Под керосиновым дождем (гет)

Примечания:

Апофеоз бренника, дружбы и немного антиромантического насилия над Казом.

---

На следующий день Инеж приходит в гости к Нине, или, скорее, добровольно сдается в плен в обмен на жизнь и здоровье Джаспера.

Чем скорее Инеж и Нина закончат с “предсвадебными хлопотами”, тем больше у Фахи шансов выжить на сложнейшей, почти смертельной, миссии. Он на улице играет с мальчиками — Матти и Гансом, пока госпожа Яссенс развешивает белье и прожигает его неодобрительным подозрительным взглядом. Обаяние мистера Фахи на неё действует с переменным успехом, и Инеж сильно подозревает, что Джаспер изрядно побаивается этой статной женщины с вечно поджатыми губами и истинно керчийским стремлением к чистоте.

Инеж и сама её побаивается. Для всех остается загадкой, как Нина ухитряется ладить с ней. Та всегда благодушно отмахивается, что маленькие дети объединяют, а им с госпожой Яссенс всегда есть, о чем поговорить на равкианском.

Кстати, маленький Маттиас определенно перенял материнские способности, пусть не гриша, но в свои три года он может говорить на трех языках — равкианском, керчийском и фьерданском. Он ещё толком не выговаривает некоторые буквы, в том числе твердую чистую “Р” в равкианском и керчийском, однако если Нина не оставит своих начинаний, сын унаследует её дар разбираться в любом языке.

Нина регулярно вызывает к себе птенцов, и при Матти говорит с ними исключительно на фьерданском, чтобы они не забывали корней. Госпожа Яссенс, насколько знает Инеж, равкианка по матери, поэтому проблем не возникает и с этим языком.

Остается лишь надеяться, что Джаспер не выучит маленького Матти браниться на каэльском и земенском, а подождет хотя бы лет до семи.

Дверь в квартиру оказывается приоткрыта. Нина ждет Инеж на кухне, и выражение лица у нее самое многообещающее, если не угрожающее.

— Я дам тебе адрес портнихи, и ты купишь у неё костюм их вороньему величеству, я не знаю его мерок! — ультимативно встречает она Инеж прямо с порога. — Я не вынесу очередных пыльных тряпок из близлежащей костюмерной! А сейчас иди меряй!

— Святые, Нина, это же не всерьёз, — Инеж нервно усмехается. — Это ничем не отличается от ограбления Фьерды.

— Ещё как отличается! Там надо было раздеваться на входе, а здесь наоборот. Это, знаешь ли, обнадеживает! Так что иди, смотри!

Инеж передергивает плечами, но послушно проходит в спальню.

Вчерашний вызов самой себе и тот факт, что она подбила на него Каза, спустя ночь сомнений вновь перестает вдохновлять. Она боится, что они совершают непоправимую ошибку. Действо это никак не получается воспринимать за чистое притворство, Инеж отчаянно ищет в нем что-то истинное, хотя разум и трезвый рассудок твердят, что истины она там не найдет. Никогда.

Для удачного дела нужна холодная голова.

— Ты оделась? — кричит Нина с кухни.

— Да, — коротко отвечает Инеж и смотрит на себя в зеркало.

Она не знает, как относиться к себе в таком облике. Она и не думала, что может так выглядеть. Так… невинно.

И безобидно.

Широкие кружевные рукава в целом позволяют скрыть короткие ножны на предплечье, а прямая юбка кажется узкой, но в ней есть скрытые разрезы, закрепленные шнуровкой. Если вшить парочку потайных карманов…

— Ну как тебе? — Нина останавливается за её спиной.

— Мило…

— Немного ушьем его в груди, — Нина деловито извлекает с полки целую пригорошню булавок. — Вот здесь подберем подол. Вот так, красивой волной… Нравится?

— Да.

— Какие-нибудь пожелания от невесты?

Инеж качает головой, а Нина лукаво подмигивает ей через зеркало.

— Надо брать от подобных миссий все удовольствие, которое тебе достается! Так что не стесняйся!

— Какие у меня могут быть пожелания? — Инеж пожимает плечами. — Сидит хорошо…

— А как же поразить жениха в самое сердце? — фыркает Нина. — Ты должна быть красавицей хотя бы для того, чтобы было что вспомнить в старости!

— Это же…

— Не по-настоящему, но ложь надо проживать так, чтобы потом не жалеть, что потратил на неё жизнь. Получи удовольствие хотя бы от того, что в этот день тебе позволено всё. Быть красивой, невинной, чудесной, кокетничать с нашим мистером Угрюмость и вить из него веревки. Очарованный жених ведь не сможет отказать такой восхитительной невесте!

— Каз тебя убьет, — прыскает наконец Инеж и смотрит на себя уже иначе.

Платье вопреки всему нравится ей своей простотой и сдержанностью. Она ведь действительно такая: ей не нужно в жизни много, лишь самое нужное, без чего она не сможет жить.

Все вокруг знают, что она тяготеет к опасности: даже в детстве, когда она училась ходить по канату; в юности, когда она научилась отстаивать себя среди девушек Хелен, а затем и калечить с одного удара; в зрелости, когда начала преследовать рабовладельческие корабли. Однако сама Инеж уже знает, что в жизни человека, а женщины особенно, бывают моменты, когда она совершенно беззащитна, когда у неё связаны руки, когда ничего не остается, как сдаться на милость того, кто рядом. Нина проходила это несколько лет назад, но тогда Инеж была рядом.

Это большое искушение — показать им такой облик. Им всем, особенно Казу. Посмотреть на реакцию, увидеть его глаза. Что она увидит в них? Презрение к слабости? Или же понимание и надежность? Она хочет знать.

Она хочет знать это сейчас, пока не сделала ничего безрассудного, пока она по-прежнему опасна, пока у неё достаточно сил, чтобы принять любой расклад.

