Наследник (гет)

Прой­ти, дер­жа све­чу в ру­ках,

По дол­го­му пу­ти.

Её огонь сквозь ночь и страх,

Сквозь те­ни про­нес­ти.

Прой­ти, не раз­жи­мая губ

И не под­няв рес­ниц,

Сквозь сла­вос­ловье мед­ных труб,

Сквозь кри­ки чер­ных птиц.

Прой­ти по шум­ным пло­щадям

Сквозь то­пот, брань и свист.

Прой­ти по выж­женным по­лям,

Где горь­кий воз­дух чист.

Не по­гасив ог­ня, прой­ти,

По­ка ве­дет тро­па,

По не­воз­врат­но­му пу­ти

По име­ни Судь­ба.

(с) Алетейя (Aleteya)

* * *

Нарцисса прохаживается по скромной гостиной, освещенной лишь двумя тусклыми лампами. Цок-цок — звонко по дубовому деревянному паркету стучат ее каблучки, ток-ток — глухо по ковру. Люциус, сцепив руки за спиной, стоит у окна, не то погруженный в размышления, не то любующийся полной августовской луной, протянувшей серебряную дорожку по морской глади. В комнате мелким песком в песочных часах пересыпаются ожидание и тревога.

— Все будет хорошо, Цисса, — наконец нарушает тишину Люциус, — Дервент поклялся, что нет никаких причин для беспокойства.

— Да-да, но еще рано, всего лишь тридцать четвертая неделя. Малыш торопится, — Нарцисса уже в который раз повторяет эти слова, нервно стискивает руки, не прекращая своей прогулки-кружения по комнате.

— Так же, как и Драко в свое время, — мягко (и снова, и снова) напоминает Люциус, — успокойся, пожалуйста.

— Слишком тихо.

— Уайнскотт наложила чары Неслышимости.

— Мерлин, Фиона хотя бы могла рассказать, как обстоят дела! Она же здесь!

— Нет, она наверняка в Малфой-Меноре, ты же знаешь, она не любит сцены рождения и смерти.

Супруги невольно смотрят на лестницу, ведущую на второй этаж, в спальню, в которой так спешит появиться на свет их внук.

Весть о начале родов застала их врасплох. Ее принесла домовиха, появившаяся в Малфой-Меноре после обеда, и благо, что Лорда не было в замке. Нарцисса побледнела, как снег, и прошептала, что роды ранние, а Люциус ощутил в тот момент тошнотворное чувство déjà vu, холодной змеей проскользнувшее по хребту. Двадцать четыре года назад такая же домовиха пропищала, что у хозяйки отошли воды, и он, молодой, сильный и искусный маг, вдруг растерялся так, что на помощь пришел домовик Бернард. Именно Бернард вызвал домашнего целителя и акушерку, быстро и четко выполнял их указания, распоряжался домовиками, давая им поручения.

«Хозяин, все будет хорошо! Госпожа молодая и сильная, с ней ничего не случится!» — так Люциуса утешали домовики, а он только сыпал бесполезными проклятьями, пока опаздывали целитель с акушеркой, бестолково пытался помочь жене, поддержать ее. Но Нарцисса справилась сама, а он еще долго помнил тот страх и растерянность, которые душили его удавкой и отнимали воздух в легких.

Наверное, Драко чувствовал себя сейчас так же.

Нарцисса и сейчас быстрее взяла себя в руки. Она споро собралась, поторопила его, и они прибыли в дом на побережье через полчаса после Дервента и акушерки Уайнскотт.

Сын действительно выглядел растерянным и безумно взволнованным.

— Я не знаю, что случилось. Ей с утра немного нездоровилось, но она настояла на том, чтобы я пошел на эти дракловы крестины Делэйни! Фиона сказала, что они просто занимались травами в оранжерее. Все произошло так внезапно, ничего не предвещало…

— Что говорит доктор Дервент? — перебила его Нарцисса.

— Что хотя роды ранние, но все пока идет хорошо. Он заверил, что не должно быть никаких осложнений.

— Прекрасно. Тогда возьми себя в руки и поднимайся к жене, ты нужен ей, — сурово сказала она, и Драко послушно поднялся по лестнице в спальню.

Но едва сын скрылся из поля зрения, Нарцисса начала свою нервическую прогулку по комнате. Они переговаривались вполголоса, и он замечал, как дрожит голос, как лихорадочно она заламывает руки.

— Чего ты боишься? — спросил он, искренне не понимая ее беспокойства, — она здорова и молода, рядом опытные целитель и акушерка.

— Беременность была сложной, и у меня плохие предчувствия, — помолчав, нехотя призналась она, — знаю, что нельзя так думать, но ничего не могу с собой поделать. Нет, это глупости, глупости всё…

День отгорел, понемногу сгущались звездопадные августовские сумерки. Спустился взъерошенный Драко и сказал, что новостей пока нет, и Люциус едва уговорил Нарциссу вернуться в Малфой-Менор и поужинать. Ужин был тихим, им обоим ничего не хотелось, отсутствие вестей казалось едва ли не страшнее всего, что до этого было. Беспокойство жены словно по невидимой нити передавалось и ему. Они попытались провести обычный будничный вечер в своей любимой гостиной, но это им не удалось. Люциус методично пробегал глазами по строкам и перелистывал страницы взятой наугад из Библиотеки книги, но вряд ли смог бы пересказать прочитанное. Нарцисса опустилась на софу перед камином, полулежала, не шевелясь, в одной позе и молча смотрела в пламя. Они даже не замечали течения времени, напоминавшего о себе негромким тиканьем часов на каминной полке и начавшим затухать камином. Когда огонь окончательно погас, и от него остались лишь рдяно багровеющие угли, Нарцисса решительно поднялась:

— Не могу так больше. Отправимся к ним.

В половине двенадцатого полуночи они снова были в маленьком доме на морском берегу, а их такой же бледный и встревоженный сын лишь устало покачал головой на вопросительные взгляды. Нарцисса начала круженье по комнате, словно звуки собственных шагов успокаивали ее, а Люциус встал у окна.

Он смотрит на серебристый шар луны, поднимающийся все выше в юго-восточной части неба, и замечает густые высокие тучи, стремительно летящие с далекого запада. Они озаряются в своей клубящейся глубине, на миг наливаясь пугающим в ночи лилово-мертвенным светом, а через некоторое время слышится глухой раскат. Надвигается ночная гроза, и Люциус опять вспоминает давнюю ночь появления Драко на свет. Тогда тоже была гроза, которая как будто ободряюще откликалась на его рваные, наполненные паникой и страхом мысли, и поднимала громовые кубки, поздравляя с рождением сына. И ему почему-то вдруг кажется, что все будет хорошо. Словно та гроза и та ночь перекликаются с этой ночью, и вспышки молний, сопровождающиеся грохотом грома, — знак того, что так появляются на свет Малфои.

— Какое сегодня число? — вдруг спрашивает Нарцисса.

— Четырнадцатое. Нет, уже пятнадцатое, — поправляется он, кинув взгляд на часы.

— Сегодня годовщина свадьбы, — легкая улыбка трогает губы Нарциссы, — наш внук решил сделать подарок родителям.

Он усмехается в ответ. Наверное, странно знать пол ребенка до его рождения. Этим не может похвастаться ни одна волшебная семья в Англии, кроме Малфоев, на роду которых лежит бремя древнего проклятья фэйри, приведшего к тому, что все другие ветви и побочные линии исчезли во тьме веков, а прямую линию уже давно продолжает только один сын. Его бабку, в силу исключительной плодовитости женщин ее семьи сумевшую выносить и родить двоих здоровых детей, проклятье все равно настигло — она так и не оправилась от родов и умерла совсем молодой вскоре после рождения дочери. Когда Нарцисса забеременела, он тоже знал, что будет мальчик. А ее неожиданная вторая беременность привела его в восторг и ужас одновременно. Увы, слабая надежда на то, что сила проклятья ослабла, умерла с нерожденным ребенком в то утро, когда прибежав на душераздирающие крики маленького Драко, словно потрясшие замок от подземелий до крыши, он нашел жену в луже крови. Он хорошо помнил запредельную боль и печаль в глазах Нарциссы, когда она пришла в себя в «Мунго», первым движением коснулась живота и все поняла, не задавая вопросов. Она отвернулась, тонкие плечи затряслись в рыданиях, а он прижимал ее к себе, целовал волосы и шептал самые нежные, самые любящие слова утешения, очень глубоко в душе пряча страшное и постыдное облегчение — Нарцисса осталась жива.

Так же и сейчас он знает, что у него будет только единственный внук. На свет скоро появится еще один Малфой и будет единственным Малфоем следующего поколения.

Нарушив тишину, скрипит лестница, и на ней показывается Драко. В руках его на фоне темной сорочки светится белоснежный сверток. Нарцисса останавливается и ахает. От ее взмаха палочкой вспыхивают еще три лампы, гостиная озаряется ярким теплым светом.

— Мерлин и Моргана! Малыш!

Драко медленно подходит к ним, держа сверток так, словно это величайшее сокровище мира. На лице его и сумасшедшая радость, и растерянность, и что-то еще, совершенно непонятное.

— Позвольте представить — Александр Малфой, — тихо говорит он, немного поворачивая сверток так, чтобы было видно красное сморщенное личико.

Нарцисса, не скрывая, утирает слезы, осторожно целует малыша, отгибая край одеяльца.

— Какой же маленький! Все хорошо? К ней можно? — взволнованно спрашивает она.

— Да, Гермиона чувствует себя хорошо, можно через некоторое время, — кивает Драко и смотрит на отца, словно удивляясь его отстраненности.

Люциус стоит за спиной Нарциссы, желая и не решаясь взглянуть поближе на того, в ком течет его кровь, кто будет носить его фамилию и продолжит его род, на того, в чьих жестах, взгляде, смехе продолжатся и их с Нарциссой черты.

Нарцисса отступает в сторону, и Драко тоже делает шаг. И очень бережно протягивает отцу свою драгоценную ношу. Люциус принимает легонький, почти невесомый сверток, в белых складках которого сопит и покряхтывает новорожденный младенец. Мальчик. Внук. Наследник.

Нет, Люциус никогда не был сентиментален и чувствителен, но здесь и сейчас, в этой грозовой ночи, когда он смотрит на зевающего и потягивающегося крохотного мальчика (отныне и навсегда его мальчика!), его сердце сжимается так, что на мгновение становится невыносимо больно. Он едва переводит дыхание, вглядываясь в маленькое личико, вновь и вновь вспоминая другую ночь и другого мальчика, который уже давно вырос и стоит сейчас перед ним. Время словно замкнулось в кольцо и ласково сжало его в своих объятьях.

— Добро пожаловать, Александр! — Люциус надеется, что его голос звучит с надлежащей твердостью. И в этот момент опять ахает Нарцисса.

— Посмотри, посмотри же! — она снова аккуратно отгибает край одеяльца и взглядом указывает на нечто, что привлекло ее внимание.

Драко с тем же растерянным видом кивает, а Люциус вначале не понимает. И догадывается только спустя пару минут. В ярком свете ламп ясно виден младенческий пух на голове малыша. Ни русый, ни светлый, ни серебрящийся. Темный. Будущий наследник рода Малфой будет брюнетом или шатеном и одним этим будет отличаться от длинного ряда своих предков. Видимо, именно поэтому так растерян Драко.

Люциус внезапно смеется, потому что молнией сверкает в памяти тоже давний шутливый разговор с Персеем Паркинсоном. Судьба ничего не забывает. И шепчет ли, намекает ли она сейчас о чем-то новом, ином, зародившемся вместе с появлением на свет его внука, в жилах которого магловская кровь его матери смешалась с чистой волшебной кровью древнего рода?

Вниз спускаются целитель и акушерка, и Люциус осторожно передает ребенка Драко.

— Я могу зайти к ней? — нетерпеливо спрашивает Нарцисса, на что доктор Дервент, аккуратно надевая свою шляпу-котелок, отвечает:

— Конечно, миссис Малфой. Смею заверить, роженица чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно. Полагаю, обойдется без осложнений, хотя беременность не была легкой.

Нарцисса тут же легко взлетает вверх по лестнице. Отец и сын переглядываются, и Драко едва заметно кивает. Он поднимается следом за матерью, оставляя Люциуса наедине с акушеркой и целителем.

Акушерка Уайнскотт, дородная краснощекая ведьма под пятьдесят, теребит ручку своей сумки, дергано и пугливо оглядывается вокруг, пытается улыбнуться. Доктор Дервент поправляет очки и откашливается.

— Мистер Малфой, позвольте поздравить вас с рождением внука.

— Да-да, ребеночек-то крепенький и здоровенький, слава Моргане, хоть и торопыга эдакий. Счастливым будет, ведь в рубашке родился, уж поверьте мне. Так что и мои поздравления примите!

— Премного благодарен за добрые слова, — в учтивом жесте склоняет голову Люциус, — с моей стороны также благодарю за понимание. Далеко не каждый, кто к вам обращается, требует принести Непреложный Обет о неразглашении тайны.

— Конечно, это было слегка, скажем так, неожиданно, но мне приходилось сталкиваться с подобным в моей практике, — соглашается Дервент. Акушерка подхватывает:

— Да всякое бывает, мне еще матушка рассказывала. Я-то уж понимаю, леди ведь такие…

Люциус холодно перебивает ее:

— Доктор Дервент, оплата за ваши услуги была переведена на ваш счет в Грин-Готтсе, не так ли?

— Да, мистер Малфой, ваш сын настоял, чтобы полная сумма авансом… кхм… хотя я не просил, знаете ли, но… мммм… да-да… — целитель тушуется под пронзительным жестким взглядом.

— А ваши услуги, миссис Уайнскотт, были полностью оплачены?

— Не извольте беспокоиться, все до последнего кната.

— Хорошо. А это от меня. Компенсация за некоторые неудобства.

Два туго набитых кожаных мешочка возникают в воздухе и падают прямо в руки целителю и акушерке, от неожиданности едва успевших подхватить их.

— Ну какие такие неудобства, да что вы, право, мистер Малфой? Это уж у нас работа такая, ничего не поделаешь. Испокон веков семья моя этим занималась. И матушка, и бабка, и прабабка — все повитухами были, — угодливо улыбаясь, частит Уайнскотт, прижав мешочек к груди и, видимо, опытной рукой определив по весу, сколько в нем галлеонов.

Целитель поднимает брови, переводя взгляд со своего увесистого мешочка на Люциуса.

— Озвученный мной счет был полностью оплачен мистером Малфоем младшим, о чем мы уже говорили. В него входили ведение беременности, консультации согласно плану и необходимости, предоставление целебных зелий и родовспоможение. Не припоминаю никаких особенных неудобств. Если вы имеете в виду длительность родов и их время, то смею вас заверить, дети имеют привычку появляться на свет в самые неурочные часы.

— Нет, я имею в виду это, — спокойно отвечает Люциус и взмахивает палочкой, — Obliviate. Imperio.

Лица акушерки и целителя принимают одинаковое ошарашенное, отупелое выражение.

— Вернувшись домой, вы забудете о том, что были в этом доме, и вообще о его существовании. Забудете о том, что принимали роды у жены моего сына. Доктор Дервент, вы уничтожите все бумаги и записи, которые касаются ведения ее беременности. Эти деньги заработаны вами честно, неважно, от кого они получены.

Маг и ведьма кивают, словно китайские болванчики. К Дервенту постепенно возвращается более осмысленный взгляд, правда, затуманенный чарами. У Уайнскотт, напротив, выражение становится все более дебильным, отвисает подбородок, в уголке рта появляется слюна.

— Возвращайтесь домой. У вас не было сегодня вызовов. Вы спокойно спали в своих постелях всю ночь.

Целитель решительно подхватывает свой тяжелый саквояж, кладет мешочек в него и вежливо приподнимает шляпу-котелок.

— Прошу прощения за беспокойство. Всего доброго.

Он выходит за дверь, вероятно, чтобы трансгрессировать, а акушерка, слегка пошатываясь, сомнамбулически бредет к горящему камину, кидает пригоршню Летучего Пороха и исчезает в клубах зеленого пламени.

Люциус досадливо морщится. Владением «Обливиэйтом» у него не на высоте, он никогда не любил это заклятье. Возможно, не стоило смешивать с «Империусом», однако он решил перестраховаться. Судя по реакции, сознание у целителя психически устойчивое, и с ним ничего не случится, однако насчет акушерки есть сомнения. Впрочем, что ему до недалекой и туповатой ведьмы? Она выполнила свою работу и больше не нужна.

Наверху в спальне Нарцисса принимает внука от Драко, воркует над малышом, улыбается своей лучистой улыбкой Гермионе, утомленно откинувшейся на высоко взбитых подушках.

— Мы с Люциусом безумно счастливы и поздравляем вас. Признаться, вы нас немного напугали.

— Алекс торопился, — ответно улыбается Гермиона, — видимо, ужасно хотел родиться именно сегодня.

— Да, получился подарок-сюрприз, — Нарцисса покачивает внука на руках, — но вначале все эти господа Малфои спешат и торопятся, а потом начинают опаздывать к ужину и бормотать невнятные извинения. Слышишь, мой дорогой? Бабушка будет следить за твоим воспитанием и не позволит никаких опозданий. Настоящие английские джентльмены всегда пунктуальны. Ох, Мерлин и Моргана, я бабушка!

Гермиона и Драко переглядываются, едва сдерживая непроизвольный смех, но все равно сдавленно фыркают от забавного ошеломленного вида Нарциссы, как будто только сейчас осознавшей свой новый статус.

