Мародёры: Три Тишины (гет)

14 декабря 1976 года

Римус проснулся раньше обычного.

Занавески ещё были сомкнуты, и в спальне царил тусклый зимний полумрак, но сон окончательно ушёл. Он какое-то время лежал на спине, слушая, как сопят остальные: Питер повернулся лицом к стене и бормотал что-то сквозь сон, Джеймс иногда всхрапывал, а Сириус лежал раскинувшись, словно ему было тесно даже на большой кровати.

Сегодня.

Сердце будто ответило на эту мысль отдельным толчком.

14 декабря. День рождения Доркас.

Он сдвинул одеяло, сел на край кровати и обхватил голову руками, пытаясь успокоить дрожь в пальцах. Всё это время он говорил себе, что сегодня он просто вручит подарок — ничего особенного, обычный знак внимания. Но правда была иной: он решил рискнуть. Сказать. Пусть выйдет неловко, пусть она откажет — хотя бы честно, хотя бы не держать больше всё это внутри.

Сунув руку под кровать, он достал маленький свёрток. Книга — «Старинные защитные чары Британии», из букинистической лавки в Хогсмиде. Переплёт потёртый, страницы пахли пылью и временем, но внутри — аккуратно вставленная карта звёздного неба, которую он подолгу дорисовывал по вечерам. Она оценит и то, и другое. Наверное.

Римус провёл пальцами по краю обложки и осторожно вернул свёрток в сумку.

Внутри было то странное чувство, когда одновременно хочется, чтобы день настал скорее, и чтобы он никогда не приходил.

Он поднялся, натянул форму и спустился в умывальную комнату. Холодная вода обожгла кожу, будто напоминая: держись. Слишком долго он откладывал это признание.

Когда он вернулся, в спальне уже зашевелился Джеймс. Потянулся, зевнул и с прищуром посмотрел на Римуса:

— Ого. Лунатик у нас сегодня встал раньше всех. Что за подвиг? Экзамены только через полгода.

Римус пожал плечами, стараясь скрыть напряжение.

— Просто… не спалось.

Джеймс недоверчиво прищурился, но не стал расспрашивать. Вместо этого схватил подушку и швырнул ею в Сириуса:

— Вставай, Бродяга! Проспишь завтрак!

Сириус что-то пробурчал, натянул подушку на голову и только через минуту сел, встрёпанный и злой, как кошка, которую подняли за усы.

Римус тем временем уже спускался к лестнице. В животе всё сводило от тревожного ожидания. Сегодня ему предстояло самое трудное заклинание — и вовсе не из учебников.

Большой зал был уже наполовину полон. Сквозь высокие окна пробивался зимний свет, в воздухе пахло тыквенным соком и корицей, над столами порхали совы с утренней почтой.

Римус сел на своё место ближе к краю и положил на тарелку кусок тоста. Аппетита не было, но делать вид приходилось.

— Ну надо же, — Сириус с шумом опустился рядом, подвинув к себе блюдо с яичницей. — Наш Лунатик сияет. Как вампир на солнце.

Джеймс прыснул в бокал.

— Я думал, он просто рано встал, а у него, гляди-ка, романтика.

Римус кашлянул, делая вид, что увлечён тостом.

— Не выдумывайте.

— Ага, конечно, — Сириус прищурился, подцепив вилкой кусок бекона. — Щёки красные, глаза блестят… Лунатик, ты случайно не перепутал зелье от бессонницы на амортенцию?

Питер, уже жующий кашу напротив, поднял взгляд и смущённо усмехнулся.

— Если да, то работает отлично.

Римус отмахнулся, чувствуя, как жар расползается по шее.

— Вы оба параноики.

— Мы? — Джеймс наклонился ближе, понизив голос. — Люпин, признавайся: кого зовёшь на бал? Мы вроде договорились идти без пар!

— Бал? — Римус чуть не поперхнулся.

Сириус хохотнул, хлопнув его по плечу.

— Вот и ответ. Наш Лунатик сегодня явно с секретом. Ну, удачи тебе. Только смотри, не заклинаниями её ослепи, а нормальными словами.

Римус закатил глаза, но внутри всё равно кольнуло тепло: их подколы, как ни странно, придавали сил. Он доел тост, поднялся и бросил через плечо:

— Я всё равно не расскажу.

— Ещё как расскажешь! — крикнул ему вдогонку Джеймс. — Мы же всё равно узнаем!

Римус улыбнулся краешком губ и направился к выходу.

Сегодня ему предстоял разговор, который ни один из друзей за него не переживёт.

День тянулся мучительно долго. На уроках он ловил себя на том, что вовсе не слушает — буквы в учебнике расплывались, превращаясь в неясные линии звёздной карты, которую он прятал в сумке. Мысли возвращались только к вечеру.

