. Я всего лишь прошу, чтобы ты присмотрела за Марком, пока меня не будет. И не позволила Морене его убить. Ведь он же друг Эрны. И как бы там ни было, ей будет если не больно, то неприятно из-за его смерти.

Шуршание раздается совсем рядом, и я чувствую, как ледяная рука касается моей головы и нежно гладит по волосам. Я оборачиваюсь. Хель смотрит ласково и спокойно. Гниющая половина лица скрыта волосами и капюшоном мантии. Под этим материнским взглядом я чувствую себя слабым и беспомощным малышом, которому хочется прижаться к груди. Теперь я понимаю, почему многие адепты называю богиню матерью.

— Ты мне поможешь?

Хель кивает и целует меня в лоб. Я слегка сжимаюсь, ожидая, что будет та же обжигающая боль, как и в первый раз, но ничего не происходит. Я только начинаю чувствовать себя гораздо спокойней.

— Спасибо, — говорю я и хватаю рюкзак. Когда я уже почти закрываю за собой дверь в палату, телефон Марка на тумбочке начинает вибрировать. Сначала я хочу проигнорировать это — какое мое дело, кто может звонить парню в пять утра. Но потом вспоминаю кое-что.

Резко разворачиваюсь, хватаю с тумбочки телефон и выбегаю в коридор, пока Марк не проснулся. На экране большими буквами значится «Птица». Я поднимаю трубку и молча подношу к уху.

— Hallo, — раздается в трубке. — Как ты? Ты вернулся домой? Алекс там?

— Алекс здесь, — мрачно отзываюсь я. — А вот где ты, чертова мстительная ведьма? Ты хоть понимаешь, что ты натворила?

— Schei?e, — тихо шепчет немка. Я боюсь, что она сейчас кинет трубку, не желая со мной разговаривать, но вместо этого она молчит секунд десять, а потом спрашивает: — Он жив?

— Да, но лишь потому, что я отбил его у Морены. А так он вполне мог погибнуть. Из-за тебя и твоих идиотский затей он лишился глаза. Навсегда. А сейчас лежит в больнице. Ты могла его убить. И это я пока говорю исключительно в масштабе одного человека! Про ту сотню, а может даже и не одну, которые погибли из-за твоего радиоэфира я, вообще, молчу. Надеюсь, ты довольна своей работой! Полегчало? Отболела та ненависть в груди? Боже, да чем ты теперь лучше всех этих инквизиторов и нацистов, которых так презирала? Убить столько людей, оставить калекой друга, бросить в одиночестве маленькую девочку. Тебе бы медаль выдать!

— Пг’екрати, пожалуйста, — едва слышно раздается в трубке, но я смолкаю, будто меня ударили.

— Люди за тебя жизнь готовы отдать, — так же тихо отвечаю я. — Я готов отдать за тебя жизнь. А ты такое творишь. Зачем?

— Entschuldigen mir bitte, Alex*, — предательски дрожащим голосом шепчет Эрна. — То есть… извини меня, пг’ости. Es tut mir leid**. Я… Так больше нельзя.

Голос обрывается, а в телефоне раздаются гудки. Я не успеваю ничего сказать. Меня почему-то мгновенно сковывает какой-то иррациональный страх. Мне хочется сорваться с места, найти эту глупую девчонку, научить ее жить, но вместо этого я остаюсь стоять в больничном коридоре, не в силах даже оторвать телефон от лица.

Прихожу я в себя только тогда, когда к моему плечу прикасается пожилая санитарка, обеспокоенная моим состоянием. Я быстро говорю ей какую-то чепуху и ухожу. До дома Марка иду пешком. Погода позволяла. А вот мое состояние подсказывало, что если я замру хоть на минуту, то снова впаду в это странное состояние кататонии. И пусть на дорогу уйдет в три раза больше времени, но это даст мне шанс успокоить свои эмоции. Движение сейчас жизненно необходимо как никогда.

Когда я прихожу домой, Женя все еще спит. Я думаю, что надо бы попытать счастье и сходить домой к Эрне, но понимаю, что у меня нет на это ни моральных, ни физических сил. Вместо этого я завариваю себе чай. Завтракаю. Отмываю от крови пол в комнате Марка. Сметаю тщательно все осколки стекла и парочку совиных перьев. Стираю полотенце. Затягиваю разбитое окно пищевой пленкой, которую беру с кухни. Механические действия, которые не требуют никаких мыслительных процессов.

Когда я обессилено заваливаюсь на кровать Марка, день уже в самом разгаре. Я закрываю глаза, пытаясь абстрагироваться от головной боли. В комнату заглядывает проснувшаяся Женя.