— Это на самом деле так странно и удивительно… и чудесно…

— Мама, мама, у тебя впереди достаточно времени, чтобы привыкнуть! — не выдержав, тихо хохочет Драко, обнимает и целует мать в волосы, — а если боишься слова «бабушка», всегда можешь договориться с Алексом, чтобы он звал тебя просто Нарциссой.

Гермиона втихомолку посмеивается — настолько необычен и мил вид растерянной и растроганной Нарциссы, неприступно-холодной, равнодушно-блистательной леди Малфой в глазах всего магического общества. Пусть уже привычно видеть свекровь в домашней обстановке, пусть они делят многие семейные тайны и часто понимают друг друга с полуслова, но именно такой — умиленной, нежной, с повлажневшими блестящими глазами, с таким любящим взглядом, устремленным на ребенка — она предстает впервые. В глазах Гермионы тоже немного щиплет, она делает несколько частых вздохов, чтобы не расплакаться, и невольно постанывает, от неосторожного движения напоминает о себе исподтишка уже забытая боль. Нарцисса воспринимает это как знак и возвращает ребенка Драко, напоследок поцеловав его.

— Ох, простите, я слишком засиделась, а тебе надо отдыхать.

— Нет-нет, все хорошо, — протестует Гермиона, но свекровь уже в дверях. Вдруг вспомнив что-то, она возвращается и обводит взглядом сына и невестку.

— Сегодня мы увидели нечто поразительное, хотя, на первый взгляд, это кажется малозначимым.

Гермиона удивленно взглядывает на мужа, но тот склоняет голову в знак согласия.

— Столетия подряд наследники прямой линии всегда имели «волосы фэйри», как это называлось, то есть были светловолосыми. Наш Александр будет первым брюнетом за много-много лет, — не менее серьезно продолжает свекровь.

— Даже не знаю, что сказать, — пораженно откликается Гермиона, — мне кажется, цвет волос, действительно, не такое уж значимое явление. Он обусловлен генетикой. Насколько я знаю, среди бабушек и прабабушек Драко были и брюнетки, и шатенки, и рыжие. Среди моих тоже. Да и от меня он мог унаследовать…

— Ты права, но здесь дело в не этом, — качает головой Нарцисса, — Драко тебе рассказывал о проклятье фэйри?

— Да.

— Ты веришь в него?

— Не знаю.

— Можно верить и не верить, тем более, оно сохранилось только в семейной легенде, а не в летописях. Но увы, оно существует. Первое доказательство — в Британии больше не осталось Малфоев, кроме нашей семьи. Второе — картинная галерея. Ты ведь помнишь портреты?

— Да, конечно.

— Самые ранние из них датируются концом двенадцатого века, и начиная с этого времени, все изображенные мужчины рода Малфой светловолосы. А теперь представь, придет время, когда портрет Александра и его избранницы займет свое место в галерее. Как он будет отличаться от своих предков!

— Это хорошо или плохо?

Гермиона испытывает странные чувства — и изумление, и замешательство, и некое немного неприятное ощущение от обсуждения цвета волос ее сына. Эта тема в самом деле ей кажется не такой уж важной, хотя она помнит, что Драко рассказывал о проклятии.

— Это совершенно иное, — задумчиво отзывается Нарцисса, глядя на внука, — я пока не могу сказать, хорошо это или плохо. Но подобного не случалось так давно, что впору занести это в событие века. Не удивлюсь, если после представления Александра магическому обществу разразится сенсация. О проклятии Малфоев осведомлены многие чистокровные семьи, и для них это будет казаться чем-то из ряда вон выходящим. Но мы подумаем об этом тогда, когда возникнет необходимость. А теперь еще раз примите мои поздравления. Мы с Люциусом оставляем вас, отдыхайте.

Когда за Нарциссой закрывается дверь, Драко бережно укладывает сопящий сверток в подготовленную колыбельку рядом с кроватью и вполголоса говорит:

— Он спит.

— Наверное, тоже устал, — отвечает Гермиона, счастливо улыбаясь.

— Поспи и ты, — он невесомо целует жену в лоб, гладит по волосам, — мама права, тебе надо набираться сил.

— А доктор Дервент и миссис Уайнскотт? — спрашивает она, осторожно укладываясь поудобнее и натягивая на себя одеяло.

— О них уже позаботились. Не волнуйся, все в порядке.

— Драко, неужели на самом деле так важно, будет наш сын темноволосым или светловолосым? — уже сонно шепчет Гермиона.

— Давай будем считать, что это не имеет значения. Какая, к драклам, разница, правда?

— Да…

Драко садится в кресло, массирует шею. Не стоило маме упоминать именно сейчас об этом проклятье. Он в свое время и так порядком взволновал беременную Гермиону. А теперь вновь напомнилось о том, что находится не во власти ныне живущих людей. Он знал, что третьим доказательством существования этого дементорового проклятья было то, что у него так и не родился брат или сестра. И знал, что так же не будет их и у Алекса. Он мог только предполагать, думала ли об этом Гермиона после его рассказа. Но в любом случае, у них есть время, чтобы подумать об этом вместе и принять правду.

В освещенной мягким светом одной свечи спальне тихо и ровно дышит Гермиона, почти неслышно посапывает малыш. Уже вдалеке грохочет гроза, отползая к востоку. Честно признаться, Драко даже не заметил, что за окном комнаты, в которой тяжело дышала от боли родовых схваток его любимая, гремел гром, сверкали молнии и лил ливень. Он узнал об этом только, когда отец заметил, что в ночь его рождения тоже была гроза, и показалось удивительным и символичным, что его сын, его Алекс появился на свет не только в день их с Гермионой свадьбы, но и в такую же грозовую, буревую ночь, как и он.

Он с щемящим чувством смотрит на двух самых дорогих людей — любимую женщину, великую его нежность и силу, и сына, его продолжение, его надежду, его маленького наследника. И понимает с кристальной четкостью — все, что будет теперь и с этого момента, все его действия, мысли, стремления и желания, все это будет соизмеряться только и единственно лишь с ними, с их интересами, с их защитой. Он пожертвует чем угодно и пойдет на что угодно, лишь бы его жена и сын были в безопасности. И внезапно уже знакомый железный страх сковывает сознание — что, если все пойдет не так, и он не сможет быть рядом с этим малышом? Что, если он не сможет спрятать, уберечь, защитить — от всего света, от всех магов и немагов, от… Темного Лорда? Эти мысли не раз пронзали его еще во время беременности Гермионы, когда они проговаривали свои дальнейшие действия. «Все будет хорошо», — убежденно говорила она, словно тушила пламя его сомнений и страха, но это пламя разгоралось вновь и вновь.

Приходила мысль отправить Гермиону во Францию, но родственникам он абсолютно не доверял. У Роже Малфуа не было дня, чтобы он был трезв и вменяем, Лютеция была занята только собой, жена Юбера, имя которой он никак не мог запомнить, была никчемным существом, а сам кузен так и не объявился, пребывая в бегах от кредиторов. Семья даже не знала, где он скрывается. Отправить к ним Гермиону беременной или с ребенком даже с первого взгляда казалось абсурдным. Он вел тайные переговоры о покупке небольшой виллы в укромном месте в провинции Бордо, но переговоры сорвались по вине продавца, и его агенты не успели подобрать что-нибудь подходящее.

Пока Гермиона была беременна, мысли о безопасности, о том, что следовало бы ей уехать, приходили в голову, но едва он заводил разговор, Гермиона всегда в пух и прах разбивала его доводы. Она указывала, что без ее помощи ему придется труднее, тем более сейчас, когда за ним следили шпионы Лорда, безотлучно ходил всюду по пятам телохранитель Люциуса и участились нападения Сопротивления на самых влиятельных и близких к Лорду магов. Так, например, была убита при выходе из лавки в Лютном переулке Алекто Кэрроу, ее брат Амикус впал в ярость и запытал до смерти нескольких задержанных подозрительных прохожих. Исчез при странных обстоятельствах Бастиан Пиритс, хотя про этого пройдоху поговаривали, что он проворовался в Министерстве и сбежал. Был тяжело ранен какими-то аврорскими заклятьями Иниго Мальсибер, а Антонину Долохову едва удалось ускользнуть от сопротивленцев, устроивших ему хитроумную засаду. Был найден разодранным на куски Фенрир Сивый, но так и не выяснили — то ли его подрали сами же оборотни, то ли он вступил с кем-то в схватку и был убит, а уже потом, заметая следы, сымитировали грызню тупых тварей. За каждое подобное происшествие правительство Лорда Волдеморта ужесточало законы и наказания, показательно казнило заподозренных в шпионаже, подрыве магической безопасности и якобы авроров, объявленных вне закона. Драко чувствовал, как нарастает страх в волшебном обществе, но вместе с ним и растет гнев, и сужается незримое кольцо Сопротивления вокруг Пожирателей Смерти. Ему приходилось неимоверно тяжело, становилось все труднее лавировать, скрываясь за маской спокойствия, глядеть в багровые глаза Лорда и встречать прищуренный холодный взгляд Грюма, в котором не было ни капли сочувствия. Да он его и не искал. Гермиона почему-то верила хрипатому аврору, полагая, что тот защитит Драко хотя бы от спланированных покушений. Сам же он был уверен, что Грюм и пальцем не пошевельнет, даже если при нем будет принято решение ликвидировать Драко Малфоя. А от случайных спонтанных нападений тем более не было страховки. Именно так, совершенно ненароком столкнувшись с бывшими аврорами, бывшими сокурсниками, были убиты Грег и Винс. На вырвавшиеся у него полные бессильной злости слова «За что?» Грюм лишь равнодушно процедил:

«Они знали, на что идут, когда принимали Метку»

«Они не знали! — хотелось ему кричать, — они, дементоры вас сожри, не знали! Они просто верили мне и шли за мной! Они хотели жить, а не убивать!»

Конечно, он не кричал в лицо Грюму эти слова, а стиснул челюсти так, что свело скулы. Он знал, на что идет, когда проливал свою кровь на обряде и шагал в пентаграмму в окружении горящих черных свечей.

Гермиона безумно боялась за родителей и наложила на их дом такие мощные и каверзные чары Ненаходимости, что даже аналогичные чары Малфой-Менора были слабее, а совы, носящие их редкую переписку, иногда возвращались, не сумев найти адресатов. И она, конечно, была права, когда говорила, что ее отъезд вызовет подозрение Темного Лорда. Но, с другой стороны, интерес Лорда к ней ослаб настолько, что Он почти не вспоминал о ней. В обществе ходили разные слухи, самые абсурдные из которых он, посмеиваясь, пересказывал Гермионе, и они вместе хохотали так, что малыш в ее животе начинал беспокойно ерзать. Самой безобидной была сплетня о том, что ее настигла какая-то жуткая порча, и она теперь прячется, никому не показываясь. Кто-то считал, что Лорд дал ей какое-то важное задание, и она теперь выполняет его. Однако были слухи, диаметрально противоположные, заверявшие, что зарвавшуюся невестку Малфоев, лишившуюся благосклонности Лорда Волдеморта, сами же Малфои заточили в подземельях замка. По другим, она сошла с ума из-за родового проклятья и умерла, но ее смерть почему-то скрывается. Ходил и слух о том, что она изменила Драко, похитила все драгоценности Малфоев и сбежала с любовником в Аргентину.

«Почему в Аргентину?» — давилась от смеха Гермиона, — «почему не в Малайзию или Конго? И кто мой любовник?»

«Этой чести удостоился вначале Забини, но он, как на грех, уже четыре месяца не появлялся в Англии, и нашлись свидетели, подтвердившие, что он безвылазно сидит в своей разлюбезной Италии, тебя в глаза не видел и даже, по слухам, собирается жениться на какой-то богатой девице. Потом на эту роль был единогласно утвержден Серджиус Руквуд, выпавший из поля зрения кумушек по причине своего очередного полета в изумительный мир алкогольного дурмана. Но огневиски закончился, Серджиус выполз из своей норы и был замечен. Потом под подозрение подпал Кларенс Розье, но тут уж наложились другие пикантные слухи о нем. Кстати, предполагалось, что я непременно должен вызвать на дуэль кого-нибудь из них, а лучше всех троих одновременно»

«Какой бред!» — отсмеявшись, вздыхала Гермиона, — «какой восхитительно-нелепый и ужасающий бред могут придумать люди, всего лишь не видя кого-то несколько месяцев»

«Недостаток информации порождает ложь и часто ложь чудовищную» — пожимал он плечами, — «тем более, если речь идет о столь известной персоне, как ты»

Да, лжи было так много, что правда была практически погребена под ней. И он видел, как тяготилась Гермиона ежедневной, ежеминутной фальшью, которая позолотой сверкала на их жизни. Ей день ото дня все труднее, все невыносимей так жить. Беременность дала ей передышку, но вскоре придется снова возвращаться в мир, где довлеет тяжкое бремя милости Темного Лорда.

Драко прикрывает глаза. Он устал. Он страшно устал играть в эти шпионские игры, которые затеял сам. Он жутко устал от напряжения и нескончаемой тревоги, которыми заполняются его дни. Он безумно устал смотреть в багровые глаза своей смерти и склонять голову перед ней в знак мнимой покорности и обманного смирения.

Но у него сегодня родился сын. Его любимая сейчас слаба и беспомощна. Значит, надо отбросить усталость и обрести свежие силы. Будет новое утро, будет иное завтра. У них впереди много дней, в которые он будет вспоминать прошлое, овеянное ветром ностальгии. Когда-нибудь он расскажет Алексу обо всем, что было с ними в эти годы, о том, как они встретились с его мамой и вместе прошли через войну, о гнетущем страхе и солнечных проблесках радости, о ночи его рождения, когда грохочуще смеялась гроза, и дед взял на его руки и признал наследником рода Малфой. Да, когда-нибудь он расскажет это сыну, потому что такие вещи нужно рассказывать. Все еще впереди.

* * *

Аластор Грюм нервно барабанит пальцами по столешнице письменного стола, сдвигает к краю разбросанные свитки пергамента. Волшебный глаз так же нервно вращается в глазнице, словно хозяин находится не в полной безопасности дома, а где-нибудь на полной людей улице.

Где же этот пащенок? В переданной через абсолютно дикую сову записке было указание времени и места, и старому аврору оно категорически не понравилось. Он терпеть не может встречаться с Малфоем в своем доме, поскольку не доверяет ему даже на ломаный кнат. Этот недоделанный шпион может привести за собой «хвост» или предать в любой момент. Пусть пока все идет гладко, им сопутствует удача, и все доставляемые им сведения бесценны, но Аластор настороже и не собирается давать шанс Пожирателю Смерти. Это принцип его жизни, и он всегда следовал ему безоговорочно.

А еще ему не нравится магия, при помощи которой чаще всего появляется Малфой. Не трансгрессия, не порталы, что-то совершенно иное. Это еще не Темные Чары, но близко к ним. От них воняет мертвечиной и инферналами.

Он в который раз задается вопросом: что нашла в этом белоглазом выродке гнилой семьи такая неординарная девочка, как Гермиона Грейнджер? А ведь нашла, осталась в волчьем логове, вышла за него замуж и всеми силами старается прикрыть его задницу, чтобы не прищучили свои же. Придумала столько заклятий, совершенно, казалось бы, невозможных. Подтолкнула целое направление магии, до сих пор весьма хиленькое и неперспективное. Окончится война, пойдут в разработку и широкое применение ее авторские заклятья по зачарованию магловской техники, и разразится самая настоящая сенсация. Самые дряхлые и косные волшебники будут до смерти шокированы открывающимися возможностями, вот шуму-то будет! Аластор невольно улыбается. Умница девочка, он гордится ею, словно собственной дочерью.

За окном серое и хмарное раннее утро. Влажный туман поглотил все вокруг, сизым одеялом лег на небольшую лужайку перед домом. По лужайке шныряют несколько воронов, то исчезают в тумане, то взвиваются в воздух, то прохаживаются с важным видом, точно волшебники Визенгамота. Он встает, чтобы налить себе чаю на столике у камина, как вдруг в воздухе словно тихо позванивают льдинки, понизу тянет сквозняком, у книжного шкафа начинают кружиться голубые и алые искры. Грюм хватает палочку и нацеливает ее на уже небольшой смерч искр. Волшебным глазом смотрит на два Проявителя врагов на столе. Как всегда, никаких следов, все чисто и спокойно.

Через несколько секунд из искр вырисовывается силуэт, еще через минуту под прицел палочки делает шаг вперед Драко Малфой собственной персоной.

— Как тепло вы меня встречаете. Я тоже рад нашей встрече, — саркастично вскидывает он бровь, и Аластор медленно опускает руку.

— Не надейся на извинения, — цедит он сквозь зубы, — для Пожирателей Смерти и убийц у меня одно единственное теплое приветствие.

Малфой дергается, его взгляд становится злобным.

— Кажется, я еще в предыдущую встречу разложил по полочкам, почему мне пришлось добить этого оборотня.

У Аластора сжимаются кулаки, так и хочется вытрясти дух из этого мерзавца. Гибель Ремуса Люпина и его маленькой дочери до сих пор бередит душу. Жалко Тонкс, похожую на тень привидения, словно помутившуюся рассудком после потери близких.

— Вам следовало бы получше вдалбливать в головы вашим соратникам основы выживания в военных условиях. Наивно было с их стороны считать, что они в полной безопасности среди безмозглых вшивых тварей, служащих Лорду.

— Заткнись, твареныш! — хрипит Аластор, едва сдерживаясь, — не тебе осуждать тех, кто погиб от твоей же руки! Они тебе не снятся по ночам? Как ты смотришь в глаза Гермионе?

— У меня не было выбора! Если бы я отказался, то все пошло бы прахом! — шипит Малфой, видимо, тоже выведенный из себя, — я полагал, что вы умнее и трезво примете это необходимое действие. Ваши, кстати, тоже не церемонятся с Пожирателями, уже двое убиты за прошедший месяц.