После урока они почти одновременно вышли из библиотеки. Доркас, как всегда, несла под мышкой три книги, и волосы спадали ей на лицо, когда она торопилась по коридору. Римус догнал её.

— Слушай, — начал он, — аудиторию всё ещё держат под замками. Нам нужно… другое место.

Она кивнула, будто ожидала этого.

— Я как раз нашла одно. Четвёртая оранжерея, та, что за розарием. Давно заброшена, но заклинания держат стекло, внутри сухо и тихо. Никто туда не заглядывает.

— Отлично, — выдохнул он. — Тогда… вечером?

— Вечером, — коротко ответила она, и в её голосе прозвучала привычная уверенность.

Они разошлись по коридору в разные стороны. Римус ещё долго шёл, чувствуя, как сердце бьётся быстрее, чем шаги.

До вечера оставалось несколько часов, но они тянулись вечностью.

На Зельях он так и не смог сосредоточиться на строчках рецепта, палочка пару раз дрогнула в руках. Даже привычное ворчание Слизнорта звучало глухо, словно сквозь вату. На Травологии он едва не обжёг пальцы об ядовитый корень, потому что снова мысленно возвращался к её лицу.

Он знал: это не просто встреча для занятий. Для него — точно нет.

Когда закат окрасил окна в медный свет, Римус собрал свои вещи и вышел из башни. Сумка с книгами била по бедру, в боковом кармане хранился свёрток с подарком.

Каждый шаг по холодному каменному коридору отдавался в груди гулом.

Снаружи воздух был резкий, пахло снегом. Дорожка к теплицам блестела инеем, и Римус ловил себя на том, что считает шаги, будто это поможет справиться с дрожью.

За розарием начиналась четвёртая оранжерея — тёмный силуэт среди стеклянных куполов, давно пустая и забытая.

Он остановился у двери, провёл ладонью по шершавому дереву и глубоко вдохнул.

Толкнул дверь и вошёл внутрь.

Внутри пахло сухой землёй и чем-то застарелым, словно сама пыль здесь давно привыкла к тишине. Сквозь матовое стекло пробивался тусклый свет заката, окрашивая пол и старые горшки в медный оттенок.

Доркас уже была там. Она сидела на перевёрнутом ящике, блокнот лежал на коленях, волосы сбились на одно плечо. Услышав скрип двери, она подняла голову.

— Нашёл? — спросила спокойно, но в глазах мелькнуло одобрение. — Здесь неплохо, правда? Никто не заглядывает. Тепло держится. Думаю, нам подойдёт.

— Отличное место, — согласился он, чувствуя, как горло пересохло.

Он шагнул ближе и достал из сумки свёрток.

— С днём рождения, — вымолвил, протягивая ей подарок.

Она удивлённо приподняла бровь, аккуратно развязала верёвочку. Книга в старом переплёте мягко легла ей на ладони. Между страниц выпала вложенная им карта звёздного неба, чуть подрагивая на воздухе.

Доркас провела пальцами по обложке, затем по карте.

— Римус… — её голос стал тише, мягче. — Это… очень красиво.

Она подняла взгляд, и на секунду улыбка, хоть и лёгкая, осветила её лицо. Не дежурная, не сдержанная — настоящая.

— Спасибо, — добавила она и прижала книгу к груди, как что-то важное.

Римус опустился рядом на другой ящик. Сердце грохотало так, что он боялся — она услышит. Слова крутились на языке.

Скажи. Сейчас. Это момент.

Он вдохнул.

— Доркас… мне нужно тебе кое-что сказать.

Он замолчал на секунду, подбирая слова.

— За это время… ты стала для меня больше, чем просто партнёр по занятиям. Я… я хотел пригласить тебя на бал.

Тишина встала между ними. Где-то наверху потрескался лёд.

Доркас долго смотрела на книгу у себя на коленях, потом медленно подняла глаза.

— Римус… прости. — Голос её дрогнул. — Ты мне очень дорог. Правда. Ты один из самых надёжных людей, кого я знаю.

Она на миг замялась, будто сама искала слова.

— Но я… влюблена в другого.

Слова прозвучали тихо, но в них не было ни резкости, ни холодности — только усталость и грусть.

Римус кивнул, чувствуя, как внутри стягивает холодом.

— Я понял. Спасибо, за честность.

Она снова отвела взгляд, но почти сразу вернулась к нему — в её глазах было больше тепла, чем он ожидал.

— Я не хочу тебя потерять.

Римус кивнул ещё раз, чуть сильнее, чем хотел.

Внутри разрывалась надежда, но на поверхности он удерживал спокойствие.

Он уже начал подниматься — нужно было уйти, пока слова не превратились в горечь. Но Доркас подняла руку, останавливая его.