Главное, чтобы родители никогда не узнали, как именно она выходит замуж. Не за сулийца, с непокрытой головой, без родительского благословения — свободная и вольная.

И это неожиданно окрыляет, наполняет каким-то детским восторгом и предвкушением. Запретное всегда манит много сильнее, а тайна лишь добавляет ему прелести.

— Я хочу распущенные волосы, — Инеж решительно начинает распускать свою вечную косу. — И цветы. Ты права.

— На летних свадьбах невесты носят венки, — охотно просвещает её Нина. — Даже в городе. Это считается немного деревенским обычаем, но уже выделилось в особый стиль.

Она берется помогать, приносит гребень, с восторгом перебирает густые шелковистые пряди.

— Такое богатство! Если в море можно отрастить такие, то я подращу Матти ещё немного, и попрошусь к тебе в команду!

— Это мамина заслуга, — Инеж улыбается. — До двенадцати лет она каждый день втирала мне масла в голову, расчесывала каждую прядь, готовила специальные отвары. Я вечно норовила сбежать от этих процедур.

— Я так понимаю, что спрашивать рецептик отвара у тебя бесполезно, — грустно констатирует Нина. — А у тебя есть жемчужные украшения? Невесты в Керчии обязательно должны быть в жемчуге.

Инеж огорченно качает головой. У нее практически нет никаких украшений, да и одежда — лишь та, которую она приобретала по какому-либо поводу. Она даже и не помнит, когда в последний раз надевала хоть что-то похожее на юбку, ситуации не предполагали.

— Как хорошо, что Уай одолжил у матери вот это. По моей просьбе, разумеется. И, кажется, без её ведома… Хотя я очень надеюсь на обратное!

Нина достает небольшую коробочку и открывает её. Ряд блестящих жемчужин тяжелой прохладой ложится на шею. Инеж подкалывает волосы жемчужными заколками.

— Если я в суматохе потеряю что-нибудь, — предупреждает она, — то договоримся сразу, идея не моя! Возвращать будем в складчину: семьдесят процентов поделим между Казом, Джаспером и Уаем за инициативу, на себя возьмем тридцать, не больше!

— Слова истинно замужней женщины! — Нина хохочет. — Что-то я уже начинаю сочувствовать Казу!

— Сам нарвался, — с достоинством парирует Инеж.

— Кстати, — голос Нины становится настораживающе хитрым. — Смотри, что у меня есть ещё!

Она ловко застегивает на талии Инеж серебристый поясок и торжественно запускает руку в маленький саквояж, стоящий поодаль.

— Как тебе?

Тончайший шелк окутывает её плечи мягким облаком. Инеж восхищенно прижимает к себе огромный палантин, искусно расписанный сулийскими мотивами. Он переливается на плечах, загораясь то одним цветом под нечаянным бликом лампы, то вспыхивая иным совершенно невозможным оттенком.

— Сколько же он стоил?

— Не дороже корабля, — усмехается Нина. — А как тебе идет, а?

— Вот только брать такой в церковь — можно сразу себе на лбу расписаться, — печально вздыхает Инеж. — Жаль… С платьем он и вовсе восхитителен.

— Ну, милая моя, не все нужно показывать в церкви, — Нина лукаво кладет ей подбородок на плечо. — Я бы на твоем месте проверила нервы Бреккера на прочность в свободную минутку… Он у нас, конечно, мистер Сдержанность, но у всего есть свои пределы!

— Нина…

— Даже одинокие женщины обожают сплетничать о мужчинах, — доверительно делится та. — А Бреккер просто напрашивается, чтобы ему перемыли косточки!.. Ну или мышцы…

— Если начнешь шуточки о супружеском долге, я попрошу Джаспера научить Матти морским проклятьям на пяти языках, — сдержанно предупреждает Инеж, изо всех сил стараясь сохранить спокойное ровное лицо.

Покраснеть или засмеяться, обсуждая достоинства внешности Каза — оба варианта абсолютно и категорически убийственны.

Хотя бы потому, что невеста должна иметь возвышенно-восторженное выражение лица, а не безудержно хихикать над взбешенным женихом, плюющимся отборным ядом по сторонам.

На самом деле это весело — думать о том, как помучить Каза, как чисто женскими приемами вывести его из равновесия, заставить смотреть только на неё. Но…

Это неправильно.

Он не заслужил подобного издевательства. Инеж догадывается, что для него значит его недуг, какие муки он ему доставляет. В реальности она такого не допустит. Если она знает, что и без того желанна в его глазах, к чему доставлять ему настоящие мучения?

Это не то, что стоит обсуждать, даже с Ниной.

Не сказать, что Инеж не пыталась найти решение после того фееричного ночного поцелуя, но равкианские лекари, с которыми она говорила, лишь разводили руками и говорили, что пациента нужно смотреть лично, изучать его и его недуг. Можно было представить, куда Каз их пошлет и какими словами. Единственный разумный совет, который дали ей в Равке — не спешить. Не давать спешить больному, не давать ему возможности самому себя искалечить.

Каз, конечно, не послушает никакого совета и осторожным не будет, но Инеж и не собирается говорить с ним об этом. Она постарается уберечь его от собственной бравады, насколько сможет. Кто знает, быть может, Святые или Гезен однажды окажутся милосердны…

Нина за её спиной улыбается и ободряюще гладит по руке, на мгновение задерживая большой палец на пульсе.

— Ты красавица, — говорит она вполголоса. — Верно, Джаспер? Можешь зайти. И вы, мальчики.

Инеж оборачивается: за дверью обнаруживается целая толпа заинтересованных зрителей. Джаспер присвистывает и окидывает её откровенно одобрительным взглядом. Матти и маленький Ганс рассматривают её с открытыми ртами.

Лестная реакция, ничего не скажешь.

Инеж ещё раз спрашивает себя, готова ли она к тому, что преподнесет им завтра? Необъяснимое волнение стискивает горло, заставляет что-то внутри трепетать. Она так старательно избегала мыслей о грядущем, так боялась случайно поверить в заведомую ложь, но сейчас, глядя на себя в зеркало, она вдруг понимает, что словно нашла себя, нашла ответ на собственный невысказанный вопрос.

