Гибель отложим на завтра (джен)

I

Кхан с войском вернулся к Антурину на рассвете. Часть воинов осталась у южных стен, собирать тела павших товарищей, остальные отправились в полупустой лагерь неподалеку. Элимер взял с собой отряд телохранителей, один этельд и двинулся через распахнутые ворота вглубь провинции.

Стражи у входа не оказалось — сейчас она была и не нужна, — и потому Элимера никто не встречал. Восходящее солнце озаряло обезображенный город. Обугленные дома и деревья и почернелая мостовая в свете золотых лучей выглядели ненастоящими, словно кто-то нарисовал их углем на холсте. Из-под лошадиных копыт летел пепел, поднимался в воздух и оседал. Противно и страшно пахло гарью и смертью.

Некоторые улицы выгорели почти дотла, другие от огня почти не пострадали, и на них было больше людей. Вялые, будто заспанные лица, опухшие глаза, а слез не видно — отчаяние уже сменилось отупением. Равнодушными взглядами антуринцы скользили по кхану и его воинам и плелись дальше — без цели и смысла.

Из почернелой лавки на развилке между торговыми рядами и площадью выскочила растрепанная тетка с искаженным от ярости и горя лицом, что-то прокричала, указывая на кхана пальцем. Среди стука копыт и других голосов до него донеслось только окончание ее фразы:

— …а зачем вернулись?! Уже не нужно! Уже поздно!

Женщину оттеснили, а потом она и вовсе осталась позади, но легче от этого не стало. От бессилия Элимер так крепко сжал узду, что мелко задрожали пальцы. Тошнотворное чувство бесчестья и бесславия сдавило грудь. Он ведь не так давно захватил город-крепость и убедил антуринцев, что под владычеством Отерхейна их жизнь станет лучше, чем при бывших правителях. Но когда пришла беда, не смог защитить провинцию.

В голове, споря друг с другом, толкались ненависть к Аданэю, боль за покалеченный Антурин и страх за жену. Хотелось тотчас же помчаться к замку, где, как ему доносили, иллиринцы оставили Шейру. Но Элимер не помчался. Сейчас он в первую очередь был правителем, а не супругом. Ему нужно было проехать по основным улицам и оценить, как сильно пострадала провинция, даже если по пути он столкнется с проклятиями матерей и вдов. Люди все равно должны увидеть, что он не бросил их окончательно. А еще надо поручить приближенным, чтобы позаботились о похоронных обрядах. И решить, где разместить выживших. Чем кормить в ближайшее время. Скота, уведенного из Иллирина, надолго не хватит…

В ворота замка Элимер въехал только спустя три часа. У главного входа передал коня перепуганному прислужнику и, сопровождаемый телохранителями, взбежал по лестнице и ворвался внутрь. Первым на пути попался здоровенный детина — выживший, но изрядно потрепанный воин гарнизона. Кхан ухватил его за предплечье, толком не давая опомниться.

— Где кханне?

Детина зашипел и поморщился от боли, а до Элимера дошло, что только что он сжал его левую, покалеченную, руку. Тут же отпустил и повторил вопрос:

— Где она? Здесь? Отвечай!

Воин мотнул головой вверх и в сторону, промычал:

— Мой кхан… там она… на втором этаже. В спальных покоях с…

Дальше Элимер не слушал. Бросился к лестнице, взлетел по ступеням и вывалился в опустевший коридор. Там распахнул дверь первой комнаты — никого. Во второй тоже. И в третьей. Следующая оказалась заперта. Он толкнулся в нее и выкрикнул:

— Открывай! Сейчас же! Приказ Великого кхана.

Изнутри послышались голоса, шаги, возня. Заскрипела задвижка, дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянула дородная, в возрасте женщина.

— Где она? — прохрипел Элимер и толчком распахнул дверь настежь. — Где моя кханне?

Женщина охнула от неожиданности, но быстро опомнилась и поклонилась. Затем приосанилась.

— Повелитель, так здеся, — важным басовитым голосом ответила она, махнув рукой куда-то за спину. — Вот прям тута она. Вчера…

Элимер не дослушал. Отодвинул ее, влетел в переднюю комнату. Телохранители остались снаружи, а он через арочный проход бросился в спальню. И замер, несколько раз сморгнув. У высокой деревянной кровати, опираясь ладонью о камень стены, стояла и улыбалась подрагивающими губами Шейра. Живая! Стройная, как раньше.

Элимер в два шага приблизился к ней и осторожно привлек к себе, стараясь не сжимать в объятиях слишком сильно. Она спрятала лицо на его груди, вздохнула — и чуть слышно расплакалась. И это приветствие было Элимеру милее любых радостных криков.

— Шейра, моя Шейра, — шептал он, поглаживая ее по спине, вдыхая запах ее тела, — моя бедная. Я так боялся, что ты… Я бы не смог без тебя. Но ты здесь и живая, хвала богам!

— И ты — здесь… Я почти умерла, когда думала… Мне до сих пор страшно: вдруг это сон. Ты… мой Элимер. Ты рядом. Я так хотела… наш сын, он…

— Главное, что ты в порядке! — прервал ее Элимер. — Больше ничего не надо. У нас будут… еще будут другие дети.

Шейра вдруг отстранилась, глянула на него с недоумением, а потом тихонько засмеялась.

— Наверное, будут. Но чем тебе первенец не угодил?

— Первенец? — в изумлении переспросил Элимер. — Но… как? Я думал, что он… Но было же еще рано…

— Он ведь твой сын, — улыбнулась айсадка. — Он точно знал, когда появиться. Меня уже хотели увезти, но тут — он. И твой брат меня оставил. Он испугался, что я умру по пути и тогда ты сразу будешь мстить.

— Правильно испугался, — процедил Элимер. — Но от моей мести это все равно не спасет. — Он помрачнел, но на этот раз злые мысли не задержались в голове, сметенные радостью. — Айсадка моя! Так где же он?

