Стереть твой номер (гет)

Люмин сидела на ледяной плитке у края бассейна и обхватывала себя руками, пытаясь унять дрожь. Но дрожала она не от холода. Огромный крытый бассейн в зимнее время был почти никому не нужен, и здесь, вдали от музыки и смеха, царили тишина и запах хлорки. Вода внизу, подсвеченная тусклыми голубыми лампами, казалась черной и бездонной. Она смотрела на свое искаженное отражение и снова и снова слышала его голос, его пошлую, унизительную фразу, и звон пощечины, который, казалось, до сих пор стоял у нее в ушах.

Она услышала тихие шаги за спиной, но даже не обернулась. Ей было все равно. Пусть смотрят. После такого публичного унижения ей уже нечего было терять.

Кто-то молча сел рядом, на безопасном расстоянии. Она знала, кто это, по запаху его парфюма, который уловила на террасе. Тарталья.

Они сидели в тишине несколько долгих минут. Люмин упорно смотрела на воду, чувствуя на себе его взгляд. Ей было невыносимо неловко. Тарталья был свидетелем. Он был невольным участником. И теперь он, наверное, тоже думает о том, что сказал Скарамучча. Думает, что она… такая. Эта мысль была почти такой же болезненной, как и сами оскорбления.

— Прости меня, — наконец тихо сказал он, нарушая молчание.

Его слова застали ее врасплох. Она медленно повернула к нему голову.

— Тебе не за что извиняться. Ты не виноват.

— Виноват, — твердо сказал Тарталья. — Я не должен был с тобой разговаривать. Я видел, что он не в себе, и все равно подставил тебя под удар. Мне жаль, — он говорил серьезно, без тени своей обычной беззаботности. — То, что он сказал… и сделал… — Тарталья сжал кулаки, — этому нет оправдания. Никто не заслуживает такого. Особенно ты.

И тут плотина прорвалась. Его простые слова, его признание ее боли, его безоговорочная поддержка — все это стало последней каплей. Слёзы, которые она так стойко сдерживала, хлынули из глаз. Она быстро отвернулась, закрыв лицо руками, стыдясь своей слабости, своего унижения.

Люмин не услышала, как он встал, только почувствовала, как на ее плечи опустилось что-то теплое и тяжелое. Его пиджак.

— Не прячься, — так же тихо сказал он, снова садясь рядом. — Плакать не стыдно. Стыдно должно быть ему.

Она еще несколько минут сидела молча, сотрясаясь от беззвучных рыданий, а он просто был рядом. Не трогал, не утешал банальными фразами. Просто сидел, и его молчаливое присутствие было самой сильной поддержкой.

Когда слезы иссякли, оставив после себя лишь опустошение, она вытерла лицо рукавом и посмотрела на воду.

— Иногда хочется просто прыгнуть туда, — прошептала она, — чтобы смыть с себя всю эту грязь.

Тарталья посмотрел на воду, потом на нее. И в его глазах снова зажегся тот самый, знакомый ей безумный огонек.

— А давай?

Люмин ошеломленно посмотрела на него.

— Что? В одежде? На улице зима!

— Бассейн с подогревом, — усмехнулся он. — А одежда… высохнет. Зато грязь точно смоется. Ну что, слабо?

Тарталья встал и протянул ей руку. Его улыбка была такой заразительной, такой бесшабашной и неуместной в этой ситуации, что Люмин, против своей воли, почувствовала, как уголки ее губ тоже дрогнули в подобии улыбки. Это было безумие. Абсолютное, чистое безумие. И, возможно, именно это ей сейчас и было нужно.

Она посмотрела на его протянутую руку, потом на его сияющие глаза. И, не раздумывая больше ни секунды, вложила свою ладонь в его. Он крепко сжал ее пальцы.

— Тогда на счет три? Раз… два…

Они прыгнули вместе. Ледяной шок на мгновение выбил из нее весь воздух. Вода сомкнулась над головой, унося с собой шум, боль и унижение. Когда она вынырнула, тяжело дыша, он уже был рядом. И хохотал. Громко, от души. И она, глядя на него, тоже рассмеялась. Сначала тихо, потом все громче и громче, смешивая смех с оставшимися слезами. Это был истерический, очищающий смех.