Они оба тяжело дышат от гнева и ненависти. Аластор пытается успокоиться. Не время сейчас выяснять отношения и вываливать обвинения на Малфоя. Успеется.

Он садится за стол, по-прежнему крепко сжимая в руке палочку. Чтобы немного отвлечься от мерзкой острой физиономии Малфоя, смотрит в окно, за которым несколько черных воронов гоняют по лужайке взъерошенную серую ворону.

— Хорошо, закроем эту тему. Что нового? Что с великанами?

Малфой делает глубокий вдох, потирает висок.

— С великанами не выгорело. На этот раз все делалось тайно, и как доверенное лицо был послан один Долохов с подарками. Великаны не пожелали его даже выслушать и едва не изжарили. У них идут собственные междоусобные стычки, к тому же выбирают верховного вождя, поэтому на магов им плевать. Два претендента даже пригрозили нам войной, если мы не прекратим соваться к ним.

Грюм едва успевает скрыть облегченный выдох. Слухи о великанах на стороне Лорда ходили давно. О волдемортовских делегациях к ним доносили и Малфой, и брат Хагрида Грохх, но пока эти делегации не имели успеха. Великаны были туповаты, думали долго и традиционно магам не доверяли. Однако смена вождя грозила новой политикой, так что отрадно слышать, что все осталось по-прежнему.

— Он не оставлял надежды на поддержку вампиров, — продолжает Малфой, — но Кровавая Графиня не далее как на той неделе дала решительный отказ. Поскольку в этом деле выступаю послом я, то за ее позицию ручаюсь. Основой отказа стало то, что старые кланы были недовольны тем, что Лорд, даже не успев прийти с ними к окончательной договоренности, установил строгую квоту на размножение в Англии. Они посчитали это оскорблением и притеснением. При этом недавно европейские маги, объединившись, хорошенько потрепали все кланы, в том числе и клан Кровавой Графини. Так что она забилась в свое убежище зализывать раны и в ближайшие пару десятков лет точно не будет вступать ни в какие союзы. Два английских клана слишком малочисленны и слабы, чтобы быть даже пешками. Один из них, Уорнеи, находится под патронатом графини Эльжбеты, поэтому без ее слова они ничего не будут делать, предпочтут залечь в спячку и выпасть из поля зрения.

Аластор уже не скрывает довольной усмешки. Новости хороши. Косвенно и по отдельным разрозненным деталям они ему известны, но Малфой подтвердил все сведения, дав полную картину.

— Оборотни снова разгрызлись между собой и разделились на отдельные стаи. После Сивого такого же сильного вожака пока не находится, ни один из новых не может удержать этот сброд. Большинство разбежалось. Лорд в бешенстве, но поделать ничего не может.

Определенно, сегодня день отличнейших новостей! Аластор едва не потирает руки от удовлетворения. Они уже давно ждали подобных вестей, они шли к ним, приближая каждый день к тому закономерному финалу, который станет концом Волдеморта.

— Несколько чистокровных семей скрылись, но «Пророку» и другим газетам под угрозой заключения в Аказбан запрещено освещать подробности, — продолжает Малфой и вдруг замолкает, шаря взглядом по письменному столу Грюма, — это что, план Малфой-Менора? Что это значит?

Грюм хмурится, сворачивая пергамент, чертыхаясь и ругая себя за оплошность.

— Да. Но ничего он не значит. Просто просматриваю на досуге, — сухо отвечает он,

Малфой смотрит исподлобья и кривит губы.

— Несмотря на годы сотрудничества, я по-прежнему не заслуживаю доверия?

Аластор разражается хриплым смехом. Щенок еще требует доверия? Может, ему и планы наступления на блюдечке преподнести? Что-что, но вот наглости в Малфое всегда хватало, даже когда он заметно трусил и жалко хорохорился.

— Я никому до конца не доверяю, даже себе. А уж ты у меня вообще сидишь в конце списка, куда входит все население Британских островов.

Они оба вздрагивают от неожиданного звучного стука в окно. Серая ворона, видимо, с лету ударилась в стекло и теперь сидит, оглушенная и нахохленная, на подоконнике снаружи. Неподалеку возмущенно каркают вороны, гонявшие ее.

Малфой снова обращает взгляд на свернутый в трубку пергамент. Чары Ненаходимости и Ненаносимости действуют, но сам хозяин имеет право и может начертить план своего замка или нанести его на карту. Об этом знал Аластор и поэтому через Гермиону получил этот подробнейший план.

— Мистер Грюм, я надеюсь, вы помните о наших разговорах и договоренностях? — вкрадчиво спрашивает Малфой, — в случае внезапного…. выступления с вашей стороны, целью которого будет Темный Лорд, моим родителям должны обеспечить безопасность и защиту. Именно это единственное условие я выдвигал в обмен на предоставляемую информацию.

— А что насчет Гермионы? — скалится Грюм, — как же твоя жена, которая не меньше тебя рискует жизнью?

— Я понимаю, вам обязательно нужно меня задеть. Уверю, сейчас Гермиона в полной и абсолютной безопасности, — говорит Малфой, и в его голосе столько презрительного холода, что можно заморозить всю комнату, — в Малфой-Меноре она пока не бывает и не появится там еще, по крайней мере, полгода.

— Это что у вас стряслось? — настораживается Грюм, — с ней все в порядке?

— Да.

— Смотри, не дай Годрик, узнаю, что с девочкой стряслось что-то неладное из-за тебя…

— И что же вы сделаете, мистер Грюм?

— Доберусь до тебя и узнаешь.

— Довольно, — устало выдыхает Малфой, за все это время не сдвинувшийся с места и понемногу бледнеющий, — хватит оскорблений и подозрений. Гермиона действительно в безопасности. Если не верите, напишите ей, она сама все подтвердит. Но я возвращаюсь к тому вопросу — что-то назревает? Вы планируете наступление? В Малфой-Меноре? Когда?

Аластор хмыкает про себя. Да, он вот прямо сейчас все расскажет Пожирателю Смерти, держи карман шире.

— Наступление будет, но не в Малфой-Меноре. Замок не подходит, слишком много на нем чар. Они ведь помешают? Начиная с того, что мы его вообще не найдем.

Малфой нехотя пожимает плечами.

— Да, помешают. Но многие из них я могу ослабить или вовсе снять на правах Хозяина.

Аластор делает вид, что размышляет.

— Если бы мы хотели поймать только Волдеморта, это бы нам пригодилось. Быстрая и стремительная операция. Но обязательно будет стычка. Его псы ведь всегда рядом?

— В Малфой-Меноре Он часто бывает с минимальным окружением, я вам не раз об этом говорил.

— Что ж, это надо обдумать, — щурится Аластор, — а наши договоренности я помню.

— Значит, вы предупредите о… начале?

Старый аврор тянет паузу, стараясь нагнести остановку. Конечно, он не собирается отказаться от своих слов, но Малфоя лишний раз поставить на место не мешает.

— Постараюсь.

Словно спохватившись, он копается в развалах свитков на столе, роется в выдвинутых ящиках стола и достает серебряную галстучную булавку с головкой в виде изящно вырезанной стилизованной волчьей головы.

— Год почти валяется, все забываю. Это твое. Я такие приблуды не жалую.

Малфой с легким удивлением берет протянутую вещицу.

— Да, одна из пары, думал, что потерял. Благодарю. Мне пора. Ах да, — он достает из кармана брюк маленькую табакерку, которая через секунду оборачивается магловским диктофоном, — здесь записан интересный разговор, в котором участвовал и Лорд. Есть пара очень важных моментов, касающихся Отдела Тайн. Ну и не буду повторять, что работать он будет только в ваших руках, так зачаровала Гермиона.

Грюм аккуратно забирает ценный предмет. Благодаря Гермионе ему пришлось научиться пользоваться магловскими электронными штучками, хотя чаще всего, сжалившись, она посылала расшифровки разговоров на длиннющих свитках.

Малфой делает шаг назад. Его мучнисто-белое лицо выделяется на фоне темного дерева книжных полок и разноцветных переплетов. Спустя миг знакомо начинают кружиться ало-голубые искры, его фигура становится прозрачнее, подергивается рябью, и он исчезает в сверкающем водовороте.

Аластор вздыхает с облегчением. Крайне странная и мутная магия. Такое ощущение, что подобное перемещение вытягивает из Малфоя все силы, потому что, появившись довольно бодрым, к концу встреч он обычно выглядит так, что краше в гроб кладут. Старается не шевелиться лишний раз, словно каждое движение то ли причиняет боль, то ли опять-таки отнимает силы. И чем дольше по времени, тем более измочаленным он выглядит. Ну и дементоры с ним.

Самое главное удалось сделать. Булавка у него, он коснулся ее. Теперь, даже если булавка не будет им использоваться, нанесенные на нее чары оставили на нем яркий след, и в каком бы месте ни был Драко Малфой, его можно будет отследить, проследить и даже переместиться к нему. Великолепная работа его ребят! Вот они, будущие создатели заклинаний — Сьюзен Голдстейн, Салли-Энн Вуд и Ричи Кут. У Салли-Энн оказались какие-то родственники в Латинской Америке, благодаря которым она хорошо знакома с древне-ацтекскими и майанскими чарами и очень изобретательно смешивает их с традиционными английскими, придумывая весьма странные, но действующие заклинания. Сьюзен и Ричи берут своей фантазией, трудолюбием и все возрастающей искусностью. Надо будет после войны свести их с Гермионой, вместе они образуют прекрасную компанию по разработке шикарных новых чар и заклятий.

Он рассеянно смотрит на план замка Малфой-Менор, свернутый в трубочку. За окном поднимается солнце, пробивающееся сквозь туман, по-прежнему каркают недовольные вороны, но серая ворона, ускользнувшая от них, изо всех сил машет крыльями, поднимаясь все выше в небо.

* * *

Звезды за облачком спят,

Дрема обходит наш сад,

Сны словно птицы в лесу

Сказки тебе принесут.

Спи, засыпай, мой малыш,

В небе уснула луна,

В доме шуршит тишина,

Спи, засыпай, мой малыш.

Спи, моя радость, усни,

Ждут тебя светлые дни,

Ясные чудные дни,

Спи, мой сыночек, усни.

Гермиона уже полчаса покачивает кроватку, глазки малыша уже закрываются, но он все похныкивает.

— Ну что, мой, хороший, почему не спишь? — шепчет она, — скоро вернется папа, ты хочешь дождаться его?

Она вздыхает и взмахом палочки включает небольшой патефон. Заводится пластинка с любимой музыкой — Эдвард Григ, «Песня Сольвейг». Удивительно, но Алекс быстро засыпает и крепко спит именно под нее. А еще под ее песни, которые она вплетает в красивую, нежную, но немного печальную мелодию. Скажи ей кто-нибудь несколько лет назад, что она будет петь, не поверила бы и хохотала до упаду. У нее никогда не было ни слуха, ни красивого голоса, но материнство открыло в ней такие стороны, о которых она и не подозревала. И теперь Алекс почти каждый вечер слушает разные колыбельные, под которые засыпает, трогательно раскинув ручки с крепко сжатыми кулачками. Драко полушутливо-полусерьезно называет ее «моя волшебная сирена».

Ребенок отнимает у нее почти все время. Он вроде бы и здоров, но беспокойный, часто беспричинно хныкает и плачет. Ночами Драко и Гермиона по очереди дежурят у его колыбельки, даже не перенесли ее из своей спальни в подготовленную детскую. По заверениям Драко, он скоро станет похож на вампира — такой же бледный, тощий и с красными от недосыпа глазами, и графиня Эльжбета с радостью примет его в свой клан, даже не кусая. На что Гермиона отвечает, что в этом она отнюдь ему не уступит и составит достойную пару. Молодые родители, наверное, скоро совсем бы измотали себя, если бы не помощь домовихи Крини.

Ее маленькое солнышко сонно сопит. Гермиона улыбается, накрывая сына легким стеганым одеялом. Господи, как же она раньше жила без этого крохотного человечка, в котором так чудесно воплотилась и продолжилась их с Драко любовь! Каждый раз, когда она смотрит на него, ее сердце сжимается и замирает от огромной нежности, от острого щемящего желания уберечь, защитить, от желания влить в него всю свою силу, всю любовь, чтобы ничто и никто на свете не мог причинить ему боль.

Дверь приоткрывается, и в комнату заглядывает Драко. Гермиона едва сдерживает возглас облегчения и радости.

— Уснул? — драматическим шепотом осведомляется муж.

— Только что. Подожди, сейчас спущусь.

— Крини присмотрит за маленьким хозяином, — тихо пищит появившаяся домовиха и устраивается у колыбели, — пусть госпожа не беспокоится.

На лестнице Гермиона попадает в объятья Драко, чувствуя знакомый прохладный аромат его туалетной воды, его запах, такой родной и любимый, тепло сильных рук.

— Почему так долго?

Драко в ответ целует ее, прижимая к себе так, что трудно дышать. Но она не протестует. После томительного дня ожидания она наконец дождалась и сейчас хочет ощутить, что он здесь, дома, рядом с ней, а не где-то далеко.

— Задержался у отца, разбирались с этими дементоровыми гоблинами. Если не держать их в узде, эти твари, глазом не моргнув, разорят нас в прах. Кстати, наконец прилетела сова от Забини. Я уж думал, что он закутил в своей Генуе или в самом деле женился и наслаждается медовым месяцем. Пишет, что прибудет в эту субботу.

Гермиона разогревает ужин, быстро сервирует стол. Драко устало массирует виски, ощущая биение крови и боль, тяжелеющую и скапливающуюся на затылке.

— Вот и хорошо, значит, можно назначить день крестин. Думаю, он не откажет нам. Скажи, почему все-таки ты согласился на Блейза?

Драко смотрит на желтый круг света, падающий от лампы на стол, и нехотя признается:

— Я с ним не в ладах, ты знаешь. Я его не понимаю, он меня тем более. Но в сложившейся ситуации я могу доверить тебя с сыном только ему. Он теперь не из нашего круга, но даже не это главное. Главное — он сделает все возможное и невозможное, но защитит вас, если что-нибудь случится.

Гермиона вздрагивает, едва не выронив тарелку.

— Если что-нибудь случится? Что происходит? Что-то важное?

Драко молчит.

— Что-то назревает? Драко, я должна знать!

— Когда я был у Грюма, на столе у него видел план Малфой-Менора, весь испещренный пометками, — он тут же сожалеет о сказанном, потому что глаза Гермионы становятся на поллица, и она вскрикивает.

— Что?!

Драко не хочет даже вспоминать о том, как внутри все перевернулось, когда он увидел план своего родового замка, небрежно исчерканный разноцветными кругами, стрелками, линиями, заметками, брошенный в чужом кабинете на грязном столе среди кипы других бумаг. Нет, не возникло желания отступить, но он почему-то отчетливо понял, что скоро все станет не так, как раньше. Все изменится. Отступать поздно, путь выбран, перекрестье ходов в шахматной партии уже разыграно, и карты Судьбы выложены в причудливом узоре пасьянса.

— Что сказал Аластор? Они собираются напасть на Лорда не в Министерстве, а в Малфой-Меноре? Они понимают, что почти невозможно найти замок и тем более прорваться в него?

— Не подтвердил до конца, но и не опроверг. Безусловно, он знает. Но многие родовые чары можно ослабить или вовсе снять. И об этом он тоже знает.

— Он попросил тебя об этом?

— Пока нет.

— Он предупредит нас, когда все начнется?

— Сказал, что помнит о нашей договоренности и постарается.

— Я верю ему, — уже более спокойно говорит Гермиона, — мы будем в безопасности. Но если Сопротивление нападет, неважно, где будет наступление, в Министерстве или замке, или на Косой Аллее, ради всех богов, постарайся скрыться, Драко. Слышишь меня? Просто трансгрессируй оттуда.

— Предлагаешь в открытую праздновать труса? — криво улыбается Драко, но взгляд жены серьезен и полон горячей мольбы.

— Это вопрос жизни и смерти, Драко. Ты же понимаешь, что они тебя не пощадят? Если увидят рядом с Лордом, то в горячке боя тебя тут же убьют. Даже когда все кончится, они могут начать охоту за тобой, не разобравшись. Поклянись, Драко, что не будешь ввязываться в сражение ни на чьей стороне! — Гермиона едва дышит от паники, представив на миг, что может случиться.

Драко мягко целует ее ладошку.

— Мы пока ничего знаем ни о нападении, ни о сроках. В конце концов, сопротивленцы уже привыкли, наверное, жить нелегально, не платить налогов, не получать повесток о нарушении запрета на колдовство при маглах, не слушать трубные воззвания Министерства…

— Клянись! — оборвав его, снова требует Гермиона, не обращая внимания на дурацкую попытку разрядить ситуацию, и глаза ее темнеют от тревоги.

— Хорошо-хорошо, только не волнуйся. Клянусь, что сбегу, едва завидев на горизонте Грюма или кого-то похожего на него с палочкой наперевес во главе аврорского отряда.

Гермиона стискивает его ладонь, чувствуя, как в сумасшедшем ритме бьется сердце.

— Мне совершенно нет дела до того, что кто-то сочтет тебя трусом, и плевать на всех. Я знаю, что ты один из самых храбрых людей, кого я знаю. Ты должен вернуться ко мне и Алексу. Мы не сможем без тебя, я просто не смогу… — она глубоко и тяжело вздыхает, едва сдерживая невольные слезы.

— Я вернусь, обязательно вернусь, — шепчет он, нежно беря ее лицо в ладони и заглядывая в глаза, — все будет хорошо, я обещаю. Что со мной может случиться, когда за моей спиной стоишь ты?