— Все хорошо, Саша? — осторожно спрашивает девочка. Я невнятно мычу ей, надеясь, что она поймет, что, в принципе, все нормально. — Ты будешь спать? — Утвердительное мычание. — Тогда я не буду мешать. Я только хотела сплосить: с дядей Марком все в полядке? — Снова утвердительное мычание. — Это холошо. Я очень испугалась ночью, когда услышала его крик. Хорошо, что ты такое хлаблый… х-ра-б-рый. Вот.

Женя подходит ко мне и бережно укрывает одеялом. Я ложусь удобней и, пока меня гладят по голове, отключаюсь.

Когда я открываю глаза, солнце все еще стоит высоко над городом. Я кое-как сажусь на кровати и тру лицо. Чувствую себя еще более разбитым, чем когда ложился спать. Но голова пусть и тяжелая, но уже не болит.

Я поднимаюсь на ноги. Комната кружится и расплывается, но через минуту все возвращается в норму. Походкой, которой позавидовал бы любой зомби, я направляюсь в ванную. Дверь в гостиную закрыта, но я слышу, как работает телевизор.

Холодный душ значительно улучшает мое состояние. Организм начинает старательно работать, и первый сигнал, который он подает мозгу — пора поесть. Война войной, обезумевшие немки обезумевшими немками, а обед — по расписанию.

Когда я выхожу из ванной, с кухни уже пахнет чем-то вкусным. Жена заливает чай в чашки и улыбается мне.

— Спасибо, мелкая, — хмыкаю я, трепля светлые волосы девочки и усаживаясь на стул. — Что ж бы я без тебя делал, хозяюшка. Сколько я проспал?

Женя поднимает глаза и что-то подсчитывает, загибая пальцы. Я несколько напряженно наблюдаю за ней. Слишком уж долго она считает.

— Около двадцати девяти часов, — говорит наконец девочка. Я невольно давлюсь чаем, который только отхлебнул, и, как следствие, разливаю себе кипяток на колени. От бранной речи меня останавливают только большие и честные глаза ребенка.

— Что ж ты меня не разбудила? — спрашиваю я, когда прекращаю шипеть и кашлять. Хорошо, что джинсы черного цвета. Чай на них должен быть не очень заметен. Потому что вторые джинсы все в крови и чем-то еще, о чем я не хочу знать.

— Я пыталась, — возмущается девочка. — Но ты все время отмахивался, что-то злобно булчал и залывался обратно под одеяло. В итоге я решила, что это бесполезно.

— Чем ты целые сутки занималась одна?

— Сходила на еще одно занятие к логопеду. Зашла домой, пловерить, не велнулась ли Эрна, и взять пару вещей. Телевизор смотлела. Следила за новостями, чтобы рассказать тебе, когда ты плоснешься. Читала. Играла на флейте. Учила немецкий.

— Боже, я оставил ребенка совсем одно на целые сутки, — сокрушенно шепчу я, закрывая лицо руками.

— Ничего страшного, — улыбается Женя. — Я пливыкла. Мои родители никогда обо мне не беспокоились. Я все делала сама. Это только с появлением Эрны обо мне начали заботиться. Так что, от одного дня хуже мне не будет. Ты хотя бы отдохнул. Это было необходимо. А тепель, полные сил, мы можем пойти спасать Эрну! Только сначала поедим. Ты же больше суток не кушал!

— Знать бы, от чего и где ее спасать, — вздыхаю я. — Высмотрела что-нибудь интересное по новостям?

— Говолили, что погибло около пятидесяти человек. Потому что во многих организациях, трансполте и тому подобном успели выключить плежде, чем Колыбельная вошла в полную силу. Погибли только те, кто слушал радио дома. Я знаю, что это ужасно, но меня ладует, что выходка Эрны не приняла больших масштабов. А еще вызывали главу тер-рористов на переговолы с властями. Видимо, речь об Эрне.

— Видимо… Думаешь, она поехала в Белый Дом? Или где там собираются решать эту проблему.

— Не знаю, — пожимает плечами Женя. — Но это будет очень в ее халактере. Думаю, нам нужно навестить Марка. Во-первых, он болеет. Во-вторых, навелняка нет более посвященного в планы Эрны человека, чем он.

Когда мы с Женей заходим в палату, Марк стоит у окна и пугающе свешивается вниз.

— Какого черта? — только и мог выдохнуть я.

Парень резко разгибается и со всей силы вписывается головой в оконную раму. Тихонько воет и потирает ушиб. Его глаза все еще завязаны.

— Ненавижу тебя, — жалобно тянет Марк. — Мало того, что напугал меня, так я еще и голову себе разбил. Как будто мне не хватало травмы глаз.

— Дядя Марк, что вы делали?