Они резвились в воде, как дети, забыв обо всем на свете. Брызгались, топили друг друга, гонялись по пустому бассейну, как тогда, в их первую встречу. Мокрая одежда мешала, сковывала движения, тянула ко дну, но это было неважно. В этот момент не было ничего, кроме этого безумного, очищающего веселья, прохладной воды и звездного неба, видневшегося сквозь стеклянную крышу.

В какой-то момент, после особенно долгой погони, они остановились посреди бассейна, чтобы перевести дух. Смех затих, сменившись тяжелым, прерывистым дыханием. Они стояли совсем близко, и Люмин вдруг остро осознала каждую деталь. То, как капли воды блестят на его ресницах в тусклом свете подводных ламп. То, как его мокрая белая рубашка стала почти прозрачной, облепив сильные плечи и грудь. То, как он смотрит на нее — уже не весело и беззаботно, а как-то иначе. Внимательнее. Воздух стал густым.

— Вот видишь, — выдохнул он, и его голос прозвучал ниже, чем обычно. Он медленно, почти гипнотически, протянул руку и убрал с ее лица прилипшую прядь волос. Его пальцы на мгновение коснулись ее щеки, и по коже Люмин пробежали мурашки. — Вся грязь смылась.

Она невольно проследила за его взглядом, который опустился ниже, и вдруг осознала, что ее собственная светлая блузка тоже намокла и теперь плотно прилипала к телу, не скрывая ничего. Она вспыхнула и инстинктивно скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться. Это было глупое, рефлекторное движение.

Тарталья это заметил. Он не усмехнулся. Он осторожно, но настойчиво взял ее за запястья. Его ладони были горячими по сравнению с прохладной водой.

— Не прячься, — прошептал он, и его голос стал хриплым. Он мягко, но уверенно развел ее руки в стороны, не давая ей снова закрыться.

Его взгляд был откровенным, восхищенным, завороженным. Он скользил по ее лицу, по шее, по ключицам, по тому, как тонкая мокрая ткань обрисовывала ее фигуру. И в этом взгляде не было пошлости. Было только чистое, неподдельное обожание. Он смотрел на нее так, как никто и никогда не смотрел. Так, будто она была самым прекрасным произведением искусства.

— Ты такая красивая… — выдохнул он, и эти слова, произнесенные вполголоса, прозвучали как откровение.

Тарталья медленно начал наклоняться к ней, не отрывая взгляда от ее губ. Люмин смотрела в его потемневшие, почти черные в полумраке глаза и не могла пошевелиться. Ее мозг кричал, что это неправильно, что она не должна, но тело не слушалось. Оно отчаянно хотело тепла. Хотело почувствовать себя желанной и красивой после всего унижения. Она забыла, где они. Забыла, кто они. Была только эта близость, эта тишина, это нарастающее напряжение.

Люмин чувствовала его горячее дыхание на своей коже. Видела, как его взгляд метнулся с ее губ к глазам, словно спрашивая молчаливого разрешения. И она… она почти дала его. Ее ресницы дрогнули и опустились. Она чуть-чуть, самое малое, подалась ему навстречу, инстинктивно приоткрывая губы…

И в этот самый последний момент, за долю секунды до того, как их губы должны были соприкоснуться, в ее голове вспыхнул образ. Не лицо Скарамуччи. А ее собственные слова, брошенные ему в пылу ссоры: «Я просто разговаривала с человеком, который, в отличие от тебя, не пытается меня контролировать…»

Она защищалась. Люмин доказывала свою невинность. И если она сейчас поцелует Тарталью, все ее слова превратятся в ложь. Она станет такой же, как Скарамучча. Предательницей, которая ищет утешения на стороне, а потом строит из себя жертву.

Этот холодный укол совести оказался сильнее минутного порыва. Она резко распахнула глаза и отстранилась, уперевшись ладонями ему в грудь.

— Нет, — выдохнула она, качая головой. Дыхание было прерывистым, сердце колотилось где-то в горле. — Прости. Я не могу. Я не хочу… не хочу быть такой же, как он.