Уже ночью, покормив сына и укачав его в колыбельке, Гермиона смотрит на спящего Драко, и сердце ее снова и снова сжимается от дурных, непонятных, до конца не оформившихся чувств. Он выглядит усталым, черты лица заострились, под глазами залегли тени, заметные даже во сне. Двойная жизнь — на разрыв и до опасной черты, на два фронта необъявленной, но полыхающей войны. Но все идет к финалу. Силы Сопротивления стали больше и мощнее, нападения участились. Простые маги, доведенные до отчаяния политикой Министерства, полностью подконтрольного Лорду, стали выражать свое недовольство, даже не боясь Азкабана. Многие чистокровные семьи и роды, когда-то поддержавшие Его и громко заявлявшие о своей лояльности, теперь предпочитают помалкивать, некоторые из них вовсе сбежали из Британии. Близится взрыв.

Но когда все будет кончено, кем будут она и Драко? Героями или предателями? Победителями или прокаженными? Каким будет их, вернее, ее возвращение к людям, что когда-то исчезли из ее жизни? Как Драко будет смотреть в глаза тем, чьи родные и близкие попадут в Азкабан по его вине? Об этом страшно думать. Словно подходишь к крутому обрыву или подплываешь к водовороту омута. Может быть, послушать мужа и действительно уехать с Алексом, скрыться из Англии, переждать неотвратимо надвигающееся? Но уехать непременно вместе с Драко. Но Драко связан с Лордом, тот его не отпустит. Как же быть?

Чтобы унять грызущие мысли, бегущие по кругу в голове, она тихонько спускается вниз, чарами быстро разогревает чайник и заваривает мятно-ромашкового чаю. Унять бы немного пустое беспокойство и мнительность. После этих слов о карте в кабинете Аластора внутри словно что-то щелкнуло, и включилась кнопка тревоги.

Хорошо, что родители сейчас далеко, читают лекции по приглашению Американской ассоциации дантистов, путешествуют по Штатам и вернутся только к ноябрю. Когда она выбралась к ним в апреле, дом был пуст, на столе лежала записка. И она стояла, перечитывая несколько строк, написанных маминым почерком, и досадовала на то, что их нет, а она не может рассказать о таком важном событии в ее жизни в письме, и с невероятным облегчением понимала, что на ближайшие полгода они в полной безопасности, и это просто замечательно. Какие бы чары она не наложила на их дом, всегда оставалась опасность, что их найдут. Но в огромной заморской Америке их точно не отыщут. Они обменивались редкими письмами, и с каждым письмом она ощущала вину за свое молчание, но оправдывалась тем, что это для их же защиты. Узнав о том, что их единственная дочь беременна, отец с матерью тут же прервут свое путешествие, вернутся в Англию и захотят видеть ее чаще, чтобы заботиться. А это абсолютно невозможно.

Ароматный дымок вьется над чашкой, травяной аромат действительно словно успокаивает, унимая тревоги. За окном кухни тускло мерцают зеленоватые звезды, тихо шумят, словно тоже ободряя, старые яблони. Нет, все будет хорошо, просто надо в это верить. Они с Драко сильные, они смогут через все пройти и потом еще будут вспоминать эти времена, ужасаясь, изумляясь и споря о давнем, прошедшем и полузабытом. Так и будет.

Завтра, вернее, уже сегодня будет новый день. С утра они с Драко пойдут к мистеру Гринграссу, чтобы оформить документы Алекса. В субботу приедет Блейз, и они назначат день крестин.

Все будет хорошо.

* * *

— Эй, кто-нибудь! Да снимите чары, какого дементора? Я же поклялся, что все расскажу! Мы же договорились!

Маг слепо шарит руками по стенам, сочащимся влагой, чертыхается, поминая исподнее Мерлина. Маленькая тесная комната, в которой он заперт, почти пуста, не имеет ни окон, ни дверей, высоко на потолке дыра, и из нее хмурится низкое небо, сея холодный частый дождь. Человек выходит на середину комнаты, нечаянно встает прямо под дыру, поднимает вверх немигающие глаза, и их тут же заливает дождем.

— Дракловы авроры, трусливые шавки! Верните палочку! Вы меня слышите? Хоть бы пожрать принесли, твари!

Ответа нет. Волшебник вновь забивается в угол, где тлеет жаровня и хотя бы не сыро, подтягивает колени к подбородку, чтобы сохранить скудное тепло, прислоняется затылком к стене. Он считал себя умным, считал, что сумел перехитрить самого великого волшебника из ныне живущих, радовался своему везению, пока план по побегу срабатывал без сучки и задоринки. Однако он так глупо попался в аврорскую ловушку, поверив ушлому жулику, торгующему из-под полы запрещенными порталами, который оказался шпионом Сопротивления. И вот уже почти семь суток он кукует тут — неведомо где, под Ослепляющими чарами, без еды и нормального крова. А ведь все складывалось так удачно!

— Мантикору вам всем в задницу, гребаные сопротивленцы! — он выплевывает ругательства уже почти без злости, лишь бы не слушать тишину и не прокручивать в голове события за последнюю неделю. А ведь всего лишь неделю назад он был приближенным Лорда Волдеморта, имел собственное небольшое, но роскошное поместье, некогда конфискованное у семьи Ривенволд, потерявшей доверие Лорда, свой кабинет в Министерстве Магии и ужинал в «Крыле скарабея», самом дорогом и помпезном магическом ресторане, где только чистокровные волшебники могли отведать изысканные блюда египетской и средиземноморской кухни.

Если бы его спросили, что заставило его бежать от такой великолепной жизни, он бы точно сказал — ее великолепие и страх. Мертвое великолепие и мертвенный страх. Он не был глуп и видел, что власть Лорда зиждится на силе магов, которые поверили Ему и пошли за Ним. И видел, как постепенно уходят вера и преданность, как поселяется в их душах осознание, разочарование, опустошение, недовольство, озлобленность. И он видел ненависть и тайный гнев в глазах обычных волшебников, которые росли словно волна цунами где-то далеко в океане.

Костяк Ближнего Круга составляли чистокровные маги из древних, влиятельных и богатых родов, за ними следовали другие — связанные с ними узами родства, бизнеса, дружбы. Было достаточно и совершенных отморозков и выродков, темного сброда и швали, которых тянуло к Лорду, как магнитом. Вращалось эдакое колесо галактики вокруг Темного Лорда, который был черной дырой в ее центре. И в эту дыру падали все — и почтенные родовитые маги, и молодые Пожиратели Смерти, и рядовые, ничем не примечательные волшебники, просто случайные жертвы — из-за действий Того, Кто объявил Себя их Повелителем.

Он достаточно пробыл рядом с Лордом, чтобы понять — это был неправильный выбор, не та сторона, не тот лидер. Повезло, ему нечего было терять — ни родных, ни близких, его семья была пусть и чистокровной, но совсем захудалого рода, и никому не удалось ни шантажировать его потерей богатства, ни пугать или держать под контролем, угрожая жизнями дорогих людей. Он знал таких волшебников — загнанных в угол, живущих в постоянном ужасе, смертельно уставших и утративших последние крохи вкуса к жизни. Он бывал в их домах — и видел блеклые лица, дрожащие руки, пустоту в глазах. Они внушали ему отвращение, и ему до безумия не хотелось стать таким же. Он понемногу создал себе определенный образ маленького человечка, недалекого лизоблюда, глядящего в рот Темному Лорду и, казалось, всецело преданного Ему. Верил даже Лорд, который хоть и не отметил его знаком Черного Черепа, но и никогда не проверял его преданность леггилименцией, довольствуясь лестью и угодничеством и даже приблизив к себе. Хотя, может быть, Ему не было особого дела до ничтожного колдунишки, одного из многих, кто крутился рядом с Ним. Ему важны были другие — обладающие серебром и золотом, древними артефактами, тайнами полузабытых старых заклятий.

Высокородные богачи с презрением относились к таким, как он, выходцам из низов. Смотрели будто сквозь стекло или вовсе не замечали, цедили слова, перекашивая рты, словно делали над собой неимоверное усилие. В поле их зрения он попадал, только когда был в свите Лорда Волдеморта. Он хорошо помнил, как безукоризненно вежливо склоняла точеную головку Нарцисса Малфой, и какое при этом брезгливое презрение леденело в ее глазах, когда она приглашала его к ужину в великолепном Малфой-Меноре. И было бы что презирать! Пусть он был не знатен, и его семья никогда не владела золотыми рудниками и шикарными замками, но кровь его была чиста, происхождение безукоризненно. А в Малфой-Меноре за тем же столом сидела их маглокровная невестка, оскверняя собой древний волшебный род, и ее задранный подбородок ничуть не уступал малфоевским. Вот это задевало его до глубины души! Кто она была? Ничто и никто, грязная кровь, безродная мразь, одна из тех, кого пачками доставляли в Азкабан за нарушение режима. Но нет же, малфоевский избалованный сынок захотел измараться и взял ее себе в жены, и она нашла какой-то способ привлечь внимание Лорда. Сошлось все звезды и знаки, в итоге грязнокровка вошла в самые высшие круги волшебной знати, и никто не мог ей и слова сказать! Шипели, плевались, судачили, но только за спиной, иначе гнев Лорда и неотвратимая месть Малфоев. Пара весьма эмоциональных магов, неосторожные слова которых достигли ушей Лорда, угодила-таки на обед к дементорам. Около десятка волшебников оказались в полной нищете на улице, подчистую разоренные младшим Малфоем, чьи беспринципность, жестокость и беспощадность по отношению к не угодившим ему людям были поистине драконьими. Другие же отделались «всего лишь» немилостью Нарциссы Малфой и кусали локти от упущенных перспектив и закрытых дверей. Эта грязнокровка была смертельно опасна одним лишь своим присутствием. И самое главное — она словно не замечала никого вокруг. Шествовала, высоко вскинув голову, глаза вечно подернуты пеленой ничем не обоснованного надменного пренебрежения. Эдакая королева грязнокровных мразей. Ее многие ненавидели до дрожи, да только ей до этого не было никакого дела.

Он дует на руки и протягивает их над жаровней, зачарованной, негаснущей, но дающей слишком мало тепла для этой дождливой ночи. Да, всего лишь неделю назад все было иначе. Он упал с вершины, причем сам. Потому что чувствовал, что гора скоро рухнет, подтачиваемая снизу.

Он решил бежать из Англии, тщательнейшим образом продумал все, потихоньку перевел за границу все накопления, разработал план побега, но споткнулся на самом важном — порталах. Каминная Сеть прослеживалась вплоть до самого распоследнего камина, порталы изготавливались строго по заявкам, которые неукоснительно регистрировались в Министерстве и утверждались самим Лордом. Но в Лютном Переулке при любой власти всегда торговали запретными зельями, чарами и амулетами. У него были знакомства, которые вывели на лисьеглазого плута, заверившего, что надежный портал с выходом в далекую Португалию будет изготовлен в ближайшие сроки и, естественно, никем не будет зарегистрирован. Но когда он пришел за своим заказом, в темной лавчонке его поджидали. Едва он открыл безбожно скрипящую дверь, как в глаза ударило заклятье, его ослепило и скорчило от дикой боли. Его подхватили под руки и трансгрессировали два человека. Потом тащили, волокли, подпинывали, приглушенно чертыхались, а он орал от боли и страха, сжимавшего в тисках. Кто были эти люди — Пожиратели Смерти, прознавшие о его предательстве и доставляющие в Азкабан к дементорам либо на суд к Лорду Волдеморту? Или обычные грабители? Или его недруги, которых он успел нажить за время, пока был приближен к Лорду?

Ответ пришел, когда его спиной вперед толкнули в эту комнату, и кто-то гулко хохотнул, видимо, осветив лицо:

— Ого, ребята, у вас сегодня богатый улов! Это же одна из приблудных шавок Змеюгана. То-то, думаю, морда лица уж больно знакома. И куда, интересно, он намыливался, заказывая левый портал?

— Точно? Не ошибаешься? — спросил другой голос, более звонкий, — старина Зем заверил, что он кое-что знает, но не такая уж важная шишка.

— Я его недавно видел в «Пророке» на каком-то приеме в Министерстве, и статейка там была такая подробная. Так что все верно, ручаюсь.

— Ну тогда с ним будем разговаривать не мы. Надо послать весточку Гарри.

Едва услышав простое имя «Гарри», он облился ледяным потом и почти забыл про щиплющую боль в глазах. Те, кто схватил его — не недруги, не грабители, не Пожиратели Смерти. Это авроры, опасные бойцы Сопротивления. Об их отношении к Пожирателям Смерти можно было сказать только одно — бой до смертельного исхода, и он неистово возрадовался в душе, что его руки остались чисты от Метки. Он был всего лишь «приблудной шавкой» и «не важной шишкой».

С того злосчастного вечера прошла неделя. Он знал это по фразам, переброшенным между его охранниками. Его держали в этой комнате размерами тридцать шагов на двадцать, кормили раз в сутки весьма скудно, обновляли Ослепляющие чары и в целом обращались вполне терпимо, если не считать нескольких тычков и сильного удара от заклятья, когда на третий день ему показалось, что можно сбежать, но попытка была сорвана. Когда позавчера начали лить дожди, то даже принесли разожженную жаровню. Он не сомневался, что подобное сносное отношение было продиктовано отнюдь не добрыми сердцами и милосердием авроров. Просто ждали Поттера, и до его прибытия пленник должен был оставаться в твердом уме и здравии.

Собственно, он был согласен на все и выкричался об этом почти сразу, как его схватили. Он был готов рассказать все, что знал, и о чем лишь слышал краем уха. Лучше быть живым трусом, чем мертвым дураком, решившим держаться до последнего. Но его охранники (судя по голосам, их было около четырех-пяти, сменявшихся время от времени) лишь потешались и советовали приберечь красноречие до лучшего момента.

Он плотнее закутывается в мантию, потирает замерзшие ладони. Голод сосет изнутри червем, подташнивает, перед незрячими глазами заманчиво рисуется последний его ужин в «Крыле» — белоснежные накрахмаленные скатерти, теплый трепетный огонь свечей, тихая игра зачарованного оркестра, нежнейшие перепелки, начиненные рисом и ананасами, горячий, истекающий соком пирог с говядиной вагъю и трюфелями, французское красное Chateau Ponte-Canet девяносто седьмого, бархатисто мерцающее в хрустальном бокале…

— Бастиан Пиритс.

Собственное имя, произнесенное чужим незнакомым голосом, заставляет его вздрогнуть и попытаться встать. Но удается это не с первого раза, ноги закоченели и онемели.

— Ребята, вы бы хоть дыру заделали, тут же адски холодно, — укоризненно продолжает голос, — мы же не звери, не Пожиратели, в конце концов.

— Вот еще, обойдется, — лениво тянет другой, уже знакомый бас, — этому хрену тут что, апартаменты гостиничные отдельно обустраивать?

— А что у него с глазами?

— Ослепляющие чары, ничего страшного.

— Да ребята же!

— Гарри, ты еще скажи — их в задницы целовать и каждое желание исполнять! — раздраженно ворчит бас, — ни хрена, не сдохнут твари ублюдочные.

— Потому что живучие, как змеи. Потеряют хвост, но останутся в живых и улизнут, — вмешивается третий звонкий голос.

— Это ящерицы так делают, Колин.

— Да какая разница? А этого, Гарри, нам посоветовал здесь держать МакДугал. Сказал, в этих развалинах есть какая-то древняя защитная магия.

— Видимо, он прав. Мы еле вас нашли, десять раз сбивались. Если б Джон не вышел встречать, снова прошли бы мимо.

Он судорожно прислушивается к препирательствам, понимая — вот оно, сейчас будет решаться его судьба, явился Поттер!

— Я все расскажу! — хрипло говорит он, — я готов сотрудничать с вами!

— Finite Incantatem.

Зыбкий свет пары свечных огарков, плавающих в воздухе, бьет по глазам так резко и больно, что он вскрикивает и пытается заслониться ладонью. Боль медленно утихает, возвращая зрение, выжимая едкие слезы, и он моргает и щурится, пытаясь разглядеть сквозь их пелену тех, кто стоит перед ним. Трое молодых мужчин, все одеты по-магловски и выглядят как солдаты.

— Садитесь, мистер Пиритс, — спокойно произносит черноволосый маг, наколдовывая стол и несколько стульев вокруг, и сам садится на один, — давайте поговорим.

— Наша пташка давно хотела петь, да мы ей все клюв затыкали, — разражается знакомым гулким смехом высокий плотный здоровяк, фыркает худой и лопоухий маг, совсем еще юный на вид.

Только тот, кого знает весь магический мир, чье лицо и шрам то и дело мелькают на страницах всех магических газет под кричащими заголовками «Особо опасен», «Разыскивается» и «Вне закона», остается серьезным и собранным.

— Садитесь же. Что вы хотели нам сказать? Почему заказывали портал?

Он медленно опускается на стул, ощущая внутреннюю дрожь. Здоровяк и лопоухий смотрят на него с кривыми усмешками. Они уверены в своей правоте, в своей борьбе, чувствуют свою силу. И тем более ее чувствует Гарри Поттер.

Внезапно в глухой стене проявляется проем, и в комнату шагает еще один молодой маг — рыжий, долговязый и злой, с волос его стекает вода, странное магловское одеяние, короткое, кожаное и черное, все в металлических заклепках, влажно блестит.

— Еще не начали?

— Начинаем. Все проверил?

— Да, чисто. Хью и Грей на стрёме, Майлз отправился раздобыть что-нибудь на ужин.

Рыжий вытирает мокрое лицо, кидает на него исподлобья тяжелый взгляд, потом скрещивает руки на груди и становится за спиной Поттера с каменным выражением. Здоровяк Джон перемещается за спину Бастиана, лопоухий Колин берет стул и садится, оседлав его, чуть в стороне.