Ложью оно будет, или правдой — это уже неважно. Она все равно найдет свою дорогу в этой жизни и будет такой, какой захочет сама. Невинной или опасной — это выбирать лишь ей и более никому.

— Дашь мне адрес мастерской? — мягко спрашивает она Нину. — Я принесу одежду для Каза. Я знаю, какую.

Нина кивает и довольно улыбается, явно радуясь своей победе.

— Я достану тебе венок к завтрашнему дню, — обещает она. — У нас вообще неимоверно много дел и очень мало времени! Жду тебя вечером, подгоним платье по фигуре.

Инеж кивает и бережно снимает с шеи жемчужное ожерелье. Если Уайлен не сказал матери, что забрал его, это будет ужасно. Стоит аккуратно выяснить это — отношения с матерью у Уая в последнее время очень странные, она не хотела бы что-то испортить ещё больше. В конце концов, она гостит в его доме.

Кстати, Каз завтра вызвал Уайлена с самого раннего утра по каким-то делам. Вот он и передаст одежду счастливому жениху — отличный предлог поговорить.

Инеж не волнуется. Конечно, не волнуется.

Завтрашний день наступит и закончится, как и все дни до этого, но жизнь продолжится несмотря ни на что. Какой-то она будет после этого дня?..

Завтра. Все случится завтра…

* * *

День фальшивой свадьбы начинается довольно успешно. По крайней мере, Каз успевает сделать все намеченные дела и ускользнуть из Клепки настолько естественно, что Аника и все остальные Отбросы твердо уверены, что он уехал по каким-то финансовым делам — то ли в банк, то ли на биржу, но никак не на накануне снятую небольшую квартирку с видом на одну знакомую белую церквушку.

Свадебная туника кажется неприятно узкой со стороны, но садится идеально. Неудивительно. Если верить Уайлену, его нарядом занималась Инеж. Сколько Каз её помнит, любая выбранная ею вещь сидела на нем безупречно. Сначала это было вроде шутки: как же убийца и шпион на досуге покупает своему боссу шляпы или шейные платки, а затем это неожиданно приобрело совершенно новый смысл.

Инеж никогда не позволяла ему держать её за девочку на посылках, но в этих бытовых мелочах почему-то охотно шла ему навстречу, словно пыталась с их помощью разглядеть в нем человека. Настоящего, а не монстра из Бочки. Каз так и не понял, когда это переросло в нечто большее, чем простое поручение — в доверие, а затем однажды неожиданно для него обернулось заботой.

В маленьком зеркале отражается непривычно светлый облик, даже уже по-взрослому огрубевшее лицо кажется совсем юным, словно ему вновь только исполнилось семнадцать. Гладко выбритый подбородок лишь неприятно подкрепляет это впечатление.

Каз долго вглядывается в собственное отражение. Рассеянно проводит ладонью по щеке, оттягивает уголок глаза, точно пытаясь запомнить свой облик покрепче, прежде чем потеряет его. Темные… у Джорди были такие же, и у отца, и у деда. Мать когда-то сказала, что Каз уродился настоящим Ритвельдом, вобрав в себя все семейные черты. Почему-то это вспоминается именно сейчас. Совершенно некстати.

Забавно, никогда раньше он не интересовался, как выглядит сам по себе, да и преображаться ему не в новинку. Но… не с помощью магии гришей.

Ему должно быть все равно. Как бы ни выглядело его лицо, он сам внутренне не изменится, его не должна интересовать такая ерунда. Однако смутный страх никогда не стать прежним продолжает исподволь портить настроение, будто надоедливый комар.

Ещё более досадно, что скрыть подобную глупость Каз, видимо, так и не сумел. Или же этот совершенно неожиданный человек был куда более зорким, чем могло бы показаться изначально, и считал его состояние столь безошибочно, что Каз по сути даже не нашел хлесткого ответа.

— Я чуть не завыл в голос в первую ночь, когда Нина превратила меня в Кювея, — Уайлен передал ему свадебную одежду, но вместо того, чтобы уйти восвояси и дать Казу спокойно переодеться, оперся о косяк и внимательно изучил взглядом его лицо. — Мне казалось, я потерял себя, и это пугало, выбивало почву из-под ног.

Каз лишь дернул плечом и с намеком кивнул в сторону двери, но Уайлен мастерски сделал вид, что этого не заметил.

— Девушкам проще, — произнес он и задумчиво накрутил на палец собственный рыжий волос. — Порой они меняют внешность так часто, что, кажется, и сами не помнят, какие они истинные. А может и не хотят помнить…

— Ты думаешь, мне это интересно?

Каз хотел выпроводить Уайлена отсюда как можно скорее. Возможно, даже с применением грубой силы.

Тот любил молоть подобную чушь. Опасность всегда таилась в том, что чушь эта порой цепляла внутри столь болезненную струну, выворачивая душу наизнанку всеми рваными гноящимися ранами, что Каз действительно боялся сорваться.

В прошлый раз это закончилось безобразной дракой, и парадоксально довольный Уайлен неделю разгуливал с заплывшим фиолетовым глазом. По крайней мере, из того эпизода Каз предпочитал помнить только этот кусок и никогда больше не вспоминать предшествующий ему диалог.

— Думаю, ты скажешь все, что угодно, лишь бы не показать, насколько тебе это интересно, — Уайлен ухмыльнулся совсем как Джаспер и на всякий случай выставил локоть. — Хей, я пытаюсь поддержать жениха!

— Захлопнись, купчик, — кратко резюмировал Каз и попытался захлопнуть дверь. Уайлен ловко вставил ногу в проем.