Тарталья замер, его лицо было всего в паре сантиметров от ее. Он ошеломленно смотрел на нее, пытаясь осознать, что только что произошло. В его глазах на мгновение промелькнуло глубокое разочарование, но оно тут же сменилось пониманием. И уважением. Он медленно отступил на шаг, давая ей пространство.

— Прости, — сказал он тихо, и в его голосе звучала искренняя вина. — Я перешел черту. Ты права.

Именно в этот момент тишину у бассейна нарушил звук шагов и знакомый, ледяной голос, который заставил их обоих вздрогнуть.

— Какая трогательная сцена. Решили все-таки уединиться? Предательница.

На краю бассейна стоял Скарамучча. Он не слышал ее слов отказа. Он видел только то, что хотел видеть: свою девушку, мокрую, в объятиях другого, отшатнувшуюся от него в последний момент. И его лицо было искажено яростью и болью.

— Скара… — прошептала Люмин, и ее голос дрогнул. Весь ее хрупкий мир, который она только что с таким трудом отстояла перед самой собой, рушился у нее на глазах. — Ничего не было.

Ее слова прозвучали жалко и неубедительно даже для нее самой. Как можно было объяснить эту сцену? Эту близость? Эту атмосферу?

Скарамучча издал короткий, удушливый смешок, лишенный всякого веселья.

— Ничего не было? — повторил он, и его голос сочился ядом. — Конечно. Вы просто обсуждали звезды. В бассейне. Почти целуясь. Ты меня за идиота держишь?

— Она сказала «нет»! — резко вмешался Тарталья, делая шаг вперед и заслоняя собой Люмин. — Ты пришел в самый последний момент и все перевернул с ног на голову. Она меня оттолкнула

— Ах, оттолкнула? — Скарамучча смерил его презрительным взглядом. — Как благородно с ее стороны. Наверное, просто заметила меня. А если бы я не пришел? Ты бы остановился, Аякс? Или она бы остановилась?

— Хватит! — рыкнул Тарталья, теряя терпение. Его дружелюбие испарилось, сменившись ледяной угрозой. — Ты унизил ее, довел до слез, а теперь смеешь обвинять? Ты хоть понимаешь, что ведешь себя как последняя мразь?

— Зато я не лицемер, который утешает девушку своего друга, чтобы затащить ее в постель! — в тон ему ответил Скарамучча.

Этот обмен репликами был последней искрой. Не говоря больше ни слова, Скарамучча обошел край бассейна и спустился по ступенькам в воду. Он шел прямо на Тарталью, не обращая внимания на то, как дорогая одежда намокает и становится тяжелой.

— Скара, не надо! — испуганно крикнула Люмин, пытаясь встать между ними, но Тарталья мягко отстранил ее за свою спину.

— Отойди, Люмин, — сказал он тихо, не сводя тяжелого взгляда со Скарамуччи.

Два парня стояли друг напротив друга по пояс в воде. Напряжение было почти физическим.

— Я же предупреждал тебя, Аякс, — прошипел Скарамучча, его лицо было в нескольких сантиметрах от лица Тартальи. — Предупреждал не лезть.

— А я предупреждал тебя не быть мудаком, — спокойно ответил Тарталья. — Похоже, мы оба плохо слушаем.

В следующий миг Скарамучча нанес удар. Резкий, короткий хук, нацеленный в челюсть. Но Тарталья был готов. Он был выше, сильнее и, в отличие от пьяного от ярости и алкоголя Скарамуччи, его разум был холоден. Он легко уклонился, и кулак Скарамуччи лишь со свистом пролетел мимо.

Воспользовавшись потерей равновесия противника, Тарталья схватил его за плечи и с силой толкнул под воду.

— Остынь, — ледяным тоном произнес он.

Скарамучча вынырнул, отфыркиваясь и кашляя, его глаза горели чистой ненавистью. Он снова бросился на Тарталью. Началась уродливая, отчаянная возня. Это была не красивая драка из фильма, а хаотичная, злая потасовка двух людей в воде, мешающей им двигаться. Удары, брызги, глухие звуки столкновений тел. Люмин смотрела на это с ужасом, зажав рот рукой.

— Прекратите! Пожалуйста, прекратите! — кричала она, но они ее не слышали.