— Итак?

Он едва справляется с собой. От этих волшебников исходит такая ощутимая угроза, что по спине ползет ледяная струйка.

— Мне нужны гарантии.

Вновь гулко смеется здоровяк.

— Ишь ты, гарантии ему подавай. А ведь только что вопил и клялся, что все расскажет, покажет и объяснит, лишь бы отпустили.

Взгляд Гарри Поттера становится острым.

— Вы не в том положении, чтобы диктовать условия. Мы не Пожиратели, но и не ангелы.

Он, запинаясь, начинает объяснять.

— Я должен быть уверен, что вы позволите мне скрыться из Англии. Собственно, это я и собирался сделать. Клянусь, я все расскажу, но в обмен на гарантию того, что мне предоставят портал.

Воцаряется молчание, только наверху по-прежнему шуршит дождь. Допрашивающие его словно безмолвно обмениваются мнениями. Он судорожно съеживается, уже начиная клясть себя за вырвавшиеся слова. Об аврорах идет грозная слава, многие Пожиратели боятся их как огня. Правда, никто еще не слышал, чтобы авроры применяли к пленникам Непростительные, но все бывает в первый раз. Страх, ставший уже привычным, обволакивает сердце. Ему ведь много и не надо — домик в тихом укромном месте, возможность свободно колдовать и не бояться чьей-то немилости, пара бокалов хорошего вина за ужином. Он маленький человек, он уже не желает власти, больших денег или покровительства сильных мира сего. Он всего этого вкусил по своей мере и понял, что за все надо платить.

Молчание нарушает Гарри Поттер:

— Хорошо, мы выполним ваше условие, но вы ответите нам на все, абсолютно на все вопросы. Все, что можно проверить, будет проверено, и только после этого вы получите портал.

Помедлив, он кивает. И начинает говорить подгоняемый вопросами или в выжидающей тишине. Захлебываясь словами или мучительно припоминая подробности. Под прицелом неприязненных и насмешливых взглядов, под фырканье, смешки и пренебрежительные реплики. Но ему плевать. От той информации, которой он обладает, сейчас зависит его жизнь.

Сквозь сумятицу мыслей и страха он успевает удивиться тому, как много знают авроры. Они осведомлены о точной численности Пожирателей Смерти, их официальных и негласных должностях в Министерстве, обычном распорядке дня Лорда Волдеморта вплоть до минут, Его передвижениях по стране и поездках за границу. Прекрасно знают о настроениях, царящих среди самых разных волшебников, об отказе старых вампирских кланов присоединиться к Лорду (как они вообще узнали о том, что кровососам поступало такое предложение?), о том, что великаны едва не сожрали очередного посла и пригрозили волшебникам войной, если те не прекратят вмешиваться в их дела. Они знают почти все. И у него понемногу складывается впечатление, что ему попросту нечего сообщить нового. Он отчаянно старается вытащить из памяти все мельчайшие детали и подробности разговоров, более или менее достоверных слухов, курсирующих в Министерстве. Но авроры лишь волчьи скалятся на его откровения.

— Старина Зем был прав, не такая уж важная шишка, — оборвав его на полуслове, разочарованно сплевывает здоровяк.

— Похоже на то. Ничего особенного я не услышал от вас, мистер Пиритс, — задумчиво тянет Поттер, — разве что о том, в каких пропорциях великаны солили и перчили Долохова.

— Я сказал правду и только правду! В моих словах нет ни капли лжи, клянусь!

В горле пересыхает, и он снова чувствует тонкую струйку пота, стекающую по спине. Все внутри дрожит и трясется. Откуда эти дементоровы авроры все знают? Не иначе в окружении Лорда, в самом близком, так называемом Ближнем Кругу, куда ему самому не было доступа, завелся предатель-шпион и снабжает подробнейшей информацией. Его интуиция не подвела, режим Темного Лорда скоро рухнет, если гниль измены забралась так глубоко.

Авроры безмолвствуют, и в их страшном молчании он слышит приговор. Его убьют и бросят тело здесь, в этом каменном мешке. Или наложат какое-нибудь заклятье и оставят посреди бела дня на Косой Аллее, и его тут же поймают Пожиратели Смерти, что гораздо хуже простой смерти от палочек авроров.

Словно опять мысленно переговорив между собой, здоровяк и лопоухий синхронно кивают и выходят в стену, услужливо раскрывшуюся перед ними. Остаются Поттер и рыжий. «Рональд Уизли», внезапно припоминает он имя, также часто мелькающее на страницах газет и в списках идущее сразу же вслед за Поттером.

Рыжий Уизли обходит стол (он невольно вжимает голову в плечи) и тяжело усаживается на стул, на котором до этого сидел лопоухий, и, набычившись, смотрит недобрым взглядом. У этого человека какие-то до оцепенения ледяные, безжалостные глаза. И так и веет злостью и ожесточением. Не очень-то похож он на аврора, такими скорее бывают Пожиратели Смерти.

Пиритсу снова становится не по себе. Он не знает этих мужчин, но помнит, что они совсем еще молоды, вроде им всем чуть за двадцать, он старше их на полтора-два десятка лет. Только в их компании он чувствует себя мальчишкой, по глупости ввязавшимся в смертельно опасные игры взрослых.

— Итак, мистер Пиритс, вы сказали, что часто бывали в замке Малфой-Менор? — наконец прерывает тишину Поттер, откинувшись на спинку стула так, что его лицо попадает в полумрак.

— Д-да, неоднократно, вместе с Лордом Волдемортом, — тут же откликается он, в душе снова просыпается надежда.

— Насколько велик замок?

— Очень велик. По моим прикидкам, его площадь не меньше трех тысяч квадратных метров. Некоторые его части закрыты для посторонних, поэтому, возможно…

— Какие чары его защищают?

— Ненаходимости, конечно же. Кроме этого, множество родовых малфоевских чар, о них я знаю ровным счетом ничего, Малфои не...

— Как часто Лорд бывает в замке?

— Достаточно часто, не реже раза в месяц Он проводит там несколько дней или гостит даже дольше. Он любит там бывать и….

— Кто из Малфоев сопровождает его в поездках?

— Они почти не сопровождают Лорда, очень ре…

— Поручает ли Лорд Малфоям казни авроров?

— Нет, для этого есть палачи. Но не так давно Он вроде бы доверил младшему Малфою казнь оборотня. Я не знаю точно, там был только Ближний Кру…

— Когда именно это было?

Он отвечает, все больше и больше удивляясь резким обрывистым вопросам, ответы на которые они словно уже знают и не дослушивают. У Поттера по-прежнему бесстрастное выражение лица, но взгляд Уизли становится все тяжелее и злее. И тут всплывают в памяти давние газетные заголовки и колдо-фотографии, на которых рядом со школяром Поттером часто мелькала наглая грязнокровная девчонка с торчащей во все стороны гривой. Девчонка, которую нынче знают как миссис Драко Малфой. Из-за которой несколько лет назад было столько шуму, удивления и негодования, когда все считали, что Лорд велел ее похитить из-под носа Поттера только лишь для того, чтобы выманить его и уничтожить, а в итоге пленница встала вровень с самыми знатными и чистокровными.

Он едва скрывает злорадную ухмылку, страх немного притупляется. Так вот почему ушли те двое, оставив Поттера и Уизли наедине с ним. Теперь он знает их слабое место, у него есть козыри.

— Что вы можете сказать о Драко Малфое? — по-прежнему спокойно и ровно спрашивает Поттер, но Уизли ощеривается, и его злоба словно встает диким зверем за его спиной.

Бастиан снова чувствует страх и невольно съеживается. Опасаться нужно не Поттера, он просчитался, приняв его за главную угрозу. Нет, если Бастиану Пиритсу суждено остаться гнить грудой костей в этом каменном мешке, то заклятье вырвется из палочки именно рыжего Уизли.

— Насколько я осведомлен, Лорд доверяет младшему Малфою не меньше, чем его отцу. Он нередко посылал его в Европу для переговоров с вампирами. Единственный раз, когда закрались сомнения в отношении него, как и остальных Малфоев — при побеге вашей аврорши из Малфой-Менора. Тогда Лорд подозревал, что Малфои помогли ей сбежать, поскольку она приходится им родственницей. Но расследование показало, что никто из них в этом не замешан, и Лорд Волдеморт вернул им Свое расположение. В целом Он очень благоволит старшим Малфоям, потому что те не предали Его в свое время. И так же симпатизирует младшим и очень хвалебно отзывается о… миссис Драко Малфой.

Он затаивает дыхание. Наживка заброшена. Он упомянул ту, которая незримо стоит здесь.

Поттер невнятно хмыкает.

— Он о многих хвалебно отзывается, судя по вашим газетенкам. И о многих отзывается нехвалебно, что опять же понятно по спискам узников Азкабана. Итак, мистер Пиритс, отбросим двойные игры и хитроумные уловки. Вы понимаете, что, вернее, кто нас интересует, — мужчина принимает прежнее положение, кладет на стол сцепленные в замок руки, и Бастиан видит, что опять просчитался. Он хотел позлорадствовать, набить себе цену — кто бы им еще из первых рук рассказал о миссис Драко Малфой? Но взгляд Поттера понимающе-насмешливый, он словно видит Бастиана насквозь и читает его сознание.

«Леггилимент?» — прыгает паническая мысль, а Поттер качает головой:

— Нет, не леггилимент, просто вы не так глупы, и мы тоже. Итак, нас интересует вот что — вы были при Лорде, когда Гермиону Грейнджер привели к нему? Или она пришла сама?

Он собирается с мыслями. Надо вспомнить, непременно вспомнить, что тогда было. Дементоры сожри, это было пять или шесть лет назад, он не помнит все в подробностях, да и не было его тогда в Малфой-Меноре.

— Я… нет, не был, но слышал. Все говорили об этом.

— И что же говорили? — вдруг вступает в допрос Уизли, и Бастиан непроизвольно отклоняется от него.

— Ее привели Пожиратели Смерти. Это было в Малфой-Меноре. Говорили, что она сама наложила на себя какое-то темногомагическое заклятье по памяти. Не простой «Обливиэйт», а что-то более сложное. Лорд был очень сердит на тех, что были посланы доставить ее, но вместе с тем очень рад, что она у Него в руках. Он оставил ее в Малфой-Меноре на попечении Драко Малфоя и сказал, что это заклятье обратимо, через два или три месяца все вернется. Так и получилось. Где-то через три месяца она принесла Клятву верности Лорду.

— Вы были там? Видели?

— Был, правда, много не видел. Я в то время не был слишком близок Лорду.

— Вы уверены, что Гермиона Грейнджер наслала на себя заклятье Забвения?

— Нет, я же не держал свечу при этом, — не выдержав, огрызается Бастиан, но тут же поправляется, — я же говорю, об этом много толковали, ее имя было на слуху. Говорили, что на первой встрече с Лордом она вела себя вызывающе и едва не плюнула ему в лицо.

— То есть она приносила Клятву с поврежденной памятью? — глухо задает следующий вопрос рыжий маг, — она не помнила себя?

— Память восстановилась, — отвечает Бастиан с внутренней дрожью, Уизли внушает ему почти ужас, — Лорд объявлял об этом и нахваливал ее волшебные умения. Он повторял, что она сделала правильный выбор, и Он поможет ей раскрыть свой потенциал. Он говорил, что она преподнесла Ему бесценный подарок — свою Клятву и…, — он подпрыгивает на месте, потому что Уизли изо всех врезает кулаком по столу.

— Врешь!

— Рональд! — Поттер вскидывает огненный взгляд на рыжего, — держи себя в руках.

На скулах Уизли играют желваки, лицо до того темное и страшное, что Бастиан вконец отбрасывает все свои намерения позлорадствовать. Лишь бы допросили и отпустили, можно и без портала. Он найдет способ скрыться, только бы остаться в живых.

— Принося так называемую Клятву верности, она не была под Непростительными? Под «Империусом»?

— Насколько знаю, нет.

— Точно?

— Никаких толков не ходило. Лорд говорил, что она пришла к Нему по доброй воле и в здравом уме. Ничем иным, кроме как этими словами, подтвердить не могу.

— Принеся Клятву, Гермиона Грейнджер пользовалась его благосклонностью?

— Пользовалась и пользуется. Он частенько повторяет, что она самая умная и одаренная волшебница в Его окружении, нередко спрашивает у нее совета по растолкованию рун или интересуется ее мнением по поводу применения каких-нибудь чар и заклятий. Знаю, что она переводила Ему старинные рунные трактаты по использованию драконьей крови, бестиарии фэйри или что-то подобное. Он был очень доволен. Вот и сейчас вроде бы она выполняет какое-то Его поручение и так занята, что даже не выходит в свет. Недавно Лорд сказал, что восхищен ею, и передавал поздравления через старших Малфоев.

Уизли вздрагивает, как от удара молнией. Поттер снова откидывается назад на спинку стула.

— Что ж, мы узнали довольно, — негромко произносит он, — вы честно заработали свой портал, мистер Пиритс.

У него пересыхает в горле.

— Это значит… меня отпустят? — хрипло выдавливает он, не веря ушам.

— Да. Мы держим свое слово.

— А моя палочка?

— Ее тоже вернут, не беспокойтесь.

Бешеная радость захлестывает все его существо. Неужто и в самом деле? Он будет свободен и наконец получит возможность убраться подальше от Англии, ставшей слишком опасным местом? К дементорам и Лорда, и авроров, это их война, а не его!

Он вскакивает на ноги и тут же отлетает к стенке, сраженный невербальным Оглушающим заклятьем.

— И как этот трусливый дурак пролез в близкое окружение Волдеморта? — цинично фыркает Рон, опуская палочку, — тот же вроде крайне избирательно подходит к выбору своих лизоблюдов.

Гарри морщится.

— Ну зачем ты так с ним? И не такой уж он дурак, раз решился сбежать и почти сбежал, заметь. Понимает, что рядом с Волдемортом у него нет никаких шансов прожить долгую и счастливую жизнь.

Рональд пожимает плечами.

— Не он первый, не он последний такой хитросделанный. Натворили дел, а потом бегут, как крысы с корабля. Хотя это меня, конечно, только радует. Ладно, нам с тобой пора двигать.

— Дождемся ребят. Пусть отдадут ему палочку и портал и отпустят на все четыре стороны, — Гарри развеивает стол и стулья.

Рон кивает и смотрит на бессознательного Пиритса.

— Да, он был совсем не оригинален — все то же самое, что мы слышали от других. Память не пострадала, «Империуса» не было, — Гарри пытается усмехнуться.

— Значит, это правда, да? — глухо роняет Рон, отворачиваясь от друга, — что с ней случилось за эти три месяца, пока к ней возвращалась память? Что, Гарри? Неужели можно изменить свои убеждения и взгляды за три месяца? Неужели ее ум сделал ставку на иную сторону, решив отбросить нас, ее друзей, как что-то лишнее? Неужели она не понимала, что мы все равно доберемся до этой гребаной змеиноголовой сволочи и разделаемся со всей его сворой?

— Не знаю, Рон. Мы тысячу раз говорили об этом, и у меня нет ни одного ответа. Может быть, мы просто многое не знали о ней?

Помолчав, Гарри задумчиво замечает:

— Значит, в побеге Тонкс едва не обвинили Малфоев. Было бы смешно, если б это оказалось правдой.

— Шутишь? Я даже представить не могу, как кто-то из них помогает Тонкс после того, как ублюдок Малфой убил Ремуса и ее дочь. Да ведь они все были там! Смотрели, как он убивает маленькую девочку и безоружного человека!

— Тогда что было с Тонкс? Она же окончательно пришла в себя только в магловской больнице и не помнит почти ничего, как выбиралась из замка.

— Инстинкт выживания и ничего больше. На грани жизни и смерти еще и не так силы мобилизуются. К тому же, ведь ей помогли домовики-охранники, как она сама говорила. Их же она помнит, как они тащили ее к дверям больницы. Ей просто фантастически повезло, что замок не был забит Пожирателями, и что Волдеморта не было. Все сошлось.

— Наверное.

Стена раскрывается, заглядывает Колин Криви.

— Вы закончили?

— Да, отпускайте его.

— Пошли перекусим, Гарри. А эта пташка никуда не денется.

Рон согласно кивает и решительно шагает в стену, Гарри идет за другом.

* * *

В уютном кафе за столиком сидит молодая женщина, ее белокурые волосы забраны в строгий пучок, а темные глаза близоруко щурятся из-под очков, пробегая по бумагам, разложенным перед ней. Серафина Уайт — агент по продаже недвижимости, продает дома, и в этом кафе у нее назначена встреча с потенциальными клиентами. Как же их зовут? Она достает ежедневник: ах, да, мистер Топпер и мистер Туизли. Встреча назначена на одиннадцать, сейчас уже четверть двенадцатого, мистер Топпер и мистер Туизли не отличаются пунктуальностью. А ведь ее время на вес золота! Она уже начинает сердиться, но к ее столику целенаправленно подходят двое молодых мужчин. Один — черноволосый в очках, второй — высокий, рыжий и веснушчатый.

— Мисс Уайт? — рыжий бесцеремонно выдвигает стул.

— Да, это я. А вы мистер Топпер и мистер Туизли?

— Можно сказать и так, — очкарик тоже устраивается за столом.

«А он ничего, симпатичный, а какие глаза!» — ловит себя на мысли Серафина, прекрасно понимая, что это неприлично — так пялиться на кого-то. Но она не успевает одернуть себя, как замечает обручальное кольцо.

«Такой молодой и уже женат?»

