Секунду-другую они пристально смотрели друг другу в глаза.
Потом Пауэр попятился — спотыкаясь, судорожно шаря потными ладонями по стене, по-прежнему будто прикованный к неожиданному спутнику взглядом...
Незаметно опустив руку в карман, Антиплащ нажал кнопку на диктофоне, включая запись.
— Ну, и что ты с таким зеленоватым отливом побледнел, лживая ты, подлая и трусливая скотина? — мстительно, сквозь зубы, спросил он. — Не рад, что ли, меня видеть, а?
— Не подходи ко мне! — прохрипел Пауэр, отодвигаясь в самый грязный, самый темный угол фургона; наверно, сейчас как никогда он жалел о том, что лишен способности превратиться в таракана — и забиться в ближайшую узкую щель. — Не подходи ко мне, слышишь!
— Это почему? — Антиплащ через силу усмехнулся; ему казалось, что его несчастную голову, пока он валялся в беспамятстве, какой-то урод подменил головой пещерного тролля: неимоверно чужой, огромной, тяжелой и набитой несвежим мочалом. — Мы с тобой — две крысы в одной крысоловке, так почему бы нам не скрасить друг другу эти последние пятнадцать минут, раз уж нам суждено провести их сугубо тет-а-тет? Скажем, смачно харкнуть друг другу в душу, или поставить на роже по паре фингалов, или предаться противоестественным извращениям, или нанести друг другу оскорбления, несовместимые с жизнью, или еще как-нибудь легко и непринужденно развлечься? Не так уж долго нам с тобой осталось коптить небушко — всего-то жалкие четверть часика! Впрочем, на то, чтобы выяснить отношения, времени нам хватит! — Яростно фыркнув, он шагнул вперёд — и тут же вынужден был опереться плечом о стену, чтобы преодолеть очередной наплыв слабости и не дать потяжелевшей голове перетянуть его вперед и опрокинуть ничком.
Пауэр молчал. Не оттого, что ему было нечего сказать — просто от ужаса у него отнялся язык, и принудить непослушную часть тела к повиновению ему никак не удавалось.
— Сволочь! — задыхаясь от ненависти, прохрипел Антиплащ. — Как же ты сейчас жалеешь, что не пристрелил меня попросту, без затей, и не сделал вовремя ноги… уже давно сидел бы на одной из своих паршивых ваоновских баз и горя не ведал. Но тебе охота было надо мной поизмываться, мразь! Подразнить меня «ключом», которого у тебя никогда не было! Полюбоваться на то, как я буду валяться у тебя в ногах, вымаливая жизнь! — Скрежеща зубами, он вновь шагнул к Пауэру; в его переутомленном мозгу назойливо крутилась не то слышанная, не то вычитанная где-то фраза: «…он надвигался на свою жертву страшно: сжимая кулаки, потемнев лицом и бешено вращая глазами…» Увы! Бешено вращать глазами не получалось, разве что одним, который был все-таки не заплывший и не опухший — но, наверное, впечатление от этого получалось еще более жуткое… Пауэр наконец отмер: в панике метнулся к зарешеченному окну, схватился руками за прутья, затряс их с такой отчаянной силой, точно хотел с корнем вырвать из неподатливой стальной рамы.
— Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! О, боже! Скорее! В-ы-п-у-с-т-и-т-е!!..
— Черта с два! — Антиплащ зарычал, как зверь. — Уж теперь мы с тобой сдохнем тут оба! Теперь у тебя не получится меня подставить и выйти сухим из воды, как ты пытался проделать это с убийством Войта! Ведь это ты его грохнул, гнида? Признавайся — ты?!
На Пауэра было жалко смотреть. Руки его тряслись, подбородок дрожал, зубы выбивали отвратительную для слуха клацающую дробь… Впрочем, трудно было ожидать чего-то иного от человека, который буквально час назад упивался успехом и предвкушал лавры победителя и завидную награду, а ныне был безнадёжно низвергнут в пучину обреченности и смертного ужаса… Страх его перед Антиплащом был невыносим; явись ему в сиянии молний сама богиня мщения злобная Тисифона, он и то не испытывал бы большей паники, потрясения и желания униженно пасть перед разъярённой фурией ниц.