— Нина не изменит тебя так кардинально, как меня. К новой внешности привыкаешь быстро. Вот к семейному положению привыкать дольше, — он вдруг стал серьёзным. — Я выполнил твою просьбу, Каз, поставил свою подпись, но это бесчестно. Инеж должна знать!

Каз сжал челюсти.

— Всё это блеф, фарс! — резко бросил он. — Мы с тобой подготовили ещё одну бутафорию, только и всего. Дополнительная страховка.

Уайлен горько покачал головой:

— Тогда смотри, чтобы самому в неё не поверить!

Каз лишь насмешливо дернул уголком рта. Разве может фокусник поверить в магию собственных фокусов?.. Сегодняшняя афера была ещё одним трюком, козырем, заложенным в рукав, который, быть может, никогда не пригодится.

Именно поэтому он взял с собой купчика, а не Джаспера. Уайлен умеет молчать до тех пор, пока не придет время. Он неплох в блефе и не намекнет ни словом, ни взглядом на то, что Инеж и всем остальным пока рано знать. Однако если однажды кому-то понадобятся некоторого рода доказательства, слово потомственного купца Ван Эка будет иметь особенный вес. Если он, конечно, до этого времени доживет…

— Райт справится и один, — медленно произнес Каз. — Ты нужен на земле, Уайлен.

Уайлен вскинул голову и поймал взгляд Каза, а затем обезоруживающе улыбнулся:

— Мы с тобой оба знаем, что если я не подставлю свою голову под топор, в эту затею никто не поверит. В первую очередь ты.

— Я поверю.

— Нет, — Уайлен покачал головой. — Не поверишь, все равно будешь сомневаться. Я слишком хорошо знаю эти правила и я знаю тебя, Каз. Либо я рискну сейчас, и мы станем надежными партнерами, а затем поднимем Керчию с колен, либо… — он запнулся и сделал глубокий вдох. — Изобретатель должен быть настолько уверен в своем проекте, чтобы самому оплатить его кровью в случае неудачи.

Когда купчик научился бить словами наотмашь? Так, что ему становилось нечего возразить. Каз знал, что сможет солгать, убедительно, веско, искренне, но откуда-то он знал, что Уайлен все равно не поверит.

— Отложи испытание.

— Нет, — Уайлен смотрел на него спокойно, уверенно, лишь с легкой грустью. — Если так сложилось, значит, так и должно быть. Мне будет легче, если вы будете заняты и если Джаспер хорошенько украсит твою свадьбу. Я попросил его как следует войти в роль. Шафер должен хорошо опекать жениха, чтобы тот не сбежал посередь церемонии!

Каз одарил его угрожающим взглядом, и Уайлен беспокойно повел плечами. Запас нахальства на трезвую голову у него обычно был невелик. Однако Каз на сей раз делал ему скидку.

Уайлен тоже нервничал, и сейчас, подкалывая его, пытался убедить себя, что не сдрейфит и доведет дело до конца.

Пока Каз и остальные вороны будут играть в поддавки с Гезеном, самый юный вороненок расправит крылья и воспарит к солнцу, сдаваясь на милость всех богов разом. Это могло бы показаться страшным и нелепым, но именно так и было спланировано.

Джаспер где-то раздавал последние распоряжения Птенцам, хихикал с Ниной, поддерживал Инеж. Он не должен был узнать, что сейчас Уайлен покинет эту квартиру, проследует к каналу на Хельштрассе, и заранее оплаченный лодочник отвезет его на окраину города, там Уайлен пересядет в экипаж, и к моменту, когда свадебная церемония начнется, они с Райтом запустят мотор и займут места в кабине.

— Сначала вернись к нам с небес, купчик, и тогда я поверю, что ваш с Райтом проект — не бутафория тоже.

Уайлен рассмеялся.

— Ты слишком много денег вложил в это предприятие, Бреккер. Нас не спасет даже смерть!

— Именно, — Каз недобро ухмыльнулся. — Если вы расколотите опытный образец, то я найду вас даже в мире мертвых и заставлю отработать все спущенные деньги, понятно?

— Веский аргумент! — Уайлен вернул ему эту ухмылку, но глаза его были пустыми, повернутыми куда-то в себя.

Инеж нашла бы слова, вселяющие надежду и веру в себя, она нашла бы их для любого из них. Каз таких не знал.

— Я не вкладываюсь в невыгодные предприятия, — только и сказал он. — Ты справишься, купчик.

— Уайлен Ван Эк, — его лицо вдруг приобрело по-лисьему хитрое выражение. — Меня зовут Уайлен Ван Эк или Уай. Давай, Каз, это несложно!

Он протянул Казу руку. Тот помедлил, но все же протянул в ответ свою. Они обменялись крепким рукопожатием.

— Ты справишься, Уай Ван Эк.

— Ты справишься, Каз Бреккер. Желаю тебе счастья в семейной жизни!

— Ты…

Хохочущий Уайлен успел отскочить до того, как Каз успел его достать. Каз сердито поправил воротник и с сожалением констатировал, что несколько лет назад юные богатенькие купчики опасались его значительно сильнее.

Уайлен махнул ему рукой и на мгновение приложил два пальца к виску.

— Ни траура!

Каз сдержанно кивнул:

— Ни похорон.

И лишь когда за Уайленом закрылась дверь, Каз, все ещё глядя ему вслед, медленно поднял руку и повторил его жест: приложил два пальца к виску и спустил курок.

Сейчас, уже переодевшись, он разглядывает свои голые руки. Бледная кожа кажется совсем белой при тусклом дневном свете, упрямо пробивающемся сквозь грязное окно.

Эту квартиру он снял на подставное имя, она расположена через улицу от церкви святой Магдалены. Это удобное укрытие, здесь можно переодеться, собрать необходимый реквизит и спокойно дойти пешком до места сбора. Это удобное укрытие, чтобы успеть взять себя в руки, пока никто не видит.