— О, Евгена тоже здесь! — радостно восклицает Марк, словно забыл о своей разбитой голове. — Рад тебя… слышать. Изучаю мир на ощупь. Дышу свежим воздухом. Если вы надеетесь на мой трагичный суицид, то не дождетесь. Я еще вас всех переживу! И у меня будет свой пиратский корабль.

— Эрна тебе не звонила? — спрашиваю я, наблюдая, как Марк вслепую роется в пакетах с продуктами, которые притащила Жена.

— Звонила. Но говорила коротко и по существу. Сказала, что я могу не волноваться за свое положение в обществе. Она что-то там сделала с моими коллегами, что они теперь уверены, что самой Эрны у нас на радио никогда не существовало, а меня вчера не было по состоянию здоровья. Все здорово и замечательно. Когда я выйду из больницы, снова смогу вернутся на радио. Я, кстати, очень рад. Это, пожалуй, одна из самых любимых моих работ. Извинилась за то, что мне пришлось вытерпеть. И за то, что поставила меня в такое положение. Самое странное для меня то, что делала она это вполне искренне. Попросила присмотреть за Женей. Сказала, где находятся какие-то там документы на квартиру. Не хочу никого огорчать, конечно, но она, кажется, собирается уезжать. И если не навсегда, то мы живыми вряд ли ее теперь застанем. Она постоянно извинялась. Чувство вины разрушает ее. И она наверняка будет бежать от него. Бежать как можно дальше. Не знаю, что на нее так повлияло. Но надеюсь, она больше не будет делать подобных глупостей. Сейчас Хель куда-то ушла, но я знаю, что ты, Саша, оставил ее присматривать за мной. Очень мило, кстати, заставить бога смерти, хозяйку Хельхейма быть мои телохранителем. Но если вернутся к делу, то Хель сказала, что если Эрна в ближайшие пару сотен лет выкинет что-нибудь подобное, то ей придется убить Фогель, как бы Хель ее ни любила. Потому что иначе дело в свои руки возьмет сама тетушка Смерть. И тогда проблемы будут действительно у всех, кого Эрна знает. Ибо это существо не будет разбираться, кто прав, а кто виноват. И наведет свои порядки. А я не хочу быть свидетелем апокалипсиса или очередной пандемии чумы или чего еще похуже. Так что, нам всем остается надеяться, что у Фогель хватит благоразумия. Ну или что Хель еще не настолько очеловечила, чтобы из-за любви в человеку, обречь весь земной шар на мучения.

— Куда может поехать Эрна? — спрашиваю я, судорожно сглатывая. Я чувствую, как земля уходит из-под ног, как начинает тошнить от осознания чего-то очень плохого.

— Это единственное, что ты услышал в моем рассказе? — возмущается Марк.

— Мне нужно поговорить с ней!

— В этом уже нет смысла, Саша.

— Нет, ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь, — повышая голос, обрывает меня Марк. — Эта девка нагло растоптала твою веру, мою веру. Плюнула на всех и вся, оставила их одних с осознанием ее поступка. И я уверен, что если она и чувствует себя виноватой за произошедшее, то только потому, что ее кто-то или что-то в этом убедило. И я не понимаю одного: почему ты все еще хочешь бежать за ней преданной собакой? В этом нет больше смысла. Ты уже ничего в ней не исправишь. Единственное, чего ты сможешь добиться, так это то, что она тебя просто распнет на своем же кресте. За ней груда из трупов таких вот, как ты. И может впервые за семь сотен лет в ней проснулось желание уберечь хоть одного подобного тебе. А ты хочешь все это испортить и побежать за ней. Но от этого не будет никакого толку. Совсем. Ты не сможешь ее догнать. Ты не сможешь удержать ее рядом. Ты не сможешь жить с ней, по ее правилам. Ты не сможешь пережить ее. И ты никогда не сможешь затянуть эту черную дыру в ней, о которой Фогель постоянно говорит. Потому что ты просто человек. А она чудовище, сила которого стремится к силе бога смерти. И всеми своими благими намерениями ты только сделаешь ей больно. Даже если она полюбит тебя так, как ты этого жаждешь, ей все равно придется тебя хоронить. И эти пару десятков лет, которые ты положишь на нее, ничего не изменят. Или ты думаешь, что если бы она хотела, чтобы ты был рядом, она бы не позвала тебя с собой? Почему бы тебе просто не начать уважать ее выбор и не дать ей спокойно уйти? Эрна оценит это куда больше, чем собачью преданность и человеческую любовь.

— Потому что она не хочет уйти, — шепчу я. — Она хочет исправить то, что сделала. Она хочет умереть.

— Саша, она бессмертна. У нее нет выбора.

— У нее есть Хель, Колыбельная и единственный шанс оборвать этот замкнутый круг из боли — спеть на радио еще раз.