В конце концов, Тарталья, использовав свое преимущество в силе, сумел заломить Скарамучче руку за спину и прижать его к бортику бассейна.

— Успокоился? — выдохнул он, тяжело дыша.

Скарамучча не отвечал, только пытался вырваться, его грудь тяжело вздымалась. Он проиграл. Проиграл во всем. Он посмотрел мимо плеча Тартальи на Люмин. На ее испуганное, заплаканное лицо. И в его взгляде больше не было гнева. Только холодная, выжженная пустота и окончательное презрение.

— Я поверил, что ты другая, — прохрипел он, обращаясь к ней. — А ты оказалась такой же, как все. Лицемерная предательница.

Тарталья с отвращением оттолкнул его от себя.

— Убирайся отсюда, пока я тебя не утопил.

Скарамучча, пошатываясь, вылез из бассейна. Вода стекала с его одежды, оставляя темные лужи на светлой плитке. Он не стал ничего говорить. Он бросил на них обоих последний взгляд, полный ненависти и разочарования, и, не оглядываясь, пошел прочь.

Люмин догнала его уже у выхода из сада, схватив за мокрый рукав толстовки. Он резко остановился и обернулся. Его лицо было бледным и непроницаемым, а в глазах — лед.

— Что тебе еще нужно? — спросил он безжизненным голосом.

— Пожалуйста, выслушай! — взмолилась она, задыхаясь от бега и подступающих рыданий. — Я клянусь, ничего не было! Он просто… он меня утешал, а потом мы дурачились! Я оттолкнула его! Я сказала «нет»! Пожалуйста, поверь мне!

Она смотрела на него с отчаянной мольбой, цепляясь за его руку, как за последнюю надежду. Но ее слова, ее оправдания, казалось, лишь укрепляли его в своей правоте. На его губах появилась кривая, горькая усмешка.

— Утешал он тебя… Конечно. А я тебя унизил, да? Оскорбил? Бедная, несчастная Люмин.

Его цинизм, его полное нежелание слышать ее, его искаженная интерпретация событий — все это вдруг всколыхнуло в ней не только отчаяние, но и гнев. Гнев от этой вопиющей несправедливости.

— Да! — ее голос окреп, зазвенев от ярости. — Ты меня унизил! А знаешь, что я сделала до этого? Я простила тебе измену! Я закрыла глаза на то, что ты целовался с Моной!

Она бросила ему в лицо тот самый факт, который они оба так старательно замалчивали. Лицо Скарамуччи на мгновение дрогнуло.

— Значит, тебе целоваться с Моной можно, а когда мне плохо, когда ты сам доводишь меня до слез, я должна страдать в одиночестве и не имею права даже на дружескую поддержку?! — кричала она ему в лицо. — Какое ты имеешь право судить меня после того, что сделал сам?!

Она ждала, что он взорвется. Что он начнет отрицать, кричать в ответ. Но он этого не сделал. Скарамучча смотрел на нее долго, безмолвно. А потом он очень медленно и аккуратно убрал ее руку со своего рукава.

— Ты права, — сказал он тихо, и в его голосе не было ни капли раскаяния. Только холодная, окончательная ясность. — Я изменил. А ты чуть не изменила в ответ. Значит, мы оба хороши. И значит, все это, — он обвел рукой воображаемый круг, обозначая их отношения, — было ошибкой с самого начала. Спасибо, что открыла мне на это глаза. Мы расстаёмся.

Не сказав больше ни слова, он развернулся и ушел, на этот раз окончательно. Люмин осталась стоять одна посреди темного сада. Он не просто ушел. Он взял ее праведный гнев, ее главный аргумент, ее боль — и использовал это против нее. Он вывернул все так, будто это она помогла ему принять «правильное» решение. Он не просто бросил ее. Он заставил ее почувствовать себя соучастницей этого разрыва.

Ноги подкосились, и она медленно опустилась на холодную землю. Тарталья, который все это время наблюдал за ними издалека, подбежал к ней, накидывая на ее плечи свой пиджак.

— Люмин? Эй, Люмин…

Но она его не слышала. Она обхватила себя руками и просто смотрела в темноту, куда он ушел. И если раньше ее мир просто рухнул, то теперь его остатки еще и растоптали, не оставив ничего, кроме пепла.