— У кормилицы, повелитель, — бесцеремонно вмешалась женщина, которую кхан первой встретил в дверях. Сейчас она с той же самоуверенностью вошла в спальню: никак понимала, что нынче ее наглость останется безнаказанной. — А то кханне наша сама его кормить удумала. Да только где ж это видано, чтобы сиятельная владычица, когда еле разрешилась от бремени…

— Я понял, — прервал ее Элимер. — Так где кханади? Отведи меня к нему.

— И меня! — вскинулась Шейра.

— Как можно, моя кханне? — возмутилась повитуха и, переваливаясь, как утка, подошла к айсадке. — Лучезарная, тебе и с ложа-то вставать не следовало, а ты еще куда-то шагать собралась.

Женщина с явным удовольствием купалась во внезапно приобретенной власти.

— Как тебя зовут? — спросил Элимер.

— Дортейта, повелитель, — ответила она и наконец-то немного оробела.

— Так вот, Дортейта, ступай и приведи сюда кормилицу с ребенком. А кханне останется здесь.

Женщина важно кивнула и вышла за дверь. Вернулась через несколько минут, ведя за собой сосредоточенную кормилицу с ребенком в руках.

Недолго думая, Элимер взял у нее младенца и теперь стоял, боясь пошевелиться. Казалось, что если чуть сильнее прижмет его к себе, то раздавит. Сын, крошечный и как былинка легкий, посапывал и даже не думал просыпаться.

Элимер пытался осознать, что чувствует. Оказалось, что почти ничего. Только растерянность и толику гордости. Любовь? Нет, ее не было. Он и не мог понять, как это — любить бессловесного младенца со сморщенным лицом, в котором сложно угадать черты. Вот когда сын подрастет, заговорит, начнет обучаться воинскому искусству, тогда совсем другое дело. Тогда он полюбит — научится любить — своего ребенка и начнет гордиться им по-настоящему.

— Я уже дала имя его душе, — сказала Шейра, забрала у него ребенка и уселась на кровать.

— И какое же?

— Нет-нет, я пока не могу сказать! — она в испуге замотала головой. — Нельзя. Пока духи-покровители не возьмут его под защиту, имя никто не должен знать, кроме матери.

— Так что же, до тех пор для остальных людей он останется безымянным?

Шейра пожала плечами, как бы говоря: «Да, а что такого?» Затем протянула с неохотой, будто делая одолжение:

— Можно еще дать прозвище. Некоторые так делают…

— Прозвище? Ну так и мы его дадим, — улыбнулся Элимер, склонился над ребенком в ее руках и коснулся его лба пальцами. — Я нарекаю тебя Таерис и называю наследником, — произнес он ритуальные слова. — Кханади Таерис из династии Кханейри.

Пока кхан с женой и ребенком оставался в спальной комнате, повитуха с кормилицей сидели в передней и шептались, с любопытством обсуждая случившееся.

— Ты когда-нибудь видела кхана таким? — спросила Дортейта.

— Да я его вообще впервые вижу, — призналась кормилица Ильха.

— Так-то и я впервые, но мир-то слухами полнится. Говорили, что он, мол, как прошлогодний хлеб, черствый как камень. А видишь, что детишки малые с людьми делают. А это ж я, почитай, кханади от смерти спасла. Так теперь и с повелителями на короткой ноге. Эх, к своим вернусь, то-то все обзавидуются.

— Не-е-т, — кормилица криво усмехнулась и покачала головой, — властители это одно, а мы — совсем другое. От них держаться подальше — проживешь подольше. Хотя мне, похоже, никуда от них теперь не деться, — помрачнела Ильха. — Пока младенец не подрастет.

— Это что еще за мысли? — возмутилась Дортейта. — Такая молодая, а всего страшишься!

— А неспроста. Знаю, о чем говорю. Сестрица моя старшая однажды приглянулась сынку бывшего императора, в наложницы к нему попала, дите у них даже появилось. А потом… — Ильха умолкла.

— Так что потом? — поторопила Дортейта, предвкушая сплетню.

— А потом его жена мою сестру извела. Ядом потравила и ее, и ребенка. А принцу что? Новую любимицу завел, а о моей сестре забыл и не вспоминал, будто и не было ее. Отца моего прочь велел гнать, а моего брата на площади кнутом отстегали, чтобы лишнего не болтал. Он потом несколько дней пролежал дома да умер, лекари ничего не смогли сделать. И это ведь мы еще не из самой плохой семьи, не больно какая-то чернь… Ох, как я радовалась, когда степняки казнили весь императорский род!

Дортейта понимающе покивала.

— Горькая история… Но это ж не всегда так бывает.

— Но часто. Кто мы для них? Травинки на обочине да пыль под ногами. Так что ты лучше молчи, не хвастай знакомством с правителями. А то мало ли… Да и не поверят.

— Мне — поверят, — важно сказала Дортейта и надулась от гордости.

Опустевший после отступления иллиринцев замок наполнился людьми. Вернулись дейлар и местные вельможи — те из них, кто не запятнал себя сотрудничеством с захватчиками. Заняли свободные комнаты военачальники и тысячники, коридоры прочесывала стража.

Пока Элимер шел к своим покоям, принял не менее дюжины поздравлений и пожеланий всех благ: люди уже знали, что у правителя родился наследник. Поздравлениями его встретил и наместник Арист, облаченный в белые траурные одежды. Кхан сам велел ему прийти в это время, но отвлекся, задержался, и теперь дейлар поджидал его у входа, но чуть поодаль от охраняющего покои воина.

— Арист, добро пожаловать, — сказал Элимер и кивнул стражнику, чтобы тот открыл дверь. — Заходи. Поговорим.

Оказавшись внутри, он опустился в кресло, а подданному указал на один из сундуков напротив.

— Присаживайся. И скажи, тебе удалось выяснить, кто это сделал? — запоздало он добавил: — Соболезную твоей утрате и оплакиваю ее вместе с тобой. Настоящее горе.

Элимер не слишком-то старался придать своему голосу нужное выражение. Впрочем, и Арист ответил быстро и ровно, на одной интонации:

— Благодарю за понимание, мой кхан. Твое внимание утишает мою боль и успокаивает сердце.