Каз с силой сжимает кулак и заставляет себя дышать размеренно и ровно. Вдох — он выдержит. Выдох — он не боится. Вдох — он выдержал в тюремном блоке в Фьерде. Выдох — там не было Инеж. Вдох — они держались за руки. Выдох — не при людях. Вдох — у них получилось обмануть Хелен. Выдох — им не приходилось соприкасаться… так.

От насильственной попытки успокоиться, неуверенность накатывает с новой силой. Фантомное прикосновение Уайлена все ещё ощущается на руке, и кажется, что по голой коже скользят чьи-то призрачные пальцы.

Это просто надо перетерпеть. И изобразить счастье, улыбаясь не вымученно, без ужаса и отвращения во взгляде.

Инеж не простит ему этого отвращения. Не сможет. Она поймет его, как всегда, но не останется. Уйдет, сбежит, как сбегала всегда, когда становилось слишком больно.

А он не снимет этой брони, он закован в нее навеки.

Они могут играться в эту никчемную детскую любовь и даже держаться за руки, но к чему это всё, если с каждым годом ситуация лишь ухудшается, что бы ни говорила Инеж?..

Именно поэтому он был за похороны… Такой, как он, уместен только там. Только с этим он может справиться.

Хочется обхватить руками голову и взвыть от бессилия и невозможности повернуть назад — Каз выпрямляется перед зеркалом, поджав губы, и лишь выше вздергивает подбородок.

Кто-то лихо выбивает сложную дробь по двери, а затем Зеник, картинно прикрывая глаза ладонью, вламывается в спальню с жизнерадостным:

— Бреккер, ты тут? Надеюсь, ты ещё не одет!

— Вынужден тебя разочаровать, — Каз все же оборачивается. — Что ты тут делаешь? Мы договаривались встретиться в другом месте.

— Пришла восполнить один пробел, — Нина мгновенно становится серьёзной и плотно закрывает дверь. — Садись на кровать!

— Что тебе нужно? — Каз не делает ни единого движения навстречу, но отшатывается, когда Нина с размаху толкает его в грудь ладонью. — Нина!

Он все же отходит подальше и опирается бедром о спинку кровати, настороженно наблюдая за полыхающей энергией Зеник. Она, в его лучших традициях игнорирует вопросы и лишь деловито снует по комнате, занавешивая окно, зажигая лампу и раскладывая какие-то баночки по тумбочке.

Когда молчание затягивается, Нина оборачивается и подходит к нему. Слишком близко, слишком по-свойски, слишком… — всего слишком!

— Садись-садись, — мягко говорит она. — Давай, на кровать, вот так. Ты же не хочешь, чтобы я поторопилась и случайно превратила тебя в блондина-шуханца?

— Даже не хочу представлять, как это выглядит, — бормочет Каз, но послушно садится на прогибающийся скрипучий матрас.

— Сафина однажды дала мне парочку уроков по доброте душевной, так что все будет отлично! — Нина подмигивает ему. — Ну что, кого лепим из тебя?

— Кого хочешь, — Каз сосредотачивается на том, чтобы вытерпеть её прикосновения. — Только побыстрее.

Нина пожимает плечами и тянется к его волосам. Каз усилием воли заставляет себя остаться неподвижным.

Волосы начинают шевелиться сами по себе, удлиняются, меняют цвет. Несколько прядей падают ему на лоб, словно морские спруты. Нина тянется убрать их, проводит по лбу влажной холодной ладонью...

Каз отшатывается почти непроизвольно, резко, теряя равновесие. От её попытки удержать его за плечо выдержка рассыпается в прах. Он стряхивает её руку и отталкивает, едва контролируя силу толчка. К счастью все ещё контролируя, иначе бы Зеник улетела в соседнюю стену.

Впрочем, и в этом случае Нине едва удается удержаться на ногах, она болезненно охает, в последний момент успевая схватиться за железную спинку кровати.

Медленно выпрямившись, она смотрит на него сверху-вниз и печально качает головой. Каз прикрывает веки, чтобы не видеть её лица, и стискивает в пальцах покрывало.

— Просто сделай то, что надо. Я выдержу.

Нина делает шаг, он сжимает челюсти, но она лишь садится на кровать, рядом, но все же на расстоянии. Когда она начинает говорить, то её голос мягкий и укоряющий одновременно, точно у старшей сестры, выговаривающей непослушному братцу:

— И как же ты собрался жениться с такими вводными данными, дорогой мой?..

— Как-нибудь, — цедит Каз, не открывая глаз. — Делай!

— Ну уж нет, — голос её становится строже. — Мы все сделаем в свой срок, а сейчас отпусти несчастное одеяло и для начала перестань психовать!

Каз от неожиданности действительно разжимает пальцы и оборачивается к ней. Нина с печалью смотрит на него. Прядь волос из пучка выбилась, и Каз завороженно смотрит, как она качается перед его взглядом.

Нина с некоторых пор предпочитает прически на фьерданский манер, заплетая косы и укладывая их на голове причудливыми конструкциями. Так носят фьерданские вдовы, так носят женщины, давшие обет верности. Яркая порывистая, горящая Зеник по-прежнему носит траур по Маттиасу Хельвару и — почему-то Каз уверен — будет носить ещё долго.

— Я хочу сделать тебе свадебный подарок, — негромко говорит Нина. — Я знаю, что с тобой происходит.

— Со мной не происходит ничего.

— Либо не заводи в друзьях сердцебита, либо не ври ему в глаза о том, что он чувствует и без твоих слов, — Нина фыркает и протягивает к нему руку. — Ну же! Что же ты отодвигаешься? Иди сюда, обними лучшую боевую подругу! Ты же такой здоровый, сам утверждаешь!

Каз не трогается с места, что, пожалуй, равносильно чистосердечному признанию.

— Я не провалю дело, не беспокойся, — цедит он.

— Если ты, прошу прощения, с таким лицом будешь принимать благословение священника или целовать невесту, то кто-нибудь вызовет городскую стражу, — усмехается Нина. — У тебя проблема с прикосновениями, я это прекрасно знаю.