— Подожди, — сказала она. Голос был твёрдый, но глаза выдавали усталость. — Раз уж мы сегодня говорим честно… я тоже должна кое-что рассказать.

Римус замер, снова сел.

Она закрыла книгу, прижала ладонь к обложке, будто собираясь с силами.

— Месяц назад я провела… ритуал. — Она сделала паузу, и её пальцы слегка дрогнули. — Я использовала мох, дым. Сразу после того, как Островский отдал нам записи. Слишком рискованно, слишком резко. Я думала — смогу.

В её голосе зазвучала досада.

— В итоге… только чуть не навредила себе. Но кое-что всё же увидела.

Она посмотрела в сторону, как будто перед глазами вставали те картины.

— Архив. Сожжённые бумаги. Моё имя в письме. Потом — лес, обряд, кровь, вой… И женщина. Она стерла мне память. Я уверена, что тогда Лора… так звали мою кузину, пыталась меня предупредить, но именно это и вырвали из головы. Римус, мне стёрли память.

Доркас сжала ладони так, что побелели костяшки.

— Теперь я знаю факт, но не помню деталей. Как будто смотришь сквозь матовое стекло: видишь, что там, но не можешь разобрать.

Она перевела взгляд на него. В её глазах впервые за долгое время не было маски.

— Я все испробовала, чтобы разблокировать воспоминания. Я не могу сделать это одна. И… я доверяю тебе. Поможешь?

Римус почувствовал, как его собственная боль от отказа уходит на второй план. Всё внутри переключилось на её слова, её дрожащие пальцы.

— Конечно, — сказал он тихо, но твёрдо. — Почему ты сразу не сказала? Теперь ты не одна. Мы разберёмся.

Она улыбнулась.

Они замолчали на миг. В оранжерее было слышно, как за стеклом ветер шуршит по заснеженным кустам.

— И всё это время… — тихо сказал Римус, — ничего нового. Ни исчезновений. Ни мха.

— Да, — кивнула Доркас. — Будто всё застыло.

Он нахмурился.

— Островский тоже молчит. Ни заданий, ни предупреждений.

Они обменялись взглядами. В этой тишине чувствовалось не облегчение, а угроза, прижимающая к земле.

Доркас посмотрела на него чуть пристальнее.

— Я рассказала тебе, потому что ты единственный, кому я правда готова это доверить.

Римус сжал кулаки и выдохнул, словно давая себе клятву.

— Мы попробуем всё. Я не знаю, что сработает, но разберемся.

Она кивнула. В её взгляде впервые за долгое время не было настороженности. Только усталость — и тишина, в которой кто-то наконец остался рядом.

На мгновение оба просто сидели в полумраке, снова не говоря ни слова.

Потом Доркас хмыкнула — почти беззвучно.

— Да уж… с днём рождения меня.

Они вышли из оранжереи, когда за горизонтом уже потух последний отблеск заката.

Идти по снегу рядом было неловко — молчание висело между ними, как тонкий слой льда, через который оба слышали шаги друг друга.

У входа в замок они остановились.

— Спасибо, что пришёл, — сказала Доркас, без привычной отстранённости.

— Спасибо, что доверилась, — ответил он.

Она кивнула и пошла вверх по лестнице, к своей башне.

Римус задержался на мгновение, глядя ей вслед, а потом свернул в другую сторону.

Подъём к башне Гриффиндора был привычным, почти механическим. Каждую ступень он знал наизусть, но сегодня они казались чуть выше, чем обычно.

Когда он вошёл в общую комнату, там было почти пусто. Возле камина сидел только Джеймс, в носках и с книгой на коленях, которую явно не читал.

Он поднял глаза и сразу заметил выражение лица Римуса.

Ничего не сказал. Только потянулся к столику, достал из миски плитку шоколада и молча протянул другу.

Римус уселся рядом, взял шоколад.

— Неудачно? — тихо спросил Джеймс, не глядя на него.

— Это не важно, — так же тихо ответил Римус.

Они замолчали. В камине потрескивали дрова.

— Если захочешь рассказать, я тут, — сказал Джеймс. — И если не захочешь — тоже.

Римус кивнул. Шоколад в пальцах начинал таять, и только тогда он понял, как давно у него мёрзли руки.

Позже, когда в спальне все уже спали, Римус лежал на спине и смотрел в потолок.

Не думал ни о чём конкретном. Просто чувствовал, как ноет внутри.

Она сказала всё честно. Не обидела. Не ушла. Просто не выбрала.

Это не было неожиданностью. Но всё равно больно.

Глухо, медленно, как синяк, который только начал проявляться.

Он пообещал помочь. И поможет.

Но от этого не легче.