Положенные слова прозвучали, и Элимер вернулся к главному вопросу:

— Как это случилось? Иллиринцам невыгодно было ее убивать.

— Может быть, это и не они. Может, это горькая случайность. Если бы ее убили воины, то мечом, копьем или кинжалом. Но здешние слуги помогали ее хоронить и видели след от удара на голове. Она могла неудачно упасть…

— Слишком уж неудачно, — проворчал Элимер. — Для нас так катастрофически неудачно. Регис не только иллиринцев, но и нас обвинит в смерти принцессы. И самое паршивое, что будет в этом прав.

Он зло рубанул рукой воздух, вскочил с кресла и в раздражении прошелся по комнате.

— Мой повелитель, — осторожно сказал Арист, — я думаю, стоит поговорить с кханне. Понимаю, что сейчас она еще слаба и устала, но… она могла что-то видеть или слышать. Их с Отрейей по крайней мере часть времени держали вместе.

— Да, да, ты прав. Я спрошу у нее сегодня же. — Шумно выдохнув, Элимер снова упал в кресло и заговорил о другом: — Надо как можно скорее восстановить здесь порядок. Мы не можем потерять Антурин.

— Мы и не потеряем, — пообещал Арист. — Я уже отправил три сотни воинов, чтобы освободили дороги, разгребли все эти завалы. Каменотесов и строителей тоже собирают по всему Антурина, и с каменоломен должны подвезти песчаник. Начнем потихоньку все тут отстраивать.

— Из срединного Отерхейна скоро должны пригнать скот.

— Благодарю, повелитель, — склонил голову Арист. — Это поможет избежать голода.

— А с водой что? Мне доложили, что иллиринские псы загадили падалью почти все главные колодцы. Нам тут только мора не хватало!

— Я уже подумал об этом, мой кхан.

— И что надумал?

— Испорченные колодцы запечатаем, нетронутые оставим. На первое время хватит, а потом один из ручьев, притоков Кайраксы — тот, что начинается в горах, — направим сюда. Я уже распорядился.

Элимер с одобрением кивнул, мысленно отметив, что все-таки совет Таркхина назначить Ариста дейларом был правильным. Даже несмотря на то, что этот дейлар оказался дурным мужем для принцессы Отрейи и этим подвел.

Когда наместник ушел — уже на заходе солнца, — на Элимера навалились тяжесть и одиночество. Он подошел к окну, распахнул ставни, и взгляду в тревожном закатном свете открылся кусочек города, распростертого за стенами замка. Сразу же вспомнились скелеты домов, гарь и обездоленные люди с их стенаниями.

Радость от того, что Шейра жива, невредима и родила наследника, забилась в темный уголок души и боялась высунуться. Не утешала и весть о разгроме мятежников. Во-первых, она была предсказуема, а во-вторых, провинция от этого целее не стала. Пока жизнь здесь не наладят настолько, чтобы Антурин снова стал надежным плацдармом, придется забыть и об иллиринцах с Аданэем, и о большой войне с местью.

Мысли отозвались постылой болью в висках, перед глазами заплясали багряные пятна, а нутро скрутило от душной ненависти. Он все чаще думал, что от таких приступов не спастись, пока он не избавится от брата.

Элимер еще долго стоял у окна, и только с последним отблеском рдяного заката кое-как прогнал из головы вязкие, липкие, как слизь, мысли.

Когда он добрался наконец до покоев жены, то мир уже затопила студеная ночь. Комната в свете ламп все равно казалась бархатистой и теплой. Еще больше тепла исходило от самой Шейры, с которой Элимер, обнявшись, лежал на кровати. Сейчас он больше всего хотел уснуть рядом с женой, а не задавать ей вопросы, но деваться было некуда.

— Моя айсадка, — он откинул светлую прядь с ее лица, — извини, но сейчас я должен спросить о неприятном…

— Да?

— Отрейя… Тебе что-нибудь известно о том, как она умерла?

Айсадка отстранилась и посмотрела на него в смятении.

— Значит, знаешь… — понял Элимер. — Расскажи мне. Это очень важно. Кто ее убил?

— Это я, — тихо ответила Шейра, глядя ему прямо в глаза.

— Что?!

— Это я ее убила. Ударила головой о…

Элимер сел на кровати и встряхнул жену за плечи.

— С ума сошла?! Ты хотя бы представляешь, чем это может обернуться для нас?! Зачем ты это сделала?! За что, сожри тебя Ханке?

Губы айсадки дрогнули, и она заморгала, словно не понимая его вопросов. Элимер разжал руки, со свистом втянул в себя воздух и провел ладонями по лицу, как будто хотел стряхнуть с себя злость, раздражение, усталость.

— Она собиралась рассказать твоему брату, что ты выжил… — после недолгого молчания ответила Шейра.

— И что?! Ну, рассказала бы, что из этого? Какая беда? — процедил Элимер. — А теперь…

— Но ты же сам написал, — пробормотала айсадка, — что ты жив, но шакал не должен знать.

— Я? Нет, я так не говорил. Я написал, что я жив, но шакал не знает. — Элимер умолк на несколько мгновений, затем с горечью выдохнул: — Двуликий Ханке… Похоже, что это я допустил ошибку. Ваш язык… и эти ваши символы сложные для меня. Надо было написать просто, что я жив. Тогда ты не поняла бы меня неправильно и ничего бы не случилось.

— Извини…

— Почему Отрейя вообще хотела меня выдать?

— Она говорила, что ты был суров к ней. И что она больше верит твоему брату. И что он добрый и прекрасный.

— Понятно, — фыркнул Элимер. — Очередная несчастная польстилась на смазливую физиономию Аданэя… Но ты! Ты хоть понимаешь, что твой поступок принесет больше вреда, чем принесла бы болтливость принцессы?

— Ну прости!

Она отвернулась, опустила голову, и Элимер обругал себя. Он не должен был так на нее набрасываться. Шейра оказалась в плену у врага, но даже там пыталась защитить своего мужа. Как умела. За это не судят.