Женя громко всхлипывает и выбегает из палаты. Я иду за ней.

— И что же ты собираешься делать? — спрашивает Марк.

— Что, что. Спасать ее. Раз уж мы заговорили о любви, кажется, это единственное правильное ее проявление.

— И ты думаешь, Эрне это надо?

— Можно подумать, кто-то ее спрашивать будет, — фыркаю я. — Если она считает, что имеет право всех бросить и вот так вот кануть в небытие, то она ошибается. Нельзя быть такой жуткой эгоисткой. Да и моей богине Хель обещал, что уж тут.

Я выхожу в коридор и ищу глазами Женю. Она стоит перед телевизором и, зажав рот руками, смотрит на экран. Больные, сидящие на диванах, что-то бурно обсуждают.

Я окликаю девочку. Она разворачивается и в ужасе смотрит на меня. По щекам у нее текут слезы. Она побегает ко мне, утыкается носом в живот и что-то невнятно шепчет сквозь рыдания.

— Что случилось? — спрашиваю я у бабульки, сидящей перед телевизором и, вроде как, молящейся.

— Да вот, говорят, что здание радиостанции, из которой террористы пустили свою убивающую мелодию, захватили. Но никто внутрь не может зайти, потому что по громкой связи крутят какую-то музыку, которая вполне может оказаться той самой. Хорошо еще, что террористы выпустили всех работников радио. Правда те, как только вышли из здания, рухнули без чувств. Ох, не знаю, что будет. Власти, кажется, перекрывают радиовещание, но если они не успеют, кто знает, какой еще бедой это может обратиться. В этом же здании расположены офисы нескольких каналов. Так что люди могут совершенно случайно услышать эту музыку. Ох, за что же Бог наслал на нас эту беду, за что?

Мне не хотелось говорить несчастной, причитающей бабушку, что я знаю, за что. Как и не хотелось говорить, что мы, люди, заслужили этот ее гнев.

— Женя, иди к Марку и сиди там. Все будет хорошо. Я обещаю. Я спасу эту дуреху от нее самой. И мы все вместе будем жить долго и счастливо. Как и положено в сказках.

— Не уходи! — резко кричит девочка, сильнее цепляясь за меня. Люди с подозрением косятся в нашу сторону. — Не надо, Саша. Она и тебя убьет. Не она, так полицейские. Останься здесь. Мне так стлашно. Пожалуйста. Пожалуйста. Я не хочу терять ее. И тебя. Вы моя семья. У меня больше никого нет. Пожалуйста, не уходи.

Я теряюсь от мольбы Жени и не знаю, как себя вести. Все мое естество тянется и рвется бежать на радиостанцию, где от неминуемой ошибки может умереть девочка, за семьсот лет так ничего и не узнавшая о настоящей жизни. Но детские руки держали меня крепче, чем я мог себе представить.

И когда я уже почти сдаюсь, кто-то подхватывает Женю и буквально отдирает ее от меня. Девочка бьется, кричит, плачет. Больные и медсестры заметно напрягаются от происходящего, слышатся возмущения.

— Тише, — просит Марк Женю, держа ее на руках и крепко прижимая к себе. — Неужели ты ему не доверяешь? Если уж он не сможет ее спасти, то никто. Все будет хорошо. Саша обязательно вернется. И вернет Эрну. Ты никогда не останешься одна, слышишь? Надо будет — я оформлю на тебя опеку. Но я ни в коем случае не позволю Фогель разрушить еще чью-либо жизнь. И я бы поехал с Сашей, но нет такой возможности. Поэтому давай просто позволим ему спасти целый мир и одну глупую девочку, возомнившую себя мучеников всея человечества. Ладно? — К моему удивлению девочка успокаивается и, все еще всхлипывая, утвердительно кивает. — Ну вот я отлично. Ну что, Алекс, не разочаруешь нас?

— Лучше умру, чем разочарую, — слегка улыбаюсь я.

— Никаких «умру», — качает головой Марк. — Возвращайся только со щитом и прекрасной дамой. Теперь ты обязан выиграть эту войну и Эрны.

— Будет сделано, капитан Марк Лунц.

Я разворачиваюсь и буквально бегом пускаюсь прочь. Сила кипит в моих венах, а уверенность в себе растет с каждым шагом. Если у человеческой жизни и есть какое-то особенное предназначение, то мое именно в этом — спасти одну-единственную Эрну и целый мир. И я не имею права не справится.

Если моя сказка и закончится плохо, то это хотя бы будет смерть ради благородного поступка. И это не так уж плохо, разве нет?

Хех, дурак дураком.

Примечания:

* Извини, Алекс.

** Мне жаль.