— Итак, господа, дом, предлагаемый нами, находится в престижном районе…

— Извините, Серафина, вас можно так называть? Мы к вам по другому делу, — обрывает ее плавную продуманную речь рыжий.

— По другому делу? Простите, но мы договаривались, вы же сами интересовались покупкой. Если вас смущает цена, могу предложить на выбор другие дома. Конечно, они не столь комфортабельны, как этот, но вполне приличные, а стоимость квадратного метра…

Серафина замечает, что мужчины ее не слушают, завороженно уставившись куда-то в район ее шеи. Она смущенно дотрагивается до нее, ощущая под пальцами знакомую прохладу медальона на тонкой золотой цепочке.

— Серафина, откуда у вас этот медальон?

— Я…мне… он у меня был всегда, с самого рождения. А в чем, собственно, дело?

— Вы никогда не замечали за ним ничего необычного?

— Ну… А что вы подразумеваете под необычным?

— Все, что нельзя объяснить.

Серафина в недоумении: что хотят от нее эти странные люди?

— Я никогда не замечала ничего необычного!

«За исключением того, что он всегда холодный и странно тяжелый, даже несмотря на то, что внутри него камень»

— Подумайте, Серафина. От этого зависит очень многое.

— Послушайте, что вам нужно? Если вас не интересует покупка дома, полагаю, нам лучше разойтись.

Мужчины переглядываются, а Серафина внутри обмирает от неприятного липкого чувства. Неужели она наткнулась на каких-то маньяков? Здесь людно, на улице шумит веселый летний день, но ей становится как-то холодно и страшно.

Мужчины вытаскивают откуда-то тонкие деревянные палочки, и рыжий (она так и не поняла, который из них Топпер, а который Туизли) произносит странные бессмысленные слова (латынь?), и вокруг них воцаряется неестественная, мертвая тишина. Она видит, как шевелятся губы у обедающих людей, как официантка нечаянно роняет пустой поднос, как открываются и закрываются двери, проносятся по-прежнему машины на улице, но не слышит ни звука. Совершенно ничего!

— Вы не оглохли, — успокаивает ее рыжий, — это просто заклятье, чтобы окружающие не услышали наш разговор.

— Что за фокусы? Кто вы такие? — в голосе женщины появляются неприятные визгливые нотки.

— Мы маги, Серафина, и вы, вероятно, тоже, только вот этот медальончик на вашей шее не позволяет почувствовать ваши колдовские качества.

— Что за бред вы несете? Этого не может быть!

— Очень может быть. Вы, наверное, не помните вашего отца?

Резкая смена темы сбивает девушку с толку.

— То есть как это не помню? Они с мамой живут сейчас в Кембридже.

— Настоящего отца, — уточняет черноволосый.

— Откуда вы… — удивленно вскидывается Серафина, но все же нехотя отвечает, — да, не помню. Мой родной отец исчез задолго до моего рождения, бросив мою маму беременной, ей было всего семнадцать.

— Его имя Регулус Арктурус Блэк. Он принадлежал к старинному магическому роду и погиб от рук Волдеморта, черного мага, которому он служил.

Серафина не знает, то ли рассмеяться, то ли вскочить и бежать отсюда, подальше от этих сумасшедших. А черноволосый продолжает:

— В медальоне на вашей шее — один из крестражей Волдеморта, в котором заключен обломок его души. И за ним-то мы пришли. Ваш отец сумел как-то раздобыть и нейтрализовать крестраж, причем заколдовав его так искусно, что он стал еще и неким охранным амулетом, как это ни странно. Несомненно, вы тоже волшебница, только никто не знает об этом, потому что вы надежно спрятаны от волшебного мира.

— Но мама ничего не говорила об этом!

— Ваша мать ничего не знает, даже не подозревает. Она магла.

— Кто?

— Не колдунья. Простой человек.

— Я… — Серафина осекается на полуслове и непроизвольно теребит цепочку.

Мать ей говорила, что это подарок отца. Вообще-то до восьми лет маленькая Серафина и не подозревала, что муж ее мамы вовсе не ее отец. Она случайно подслушала разговор взрослых, из которого уяснила, что у нее был другой, настоящий папа. И что тот папа исчез, когда ее даже еще не было на свете, и мама думает, что его пристрелили какие-нибудь бандиты или он попал в психушку, потому что был каким-то странным. Серафина никому не обмолвилась о подслушанном разговоре, а когда ей исполнилось шестнадцать, мать ей сама все рассказала, отдала этот медальон и прибавила, что эту красивую и необычную вещицу подарил ей, тогда еще семнадцатилетней девчонке, парень, в которого она влюбилась, как сумасшедшая.

«Он казался мне не от мира сего, но невероятно притягательным, я просто с ума сходила от него. Мы редко встречались. Однажды он ушел, а спустя полмесяца я поняла, что беременна. Я ждала его, но он так и не вернулся, не дал о себе знать, я больше никогда его не видела. Да, он был странным. Слава богу, ты у меня не такая!»

— Если…если то, что вы говорите — правда, и мой отец и в самом деле был волшебником, почему он так заколдовал этот медальон?

— Наверное, он боялся за вашу маму, за связь с ним она могла поплатиться жизнью, тогда были очень страшные времена. К тому же, ему надо было надежно спрятать крестраж. А сейчас эти смутные времена вернулись, и Волдеморт снова набрал силу. Поэтому, чтобы победить его, нам так нужен крестраж — ваш медальон.

Серафина разрывается от двойственного чувства. Что-то в ней говорит, что эти люди не лгут, и что медальон им действительно нужен не для забавы. Но все ее существо, слишком привыкшее к миру, лишенному чудес, сопротивляется. Ведь этого не может быть! Это чушь, сказки для детей, глупые выдумки! Молодая женщина нерешительно смотрит то на зеленоглазого, то на рыжего.

— Докажите, что вы волшебники!

Мужчины усмехаются и переглядываются друг с другом.

— Ну вообще-то мы наложили заклятье заглушки. Но, наверное, вам нужно что-нибудь позрелищнее.

Они оглядываются по сторонам, никто не обращает на них внимания, к тому же и сидят они очень удобно, в углу зала. Рыжий опять берет в руки палочку, что-то шепчет, и все столовые приборы на столе начинают кружиться в воздухе. Глаза Серафины расширяются. Она недоверчиво проводит рукой над и под приборами. Ложка тыкается в ладонь, а нож с вилкой устраивают что-то вроде дуэли. Поразительно!

А зеленоглазый чуть взмахивает своей палочкой, и из ее кончика появляется букетик ландышей, с капельками росы на лепестках, едва ощутимо пахнущий весенней лесной свежестью. Серафина изумленно принимает цветы и почти с благоговейным восторгом смотрит на таких обыкновенных на вид мужчин в самой обыкновенной одежде, которые прямо у нее на глазах сотворили чудо.

— Так это правда?!

— Конечно, правда. Иначе мы бы не рассказали всего того, что вы услышали.

— Значит, и я так смогу?

— Да, после определенной учебы.

— Мы можем вам выкупить его у вас, — добавляет рыжий, но молодая женщина качает головой.

Еще колеблясь, она медленно расстегивает замочек цепочки, снимает тяжеленький медальон, сжимает его в руках, словно прощаясь, и протягивает его зеленоглазому. В тот же момент она охает.

— Что случилось? Вам плохо, Серафина? — мужчина обеспокоенно заглядывает ей в лицо.

— Нич…ничего страшного, голова закружилась... и тошнит… ой….

— Это проснулась ваша колдовская сила, Серафина.

Молодая женщина мертвенно бледнеет, на лбу выступают бисеринки пота. Рыжий склоняет голову и хмурится.

— Гарри, боюсь, не все так однозначно. Серафина, с вами когда-нибудь происходило что-то необычное?

— Вы уже спрашивали, — отвечает молодая женщина, глубоко и медленно дыша и побелевшими пальцами крепко цепляясь за край стола, чтобы не упасть, — ничего, правда. Я всегда была самой обычной. И мама не рассказывала ни о каких странностях в отношении меня, хотя пару раз назвала моего настоящего отца странным.

— Судя по вашей реакции, вы сквиб.

Зеленоглазый с недоумением смотрит на друга.

— Почему ты так решил, Рон?

Тот пожимает плечами, не отрывая взгляда от Серафины.

— Сквибы не владеют магией, но нередко очень остро чувствуют ее проявления. Медальон — артефакт и в то же время длительное время был ее зачарованным талисманом. Он, можно сказать, «врос» в ее ауру, во все ее существо, но при этом он инороден и чужд ей. Хотя она привыкла к нему и теперь, лишившись, чувствует себя так, как будто вырезали кусок сердца. Волшебник бы среагировал менее болезненно, потому что магия в нем самом.

— Мне теперь все время будет так плохо? И кто такой сквиб? — еле шевеля губами, спрашивает Серафина. Ей действительно так худо, словно в груди образовалась черная дыра и затягивает теперь в себя весь организм.

— «Отходняк» будет длиться день-два, а потом, если вы и в самом деле сквиб, все вернется в норму. А сквибы — это дети, рожденные от волшебников, но не имеющие волшебной силы.

— А если я волшебница?

— Я сожалею, Серафина, но это маловероятно. Впрочем, конечно, не исключена такая индивидуальная реакция. Тогда вы придете в себя через пару часов.

— А что вы с ним сделаете? — Серафина отпивает немного воды и смотрит на тускло-желтый кругляшок, борясь с желанием выхватить обратно из ладони зеленоглазого и снова повесить себе на грудь. Нелегко расставаться с тем, что было с тобой всю жизнь.

— Уничтожим, это очень опасный предмет. Хотя его история начиналась как история любви. Давным-давно Годрик Гриффиндор, один из великих волшебников-основателей Хогвартса, создал ожерелье для своей невесты. Ожерелье было необычайно красивым, а его главным украшением был зачарованный камень — «Слеза Девы». Он обладал магической силой исцеления, даруя жизненные силы ослабевшим и израненным. Годрик подарил украшение возлюбленной, и волшебница была очень рада подарку, так как была целительницей. Но из-за зависти и коварства людей, желавших заполучить чудесную вещь, она погибла, а Годрик проклял ожерелье. Много лет оно считалось утерянным. Потом откуда-то всплыла «Слеза Девы», искусно вделанная в оправу-медальон, который стал собственностью простых людей, не подозревавших о его природе. Волдеморт отыскал его и сделал своим крестражем, хранителем осколка души. Теперь благодаря вам у нас есть надежда на будущее без темной магии.

— А этот, как вы его называете, он очень плохой? — Серафина сама чувствует, как по-детски это звучит, и прикрывает глаза, сдерживая приступ тошноты.

— Да. И вы совершили правильный поступок, отдав крестраж нам.

Мужчины поднимаются.

— Мы не можем оставить вас в таком состоянии. Вам лучше пойти с нами и немного прийти в себя. Сейчас, когда вы остались без амулета, вас могут найти Пожиратели Смерти Волдеморта. Не бойтесь, зла мы вам не причиним. Кстати, меня зовут Гарри Поттер, а это Рон Уизли, — говорит зеленоглазый, глядя на нее яркими, какими-то на самом деле колдовскими глазами, и прячет медальон во внутренний карман вельветового пиджака.

Рыжий кивает, и тишина разбивается вдребезги от чьего-то громкого смеха, гудка машины, густого баса мужчины, севшего за соседний столик. Серафина слабо кивает, еле соображая от головокружения и тошноты. Назвавшийся Гарри Поттером протягивает руку, и она нерешительно вкладывает свою ладонь в его…

* * *

По узкой лестнице Гарри и Рон, пыхтя, поднимаются на пятый этаж, стараясь ступать как можно осторожнее и тише, входят в маленькую, но очень уютную квартирку. Перезвякиваются многочисленные охранные амулеты, пропуская хозяина.

Нудные холодные дожди внезапно сменились просто невыносимой жарой. Шторы в квартире занавешены, защищая не только от палящего зноя, но и от любопытных соседей. Вокруг вздымаются монстры в десять и пятнадцать этажей. Максимум, что можно увидеть, выглянув в окно, — это блеклые серо-желтые стены и другие занавешенные или прикрытые жалюзи окна, или физиономию соседа.

Рон устало плюхается в кресло, бросив толстую пачку газет и журналов на столик. Он вытягивает длинные ноги и блаженно прикрывает глаза.

— С ума сойти можно! Но все вышло удачно, правда, Гарри? И крестраж раздобыли, и нового человека удачно пристроили, и этих волдемортовских газетенок достали без лишнего шума.

— Чш-ш-ш! Угу, — бурчит Гарри из крохотной кухоньки, хлопая дверцей холодильника, — удачно, даже сам не ожидал. Ну, если пива нет, собственноручно прибью Джастина с Майком. Они в прошлый раз весь «Гиннес» прикончили. А Джинни пиво принципиально не покупает.… Нет, есть, слава Мерлину!

Гарри возвращается в гостиную, кидает Рону ледяную, с запотевшими боками банку пива, и сам открывает другую.

— Слушай, когда ты сменишь эту халупу на что-нибудь более подходящее? — Рон с видимым сожалением отрывается от опустевшей банки, — честное слово, как можно жить здесь с ребенком, не понимаю.

— Здесь безопасно и это главное. Можно подумать, твоя дыра лучше.

— По крайней мере, у нас есть вид из окна.

— Ага. А в ванной протекает кран, соседи слева постоянно выясняют отношения, а соседи сверху врубают тяжелый рок на полную мощь. И как Габи выдерживает? Это тебе надо подумать насчет нового обиталища, Рон.

— Эх, друг мой, надо было ковать железо, пока горячо! Может, и светили бы нам шикарные квартиры по необременительной цене, — хитро подмигивает Рон.

Гарри недоуменно отставляет банку.

— Что? Как это?

— Я о той девушке, как там ее, Серафина? Она ведь на тебя клюнула, не отрицай! Та-а-к смотрела, что мне аж неловко стало. Правда до тех пор, пока не увидела кольцо.

— С ума сошел? Она просто была удивлена. Не каждый день она знакомится с двумя волшебниками, узнает о своем не совсем обычном происхождении и обнаруживает, что безделка на ее шее — артефакт темной магии.

— Хм-хм-хм, удивлена, как же. Скорее тем, что ты утрачен для общества холостяков в столь молодом возрасте. Слушай, почему бы тебе не завести с ней более тесное знакомство? Нет, я даже не предполагаю ничего такого, просто знакомство. Мы с ней наверняка теперь частенько будем встречаться, а ты на правах старого приятеля намекнешь, чтобы она, как это у маглов называется, в качестве опытного риэлтора, помогла подобрать нам какие-нибудь приличные квартиры. Подумай, а?

— Рон, ты сумасшедший, — морщится Гарри, — если об этом узнает Джинни, нам обоим несдобровать.

— Так-так, о чем это я могу узнать? — из спальни показывается Джинни, закручивая волосы в узел, — что там тебе опять предлагает мой беспринципный аморальный брат?

Рон испуганно закрывает рот и машет руками, ничего, мол.

— Ничего такого, что стоило бы внимания, — Гарри целует жену и снова распускает рыжий шелк ее волос.

— И все-таки?

— Пустяки. А почему ты не спрашиваешь, раздобыли ли мы то, за чем отправлялись?

— Суля по вашему довольному виду — да?

— Абсолютно верно, о, гневная сестра моя! Твои брат и супруг показали просто чудеса геройства и храбрости. Больше я, конечно, а Гарри так, в сторонке постоял.

— Рон, прекрати паясничать. — Джинни строго смотрит на брата, — мы с Габи и так с ума сходим каждый раз.

Из спальни доносится громкий обиженный плач. Джинни всплескивает руками, кидается туда, и через несколько минут выносит маленькую Лили, которая еще сонно жмурит глазенки и вовсю зевает, но сердито похныкивает.

— Ну вот, проснулась! А я хотела сбегать в магазин.

— Ты иди, мы присмотрим.

Гарри забирает дочку, а Джинни мигом скалывает волосы заколкой, хватает сумку и бежит к двери.

— Я быстро!

— Джин, маскировка.

— Ой, чуть не забыла. Mascum! — щелчок и вместо красивой рыжей девушки полная женщина средних лет, смуглая и черноволосая, похожая не то на испанку, не то на цыганку. Женщина улыбается улыбкой Джинни и исчезает, захлопнув дверь.

Гарри неловко держит дочурку, которая уже совсем проснулась и теперь разглядывает папу. Лили скоро исполнится полгода, и Гарри до сих пор не может поверить, что он стал отцом, а этот крохотный розовый комочек, который требовательно пищит, которому нужно постоянно менять подгузники, и которого страшно взять на руки, потому что он боится что-нибудь повредить, — это его дочь, его маленькое продолжение. Черты маленького личика больше напоминают Джинни, чем его. Вот и глаза у Лили пока голубые, а не зеленые, или это у всех младенцев так? Хотя, она же растет, может, со временем и станет похожа на него.

Рон заглядывает через плечо, агукает и болтает всякие глупости племяннице, и малышка, словно понимая, улыбается слюнявым ротиком, в котором торчат два зуба. Рону она почему-то улыбается всегда, даже чаще, чем отцу и матери.

— Слушай, Гарри, давно хотел спросить. А у родивших, как и у беременных, капризы входят в обязательную программу?

Гарри усмехается. Полтора месяца назад Рон и Габриэль стали родителями такого же рыжего, как все семейство Уизли, голубоглазого Рейнара Рональда Уизли. Рейнар — слишком серьезное имя для малыша, и родные его пока зовут просто Рейни.

— Что, Габи просит достать луну с неба?

— Ну луну — не луну, но что-то вроде того. Вчера посреди ночи ей захотелось свежей морковки, можешь представить? Причем, не просто свежей, а прямо с грядки. Та, что из магазина, ее не устраивает. В ней, видите ли, не хватает вкуса, она словно резиновая, она навредит малышу.