Он привлек айсадку к себе, с нежностью погладил по волосам.

— Ты не знала, какие игры ведутся между правителями. Я тебя не виню.

— Зато я виню! Если из-за меня тебе что-то грозит…

— Я что-нибудь придумаю, не волнуйся. А ты запомни, что не убивала Отрейю. Поняла? Не убивала. Повтори.

Он выразительно посмотрел на Шейру, и та поняла его взгляд и послушно повторила:

— Я ее не убивала.

— Но, возможно, ты что-то видела или слышала? Может, это иллиринцы сделали? Хотели надругаться над принцессой, она сопротивлялась, и они случайно ее толкнули…

— Так и было, — прошептала Шейра, сцепила пальцы в замок, а ее голос подрагивал.

Ложь явно давалась айсадке с трудом, и Элимер понимал, что ей надо будет не единожды потренироваться, прежде чем обман начнет звучать, как правда.

— А почему иллиринцы не тронули тебя? — спросил он. — И не торопись. Обдумай ответ.

— Я… я же была на сносях. Они боялись, что это может сильно навредить, что вдруг я умру…

— Да, это похоже на правду, — кивнул Элимер. — Но завтра повторишь мне эту историю еще раз, хорошо? А то вдруг мы что-то упустили. А сейчас хватит об этом. — Элимер слегка надавил Шейре на плечи, укладывая на кровать, и поцеловал в лоб, как маленькую. — Не вини себя, моя айсадка. Ты не могла спасти принцессу.

II

Загрохотали и закрылись ворота, отрезав Аданэя с воинами от преследователей, даже если бы те вздумали сунуться глубже на иллиринскую землю. Аданэй был уверен, что не сунутся. И уж конечно Элимер не пойдет на Тиртис. Чтобы добраться до него, нужно сначала преодолеть укрепления и воинские заставы. Да и стены города относительно надежны, а у Элимера нет огня, способного пожирать камни. И хотя город не так далеко от границы, но стоит на земле Иллирина, и чтобы взять его в осаду, сначала надо захватить окрестные поселения и провести по ним обозы и осадные орудия. Сейчас это невозможно. Значит, брат самое большее побесчинствует в приграничных деревнях и вернется к Антурину. Там его встретят разрушенные дома и напуганные люди. На восстановление провинции уйдет не один месяц, а потому в ближайшее время Иллирину вряд ли стоит опасаться вторжения. Аданэй дал стране отсрочку. Правда, если бы враги опомнились чуть позже и не пустились в погоню, было бы еще лучше.

Хаттейтин, впрочем, придумал еще одну предосторожность: пусть, мол, основная часть войска встанет в Тиртисе, немного отдохнет и возвращается к границе на случай прорыва. Царь же с высшей воинской знатью и охранным отрядом по-тихому, негласно отправится в ближайший от Тиртиса и ничем не примечательный городок Лиас. Это всего пару часов верхом, и там можно остановиться, не опасаясь лазутчиков, желающих мести, — в таком захолустье они попросту не водятся. А когда слухи о царе разнесутся окрест, будет уже поздно, к тому времени правитель со свитой выдвинутся к столице.

Аданэя в Лиасе не ждали, но тамошний градоначальник, седовласый Милладорин, расстарался, и, хотя в запасе было всего лишь несколько часов, встретил его со всей возможной для такой глубинки пышностью. Его можно было понять: наверняка прикинул, что хоть из-за пиров и развлечений для высшей знати городская казна ненадолго обеднеет, но скоро деньги вернутся: обычные воины станут гулять и пить каждый день, а как только разнесутся слухи, из соседних поселений съедутся зеваки поглазеть на царя. Им тоже придется где-то спать и чем-то питаться, а нажившимся на них трактирщикам и лавочникам платить повышенный налог. К тому же Милладорин мог рассчитывать, что за достойный прием царь отблагодарит Лиас золотом.

Городская стража облачилась в парадные доспехи, люди размахивали ветвями олив, на которых уже распустились невзрачные светло-желтые цветочки, рабы-музыканты сопровождали процессию до самого дома градоначальника, где спешно готовился пир.

На Аданэя все это не произвело впечатления. Он хотел спать, а из-за чествований сон откладывался, так что, завидев впереди принадлежащий Милладорину изысканный особняк из розового гранита, велел перенести приветственный пир на завтра, а ему предоставить комнату. Возражать никто не посмел, и хозяин особняка лично проводил царя к приготовленным покоям и распахнул перед ним дверь.

Первое и самое важное, что бросилось Аданэю в глаза во внутренней комнате — кровать: широкая, покрытая синим шелковым покрывалом, по которому были разбросаны золотистые подушечки. Она призывно маячила у окна и казалась пределом мечтаний. Наскоро распрощавшись с Милладорином, Аданэй упал на вожделенное ложе и мгновенно уснул.

Когда он открыл глаза, солнце уже зашло, комната тонула во тьме. Значит, Аданэй проспал не меньше пяти часов, а может, и больше, но отдохнувшим себя не чувствовал. Он повернулся на другой бок, чтобы снова уснуть, но тут увидел мерцающий у двери огонек и вздрогнул, приподнялся на ложе, одновременно пытаясь нащупать меч. И вообще, где стража?

Огонек приблизился, его сопровождал шорох шагов. Отскочив к окну, Аданэй снова попытался нащупать меч, оставленный рядом с кроватью, но пальцы поймали пустоту. Болезненно-желтый свет моргнул и подкрался ближе. Ржавые отблески упали на лицо человека с крошечной лампой в руках, подсветили его. Элимер!

Гадать, как брат сюда пробрался, было некогда, а вот меч наконец удалось нащупать. Аданэй почувствовал себя увереннее: Элимер сейчас на чужой земле и неспроста ведет себя так тихо. Стражу у входа наверняка убил, но боится привлечь внимание других воинов. Если что-то пойдет не так, Аданэю достаточно всего лишь поднять шум.