— Я не хотел… Я не хотел его убивать! Это… вышло случайно! Абсолютно случайно, клянусь!..
— Он тебя узнал, да? Ты вошел в его квартиру по документам Пауэра, но он опознал в тебе агента ВАОН, так? Ну, говори, сволочь! Что там между вами произошло? Он не пожелал отдавать тебе герениты? И поэтому ты шлепнул старого козла по лбу подвернувшимся пресс-папье?
— Нет! Нет! — Пауэр в ужасе вжался в стену. — Я не хотел его убивать! Он был мне нужен… он знал о геренитах практически всё! Но… Но… Он начал сопротивляться. Схватил меня за грудки… стал кричать, что позвонит в полицию! Я хотел его оглушить и связать, больше ничего… А потом дождаться тебя и Бобби… Я просто не рассчитал силу удара! Он упал, и…
— И оторвал пуговицу с твоего воротника… только ты, идиот, этого не заметил! А потом… что было потом? На секунду ты растерялся — а потом выглянул во двор и увидел меня, выходящего из подворотни… Одного, без твоего верного обалдуя Бобби, который в этот момент уже отдыхал за мусорными баками, где ему самое место… И ты сдрейфил и затупил... У тебя оставался единственный вариант: оглушить меня, как Войта, ударом по темечку, связать и выпытывать, где герениты — ведь Бобби уже сказал тебе, что камней у меня нет… Но ты знал, знал, что я вооружен и опасен, знал, что я держусь настороже, что в одиночку, без Боба, тебе со мной попросту не справиться, трусливая ты малохольная мразь! И поэтому ты решил пойти окольным путем — ты решил меня подставить! Ты подозревал, что я не устою перед искушением отыскать в логове старого сморчка «ключ» — и надумал этим воспользоваться. Ты отпер входную дверь, спрятался в пустой спальне, дождался, когда я войду в квартиру и обнаружу труп… а потом вызвал группу захвата и, услышав сирены, вбежал в кабинет Войта, словно только что вошел в квартиру! Ты намеревался повесить на меня обвинение в убийстве, упечь в кутузку и уже там, не торопясь, с толком и расстановкой выбивать из меня информацию о геренитах. Ты знал о бомбе, знал, что я не смогу молчать больше трех дней, и был готов сделать всё, чтобы изолировать меня от мира и заполучить надо мной полную власть… Но все пошло не так, как ты рассчитывал! Во-первых, мне удалось сбежать, а во-вторых, ты не сразу заметил исчезновение пуговицы, кретин!
— Пуговица… — едва слышно прохрипел Пауэр. — Так это ты… Ты ее подобрал!
— Ну, разумеется! Могу себе представить, как ты ломал голову над тем, куда же это она подевалась… и не нашли ли ее копы… и если нашли — то что́ они смогут из этой улики выжать… Ты даже избавился от своего серого костюма, чтобы уничтожить единственный возможный след! Но тебе было невдомек, что пуговица в моих руках, и что нашелся прозорливый человек, который надоумил меня спрятать ее в конверт и отправить в ШУШУ.
— В ШУШУ? — Пауэр был голубовато-бледен, как снятое молоко; казалось, его вот-вот — окончательно и бесповоротно! — хватит удар. — Т-ты... отправил ее в ШУШУ?!
— Да, отправил. Все твои неприятности из-за меня, понял? И я этим горжусь! — Антиплащ захохотал; страшный, опухший, с перекошенной от боли и ярости сине-багровой физиономией, он резко подался вперед, занося над Пауэром руки, словно бы для удара — и для перепуганного, в прямом и переносном загнанного в угол бедолаги это стало последней каплей… С воплем он метнулся мимо Антиплаща к дверце фургона, слепо врезался в нее всем телом, заколотился возле нее, будто припадочный… И дверь неожиданно распахнулась: с криком, не удержав равновесия, Пауэр кувырком вывалился на траву возле колес автозака.
