Тонкое искусство пофигизма (гет)

У входа в квартиру, которую до недавнего времени занимал покойный фотограф, стояло плотное кольцо зевак, и у крыльца грозно пучил глаза полицейский . Перед тем, как войти, Жанна Аркадьевна огляделась еще раз, и опять не без причины.

Гостиная выглядела почти так же, как накануне, только опустели столы, на которых во время Бала-Маскарада стояли вино и закуски. Тем ужаснее смотрелась картина, открывшаяся взору бухгалтера в салоне. Все фотографии были не только содраны со стен, но и изорваны в мельчайшие клочки, усыпавшие весь пол. Кто-то, находившийся в исступлении, потратил немало времени, чтобы обратить выставку Поджио в совершеннейший бардак.

Навстречу товарищу прокурора сбежал по лесенке из бельэтажа деловитый Лагранж, при виде Бердичевского просиявший заискивающей улыбкой.

— Матвей, вы? Решили сами? Что ж, правильно.

Он пожал руку Бердичевскому, с недоумением воззрился на Жанну, однако объяснением старого знакомого остался полностью удовлетворен и в дальнейшем не обращал на помошницу Шаталина ни малейшего внимания. А вот затаившаяся в толпе Ксения, очень внимательно следила за "Жабой" Аркадьевной и отметила, как женщину на место преступления под локоть завёл помошник прокурора. Девочка немешкая рванула следом за ней. Ребёнка, конечно, не хотели пропускать, но влиятельная фамилия и факт уже прошедшей Ижевской сделал своё дело. Девочка с гордым видом прошествовала мимо охранявшего место преступления полицейского.

— Тут что рассматривать, — послышалось девочке из разгромленного в салона, — вы наверх поглядите. Вон где картинка.

Наверху было всего две комнаты — спальня и еще одна, где, как уже говорилось, Аркадий Сергеевич расположил фотографическую лабораторию. В нее сначала и заглянули, поскольку она располагалась ближе.

— Вот-с, — горделиво показал Лагранж. — Погром .

И в самом деле, лаборатория выглядела еще ужаснее самой выставки. Посреди комнаты лежал не то разбитый со всего маху, не то растоптанный ногами аппарат «Кодак», а вокруг посверкивающими льдинками валялись осколки фотографических пластин.

— Ни одной целой не осталось, все вдребезги, — все так же бодро, словно хвастаясь способностями неведомого преступника, объяснял спутник Ижевской.

— Следы? — поинтересовался Лагранж, поглядев на двух полицейских, ползавших по полу с лупами в руках.

— Какие уж тут следы, — ответил один, постарше, подняв мятое, испитое лицо. — Сами видите, будто стадо слонов пробежало. Ерундой занимаемся, осколки складываем. Тут вот в низу каждой пластинки бумажка с названием. «Белая беседка», «Закат над Рекой», «Русалочка». Подбираем уголок к уголку, как в детской игрушке «Собери картинку». Вдруг сыщется что полезное. Конечно, навряд ли.

— Ну-ну. — Бердичевский вполголоса спросил Лагранжа. — А где… покойник?

— Идемте, — засмеялся Феликс Станиславович. — Ночью спать не будете. Одно слово — натюрморт.

Ижевская и её спутник, последовали за "синемундирным вергилием" по коридору. Ксюша тихонько шла сзади.

Поджио лежал на кровати, торжественно глядя в потолок, будто задумался о чем-то очень значительном — уж во всяком случае, не о какой-то жалкой треноге, которая пригвоздила его к кровати, да так и осталась торчать, зажатая сводом грудной клетки.

— Разумеется, наповал, — показал пальцем в белой перчатке Лагранж. — Удар, изволите ли видеть, нанесен строго вертикально. Стало быть, убитый лежал, встать не пытался. Очевидно, спал. Открыл глаза, и в тот же миг — царствие небесное. А крушить и ломать убийца уже потом принялся.

Матвей Бенционович заставлял себя смотреть на три сдвинутые ножки, глубоко утопленные в теле мертвеца. Ножки были деревянные, но в нижней части обитые медью и, должно быть, с острыми концами.

— Сильный удар, — сказал он, изображая невозмутимость, и попробовал обхватить пальцами верх треноги. Не вышло — пальцы не сошлись. — Женщина так не смогла бы. Тяжеловато, да и не ухватить как следует.

— Я тоже так думаю, — согласился Лагранж. — Так что это не Телианова. Дело-то, в сущности, немногим сложнее пареной репы. Я только следователя ждал, а мои уж и полный осмотр произвели. Не угодно ли протокольчик подписать?

Бердичевский поморщился от столь явного нарушения процедуры — протокол осмотра без прокурора составлять не полагалось, и оттого стал читать бумагу с нарочитой медлительностью. Но все было составлено идеально — Лагранж полицейскую работу знал, следовало это признать.

— Какие у вас соображения? — спросил Матвей Бенционович.

— Пойдемте, что ли, вниз, в салон, пока этого вынесут, — предложил Феликс Станиславович.

Так и сделали.

Встали в углу пустого салона, полицмейстер закурил сигарету, Матвей Бенционович достал тетрадочку. Здесь же пристроилась и Ижевская: ползала по полу, вроде как убирала мусор, а на самом деле собирала обрывки картин, складывала один к одному. Собеседники внимания на нее не обращали.