— Я не…

— Это можно исправить, — перебивает она. — Я могу помочь тебе.

— Что ты можешь? — его очередь горько усмехаться. — Отогнать моих призраков? Исправить мое прошлое? Это моя жизнь, Зеник, мой путь. Нельзя исправить то, что часть тебя.

Нина придвигается к нему ближе, наклонившись, заглядывает ему в лицо:

— Послушай меня, — она осторожно кладет свою руку рядом с его. — Я не могу исправить твоё прошлое, как и ты не можешь воскресить мне Маттиаса. Но если ты можешь помочь мне вырастить его сына, то и я могу решить твою проблему. Пусть не совсем, но… могу.

— Ты должна ненавидеть меня за его смерть, — Каз отворачивается. — Я втянул вас в это.

— Ты вытащил его из Хеллгейта, куда его отправила я. Кто из нас ещё заслуживает настоящей ненависти, — Нина грустно кривит губы в подобии улыбки. — Я никогда не спрашивала тебя о том, что ты чувствовал тогда. Я и так знала, потому и уплыла. И поэтому же вернулась, когда поняла, что беременна. Я знала, что ты примешь меня в любом случае.

— Неосмотрительно, — бормочет он. — Я почти пришел к выводу, что ты станешь обузой, но перспектива обзавестись персональным сердцебитом перевесила.

— Не лги мне, Каз, — она мягко касается его ладони, так легко и невесомо, что он не успевает отдернуть руку. — Тише… тише… подумай о чем-то хорошем. Закрой глаза.

Она определенно применяет магию. Внезапно ему становится так спокойно, точно он вернулся куда-то в детство. Он послушно закрывает глаза, чувствуя, как по телу пробегает теплая волна.

— Что ты со мной делаешь?..

— Обычно мужчины задают этот вопрос в несколько иных обстоятельствах, — прыскает Нина. — Сиди спокойно! — она ловит его вторую руку. — У тебя проблема в голове, что-то перемкнуло там, когда с тобой случилось то страшное, о чем ты не можешь забыть.

Он должен что-то ощущать при чужих прикосновениях, но не может вспомнить, что именно. Он чувствует лишь тепло и щекотку от мягких подушечек пальцев, которые размеренно и ласково гладят его раскрытую ладонь.

— У кого-то горе терзает душу, разъедает её кровавыми язвами. Это страшно, но это можно пережить, время лечит такие раны, — голос Нины убаюкивает, заставляет прислушиваться и расслабляться одновременно. — Однако у некоторых людей горе и страх трансформируются в сути своей и начинают терзать разум, а затем и тело. Это похоже на болото: если ничего не делать, то однажды трясина затянет тебя на самое дно. Но… если ты не знаешь безопасной тропы и некому подать тебе руку, ты можешь метаться в поисках спасения до тех пор, пока не утонешь. Ты тонешь, Каз, понимаешь? Ты бьешься в одиночку, доводишь себя до грани, срываешься и бросаешь. А потом психуешь и не можешь справиться с собственным телом.

— Я…

— Ты боишься, что Инеж покинет тебя из-за твоей болезни, — голос Нины становится жестким. — Из-за этого тебя рвет на части, и ты становишься невыносим. Не знаю, как она терпит тебя. Я бы давно убила, честное слово! А она… если и покинет тебя, то лишь потому, что ты сам оттолкнешь её и отвратишь от себя.

— Может, так и лучше.

— Если бы так было лучше, то сегодня у нас были бы похороны, — безжалостно отрезает Нина. — Хоть себя не обманывай!

Каз открывает глаза и смотрит на её лицо, сосредоточенное и жесткое. Нина массирует его ладони, словно мягко выбивает кончиками пальцев одной ей известный ритм. Морщинки у её глаз собираются тонкой сеточкой, а вздернутый нос усыпан едва различимыми рыжими пятнышками.

— У тебя веснушки, Зеник, — говорит он вдруг, сам не зная зачем.

— У тебя тоже, Бреккер, — она поднимает на него серьезный взгляд, но где-то в глубине его пляшут искорки смеха. — Фермерский мальчишка!..

— Откуда ты знаешь?..

— Просто угадала, — Нина улыбается. — Надо же… Откуда ты родом, Бреккер?

— Деревенька неподалеку от Лижа, — Каз пожимает плечами. — История моя проста и безыскусна, как и у всех сельских филь, приехавших в город в надежде на лучшую жизнь. Нас отличало разве что то, что мы были детьми.

— Ш-ш-ш, — Нина прижимает палец к губам. — Эту историю ты расскажешь однажды, но не мне, а той, кому действительно важно знать.

— Что ты делаешь со мной, Нина? — Каз пытается понять, что с ним происходит.

Что-то происходит точно. Он чувствует её руки, но не чувствует ничего больше — ни отвращения, ни тревоги.

— Пока, кстати, ничего особенного. Я все-таки не мозгоправ да и времени у нас мало, — Нина наконец отпускает его руки. — Я заблокировала часть эмоциональных сигналов, которые управляют твоим телом, и подправила тот участок, который отвечает за страх. В идеале на сегодня точно хватит. Если повторить несколько раз, то есть шанс, что психика адаптируется и ты начнешь выздоравливать.

Каз вертит ладонями, сжимает и разжимает кулаки, шевелит пальцами, но никак не может нащупать то незаметное изменение в себе, которое чувствует где-то на периферии сознания. Чувствует, но даже не может описать.

— На самом деле ты, наверное, будешь немного заторможенным, — задумчиво констатирует Нина. — Я тебе на всякий случай занизила чувствительность и реакцию на прикосновения, так что… кхм.

— Что? — подозрительно уточняет Каз.

Проказливое выражение на лице Зеник не вселяет никакой надежды.

— Тебе пока не актуально, — злорадно хихикает она. — Но с выплатой одного долга могут возникнуть проблемы.

— Какого ещё долга? — Каз напрягается.