— Не терпится умереть? — спросил он брата, вкладывая в эти слова как можно больше презрения.

— Это ты умрешь, — ответил Элимер, и его голос прозвучал равнодушно. — А потом я заберу твое царство, а твоя жена станет моей наложницей.

— Ты просчитался. Тебе даже из этого города не уйти.

— Это ты просчитался. В этот раз Шаазар выбрала меня. Город мертв. А ты почти мертв. — Элимер шагнул вперед, в его руке сверкнул меч. — То, что началось, должно завершиться. Боги злятся, они хотят поединка. И я хочу.

Имя Шаазар заставило Аданэя передернуться от страха. Уж он-то знал, на что способна древняя тварь. Потому решил напасть первым.

Бросок, размах, рубящий удар. Но лезвие отчего-то изогнулось и повисло веревкой, а потом оказалось, что это не лезвие вовсе, а змея, и она извернулась, дотянулась своей плоской головой до руки Аданэя и лизнула. Он вскрикнул, разжал пальцы и отпустил рукоять. Змея исчезла, а меч — это снова был меч! — глухо стукнул о покрытый ковром пол. Элимер расхохотался. Аданэй хотел чем-то ответить, но не смог — захлебнулся горячей, густой, солоноватой жижей. Она заполняла рот, стекала по подбородку. Аданэй опустил взгляд и увидел, что на его груди зияет алой лентой рана. Кровь въедалась в одежду и с чавканьем впитывалась в ковер.

— Правильно, — сказал Элимер. — Ты должен быть мертвым, и ты мертв.

Аданэй прижал руки к груди в напрасной попытке остановить кровотечение. За окном злорадствовала ночь, ухмылялся огонек в руке брата, содрогались от хохота стены. В висках билось: «Мертв, я мертв…»

Аданэй закричал, но ударился обо что-то, раздался грохот — и все исчезло. Исчез и светильник, и Элимер, и рана, и липкая кровь. Разве что ночь никуда не делась. Темно хоть глаз выколи. А он лежал на полу, потирая ушибленный локоть.

Ему все приснилось, хвала богам, и он свалился с кровати. Но почему самочувствие такое мерзкое, будто его полдня пытали?

Аданэй прислушался к своим ощущениям. Голова раскалывалась, горло саднило, глаза слезились, а в носу хлюпало так, что дышать приходилось ртом. Ясно: он заболел. Надо было позвать лекаря, но сил хватило, только чтобы вползти обратно на кровать. Вязкие и неповоротливые, в голове ворочались даже не мысли, а их обрывки. По телу струился пот, жар сжигал изнутри и душил снаружи. Раскинув руки и ноги, Аданэй распростерся на ложе и погрузился в тяжелое полузабытье.

Наутро и в следующие дни приходили люди, поили горькими напитками и до отвращения горячим медовым пивом, обматывали холодной влажной простыней, читали прогоняющие болезнь заговоры и возжигали курения, запаха которых Аданэй не чувствовал.

Он не знал точно, сколько времени так провалялся, но однажды днем, после длительного и глубокого сна понял, что выздоровел. В теле еще чувствовалась слабость, нос по-прежнему не дышал, но голова была свежей и ничего не болело. Он довольно бодро сел на кровати и опустил ноги на пол. Тут же услышал:

— Изверглась хворь из тела Великого. Повергнуты духи болезни в бездну ту, из которой явились. Всемогущие боги благоволят, Суурриз освещает своим ликом землю, а с ними и ничтожный Каррик радуется! Видит он, что владыка наш к новым подвигам готов во славу Иллирина!

Обернувшись на голос, Аданэй уперся взглядом в чудно́го долговязого мужчину, стоящего в изголовье кровати. Тот поклонился и явно собирался продолжить речь, но ему помешали: дверь дрогнула и открылась и вошел Аххарит. Приподняв бровь и тоже отвесив поклон, сказал:

— С возвращением, Великий.

— Сей верный муж, — вклинился лекарь, кивнув на тысячника, — чаще других верных мужей справлялся о самочувствии повелителя нашего. Ничтожным Карриком счастье владеет, когда видит он такую преданность! Сердце его трепещет в груди, подобно крыльям бабочки, а глаза светятся от лучезарной радости!

— Здравствуй, Аххарит, — поприветствовал Аданэй тысячника, пытаясь оставаться серьезным. Лекарь, конечно, смешон, но все-таки вылечил его, а над полезными подданными нехорошо смеяться.

Аххарит считал иначе. Он ухмыльнулся, махнул рукой и бросил:

— Ну так пусть ничтожный Каррик выйдет, а достойный тысячник поговорит с властителем.

Лекарь согнулся пополам и попятился к выходу. Времени это заняло немало, но в конце концов Каррик удалился.

— Это еще что за чудак? — со смехом спросил Аданэй, указав на дверь, за которой скрылся Каррик.

— Это не чудак, а лекарь, из Тиртиса прислали, — хохотнул Аххарит. — Говорят, он лучший в этих краях. Наверное, так и есть, и ради этого терпят его болтовню.

— Или ради того, чтобы посмеяться. Но хватит о нем. Ты пришел о чем-то мне доложить?

— Вообще-то нет. Скорее узнать, как ты. Но раз уже в порядке, то найдется и о чем доложить. Думаю, тебе будут интересны новости о кхане.

— Естественно. Присядь, кстати. Неудобно смотреть на тебя снизу.

Тысячник опустился на кушетку и заговорил:

— Как ты и думал, сюда отерхейнцы не сунулись. Но перед тем как вернуться в Антурин, сожгли пять наших поселений в приграничье.

— Бездна! Хотя этого следовало ожидать… Что еще?

— Дикарка родила мальчишку.

— Жаль, что не мертвеца или девчонку, — поморщился Аданэй и спросил: — А сколько дней я провалялся?

— Да вот уж неделя на исходе. Градоначальник себе места не находил. Все боялся, что ты как на ноги встанешь, так сразу двинешь в Эртину. А он прямо-таки жаждал устроить пир в твою честь.