— Слушаю, — приготовился записывать Бердичевский.

— Круг фигурантов по делу узок. Тех, кто мог иметь хоть какие-то мотивы для убийства, и того меньше. Надо установить, кто из сих последних не имеет алиби, да и дело с концом.

Лагранж был сейчас чудо как хорош: глаза горели огнем, усы победительно подрагивали, рука энергично рубила воздух, термины перекатывались во рту, словно леденцы. Думается, что за последние недели Феликс Станиславович переменил мнение о скучности и неперспективности Заволжья. Чего стоило одно дело про отрубленные головы! Но там основные фанфары и литавры явно предназначались Бубенцову. Зато здесь, при расследовании этого аппетитнейшего убийства, никто не мог перебежать ему дорогу. Опять же появилась прекрасная возможность продемонстрировать хитроумному и опасному господину Бердичевскому свою незаменимость, в настоящий момент находившуюся под большим сомнением в связи с оплошностью Феликса Станиславовича по части взятки.

— Рассудите сами, Матвей Бенционович. — Лагранж снял перышко с рукава товарища прокурора. — Связь ночного убийства с вечерним скандалом очевидна. Так?

— Допустим.

— На Бале -Маскараде у актера, не считая дам, присутствовали десять человек. Ну, господина Бубенцова мы пропустим, потому что высокого полета птица, опять же и мотивы не просматриваются. Далее со стороны усопшего были приглашены: управляющий Ширяев, князь Телианов, купец первой гильдии Сытников и предприниматель Краснов. Со стороны хозяин — директор гимназии Сонин, присяжный поверенный Клейст и архитектор Брандт. Еще Владимир Львович привел с собой своего секретаря Спасенного.

— Допустим, — повторил Бердичевский, быстро строча карандашиком. — И подозреваете вы, конечно, в первую голову Ширяева, а во вторую Телианова?

— Не так быстро, — упоенно улыбнулся Феликс Станиславович. — На первом круге приближения я не склонен сужать количество подозреваемых. Взять хотя бы дам. Княжна Телианова — главная мишень вчерашнего скандала. Если и не убивала сама, то могла быть вдохновительницей или соучастницей, о чем я еще скажу. Теперь госпожа Соленцева.

Жанна замерла, не до конца сложив карточку с обнаженной на песке Телиановой.

— Очень необычная особа. Непонятно, что она, собственно, столько времени делает в Заволжске. Я выяснял — вроде бы приехала проведать свою сестру. Так что ж тогда по балам и салонам гулять? Всюду-то она бывает, все ее знают. Бойка, кокетлива, кружит мужчинам головы. По всем приметам — авантюристка.

Бердичевский смущенно покосился на Ижевскую, но та, похоже, уже не слушала — сосредоточенно возилась со своими обрывками.

— Нынче с утра послал запрос в департамент — не проходила ли Серафима Викторовна Соленцева по какому-нибудь делу? И что вы думаете? Проходила, причем четырежды! Девяносто третьего года в Москве, по делам об убийстве Романа Пушкина и Ольги Шаталиной. В прошлый год в Казани, по делу о похищении театральной труппы, и еще в Самаре, по делу о крушении парохода «Святогор». Все четыре раза выступала на процессах свидетельницей. Каково?

Бердичевский вновь поглядел на Жанну, уже не со смущением, а вопросительно.

— Да, любопытно, — признал он. — Но мы уже выяснили, что женщина такого убийства совершить не могла.

— И все же Соленцева чертовски подозрительна. Ну да Бог с ней, разберемся. А теперь перейдем к подозреваемым первой степени, то есть к тем, кто давно знаком с Поджио и имел или мог иметь основания его ненавидеть. — Лагранж поднял указательный палец. — Первый, конечно, Ширяев. Влюблен в Телианову до безумия, пытался убить Поджио прямо там, на Балу, безо всяких ухищрений — еле оттащили. Второй — брат, Петр Телианов. — Полицейский поднял и средний палец. — Тут вероятно еще и ущемленное самолюбие. Телианов позднее всех понял, что фотографии его обнажённой сестры показали на выставке, и тем самым выставил себя то ли дураком, то ли трусом. Неуравновешенный молодой человек, дурных склонностей. Состоит под гласным надзором, а я эту нигилистическую публику почитаю способной на любую мерзость. Если уж на государственные дела замахнулся, то что него жизнь одного человека? А тут в некотором роде даже простительно — вступился за честь сестры. Но и это еще не все. — К двум пальцам присоединился третий, безымянный — правда, полусогнутый. — Сытников. Скрытный господин, но тоже со страстями. По имеющимся у меня сведениям весьма неравнодушен к чарам Телиановой. Вот вам и мотив — ревность к более удачливому сопернику. Донат Абрамович сам разбойничать в ночи не пойдет, сочтет ниже своего достоинства, а вот кого-то из своих молодцев подослать, пожалуй, мог бы. У него все работники сплошь из староверов. Бородатые, угрюмые, на власть волками смотрят. — Феликсу Станиславовичу идея про убийц-староверов, кажется, пришлась по вкусу. — А что, и очень запросто. Надо будет Владимиру Львовичу доложить…

Ксюша Шаталина, стоявшая за углом ,побледнела. Во что она ввязалась? Но так нужно, хорошо, что она получила письмо....