Если Зеник во что-то вляпалась поперек всех имеющихся неприятностей, то он её придушит. Хотя бы мысленно.

— А про него тебе объяснит Джаспер, — Зеник ухмыляется уже открыто. — Хотя я бы тоже послушала, точнее посмотрела на твоё лицо… Ладно, давай проверим, что у нас вообще получилось. Сиди спокойно!

Она медленно касается его щёк ладонями. Ладони у неё теплые, пахнут хлебом и травами. Каз действительно чувствует себя заторможенным. Каждое ощущение доходит до него с каким-то едва заметным, но все же опозданием.

Несоответствие ожидаемых ощущений с получаемыми путает и пугает. А Нина между тем смелеет с каждой секундой больше: ерошит ему волосы, тянет за ухо, треплет по щеке. Каз терпит смиренно, но это дергание его искренне раздражает. Кажется, что в голове что-то раздваивается и путается, а он никак не может уловить это загадочное что-то — Нина постоянно отвлекает его все новыми прикосновениями.

Когда она кладет ему руку на колено и цепко смыкает пальцы, он и вовсе дергается.

— Что? Неприятно?..

— Нет… — бормочет Каз и с удивлением осознает, что это действительно правда.

Странно, но не неприятно.

— Подправлю тебе ногу заодно, там опять отек, нерв пережимается, — Нина шевелит пальцами, и ногу простреливает легкой болью. — Вот так. Опять же мера временная. Будешь напрягать и бегать с грузом — все вернется.

— Спасибо.

— Вау? Ты знаешь это слово?.. — умиляется Нина. — А погромче можно?.. И повторить десять раз, а то я даже насладиться не успела!

Казу хочется повторить другое слово, можно даже десять раз подряд, но он вежливо молчит. Нина берет его за руки и настойчиво тянет с кровати.

— Давай-ка пройдемся! А теперь вот так… — она настойчиво заставляет прокружить её по комнате. — Кстати, ты умеешь танцевать, Бреккер? Знаешь, где у девушки талия?

Ну, кое-что из того, что танцевали отбросы иногда, он сможет повторить. Наверное… В тринадцать лет, помнится, под бутылку втихую распитого рома молодежь Бочки развеселилась до танцев. Даже Пер Хаскель отплясывал, припомнив молодость.

У них с Зеник даже получается изобразить что-то чопорно великосветское, прежде чем они натыкаются на стену. Она заливисто смеется, и ему тоже становится смешно.

— Ладно, контакт кожа к коже у тебя ничего себе, — наконец выносит вердикт Нина. — На церемонии не провалишься. Но вот более близкий контакт… как чувствуешь, выдержишь?

Каз недоуменно хмурится.

— Поцелуи, Бреккер! — Нина сердито округляет глаза. — Я говорю про поцелуи! На свадьбе без этого не обходится, знаешь ли!

При мысли о чужом дыхании на своем лице комок внезапно подкатывает к горлу. Каз заставляет себя кивнуть. Это будет Инеж. Конечно, он справится.

Это будет Инеж с чужим лицом.

Это будет серьезное дело, которое нельзя провалить.

— Этот порог просто надо переступить, Каз, — Нина берет его за руку. — Сейчас будет сложно: у тебя в голове полная мешанина. Нужно себя заставить, и дальше пойдет легче. Учти, на церемонии на это не будет времени, ты будешь отвлечен на другое.

— Я справлюсь, — если бы только уверенности в его голосе было больше.

— Тебе не будет плохо после этого, — убеждает его Нина. — Я разорвала эту связь. Все это сейчас лишь в твоей голове.

— Понимаю.

На самом деле он ни черта не понимает в том месиве терминов, которыми бросается Зеник. В голове пусто, а от ушедшей было паники вновь начинает мутить. Он как наяву оказывается в том переулке, в котором впервые поцеловал Инеж. Это не должно повториться, не должно… Но ощущения от воспоминаний всплывают в памяти как живые.

— Давай-ка отойдем от кровати, — Нина аккуратно подталкивает его в нужном направлении.

— Зачем?.. — рассеянно спрашивает он.

— Начнет тошнить, распахнем окошко и осчастливим какого-нибудь прохожего, — ехидно хмыкает она. — Для устранения ненужных ассоциаций. Завершим терапию сейчас, пока есть возможность. Я же и сама не знаю, что получилось. Если что, пожну плоды: моему самолюбию твоя реакция не навредит, так и быть.

— Что ты хочешь сделать? — спрашивает Каз, когда Зеник и впрямь приоткрывает окно и заставляет его встать в не просматриваемый с улицы угол.

— То, что мне совершенно не по нраву, — отрезает она. — Закрой глаза, Бреккер, и постарайся меня не покалечить.

— Что…

Каз предпочитает тешить себя мыслью, что его очень сложно застать врасплох. Однако Зеник удается. Она решительно обхватывает рукой его шею, заставляя наклонить голову и прижимается к его губам в совершенно бесстыдном открытом поцелуе.

Он дергается, но Нина грубо удерживает его за воротник и углубляет поцелуй, силой проталкивая язык ему в рот. Паника накрывает с головой, он вновь захлебывается, отчаянно пытается вырваться, втянуть в горящие легкие кислород…

Но он все ещё не тонет, все ещё не чувствует мертвецов. Это совершенно не похоже на все, что он переживал ранее. Это вовсе ни на что не похоже.

Нина тянет его за волосы, запуская пальцы в его измененную шевелюру, и осознание прошивает внезапно и остро: это первый раз, когда он не чувствует призраков за спиной. Ему не нужно представлять зеленое море из детства, ему больше ничего не нужно. Перед ним лишь темнота и тепло чужого тела рядом.

Тошнота приливает на мгновение к самому горлу, но затем постепенно спадает, и спустя несколько секунд Каз перестает её ощущать. Только жар чужого рта и незнакомый вкус на языке. Хлеб и травы — как ожидаемо…

Нина успокаивающе гладит его по затылку и отпускает, затем отстраняется и вглядывается в глаза.