— Так пусть устраивает. Я бы не отказался вкусно поесть и поразвлечься.

— Значит, ты и впрямь выздоровел.

— Надеюсь. Было бы обидно скончаться из-за какой-то простуды.

Аххарит склонил голову набок, запустил пятерню в рыжие волосы и, нахмурившись, сказал:

— Великий не может умереть и не должен. Иллирину нужен царь, ведущий к победам. Решительный и рассудительный царь. Такой как ты. Я верю, что победа в Антурине…

— Давай без лести, — отмахнулся Аданэй.

— А я и не льщу. Отец за это зовет меня дурнем — за то, что я до ужаса правдив. И сейчас тоже. После Антурина я верю в тебя и твою удачу. Если потребуется, отдам за тебя жизнь. Но если ты однажды струсишь, то я первым отвернусь от тебя. А если предашь Иллирин, то стану твоим врагом.

— Готов согласиться с Хаттейтином, — протянул Аданэй. — Только дураки говорят правителям правду.

— Меня многие называли сумасшедшим. Обычно я с ними не спорил.

— А меня многие называли негодяем. И я тоже редко с этим спорил… — рассмеялся Аданэй. — Еще что-нибудь?

— Да. Военачальник Ниррас сюда приехал. Якобы доложить о разгроме Аррити и поздравить тебя с победой.

— Якобы?

— Я думаю, это повод. Он был против того, чтобы идти на Антурин, и считал, что ничего не выйдет. Но все вышло даже лучше, чем мы могли рассчитывать. Он же остался вроде как ни при чем. Наверняка опасается утратить влияние и поэтому хочет ощутить сопричастность.

— Хм… Надо будет как следует похвалить его за разгром Аррити. И чтобы все чествовали его за это как победителя. Мне ни к чему обижать собственного военачальника.

— Полагаю, это верное решение, Великий.

— Надеюсь, — зевнул Аданэй. — А теперь оставь меня. Я здоров, но мне нужно еще поспать. Только этого… как его… Каррика сюда не впускай. А Милладорину скажи: пусть устраивает пир хоть сегодня вечером.

— Как будет угодно, Великий.

* * *

— Владыка Иллирина Аданэй I Кханейри, властный над днями минувшими, сегодняшними и грядущими! — объявил глашатай, и Аданэй вошел через распахнутые резные двери в пиршественную залу.

Позади него шли военачальник Ниррас, кайнис Хаттейтин и тысячник Аххарит, их имена глашатай объявил тоже. Местные вельможи склонились в поклонах, а невольники, выбранные прислуживать на пиру, опустились на колени.

Аданэй огляделся. Колонны были украшены цветущими ветвями розмарина и олив, у стены с барельефом замерли коленопреклоненные музыканты с кифарами и флейтами в руках, на низких бронзовых столиках возле обитых парчой кушеток и диванов уже ждали расписные керамические кувшины с винами и блюда с закусками. Одна из кушеток выделялась среди прочих особенно богатой златотканой парчой и украшениями из черепаховой кости и серебра. Она стояла в противоположном от двери конце залы, и Аданэй не раздумывая двинулся к ней. За ним последовали и приближенные.

— Как замечательно, правда, Хаттейтин? — негромко спросил он, как только опустился на кушетку, а кайнис занял соседнюю. — Почти как в Эртине. Красота и роскошь после дикого Антурина… Потрясающе.

— Нет ничего лучше, — откликнулся военачальник, не заметив в голосе Аданэя насмешки.

Следуя примеру царя, остальные вельможи также заняли места на кушетках и диванах, невольники поднялись с колен и теперь проворно и тихо сновали, разнося еду и меняя блюда. Музыканты негромко заиграли приятную мелодию, зажурчали разговоры, а Аданэй снова обратился к Хаттейтину:

— Интересно, и как за счет красоты мы справимся с Отерхейном? Если в оружии ценим не смертоносность, а изящную гравировку на рукояти, если наши придворные художники владеют большими богатствами, чем иные тысячники, а у красавцев-рабов жизнь сытнее, чем у простых воинов.

— Прошу простить, повелитель, но ты преувеличиваешь. Гравировке придается значение лишь на парадном оружии, а рабы…

— Знаю, что преувеличиваю, — оборвал его Аданэй. — Я намеренно преувеличиваю. Чтобы показать, чем чревата вся эта одержимость красотой. Иллирин закупает за морями бесценные статуи, а надо закупать руду, оружие и лошадей.

— Полностью согласен с Великим, — встрял Ниррас.

Аданэй и не сомневался, что военачальник его поддержит. Он прекрасно помнил скупую обстановку в его столичном доме, не говоря уже о простоте его дворцовых покоев и непритязательности в одежде. В таких же условиях, как поговаривали, он держал жену и детей-отроков где-то в укрепленном провинциальном имении.

— Золото надо тратить не на изнеженных рабов, — продолжил военачальник, — а на коней и наемников. Я говорил об этом еще прежним царям.

— И что они? — с интересом спросил Аданэй. — Отказывались?

— Нет. Отвечали, что Иллирин достаточно богат, чтобы денег хватило и на рабов с драгоценностями, и на наемников с оружием. — Он повел плечами и поджал губы. — А потом продолжали содержать слащавых дармоедов, одаривать их драгоценностями и свозить во дворец картины с дорогими скульптурами.

— Не слишком-то разумно, да? — кивнул Аданэй, поднося ко рту кусочек фаршированной сыром куропатки. — Но о наемниках я уже позаботился. Должны приехать люди из Сайхратхи и Сиадана.

— Я знаю об этом, Великий. Хорошее решение.

— И надо бы увеличить воинское жалованье. — Тут Аданэй увидел, что вельможи как-то примолкли и ждут, пока он закончит беседовать с военачальником. Благо разговор шел вполголоса и лиасская знать вряд ли его слышала. Он поднял кубок с вином и возгласил: — Эта чудесная встреча, которую устроили нам лучшие люди города Лиас и досточтимый градоначальник, наполняет мое сердце радостью.