— И что? — еле сдерживая смех, спрашивает Гарри.

— Купил в ночном супермаркете, поклялся Габи, что надергал прямо с маминой грядки. Ничего, схрумкала с удовольствием. И еще сделала мне замечание — дескать, я не понимаю разницы между домашним и недомашним.

Гарри не выдерживает и смеется. Рон тоже.

— Я не знаю, Рон. Джинни и во время беременности, и после рождения Лили особо не капризничала. Разве что ее все время тянуло на соленое. Поэтому я перетаскал от миссис Уизли все банки с консервированными огурцами. И еще сделал немалую прибыль нашему магазину, когда покупал в нем партиями соленые крекеры.

— Ну это ничего, соленое — это классика. Мы тоже прошли через этот период. А я живу как на вулкане — что ей еще в голову взбредет?

Рон стонет притворно, и Гарри это прекрасно знает. Друг готов пылинки сдувать со своей красавицы-жены, выполнять все, о чем она лишь подумает, только бы ей было хорошо. Миссис Уизли в свою очередь хлопочет над любимой невесткой во всю широту своей материнской души. Джинни даже немного обижалась на нее по этому поводу.

Лили пригрелась в руках отца и снова задремала, Гарри осторожно покачивает дочурку. Рон тянется за газетами. Их находящимся на нелегальном положении, естественно, нельзя выписывать, приходится добывать источники информации, где придется. Эти — вроде за последние несколько недель. Рон перелистывает несколько, что-то бормочет себе под нос.

Гарри, занятый Лили, не обращает внимания. Он относит ее в спальню, укладывает в кроватку и стоит, прислушиваясь к сонному посапыванию. Она такая крохотная, и смешная, и трогательная, и забавная, и в своих маленьких ручках крепко держит его сердце. Страшно даже подумать о том, что она будет расти без него, если вдруг что-нибудь случится… А это может случиться. Все они ходят по лезвию бритвы. Но пока они живут. И можно не занимать голову пустыми размышлениями «А вдруг?», «А если?». Надежда всегда есть.

Он возвращается в гостиную и тут обращает внимание на Рона, на лице которого смесь отвращения, злости и чего-то еще.

— Рон?

Друг вздрагивает, поднимает глаза и швыряет газету на пол.

— Что там?

— Ничего. Как обычно, сволочная свора Волдеморта.

Рон хлопает по карманам, ища сигареты, строжайше запрещенные Джинни в этом доме. Гарри обходит диван и поднимает с пола газету. Что так выбило друга из колеи? Статейки в волдемортовских газетенках обычно однообразные.

Едва он разворачивает смятый лист, как сразу же хочется отшвырнуть газету так же, как сделал это Рон. В разделе светской хроники описание какого-то грандиозного приема в Малфой-Меноре, и на переднем плане с колдо-фотографии улыбаются Гермиона и Малфой. Хотя нет, улыбается только Малфой, обнимающий за талию Гермиону. А у нее какое-то усталое лицо, на губах скорее гримаса, чем улыбка. На второй колдо-фотографии вообще вся семья Малфоев — и старшие, и младшие. Как всегда блистательная Нарцисса что-то говорит невестке, та кивает и явно натянуто улыбается в объектив. А Люциус с Драко такие самодовольные и напыщенные, что Гарри хочется кинуть газету на пол и топтать ее с маниакальным упорством, лишь бы не видеть их ненавистных лиц.

Гарри взглядывает на дату. Да она совсем старая, за февраль. Впрочем, какая разница? Что тогда, что сейчас — Гермиона в стане врага и сама враг. И пусть больно режет по сердцу это осознание, но от правды никуда не скроешься. Пора уже и привыкнуть видеть ее колдо-фотографии и читать о ней как о миссис Малфой в газетах, но до сих пор это так дико, так режет глаза…

— И здесь тоже, — цедит Рон, брезгливо держа за угол листа глянцевый журнал «Magic life».

На развороте целая статья, посвященная молодым мистеру и миссис Малфой. Интервью и опять колдо-фотографии. Гарри с сумасшедшим мазохизмом разглядывает красивые яркие изображения. На них снова и снова Гермиона и Малфой. Молодые. Богатые. В роскошных интерьерах Малфой-Менора. На фоне изысканного великолепия еще одного малфоевского замка в Ирландии. И снова Малфой обнимает ее. Почему он всегда обнимает ее?

— В феврале этот ублюдок убил Ремуса и его дочь, — глухо роняет Рон, — а она улыбается как ни в чем не бывало…

Гарри все смотрит и смотрит на фото, пытаясь изо всех сил понять, как это стало возможным — чтобы ИХ Гермиона стала и оставалась женой этой слизеринской мрази после всего, что тот сотворил? Как стало возможным — чтобы она так надменно улыбалась, словно радуясь и гордясь тем, что носит его фамилию? Как могло такое произойти, что не Рон, а эта сволочная тварь Малфой обнимает ее так по-хозяйски, словно она принадлежит только ему? КАК??

И вдруг на какой-то миг, стремительный и едва уловимый, ему кажется, что и Малфой, и Гермиона совсем не лгут, что Малфой действительно счастлив, когда так нежно (нежно?) смотрит на Гермиону, уже свою жену, что Гермиона улыбается ему совсем не вымученно, и это сияние глаз, которое видно даже на снимке, предназначено только Малфою и никому больше. Ни ему, ни Рону. На них Гермиона никогда так не смотрела. А на Малфоя смотрит. И самое важное — тот знает, и поэтому так обнимает ее. И вдруг безумной шальной мыслью мелькает в голове — а если они на самом деле… Нет, не может этого быть! Никогда! Это только так показалось. Пустое наваждение, обман зрения и чувств. И хватит этого! Текст статьи он даже не будет читать, это уж слишком для разом оголившихся нервов.

— Рон, мы тебе не говорили, — Гарри чувствует в своем голосе непонятную вину перед другом, — мы встретили ее в этом году… зимой, в Ирландии… помнишь, когда были у Симуса?

— И что? — Рон все-таки закуривает, тут же палочкой уничтожая дым.

— Просто, кажется… что она знала про крестраж Серафины и пыталась подсказать нам.

— Да не может такого быть.

— Это со слов Джинни. Она говорит, что Гер… несколько раз повторила слово «Блэк». Аластор высказал догадку про Блэка, и мы принялись копать и выяснили насчет крестража, и это же по другим источникам могла узнать про Регулуса и его девушку она.

— Гарри, это ничего не значит! Знала бы, прислала сову с полным описанием, где этот крестраж находится, — Рон редкими глубокими затяжками докуривает сигарету и тут же принимается за новую, — мало ли что вам послышалось… Ей нельзя верить, она лжива насквозь! Она Малфой!

У Рона это выходит так, словно быть Малфоем автоматически означает быть скопищем всех мыслимых и немыслимых грехов.

Гарри отводит взгляд. Рон очень изменился. Стал жестче, резче, бескомпромисснее. Мир для него окрасился в черно-белый цвет, и никаких оттенков и полутонов. Нередко Гарри замечает, что в друге абсолютно нет жалости по отношению к тем, кто встал на другую сторону. Для него даже те, кто просто бездействует, стали едва не большими врагами, чем Пожиратели Смерти. Рон так и не смог жить с осознанием того, что люди, с которыми ты сегодня стоишь плечом к плечу, завтра могут встать против тебя. А Гарри почему-то это принял не то, чтобы как должное, но возможное, хотя и до конца непонятное в некоторых случаях. Ведь существовал же на свете Питер Петтигрю, гриффиндорец, лучший друг Джеймса Поттера. Но Петтигрю был чужим, бесконечно далеким и изначально ненавистным, а Гермиона не была посторонним человеком, она была одной из них. Они не мыслили своего существования без нее. Ее предательство было подобно тому, словно сердце вдруг остановилось в груди, предало свое тело. И они балансировали тогда на грани жизни и безумия.

Однако… «и это проходит» — как было написано на перстне величайшего мудреца и мага древности. И это прошло, только остались тяжелые, отравленные смертельным ядом воспоминания и мучительные мысли.

Гарри совсем не возражает, когда Рон кидает журнал на кипу газет и поджигает все волшебной палочкой. Магический бездымный огонь жадно пожирает бумагу, с которой продолжают сиять карие глаза их бывшей подруги. Остается лишь легкий серый пепел. Если бы так же легко можно было сжечь воспоминания, которые продолжают рвать душу и сердце на мелкие клочки, оставляя после себя горькое послевкусие бессилия что-либо изменить и тоски по тому, что уже прошло…

* * *

— Как же я рада тебя видеть, Блейз! Бьянка, милая, как ты выросла!

Гермиона встречает их на пороге с широкой улыбкой, обнимает и целует, не сдерживая своей искренней радости. А Блейз не может нормально дышать, потому что от каждого вдоха в груди словно режет ножом. Каждое ее деликатное прикосновение словно обжигает. Он жадно разглядывает ее, отмечая новые черточки, немного пополневшую фигуру. Они не виделись так давно, с начала весны, даже переписка была редкой. Он и не знал о том, что она в положении, хотя в одном из писем она очень осторожно намекала.

Эта весна, бурная и яркая итальянская, сырая и нежная английская, пробудила в нем желание забыть, совсем забыть мягкое сияние карих глаз, озорной смех и солнечное очарование той, которая никогда не будет его. Он не появлялся в английском обществе, неохотно поддерживал переписку, сдерживая себя, неделями не читал письма, прилетавшие с меловых берегов Туманного Альбиона. Он твердо решил оставить в прошлом память, тоску и Англию, начать новую жизнь, может быть, даже осчастливить какую-нибудь восхитительную чистокровную синьорину предложением руки (сердце он намерен был оставить при себе). Он говорил только на итальянском, вращался в кругу только итальянского волшебного общества, пил превосходное итальянское вино и раздавал комплименты налево и направо, как истинный итальянец. Но хватило его только на четыре месяца с небольшим.

В августе он не выдержал и отправился через каминную сеть в Эльфинстоун, убеждая себя в том, что нужно проверить, в каком состоянии замок и не разленились ли домовики. Опять уверяя себя же, что необходимо хотя бы из вежливости нанести визиты знакомым, он посетил несколько домов и услышал в досужей светской болтовне взаимоисключающие новости — якобы невестка Малфоев тяжело больна и не выходит в свет. Нет же, она сошла с ума, ее не выпускают. Нет, что вы, Лорд поручил ей разобраться с какими-то чарами. Нет, все не так, она сбежала с любовником, это скрывается (причем, утверждавшие это поглядывали с подозрением на него же). Услышанное обескуражило и встревожило его настолько, что он нанес визит в Малфой-Менор, отобедал с любезнейшими старшими Малфоями, услышав от них, что Гермионы и Драко, к сожалению, нет в замке, и они к ним не присоединятся. Все его попытки выяснить, где же они, разбились об учтивую улыбку Нарциссы и ее заверения, что он может встретиться с Драко завтра здесь или в его офисе, либо послать ему сову. Он так и поступил. Поймал Малфоя на следующий день в его офисе на Косой Аллее и в лоб потребовал сказать, где Гермиона и что с ней. Тот так же в лоб потребовал принести Непреложный Обет, поскольку он не верит Блейзу. Они сверлили друг друга злыми взглядами, но Блейз сдался первым, слишком громко и отчаянно кричало в нем беспокойство. Непреложный Обет был принесен, и Малфой сказал просто и кратко:

«Она ждет ребенка и не покидает наш дом в Уэльсе. Об этом никто не знает, кроме родителей. Ты можешь навестить ее, ей одиноко и она иногда вспоминает о тебе».

Он был ошеломлен. И, наверное, струсил. Испугался боли, которая разобьет его на сотни кусков, когда он увидит ЕЕ беременной. Да, она была женой Малфоя и уже не один год. Он привык видеть их вместе, эта его привычка острыми шипами впивалась в него уже давно, и он смирился с постоянным чувством горечи. Здесь же было другое, нечто, что переворачивает мир с ног на голову, дарит совершенно иное восприятие и заставляет переосмыслить жизнь — ребенок. Это была новая боль и боль иного рода.

Тогда он просто пробормотал, что непременно как-нибудь навестит, и ушел, оставив Малфоя в недоумении. Тут же вернулся в свое поместье под Генуей, запамятовав о том, что должен был заглянуть к английским кузенам, и прилетала сова от Пэнси с приглашением на крестины их с Элфридом сына. Те августовские дни были жаркими, темными и мерклыми. Он занимался делами, разговаривал с племянницей, навещал родственников, сидел на званых ужинах и развлекался на вечеринках, но в голове все бился какой-то странный печальный колокольный звон, то ли плач по его жизни, то ли предвестие чего-то дурного.

Последнее не замедлило сбыться. В начале сентября прилетела сова от Малфоя и Гермионы, сообщавших о появлении на свет их сына и настоятельно приглашавших навестить их. Он нашел в себе силы отправить поздравление и подарок для новорожденного, но набирался решимости почти две недели, и наконец вместе с Бьянкой (она, сама не зная, была его щитом) они прибыли к Малфою, который и доставил их сюда, к небольшому дому на побережье, укрытому за стеной деревьев и невероятно уютному (но зачем им этот дом, если есть Дравендейл и Малфой-Менор, для Блейза так и осталось загадкой). И Гермиона встретила на пороге, и ее улыбка тут же отпечаталась в зеркале памяти, всколыхнула сердце, сжавшееся и забившееся, как в последний раз, затопила душу дикой радостью и такой же дикой остервенелой болью.

«Мне никогда не избавиться от этого, — думает Блейз, проходя в гостиную вслед за племянницей (такую маленькую по сравнению с пышными гостиными Малфой-Менора и Дравендейла), — это мое проклятье. Нет, прокляты мы с Пэнси. Знать бы, кто судил мне и ей быть связанными с этими двумя? Это слишком жестоко»

Бьянка что-то щебечет на смеси итальянского и английского, без практики она подзабывает второй. Гермиона, смеясь, переспрашивает, а он смотрит на ребенка, спящего на руках Драко. Невыносимо хочется выпить, и не изысканного вина, а самого крепкого огневиски. Надраться так, чтобы наутро трещала голова, и в ней не было ни одной мысли. А потом выпить еще и еще, как можно дольше и глубже утопать в волнах алкогольного дурмана и забытья.

После еще раз принесенных поздравлений, ни к чему не обязывающих расспросов и ответов, легкой болтовни ни о чем, подтрунивания над Бьянкой, на несколько мгновений воцаряется тишина. Блейз чувствует, как подбираются и переглядываются Малфой с Гермионой. Воспользовавшись паузой и молчанием племянницы, увлекшейся огромной книгой с разноцветными движущимися картинками, которую принесла Гермиона, Блейз решительно спрашивает:

— Так в чем все-таки дело? Вы ведь не просто так пригласили меня, верно?

Гермиона и Драко снова перебрасываются взглядами.

— Не просто так. Мы хотели попросить тебя…. если тебе не трудно… оказать нам честь… — трогательно запинаясь, начинает она, — оказать нам честь и стать крестным нашего сына. Мы были бы очень рады!

Блейз едва верит своим ушам. Он с недоверием смотрит на Гермиону, переводит изумленный взгляд на Малфоя.

— Я? Крестным?

— Да, это наше общее с Гермионой решение, — подтверждает тот, — мы действительно будем рады, если ты примешь наше предложение.

— Не думаю, что подхожу для этого. Быть крестным — большая честь и огромная ответственность.

— Разве ты не ответственный? — пытается улыбнуться Гермиона и кивком указывает на Бьянку, погруженную в книгу, — вот доказательство.

Это неожиданно. Это странно. И это снова больно. Неимоверно больно. Он хотел разорвать все связи с Англией, но его привязывают еще одной крепкой нитью. А в любимых карих глазах такая мольба, что слова отказа застревают в горле, и он уступает, зная, что потом пожалеет об этом.

— Что ж, это железный аргумент. Никогда еще меня не убеждали в чем-то так быстро, мои бизнес-партнеры были бы немало удивлены и разочарованы. Я согласен. Когда назначены крестины?

Гермиона вспыхивает улыбкой и порывисто обнимает его. А он словно слепнет и глохнет, способный лишь осторожно прикоснуться, ответно приобнять ее под взглядом Малфоя.

— Я знала, что ты согласишься, спасибо! На тридцатое ноября.

— Просмотрю свой ежедневник, решительно вычеркну все дела на тридцатое и буду полностью в вашем распоряжении, — неловко шутит он.

Гермиона смеется и забирает ребенка у Драко.

— Мы надеемся на тебя. Извините, Алекса надо переодеть, мы скоро вернемся. Драко, налей хотя бы выпить Блейзу.

— Гермиона, а можно мне с вами? — подает голос Бьянка.

— Конечно, пойдем!

Когда Гермиона с сыном и Бьянка скрываются на втором этаже, Блейз, приняв стакан с огневиски от Драко, задает вопрос, который пронзил его мысли темным заклятьем несколько минут назад:

— Почему я?

Малфой поднимает взгляд от своего стакана, медленно делая глоток.

— Почему я — после того, как почти силой заставил тебя рассказать о беременности Гермионы, о которой никто не знает? И о ребенке ведь никто также не знает, не правда ли?

Лицо у Малфоя непроницаемое, он хорошо научился держать себя в руках, повзрослев. Хотя в школьные годы нередко взрывался от брошенной вскользь шутки и заводился от откровенно глупых подначек.

— Гермиона о тебе неоправданно высокого мнения, но я доверяю своей жене.

— Как будто ты меня не знаешь, — сквозь зубы отвечает Блейз, — брось, Драко, не юли. Почему я?