— Что тут за шум? — строго спросил Черный Плащ. Приподняв брови, он холодно взглянул на Пауэра, который, скорчившись, лежал на земле возле его ног, стеная и поскуливая, закрыв голову руками, точно в ожидании удара, часто и мелко икая от пережитого потрясения… Дрейк поднял голову — и встретился взглядом со своим двойником. Подойдя ближе, Антиплащ стоял в дверях фургона: серовато-бледный, взъерошенный, совершенно больной от усталости и волнения… Дрейк обеспокоенно поцокал языком:
— Ай-яй-яй. Что-то ты неважно выглядишь, паря.
— Ты только сейчас это заметил? — хрипло спросил Антиплащ. Руки его по-прежнему были в наручниках — и, опираясь плечом о дверной косяк, он осторожно потирал локтем правый бок, то и дело пронзаемый острой, усиливающейся при каждом движении болью. — Осталось всего четыре минуты, к твоему сведению… Я выполнил условие, Черныш. Теперь — твоя очередь.
— Где пленка с записью?
— Сначала сними с меня браслет, дефектив. Иначе пленка с признанием через три минуты разлетится на куски вместе со мной, ясно?
— Ого! Это что, угроза? — Черный Плащ неприметно посмеивался уголком губ. — Что ж, лишиться записи, конечно, будет досадно. Но отнюдь не смертельно. Признаюсь, ты пуганул Пауэра на славу: этот тип настолько деморализован, что признается сейчас в чем угодно. А насчет браслета…
— Ну?
— Видишь ли…
— Ну что? Что?!
— Есть одна проблема.
Антиплащ поперхнулся.
— К-к… К-какая проблема?
— Герениты. Извини, но их, оказывается, их уже увезли в ШУШУ… Без этих камней снять браслет невозможно, сам знаешь.
— Ч-ч… Что? — Антиплащ пошатнулся. В первую секунду он решил, что ослышался. — Увезли? В ШУШУ?.. Эт-то... что за... глупая шутка?
Дрейк пожал плечами.
— Ну, видишь ли, когда мы с тобой заключали сделку, я ещё не знал, что герениты уже отправили в Сен-Канар. А потом... было уже поздно... их возвращать.
— П-поздно?! — У Антиплаща потемнело в глазах. Или это мир вокруг померк, точно сцена, над которой окончательно угасли яркие огни рампы? — Ты… т-ты… хочешь сказать, что... т-тогда, во время нашего разговора... ты не знал, что их увезут?.. И не... попытался остановить?.. Совсем? Но ты не мог... Не мог этого не знать!.. Т-ты... мне врал. Ты… просто меня использовал, так? А как же… как же твое слово? Я… Ты… — Он прямо-таки задохнулся от ужаса и такой немыслимой подлости: слова Черныша и безучастный тон, каким они были произнесены, подкосили его на месте, словно удар кулаком в лицо… нет, хуже — словно гнусный, внезапный, произведенный исподтишка выстрел в упор! Впрочем, чего ещё следовало ожидать? Черный Плащ — вероломная скотина, недаром его ухмылочка сразу показалась двойнику подозрительной… не надо было, не стоило ему доверять! Но разве у Антиплаща был другой, хоть какой-нибудь выбор? Нет, нет и нет! А теперь… Все кончено!
Антиплащ застонал; превозмогая боль, собрав последние силы, он прыгнул — скорее, вывалился — из фургона вперед, прямо на мерзостно самодовольного Черныша, и отчаянной хваткой обреченного на смерть человека схватил двойника за горло.
Терять ему отныне было нечего, все его хрупкие надежды были окончательно разбиты и втоптаны в грязь. А вот паскуда Черныш наверняка собирался жить еще долго и счастливо…
— Ах, значит, так, да? Так? Поизмываться надо мной вздумал, подлец? Ну так вот, тебе это даром не пройдет… Я тебя не отпущу… не отпущу, нет! И сдохнем мы сейчас оба, ясно? А если вздумаешь позвать на подмогу своих полицейских прихвостней, значит, они тоже составят нам компанию на пути на тот свет! В радиусе десяти метров бомба накроет всех, уж в этом не сомневайся!..