Милладорин ответил долгой речью, на все лады восхваляя храбрость и силу правителя и воинов. Когда же замолчал, внимание Аданэя привлекла сидящая подле седого градоначальника изящная молодая женщина. До сих пор она молчала и, в отличие от других, совсем не перемещалась по зале. Ее лицо скрывалось под тончайшей полупрозрачной накидкой из лилового шелка — не самое распространенное в Иллирине облачение — и казалось тревожно знакомым.

— Кто это? — спросил Аданэй у важного и по виду очень богатого лиасского вельможи, который как раз подошел к нему представиться и выразить почтение.

— О, Великий, это Реммиена Тирри, жена градоначальника Милладорина, — ответил мужчина, назвавшийся Ровваном Саттерисом, и явно решил воспользоваться случаем и подозвал невольника со складным бронзовым стулом. Тот разложил его, и Ровван, испросив позволения, присел и доверительно наклонился к уху Аданэя. — Наш досточтимый градоначальник взял ее в жены всего несколько месяцев назад, а до этого никто о ней ничего не слышал. Зато сейчас… — он понизил голос, — мало что решается без ее участия. И даже дети великолепного Милладорина от его покойной жены к ней прислушиваются.

— Вот как? Хотелось бы пообщаться с этой удивительной женщиной. Позови их, пусть подойдут. Заодно поздравлю вашего градоначальника с недавней свадьбой.

Ровван кивнул и отправился к Милладорину, раб быстро и почти незаметно убрал складной стульчик, но спустя минуту ему пришлось ставить еще два, уже для градоначальника и его супруги. Теперь Аданэй хорошо разглядел женщину и едва не поперхнулся вином. Ибо настоящим ее именем было вовсе не Реммиена, а Рэме. Служанка Лиммены, отосланная наряду с другими рабами из царского дворца, умудрилась стать госпожой!

Он едва удержался от изумленного возгласа, настолько невероятной показалась встреча. Хотя, если подумать, ничего невозможного тут не было. По просьбе Аданэя Рэме продали Линнету Друкконену вместе с Вильдэрином, чтобы она присмотрела за своим несчастным другом. А Линнет Друкконен собирался отправить — и, насколько Аданэй знал, отправил — Вильдэрина в имение своей дочери где-то под Тиртисом. То есть как раз в эти края. Не так уж удивительно, что красивая, образованная и хитрая Рэме, воспитанная во дворце, каким-то образом заполучила себе свободу, а потом соблазнила старого провинциального градоначальника. Но как она сумела стать не наложницей, а женой? Любопытно… Позднее он обязательно ее расспросит. А заодно справится о Вильдэрине, она должна знать, как он там. Сам Аданэй в последний раз видел юношу в начале осени, больше полугода назад. Тогда Линнет Друкконен с дочерью привезли его с собой на пир, и он прислуживал им за столом. Видимо, они полагали, что царь будет рад увидеть невольника, о котором просил позаботиться, в добром здравии. Он и был рад, хотя и раздосадован тоже. За весь пир Вильдэрин так ни разу и не посмотрел ему в глаза, хотя Аданэй не раз и не два пытался поймать его взгляд. Но ресницы юноши всегда были слегка опущены, а на губах играла приятная и ничего не значащая полуулыбка, за которой могло скрываться все что угодно. Оттого Аданэй терпеть ее не мог. Ну хотя бы выглядел парень вполне здоровым, и то ладно.

— Рэммиена, — улыбнулся Аданэй, — рад нашему знакомству.

— Благодарю, Великий, — сказала Рэме и настороженно посмотрела ему в глаза. — Благословенны дни, в которые ты и твои воины остановились в нашем городе.

— Твоя жена прекрасна, поздравляю, — обратился Аданэй к Милладорину и принялся расспрашивать о городских делах, совершенно, впрочем, для него неинтересных. Главное он уже узнал. И узнает еще больше. Для этого только нужно поймать Рэме наедине.

Пир продолжался и после заката. Вино и изысканная еда, музыка и смех, искусные танцы невольников, которым, впрочем, было далеко до столичных и тем более царских, тешили слух, вкус, взгляд, но в то же время и утомляли. Аданэй все равно не спешил уходить: ждал, пока соберется Рэме. Он не сомневался, что она постарается улизнуть незаметно, а потому тщательно следил за ней. То, что она уйдет без мужа, тоже было понятно, ведь Милладорин как градоначальник и устроитель пира не мог покинуть эту залу раньше царя.

Как он и думал, Рэме выскользнула через боковой проход, когда большая часть гостей опьянела, а церемонные разговоры сменились откровенным гвалтом, заглушившим даже музыку. Аданэй велел Хаттейтину и Ниррасу оставаться здесь и заодно проследить, чтобы никто не отправился за ним. Сам вышел вслед за Рэме и вскоре нагнал ее, хотя бывшая рабыня шла быстро и старалась держаться ближе к затемненным стенам.

Любопытно, как она себя поведет? Нацепит маску вежливого безразличия, как Вильдэрин, будет дрожать от страха или станет льстить и угождать?

Аданэй перехватил ее как раз перед ведущей вверх лестницей.

— Великолепная Реммиена, будь добра, покажи здешний сад. Мне так его нахваливали, что я не дотерплю до завтра.

— Боюсь, сейчас слишком темно, Великий, — пропела Рэме, — и ты ничего не разглядишь.

— И все-таки я настаиваю. Да и рабы на что? Пусть идут вокруг с факелами, освещают путь.

Деваться Рэме было некуда, и она, бросив: «Как скажешь, Великий», — развернулась в другую сторону и двинулась из особняка к выходу на террасу, по пути махнув рукой двум невольникам, чтобы шли за ней.

В саду и правда ничего не было видно, и даже факелы лишь слегка разгоняли тьму. Ночь выдалась черной — новолуние, еще и звезды скрылись за набежавшими под вечер облаками. Хотя для того, чтобы рассмотреть выражение лица Рэме, света хватило. В ее взгляде злость смешивалась со страхом.