— Страшно? Тошнит? Больно? Если да, то не молчи!

Он молча качает головой.

— Ну и слава Гезену, — Нина вытирает рот тыльной стороной ладони. — Бреккер, мне неловко спрашивать, ты вообще целоваться-то умеешь?..

— А вот это уже и вовсе не твое дело, — бормочет Каз, с досадой чувствуя, как ушам становится горячо. Зеник сегодня виртуозно вытягивает из него все неприятные секреты, ещё и громко озвучивая каждый вслух.

— Ладно, научишься, какие твои годы, — Нина издевательски снисходительно хлопает его по плечу. — Давай-ка, постой спокойно, изменим тебе разрез глаз и нарушим красоту твоих великолепных скул!

— Зеник… — с угрозой цедит он. — Не нарывайся!

Нина громко и нахально фыркает и щелкает пальцами, отчего бровям становится щекотно. Видимо, они только что поменяли цвет.

— Ты сильно изменила её?.. — вдруг спрашивает он. — Инеж? Сулийка, венчающаяся под дланью Гезена, редкое зрелище.

Нина с досадой морщится.

— Мы пытались сделать её бледнее, но я не Сафина, я так не умею. Мел или белила ни черта не держатся, с неё все слетает за двадцать минут. Так что поменяли слегка разрез глаз и форму лица, чтобы издали не читалось. Не волнуйся, Бреккер, ты даже не представляешь, как умеют меняться девушки при помощи грамотной раскраски и наряда!

— Священник сможет опознать её в лицо, если она появится перед ним в своем истинном облике?

Нина неуверенно пожимает плечами.

— Не меняй меня больше, — внезапно говорит он, осененный новым решением. — Волосы, брови, и хватит. Соглядатаям со стороны этого хватит.

— Думаешь, Кридсу не донесут в итоге?.. — с сомнением спрашивает она.

— Пускай, — Каз подходит к зеркалу, с усмешкой разглядывая посветлевшие кудри, буйствующие у него на голове. После его вечных усилий, чтобы пригладить маслом и зачесать назад свои истинные волосы, эта картина кажется особенно циничной. Словно семилетний мальчишка, не знакомый с расческой, видит Гезен!

— Ты хочешь, чтобы он узнал, — понимает Нина. — Зачем, Каз?..

— Это послание, — Каз бросает взгляд на занавешенное окно. — Если он его поймет, то значит, был серьёзен. Знаешь, чем мне всегда нравились волчата твоих птенцов, Нина?

— Они тебе нравились?.. Вот это новость!..

— Многие думают, что это просто ещё один цепной пёс, выученный командам и преданный, — продолжает Каз, не слушая её. — Вот только никто из них не пробовал удержать такую зверюгу на поводу!

Он пробовал, когда один из этих чертовых волков опять вырвался на свободу и попытался ускользнуть аккурат наперерез отряду городской стражи. Каз тогда едва успел схватить его за ошейник. Волчонок же едва не выдернул ему руку из плеча.

А затем провел Каза за собой несколько улиц, потому что тот вовсе не собирался отпускать беглеца, но направить его в нужном направлении силой рук было невозможно. Разве что пинком… однако как показывал опыт, такая акция становилась одноразовой, а ноги можно было по итогу и не досчитаться.

К счастью, им тогда встретился загулявший Джаспер. Вдвоем им все-таки удалось дотащить волчонка обратно до подвала, где держали остальных волчат.

Вскоре после того случая Каз нашел сговорчивое фермерское хозяйство и, не слушая возмущенных фьерданских воплей, отправил волчат туда — верой и правдой отрабатывать свой хлеб.

Кстати, Зеник бы очень пошла роскошная меховая шуба. Странно, что она так и не оценила идеи. Равкианцы любили меха и пушнину, а уж белые волки и вовсе ценились в Равке на вес золота.

Хельвар действительно стал для неё всем, как бы глупо это ни звучало. Надоедливый принципиальный фьерданец, он не должен был так сплотить всех воронов, он не должен был оставить такой глубокой раны. Однако оставил.

И эта непроходящая зудящая боль, которую он никогда не позволит себе осознать, будет жить даже в нем, жестоком монстре из Бочки. Жить и напоминать, что Гезен всегда взимает долги.

Долги нужно отдавать.

— Нина, — тихо зовет он.

Она оборачивается, не пригодившиеся пузырьки тихо звенят в её пальцах, когда он подходит к ней и берет её руки в свои.

— Что бы ни случилось дальше, знай одно, — он смотрит ей в глаза, позволяя им обоим этот единственный момент взаимной искренности. — Я никогда не оставлю твоего сына. Пока жив. Я должен тебе жизнь человека, которого ты любила, и я помню про этот долг.

— Каз… — в её взгляде и боль, и сила.

— Знай это, — он смотрит на неё сверху-вниз. — Просто знай.

— Ты всегда выполняешь свою часть сделки, — шепчет Нина, и на её ресницах блестят слёзы.

— А ты не тот филя, которого можно обмануть, — он кривит губы в неловкой усмешке, отпускает её руки и делает шаг назад. — Но если… если когда-нибудь такое случится со мной, сделай для меня то же самое.

Нина улыбается, и мокрые дорожки бегут по её щекам, когда она протягивает ему руку.

— Я клянусь тебе, Каз. Сделка есть сделка.

— Сделка есть сделка, — эхом откликается он.

Их пальцы сплетаются на мгновение, чтобы в следующее мгновение отпустить чужую руку и поднести ладонь к сердцу, давая обещание перед взором Гезена и Святых.

Дурацкое суеверие, почти деревенское, почти забытое.

Общее для равкианцев и керчийцев.

Колокол святой Магдалены бьет гулко, громко, радостно, предвещая скорую церемонию. Свадьбы всегда услаждают взор Гезена, пусть даже и фальшивые.