— Ты что… совсем сдурел, идиот? Конечно, я знал, что герениты отправят в ШУШУ... но не предполагал, что настолько поспешно! А когда об этом узнал, времени на то, чтобы их вернуть, уже не осталось! — Черный Плащ, явно не ожидавший от закованного в наручники двойника такой прыти, растерянно затрепыхался в его крепких лапах, будто пойманная щука. — Что ты делаешь, псих! Отпусти, слышишь!..
— Черта с два! Хочешь грязно и нецензурно обругать меня на прощание? У тебя есть на это еще двадцать секунд!
— Отпусти, говорю, ты помнешь мне куртку! — Дрейк неистово рванулся, пытаясь высвободиться из мертвой хватки обезумевшего от отчаяния двойника. — Дурак! Уже поздно!.. Взгляни на браслет!
— Что?
Черный Плащ молча скосил глаза. Обманный маневр? Не исключено… И все же Антиплащ поддался, бросил быстрый взгляд на проклятую дымчатую штуковину: «00.01» — высвечивалось на неумолимом электронном табло.
Сейчас. Осталось меньше минуты.
Наверное, Антиплащ еще успеет увидеть, как крохотные черные циферки изменятся на «00.00» — а потом…
Темнота.
Пустота.
Конец.
Или?..
Нет! Окружающее не исчезло в вакууме, оглушающем грохоте и последней ослепительной вспышке взрыва — и не рассыпалось в прах, не обратилось в безвозвратное ничто, не развеялось перед Антиплащом на молекулы, атомы и нейтрино. Темнота наступила — там, где Антиплащ ее абсолютно не ждал: в квадратном зеленоватом окошечке на торце браслета. Коротко моргнув в последний раз, оно бесстрастно явило миру четыре зловещих черных нуля — и внезапно погасло…
Совсем.
И ничего не произошло.
Не считая того, что Черный Плащ вдруг негромко расхохотался — глядя на бледную, вытянувшуюся, перекошенную от ужаса физиономию двойника… Антиплащ стоял, будто пораженный громом: руки его, ноги, все тело обмякло до такой степени, что он едва мог перевести дыхание и удержать равновесие — ошеломленный, сраженный наповал, слишком ошарашенный для того, чтобы о чем-то думать… Совершенно обессилев, он медленно выпустил Черного Плаща и, все еще не веря, не смея поверить в происходящее, привалился спиной к стенке фургона — и в изнеможении откинул голову назад, коснувшись затылком холодного металла. Закрыл глаза…
— Неожиданно, да? Я действительно знал, что герениты отправят в ШУШУ, но взял один из них и снял с тебя браслет еще тогда, когда ты валялся без сознания на дне оврага, — все еще посмеиваясь, пояснил Дрейк, поправляя на плечах измятую куртку. — Вынул взрыватель и вновь надел браслет, уже обезвреженный, тебе на руку. Я знал, что тебе ничто не грозит… но мне надо было, уж извини, чтобы ты по-прежнему верил в то, что бомба находится на своем месте — и абсолютно готова к действию! В разговоре с Пауэром это придало бы твоим словам и актерской игре поистине непередаваемую экспрессию. И, как показала практика, этот небольшой пассажик отлично сработал…
— «Пассажик»! Позабавиться, значит, надо мной вздумал, да? — дрожащим голосом (презирая и ненавидя себя за эту жалкую дрожь) прохрипел в ответ Антиплащ. — Ну, погоди, я тебе это припомню… мерзавец! Я тебя… — Он не договорил: резкая, парализующая судорога пронзила его несчастный бок подобно раскаленной игле, ударила по нервам и, украв дыхание, достала до сердца, разом замершего в груди — и словно бы оборвавшегося от нестерпимой боли…
— Эй, что с тобой? — Дрейк, пораженный его внезапной бледностью, схватил его за рукав. Но Антиплащ не ответил, не мог ответить, последнее потрясение оказалось слишком невыносимым для его и без того надорванных сил: ноги его вконец подогнулись и потяжелевшая голова все-таки перевесила — и без стона, без единого звука он сполз по стенке фургона на влажную от росы траву.
И светлый утренний мир разлетелся перед ним фонтаном сверкающих разноцветных осколков.