Рабы, повинуясь приказу царя, немного отстали и теперь не могли их слышать. Тем не менее Рэме продолжила игру: встала у балюстрады и указала рукой куда-то влево.

— Там редкое дерево. Росток привезли из Зура. Вообще-то оно растет в холодных землях, но здесь тоже прижилось. Называется…

Аданэй поднял брови и проронил с насмешкой:

— Ты что, правда собралась говорить о деревьях?

— Я думала, Великий хотел посмотреть…

— Ничего такого ты не думала, к чему притворство? Мы ведь можем поболтать просто, по-дружески, а? Такая негаданная встреча и… такая приятная.

— Несомненно, — в ее голосе послышался лед.

— Хочу сказать, что я восхищен! Из рабыни ты превратилась в госпожу Рэммиену! Как тебе удалось?

Рэме помолчала, а затем своим нежно-ядовитым голоском промурлыкала:

— Наверное, так же, как рабу Айну удалось стать царем.

Аданэй даже растерялся: не ожидал, что Рэме осмелится на откровенную дерзость.

— Не боишься поплатиться за длинный язык? Я ведь могу сделать с тобой почти все что угодно. Между прочим, я еще не забыл, как ты пыталась меня убить.

— Не сомневаюсь, — ответила Рэме, и Аданэй кожей почувствовал на себе ее ненавидящий взгляд. — И да, боюсь. Очень боюсь. Но стараться угодить тебе? Зачем? Я уже видела, что ты даже с теми, кто спас тебе жизнь, и то поступаешь не лучше, чем с врагами. Даже хуже. — Аданэй промолчал, пытаясь осознать последнюю фразу, а Рэме продолжила: — И раз уж ты сам предложил поболтать по-дружески, то ответь: за что ты так обошелся с Вильдэрином? Он ведь не сделал тебе ничего дурного. Да он вообще никому ничего плохого не сделал… Ты ведь мог погибнуть от кнута, если б не он. Получается, что ты и троном ему обязан. Ну так за что ты с ним так? Только за то, что он слишком хорошо знал, кем ты был?

Аданэй не понимал, о чем она говорит. На его взгляд, у Вильдэрина все было относительно неплохо. После того осеннего пира, на который привозили юношу, он еще пару раз отправлял посланника в имение к дочери Друкконена, и тот, возвращаясь, докладывал, что Вильдэрин в порядке, красиво одет, работой не загружен, выглядит спокойным, хоть и немного печальным.

— Да как я с ним обошелся? — наконец вскинулся Аданэй. — Да, наверное, в провинциальном имении нет той роскоши, какая была во дворце, но…

— В провинциальном имении? — фыркнула Рэме. — Либо ты правда ничего не знаешь, и тогда тебя провели собственные подданные, либо притворяешься. Имение! Если бы. Он на руднике.

Аданэй обмер.

— Что? Какой еще рудник?

— Медный. Здесь, на юге.

— Да плевать какой! Что он там делает?

— А что делают на рудниках? Руду добывает.

— Издеваешься? — процедил Аданэй. — Ты же ясно поняла, что я имею в виду: как он там оказался?

— Мне сказали, что по царскому указу.

— По царскому указу вас обоих продали Линнету Друкконену и вы должны были жить в одном из его имений.

Рэме пожала плечами.

— Нас увозили вместе, это так. Но потом меня отправили… совсем к другим людям. И хорошо, что нашелся человек, который помог мне освободиться. А о судьбе Вильдэрина я совсем ничего не знала до прошлого месяца. Я искала его, но только недавно смогла найти.

— И ты выкупила его? С того рудника? Да?

— Нет! Мне даже взглянуть на него не дали. Он не продается! — отчаянно вскричала она, затем опасливо покосилась на стоящих поодаль рабов и уже тихо, с ехидцей прибавила: — И это тоже царский указ.

— Я такой указ не отдавал… — прошептал Аданэй, чувствуя, как начинает кружиться голова. — Аззира? Ей тоже незачем… Может, это какая-то ошибка?..

Он пытался убедить в этом самого себя, но уже догадывался, понимал, как все было на самом деле. Либо Гиллара, либо Ниррас, либо они вместе решили избавиться от неудобного, по их мнению, раба. Это ведь они посоветовали Линнета Друкконена! Аданэй же оказался доверчивым глупцом, раз так просто им поверил. Или не глупцом, а трусом, что куда вероятнее. Он хотел поскорее забыть о своем бывшем господине и друге, вот и отослал его из дворца. Чтобы не сталкиваться с ним в коридорах и не испытывать каждый раз муки совести. Но то чувство стыда не шло ни в какое сравнение с виной, которую Аданэй ощутил сейчас.

— Значит, ты правда не знал? — вздохнула Рэме. — Это даже хорошо. Я искала способ вытащить его оттуда, несмотря на запрет. Но на это нужно время… найти людей, готовых за… — Она помотала головой. — Уже не важно, раз ты здесь. Если ты действительно не отдавал таких указов, то забери его оттуда.

— Я заберу. Завтра же. Говори, где шахта.

— Здесь, под Лиасом. Недалеко. Часа полтора езды на северо-восток, может, чуть дольше. Там начинаются холмы, мимо не проедешь, видны хорошо. И если Вильдэрин еще жив, то…

— Замолчи! — Аданэй встряхнул ее за плечи. — Конечно же, он жив! — выпустив Рэме, он двинулся с террасы в особняк, но через несколько шагов обернулся и пробормотал: — Да… спасибо. Ты славная.

В пиршественную залу Аданэй возвращаться не стал, а пошел к себе в покои, на ходу передав через невольника, чтобы на пиру его не ждали. Ему же надо было пережить ночь — заснуть вряд ли получится, — а с утра отправиться на шахту. Аданэй не сомневался, что теперь-то все будет по-правильному: он заберет Вильдэрина, сделает свободным и даст ему какую-нибудь должность во дворце. И неважно, что юноша будет мелькать перед ним в дворцовых коридорах немым укором. Главное, что он будет под присмотром. Больше никто не причинит ему зла.