Малфой, не спеша, допивает свой огневиски, аккуратно ставит стакан на низкий столик и смотрит прямо на Блейза.

— Почему ты? Потому что в крестные сыну мы хотели наших друзей. Но у меня не осталось больше друзей. А у Гермионы их нет.

Блейз приподнимает бровь и язвительно замечает:

— Допустим, у Гермионы, действительно, нет друзей, кроме меня. Но ты постоянно окружен компанией приятелей.

— У меня не осталось больше друзей, — глухо повторяет Малфой и снова наливает себе огневиски, — людям, о которых ты говоришь, я не могу доверить своего сына.

Что-то в его голосе есть такое, отчего Блейз молча осушает свой стакан. Их было шестеро, державшихся вместе с самого детства, — пять парней и одна девушка. Троих из них уже нет в живых. Внезапно в голову приходит одна мысль.

— Почему бы вам не уехать?

— Что? — Малфой поднимает голову, — куда уехать?

— В Европу. Подальше отсюда.

— Как ты себе это представляешь?

Блейз сжимает в руках пустой стакан, сдерживая желание разбить его об стену.

— Малфой, не сомневаюсь, мое мнение о тебе отлично тебе известно. Ты всегда был эгоистичным и двуличным, но удивительно удачливым сукиным сыном. И вот что я тебе скажу — твоя удача может кончиться, и не делай вид, что не понимаешь, в чем дело, ты не идиот. Так долго продолжаться не может, что-то назревает. Режим Темного Лорда терпит сокрушительный крах, и многие уже начинают осознавать, в каком дерьме они оказались. Если ты еще до сих пор не прозрел, опомнись! Ты погибнешь, как наши ровесники — как Грегори, Винсент, Феб, Одес. Сколько им было, Малфой? Им никогда не будет больше, у них не будет будущего, не будет семьи, дома, ничего не будет. А ты счастливчик, тебе везет, Драко!

Драко не обращает внимания на грубые слова Забини, но обращение по имени режет слух. Очень редко они называли друг друга по имени, хотя были знакомы, кажется, с пеленок. Но только Забини и только Малфой. Потому что имя — это что-то личное, что-то сокровенное. Называя кого-то по имени и позволяя называть себя, ты показываешь, что доверяешь ему. Доверие… Этого никогда не было в отношениях Драко и Блейза.

Всю свою жизнь почти также как и себе, он доверял лишь Грегу и Винсу. Но его друзей убили. Проклятые авроры проклятые Поттера. Того самого гребаного Поттера, сволочной «надежды свободной магической Англии», ради которого он рискует своей задницей, своей женой и своей жизнью.

Блейз продолжает, яростно сверкая черными глазами, что совсем не похоже на его обычную сдержанную холодность:

— Я никогда тебя не понимал и, наверное, никогда не пойму, но хоть раз выслушай меня без своего долбаного эгоизма. Твои отношения с Лордом — одно дело, но сейчас забудь о собственной заднице и позаботься о тех, кто рядом с тобой. Не можешь скрыться сам, увези из страны жену с сыном. Они — лучшее, что есть в твоей жизни, и ты должен оградить их от того, что может случиться!

— Думаешь, я не пытался? — роняет Драко.

— Плохо пытался! — беспощадно режет Блейз, — хочешь, чтобы Гермиона страдала? Впрочем, нет, она и так будет страдать, но в твоих силах защитить ее от открытой войны. А она будет. И опять будет смерть. И знаешь, Малфой, я не поручусь, что ты останешься в живых. Ты и твой отец натворили слишком много такого, от чего простые маги содрогаются.

Драко кривит губы. Он знает об этом куда больше Забини.

— Что ты предлагаешь?

Блейз вплотную приближается к Драко. Они почти одного роста, Драко даже чуть выше, но кажется, что Забини тяжело нависает над ним, заслоняя свет, отнимая воздух.

— Отправь Гермиону с Александром ко мне в Италию. Не знаю, как — уговори, пригрози, обмани — но вывези из Англии. А в моем поместье они будут в полной безопасности.

Драко выдерживает жгущий черный взгляд и тихо, даже, кажется, равнодушно то ли спрашивает, то ли утверждает:

— А ты ведь любишь ее, Блейз? По настоящему, так, как любят только один-единственный раз в жизни.

Блейз застывает. И между ними, разделенными расстоянием всего лишь в ладонь, воцаряется такое напряжение, что, наверное, одной искры достаточно, чтобы воздух вспыхнул, и все в этой комнате разлетелось на куски. Им по двадцать четыре, взрослые состоявшиеся мужчины, занимающие не последнее положение в своем обществе, считающиеся друзьями детства. И между ними незримо стоит женщина.

— Да, — Блейз не отводит взгляда, — Но она меня не любит. Вернее, любит, но по-своему, как друга. Возможно, я ей в каком-то смысле заменил Поттера и Уизли.

Усмешка выходит вымученной и жалкой. И почему-то Малфой не взрывается, не орет, не бросается на него с кулаками, а молча садится и сцепляет руки.

— Я уговариваю ее каждый день. Прошу, умоляю подумать о себе и сыне. Пару раз даже срывался на крик. Но ты сам знаешь, как она упряма.

— Тогда…

— Поговори с ней ты, Блейз, — поднимает глаза Драко, — может, тебя она послушает.

И Блейзу на миг становится страшно. Потому что в голосе Малфоя звучит такая глухая безнадежность и усталость, что его словно окатывает холодом.

* * *

Девочка наклоняется над колыбелью и трясет погремушкой.

— По-моему, он меня не видит и не слышит, — она обиженно надувает губки и, аккуратно, не без изящества подобрав подол платья, садится на пуфик рядом.

— Он слышит, просто не понимает, что это за звуки, откуда они идут, как на них надо реагировать, — улыбается Гермиона, — а вот твое лицо для него пока еще расплывчатый неясный контур.

— И что, все дети рождаются такими?

— Да.

— И я?

— Конечно, Бьянка. Ты тоже когда-то была вот таким вот смешным маленьким существом.

Бьянка недоверчиво хмыкает, накручивая на палец кудрявую прядь, и украдкой смотрится в зеркало на туалетном столике, которое отражает поразительно красивую девочку. У нее золотисто-нежная кожа, теплый румянец на щеках, небесно-голубые глаза, блестящие смоляные кудри, в которых эффектно смотрится голубая роза с гермиониных кустов. Чертами лица Бьянка очень похожа на Блейза, и незнакомые часто принимают их за отца и дочь.

А еще эта девочка всегда потрясающе честна в разговоре, всегда говорит чрезвычайно неудобную правду. И сейчас, судя по тому, какой задумчивой она стала, опять последует что-то в этом роде.

— Гермиона, ты счастлива?

Гермиона от неожиданности роняет старинную крестильную рубашку, посланную Нарциссой, которую собиралась положить в шкаф.

Бьянка в своем духе. Ну почему и откуда в ее хорошенькую головку приходят такие вопросы? Ей десять лет, девочки в таком возрасте уже начинают кокетничать, интересоваться мальчиками, нарядами, пикниками, да мало ли еще чем?

Гермиона не могла бы сказать, что хорошо знает Бьянку, Блейз редко привозил свою маленькую племянницу в Англию, и еще реже она бывала в Малфой-Меноре. Но даже по их нечастым встречам Гермиона видела, как из забавной непосредственной малышки она растет в серьезную девочку, не по годам умную и проницательную. Ее рассуждения и вопросы иногда заставляли глубоко задуматься над тем, что ранее казалось простым и ясным.

Она наклоняется и поднимает рубашечку, льняную, обшитую старинными кружевами и такую маленькую. Нежно складывает ее и подносит к лицу. В ней будет крещен Алекс и, быть может, когда-то, через много лет, в этой же рубашке будет креститься крохотный сын или дочурка Алекса, их с Драко внук или внучка. Протянется цепочка лет, соединяя прошлое и будущее, и тогда она вспомнит это время, эти косые лучи золотого солнца, запутавшиеся в кудрях Бьянки и зажигающие в них блики, довольное сопение малыша, эту радость, которая живет в ней. И засмеется ликующе, еще раз подтверждая свой давний ответ:

— Да, я счастлива!

Бьянка испытующе вглядывается в ее лицо, положив руки на край колыбели и положив на них подбородок. Словно проверяет, правду ли она сказала.

— А почему ты спрашиваешь?

Девочка вздыхает.

— Не знаю. Может, потому что я очень редко видела счастливых людей? Дедушка Витторио и бабушка Скай тосковали по моему папе, и еще им был нужен наследник рода, а я всего лишь девочка и выйду замуж. А дядя Блейз не хочет жениться, он ссорился с ними, когда они начинали настаивать. Бабушка Фетида всегда была грустной, словно кого-то потеряла и не может найти. Дядя Блейз тоже несчастлив, я вижу. Он такой… знаешь… в себе. Он как будто все время живет в глухом высоком замке, в котором нет окон, дверь заперта, а ключи давно выброшены. А вот ты считаешь себя счастливой, но совсем не похоже на это.

— Солнышко, взрослая жизнь совсем не такая простая, какой ты ее считаешь, — Гермиона присаживается напротив девочки на кровать, — а счастье складывается из множества всего самого разного, словно цветная мозаика. Я очень счастлива, потому что у меня есть Драко и Алекс, понимаешь?

— Не хочу быть взрослой, только одни проблемы.

— От этого никуда не денешься.

— Да, к сожалению. Но одно я знаю точно, — девочка встает, — когда я стану взрослой, я никогда не позволю, чтобы кто-то разбил мое сердце.

Гермиона удивленно наклоняет голову. Странный переход. Что она хочет этим сказать?

— И еще я знаю, — голос Бьянки звенит и подрагивает, — я точно знаю, что если бы ты вышла замуж за дядю Блейза, а не за мистера Малфоя, то ты бы была в тысячу раз счастливее. Ты просто думаешь, что счастлива, убеждаешь себя в этом, но на самом деле все время чего-то боишься. И еще ты все время такая печальная. Я не могу объяснить, только вижу, не глазами, а как будто внутри. Вот бывает так, что кто-то молчит, но на самом деле он хочет смеяться, только сдерживается изо всех сил. А ты наоборот — делаешь вид, что все хорошо, а внутри тебя такой цвет, понимаешь, серый, лиловый, коричневый, все тусклое. А радость и счастье, они другого цвета — они яркие, алые, желтые, розовые. Они — как радуга после дождя на синем небе. Ох, я не умею хорошо это объяснить. Но скажи мне, Гермиона, разве счастье — это страх?

Гермиона успевает перехватить девочку, уже бросившуюся вниз со слезами на глазах, и крепко обнимает, гладя по черным кудрям.

— Ты вырастешь, милая, и станешь прекрасной девушкой, станешь чьим-то солнцем и надеждой. Кто-то будет с замиранием сердца ловить твой взгляд, совершать ради тебя сумасшедшие поступки, и во всем этом будет особенный смысл. Ты поймешь, что не все так просто, и наш безумный чудесный мир — лишь одна из граней бесконечной вселенной. И законы этой вселенной иногда противоречат друг другу. Счастье — это любовь, но любовь приносит не только радость, но и горе, боль, муки, обиды. С этим ничего нельзя поделать. Когда-нибудь ты это поймешь.

Когда Гермиона с малышом и Бьянка спускаются вниз, в маленькой гостиной царит тишина. Плотная, осязаемая, она таится в углах, неслышно вздыхает за спинами двух мужчин, взгляды которых тяжелы и наполнены терпкой горечью и хрупким ледком взаимопонимания.

Блейз замечает выражение лица племянницы и поднимает брови.

— Нет, ничего, дядя, — девочка отводит взгляд, — мы просто разговаривали с Гермионой.

— И о чем же был разговор? Неужели о некоем двенадцатилетнем синьоре Фернандо да Римини, который не далее, как неделю назад, попросил у меня твоей руки и на полном серьезе клялся, что готов сделать все, чтобы получить мое согласие? Ты всплакнула от неслыханной радости и невиданной чести со стороны семьи Римини, cara mia?

Гермиона удивленно ахает, губы Драко трогает невольная улыбка, в черных глазах Блейза подмигивает веселье, но Бьянка не принимает шутки и остается серьезной. Она качает головой:

— Мы говорили о счастье, дядя.

Блейз смотрит на Гермиону, та в ответ молча пожимает плечами: «Не спрашивай»

— Ой, смотрите! — вдруг восклицает Бьянка, — это… снег?!

Все оборачиваются, девочка припадает к окну гостиной, за которым на самом деле вкрадчиво плетется снежная паутина и мутнеет серо-белая, скрадывающая все очертания полумгла. Крупные хлопья медленно кружатся в воздухе, падают на зеленые листья и сочную, не успевшую засохнуть, траву, на растерянные цветы, на изумленные деревья. На стеклах снежинки сразу тают и стекают быстрыми дорожками дождя. Небо тихо плачет холодными слезами, безупречно прекрасными кристаллами.

— Смотри, маленький, твой первый снег, — Гермиона подносит сына к окну. Малыш удивленно раскрывает глазенки, как будто понимает, что природа сегодня решила показать свое чудо. И Блейз с глухо толкнувшимся сердцем отмечает, что глаза ребенка не мутновато-голубые, как обычно у всех младенцев, а серые, именно чистого серого цвета, словно вобравшие в себя это упавшее на землю, стелющееся холодным туманом пасмурное осеннее небо. Точь-в-точь, как у Драко, Люциуса, Нарциссы. Глаза Малфоев. И привычно тоскливо сжимается душа.

— Розы! Что с ними?

Никто не успевает ничего сказать, как девочка стремительно выскакивает из дома, срывает с ближнего куста, растущего почти возле крыльца, один цветок и мчится обратно.

— Что ты делаешь, Бьянка? Простудишься! — сердится Блейз, а взволнованная племянница протягивает ему влажный бутон. Мягкие лепестки дышат снегом и свежестью. И если с внешней стороны они серебристо-голубоватого цвета, то с внутренней — иссиня-черные.

— Они были другими, дядя! Вот!

Цветок в ее волосах, сорванный, когда они подходили к дому, обычный, полностью одноцветный, без траурной половины.

— Наверное, это из-за холода, они замерзли, — удивленно предполагает Гермиона, — а может быть, не хватает ухода. Я в последнее время не уделяла им внимания, только поливала.

Блейз берет у девочки бутон, но не успевает дотронуться, как цветок осыпается, а аромат остается, струясь по всей комнате — свежий и морозный. Все смотрят на голубые и черные лепестки, такие яркие и зловещие. Умершая в тепле роза.

Но это неправильно, розы не умирают в комнате. Был неправильным снег. Было неправильным это странное сочетание цветов — белый снег на живых зеленых листьях. Здесь даже зимы мягкие и бесснежные, а сейчас на дворе стоит ранняя осень, и полчаса назад в безоблачном небе вовсю полыхало яркое солнце, еще не утратившее своей летней силы. И этот нежданный, неправильный снегопад посреди теплого, даже жаркого сентябрьского дня навевает неясные смутные чувства, отчего сердца всех, кто находится в комнате, колотятся быстрее.

Блейза не оставляет только что зародившееся, но становящееся все более сильным чувство тревоги — за эту маленькую семью, в чьем доме он находится. За любимую женщину, выбравшую не его. За ее сына — своего будущего крестника, пока еще такого беспомощного. И за Драко Малфоя — человека, который на протяжении всей его жизни считался другом, но был противником и соперником. И только сейчас Блейз мог пожалеть о том, что их дружба была всего лишь пустыми словами, потому что только сегодня в нем зародилось чувство уважения к этому мужчине, который действительно вырос в его глазах.

В голове Драко бьются слова Блейза о том, что нужно сделать все возможное, чтобы обезопасить жену и сына. Он мучительно размышляет о том, как сделать это, и почему-то преисполняется уверенности, что сумеет. Он привык все делать сам, но если дело касается жизни Гермионы и Алекса, он, не колеблясь, прибегнет к помощи Забини. Собственная безопасность его не волнует.

Гермиона безотчетно прижимает сына к груди. Сердце вдруг сжимается в страхе и тревоге от неизвестности и неопределенности, какой-то подвешенности в пустоте, которая, как ей кажется, воцарилась вокруг них. Дурное, необъяснимое беспокойство туманит ее сознание. Страх непонятно чего, непонятно перед чем. Вдруг бешено колотится сердце, и хочется схватить Драко за руку, бежать и бежать куда-то, не разбирая дороги. Убежать ото всех, лишь бы были с ней рядом сын и муж. Другие люди ей не нужны. Она пересиливает себя, стараясь успокоиться, уговаривая в душе собственный инстинкт, который надрывается от крика, предупреждая об опасности.

Бьянка, прикусив губку, смотрит на лепестки, и ей снова хочется плакать. От того, что все в этом мире идет не так, как надо. Снег идет осенью, этот дурак Фернандо опозорил ее перед всей родней, попросив ее руки, хотя даже троллю ясно, что она никогда за него не выйдет — за этого противного и слишком избалованного сынка неприятных родителей; дедушка смертельно болен, а обещал ей жить вечно; любимый дядя одинок и, наверное, всю жизнь так и будет заниматься своими нескончаемыми делами, подшучивать над ней, и у нее не будет маленьких кузенов и кузин. Почему все так плохо? Почему этот мир так глупо устроен? Как было бы хорошо, если бы Гермиона держала на руках не маленького Малфоя, а маленького Забини! Если бы дядя Блейз был на месте мистера Драко Малфоя! Все было бы иначе и в тысячу раз лучше, Бьянка в этом твердо уверена.

А безвременный осенний снег засыпает землю, целует серебристо-голубые розы, перешептывается со старыми яблоневыми деревьями, заботливо окружившими маленький дом, и не его дело, что похож он на саван…